Глава 1. Приезд
Как добираться до этого маленького прибалтийского города, Сашка с Витькой не имели ни малейшего представления. Ну ладно, до столицы поездом. А дальше как? Не на верблюдах ведь. К тому же оба знали, что верблюды в Прибалтике в массовом количестве не водятся.
Рано утром Витька приехал в райцентр с чемоданом и направился прямиком на вокзал. Сашки там не было. Билетов тоже. И Витька начал нервничать. То есть курить. Теперь он был взрослым, с аттестатом в кармане, и мог совершенно не прятаться от педагогов, которые, впрочем, отдыхали вовсю от напряжённого учебного года на своих огородах и в садах. Поэтому Витька нервничал совершенно открыто, то и дело поглядывая на расписание, часы и перрон.
Сашкин отец имел прямое отношение к железной дороге и только он мог помочь пацанам достать билеты. Кто же не знает, что лето – самое безбилетное время года, когда вся страна начинает перемещаться по параллелям и меридианам, а иногда даже и наискосок. Чем и создаёт неразрешимую проблему для двух парней, решивших оторваться от мамкиных юбок.
Сашка прибежал на вокзал за десять минут до прибытия поезда. С чемоданом. Без билетов. Не смог помочь даже отец со своими железнодорожными связями. Можно было, конечно, поехать через неделю, но подготовительные курсы начинались через три дня. И кто его знает, что решит начальник курсов, если приехать с опозданием. Может и примет. А может и нет... Деньги за обучение уже были отправлены и рисковать не хотелось.
Решение приняли мгновенно: на электричку и в аэропорт!
В кассах Аэрофлота нашлось два билета и счастливые пацаны коротали время, разглядывая самолёты. Ещё бы! Сашка никогда не летал и заметно нервничал. Витька снисходительно посмеивался. Прошлым летом он катался два раза на «кукурузнике» и считал себя почти что лётчиком.
Что бы не таскаться с продуктами, ребята плотно поели, а всё, что осталось в авоськах, повесили на дерево. Может быть, кто-нибудь проголодается, а тут такое счастье висит!
Ил-18 привёз их в прибалтийский столичный аэропорт в полночь. На троллейбусе мальчишки добрались до железнодорожного вокзала и удивились – все двери были закрыты! А как же зал ожидания? А скамейка, на которой можно подремать? А, в конце концов, расписание, которое нужно было изучить?
Сомнения развеял мужичонка, сидевший на уличной скамейке:
- Не дрейфь, мелюзга! Вокзал ночью всегда закрывают. В пять утра откроют, не сомневайтесь!
Они и не сомневались. Вот только спать хотелось ужасно. И есть тоже. Витька уже успел обвинить Сашку в том, что идею оставить авоськи с едой в аэропорту подал именно Сашка. Сашка настаивал на противоположном.
В поезде буфета не было... Борясь с голодом и сном, они глазели в окно, удивляясь природе, совсем не похожей на привычную украинскую. Леса и перелески, надписи на непонятном языке пролетали перед глазами, не успевая отпечататься в памяти.
Наконец, в самый разгар дня, ребята прибыли в город, о котором мечтали больше года. И сразу пошли в привокзальный ресторан. Вернее, побежали. Так быстро, что увидевший их милиционер засвистел в свисток. Пришлось остановиться, предъявить документы и ещё минут десять объяснять, почему они здесь и почему так быстро бежали. А Сашка добавил:
- Вот вы, товарищ старшина, нас сейчас отпустите и мы опять побежим, кушать хочется потому что.
Миллиционер ещё немного повертел в руках документы, тяжело вздохнул и взял под козырёк:
- Свободны!
Солянка и отбивная оказались отличными, незнакомое пиво – хмельным и вкусным.
От вокзала ребята добирались сначала на трамвае, потом пешком. Удивляли чистота улиц и тротуаров, обилие зелени и люди, одетые совсем не так как в Украине. Сашка даже один раз вытянул руку:
- Смотри!
Витька сначала не понял, но потом дошло – у каждой двери висели маленькие урны, у каждой скамейки и на автобусных остановках тоже урны! Это сразило даже больше, чем непривычная природа!
И вот она, мечта жизни – мореходка! Перед входом на земле лежали два настоящих якоря, а на ступеньках стояли два курсанта в ослепительно белых голландках. У одного на руке была синяя, у другого – красная повязка. Потом они узнали, что это дежурный и дневальный по учебному корпусу.
Расспросив у курсантов, что и как, ребята без труда нашли приёмную комиссию, сдали документы и уже через час разместились в кубрике курсантского общежития.
Занятия были по пять-шесть часов в день. Математика, русский. Русский, математика. Сашка был уверен, что математику сдаст легко, а сочинение Витька проверит. Витька в своих возможностях очень сильно сомневался. Математику он не знал и не любил. Математика отвечала ему взаимностью. А за сочинение он не волновался. Ему совсем не надо было его писать потому, что школьная грамота по русскому языку освобождала его от экзамена. Но червь сомнений грыз душу, хотелось поступить, а учиться не очень. Тем более, что от общежития до моря было всего несколько сот метров.
Сашка завалил математику. Витька сдал её на тройку, но ему хватило баллов, что бы изменить навсегда свою жизнь.
Глава 2. Быт
Никто и не говорил, что будет легко. Но о том, что курсанты училища освобождаются от службы в армии, Витька узнал только тогда, когда начались настоящие занятия. В группе было несколко «армейцев» - ребят, которые отслужили срочную. Некоторые из них называли вчерашних школьников дезертирами. И Витьку в том числе. А ему было обидно. Он и не собирался отлынивать от службы. Более того, он был уверен в том, что после окончания училища пойдёт на срочную, как и все остальные. Витькин отец – боевой офицер и воспитывал своих детей соответственно. А тут...
Форму выдали сразу, но не парадную, а рабочую. Фланелевые матроски, гюйсы и хэбэшные брюки. Ну и, конечно, « гады»! «Гады» - это рабочие ботинки, тяжеленные и вонючие. А ремни с якорями на бляхах не выдали. Дали только ременные. Объяснили, что сначала будет карантин на сорок пять суток, потом присяга, а уж потом и ремни, и парадную форму выдадут непременно. И постригли всех салажат наголо.
Раз и, казалось, навсегда режим в училище соблюдался строго.
Все перемещения из общежития в учебный корпус и назад, в баню, на строевые занятия только строем и никак иначе. Курсант –одиночка вызывал у дежурного по училищу повышенный интерес. Особенно, если это курсант младшего курса. Тогда можно было схлопотать наряд вне очереди. И не один.
Утро начиналось с боя рынды на первом этаже общежития и истошного вопля дневального:
- Рота, подъём!
Из кубарей через несколько секунд вылетали сонные курсанты и неслись в гальюн.
Через пять минут:
- Выходи на зарядку! Форма одежды такая-то!
Все четыре роты выстраивались у общежития в форме, объявленной по училищу, и пятнадцать минут махали руками, прыгали и приседали. После этого была обязательная утренняя пробежка. А тут уж как повезёт. Некоторые дежурные преподаватели назначали круг вокруг общаги, некоторые – три круга вокруг футбольного поля.
Рядом с общежитием располагался спортивный комплекс с футбольным полем и настоящим велотреком. Вот вокруг поля и трусили четыре роты курсантов как минимум, два раза в неделю. Наиболее отчаянные прятались в стадионском туалете, но беда, если их там застукают! В лучшем случае пять кругов, в худшем – на ковер к начальнику со всеми вытекающими последствиями.
После зарядки чистить зубы и умываться, потом строем в учебный корпус. Недалеко, метров двести.
Штурманские классы занимали третий этаж старого корпуса. Утренняя проверка проходила тут же. Проверялась чистота самого курсанта, состояние обуви, тельняшки – не обрезана ли?, гюйса и носков. Почему-то многие курсанты любили носить красные носки, а это начальством не приветствовалось.
После проверки рота направлялась в полуподвал в столовую. На завтрак - чай, масло, хлеб. Молодые организмы проглатывали пайки не горлом, а глазами и ещё более голодными уходили на занятия. Стипендия в девять рублей не покрывала курсантских запросов. У Витьки в голове постоянно витала навязчивая мечта пойти в магазин, купить пирамидку кефира, пол-батона, сардельку и втихаря съесть всю эту красоту на стадионе. Это удавалось далеко не всегда и желудок постоянно ворчал, выражая своё несогласие с существующим положением.
Обед был только в два часа пополудни. И не всегда вкусным. Даже для голодного курсанта. Какой процент от общего количества составляли лица титульной нации, неизвестно наверняка. Но то, что не больше десяти-пятнадцати, точно! Остальные приехали из России, Украины, Белоруссии. Ну невозможно есть молочный суп, в котором сварены морковь, картошка с капустой и ещё непонятно что! Витька никогда не был прихотливым в еде, но это блюдо он есть не мог. Подавляющее большинство курсантов тоже. Но этот суп готовили до тех пор, пока училище, встав дружно на ноги, не вывалило содержимое котлов прямо на столы.
После Нового года рацион питания увеличился на шесть копеек и на завтрак стали давать сардельки или варёные яйца! Витька даже не предполагал, что можно насытиться завтраком!
После обеда курсанты либо шли на четвёртую пару занятий и клевали там носом, либо занимались делами, которые требовали от них строгие отцы-командиры.
Самоподготовка длилась с шести до десяти вечера с тридцатиминутным перерывом на ужин. Чем курсант занимался на «сампо», его личное дело. Кто-то готовился к завтрашним урокам, кто-то писал письма, кто-то просто спал. Но присутствовать должны были все. Проверка производилась постоянно дежурными по училищу и отсутсвующие без уважительных причин наказывались беспощадно нарядами вне очереди.
В десять вечера построение на вечернюю поверку, в одиннадцать – отбой. В общежитии гасился свет, но уставшие за день курсанты засыпали всегда не сразу. В кубрике от десяти до двенадцати кроватей, у каждого есть, что сказать. Кто-то травит анекдоты, а остальные ржут. Кто-то крутит ручку магнитофона, пытаясь поймать Люксембург. Кто-то просто участвует в процессе. Общага затихала примерно к часу ночи, что бы завтра бежать, чертыхаясь и матерясь, на зарядку с закрытыми глазами.
Впрочем, некоторые «мазохисты» оставляли на тумбочке дневальному записку с просьбой разбудить их в три-пять-шесть часов. И только лишь для того, что бы, узнав, сколько время, сказать:
- Во кайф, ещё три (два, один) часа спать!
Глава 3. Учёба
Создавалось впечатление, что в училище готовят не младший штурманский состав, а сразу капитанов. Мощный поток информации преподаватели пытались втиснуть в мальчишеские головы, а головы не могли этот поток переварить. Лекции с обязательным опросом и проверкой заданий для самоподготовки, выставление оценок и постоянные пересдачи учебных тем, по которым были получены двойки. Стимул – лишение увольнения, если «хвост» в конце недели. Если «пара» за семестр – всё, прощай, стипендия!
Кабинеты были оборудованы с любовью и согласно последних требований.
В кабинете навигации и лоции стояли настоящие штурманские стенды с гирокомпасами, лагами, лотами, радиопеленгаторами и прочими штурманскими штучками. Навигационные карты использовались очень аккуратно и будущие штурмана боялись ткнуть лишний раз в карту острым измерителем. А лишним был каждый второй раз. Ну откуда парню из Украины или Белоруссии знать, с какой стороны проходить маяк Пыхтья-Ухтью, если он и маяка-то в глаза ещё не видывал? В кабинете во всю стену висел плакат «Отличное знание морского театра – залог безаварийного плаванья». А навигацию, как на грех, вёл бывший штурман гидрографии, который знал Балтийское море, как свою квартиру. Вот и зазубривал Витька диковинные названия – Элландс-Сёдра-Грунд или Утклиппан - наизусть вместе с остальными товарищами по несчастью. Здесь же курсанты учились определению места судна различными способами – от крюйспеленга до астрономических вычислений. Ошалевшие от переизбытка информации, они уже чисто интуитивно запоминали, что «ветер дует в компас, а течение вытекает из компаса». Преподаватель часто устраивал «плавание по фарватерам», выставляя на полу буи и вехи. Курсанты должны были правильно «провести судно», минуя условные мели. Сначала было сложно и непонятно, позже любой из навигаторов проходил по фарватеру легко и изящно.
Мореходка принадлежала Минрыбхозу и предмет «Рыбопромысловое дело» вёлся на полном серьёзе почти до последнего курса. Как починить трал, распотрошить ставриду или изучить сырьевую базу рыбного хозяйства, вбивалось и теорией, и практикой.
Самым любимым витькиным кабинетом был кабинет морского дела. Настоящий штурвал, отполированная рында, макеты кораблей, морские узлы – от всего веяло романтикой. Предмет «Морское дело» лёгким не считался, но меньше всего двоек курсанты получали именно здесь. Они даже мысли не допускали, что можно прийти на занятия, не выучив поперечный набор корпуса судна или туманных сигналов, предписанных правилами.
Предмет электрорадионавигации считался очень сложным и курсанты входили в кабинет ЭРНП всегда с опаской. Ну как рассчитать правильно прецессию гирокомпаса? И что это за прецессия такая? Её в глаза кто-нибудь видел? А как начертить приёмо-усилительную схему эхолота? И горели курсачи на зачётах, как шведы под Полтавой.
В коридоре стояло несколько ноктоузов с магнитными компасами. Оказывается, это целая наука – свести к минимуму поправку магнитного компаса! Преподаватель был суров и не всегда справедлив. Курсанты к тому времени, когда начали изучать магнитно-компасное дело, уже наверняка знали, что в жизни они будут причастны к устранению погрешностей компаса только, как помощники девиатора и не чаще одного раза в году.
В полуподвале находился кабинет электротехники – опять же витькина зубная боль. Ну не лежала у него душа к точным и техническим наукам! Вот паруса, к примеру, поставить или узлы морские на скорость завязать – это да! Но приходилось зубрить теорию и дрожащими руками собирать электросхемы.
Глава 4. Увольнение на берег
Как и все, Витька с нетерпением ждал субботы. Короткий учебный день, большая приборка, ужин и увольнение в город. В каптёрку проникнуть было почти невозможно. А утюг на всю роту был только один. Вот и толпились курсанты у двери – крайне возбужденные и совершенно несчастные. Марли тоже не хватало и гладили через влажную газету.
Правильно выгладить морскую форму – это творческий процесс.
Во-первых, гюйс. Стрелка, идущая посередине, гладилась во внутрь, а крайние – наружу. Если смотреть со стороны, то создавалось впечатление, что гюйс играет, как волна.
Потом суконка или, если лето, голландка. На груди проглаживались две вертикальные складки, а на спине ещё и горизонтальная. Рукав без нашивки был с одной складкой, а с нашивкой – с двумя. В витькиной мореходке курсовые нашивки были прямыми, но считалось шиком пришить «уголки» хотя бы на увольнение. В учебные дни с такими нашивками появиться на глаза начальства – подписать себе пяток нарядов вне очереди да ещё во время отпуска.
Клёши или клеша оставляли на потом и стрелки на них так утюжились, что были похожи на лезвия. Курсанты старших курсов вставляли в брюки клинья так, чтобы внизу клёши были не менее тридцати шести сантиметров. Конечно, вставляли не сами. На тихой улочке жил-поживал старичок, который за пять рублей перешивал курсантам брюки. Пять рублей – огромные деньги, но любой мало-мальски уважающий себя мореман шёл на эту жертву зная, что клиньям, возможно, уготована совсем короткая жизнь и их порежет бритвой или испортит ножницами либо дежурный по училищу, либо начальник отделения, либо любой преподаватель в плохом расположении духа.
Из фуражки-мичманки (или попросту мицы) многие вытаскивали пружину и мица становилась похожей на седло. «Краб» в виде якоря нравился не всем и многие лепили на мицу всё, что было в «капустном» оформлении и содержало в себе якорь. Такие «крабы» тоже не были долгожителями по той же самой причине, что и брюки.
Гордость любого курсанта – тельняшка. И здесь курсантской фантазии не было предела. Тельняшки, особенно зимние, выдавались под самое горло. А как же насчёт волосатой груди? И тельники обрезались так, что из выреза суконки выглядывали только две-три полоски. И только для увольнения. Для утреннего осмотра тельняшка восстанавливалась до нормальной высоты и терпеливо ждала очередного увольнения. А летом многие курсанты вообще не носили тельняшек, а пришивали на голландки клинышек с полосками.
Бляха... Паста-гойя не приветсвовалась кадетами и вместо неё бляха драилась сигаретным пеплом, насыпанным на суконную тряпочку. Бляха выполняла и дополнительную функцию – вместе с ремнём она была оружием самозащиты. «Старики» специально тренировали молодняк, как одним рывком вытащить ремень из брюк и одним взмахом надёжно закрепить на руке. Не часто, но приходилось пользоваться почти всем курсантам, и Витька не был исключением.
Зимой под бушлаты или шинели нужно было одевать чёрные с подшитой белой каёмкой подворотнички, курсанты называли их «сопливчиками». Курсанты постарше вместо сопливчиков одевали чёрные или белые (!) шарфы, что совершенно не допускалось и жесточайше преследовалось.
Чего не было перед увольнением, так это проверки внешнего вида! Витька недоумевал – как же это мореходское командование пропустило мимо себя?
Старшина группы выдавал под роспись курсантские билеты и – воля!
В городе, кроме мореходки, были политех, медицинское училище, галантерейный комбинат со своим ПТУ. Сразу в этом изобилии разобраться было нелегко, но многие справлялись и свадьбы гремели одна за другой. Только не витькиной группе. Все поклялись, что не женятся до получения дипломов и, надо признать, что слово своё сдержали.
По субботам весь город танцевал. Тогда не было понятия «дискотека». Все ходили просто на танцы. В саму мореходку, в клуб военморов, в «железку» и на «сахарку». А летом ещё и в приморский парк. И везде местные выясняли отношения с курсантами. Иногда от местных не отставали и военные моряки. Причём, чаще всего доставалось курсантам судоводительского отделения. На лицах у них было написано, что ли? А может потому, что штурманская профессия изначально романтична во всех своих измерениях? Когда надоедало быть битыми, мореходка трубила большой сбор и отправлялась проводить профилактические мероприятия. Даже Би-Би-Си однажды протрещало, что курсанты Л-ской мореходки терроризируют местное население. Это было правдой только отчасти. Училище выходило «на профилактику», когда уже совсем невмоготу. Или когда нарушался кодекс чести. Была негласная договоренность никогда не бить двоим одного, драться только до первой крови и только на кулаках, не выяснять отношений, если парень провожает девушку и так далее.
Увольнение заканчивалось в полночь. Это был час Х, после чего дежурный по училищу начинал обход кубриков. Пустые койки нуждались в объяснении и причина «пошёл в гальюн» на веру не принималась. Каждый был обязан засвидетельствовать своё присутствие в общежитии лично. Если нет...
Пацаны... Ну что великого может натворить вчерашний школьник, вырвавшийся на условную свободу из родительского дома? Ну, подраться или с девчёнкой погулять. Или просто побродить по этому небольшому и уютному городу. Или зайти в центральный универмаг и поглазеть на хорошеньких продавщиц. На большее не было ни времени, ни денег.
Начальник училища как-то сказал:
- Смысл увольнения курсанта на берег заключается в том, что половину его провести в универмаге, потом купить бутылку пива, распить её на стадионе и, вернувшись за пять минут до конца увольнения, нахамить дежурному по училищу.
И он был почти прав! Денег хватало на одну-две бутылки пива, чего, впрочем, было достаточно для куража. А потом кадет отправлялся в поисках приключений. И довольно часто находил. В основном, на свою голову.
Витька навсегда запомнил исключение одного курсанта из училища. Всё училище выстроилось в каре на большой сбор в актовом зале, провинившийся курсант был вызван в центр зала. Начальник строевого отдела зачитал приказ:
-Курсант К., будучи в увольнении, купил и распил на стадионе бутылку пива, чем привёл себя в нетрезвое состояние. На основании изложенного приказываю – К. из училища отчислить!
С несчастного пацана сняли гюйс, ремень и содрали курсовки:
-Из училища щагом марш!
Если отчислять за выпитую бутылку всех, то за неделю мореходка бы опустела.
Глава 5. Курсанты
Приехавшие со всей страны, мальчишки легко находили общий язык. Дружили по интересам, просто по характеру. Только ребята титульной нации держались особняком. Может быть, это просто так казалось. Абсолютно не похожий ни на один из славянских языков, их язык иногда служил яблоком раздора. Например, общаясь между собой, они называли чьё-нибудь имя. А носитель имени стоял рядом и не понимал, зачем и что о нём говорят. Это, конечно, напрягало. Уже потом, когда их говор стал привычным и даже стали понятными некоторые слова и даже предложения, напряжение спало. Впрочем, Витька понимал, что надо хоть чуть-чуть выучить их язык. А что? Они ведь по-русски говорят! Да и ребята, в своём большинстве, были совсем неплохими.
«Старики» весь второй курс держались особняком. Некоторые относились к салагам с юмором, некоторые, помня армейские будни, гоняли молодых до полного изнеможения. Часто бывало так, что «провинившийся» салажонок куском кирпича скоблил палубу в гальюне до самого подъёма, а потом вместе со всеми шёл на занятия. Таких «стариков» было мало и почти все они после первого года обучения покинули училище по личному желанию или по «желанию» начальника училища. Тогда дедовщина только начиналась и Витьке с его однокашниками довелось увидеть только её первую волну.
Один из «стариков» приехал из Удмуртии. Он вёл себя спокойно, никого не трогая и ни с кем особо не общаясь. Как-то, спустя месяца два с начала обучения, на самоподготовке Лёва вдруг подпрыгнул чуть ли не до потолка:
-Моряки, а мореходка что, рыбная, что ли?
На следующий день он собрал чемодан и уехал навсегда.
Были и свои уникумы. Аркадий Браташ играл в шахматы на нескольких досках, находясь в соседнем кубрике. И почти всегда выигрывал. У него постоянно водились деньги, но Аркадий ни с кем не общался и с ним тоже никто не пробовал дружить. Он жил сам в себе и никого не впускал. Каждый вечер ровно в 22:30 он выпивал пакет молока с печеньем вприкуску. Витька однажды рискнул попросить у него печенья и услышал ответ:
-Понимаешь, Виктор, я против тебя ничего не имею и мне абсолютно не жалко печенья. Но я не могу тебе дать его, потому что у меня всё рассчитано...
Аркадий исчез из училища тихо, не попрощавшись ни с кем.
Толя Кобчик был замешан из другого теста. Простой белорусский парень, добрейший до неприличия. Курсанты над ним посмеивались, но беззлобно. Да и было почему. Например, он никогда сам не читал письма, которые получал. Он звал Мишку Шершавого и тот вслух прочитывал письмо от начала до конца. А Толя сидел, слушал и нужных местах смеялся или плакал.
Однажды Витька заглянул в толину тетрадь, в которой он уже заканчивал второй лист письма своему другу и увидел : «Здравствуй, друг Анатолий, точнее, Виталий»!
Витька возмутился:
-Толян, ну ты что, с ёлки хрякнулся? Переписывай давай!
-Да ладно тебе, Витька, ну чего ты цепляешься? Виталий парень правильный, он поймёт.
Толя сам регулировал свой вес, то куря, то бросая. И так у него это здорово получалось!
Его друг по мореходке, тоже Толян, приехал с Украины. Медлительный и обладающий огромной физической силой, он всё-равно был предметом подколок со стороны курсантов.
Письма из дома – маленькая радость и каждый курсант ждал с нетерпением прихода почтальона. А потом начиналось самое интересное. Старшина группы собирал письма, которые не успели разобрать курсанты, и раздавал их сам. Раздавая, бил конвертом по носу получателя. Ровно столько раз, какой был день недели. Поэтому понедельник был самым неинтересным днём. То ли дело суббота! Шесть раз получи и радуйся. Но Толяну доставалось больше всех. Ему постоянно в конверт просовывали то три копейки, а то и пятак! Было больно, но он терпел. Терпел, терпел и однажды написал домой письмо с просьбой не сыпать в конверт мелочь, а высылать бумажные купюры. Если по рублю, то что бы писали почаще.
Толян начинал храпеть, не успев заснуть. Что ему только не делали: и нос затыкали, и по щекам лупили, и носки из его же «гадов» на нос клали – бесполезно!
Кубрик находился как раз напротив санблока и в одну страшную тёмную ночь изнемогшие от толянского храпа курсанты вынесли его вместе с кроватью в гальюн.
Утром дневальный в очередной раз заорал «Рота, подъём!» и Толян, не открывая глаз, забрёл в кубрик и начал писать на ближайшую кровать, в которой ещё находился такой же полусонный курсант. Толян понял свою ошибку слишком поздно, а окончательно проснувшийся курсант, мрачно и молча наблюдал обряд своего морского крещения.
В общежитии было четыре роты, каждая занимала свой этаж.
На пятом этаже жили первокурсники и другим курсантам вход туда был почти
запрещён.
Четвёртый этаж занимали будущие радисты. В коридоре чистота, в кубриках цветы на подоконниках, гальюны блестят.
Второй этаж принадлежал механикам. Пусть и не такой чистый, но придраться было не к чему.
На третьем этаже жили штурмана. Начальник судоводительского отделения всё время занимался облагораживанием роты и поэтому в роте был постоянный беспорядок. На входе, рядом с тумбочкой дневального, стоял стенд с последними морскими новостями, которые почти никто не читал. Украшением стенда был огромный глобус. Если бы глобус мог плакать, он бы плакал постоянно. Любой уважающий себя курсант последнего навигацкого курса считал своим долгом, возвращаясь из увольнения в подпитии, пробить кулаком в глобусе дыру. Потом дневальный всю ночь латал земной шар и наклеивал недостающий кусок карты. Политические карты мира нужного масштаба всегда в достаточном количестве хранились в каптёрке.
Особым шиком считалось украсть у дневального морские часы, висевшие над тумбочкой. Если украдут свои, то вернут через два-три часа на место. Если же с другой роты, то дневальному крышка. Наряды – само собой, но могут и начёт поставить. А где такие деньги взять? По этой причине между ротами иногда происходили разборки и не всегда мирные. Да и не только по этой причине.
К сожалению, между ротами не было дружбы. И доставалось больше всех штурманам. Наверное потому, что у них было больше практики и рота почти никогда не была полной.
Глава 6. Первая практика
Спустя всего лишь полгода с начала учёбы, курсанты начали собираться на учебную практику. В воздухе царило напряжение. Да это и не мудрено – никто из них до этого не был в море. Как поведёт себя организм во время качки? Какие трудности ждут впереди? Романтика романтикой, а любой человек состоит из мяса, воды и нервов. Даже курсант.
Проблемы начались за несколько дней до отъезда на корабль. Стояли трескучие морозы, а зимние шапки по какой-то причине в училище не завезли. В конце концов, начальник судоводительского отделения заявил перед строем:
-Товарищи курсанты! Вы едете на практику в город-герой Севастополь! По этому городу вообще надо ходить с обнажёнными головами!
И поехали пацаны в шинелках и в мичманках, на деле доказывая курсантский принцип «дрожать, но форс держать!». Стипендию выдали за месяц вперёд и определённые планы уже вертелись в мужественных головах...
Поезд до Симферополя шёл двое суток и курсанты сделали общий вывод, что стипендия, хоть и выданная наперёд, кончается неожиданно быстро. В Симферополе, в ожидании поезда, сбрасывались втроём на один батон и пакет молока.
И вот он, город боёв и бескозырок! Севастополь был весь засыпан снегом, мороз нещадно щипал щёки и уши. А желудки просили пищи. Но дорога в Камышовую бухту не была короткой, тем более, что троллейбус прождали около часа.
А в рыбном порту стоял «Крузенштерн», упираясь всеми четырьмя мачтами в хмурое небо. Он был ошвартован к причалу по-военному – кормой. Витька никак не мог понять – как же парусник будет отходить от причала? Наверное, сначала поставит все паруса, и, когда они наполнятся ветром, обрубят все швартовы?
Часа через два по расписанию начался ужин. Это было здорово! Черпаки в буквальном смысле стояли в котлах вертикально – такой наваристый борщ приготовил кок! Ароматная гречневая каша аппетитно дымилась в другом котле, а настоящий флотский компот даже издалека выглядел исключительно сладким! Витька уже давно отвык, впрочем, как и все остальные, от такого изобилия на столах. Не мореходка...
В кубрике было двадцать шесть кроватей в два яруса. Витька занял одну из верхних. Да его никто и не спрашивал. Внизу расположились «старики» и старшины. Но это нисколько не огорчало. На настоящем паруснике – вот что самое главное!
Утром по судовой трансляции объявили подъём и всех вывели на зарядку. На верхней палубе ветер пронизывал до костей и приходилось махать руками и ногами по-настоящему. Через пять минут от всех уже валил пар.
А потом курсантов начали готовить к плаванию. Учить, как ставить и убирать паруса, как нести ходовую вахту и многим другим премудростям. Витькиной группе достался первый грот – вторая от бушприта мачта. На схеме она считалась самой высокой – 56 метров от киля. Наверное, так и было на самом деле. Боцман первого грота сказал, что он очень уважает мореходку, в которой учится Витька, и поэтому первый грот будет лучшим. С этих пор группа не делала утреннюю зарядку. Толком не проснувшиеся пацаны открывали глаза только на марсовой площадке. Вернее, глаза открывались сами от ветра, высоты и сосущего чувства если не страха, то тревоги. Марсовая площадка – не самое высокое место на мачте, но и этой, в общем то, смешной высоты было достаточно, что бы заставить сердца стучать в ускоренном ритме. Витька и представить не мог, что через пару недель, он, один из немногих, поцелует клотик – верхушку мачты. А пока он трясся от страха вместе со всеми.
Увольнения в город разрешались, но... Каждый из желающих уйти с борта, если не был на вахте, должен был сдать определённый тест. Никто никогда заранее не знал, что же придумает дежурный по кораблю на этот раз. Он мог потребовать «просемафорить» руками какую-нибудь фразу или «написать» что-нибудь сам, а курсант прочитать. Азбука Морзе тоже была популярна и курсанты, тренируясь часами, про себя материли эту моргающую лампочку. Можно было нарваться на вопрос про рангоут и такелаж.
В городе военно-морские патрули ловили курсачей сплошь и рядом, но, для приличия поругав, отпускали с миром – мореходка считалась гражданской. Зато солдаты стройбата, увидев два ряда пуговиц на шинелях, издалека переходили на строевой шаг и брали под козырёк, чем немало забавляли сопляков, многим из которых не было и семнадцати лет.
Через три недели прозвучал сигнал громкого боя и старпом громовым голосом скомандовал:
-По местам стоять, со швартовых сниматься!
Поднялась суматоха. Всё уже было много раз сделано на тренировках. А сегодня не тренировка! Витька прибежал на корму и в ожидании распоряжений крутил головой. Ему было страшно интересно – кто же будет рубить швартовы? К его недоумению, ни у кого в руках топора не было. Даже ножика завалящего...
Подошли два буксира, на баке началась выборка якоря. Курсанты, бегая по кругу, вымбовками крутили шпиль. Витка этого не видел, но сочный боцманский мат был слышен даже на корме. В конце концов, была подана команда «отдать швартовы» и Витька под бодрый матерок второго офицера засуетился вместе со всеми. Швартовы были отданы, выбраны на борт и... корма стала удаляться от причала. Метр, пять, двадцать... Это было начало морской жизни. Длинной-длинной.
Никто этого не понимал. Все были возбуждены. Кто похохатывал, кто, подражая боцману, ругался матом, кто уже с видом морского волка закуривал папиросу. Витька посмотрел на убегающую воду и почувствовал тошноту. Ещё совсем не качало, а он уже был готов опозориться. Тихонько, что бы никто не заметил, Витька перешёл от борта к центру судна, вернее, к его диаметральной плоскости. Тошнота тут же прошла.
Буксиры закончили свою работу и, прощально погудев, заторопились в порт. А курсанты разбежались по реям ставить паруса. Эта работа называлась «парусный аврал». Ставили паруса не долго – три-три с половиной часа. Витька недоумевал, почему старпом и боцмана ругаются? Он уже освоился на верхнем гроте, страх и волнение улеглись. Он ещё не знал, что когда-то постановку парусов курсанты будут делать в три раза быстрее. Но это будет не скоро, маменькиным сыночкам потребуется время, что бы стать юнгами.
Портом назначения был Новороссийск. Погода благоприятствовала плаванию, занятия и работа шли своим чередом.
В Новороссийске задержались на пару дней. Но стояли у угольного причала и это не добавило юным морякам спокойствия. Следующим портом захода был Батуми и зайти туда, покрытыми угольной пылью, было совершенно невозможно.
Вот и чистили курсанты «Крузенштерн» с утра до вечера. Команды «сделать сухую приборку» не давали – только «палубу скатить и пролопатить!» И скатывали и лопатили палубу утром и вечером, а старпом ходил, проверял и постоянно был недоволен. Его выражение «Курсант!.. Вы!.. Будете!.. Работать!.. Вы!.. Будете!.. Много!.. Работать!..» запомнилось надолго не только одному Витьке.
Батуми встретил парусник радостно. На причале у морвокзала собрался чуть ли не весь город. Играл духовой оркестр, но даже его перекрывал голос старпома:
-Курсанты! Отойдите на метр от борта! Что вы столпились, как стадо баранов!
Было обидно, но старпом был прав в одном – к леерам подходить ближе, чем на метр, курсантам не разрешалось.
Местные жители и гости города выстраивались в очередь, что бы походить по палубе парусника. Курсанты по совместительству были ещё и экскурсоводами, чем несказанно гордились. Многие уже успели зазубрить множество мудрёных названий и щеголяли знаниями перед посетителями.
После Батуми барк взял курс на Ильичёвск, где капитан планировал получить снабжение, необходимое для перехода на Балтику.
В это утро витькина группа заступила в хознаряд. Кому то досталась чистка картошки, кто то дневалил на камбузе. Витьке и ещё четверым ребятам выпал наряд на работу в пекарне. Что такое «выпечка хлеба» все они представляли с трудом. Но то, что пекарня раполагалась в носовой части судна и в неё было очень жарко, было неоспоримым фактом и бороться с такой действительностью было бесполезно. А всё потому, что палуба непостижимым образом вдруг стала то подниматься вверх, то камнем лететь вниз. Витька посмотрел на себя в зеркало и не узнал – лицо было бледно-зелёного цвета и розоветь совсем не собиралось. Тошнота подступала к горлу и завтрак, судя по всему, собирался покинуть организм. Витка воровато оглянулся по сторонам и увидел рядом лица Сашки и Аркадия, до невозможности похожие на его собственное. Куда пропали ещё два «пекаря», Витька выяснять не стал – и без того тошно. Морская жизнь закончилась, не успев начаться. Даже не было обидно. Было чувство безысходности – вот оно, море, вот корабль, вот качка – и никуда от этого не деться.
Пекариха- пожилая женщина - суетилась у хлебных форм и повторяла:
-Мальчишки, потерпите! Дождитесь первой выпечки!
Не понимая, зачем и какую выпечку им надо дождаться, курсанты, тем не менее, пытались помочь пекарихе, с трудом сдерживая рвотные позывы.
Наконец, пекариха вынула выпечку и разломила одну булку на три части:
-Ешьте!
Куда там? Не то что есть, смотреть на горячий и ароматный хлеб было физически невозможно! У Витьки в голе стоял ком, во рту скопилась горькая и густая слюна, которую ни проглотить, не сплюнуть не было сил. А пекариха продолжала уговаривать съесть хоть немного хлеба.
Собравшись с силами и преодолевая яростное сопротивление организма, Витька проглотил маленький кусочек. Потом ещё. И ещё. Далее сдерживаться не было сил и Витка в один присест съел свою порцию. Наступило невероятное облегчение. Витька посмотрел на Сашку и Аркадия – их повеселевшие лица светились даже на фоне идеально блестящих переборок.
А по судовой трансляции раздался голос капитана:
-Товарищи курсанты! Поздравляю вас с первым в вашей жизни штормом!
В Ильичёвске простояли долго – недели две. Получали продукты, снабжение, учились теории и отрабатывали практические навыки. Боцмана были строгими, но курсанты на них не обижались – все знали суворовскую заповедь «тяжело в ученьи, легко в штормовом Океане»! Вот и лазали по мачтам безропотно, выполняя любые задачи, поставленные экипажем барка. А старпом, когда курсанты разбегались по реям, ходил по палубе, задрав голову вверх, и кричал:
-Курсант на марселе – два наряда вне очереди! Курсант на гроте – два наряда вне очереди! Курсант на вантах, я вас узнал, - три наряда вне очереди!
Во время одного из выходов в город Витьке досталось по уху так, что была содрана с мочки кожа. Бывает, конечно, но боцман мачты взял эту микротравму на вооружение. Во время приборок он назначил Витьку драить все медные нагели в районе первого грота. Мерилом готовности любого нагеля боцман определил витькино ухо:
-Вот когда в нагеле увидишь вавку на cвоём ухе, тогда можешь считать дело сделаным...
И драил Витька нагели до блеска, натирая ухо мазью по нескольку раз в день. А ночью опять расцарапывал ранку во сне. И всё начиналось сначала.
Турецкий пролив Босфор произвёл сильное впечатление на курсантов. Но он не был в этом виноват! И никакой такой проливной заслуги не было! Просто для мальчишек Босфор был первым зарубежьем в их жизни. А слабо в Босфоре нести рулевую вахту? А Витька рулил! Штурвал располагался перед штурманской рубкой на открытой палубе и от него к перу руля шли тросы. Он был огромным и состоял из двух спаренных между собой, штурвалов. С одной стороны два курсанта, с другой – курсант и матрос, в обязанности которого входило, кроме перекладки штурвала, следить за курсом корабля по компасу и нажимать ногой на стопор. Не нажмешь вовремя, может случиться беда – штурвал, раскрутившись от удара волны, мог нанести серьёзные травмы рулевым. И такие случаи не были редкостью. К счастью, не в этот раз. Пока обходились лёгкими ушибами и лопнувшими мозолями.
В Средиземном море поставили косые паруса, парусник лёг на борт и начались суровые будни под названием «парусная вахта». В любое время дня и ночи мог прозвучать сигнал и курсанты неслись, сломя голову, по местам, согласно расписания. Изменение ли курса, смена ли ветра – ничто не должно было проходить мимо внимания вахтенного штурмана. Романтика начинала казаться просто навязчивой дамой и уже не один курсант начал задумываться о своей дальнейшей судьбе, ломая ногти и сдирая с ладоней кожу во время уборки парусов.
Атлантику в общем и Бискайский залив в частности пересекали при помощи двигателей. Погода была постоянно штормовой и капитан, по-видимому, опасался загонять мальчишек на мачты.
Зато учебный процесс шёл полным ходом. Отчеты по практике почти никто не сдал с первого раза. Помощник капитана по учебной подготовке оказался строгим и несговорчивым. Много времени уделялось изучению устройства судна, его рангоута и такелажа. Создавалось впечатление, что все после окончания мореходки попадут на парусники – галеры и галеоны.
В учебном классе начальник радиостанции стучал морзянкой стихи, а курсанты, не отрывая взглядов от мигающей лампочки, записывали их на листки, уже не обращая внимания на качку:
О, женщины! Во все века
Вас «слабым полом» называли,
О вас поэмы сочиняли
И вас носили на руках...
И, конечно, хохмили. Пацаны, всё же.
Когда в очередной раз Витька принёс с пекарни несколько буханок хлеба, кто-то сказал:
-Надоело всухомятку жрать! Вчера видел у эстонцев полную трёхлитровую банку шпации. Пусть Емелин сходит и попросит хотя бы грамм триста. А мы им за это булку хлеба дадим.
Емелин учиться не хотел принципиально. Папа – старший механик и мама – заведующая секцией центрального универмага очень хотели сделать сына моряком. А он не хотел. Но правила социалистического общежития соблюдал неукоснительно и немедленно пошёл за шпацией к эстонцам. Едва за ним закрылась дверь, кубарь буквально задохнулся от хохота. Шпация – это расстояние между шпангоутами, метрическая величина и ничего более. А шпангоуты – набор корпуса судна, проще говоря, рёбра корабля.
Посмеявшись минут десять, хохмачи вдруг вспомнили, что не для того они тут собрались, потому что кушать хочется. И набросились на хлеб. Он и без шпации удивительно вкусный. Наевшись, вдруг вспомнили об Емелине – куда пропал?
Эстонские ребята плохо понимали по-русски. Их было немного, человек десять. Аккуратные, немногословные, они всегда были в стороне от всего, что их не могло касаться. И вообще, они были механиками, а не штурманами. Емелин, как мог, объяснил им выгоду своего предложения и эстонцы, крайне вдохновлённые, начали искать эту злополучную банку со шпацией во всех рундуках и под койками. Емелин лазил на четвереньках вместе со всеми.
Правда, всё было по справедливости. Эстонцы ведь искренне хотели поделиться тем, чего у них и впомине не было. Поэтому две буханки хлеба, как благодарность за доброту, они получили тут же.
В порт входили, распустив паруса. На берегу ждала съёмочная группа программы «Время» и... начальник судоводительского отделения. Он откровенно скучал, а курсанты, наоборот, взволновались. В спешном порядке клеша прятались в саквояжи, цветные носки менялись на чёрные, в мицы вставлялись пружины. Было ясно, что город не увидит морских волков в их полной красе.
Витька покидал «Крузенштерн» с лёгкой грустью. Да и не он один. Но после этого похода несколько человек бросили мореходку. Что ж, естественный отбор.
Глава 7. Наставники
Конечно, начальник училища пользовался безусловным авторитетом. И не только потому, что был начальником. Маленький, сухой и подвижный, как ртуть, он одновременно мог быть в нескольких местах. Курсанты, конечно, не знали всех масштабов его ответственности и, на всякий случай, уважали за всё. В дополнение к своим административным обязанностям, Евгений Станиславович ещё вёл предмет «Электрорадионавигационные приборы» - ЭРНП. Предмет был сам по себе сложным, но не до отвращения. ЕС не любил ставить двойки и всегда давал возможность курсанту исправить «неуд» до субботы. Часто он приносил на лекции журналы с фотографиями картин из Третьяковки и Эрмитажа и кадеты постигали азы прекрасного в ущерб предмету. ЕС часто говорил:
-Я легко могу допустить, что на моих занятиях курсанты учатся или пишут письма домой, или даже играют в карты! Значит, им интересен мой предмет в том ракурсе, в котором они его видят. Всё равно, мимо зачётов и экзамена никто из вас не проскочит. Но горе тому, кто будет на лекции зевать – это значит, что мой предмет человеку совершенно неинтересен! Зачем же он тогда в училище поступил, не дав кому то другому возможность учиться?
Большое внимание начальник уделял физической подготовке курсантов и часто сам появлялся на занятиях по ФИЗО, приговаривая:
-Никогда не устану повторять, что курсант – это существо с большим животом и рахитичными ногами.
Это было не верно, но ребята относились к таким заявлением с юмором.
Большинство из них активно занимались различными видами спорта – от футбола до тяжелой атлетики и совсем не выглядели рахитичными. Ну а насчёт большого живота... Что бы он, живот, был большим, в него надо постоянно и помногу вкладывать. А что можно вложить из курсантский столовки?
Начальник судоводительского отделения был фанатиком навигации и лоции. Обладая изумительным почерком, он умудрялся во время лекций чертить на доске мелом сразу двумя руками! А курсанты не успевали конспектировать. Проблема заключалось в том, что, заметив свою ошибку, Василий Евгеньевич тут же стирал написанное тряпкой и начинал всё сначала. По этой причине конспекты курсантов напоминали собой записки сумасшедшего – всё по нескольку раз перечёркнуто и что от чего начинается и чем заканчивается, порой определялось всей группой.
Он никогда не ставил ни пятёрок, ни четвёрок, объясняя, что навигацию на «пять» знает только Господь Бог, сам Василий Евгеньевич – на «четыре», ну а курсантам и «удовлетворительно» хватит за глаза. Правда, семестровые оценки ставились выше и доходили даже до самой высокой, если Василий Евгеньевич считал это правильным.
Он был одержим идеей сделать судоводительский этаж лучшим в училище и по этой причине часто отменял лекции и курсанты работали по благоустройству роты. Этот процесс был бесконечным, а вот тихо живущие радисты и механики делали большую приборку раз в неделю и потом шесть дней только поддерживали чистоту. У штурманцов же этаж иногда напоминал пилораму – визг ножовок, стук молотков, шарканье рубанков.
Будучи чрезвычайно строгим к курсантам судоводительского факультета, Василий Евгеньевич не терпел, когда их «цепляли» другие преподаватели. Особую неприязнь он испытывал к начальнику судомеханического факультета Горбанюку. Никто не знал, когда и какая кошка пробежала между ними, но для навигаторов Горбанюк был сущим наказанием и когда он дежурил по училищу, самые отпетые штурмана-разгильдяи старались лишний раз не высовываться из учебного или спального корпусов. Пёс с ним, с увольнением, потом наверстаем! Про Горбанюка даже анекдот грустный сочинили:
«Умер Горбанюк. Похороны назначили на полдень. Похоронная команда состояла из группы судоводителей. Начальник училища строго-настрого приказал им после похорон сразу идти в училище и прибыть не позднее четырнадцати ноль-ноль.
Курсанты пришли глубокой ночью голодные, грязные и злые. На вопрос:
-Почему так поздно? – старшина группы устало ответил:
-А вы сами попробуйте «на бис» семь раз откопать и закопать»...
А вот начальник радиотехнического отделения Вербин никого не трогал по пустякам. Его уважали все курсанты – интеллигентного и спокойного человека.
............................................
Экономику флота вела женщина лет сорока. Стройная, миловидная – она не была красавицей, но в неё была влюблена вся мореходка. Казалось, что нет ни одного курсанта, желающего Эльвире зла. Она обладала удивительной памятью и почти всех курсантов знала по именам. Практически, никогда не ставила «неудов», но курсанты не пользовались этим и готовились к лекции по-настоящему. Было стыдно схлопотать от Эльвиры даже тройку. Проверку заданий она проводила по карточному методу:
-Приготовьте листочки размером со спичечный коробок! – и раздавала вопросы с несколькими ответами, один из которых был правильным.
Было достаточно написать свою фамилию и указать номера вопроса и правильного ответа. Ошибки разбирались сообща.
...........................................
Владлен Модестович Карпеев вёл магнитно-компасное дело и навигацию, одновременно являясь заместителем по производственной работе. Говорили, что у него удалено чуть ли не тридцать процентов кишок. Худой и сутулый, он говорил:
-Занимайтесь бегом, будете такими же стройными, как я!
На его лекции ходили с опаской. Было вполне возможно, выучив нормально тему, схлопотать двойку. И не одну! А потом месяц бегать и исправлять её. Зато система вывода средней оценки за семестр была почти непредсказуемой. Витька однажды посчитал, что у него по МКД в лучшем случае будет пересдача, а в худшем... Даже и думать не хотелось. У него в семестре было четыре двойки и четыре тройки. Эти четвертные и полукруговые девиации никак не хотели становиться более понятными! А за семестр Витьке была поставлена...четвёрка!
Он подумал, что это - счастливая ошибка и пусть будет, как будет! Но Модестович быстро спустил Витьку и ещё нескольких шалопаев с небес на землю:
-Если я вам не поставил плохих оценок за семестр, это не значит, что я не знаю ваших средних баллов. Чтобы вы все знали – я не люблю отличников, если только они не гении! У них как? Отбрехался, получил свою пятёрку и всё тут же забыл!
А вот каждый из вас за мной побегал, да пересдал каждую тему по нескольку раз и я теперь уверен, что вы знаете предмет не хуже меня.
Владлен Модестович не был злым человеком. Курсанты это чувствовали и относились к его нестандартным выходкам с юмором.
Однажды он вызвал к доске курсанта, который, как говорится, ни в зуб ногой... Курсант стоял и молчал, как партизан, а Карпеев никак не хотел ставить ему двойку. До самого перерыва он пытался вытянуть из двоешника хоть слово. Не удалось... Когда прозвенел звонок, Карпеев скомандовал:
-Всем покинуть аудиторию, кроме курсанта Звирбулиса!
За пять минут перерыва Звирбулис лихорадочно перечитал тему и кое-как запомнил. Курсанты вернулись в класс, следом вошёл Карпеев с мотком верёвки. Он молча подошёл к столу, взобрался на него, захватив на столешницу банку (табурет). Потом залез на банку, дотянулся до гака, торчащего из потолка, набросил верёвку, предварительно вымеряв её длину. На другом конце завязал «удавку» и набросил петлю себе на шею:
-Дежурный, подойдите!
Дежурный по группе, трясясь от страха, приблизился к столу.
-Сейчас я задам курсанту последний вопрос. Если он на него не ответит, выбивайте банку, дежурный! Это приказ!!!
Прозвучал вопрос. Звирбулис, заикаясь и обливаясь потом, что-то промямлил.
Петля слетела с шеи. Карпеев в два прыжка соскочил на пол и бросился обнимать Звирбулиса:
-Родной ты мой! Ты мне жизнь спас! У меня внучка маленькая! Спасибо тебе, кормилец! – он тряс перед лицом готового упасть в обморок Звирбулиса фотографией внучки и натурально плакал...
...Однажды в мае, когда до выпускных экзаменов осталось чуть больше месяца, преподаватель навигации заболел и группа, нисколько не огорчившись от этой новости, отправилась к морю загорать в дюнах. Вода была ещё прохладной, но солнце припекало уже по летнему. Набрали пива и приступили к отдыху с полным пониманием выпавшей им удачи. Через полчаса на фоне золотистого песка показалась согбенная фигура в чёрном форменном костюме и с журналом группы в руках. Настроение резко испортилось. Карпеев окинул грустным взглядом притихших курсантов и захваченные врасплох пивные бутылки. Потом открыл журнал:
-Абеле!
-Что, Владлен Модестович?
-Не «что», а «здесь»! Бобров!...
Карпеев произвёл перекличку, сверив со списком курсантов, заступивших в наряд.
Отсутствующим без уважительной причины поставил двойки, забрал три бутылки пива («копытные» - так он объяснил причину конфискации) и побрёл в сторону училища.
Курсанты – вчерашние мальчишки. И жили они по-мальчишески, не всегда заботясь о внешнем виде. Вот так и с гюйсами было. Получает курсант новенький тёмно-синий гюйс, цепляет себе на плечи, и носит до тех пор, пока на гюйсе от шеи не появляется грязный след. Тогда курсант подворачивает гюйс поглубже и опять носит до последней возможности. Потом повторяет эту операцию ещё несколько раз до тех пор, пока от гюйса не остаётся на плечах узенькая, но по-прежнему новая, полоска.
Карпеев любил на лекции подойти к курсанту сзади и медленно вытянуть гюйс, обнажая многочисленные грязные полоски. При этом он комментировал:
-Смотрите – это сало курсанта Иванова-Петрова-Звирбулиса! Пять нарядов вне очереди!
На правах зама он действовал по максимуму и лично проверял отработку нарядов каждым из своих «крестников».
Витька тоже попался глупо и неожиданно. Он вообще не собирался идти на МКД потому, что был дневальным по роте, но Иван попросил побыть на лекции вместо него. Иван не подготовил тему, а его обязательно сегодня должны были спросить. Вот Витька и забыл сменить гюйс на чистый, торопясь к началу занятий.
-Это сало курсанта Багрянцева! Пять нарядов вне очереди!
-Товарищ преподаватель! Это не сало!
-А... Как..Ты что... Объясните, курсант!
-Это заводская смазка. Гюйс ведь абсолютно новый!
Когда ржание курсантов пошло на убыль, Витька услышал новый приговор:
-За находчивость снижаю наказание до трёх нарядов вне очереди!
Фу-у-у-у!
-За несанкионированную подмену во время наряда с курсантом Севрюк объявляю Вам три наряда вне очереди! Три плюс три равняется шести! Исполнять!
...................................................
Анастас Григорьевич Зелинский был обожаем курсантами. У него на френче красовался знак Капитана Дальнего Плаванья, в прошлом он работал старшим помощником на судах торгового флота. Абсолютно не обладающий чувством юмора, Зелинский был отменным рассказчиком. Его морские истории были неисчерпаемыми и курсанты слушали, затаив дыхание. Предмет морского дела просто обязывал совмещать теорию с практикой. А кто, как не настоящий морской волк, мог поделиться вот так запросто своим богатейшим опытом. Из его историй бессовестные курсанты извлекали много выводов:
1. Полезно!
2. Интересно!
3. Пока рассказывает, спрашивать не будет...
4. И так далее.
Зелинский вёл и мореходную астрономию. И в этом предмете он был беспощаден. Сотни и сотни астрономических вычислений были сделаны каждым из курсантов за три года изучения предмета. У Зелинского была своя общая тетрадь со всеми решёнными задачами и ему было достаточно нескольких секунд, что бы проверить правильность решения.
А Виктор, обожая астрономию вообще и мореходную в частности, единственный экзамен в своей жизни завалил именно на ней. Зная наверняка суть вопроса, он пошёл отвечать на билет без подготовки, претендуя, как минимум, на четвёрку. Зелинский, мельком взглянув на вычисления, написанные Виктором на доске, сказал:
-Ну, в этом я и не сомневался. Сделайте-ка Вы мне лучше выверки секстана!
Виктор похолодел. В принципе, он знал, как это делается, но в жизни никогда выверками не занимался. Он взял секстан не за ручку, а за алидаду... Для Зелинского этот поступок по своей значимости был вторым страшным грехом после смертоубийства:
-Выйдите вон!
Растроенный, Виктор пришёл в общежитие и стал ожидать возвращения других курсантов. Тройка – тоже неплохо, но хотелось, как минимум, четвёрку.
Толян «обрадовал»:
-Да не расстраивайся ты, Витька! Четырнадцать человек аструху завалили...
На пересдаче Виктор посмел поспорить с Анастасом о том, что у того в тетради ошибка в рассчётах. Трясясь от негодования, Зелинский перерешал свою задачу и нашёл в ней ошибку...
.................................................
Преподаватель электротехники был всегда мрачен. Он постоянно курил «Приму», прикуривая одну сигарету от другой. Конечно, во время лекций курить не разрешалось, и Владимир Ильич приходил на занятия не ранее, чем через десять минут после их начала, а убегал минут за пятнадцать до звонка. Курсантов это почти устраивало. Но им было скучно без Ильича. Никогда не улыбавшийся, он заставлял курсантов просто умирать со смеха, одновременно держа в страхе.
Двоек ставил много и не всегда справедливо. Двойку он называл «квадрат»:
-Садитесь, курсант. Ставлю Вам «хор», «куб», «квадрат», - в зависимости от результата.
Пересдать тему можно было только двумя способами – или выучить наизусть, или обыграть его в шахматы. А в городе Ильич был многолетним чемпионом по шахматам.
Лаборатория электротехники находилась в полуподвале и это место было вотчиной Ильича. Здесь он мог позволить себе расслабиться, курить, не переставая, и даже играть в шахматы с Митькой Картаевым – чемпионом Алтайского края по шахматам среди юниоров. Курсанты болели за Митьку азартно. Дело в том, что Ильич умел проигрывать с достоинством и, хоть это случалось редко, он закрывал «квадраты» не только Картаеву, но и нескольким наиболее несчастным двоечникам.
Витька слабо разбирался в электросхемах и по этой причине часто получал «квадраты», а потому был одним из самых-самых митькиных фанатов.
-Товарищ преподаватель! Курсант Багрянцев элетроцепь собрал! Прошу проверить и дать «добро» на включение!
-Гм... Так... Курсант Багрянцев, втыкай рубильник!
-А как же?...
-Втыкай рубильник! Дым пойдет, кол поставлю!
...В наступившей внезапно темноте, откуда-то из дыма раздается голос Ильича:
-Как, бишь, твоя фамилия? Багрянцев? В шахматы не играешь? Ну и невезучий же ты человек!
...............................................
Гидроаккустические приборы – ГАП вёл Н.Я. Гаршигин. Знал и любил свой предмет, но не любил курсантов-судоводителей. И не потому, что они плохо учились. Не любил, потому что по жизни ни один судоводитель никогда не станет ремонтником. Он будет только эксплуатировать приборы и в случае неисправности побежит или к электрорадионавигатору, или к радистам. Это было правдой, но ГАП входил в обязательную программу обучения и приходилось Н.Я. терпеливо объяснять судовредителям (так называли их курсанты других факультетов) многочисленные схемы и устройства. Кстати, механиков называли маслопупами, а радистов – стукачами.
Кроме ГАПа у Гаршигина была ещё одна страсть – выпарывать из курсантских клешей клинья. Делал он это с непроходящим удовольствием. Ловил нарушителей везде – на улице, в магазине, на танцах и – выпарывал, выпарывал, выпарывал!
Зато на выпускном он ошарашил курсантов тем, что залез на эстраду к музыкантам и на ложках выделывал такое, что невозможно было даже представить!
...............................................
Гидрометеорология. Предмет во все времена нужный любому навигатору в любой точке мирового Океана. Преподаватель Трошин О.Н. знал метеорологию превосходно, знания курсантам давал обширные, но... Курсанты его не любили. Холёный и благообразный, Трошин после каждой сорокапятиминутки тщательно мыл руки, будто общение с курсантами его несказанно пачкало. Он всегда входил в аудиторию ровно через тридцать секунд после звонка. Вошедший вслед за ним курсант ставился перед выбором:
-Или я докладываю о Вашем опоздании начальнику отделения, или...
Курсанты обычно выбирали второй вариант и поэтому рында (судовой колокол), висевшая в кабинете, ослепительно сияла в любое время дня и ночи, с любовью или с ненавистью надраенная провинившимися курсантами.
Трошин носил усы. Такие усы называются «мушка». У Гитлера усы были и то больше. Но Трошин за ними тщательно ухаживал. В редкие секунды свободного общения с курсантами, которые не могли понять смысла ношения таких усов, Трошин приводил два аргумента:
1. Мужчина без усов – всё равно, что женщина с усами!
2. Поцеловать мужчину без усов – всё равно, что съесть яичко без соли.
Витька с ним не соглашался. Он носил баки, категорические запрещённые уставом...
.................................................
Валентин Федотович Ситников вёл у курсантов физическую подготовку. Различные спортивные секции вели другие преподаватели или сами курсанты, но Ситников занимался Общей подготовкой и она не была особо разнообразной:
-Четыре круга по стадиону спокойным бегом марш!
Эти два километра курсанты пробегали на одном дыхании, подогреваемые желанием поиграть в футбол, который наверняка состоится после выполнения обязательных упражнений.
-Пятый круг с ускорением!
Матерясь только про себя – на словесные ругательства уже не хватало воздуха – курсанты ускоряли бег, спотыкаясь и наступая на пятки друг-другу. Пришедший последним получал «неуд».
-В малый круг становись!
Курсанты, тяжело дыша, становились в малый круг и начинались упражнения. Все упражнения проводились в движении – шагом или бегом. Кроме обязательных двадцати отжатий в упор лёжа и десяти подтягиваний на перекладине. Окончание каждого упражнения сопровождалось командой:
-Спокойным бегом марш!
Через час «спокойного бега» курсантам хотелось только одного – лечь и умереть. Ан нет!
-Делимся на две команды! Начинаем играть в футбол. Кто откажется, получит «неуд»!
Иногда футбол заменялся другим видом «спорта»:
-В районе велотрека лежит груда кирпичей. Она находится в тридцати метрах от положенного места! Переместить кирпичи в кратчайшие сроки!
За всё время обучения в мореходке Витька уже знал каждый кирпич в лицо. Кто, зачем и когда привёз эти кирпичи – тайна за семью замками.
Занятия в бассейне считались дополнительным банным днём. Ситников лично проверял чистоту тел, беспощадно отбраковывая не совсем, по его мнению, отмытых курсантов. Иногда бывало так, что курсанты за час не могли преодолеть расстояние в десять метров от душевой до бассейна и возвращались с занятий с двойкой. Не потому, что неумытые, а совершенно по неизвестным для них причинам.
Счастливчики, добравшиеся до воды, тоже не могли быть уверенными, что день для них закончится благополучно. Устраивались заплывы на скорость на двадцать пять и пятьдесят метров. Не каждый мог осилить полсотни в скоростном режиме. Просто проплыть – хоть километр, а изо всех сил... Не хватало дыхалки.
Эдик Паварс не доплыл до финиша метров десять и стал беспомощно барахтаться, выпучив глаза и натужно кашляя. Сидящие на скамейке курсанты вскочили, готовые прийти на помощь товарищу.
-Всем оставаться на месте! Этот курсант тонет! Позор моряку, не умеещему плавать!
Витька прыгнул первым. За ним – остальные. Эдика вытащили из воды, когда он уже ничего не соображал. Все, кто прыгнул в воду, получили двойки. Правда, эти двойки были отменены самим начальником училища, который увидел в действиях курсантов только одно – желание помочь человеку, попавшему в беду. А в Океане это многого стоит!
..............................................
Нелюбимый курсантами строевой отдел располагался в жилом корпусе. Строевые занятия проводились всем училищем раз в неделю – по понедельникам. Или чаще - перед государственными праздниками.
Полтора-два часа шагистики не улучшали настроения, но и это входило в обязательную программу воспитания. Специально для мореходки был раскатан и заасфальтирован плац на беду жителям близлежащих домов.
Заместитель начальника строевого отдела Богатенко обладал голосом, от которого в домах звенели окна:
-Вы будете маршировать у меня отсюда и до посинения!
И курсанты маршировали «до посинения». По этой причине «гадов» курсантам младших курсов на учебный год не хватало – они в хлам разбивались во время строевых занятий. Старшекурсники относились к строевым уже с прохладцей, да их и гоняли гораздо меньше, чем молодняк.
Богатенко был капитаном второго ранга в отставке, а начальником СО - капитан-артиллерист Рыков – человек, прошедший всю войну, несколько раз контуженый. Он был маленького роста, с быстрой и невнятной речью, отчаянно жестикулирующим при разговоре. Курсанты втихаря подтрунивали над Рыковым, но относились к нему с уважением и пониманием. Когда он лично командовал на плацу, курсанты считали день удачным.
-Первая рота прямо, остальные напра..!
-Во! – дружно орало училище.
К витькиным бакенбардам Рыков относился очень отрицательно и поэтому Витька всегда старался рассчитать свой маршрут так, что бы лишний раз не нарваться на неприятность. Когда в рассчётах происходил сбой, Рыков подбегал к Витьке, подпрыгивал и на лету чиркал пальцем по витькиной щеке:
-Сбрить!
-Есть! – и Витька испарялся, ругая себя последними словами.
В середине четвёртого (последнего) курса, услышав в очередной раз рыковское «сбрить!», Виктор вдруг сказал:
-Василий Николаевич! Да я бы и сам рад сбрить, но не могу!
-???
-Да у нас в семье дурацкая традиция – младший сын обязательно должен носить бакенбарды.
-А-а. Ну ты, это... Ты бы их хоть подравнял, а то ходишь, как охламон, смотреть срамно.
-Есть подравнять охламона, то есть, баки!
Глава 8. Выпускные экзамены
Не все добрались до выпускных. Кто-то ушёл, кого-то отчислили, кто-то не дожил.
Остались позади полугодовая и трёхмесячная практики на промысловых судах, рейсовые отчёты и курсовые работы и теперь настал «час икс».
В воздухе висело вполне объяснимое волнение. Для выпуска было всего три экзамена и для подготовки к каждому давалось шесть дней. Самоподготовка, консультации. Девчёнки были оставлены «на потом». Зубрёжка и ничего кроме.
В витькиной группе с самого начала укоренилась традиция. В последний перед экзаменом вечер все шли на стадион и играли до изнеможения в футбол. Даже те, кто не любил эту игру. На экзамены приходили прихрамывая, с синяками и ссадинами. Преподаватели прекрасно знали об этой «схеме подготовки» и относились к побитым и хромающим кадетам нормально. Никому и в голову не приходило начать разбирательство – а в какой, например, части города курсант Иванов получил синяк под глазом? Но футбол ни для кого не являлся смягчающим обстоятельством и курсанты получали то, что полагалось получить – и не более!
Саня Михайлов, помимо того, что был очень похож на Пушкина, имел отличный почерк и умел великолепно рисовать. За несколько дней до экзаменов в классе появился плакат времён гражданской войны, где буденновец грозно указывал пальцем: «Ты записался добровольцем?». Только вместо этой надписи стояла другая – «Сегодня ты списать не дашь, а завтра Родину продашь!». Замполит быстро раскопал в надписи политическую подоплёку и назревал скандал. Такой скандал, что Саня запросто мог вылететь из училища в двадцать четыре часа! Он и не отрицал своей причастности к шедевру. Более того, Саня им ужасно гордился!
Ни для кого не было секретом, что во время экзаменов в обязанности дежурного по группе входила и раздача шпаргалок «плывущим» курсантам. И тут все личные отношения пускались побоку. Даже если у дежурного плохое отношение к экзаменуемому, он не имел права на подставу. Более того, дежурный на экзамен определялся при помощи жребия.
Начальник отделения буквально грудью встал на защиту Михайлова. Он вообще, карая судоводителей порой беспощадно, не переносил, когда это пытались сделать другие. Василий Евгеньевич целый день потратил, доказывая невиновность Сани. Как последний агрумент, он клятвенно пообещал, что Михайлов не будет дежурить ни на одном из экзаменов!
Василий Евгеньевич очень переживал за сдачу экзамена по навигации. И не удивительно – это был его любимый предмет. Но курсантов настраивал своеобразно:
-Товарищи курсанты! Имейте в виду:
а) Изумительно опрятный внешний вид и чёткий доклад членам экзаменационной комиссии о прибытии на экзамен – пять баллов.
б) Сдача самого экзамена – три балла.
в) Рапорт о завершении сдачи экзамена и выход из аудитории строевым шагом – пять баллов. Итого четыре балла!
Сергею Сергееву было двадцать восемь лет и в глазах молодёжи он выглядел почти стариком. Учёба Сергею давалась очень трудно и он иногда засиживался на самоподготовке до раннего утра, ходил постоянно сонным и был одержим только одной идеей – сдать экзамены с первого раза.
Первым сдавали морское дело. Не самый сложный из экзаменов, но он был первым и курсанты очень волновались. Поэтому и нахватали троек, чем и были очень обескуражены. Виктор тоже сорвался в самом неожиданном месте и получил «удой».
Навигация по своей программе и объёму была куда сложнее морского дела. Сдавали не в порядке очерёдности, а по жребию. Право внеочередной сдачи было у дежурного и у тринадцатого номера. Курсанты, все в ослепительно белых голландках, надраенных до неприличного блеска ботинках и бляхах, нервно толпились под дверью кабинета, поминутно оглядываясь по сторонам. Пропал Сергей! Его не было ни в общаге, ни в учебном корпусе. Он даже не приходил на завтрак!
Сергей появился в помятой суконке, небритый и... почти пьяный:
-Штурмана, а чего это вы на консультацию так вырядились?
-Серёга, какая консультация, экзамен полным ходом! Тебе заходить через два номера!
Лицо Сергея мгновенно покрылось крупными каплями пота:
-Как экзамен? Какой экзамен? Экзамен завтра, вы что?
Но уже кто-то помчался в кубрик за серёгиной голландкой и через пятнадцать минут его втолкнули в кабинет. Он пробыл там около трёх часов и вышел совершенно трезвый и постаревший лет на двести:
-Четыре!
Виктору досталась промысловая разведка, которую он вообще не учил, зная, что будет работать не на траулерах, а на транспортных судах. Промразведку начали изучать уже после распределения по пароходствам и сейчас Виктор погибал, не зная ни слова про эту самую разведку. В столе он нашарил книжку – Промразведка!!
Открыв на нужной странице, Виктор начал лихорадочно конспектировать, держа учебник на коленях. А учебник, как назло, был новым и листки никак не хотели лежать спокойно и всё норовили перевернуться. Виктор, позабыв об опасности, положил учебник на стол, придавил страницу ластиком и продолжил конспектировать, вернее, нагло передирать тему. Минут через пять к нему подошёл Василий Евгеньевич и шопотом сказал:
-Товарищ Багрянцев, Вы бы книжку со стола убрали. Какая ни есть, а всё же шпаргалка...
Виктор получил по навигации четвёрку. А вся группа сдала предмет с небывалой для училища средней оценкой – четыре и семьдесят пять сотых балла!
Эльвира к экзамену по экономике подготовилась хорошо. Даже очень хорошо. Только сейчас Виктору стало ясно, зачем за время всей учёбы курсанты нарисовали-написали-начертили десятки схем и таблиц! На экзамене всем этим богатством разрешалось пользоваться! Если и были трудности, то только с решением задач. Но и тут Эльвира помогала, как могла. Дежурный тоже носился, как угорелый...
............................................
Всё... даже не верилось, что всё... Уже не будет доводящей до изнеможения зубрёжки, уже не надо прятать неуставную одежду от строгих начальников, не надо маршировать на плацу, не надо делать многого из того, что делалось изо дня в день все нескончаемые четыре года!
А мореходам было грустно. Желание погрузить город в тартарары, сидевшее в каждом из кусантов, пропало сразу же с получением дипломов. Конечно же, был ещё выпускной вечер, на котором и выпускники, и преподаватели веселились до утра, но...
Через день после выпускного курсанты, не служившие в армии, уехали на сорокапятисуточные сборы. В армию. Нет, в Военно-Морской Флот. И, отслужив, расстались. С кем то на несколько недель, с кем то навсегда.
Всех ждал Океан.
Декабрь 2010, Матади (Конго).