Каждый идущий вперёд однажды заметит свою тень, ложащуюся ему прямо под ноги. В тот же миг он поймёт две вещи: что путь ему ещё только предстоит, и что он не в состоянии сделать ни шагу, пока призрачный силуэт находится перед его взором.
* * *
«Посмотри в её голубые глаза, что видишь ты в них?» «Я вижу нежный бархат цвета лазури, - ответишь ты, - это – её радужная оболочка, она, словно береговое кольцо обнимает озеро из блестящего агата – её зрачок. А белки словно выточены из мрамора, и всё это великолепие обрамлено пушистыми ресницами…» «Это всё, что ты увидел?» – спрошу я. «Нет, - ответишь ты, - ещё я вижу нежность, приязнь, улыбку, женственность...» «Теперь всё?» «Да!» «Ну, ты и дурак!»
* * *
Когда-то давно я стал замечать шов, по которому меня разделили. Сперва, конечно, как и большинство людей, я думал, что никакого шва не было, что я – именно то, что из себя представляю, но жизнь убедила меня в обратном. Я был растянут до предела, пока кто-то не посчитал, что меня слишком много и следовало бы для удобства пообтесать углы моей беспредельности. Для этих целей подошла антибритва Оккама, которой по силам приумножить сущности, коль они умножаются. Мне о проделанной операции, конечно же, не сообщили. С тех пор я хожу сам не свой, не понимая в чём дело, совершая странные поступки, думая при этом, будто я – целый. Но, являясь в действительности осколком, невозможно вести полноценную жизнь, как бы этого ни хотелось. Это противоестественно... А разделять целое на части не противоестественно?
* * *
Главный вопрос, который может задать в этой ситуации человек: неужели не существует никаких люфтов между тобой и тем, что было отсечено? Существует, конечно. Ты волен взваливать ответственность за непрожитое и непринятое на свою вторую половину. Но как же это бесчеловечно с твоей стороны: избегать нескольких минут боли, чтобы твоя отлучённая часть страдала до самого конца вашего общего физического существования, принимая невыносимые муки день за днём, будто ты – некий суровый языческий бог, обрекающий единственного созданного им человека на вечное пребывание в аду без надежды на прощение. Каждая непролитая тобой слеза превращается в нём в солёный ливень, каждый неподаренная улыбка гремит в его гулких глубинах диким смехом. Но зря ты думаешь, что твой близнец – безобидный мученик без права голоса. Придёт день, когда он снимет комнату за стеной, ничем не выдав своего присутствия, дождётся, что ты однажды по неосторожности не запрёшь входную дверь, а когда это всё-таки случится, влетит без предупреждения в твои апартаменты с одной лишь целью – вцепиться пастью в твою незащищённую глотку, разом отомстив за причинённые страдания. И поверь, он, в отличие от тебя, своего шанса не упустит.
* * *
А я продолжал искать ниточки, ведущие меня ко мне. Мне повезло, по какой-то счастливой случайности перегородка между нами оказалась чисто символической. Вся беда была в том, что шов, по которому нас разделили, настолько загрубел и зарос, что соединиться по этой линии стало невозможным. Надо было искать другие пути, и я принялся их искать, а пока мы не стали единым целым, нами было принято решение ходить друг к другу в гости. После этих посещений ни от него, ни от меня обычно не оставалось камня на камне.
* * *
И всё-таки, ты без него – ноль, жалкий обрубок, разваливающийся на ходу каркас из кое-как сцепленных между собой мыслительных цепочек. И с утверждением, что большую часть времени твоё физическое тело принадлежит тебе – тоже можно поспорить. Ещё неизвестно, кому оно на самом деле принадлежит. Твоим тело становится только тогда, когда ты целенаправленно отдаёшь ему команды, в иных же случаях твоя отчуждённая половина неустанно дышит им, ходит, переворачивается во сне и саднит перед теми моментами, когда его Величество ratio принимает решение отведать приключений с сомнительным исходом. Не стоит показывать, кто здесь главный, ей Богу, всегда есть риск столкнуться с аргументами, на которые нечем будет ответить.
* * *
Моя главная ошибка заключалась в том, что я считал себя нерасколотым. Я опирался на те части, которых у меня не было, удивляясь, почему в самый ответственный момент терялось равновесие и руки хватали лишь пустоту. А моя вторая половина стояла рядом и ничем не могла мне помочь. На тот момент мы ещё не были с ней знакомы.
* * *
Да, помощь со стороны себя-другого подчас неоценима. Но не все истории об оказанной помощи заканчиваются хорошо. Жила когда-то на свете милая девушка, видящая из ночи в ночь один и тот же пугающий сон. Во сне том она оказывалась в старом многоэтажном особняке, в котором не горело ни единого огонька, а источником света служила лишь бьющая за окном молния. И вот, словно бы из ниоткуда, в здании появлялась тяжёлая чёрная лошадь, которая, сбивая всё на своём пути, хрипя и ломая ноги, стремглав неслась вверх по узкой лестнице, обдирая о деревянные стены бока, с единственной целью – добраться до верхнего этажа и, пробив взмыленной грудью огромное окно, выброситься из него вниз, на мокрую холодную брусчатку. Эти сны не были в строгом смысле предупреждением о грозящей опасности. Это было скорее прощание со своей невоссоединённой сущностью. Лошади тоже умеют тосковать по несбывшемуся. А девушка была безнадёжно и неизлечимо больна.
* * *
Прежде всего предстояло определиться, каким должен быть мост, по которому сможем пройти мы оба навстречу друг другу. Первый попавшийся не подходил, по нему или не прошёл бы я, или он бы провалился. Следовательно, стоило начинать строить с двух концов, в надежде встретиться в середине. Понятное дело, часть моста, построенного мной, не позволила бы ему перебраться на мою сторону, так же, как и мне - на его, но нам этого было и не нужно. Достаточно того, что мы договорились о строительстве. Достаточно того, что мы смогли, наконец, встретиться и взглянуть друг другу в глаза.
* * *
У отколотой половины есть свой характер. Это не жалкий невоспитанный придаток, под завязку набитый похотью и смертью, как считал один австриец. Твоя вторая половина – скорее одушевлённый портал, соединяющий весь мир в одной точке. Но попробуй удержать такой объём феноменов в узде и остаться адекватным и мыслящим. Для того, чтобы тебя не разорвало изнутри одного разума маловато, тут нужны совсем другие качества. Тут надо уметь быть безумным, словно сама природа, словно шумящий ночной лес, леденящий кровь одним лишь своим видом, но не имеющий силы поразить тебя по-настоящему, тем более, что ты это сможешь сделать только сам, внезапно прельстившись своей противоположностью, и переметнувшись добровольно на сторону того, от чего бежал. После такого предательства вечно тебе блуждать в мрачных дебрях, рассматривая все чудеса, укрытые здесь, навсегда забыв о выходе. Поэтому никто не ставит вопроса о том, чтобы безвозвратно нырнуть в своё иное, задача стоит гораздо более важная и ответственная – соединить двоих себя в одного.
* * *
Что ни говори, а свою сторону моста он построил быстрее. Когда он закончил, ему оставалось лишь ждать на середине, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, в бессильной ярости наблюдая, как я копошусь среди строительных материалов, не в силах понять их функцию и соотносимость друг с другом. Мой близнец же использовал при постройке в основном два вида кирпичей – знак и звук. Уже на закате отрочества я начал получать с той стороны зашифрованные послания, по большей части рифмованные, из которых я узнал о многих событиях своей жизни, и предугадал некоторые со мной не связанные. Один швейцарец назвал бы это синхронистичностью. Звук был тоже нескольких видов: резкий и мощный из недр моего музыкального инструмента, отчуждённый и многоголосый в момент засыпания и неявный, но ощутимый в момент принятия неправильных решений, наподобие даймона одного древнего грека. Несмотря на то богатство, которым он меня одаривал, проку от этого было мало, ведь связь по большей части была односторонней, поэтому послания с той стороны с каждым годом становились всё отчаяннее, а звуки – громче и резче.
* * *
«Посмотри в её голубые глаза, что видишь ты в них?» «Я вижу, как с той стороны, за бархатными лазурными берегами, в самом сердце агатовых озёр, клокочет и бьётся тёмно-лиловое месиво природы, бессмысленное и щедрое, полное разрушительной беспощадности и нечеловеческого созидания. Я смотрю в её красивые глаза и вижу удачную комбинацию атомов и пустоты, сочетание которых сводит с ума мою гормональную систему. Я вижу в ней дух и материю, сплавленную воедино. В её глазах – отражение глаз всех лошадей мира, каждую секунду выбрасывающихся из миллиардов окон на скользкую, омытую дождём брусчатку» «Скажи, ты всё ещё любишь её?» «Только вот теперь я и научился любить её».
* * *
Шли годы, наконец-то и я закончил свою половину моста. Я строил его только лишь с помощью логических выводов, теории и жизненного опыта. А ещё сострадания и внимательности. Иногда, я нет-нет, да и поглажу свою отчуждённую часть по загривку, замирая при мысли, что мой жест может быть истолкован неверно, и я лишусь руки. Мы наконец-то встретились на середине, но долго смотреть ему в глаза я не могу, впрочем, и он тоже. Послания, которые он мне передаёт, становятся с каждым разом всё длиннее и осмысленнее, отчаяние из них никуда не ушло, но вышло на какой-то новый уровень, в них появилась острота и витиеватость. Похоже, я научился править его работы. Теперь это наш общий продукт. Со своей стороны, он тоже начал чаще показываться. Уже получается отследить ход его безумных порывов, по крайней мере, поведение моей второй половины уже не так шокирует, как раньше. Мы почти свыклись с положением сотрудничающих, но не слитых заново частей. Спасибо и на этом. И только иногда по ночам я слышу вдалеке его вой, и не могу понять, то ли это от полузвериной радости, то ли от недочеловечьей тоски.
* * *
У самого края пропасти стоит, источая ослепительное солнечное сияние, златокудрый Апполон, на его прекрасном, будто вырезанном из слоновой кости, лике читается беспокойство. Он с опаской смотрит вниз, туда, где из смрадной пучины неразродившегося до конца бытия, сдирая в кровь лапы, ползёт вверх к солнцу истерзанный вакханками Дионис, с его пасти свисает кровавая пена, а горящие красным звериные глаза не выражают ничего, кроме клокочущей ярости сексуального голода. Аполлон садится на корточки и опускает сияющую руку в бездну, но тут же отдёргивает её, замечая, как божественный свет начинает меркнуть. Не в силах вынести этих изменений, он принимает решение завалить выход в бездну. И после этого со спокойной совестью уходит в дрожащее марево заката, всё такой же блистательный и прекрасный, уходит, стараясь не слышать глухих воплей в очередной раз преданного Диониса.
* * *
Каждый идущий вперёд однажды заметит свою тень, ложащуюся ему прямо под ноги. В тот же миг он поймёт две вещи: что путь ему ещё только предстоит, и что он может делать первый шаг, даже несмотря на то, что тень уже никуда от него не денется...