Глупая ворона не пряталась от дождя. Так и сказал: «Глупая», – любой, кому понадобилось бы её видеть, но никто не говорил, ведь не видел. Ничего никому не видно под ветками старого тополя над потухшим фонарём, на котором скрючилась ворона, изображая лохматую мокрую шишку. И всё же один взгляд был на неё направлен. Щербатый лев из красного камня смотрел выпуклыми глазами, лишёнными зрачков, прямо на фонарь, а значит и на ворону.
- Урод, - думала ворона, - никакого от тебя толку.
Через минуту, которая понадобилась, чтобы спланировать подо льва и хорошенько отряхнувшись, оглядеться в новом укрытии, ворона так уже не думала. Она хорошо понимала, что толк бывает только от того, кто кому-то нужен. Довольно тесно, но сверху не льётся, можно даже прогуляться – три шага вперёд, три назад, а вот в сторону лучше не ходить – с пуза льва, прямо по лохматым кудрям стекают капельные ручьи. Ворона ещё раз стряхнула воду со своих боков, потрясла поочерёдно крыльями, не забыв расставить будто пальцы, самые длинные пёрышки и окончательно успокоилась – ни кошек, ни собак в такую погоду из дома не выгнать.
Ворона просунула голову между львиных лап и залюбовалась небом. Было ужасно и радостно на него смотреть. Тучи порвались, разлохматились, но по краям налились чёрным и фиолетовым, а между небесными перьями сверкала молния, появляясь с таким театральным треском, что хотелось простереть в небо крылья и аплодировать этим торжественным ариям. Всё-таки до неба далеко, даже вороне, а полноводный двор, разлившийся лужами до самого забора, лежал прямо под лапами. Ворона уже высмотрела несколько новых предметов, которые завтра надо обязательно обследовать и испытать на пригодность к съедению, ну, на худой конец, к игре.
Она вспомнила, как недавно ужасно расстроилась, когда с большим трудом оторвала от парника клок прозрачной плёнки, оказавшейся абсолютно не вкусной, а потому наверняка не питательной, но потом так ею увлеклась, то вытаскивая в лунный луч, а то, забирая из него, что не заметила времени рассвета и выхода на природу непредсказуемых двуногих тварей. Красота – самая опасная вещь на свете. Может с ней сравниться в этом лишь любопытство. Вон та штука очень похожа на рваный резиновый мяч, но вдруг это не мяч? Может это арбузная корка? Интересно, а может арбузная корка так выливать из себя воду, как это делает сейчас мяч. Ни черта не видно, а жаль.
Жаль также и весь этот знакомый двор. Придётся его покинуть. С тех пор как из него убрали помойку, жить в нём стало не интересно. От нечего делать ворона принялась очищать пузо льва от всяких застрявших в завитках его шерсти камушков и кусочков грязи. Это было совсем не бесполезно, потому как ей стали попадаться всякие личинки, даже попались два червяка в отковырянном ею слое мха. Послышались тихие вздохи и слабое ворчание. Ворона припала на обе ноги. В любой момент она была готова выскочить на дождь и взмыть на фонарь, но как же не хотелось этого делать!
Оставалась надежда, что вздохи или прекратятся или вообще не опасны – заводит кто-то грузовик, чёрт бы с ним – пусть заводит. Раздался сильнейший треск, такой, что ворона от страха позабыла взлететь. Одна лапа льва поднялась на целый вершок, а вторая зашаталась, собираясь согнуться. Ворона не успела оглянуться, как заметила, что сидит на фонаре. Дождь, скорее всего, перестал. Такие редкие и крупные капли с неба не падают – только с тополя. Красное пятно зашевелилось. Оно до ужаса напоминало собаку. Кошмар.
Кошмар одного – озарение другого. Прекрасна была неподвижность. Прекрасен был дождь, ветер, ночь, а раньше тёплое солнце. Ничего нет. Жуткое чувство равновесия. Оно такое ненадёжное, коварное – то есть, то нет его. Опять - нет. Ворона хотела взлететь, но вспомнила, что на фонаре её никто не достанет. Даже этот ужасный грохот, даже это пятно на лестнице. Лев встал и отряхнулся, он уже понимал что такое – лишнее. Грязь всегда лишнее. Надо хорошенько очиститься, вылизать языком шкуру. Чем больше он её вылизывал и расчёсывал когтями гриву, тем легче и гибче становился. Наконец, можно было потянуться, подпрыгнуть и покрутить головой. Это получилось, но не здорово. Шею резал железный ошейник, а упругая кручёная лента не пускала ни на шаг вперёд.
Опять насмешка судьбы. Его ведь так и звали: весёлый лев. Попробовали бы посмеяться, когда вырезан в камне, да ещё привязан железной лентой к лестнице. Ах, если бы он был львом сторожевым! Всё бы тогда ему пригодилось: и длинные острые когти, и хвост с тяжёлым набалдашником, и острые зубы, пусть частично утраченные. И вот какой-то колчан со стрелами, а на деле просто тумба, к которой он прикручен двумя болтами – никогда не позволит ему бросить это постылое место, где он вынужден был столько лет веселиться, а более веселить не пойми кого, бросить, чтобы никогда не видеть эту лестницу, этот фонарь, эту лохматую шишку на нём, этот тополь, который он помнит ещё маленьким заморышем.
Лев поднял голову и страшным голосом завыл на луну, прорвавшую поредевшие тучи. Луна улыбнулась, а шишка неожиданно взлетела и плюхнулась прямо под ноги.
- Чего тебе не сиделось на месте? Тоже хочешь проследить, куда увезли помойку?
- Что ты называешь помойкой? По-моему, никто помойку никуда не увозил.
- Ого! Метафора! Чудненько!
- Лети на свой фонарь, ты мне не поможешь ни с метафорой, ни без оной, не будь ты вороной!
- Самое время говорить стихами, осёл ты, а не лев.
Ворона заложила крылья за спину и заспешила вдоль натянутой ленты. Лента была вся сине-зелёная, но крепкая – ни одной зацепочки. А вот винтики… Над ними стоило поразмыслить. Один шатался как гнилой зуб, а второй почти потерял свою шляпку-пирожок. Вороны умеют мыслить только клювом, поэтому он был пущен в дело немедленно. За работой стало весело, ворона не замечала ни времени, ни какой грустный весёлый лев. Один винт вылетел почти сразу, а второй поддаваться не хотел.
- Хватит ныть! Дёрнулся бы разок-другой.
Львиные прыжки помогли – ворона едва успела увернуться от свалившейся тумбы. На земле становилось суетливо – по двору поползли предрассветные тени. Ворона вернулась на своё место, на фонарь. Красная тень, звякая железной лентой, двигалась к воротам. Подпихнула их плечом, ворота жалобно скрипнули и пропустили её наружу. Она быстро удалялась на восток. Вскоре красное пятно слилось с восходящим солнцем, ворона широко зевнула. Ей было ни грустно, ни весело – обычное утро.