РОКОВОЙ ТРЕУГОЛЬНИК
ТЫ БЫЛА БЕЗУМИЕМ МОИМ
И ты меня забудешь скоро,
И я не стану думать, вольный,
О милой девочке, с которой,
Мне было нестерпимо больно
Н.Гумилев
Сильный мужчина, любимый мужчина, единственный мужчина.
Она снова усмехнулась, когда молча слушала щебетание юных своих подруг, которые понятия не имели о любви, но больше всего хотели любить.
Она могла бы рассказать им много. Но они хотели знать, только о том, о ком она не могла говорить.
И очень тихо - там все говорили шепотом, она отсылала их к первым сборникам своих стихов « Вечер», «Подорожник», «Лебединая стая». Хотя и это было для них слишком опасно в те времена, когда ни одного стихотворения, ни одной ее строчки давным давно не опубликовано.
Но из всех запретных тем в ее жизни есть самая запретная, какой абсурд, и связанна она с ее расстрелянным мужем.
Это удивительно, но еще и не стары те девицы, которые были с ним, были в него влюблены и чувствовали к ней неприязнь, потому что бы он потом не говорил и не делал, она в его творчестве оставалась не только главное, но единственной. А они сразу ощутили, что он принадлежал к той редкой породе настоящих мужчин. Только она сама этого так долго не хотела знать.
Но судьба и время все расставили, в конце концов, по своим местам. Это была красивая легенда, и лучшая половина ее жизни, она не только не смогла бы от нее отречься, но и делать этого не собиралась.
А тогда, в самом начале века легенды создавала она, вольно или невольно, ничего не понимая в этом, или все понимая слишком хорошо.
Она жила, как и все в то время, в мире грез и иллюзий, за которые они должны были быть благодарны страшим, тем, кто называли себя символистами, и так все затуманили и запутали и в поэзии, в этом мире, что никогда ни сами, ни все, кто пришли позднее в том не смогли бы разобраться.
Но они, эти старые и новые знакомые дамы, просили рассказать не о Блоке даже, а о Ники, какая чудовищная несправедливость.
Может быть, и хорошо, что о нем нельзя говорить, каким бы горьким и страшным получится этот рассказ.
Тот, кто назвал ее монахиней и блудницей, и поставил крест на ее судьбе, отец всех народов, может быть, он и знал, хотя ничего он знать не мог и не желал, что позволь он это сделать, и ее сердце бы разорвалось на части. Молчание, хотя и страшно несправедливое, для измученной женщины казалось тогда спасением
В стихах все было немного не то и не так. Она помнила, как возмущался Он, когда читал некоторые ее откровения.
Он не признавал никаких лирических героев, и действовал только так, как писал, и жил, как писал. Они не знали, и не могли поверить, но когда он начертал:
Мы пробрались в глубь неизвестных стран,
Восемьдесят дней шел мой караван, - так и было, и пробрались, и шли, и стреляли львов, и открывали реки и озера.
Вероятно, он один из них мог подписаться под каждой строчкой им написанной.
Но разве она виновата в том, что оставалась в мире символистов, где поцелуй никогда не был просто поцелуем, а всегда чем-то другим, и попробуй пойми и догадайся, что мог сказать тот, кто только улыбался и ничего не собирался объяснять. Как бы ты не понял написанное, это могло оказаться ошибкой. Не этого ли они и добивались, чтобы ни за что потом не нести ответственности. И когда они кружились в том маскараде, и переодевались бесконечно, ей это нравилось и казалось забавным, и только усмешка его порой раздражала и злила.
Она никогда не забудет, как записала:
Муж хлестал меня узорчатым,
Втрое сложенным ремнем.
И на него все обрушились, а ему пришлось оправдываться, что не бил он, руки никогда не поднимал. Но как же трудно, вероятно, было ему оправдываться в том, в чем он самый мужественный из них, живший по кодексу офицерской чести, никогда не была виноват
Сколько лет прошло, но, помнившая его стихи наизусть, она никогда не решилась бы прочитать их, даже не из-за запретов, а потому что, глядя на небеса, где он, несомненно, оставался после всего, что совершилось, ей было больно, обидно и страшно. И она не могла не чувствовать себя виноватой перед ним за все, что было и не было сотворено с их жизнями. Но разве от этого они перестали существовать, те стихи и те чувства?
Она знала, что он бежал в свою Африку из-за ее нелюбви. Стоял на краю пропасти, все время понимая, что это не самое страшное в жизни, да и вообще боялся ли он чего-то и когда-то? Вероятно, ничего и никогда не страшился, только ее нелюбви и того, что рано или поздно она гордо и величественно возвестит о том, что они должны расстаться.
Кто-то из знакомых говорил ей потом о встрече мужа с тем единственным, кого она безропотно и безответно любила всегда.
Они сидели в каком-то ресторане друг напротив друга, и он говорил, пытался понять, что же в нем есть такого, кроме странной музыки, бесконечных туманов, романов, которые гремят на всю столицу и вызывают нездоровый интерес у остальных.
Когда они говорили о нем, а говорили часто, он усмехнулся и сказал:
-Ты же знаешь, мне никогда не стать таким
И на самом деле таким его представить было просто невозможно, и он все для этого делал, и в итоге оказался прав, только поняла она это очень поздно, но поняла все-таки.
А тогда, Он оборвал свою спрятал улыбку, потому что увидел на лице ее страдание, а он был слишком благороден, чтобы кого-то заставлять страдать, тем более, единственную и любимую женщину. Тогда он снова заговорил об Африке - она понимала, как было больно ему. И ничего не могла сделать, да и не хотела особенно что-то делать. Она, как и все, кто любит, была уверенна в том, что любовь оправдывает все, и все средства хороши, чтобы ее добиться.
Это намного позднее, она, как и любая из нас, поняла, что ничего добиться нельзя от того, кто был и останется снежным королем. И его мифическая честность и правдивость будет спасать его, от всех, кого он заколдовал и влюбил в себя. Он не скрывал того, что она ему не нужна, потому что не актриса, потому что грустная и слишком серьезная, и умная, но ведь и не отпускал никуда. Железная хватка его и до и после ухода не ослабевала. Он даже умереть умудрился в том самом августе на пару недель раньше, чтобы она выплакала все слезы о нем, и не смогла ощутить груз другой утраты, более страшной.
Тогда единственный из тех, кто любил ее, был уже в застенках, как хорошо, если он не узнал, что вечный его соперник умер, потому что она представляла себе его усмешку и мысли о том, что он опередил его, и здесь, в смерти он оказался вторым.
Но мог ли кто-то в этом мире не знать о его смерти?
Только разница в том и состояла - она много думала об этом позднее, что тот, кого она любила всю жизнь - уморил себя сам, ему не нужны были они все и этот мир, в ярости он просто отказался жить. А тот, кто любил ее, совершил свой последний подвиг и шагнул прямо на небеса, ему и здесь в мужестве не откажешь. Но мог ли умереть по- другому тот, кто считал себя потомком гордых викингов, и по ним строил свою жизнь?
Она должна была почувствовать разницу, между почти самоубийством и гибелью. Но тогда не чувствовала, и в этом она страшно виновата перед ним. Но он на все времена окажется настоящим сильным мужчиной, и эту слепоту он простил ей, как прощал все, что происходило между ними. И если кто-то в мире еще жил по принципу: « Если женщина не права, то у нее надо попросить прощение», то это был именно он, ее любящий муж.
Только он один, а тот, которого она безумно любила вместе со всеми остальными, поступал и в этом как раз наоборот.
Она читала его дневники, она видела фразу, которая убила бы любую женщину, любившую только его: « В моей жизни есть Люба и все остальные женщины».
Он причисли и ее ко всем остальным. Ни слава, ни поэзия, ни безумная любовь, никто не смогло бы помочь ей. Она об этом когда-то откровенно написала:
Прекрасных рук счастливый пленник,
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
Случилось, как хотели вы,
Вы, приказавший мне: довольно,
Поди, убей свою любовь!
И вот я таю, я безвольна,
И все сильней скучает кровь.
Она все знала, все понимала с самого начала, умом понимала, но разве сердцу прикажешь? Она и не думала этого делать, уже тогда вырвалась мольба из ее исстрадавшейся груди:
И если я умру, то кто же
Мои стихи напишет вам.
Он принимал ее благосклонно, все, как должное, он вероятно и не представлял себе, что кто-то, и она в том числе, может к нему по-другому относиться. И не могли, вот в чем беда.
Те, кого он называл своими возлюбленными, были актрисами, он заставлял их меняться и внушал, что это только очередная роль - их роман, сыгранная на глазах у всех с большим или меньшим успехом. Оставалась только Прекрасная Дама и она - его Поэтесса. Обе они нужны были ему для истории, для грядущего, но ту, другую он хотя бы запечатлел в красивых стихах, заколдовал музыкой и словами. Она останется его женой в вечности, только трудно сказать завидовать ли ей или сожалеть о ней, но кто же пожалеет ее саму, не получившую даже эту малость?
И в такие минуты всегда, неизменно приходил он- ее единственный и вечный рыцарь, лучший из мужчин, которого она никогда не ценила, но смела надеяться на то, что она его сделала таким. И странный образ не любимой Клеопатры, а Геры, старавшейся уничтожить Геракла, но сделавшей его героем, то утешал, то пугал ее. Он так и сказал когда-то, когда они ссорились:
- Гера не могла знать, что она творит.
Она забыла эту фразу и только теперь вспоминала, но почему? Трудно сказать. Должно же быть хоть какое-то оправдание.
Она осталась совсем одна. Они - только легкие тени появились в ее «Поэме без героя», которую не только опубликовать, но и записать на бумагу она не решилась.
Теперь она жила его стихами, забыв о тех, других, таких бессильных и странных.
Еще не раз Вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.
Она убедилась в том, что это так, когда стали спрашивать ее о нем, просили прочитать своим стихи. Она понимала, что не может этого делать ради их безопасности. Тиран не причинял ей вреда, он уничтожал тех, кто был рядом, чтобы было больнее, он тоже не позволил бы, чтобы из-за него страдал кто-то невинный. Хотя в безумном мире это было уже не в его власти
Но каждый раз Вы склонитесь без сил.
И скажете: « Я вспоминать не смею.
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею»
И в этом он оказался прав, только впервые прочитав эти строки, она пообещала себе самой, что никогда не будет говорить и о том мире, ради справедливости, чтобы хоть как-то искупить свою вину перед ним. Но каким же запоздалым оказалось это раскаяние, как ей хотелось знать, что ее муж, лучший из мужчин, любил только ее одну в этом мире. Она верила всему, что он писал, и потому знала, что когда придет ее час, она шагнет к нему, забыв навсегда обо всех наваждениях, больше тот другой не сможет ее удерживать. И как заклятие она читала теперь совсем другие стихи единственного любящего и лучшего из мужчин:
Если ты могла явиться мне
Молнией слепительной господней,
И отныне я горю в огне,
Вставшем до небес из преисподней.
И она молилась только о том, чтобы никогда не погас этот единственный огонь. А все остальное было только его отсветом и не имело больше никакого значения.