У Вити была пасека. Довольно большая пасека для такой деревушки, как Соколово, - восемнадцать колод. У деда Коли, что у пруда живет, тоже пасека, но там и смотреть нечего. Дед Коля старый уже, да и интерес не тот. «Молодец Витька! Хорошо у него получается», - говорил он с некоторой завистью, но в то же время сам понимает, что уже не угнаться – годы не те.
Витя любил пчел больше всего на свете и уж, конечно, больше, чем их мед. Так, наверное, можно сказать о любом пасечнике. Мёд оно, конечно, дело святое, драгоценность, носами пчелы милее, роднее, что ли. Наверное, если бы даже они мед не давали, Витя бы их все равно держал. Он с детства к ним привык и знает, какую с ними политику нужно вести. Пасека ему от отца досталась. Отец, бывало, идет с пчелами возиться, а Витьку и звать не надо – бросает все и за батей. Тот даже прогонял его не раз: «Мамке, мол, помогать надо, без тебя управлюсь». А если уж отец выпивши с работы вечером идет летом, то домой и не заявится – спит всю ночь в дырявой палатке или в пуньке, изъеденной древесным жучком, где рамки, дымари, да всякая рухлядь пчеловодская висит по стенам.
Больше всего, помогая отцу, Витя любил разжигать дымарь и «кадить» им на взволнованных пчел, когда отец проверял рамки.
Отца давно уж нет. Витя живет с мамой. Мама старенькая совсем, полуслепая, сил хватает только до соседки, бабы Кати, дойти, чтобы позвонить в Вязьму дочке, которая после техникума вышла там замуж, да так и осталась.
Витя никуда не ездил из Соколова, да и в Вязьме был всего раз пять и то лишь в больнице, да в церкви. Он с детства болен. Из-за болезни не учился в школе, и все время терпел от сверстников насмешки и издевательства. Нет, он не глупый, он просто не такой, как все, - не так думает, не так говорит, ходит… И то мнение, что он инвалид, его сильно раздражает.
Выросли сверстники, уехали кто куда, немногие оставшиеся пьянствуют, не видя более не в чем ни радости, ни смысла. И эта духовная инвалидность нисколько их не раздражает, даже если о ней говорят им в глаза.
Ко всему прочему у Вити порок сердца. Даже удивительно, что он дожил с ним до четвертого десятка. Правда, все чаще и чаще стало «прихватывать». Иногда долго нет Вити дома. Мама выйдет на задний двор и смотрит на пасеку – нет и нет его. Потом уж баба Катя, соседка, пойдет. А он там, на пасеке, сидит, к яблоне прислонившись, вставать боится, - а вдруг опять прихватит…
Мама все хотела батюшку из Вязьмы пригласить дом посвятить, да чтоб и причаститься заодно с Витей. Витя не противился, иной раз сам ей напомнит: «Давай, звони батюшке, пока постом-то».
Отец Владимир приехал на Вербной. Витя с мамой суетятся – куда свечи положили, сколько воды святой наливать… «Ну что, Виктор, будешь причащаться?» - батюшка спрашивает. «Да я уж чаю попил сегодня, какой из меня причастник, в следующий раз уже…»
Освятили дом, пасеку. Витя радостный, довольный. Подарил батюшке трехлитровую банку меда. «Теперь после Пасхи приеду тебя причастить, готовься».
Но не дождался Витя батюшку. На Пасху вечером плохо ему стало совсем. Звонить не стали в церковь, - что, мол, человека беспокоить, пройдет. А оно не прошло. К обеду следующего дня Витя умер. Отмучался, говорили в деревне. Но как-то не похожа была его жизнь на мучение. В ней был смысл, и было счастье, пусть даже в чем-то малом, неприметном и непонятном для других.
И не было большого горя в его смерти. Даже мама как-то спокойно и молчком держалась, лишь изредка всхлипывая над гробом. А дед Коля все приговаривал: «Вот тебе и Витька! Пчелок-то сиротками своих оставил. Кому ж теперь пчелки-то?.. Э-эх!..»