Страницы из неизвестного дневника. Декабрь 61г

               
 1 декабря.

    Сегодня было комсомольское собрание. Вышли из дома вместе с отцом. Он тоже шёл на своё партийное собрание. По дороге отец сказал мне, что был в школе, разговаривал с англичанкой, выяснил, что я стала хуже учиться.
   Комсомольское собрание проходило в кабинете директора. Говорили о неуспевающих, о подготовке к Новому году.
  Карнавального костюма у меня, конечно, не будет.

  Есть время, хочу записать что-нибудь из воспоминаний. Я родилась в Свердловске в 1946 году. К четырём годам я узнала все нехорошие слова. Гуляя во дворе и услышав новое и непонятное слово, я бежала домой, поднималась на свой четвёртый этаж и спрашивала маму, что оно значит. «Это нехорошее слово, - говорила она,-никогда не повторяй его», и надо сказать, слов этих я в детстве не повторяла, но постепенно как-то само собой пришло их понимание.
  У меня была подружка Милка – хромая девочка. Семья её жила в деревянном флигеле во дворе. Однажды она рассказывала, как её мама бьёт отца табуреткой, когда он приходит домой пьяный.
 Один раз мы с Милкой пошли в другой двор. Там мальчик Коля катался на трёхколёсном велосипеде и угощал нас соевыми конфетами, пока его мать не закричала на него, высунувшись в окно.  Милка всё время привязывалась к нему со странным предложением пойти в сарай. Наконец, они ушли туда, а меня не взяли, потому что Милка сказала, что я всё своей маме рассказываю. Я обиделась и сама отказалась туда идти, когда они вышли и позвали меня.
   Вышел какой-то пожилой худощавый дядька и, увидев Колю, с нехорошей улыбкой пошёл к нему. Мальчик бросился бежать и забился в один из грязных ящиков, сваленных в углу двора. Дядька подошёл к нему, вынул из кармана перочинный нож и со словами: «Давай, яйца отрежу», сдернул с него штаны. Все мы, втроём с ужасом ждали, что это произойдёт, особенно испугался Коля; но дядька сложил нож и со смехом удалился.
  В этот же день я всё рассказала маме.
   В то время я очень боялась оставаться дома одна. Если в нашей огромной коммунальной квартире никого не было, а маме надо было отлучиться, я орала, как резаная. Я ничего не боялась; но какое-то гнетущее, страшное чувство одиночества было мне невыносимо. Однажды я даже разбила из-за этого окно на кухне, ударив по нему кулаком, и осколки посыпались вниз, на сидящих на скамейке бабушек. Тогда мама жестоко побила меня. Я долго плакала, а когда она сжалилась и простила меня, я бросилась к ней и прижалась к её родному телу, а папа засмеялся и сказал: «Вот какая любовь!».
   Тогда я называла отца папой. Иногда он ходил со мной гулять. У железной дороги, когда мимо проносились поезда, он брал меня на руки, и я тоже прижималась к нему, стараясь спрятаться от пугающего меня страшного шума. А теперь я уже не так отношусь к нему и не называю его папой, потому что слишком часто мама из-за него плачет.
    Когда отец вышел на пенсию, мы переехали в маленький город Болхов, где жил его брат. Там я полюбила кататься на лыжах. Там мне разрешили взять котёнка. Моя милая кошка Лапка и сейчас живёт с нами.
   Забыла ещё написать про Свердловск. Однажды, когда мы лазили по крышам сараев  и мальчишки кидались в нас лошадиным черепом, (который попал мне по ноге, и ранка после этого долго гноилась), из флигеля выбежала растерзанная женщина, за которой гнался пьяный муж. Он догнал её у ворот, повалил и стал резать ей ножом голову. Лилась кровь. Она страшно кричала. Вокруг быстро собралась толпа, и мужчина встал и ушёл назад во флигель, а окровавленная женщина выбежала со двора.
  Дома я долго плакала, никак не могла этого забыть.

     Из Болхова мы переехали в Орёл, и той же осенью я пошла в школу. Квартиры у нас не было. Отец снял две комнаты на Посадской улице, которую позже переименовали в улицу Панчука – первого коменданта города при советской власти. Кажется, что никто из жителей, кроме моего отца, не знал, кто такой был Панчук, да это никого и не интересовало.
     Муж хозяйки дома работал кочегаром в бане. Старший её сын недавно возвратился из очередной отсидки в тюрьме, младший хулиганил и не хотел учиться. Я много перевидела там, видела, как старший сын бил свою мать, душил бабку – мать её первого неизвестно где и как пропавшего мужа,  доживающую в холодной угловой комнатке собственного дома и побирающуюся на улице возле базара, видела там свадьбу старшего сына и избиение им его молодой жены… Не стоит всё это вспоминать.

10 декабря. Воскресенье.

  Вчера вечером во дворе Борька что-то очень сильно обращал на меня внимание, Палунин волнуется.
  Не писала целую неделю. Многое надо вспомнить.
  С тревогой ждала педсовета, всё-таки беспокоит судьба ребят, а особенно Аркаши. Он – хороший малый, добрый, правда, способен на подлость, как и большинство. Педсовет состоялся. Безносов исключён, а Немытов переведён в другой класс. Это я узнала как-то странно: утром на зарядке увидела Немытова, стоящего с учениками 8-го «Б». После зарядки он пришёл к нам и разговаривал с мальчишками. Я отвела его в сторону и спросила про Безносова. Он  смущённо улыбался и за что-то оправдывался.
  Почему исключили Безносова, ведь он был не хуже, а лучше Немытова? Наверное, потому что он был проще  и смелее, и честность на педсовете ему повредила - он был так же дерзок, как и всегда.
   У Немытова, конечно, тоже есть хорошие качества. Вот, например, он рассказывал мне, как поймал около железнодорожного моста двухкилограммового карпа и выпустил его, потому что он был ещё маленький. Разве бы я или кто-то ещё выпустили бы двухкилограммовую рыбу?
   В четверг, после уроков всех комсомольцев вызвали в пионерскую комнату и нам объявили, что мы должны следить за порядком в городе. В пятницу пришлось ходить с красными повязками. Мы произвели сенсацию. Слава богу, что нас никто не побил. На меня больше всех обращали внимание.
   В субботу обсуждали доклад нового ученика Кузменкова. Когда раздавали темы, он первый поднял руку и изъявил желание подготовить один из них. Ему Мария Григорьевна дала самый лёгкий  - «Детство Пушкина». Какой это был доклад! «Пушкин, он был… Мать Пушкина, она была… арап Петра Великого, он был… Гувернёры, они были мелочные… Лицей, он готовил очень преданных царю чиновников». Я жестоко раскритиковала этот доклад, все неодобрительно на меня смотрели; но Марьяша(так мы называли между собой  нашу  учительницу) меня поддержала.

  Вечером того же дня играла. Очень волновалась, но, кажется, сыграла неплохо.
  В музыкальной школе встретила Тому Плотникову. Я её давно знаю, и она мне нравится. Тома учится вместе с Полуниным. По её словам он – очень посредственный человек, трусоват и «только и знает, что за девчонками стреляет».
   Ходила на аккомпанемент. Стригалов хвалил. Я люблю Стригалова, это единственный учитель в музыкальный школе, который мне нравится.
   В списках за концерт у меня стоит тройка. Какой ужас? Ведь я хорошо сыграла. Может быть, это – ошибка?
   Дома меня послали за хлебом, возле магазина два парня сказали мне пошлый комплемент, я резко ответила, и когда выходила, один из них назвал меня б…  И странно, что я не испугалась, о только холодно сказала про себя: «Мерзость».
   Со Стрелкой ходили в кино на «ЧП». Картина хорошая, на четыре.
   

   Сегодня  видела солнце! Как давно я его не видела! Как радостно стало на душе! Я его так мало вижу зимой в нашей квартире.

20 декабря.

  Навёрстываю за десять дней.
  В понедельник на контрольной по алгебре получила тройку. Хорошо, что эта отметка не идёт в журнал.
  У моей учительницы по фортепьяно, которую я про себя зову Басей, узнала про тройку – очень медленный темп. Но я играла так, потому что она сама напела мне его перед концертом! Вид у неё был какой-то извиняющийся, и она целый урок меня утешала. Я на неё не обижаюсь. Хорошо, что тройка не по моей вине.
   Дома опять долгий разговор с мамой. Она перестала меня понимать.
   Когда делала уроки, в восемь вечера – три звонка. Мама сказала, что пришёл какой-то незнакомый мальчик. Им оказался Витька Степанов. Привёл с собой ещё двух мальчишек: одного рыжего-рыжего и другого интеллигентной наружности. Поговорила с Витьком на лестнице. Сказала, что Полунин – дурак.
   На следующий день Стрелка сказала, что Полунин хочет узнать, почему я его так назвала.

23 декабря.

   Идёт снег. Кажется, слава Богу, начинается настоящая зима. На улицах гололёд, ехала из школы на автобусе тридцать минут. Машины буксуют.
   Ходила в библиотеку за «Элизе» Бетховена. Не достала. Встретила Безносова. Он нигде не работает, учится в вечерней школе.

24 декабря.

  Вечером дома произошёл сильный скандал. У меня не выходили примеры по алгебре. Отец старался мне помочь. Мама начала ругаться,  с занятий перескочила на всё остальное, я огрызалась. Стало понятно, что я в тягость ей, тем более, что она пожелала, «чтоб я сдохла».
  Когда она ушла, я бросилась на кровать в другой комнате и долго плакала. Но вот, хлопнула дверь, ушёл и отец. Перед глазами моими лежал длинный шёлковый шарф, наполовину торчащий из чемодана. Я вытащила его, и, обмотав им себя вокруг шеи, стала тянуть в разные стороны. У меня высунулся язык, я свалилась на пол, но тянула и тянула, и каталась по полу, издавая хрипы. Прибежал отец, очень испугался, дал мне воды.
  Прозвучало три звонка. Это была Стрелка. Отец сказал, что я больна. Я долго лежала, укутавшись одеялом, и стучала зубами.
  Отец рассказал это маме, она не поверила в серьёзность моего поступка, махнула рукой.
   Не знаю точно, чего больше тогда я пыталась добиться: умереть или доказать маме, что больше я так жить не могу… что мне необходима её нежность, любовь… Но точно знаю, что тогда, когда я душила себя шарфом, пути назад уже не было.

   29 декабря.

  Каникулы! Утром села на автобус и проехала до Пушкинской улицы, назад шла пешком, наслаждалась снегом, зимним пейзажем с моста через Оку. Дни идут, приближается Новый год.
   На новогоднем вечере костюма карнавального у меня не было. Пока добиралась в школу, так замёрзла, что долго сидела и отогревалась у батареи. Мне соболезновала уборщица Дуся, на редкость крикливая и вредная тётка.
  Вечер был весёлый, все им  остались довольны. Я танцевала «до упаду», как говорят у нас в классе. Назад шли с Сидорчук и Николашкой и пели, а вернее, кричали.