Весенние каникулы разорвали последний триместр надвое. Занятия вроде и закончились, но итогов-то нет. Еще в последний день русичка преподнесла им сюрприз: написать сочинение о войне. И ладно бы просто о войне, хотя кому охота что-то делать во время каникул? О героизме во время войны кого-нибудь из родных!
– Достали и уроки, и учителя, с твердой уверенностью, что их предмет главный и единственный.
– Ага, и аттестация – наша проблема, а не их обязанность!
– Я ни одного из вас без этого сочинения не аттестую, - ехидно передразнила учительницу миниатюрная светловолосая девчушка.
Потому на каникулы уходили с раздражением.
– Расспросите о каких-нибудь интересных случаях, геройских поступках своих бабушек и дедушек, они вам расскажут о войне, они её помнят, – язвила Наташка вечером, рассказывая маме о прошедшем дне.
– И что писать? – желчно продолжала семиклассница. – Бабуле во время войны двух не было, а дедуле всего семь. С интернета, что ли, опять качать? – с досадой закончила она.
Мама грустно посмотрела на дочь. Вот так и воспитывают у нас патриотизм, – с горечью думала она. – Задают, лишь бы отписаться. Куда как проще сообразить, что это уже прабабушки и прадедушки наших детей воевали.. Бабушки и дедушки были детьми войны. Им, военным детям, сейчас по семьдесят-восемьдесят лет. Но ведь и они видели и пережили такое, чего не дай бог нашим детям. И многим из них было столько же сколько сейчас моей Наташке.
– Знаешь, что? – неожиданно маме пришла в голову мысль, как ей показалось гениальная.
– Поедем- ка на днях за город, к тёте Зине? Давненько мы у неё не были, может, она тебе что расскажет? Ей же в мае сорок первого как раз четырнадцать исполнилось.
Наташка радостно заулыбалась. Она любила ездить к тёте Зине. Бабуле было уже восемьдесят. Назвать её старушкой у Наташки язык не поворачивался. При взгляде на неё и сейчас ещё приходило на ум, что была она девкой «кровь с молоком»: рослой крепкой рыжеволосой, о какой принято говорить, коня на скаку, и в горящую избу. Бесхитростная и даже немного простоватая, тётя Зина мало что понимала в современной жизни, но всегда радовалась ей и говорила: «Вот так бы всю жись прожить, как я живу на старости лет! И пенсия хорошая, еще и остаётся, и котёл мне газовый поставили, не надо теперь уголь таскать. И уважают, на каждый день Победы концерты и чаепития. В музее посёлка фотография на стенде висит, и рассказ мой про всё наше житьё во время войны на магнитофон записан».
А житьё было трудным. Жили они тогда в деревне в ста сорока километрах от Смоленска почти на границе с Новгородской волостью. И так-то жизнь была не сахар, за трудодни - за палочки в колхозе работали, что и сколько в итоге за них получишь, никто не знал. Уехать в город на заработки тоже не могли, паспортов не давали. Без прописки в городе быстро арестуют и вышлют в места не столь отдалённые.
– Вот и выживали, кто как мог. Хозяйство своё было не великим. Отец мой с гражданской вернулся домой сильно раненым, болел долго, да и помер. Было нас у матери трое ребятишек. Перед войной-то старшего в ремесленное, а потом в военное училище отправили. Хорошо он учился, головастый был. Я с братом и бабушка на руках у матери остались.
В первую неделю войны все мужики призывного возраста были мобилизованы, остались в деревне бабы да старики. В то же время пришла разнарядка - всю молодёжь в возрасте от тринадцати лет отправить на постройку оборонительных укреплений, попросту на рытьё окопов. Людей не хватало, мобилизовали подростков.
– Страшно было, – вспоминает тётя Зина. – Мы до этого из дома никуда и не ездили, а тут погрузили нас, молодёжь, в товарные вагоны и повезли под Новгород. Двое суток в дороге. Чем кормили? Да ничем. Ели мы то, что с собой взяли.
– А когда закончилось?
– Тогда туго пришлось. Привезли, значит, нас, поселили в бараках. Утром окопы копаем, вечером еле до койки доползаем. Кормили пустой баландой, но хлеб давали. Вечером придёшь, бывало, рученьки-ноженьки болять, ног под собой ни чуешь. А на утро опять копать. Вши – обычное дело. Так месяц прошёл, сколь земли перекидала! Несколько ребят из нашего барака не выдержали, померли. И такой страх меня взял, думаю - будь, что будет, что здесь в окопе на лопате помру, что пока до дома доберусь. Слух прошёл, что немцы близко подошли. Дней пять я дорогами сельскими обратно пробиралась. И не добралась бы до дома, если б не попался мне дед один с подводой, довёз меня до какой-то станции, посадил к знакомому машинисту на поезд: «Довези, – говорит, – дочку в сохранности, вишь, еле жива».
Как я до своей тётки в райцентр добралась – не помню. Помню только, распустила она мои косы, а волосы у меня до пояса, густые были, а оттуда вши гроздьями сыплются, жуть... Волосы она мне три раза керосином мыла, чтоб не сбривать и всё приговаривала: «Ой, Зинушка, что ж с тобой, родимая, сделали…» Ох, наелась я у неё первый раз за всё время досыта и проспала тогда почти сутки.
Потом меня тётка в деревню ночью привезла, и еще неделю мать в подполе прятала. Пришел к ней дед-председатель и говорит: «Феня, давай с дочкой что решать. Ведь врагом народа объявят. Я вот, что надумал, пошлём её на курсы ветеринаров: и профессия, и от дома далеко, не поедут за ней сейчас, не до того».
– Так я и оказалась на ветеринарных курсах. Училась прямо на ферме болезни распознавать, лечить, уколы делать.
– Ай и случай у меня там был, – оживляется тётя Зина. – Гнали мы коров со станции на нашу ферму, их с запада вывозили, чтоб немцам не достались. Идём лесом, уж почти весь день идём, далеко деревня-то от станции. Ветеринар и мы - ученики. Я в конце бурёнок подгоняю. Телок один совсем из сил выбился, не идёт и всё! Антон – ветеринар наш и говорит: «Ты с телком, как хошь, а дойди». А сам с ребятами стадо вперед погнал. Стою я над телёнком, и плачу. Взяла я его на рученьки и понесла. Так до фермы и тащила, отдохну и опять на руках волоку.
Глаза у Наташки начинают вылезать из орбит. Она перестаёт жевать очередной пирожок. Телёнка?! На руках?!
– Как же ты его с места сдвинула ?! Аа, ну молодая была, сильная, но все равно, надо же, – удивляется Натусик.
– Ага, молодая, – усмехается Наташкина мама. – Ей, доча, как тебе сейчас, только-только четырнадцать стукнуло, забыла?
Эта новость повергает Наташку в шок. В её головке никак не уложится мысль, что она сейчас могла бы поднять телёнка, пусть и маленького, и нести его несколько километров. Она-то? Неужто могла б? Она смотрит на свои руки и думает, что нет, наверно, она бы не смогла.
– Та, смогла бы, Наташенька, не сомневайся, - говорит любовно тётя Зина. – Что ж делать-то было? Надо, вот и смогла.
– Не доучилась я на ветеринара-то, – вздыхает тётя. – Немцы быстро наступали. Ну а когда я в деревню вернулась, про мой побег и вспоминать некому было. Мужиков, какие ещё на должностях оставались, призвали. Собрался сход, и выбрали Фёклу, мою мать, председателем. Война войной, горе горем, а кормиться каждый день нужно: к посевной готовиться, урожай растить, собрать, зима придёт – не голодной же смертью помирать.
Село наше не на самом тракте стояло, а в стороне от торных дорог, так мы только слышали новости – как наши отступают, как немцы пришли, о зверствах тоже вначале не слыхать было. Это уж когда они отступали, лютовали ужас, все сёла пожгли вдоль Смоленской дороги. Полицаев у нас в деревне не было, бог миловал. Только и до нашей глуши добрались. По осени расквартировали в деревне немцев. Они попервости добрые были, как же победители. Все на губных гармошках играли, пацанов конфетами кормили, а жрали, не приведи господь, не прокормить окаянных было. Придет, бывало, солдат, ходили-то всё по двое даже по селу, и говорит: «Мамка, млеко, яйки, му». Давай, мол: и что делать будешь?
Колхозом, всем миром во время оккупации работали, отсеялись, косили, чтоб скотину прокормить. Время хлеб убирать, а немец - не знаю уж, кто он по должности был, всё у матери отчёт требовал, сколько хлеба, сколько скотины. Помню, мать куда-то хлеб прятать отправляла, а как – не знаю. Ещё наших солдатиков помню. Вечером стучат к нам в хату, мать впустила – трое. Господи, - начинает причитать тётя Зина. - Худющие, в чем душа держится. «Дай, – говорят, – мать, нам хоть что поесть. Знаем, что немцы в деревне, да мочи нет». А у нас у самих мешок картохи - всё реквизировали.
– Сынки, да нет у меня ничего, самим мало, скоро по миру пойдём.
По картошине только и дала. И всё просила, чтоб шли осторожно, увидят из какой избы, всех тут же расстреляют, не посмотрят, что дети да старуха. Посидели солдатики не долго, отдышались только, воды напились и опять пошли в лес, оборванные, грязные, голодные.
– Иих… хлебнули же наши ребятушки, что в окружение попали!
– Да, – задумчиво тянет мать, – а потом еще и от своих. Те, что в живых остались и из окружения вышли. Враги народа…какие они враги?!
Помолчали.
Тётя Зина хмурится и неожиданно сердито замечает:
– Так и нам не сладко было после войны-то. Мы ж на оккупированной территории оказались. Что мы виноватые? Сами, что ли под немца пошли? А как под ним жилось, кто нас спросил?
Наташка посмотрела на тётю Зину и вдруг спросила:
– Правда, что в Германию на работы угоняли?
– Правда. Меня дважды пытались. Это уж к концу войны. Мне тогда шестнадцать исполнилось. Девка молодая, видная была. Так мать со двора никуда не пускала, только на работы и обратно. Однажды со мной пошла сено кидать. Залезла на стог и шепчет: «Прыгай, Зинушка, на вилы. Прыгай. Только ногой. Лучше без ноги, чем тебя эти ироды угонят как скот в неметчину».
– Я и прыгнула, да коленом и почитай насквозь. Фельдшер немецкий пришёл, посмотрел, ничего не сказал. Лечил, долго лечил, уж и нога зажила, а он всё лечит, пока последний эшелон мобилизованных в Германию не ушёл. А уж второй-то раз я с эшелона сбежала. Не поймали. Вот Сергея, будущего моего мужа, поймали и в лагерь отправили.
Тётя Зина тяжело вздохнула и больше уже ничего не стала рассказывать. А Наташка и не спрашивала. Ей вдруг стало как-то не по себе, какое-то непонятное совершенно неизвестное чувство зарождалось в ней. Названия ему ещё не было, но само оно, странное, грустное и, в то же время гордое, уже было.
– Мам, что мне в сочинении-то писать? – озадаченно спросила Наташка, глядя на открытую тетрадь.
– Напиши, как твои ровесники в войну жили, как трудились и боролись в меру своих сил.
– Так учителям же надо про геройские поступки, подвиги совершённые. То, за что награды дают.
– Жить достойно и выжить во время войны разве это не подвиг? День за днём, занимаясь каждодневными заботами, просто жить. А жить на оккупированной территории и не потерять достоинства и человеческого лица, выжить самой, отвечать за свою семью, за детей, за оставшихся в деревне людей, жить, не зная, где фронт, живы ли ушедшие на войну, увидишь ли? Это не подвиг - не краткий сиюминутный порыв - а каждодневный, растянувшийся на годы?
– Мама, а ты думаешь, они поймут?