глава 2. ЗНАМЕНОСЕЦ
Я родом с Алтая. А в Архангельск приехал после службы в армии, по зову своей романтической натуры — захотел стать моряком. Стать моряком я захотел еще до армии, но не сложилось. Но я эту затею не забросил. Осуществить мечту детства очень важно и полезно. Если, конечно, это — добрая мечта.
Будучи подростком, я как-то раз зашел в гости к моему другу-однокласснику. Кроме него дома были его старший брат и приятель брата — Славик. Тот самый Славик, о котором я столько слышал от моего друга.
Славик служил срочную на Дальнем Востоке, и там и остался, устроившись на работу матросом в траловый флот. После долгих рейсов Славик иногда навещал малую родину. Весь прикинутый по-фирме, всегда при деньгах, он был вне конкуренции у сухопутных, особенно у дам. После наездов Славика мне тоже кое-что перепадало. В основном это была японская жвачка, одноклассник меня угощал.
В предыдущий свой визит Славик, по пьяному делу, подарил моему другу, втайне от старшего брата, колоду игральных карт с изображениями порнографических сцен. Мы с компанией затерли эту калоду до дыр. Мы по-очереди брали колоду на несколько дней домой и мастурбировали. Мы даже имена карточным красоткам дали. Имена иностранные, в основном французские, из фильмов. Они, красотки эти, были нашими первыми женщинами, а не тани, светы и оли.
В этот раз Славик уже наливал нам, пацанам, и вальяжно рассказывал о своей сладкой житухе — Япония, кабаки, девочки...!
А на дворе стояла зима 1979-го, и было мне тогда четырнадцать годков. Я был в восторге! Самые яркие впечатления остались у меня после красочного рассказа о работе на плавбазе. Это такой огромный пароход, плавучий рыбный комбинат. Команда там человек пятьсот. Из которых штурмана, механники, мотористы и т.д., те кто управляет этой махиной — мужчины, а остальные — женщины! Женщины заняты обработкой рыбы на фабрике. Страшный половой дисбаланс. Рейс пять месяцев без захода в порт. Так вот, Славик, морской волк, рассказывал, что уже через месяц после выхода в море мужской части команды приходится в прямом смысле отбиваться от голодных русалок! В период подростковой гиперсексуальности именно это глубже всего запало мне в душу.
«Добрая мечта детства»
В то время самым популярным развлечением в нашей компании были походы «в баню» Мы подглядывали в окна общественной бани в женский день. Нас, юных вуаеристов, оттуда гоняли милиционеры. Вот такие пип-шоу и стриптиз были у нас.
Что это я? Расчувствовался? Вдруг стал рассказывать, как пожилой ветеран перед пионерским отрядом!
Но все же по-сравнению с большинством моих друзей и сверстников мне везло. Мне часто доводилось созерцать красивую обнаженную женскую натуру. Будучи учеником детской художественной школы, классы которой находились в здании художественного училища, мы с приятелями-юными художниками подглядывали в щель приоткрытой двери, или замочную скважину за натурщицами, когда их рисовали старшие студенты. Бывало их преподаватель заслышав возню в коридоре, подкрадывался и резко распахивал дверь! Над нами застывшими от неожиданности в идиотских позах смеялись студенты, смеялись натурщицы. Опомнившись, мы пускались наутек, а преподаватель кричал вдогонку: «Ладошки не намозольте!» И каждый раз обещал донести нашему учителю, но так и не донес, хороший был мужик.
Выпивать я тоже рано начал. Краски, мольберт, обнаженная натура, вино … здесь можно констатировать, что к четырнадцати годам я вел вполне «богемный» образ жизни
1984-ый год. Весна. Апрель. Я уже восемнадцатилетний юноша. Я только что уволен с завода с должности ученика слесаря по 33-й статье КЗоТа РСФСР: «за прогулы и пьянство на рабочем месте» Очень стыдно мне было перед моим отцом. Его портрет — портрет честного труженика, конструктора, ветерана завода в то время украшал Доску Почета у проходной завода. Завода, вместе с которым мой отец трехлетним малышом, под бомбежкой, прикрываемый телами своих родителей, эвакуировался из Украины в Сибирь. Если б все сложилось по-иному, то я стал бы представителем славной трудовой династии в четвертом поколении.
Отец категорически, под угрозой проклятья, запретил мне показываться на заводе. Он сам принес из отдела кадров мою трудовую книжку и швырнул мне в лицо.
«Погоревав», попьянствовав с друзьями - оболтусами, я одним пасмурным утром оказался в бюро по трудоустройству. И здесь я мигом протрезвел — передо мною пестрело объявление о наборе на работу на плавбазу на Дальний Восток! Оказалось, что рыбообработчиками бывают и мужчины. На собеседовании мне сказали, что я подхожу по всем параметрам, и единственное что требуется, это справка об отсрочке от службы на шесть месяцев, эта работа считалась временной. По совету бывалых людей, я обратился к одному алхимику, который за две бутылки водки выправил в моей трудовой книжке 33-ю статью на 31-ю «по собственному желанию». Затем я направился в военкомат. В военкомате ко мне отнеслись с пониманием и на счет отсрочки не возражали. Но обязали пройти призывную медкомиссию, того требовал закон.
На следующее утро. Вес, рост, пульс, «дышите - не дышите», «раздвиньте ягодицы», «оголите головку», и я в трусах и босиком стою перед членами комиссии.
Майора, председателя комиссии, я узнал сразу. Он меня тоже.
****ец!
Познакомились мы с майором при следующих обстоятельствах. В честь светлого праздника Дня Революции мы организовали суарэ в квартире одного нашего друга, опрометчиво оставленной без присмотра его родителями. День шел на убыль, веселье достигло апогея. Квартира друга находилась в только что заселенной новостройке, потому жильцы не были особо знакомы между собой. После робких замечаний соседей, к нам ввалилась целая делегация во главе с тем майором. Майор был в парадке, правда, без фуражки. Устав слушать сентенции, мы послали их на ***. Завязалась драка. Нас удалось разнять лишь с помощью милицейского наряда. У майора оказались оторванными погон и ворот кителя, а сам он оказался — заместителем военкома. Так как вся наша компания находилась в призывном возрасте, то его угрозы в наш адрес не были пустыми словами. Так оно и получилось. И место отсрочки я получил — повестку: прибыть завтра утром, подстриженным и с вещами на сборный пункт! Команда моя — стройбат. И еду я, не поверите, на Дальний Восток!
На скорую руку были собраны бурные проводы. Утром, спохмелья, по дороге на сборный пункт, мы с моим друганом Аркашей зашли в парикмахерскую. До этого я не обращал внимания, что парикмахерские открываются так рано. Аркашка, мой друган, постригся наголо со мной за компанию.
Сборный пункт. Водка, сало, вареные яйца, слезы провожающих. Аркаша в то время жил у своей подруги в трехстах метрах от сборного пункта. Можете себе представить, во что превратился барнаульский старый деревянный домишко на Прудских!
Построение и отправку своей команды я проспал. И это уже попахивало уголовной ответственность за уклонение от воинской службы. В момент когда начальник сборного пункта зачитывал мне и компании таких же уклонистов статьи из уголовного кодекса, вошел офицер-покупатель. Он спросил разрешения начальника сборного пункта и задал нам вопрос: есть ли среди нас электрики.
Насмотревшись за последние дни на разных военных, я сразу подметил, что покупатель не был похож на других офицеров ни выправкой, ни манерой говорить. Я вкрадчиво ответил вопросом на вопрос:
— А куда едем?
— Московский военный округ! — с улыбкой ответил офицер. Странный он какой-то
Я тут же признался, что я — электрик. Это было правдой. В 9-10 классах на уроках труда я осваивал профессию электрика и проходил практику на заводе, и даже имел какой-то начальный разряд. Как говорили наши наставники, распивая с нами вино после занятий: электрик — это интеллигенция рабочего класса!
После чего лейтенант-покупатель вывел меня в коридор. Там он задал мне несколько профессиональных вопросов. Получив от моих ответов истинное удовольствие, как профессор консерватории от любимого ученика взявшего сложную октаву, лейтенант приказал: «Едешь со мной!». Познакомившись с ним ближе, я узнал, что Серёга-лейтенант сам призван на два года после окончания гражданского ВУЗа по специальности инженер-электрик. Я же говорил, странный он какой-то.
Если б военкоматовский майор узнал, что во время строительства нового здания министерства обороны я вкручивал лампочки в будущем кабинете самого министра обороны! то наверно б застрелился из табельного оружия!
Но я отомстил майору. Вернувшись из армии, я трахнул его дочь.
Вообще, 7-ое ноября 1983-го памятный для меня день. Как закончился этот день вы уже знаете, а сейчас послушайте как он начинался.
Примерно за неделю до праздника меня вызвал к себе начальник цеха. Я был несколько удивлен его просьбой-приказом. По поручению профсоюзного и комсомольского комитетов завода каждый цех обязан был отрядить по молодому рабочему в свиту знаменосца, который понесет орденоносный стяг завода на праздничной демонстрации. Уж не знаю почему, но выбор пал на меня. Я стал отпираться, отнекиваться, мол, я не комсомолец, не член профсоюза, да к тому же еще несовершеннолетний, и восемнадцать мне стукнет лишь через месяц. Но начальник цеха меня воодушевил. Воодушевил он меня не столько упоминанием о нашей трудовой династии, о том как мой дед, Гедаль Аронович, прибыв с эвакуированным заводом в Сибирь в ноябре 41-го, стоял у наспех установленного под открытым небом станка и вытачивал корпуса авиабомб, так необходимых фронту, нет. Это я уже слышал от деда и отца. Тогда по дороге в Сибирь заболели тифом и умерли две младшие сестренки-близняшки моего отца. Их крошечные тела насильно сняли с эшелона ночью на незнакомой станции солдаты комендатуры. Где и как они были похоронены, так и осталось неизвестным. Дед, выйдя на пенсию вскоре умер, испортил легкие в литейном цехе
Воодушевил меня начальник вот чем. Он рассказал, что выделил из фонда начальника цеха деньги на покупку ящика водки для тех кто пойдет на демонстрацию!
Утро 7-го ноября. Морозит. Но снега пока нет. Зима в этом году явно запаздывает. Небо затянуто свинцовой пеленою. А мне весело! От чего должно быть грустно в семнадцать лет! Я бодро шагаю, местами залихватски скольжу по ледяным зеркалам луж. По пути встречаю людей с красными бантами, флажками и шариками. Народ стекается к meeting point — заводскому дому культуры.
На площади перед ДК царит оживление. Репродукторы хрипят бравурные марши. Мужики запрокидывают головы, придерживая шапки — выпивают. Их женщины держат наготове соленые огурчики и помидорчики, солонину.
Захожу в ленинскую комнату ДК, где узнаю, что из всех делегатов-комсомольцев в наличие имеются лишь две хрупкие девушки. И сам знаменосец тоже отсутствует по неизвестной причине.
Профсоюзный весь на нервах, матерится. Обращается ко мне:
— Из какого цеха?
— Из ремонтного! — отвечаю я.
— Молодец! Сегодня тебе выпала великая честь! Сегодня ты понесешь — знамя завода! —
и показывает на стоящее в углу знамя в чехле. Я начал возражать, мол, так не договаривались. Но профсоюзный не унимался. Он начал плести о каких-то профсоюзных путевка, о повышенной стипендии во время обучения в ВУЗе, о почетной комсомольской грамоте и еще какую-то херню. Я ему говорю, что я не комсомолец, и не член профсоюза. А он: «Будешь! И учиться будешь!». Я ему: « Да я еще несовершеннолетний!» А он: «Люди в шестнадцать лет полками командовали!», — это он на Голикова, что ли намекал? Мол, я оказался посознательнее иных взрослых. Я мялся. До начала построения колонны оставалось минут пять.
Причина, почему он ко мне прицепился, я полагаю, была следующая. Я не был для него каким-то ценным кадром, нет. Просто если б он в последнюю минуту начал носиться по площади в поисках знаменосца, то это означало бы, что он не справился с поручением(см. – приказом), причем элементарным. Какой он после этого к ***м руководитель, его бы с работы враз поперли.
Профсоюзный сделал суровое лицо и пристально на меня посмотрел. Он открыл ящик письменного стола. Достал оттуда початую бутылку водки и два стакана. Налил по полстакана. Один стакан взял сам, а другой протянул мне, в качестве последнего аргумента. Если кто не знает, или забыл, то я напомню — за окном была советская власть. И я не посмел отодвинуть «руку дающего» Я залпом проглотил водку, взял знамя, и в сопровождении двух ассистенток двинулся на «дворцовую площадь».
Знамя оказалось довольно тяжелым, и перспектива тащить его всю дорогу меня не радовала.
Но. Когда я вышел на крыльцо, то я испытал доселе неизвестное мне чувство.
На мне были черная куртка-пиджак из кожзаменителя, темно-синие вельветовые джинсы «Рэнглер» заправленные в высокие черные финские сапоги, алый бант на груди и такая же алая лента через плечо(это девчонки-ассистентки на меня нацепили на ходу), и в руках — знамя! Фетишист.
Завидев меня-знаменосца, тысячная толпа принялась восторженно хлопать и кричать. Особенно усердствовали мужики из моей бригады!
Бывали случаи когда я становился «объектом внимания», например, на школьной линейке. Тогда я стоял перед строем и ловил презрительные взгляды учителей и сочувственные учеников. А здесь — восторг и гордость! Мне неведомо, что чувствовал во время коронации молодой цесаревич, когда он, получив скипетр от власти божьей, выходил на «красное крыльцо» к ликующим верноподданным. Я же просто охуел!
Я — семнадцатилетний пацан, я стою перед толпой, и она мне рукоплещет! Я — знаменосец дивизии! Я поведу в бой тысячи людей! Я — артист, вышедший на сцену на бис! Я в экстазе! Я в ахуе! Дай мне Родина любое задание, любой приказ, и буду стрелять, буду колоть штыком, буду рвать глотки твоим врагам, да что врагам — любому кто против нас! Дай мне Родина еще хоть чуточку этого чувства и я буду предан тебе до гробовой доски! И тогда бери и лепи из меня все что захочешь! Фу-у-у …
Профсоюзный объявил по матюгальнику построение и провел нас с ассистентками в голову формировавшейся колонны.
Ко мне подбежал мой бригадир, радостный такой! похлопал по плечу и попросил не забывать родную бригаду и подходить к ним по ходу движения.
Тронулись.
До центральной площади мы шли часа полтора. За это время я успел три раза подойти к родной бригаде и за каждый такой «подход» выпить граммов по сто пятьдесят водки, закусить и перекурить. Во время моих отлучек знамя бережно несли мои ассистентки.
Приближаемся к площади.
Профсоюзный торжественно приказал — развернуть стяг!
Полотнище оказалось таким огромным и, как выражаются флотские, имело большую парусность. И только сейчас я почувствовал, что ветер усилился и сухая снежная крупа больно хлещет по щекам, как поземка лижет антрацитовый асфальт, раскаленный от сотен тысяч ударов наших ног, от чего снег превращался в грязное скользкое месиво. От порывов ветра и выпитой водки меня штормило, и я с великим трудом удерживал знамя в руках. Проходим вдоль центральной трибуны. Репродукторы захлебываются от ветра: «... Слава коллективу тружеников...!» Еще чуть-чуть! Резкий порыв ветра, мои ноги скользят, я теряю равновесие и … падаю … и выпускаю знамя из окоченевших рук … Колонна, не сбавляя шага, продолжает идти. Следом на меня упал ветеран с гармошкой. Он всю дорогу без умолку горланил песни за моей спиной и до того мне надоел. И даже упав, он продолжал петь! Перед моим носом прокатилась крутясь и разливаясь чья-та бутылка водки. Может ветеранская? Перед трибуной куча-мала! И здесь я отключился.
Мне потом рассказывали, что стоявшие в отцеплении милиционеры среагировали оперативно, они подбежали и стали оттаскивать и поднимать упавших демонстрантов.
Я пришел в себя от того, что кто-то тер мне лицо чем-то холодным. Я открыл глаза и увидел склонившегося надо мною милиционера, это он тер мне лицо снегом. Я лежал за центральной трибуной. Вокруг меня мелькали какие-то люди. Я видел, как милиционеры отряхивали от снега мужика и тетку. А рядом со мной валялась, как гигантская ископаемая гусеница, разорванная ветеранская гармошка.
Если перенести этот день в начало столетия, то получилась бы довольно пафосная картина. Она могла бы называться, например: «Смерть революционера». Я в черной кожаной тужурке и черных сапогах, с алым бантом на груди, распластался на покрытом первой порошей асфальте(черное и алое на белом — мощнейший контраст), а вокруг меня стоят мои убийцы – жандармы(менты).
Придя в чувство, я быстренько ретировался с места происшествия.
А что случилось со знаменем меня уже не интересовало, ведь меня ждало застолье, и вы уже знаете как оно закончилось.
То что я натворил за этот день, в энном году потянуло бы на расстрел.
Вечером следующего дня я вернулся домой. Я ожидал, мягко говоря, негативной реакции моего отца, но ошибся. Батя прибывал в хорошем настроении. Он показал мне праздничный выпуск местной многотиражки, где на одном из фото я узнал себя со знаменем, еще до падения! После такой рекламы инцидент замяли, сославшись на плохие метеоусловия. Я хранил эту газету, все таки это был первый случай когда я засветился в прессе. Но по прошествию времени газета затерялась, а жаль.