Эти три рассказа, связанные общим сюжетом, для удобства скачивания представляю одним блоком.
* * *
Тунгузские мамонты
Рассказ 1
Не раз испробованный в буре,
сегодня сдал он, как назло.
Ему от стрел,
торчащих в шкуре,
внезапно стало тяжело.
Он затрубить пытался слабо,
чтоб эхо вздрогнуло вдали,
но повалился с хрипом набок,
и стрелы
глубже
в бок вошли.
Евгений Евтушенко
«Последний мамонт»
Сергей избегал термина «Писатель», стеснялся так себя величать, хотя написал больше сотни рассказов и очерков, парочку коротких повестей, поучаствовал в нескольких коллективных сборниках. В основном «изданиями» всегда была районная газета, редактор которой был приятелем и компаньоном по преферансу. Самому редактору приходилось восполнять нехватку сугубо газетного материала литературными упражнениями местных авторов, а то и поддерживать поездки этих авторов по району командировочными документами и деньгами… как бы там ни было, а газету надо выпускать каждый день!
Если вы не писатель, или ещё не стали им, вспомните с каким трепетом вы относились к человеку, узнав, что он – писатель. Пойдем навстречу тайным мечтам Сергея и в этом рассказе будем величать его заветным словом «Писатель».
А вот имя хозяина капитального бревенчатого дома, расположенного на краю деревни так, что за деревьями не видно прочих построек, назовём. Хотя есть смысл засекретить и его фамилию. Но будет уж слишком – два анонима в одном рассказе. На всякий случай умолчим о названии деревни.
Укажем только ориентир.
Тунгуска.
Знакомо? То-то же!
Афанасий Николаевич Жирков был в своё время и лесником и егерем. Теперь вот стал перманентным браконьером, свалившим такое дерево не только ради дров, но чтобы попотчевать гостя мёдом диких пчёл. Думаете, он так уж хотел угодить гостю? Ну, и это тоже. Главное заключалось в некоей невысказанной мысли. Узнав, что в его апартаментах остановится Писатель, разумеется, почувствовал благоговение перед гипотетическим талантом. Газет хозяин не читал, новостей ему хватало из радиоприёмника. Соответственно, он не читал и ни одного опуса своего гостя. Но раз ему сказали, что будет Писатель, значит, так оно и есть.
Он почувствовал необыкновенный душевный подъём, ибо понял, что таких «свободных ушей» ему до конца своего века больше не видать.
К вечеру потянуло прохладой, зашуршал по дранке крыши осенний дождь, стал биться об раму окна куст давно отцветшего жасмина, высаженный сюда одной из сожительниц Афанасия Николаича, разведёнкой Нинкой Гавриловой. Нинка была души романтической, пела под собственный аккомпанемент на гитаре, и долго не засиживалась на одном месте. Но на каждом новом месте она обустраивалась как навечно, чем привязывала к себе очередного мужика. У Николаича он была майской ласточкой. Появлялась в начале мая и исчезала в середине лета, чтобы в следующем мае опять возникнуть из ниоткуда. Бог с ней, хотя она здесь не совсем лишний персонаж. Можно сказать, знаковый. Так как подтверждает тот факт, что и Николаич, привлекающий к себе подобных несерьёзных людей, сам является романтиком и авантюристом в душе.
Дождь обещал стать затяжным, как бывает, когда ненастье начинается к вечеру. Он будет шуршать до утра, оживляя вокруг себя всю фауну и способствуя спокойному сну флоры.
Николаич, прикрыв окно наружными ставнями («чтобы Мишка не подсматривал»), занёс в дом и водрузил на стол огромный медный самовар, от которого за метр чувствовалось тепло, как от тех красных и синих ламп, с помощью которых в больницах выращивают опухоли.
Операция была задумана по всем правилам оперативного искусства. Толстый корж Николаич собственноручно испёк прямо на плите, предварительно посыпав её раскалённую поверхность крупной солью. В это время ранней осени Жирков плиту топил редко, в основном собранным неподалёку сушняком, исключительно для готовки. Сейчас он расстарался для гостя, да и внучке не мешает побыть в тепле в такое время, когда днём почти лето, а ночка может и заморозок подкинуть.
К варенью и мёду корж – само то. Только вот резать его нельзя, надо обязательно ломать. И вовсе не потому, что таков обычай, вроде того, что «хлеб тело Христово» и поэтому его нельзя резать ножом.
Нет, вовсе нет. Просто разлом коржа даёт на всю горницу неповторимый аромат, который должен выполнить две основные функции: во-первых, подчеркнуть благородные тонкие запахи варений и мёда, уже приведенных на стартовые позиции; во-вторых, гарью подгорелых на плите крошек перебить дух от брошенной на пол у входа в горницу козьей шкуры, напоминающей о себе, как только протопится печь.
Четыре сорта варенья и дикий мёд были разлиты по пяти пиалам, которые обступили кружку Писателя, наперебой предлагая себя. Пиалы были контрабандными, из Монголии, как и украшенная диковинным орнаментом со свастиками кожаная курточка-безрукавка на плечиках Василисы
Для чая хозяин ставил на стол алюминиевые кружки, поясняя, что это самая подходящая чайная посуда, так как очень вредно обжигать губы и рот кипятком; а вот когда кружку уже терпит рука, то самое время предаться чаепитию. Писатель не стал перечить, только подивился чарующей «вареньевой» красоте блестящего «под золото» полива в узоре на ручках и внутри самих чайных ложечек. Таких поделок он в нынешних магазинах не видел.
Заметив его внимание к ложкам, Николаич гордо сообщил:
- Старинные, ещё моя прабабка, бывшая супружницей ссыльного эсэра, привезла из Эвенкии.
- Так это настоящее золото?
- Позолота, - неохотно, но правдиво признался хозяин; тут же поспешно добавил, - но чистым золотым песком!
Вообще-то, старания Жиркова были отчасти напрасными. Писатель приехал не столько на рыбалку, сколько для того, чтобы «развесить уши». Плохой бы он был Писатель, если не владел этим искусством.
Следует приценить ещё одну, достаточно существенную коллизию.
Дело вот в чём. Священнодейстуют, участвуя в чайном церемониале и т.п. только всякие там китайцы-японцы, турки-узбеки, да наши городские.
Уважающие себя сибиряки подобными пустяками не грешат. Они «сидят у самовара». А это совсем другое дело.
Для непосвящённых следует пояснить даже термин «сидят». Так говорится только для удобства речи. На самом деле они «живут» при самоваре в долгие вечера, да в те времена, когда непогода загоняет человека в его «пещеру», и по нескольку дней кряду не позволяет высунуть нос наружу.
Чай, хоть с травками, хоть с калиной, хоть с добавлением водки (манера, занесённая из оккупированной когда-то японцами Маньчжурии), здесь не главное и не превозносится в виде священнодейства, как на Востоке. У сибиряка чаепитие – только сцена, а самовар и прочие чайные принадлежности, как и подвешенная к потолку керосиновая «семилинейка»* – декорации, фон.
Сам спектакль, который на такой сцене может длиться часами – это разговор. Неспешный, обстоятельный, при котором люди не перебивают друг друга, и при котором абсолютно каждый может полностью высказаться, не исключая, к примеру, Василису, полненькую внучку Николаича, прихваченную Писателем на свидание с дедом, и втайне радующуюся внезапно свалившемуся счастью соскочить с уроков. Конечно, в прежние годы она могла влезть в разговор взрослых только с разрешения старших. Ныне иные времена. Дед всячески подчеркивает, что относится к ней, как к взрослой, и подтверждает свою демократичность тем, что соответственно нагружает её какой-нибудь лёгкой домашней работой, той, которую городские, впрочем, не прозвали бы «женской». Василиса умела и любила колоть дрова, лазила на крышу поправить, а то и приколотить порушенную дранку.
Однако доить коз Николаич ей и сам не перепоручал. Коза не такое глупое животное, как думают некоторые. Она привязана к хозяину, как собака, по-своему его любит, и часто приглашает поиграть. Надкушенный кусочек коржа она примет только от хозяина, а от другого человека – побрезгует и не прикоснётся! И молоко хозяину выдаст сполна, а вот под чужими пальцами мало того, что придержит, не всё отдаст, так в последующие дни удой резко упадёт, и это будет своеобразная месть хозяину за предательство.
То, что давно обременяло память Жиркова, и что он, боясь быть высмеянным, никому доселе не рассказывал, давно прошло критическую точку хранения. Оно должно вырваться на свободу. А тут – есть куда направить поток из прорвавшейся плотины. Что касается розовых ушек Василисы, то они пока что заняты наушниками, сквозь которые пробиваются какие-то скребущие звуки. Дедовых баек она наслышана, поэтому сейчас к его трепу прислушивается едва-едва. Эпизодически.
Николаич начал издалека, как и положено при самоваре:
- Это нам так кажется, что, очарованные лесом, болотами, какими-то тропами со следами странных существ, мы придумываем сказки, фантазируем; ничего подобного, мы просто записываем то, что по нераскрытым наукой каналам наше подсознание узнало; наши сны и наша самая буйная фантазия неспособны переложить на бумагу то, что нашептал нам лес; но вот то, что нам таким образом стало известно, вполне может быть просто мусором для тех, кто позволил нам к этому прикоснуться; может оказаться тем, что не осуществилось, потому что стало ненужным для какой-то, непонятной человеку цели, что было отброшено, как отбрасывают обглоданную кость, как выносят строительные отходы, среди которых ещё могут быть пригодные для чего-нибудь обрезки; и если нас приводят в восхищение эти обрезки, то представьте, каким должно быть само сооружение, создаваемое неведомыми архитекторами!
Писатель слушал эту несколько запутанную философию хозяина, не как-нибудь оскорбительно-снисходительно, а не перебивая, демонстративно делая какие-то записи в блокноте; пусть человек не думает, что он старается зря.
Предупреждённый редактором, Писатель купил для хозяина несколько разных пакетов трубочного табака, а для себя приобрёл в табачном магазине недорогую новую трубку с прямым длинным мундштуком..
Николаичу он угодил. Тот радовался подаркам, как ребёнок, рассматривал отпечатанные на цветном полиэтилене рисунки, значки, крупные и мелкие шрифты; нюхал табак, радуясь приятному запаху; недавно дегустировав первый пакет, уже распечатал второй.
Набил свою трубку и Писатель.
Трубку Писатель курил только «на людях», полагая, что имидж обязывает, и что с трубкой он больше «писатель», чем без неё. Не будем его осуждать за то, чем грешили многие самые известные деятели литературы и от литературы.
Раскурив трубку, Николаич завершил преамбулу:
- Тут по Тунгусскому заповеднику в поисках осколков знаменитого метеорита экспедиции шастают одна за другой. Да туристы – каждый мечтает найти что-то сверкающее в траве, или на склоне горы. Ну, скажи я им, что никакого метеорита не было, а что это был всего лишь летающий мамонт… кто стал бы меня слушать?
На этом месте дедового красноречия, наконец-то и Василиса подключила свои уши. Летающий мамонт? Что-то из какой-то детской сказки. Интересно, как полёты мамонтов интерпретирует дед?
Но Николаич замолчал, пауза затянулась, и тогда в разговор встряла она сама:
- Я знаю, откуда мог упасть мамонт!
Писатель повернулся к ней и сказал ободрительно:
- Ну-ну…
Василиса продолжила:
- Это такой разговор был у Петьки с Василием Ивановичем. Петька хотел подшутить, и говорит: «Василий Иванович, смотри, мамонт!». «Петька, отстань!». «Василий Иванович, второй мамонт!». «Отстань, говорю тебе!». «Василий Иванович! На дерево полезли!». «Ну что ты, Петька, прицепился, как банный лист. Пущай себе лезут, может у них там гнездо!»
Писатель рассмеялся, чтобы не огорчать Василису. Тот анекдот он ещё в детстве слышал.
А Николаич даже не улыбнулся:
- Вот и я про то же. А они всё ищут осколки метеорита. Мамонт!
Посерьёзнела и Василиса. Писателю, конечно, спасибо, что подвёз. Но обидно за деда. Он тут заливается...
Видно же, что Писатель не умеет курить трубку. Притвора. Хочет мамонтов? Будут ему мамонты.
Василиса ещё раз поддержала деда:
- Старые эвенки говорят, что, как пробежало стадо мамонтов, так вдоль Тунгуски тайгу и повалило!
Писатель опять вынул только что убранный в сумку блокнот.
Такой версии он ещё не слыхивал.
*). Линия – английская и русская единица длины, равная 2,54 мм. Семилинейка – керосиновая лампа с шириной фитиля 7 линий = 17,8 мм = 1,8см. Фитиль керосиновой лампы, увеличиваясь в ширину, увеличивается и в толщину. Поэтому в быту "семилинейка" считалась самой яркой лампой.
Рассказ 2
Утоп в океане разведчик,
Разбился в горах штангист,
И от передоза морфия
Скончался один пацифист.
Какие мы стали нервные -
Нельзя спокойно вздохнуть...
А мамонты вымерли первыми,
И их уже не вернуть...
http://mamont.wen.ru/Jumor/Stihi/Stihi.html
В этот вечер Писателю определённо везло. Он, не спеша, записывал Василисины выдумки, сопровождаемые комментариями Жиркова.
Старик не притормаживал фантазии Василисы, которые позволяли и ему пофилософствовать, тем более что, как он понял, Писатель воспринимал на веру всё, что ему "навешивали на уши".
Когда открывал рот Афанасий Николаич, Василиса, вышколенная дедом, закрывала свой, поправляя вставленные в ушки звуковички. Она умудрялась и слушать, и говорить, не выключая при этом какую-то музыку, от которой наружу выскакивали лишь несуразные поскрипывания.
Для Писателя, жителя сугубо городского, такое поведение девчонки было обычным делом.
Дождь продолжал стучать по ставням, когда на пороге возникла, закутанная в большой кусок полиэтилена, фигурка. Здесь, очевидно, не принято стучать в двери.
Василиска бросилась разматывать полиэтилен, вскрикивая:
- Литка! Как ты догадалась?
На божий свет появилась девочка, ровесница Василисы.
Девочка была одета в яркую цветастую кофточку и синие шаровары. Смуглая, с лицом монголоидного типа, похоже, она была представительницей народа аборигенов – эвенков.
- Алита не догадалась, Алита видела машину, и надеялась, что это ты.
Голос девочки был немного сипловатым и в речи чувствовался еле заметный акцент.
Оставив полиэтилен у входа, и натянув на ножки гостьи меховые тапочки, Василиса схватила её за руку и подвела к Писателю:
- Вот, знакомьтесь, это Алита Коёгир, моя любимая подружка!
Алите подали кружку с чаем, но она уже заприметила мёд:
- Ой! Это дикий? Как вы смогли достать? Он был так высоко!
Николаич усмехнулся:
- Тайна фирмы. Кушай, Литочка, вот и коржик, и варенье.
- Спасибо, дедушка Фаня, варенья и у нас много, а вот дикого мёда Алита с детства не пробовала!
Писатель с Жирковым рассмеялись. Слышать от такой миниатюрной девчонки это "с детства" было действительно смешно. Тут писатель утвердился в предположении, что девочка эвенка, или тунгуска. Из-за манеры говорить о себе в третьем лице.
Наконец, Василиса сказала:
- Дед, мы немного пошушукаемся о школьных делах.
- Ладно, только недолго. Видишь, наш гость с тобой беседует.
- А что я? Вот Алита вам такого порасскажет. Она про мамонтов знает всё!
Гостья удивлённо посмотрела на Василису, но, увидев хитринку в её глазах, закрыла открывшийся было рот. Василиса тут же потащила её в угол.
Николаич, зная характер внучки, обеспокоился. Как бы она не переборщила!
Пока девочки шептались, мужчины заговорили о рыбалке. Если погода не исправится, то и рыбалку затевать не стоит. Но Писатель без рыбы не уедет, если согласится взять копчёный по-эвенкийски хариус. Писатель согласился. Он слышал, что тунгусы коптят рыбу прямо над костром, предварительно напичкав её различными маньчжурскими специями. Хотелось бы не столько самому попробовать, сколько привезти экзотичное блюдо и похвастаться перед друзьями.
Меж тем хозяин достал стаканы, принёс ягодное вино. Вино было кисловатым и холодным. Писателю понравилось.
Наконец, дед заметил, что Василиса что-то втолковывает Алите, поглядывая на писателя, и позвал подружек:
- Хватит секретничать, а то гость обидится!
Писатель уже подметил, что здесь чай только прихлёбывают, как бы забывая за разговорами. Вот и сейчас, девочки взяли свои кружки, но лишь пригубили.
Первой слово взяла, конечно, Василиса:
- Вот учёные не знают, куда пропали мамонты. Они полагают, что их уничтожили люди. Но так много людей, чтобы в тайге перебить всех мамонтов, в Сибири никогда не было. Пусть Алита расскажет, куда делись мамонты.
Алите слегка покраснела, но заговорила довольно бойко:
- К нам приезжал старый тунгус из народа манегиров. Алита его не слушала, но слушали другие. Он говорил так. Мамонты убили сами себя.
- Как это? - удивился Писатель - Нет, вряд ли. Ни один вид себя не убивает.
- Кроме людей, - грустно вставил Жирков.
- Если бы мамонтов убили люди, то бивни были разбросаны по всей тайге. А они все в одном месте. Такую слоновую кость здесь бульдозерами добывают. Как и слоны в Индии, мамонты ходили умирать в одно место. В таких местах сейчас идёт добыча.
Вмешался Николаич:
- Ну, это понятно. Но ты говоришь, они убили сами себя? Как это? Чем?
Алита опять покраснела:
- Они много пукали!*
Теперь рассмеялись оба мужика. Афанасий Николаич решил сбавить фантазию девочек. Они уж действительно придумали что-то совершенно неправдоподобное:
- Василиса!
Но Василиса спокойно сказала:
- Зря смеётесь. Когда коров много, они не могут спать лёжа.
- При чём тут коровы?
Теперь осмелела и Алита:
- Корова за ночь может напукать до десяти литров газа. Этот газ тяжелый и собирается по земле.
Василиса добавила:
- Дед, это же метан, ядовитый для дыхания.
Алита продолжила:
- А мамонт – он был огромный, в десять раз больше коровы. Значит и газа он напукивал в десять раз больше. Это сто литров газа от одного мамонта и только за одну ночь. А стадо мамонтов? И так из года в год, тысячи лет подряд.
Своё слово вставляла и Василиса:
- Каждый мамонт – целая фабрика по переработке растительности в метан.
Алита "поймала кураж" рассказчика:
- Сколько такого газа накопится в тех местах, где мамонты чаще всего собирались? А они всегда держались одного места. Вот их и погубила приверженность к одному месту, где умирали их предки много тысяч лет подряд.
Писатель уже строчил в своём блокноте.
То, что рассказали девочки, а говорили они со слов какого-то старого тунгуса, имело свою логику. И гипотеза эта нигде никем не озвучена. Если он опубликует её, это может быль открытием для учёных. Тогда и его, Писателя, имя станет известным в учёных кругах всего мира!
Кажется, что-то стал понимать и Николаич. Он помалкивал, стараясь не выдать внучку. Ну и вредина его Василиска. Не понравился ей Писатель, и всё тут.
А Василиса победно смотрела на Писателя.
Вот тебе, вот тебе!
*). «Пытаясь понять степень воздействия пуканья коров на глобальное потепление, ученые приспособили к задней части животного резервуар, а на спину прицепили газосборник».
Рассказ 3
–Великолепно! Я еще сделаю из вас палеонтолога!
А что это за кость?
– Скапула.
– Правильно. Вопрос был не из трудных. А эта?
– М-м... хумерус.
– Нет, ульна. Но вы делаете успехи.
Лайон Спрэг де Камп. "Такая работа..."
Щебетание девочек с их фантазиями и с их стремлением "погреть уши" Писателю совсем отбили охоту у Афанасия Николаича исполнить своё заветное желание и "выложить наболевшее" своему гостю.
Вот ведь как бывает: бродишь днями по тайге в одиночку, чего только не передумаешь, хоть записывай, а вернёшься в свою "берлогу", займёшься хозяйством, и вся философия, навеянная лесом, болотами и одиночеством, рассасывается где-то в тайниках памяти, да так, что потом и при всём старании не сыщешь.
А думалось иногда о том необычном, что новичку чудится за каждым деревом, только он не отдаёт себе отчёта в том, откуда ни с того ни с сего появляется холодок в груди, кожа на голове немеет, а оглянуться и хочется, и страшно… Ему же, лесному старожилу, в таких местах просто становится не по себе, и он вынужден заставлять себя не уйти с такого места поскорее. У Жиркова по этому поводу есть несколько теорий, вернее – гипотез. Обсудить бы с умным человеком, высказать своё, найти понимание, выслушать возражения, контрдоводы, или наоборот – доводы в подтверждение своих понятий.
Вот и давеча перед дождём было безветрие и такая тишина, которую и птицы не решались нарушить. Кого в лесу заставала такая тишина, тот поймёт, насколько это неправильно, неправдоподобно, насколько в мире не может быть такой тишины. Деревья замерли, и даже покрасневшие листья осин, созревшие для последнего полёта, задержались на своих пазушных почках, не решаясь оторваться от влагалища, – места, где черешок листа примыкает к стеблю.
Жирков остановился, рассматривая следы прошедшего недавно оленя, как вдруг боковым зрением уловил какое-то движение. Он повернул голову в ту сторону. За частоколом из нескольких стройных сосенок располагалась небольшая полянка лесной малины. По ту сторону полянки небольшая берёзка раскачивалась, да так, что казалось – чья-то рука машет огромной веткой, подавая неизвестно кому тайные сигналы.
Кабан чешет спину? Не должно ему сейчас здесь быть. Ушел он в чащи, гонимый свиноматкой, оберегающей от неосторожного папаши своих поросят. Да и сама она увела потомство к озерцу, где учит их добывать пищу в прибрежной болотине, в мягкой, как свежее сливочное масло, земле.
Афанасий сделал несколько шагов и замер, прислонившись к сосенке. Теперь берёзка была ему видна целиком. И она продолжала раскачиваться, хотя рядом никого не было, как будто этим непотребным делом занимался невидимка, очень сильный, гораздо сильнее человека.
Вскоре деревцо перестало раскачиваться и присоединилось к общему сонному царству.
Афанасий Николаич стоял, не шевелясь, минут десять, потом потратил несколько минут на раскуривание трубки, после чего осторожно направился к берёзке. На влажном песке – два следа такой формы, как будто кто-то приложил совковую лопату тыльной стороной. И – всё! Следы не подходили и не отходили, они просто были, и их было два. Расположены они были рядом, под небольшим углом друг к другу, словно солдат в гигантских лаптях стоял по стойке "смирно" лицом к берёзе. Постоял – и испарился.
Жирков осмотрел землю, обходя берёзку по разворачивающейся спирали. Следов ни таких, как эти два, ни каких других не было.
Афанасий Николаич не стал бы рассказывать об этом случае ни внучке, ни кому-нибудь ещё. Чего зря людей пугать!
А вот с умным, грамотным человеком обсудил бы и этот, и другие подобные случаи. Была надежда на Писателя, но сейчас она таяла на глазах.
Конечно, ему можно рассказать что угодно, он всему поверит, и с любой твоей гипотезой согласится, но сам тебе ничего нового не предложит. А раз так, то и болтать нечего. Распишет Писатель в своей газетке, объявят эти места аномальными, и попрут сюда орды бездельников, как на Тунгуску.
Дождь продолжался, стемнело рано, и Василиса сняла с крючка под потолком семилинейку, собираясь её разжечь. Алита тоже взялась помогать: подняла стекло лампы и держала нажатыми пружинки крепежа, пока Василиса от зажигалки разжигала лучину, а от лучины – фитилёк лампы.
Теперь дед решил вмешаться:
- Брось дурить, Василиса! Ежу понятно, что холодильник работает не на керосине.
Писатель недоуменно посмотрел на Жиркова, потом на Василису. Но Василиса продолжала резвиться:
- Деда, ну ненадолго, для уюта.
Тот добавил со строгостью в голосе:
- Видишь, человек пишет!
Неожиданно вмешался и стал на сторону девочки Писатель:
- Не мешайте ей, Афанасий Николаевич, я могу писать и в потёмках. Писать – не читать. А с керосинкой действительно уютнее.
Тут уже возмутилась Василиса:
- Это не керосинка, а се-ми-ли-ней-ка!
Она так и выговорила это слово до конца – по слогам.
Жирков махнул рукой. Пусть делают, что хотят. Конечно, размещённые по углам горницы лампы дневного света дали бы большую яркость, но раз им хочется уюта…
Пока Василиса подвешивала светильник, входная дверь скрипнула, и в комнату ворвался шум дождя. Пахнуло дождевой свежестью.
Едва вошедшая скинула брезентовый плащ, Василиса вскрикнула:
- Тётя Нина!
Подал голос и хозяин:
- Ба, Нинуля, каким ветром?
Это была "весенняя" подруга Жиркова Нинка Гаврилова.
Представление Писателя и Нинки друг другу было коротким. Жирков спросил:
- Пришла с собакой?
Нинка тут же вспомнила:
- Найда под крыльцом. Мокрая и голодная. Есть что-нибудь?
Василиса достала откуда-то из-под печки миску, что-то вынула из кастрюли, заглянула в примостившийся в углу комнаты холодильник, и вскоре обе девочки вместе с Нинкой пошли на крыльцо кормить собаку.
Николаич пояснил Писателю:
- Она всегда с собакой. И всегда собака новая, – теряются, прикармливаются в деревнях. И каждую новую собаку зовут Найдой.
Писатель знал о Гавриловой, что она приходящая подруга Жиркова, и лишних вопросов не задавал.
Когда все трое вернулись в комнату, по шкодливым взглядам Василисы Афанасий Николаич понял: Нинку они тоже подготовили к беседе с Писателем.
Нинка рассказала:
- Здесь недалеко палеонтологи раскопали пещерного льва. Львы тут жили десять тысяч лет тому назад. Пещерными они только называются.
Писатель добавил:
- Я тоже читал о них. Череп первого льва нашли в пещере, где-то во Франции или Германии, вот и назвали пещерным.
Гаврилова уточнила:
- В Германии, а точнее – в Баварии.
И продолжила:
- Я у них устроилась поваром. К тебе зашла, – теперь она обращалась к Жиркову, – разжиться чем-нибудь сладеньким.
- Варенье найдёшь, сама знаешь где, – ответил Жирков.
Однако Нинка тему ещё не закрыла:
- Вообще-то у меня нюх и на дикий мёд. Там вот то дерево…
Она замолчала, наткнувшись на предостерегающий взгляд Афанасия Николаича, и закончила фразу неопределённостью:
- В общем, тайга слухом полнится.
Жирков успокоил:
- Да будет тебе мёд, найдётся. А что там твои учёные?
Нинка уже впилась зубками в корж, который, стряхнув крупные кристаллы соли, успела вымазать и мёдом и вареньем. Сделав пару глотков чаю, ответила:
- Говорят, эти пещерные львы пять тысяч лет тому назад пожрали тут всех мамонтов!
Василиска даже взвизгнула от восторга, Алита отвернулась от света, улыбаясь, у Нинки в глазах прыгали чёртики, а Писатель всё строчил и строчил в своём блокноте.
Жирков поднялся:
- Пойду, впущу твою Найду, пусть хоть обсохнет.
Ночевать Нинка с Василисой ушли к Коёгирам.
Мужчины закурили: Жирков – трубку, Писатель – сигарету.
Помолчав, Писатель сказал:
- Славные, умные девочки. А мамонтов всё-таки истребили люди. Как только создали хоть какое-то примитивное оружие, так и пустили его в ход. Не успели эти крупные звери приспособиться к человеку. Что помельче – попряталось, ушло в тайгу и тундру подальше от человека, и выжило. А мамонты не смогли. Они были всего лишь травоядными, как коровы, а человек – зверь, да с оружием. Не приспособились они к человеку.
Жиркову стало отчего-то и стыдно, и обидно. Он почувствовал себя обманутым.
А Писатель, как бы добивая собеседника, добавил:
- А что ещё, кроме видимых нами животных, выжило в тайге – узнаем ли?
Хозяин и гость засыпали под монотонную песню дождя.
Зеленогорск – Санкт-Петербург, 2009-07-19