Фёдор Смердящий шёл по дороге и вдруг заметил, что один неприметный прохожий удивлённо взирает на него, махая пальцем. Фёдор насупился и спрятал взгляд. Через несколько шагов другой прохожий, уже в шляпе, улыбаяясь, принялся пялиться на Фёдора и издавть некие звуковые похрюкивания на манер смеха. Фёдор отвернулся и зашагал в заведомо противоположную сторону - в лес, к Мраморному Каньону. Он шагал так широко, что у него по швам расползались брюки.
На Мраморном Каньоне Фёдор, наконец, позволил себе вздохнуть. Он обернулся: не преследуют ли его и здесь недремлющие взоры толпы? Но просека за его спиною была чиста, точно помыслы зеленеющей рассады.
-Вот оно что..! - Фёдор произнёс вслух свои мысли. -Нету на свете ничего страшнее того, чтобы на тебя взирали посторонние. Чтобы они за тобой присматривали. Когда ты не хочешь, когда ты ешь. Когда ты смотришь на рассвет или писаешь. Они всё время сбивают с толку, эти посторонние люди, у которых в голове ты, у которых в глазах ты, у которых перед ними ты. Как только тебя увидели, считай - всё пропало. Ты теперь уже себе не принадлежишь!
И Фёдор смердящий бысто сбежал вниз по гравию, который осыпался и ухал, как птица в цистерне; сбежал подальше, прочь от людей. Камни под его сапогами скатывались вниз в каньон, но ноги пытались догнать камни.
Внизу Фёдор почувствовал морщинистую топь болота и холодное влияние скандинавских ветров.
-Жалко, что я не одел ветровку, - произнёс он и двинулся к сосне, а потом к ели.
А потом он двинулся к берёзе, а потом к ясеню, а затем он метнулся к крушине и к дубу. А потом он кинулся на заросли боярышника и походя вцепился в липу, в ольху, заскочил на акацию, прыгнул на рябинник рябинолистный и упал наземь, всхлипывая, обнимая руками горстья и комья земли.
Ему показалось, что непонятная солнце или сиська или ядерный буран, витиеватое строение стрекозы, поднимающей в сумрак свои вертолётные катакомбы. Гроздья расплакались, стало незнакомо, падала гидравлика с несуществующих опор, туристы прошли руинами, опасясь селевых сходов на запад, к реке. А в реке плескалась форель и отголоски половниц наравне со свежевыкрашенным зелёным потолком где на полу спали пьяные и тучи крыс озонировали пространство наплевав на теорию суперструн, но на душе не становилось чище, и когда огромная станина съехала со свово пьедестала, и шестая часть суши ушла в необозримый дребезг её разрушительной гонки по пересечённому городу, тогда, отбросив спесь и к любови оттаявши, принялись люди - кто по два, кто по двое - схлёстываться ручьями мрамора, из которого текли их мысли, текли их грехи с лопатами. Все мы знаем, до чего довоят сумерки. Все мы знаем, до чего доводят судороги. Дураков нет - вино жжёт, в консервной банке свищет сражение муравьиной матери, ржавчина сколупывается в траву, падая с таким звуком, что Фёдор Смерящий вмиг сбрасывает минутную блажь.
Он вскакивает с земли и отбрасывает старую консервную банку ногой.
В это время уже начинает холодать. Так как широты северные - здесь люди суровые и добрые, иногда - злые.
-Язычники они, - проговорил Фёдор Смердящий.
Он решил покинуть каньон и, по возвращении домой, написать какое-нибудь приятное письмо своему давнему другу, с которым уже вот как год нету никакой переписки. В основном, по лени, конечно.
И Фёдор почувствовал угрызения, какие-то угрызения. И вот теперь он решился на письмо и брёл домой по лесопарку, дабы лишний раз не встречаться с глазами разных прохожих в плащах, и он думал как обсудит новые пластинки в переписке с приятелем, и как он расскажет, сколь много в этих краях всяких сектантов и язычников, да и ортодоксов и чёрт-те кого ещё, и как он нальёт себе сначала чаю, а потом сядет за письмо. А потом только начнёт писать.
Когда Фёдор Смердящий выходил из-за ограды лесопарка, той, что в районе оврага, два парня в кроссовках полоснули ему по горлу лезвием, а потом прислонили к валуну и били ножами в спину, преимущественно в область сердца, затем плюнули на липкую землю и убежали.