Начало:
http://proza.ru/2011/04/23/1151
В мае, перед самым концом учебного года, у меня, как и у моих ученичков, пофигистское настроение. Пофигизм – это защитная реакция наших изможденных организмов. Ученики прогуливают, а я в тайне радуюсь, когда в классах неполная посещаемость: баба с воза, кобыле легче. Кстати, о кобылах...
По-прежнему меня влечет финская усадьба со своим деревенским укладом. Лошади пасутся перед низкой красной конюшней. В мороз животных выпускали в «одежде» - спины прикрывали войлочными попонами. А весной коняги почти круглые сутки стоят, ходят, лениво трусят в огромных загонах, под открытым небом. Крестьянские лошади сытые, молодые, флегматичные от слишком хорошей жизни. Я их фотографирую. Лучшие снимки все-таки издалека – тогда эти животные больше напоминают своих предков, диких лошадок.
У Лизы я останавливаюсь два-три раза в неделю, пока есть уроки в гимназии. Весной поменяла вид транспорта, автобусы надоели, а вот финские поезда мне нравились всегда. Они комфортны, опоздания бывают обычно зимой из-за морозов, а летом путешествовать в уютных вагонах одно удовольствие.
Мне нравится старое здание вокзала в Йоэнсуу. Здесь, под высокой крышей деревянного здания живут голуби. Хозяйка усадьбы уверяет меня, что это потомки почтовых голубей, услугами которых почта пользовалась до войны и революции. Я верю. Лизе нельзя не верить, ведь она – воплощение вечности. Я и представить не могу, сколько женщине лет, да и не хочется. Лиза воспринимается мною как и поныне здравствующее привидение в своей усадьбе.
Здесь время остановилось на отметке 1900 года. Тогда, по рассказам хозяйки, приехали сюда ее бабушка с дедушкой. Они из Карелии родом, из Кякисалми. Я понимаю, о чем говорит Лиза – советская топонимика Карельского перешейка легко переводится, ведь я принадлежу к тому поколению, которое оказалось на отобранных у финнов землях. В 90-е годы, отдыхая в Громово, на берегу озера Отрадное, мы сталкивались с бродящими по лесам и развороченным остаткам фундаментов «финиками». Когда открылась граница, эти залетные вестники перестройки рванули на свои пепелища. А сейчас я сама оказалась перелетной птицей и живу уже много лет в другой части Карелии, принадлежащей финнам.
Лизе удалось сохранить быт и дух начала века, боже мой, уже позапрошлого! Наверное, так сильна была ностальгия по родной Карелии, что на территории современной Финляндии до сих пор живут флюиды прошлого. А может, так сильна эта страна, что не собирается умирать нигде, ни в какой части земного шара? Об этом я думаю очень часто, когда приезжаю к Лизе.
Вот и сегодня. Она послала на шоссе за мной «восикку», так раньше называли извозчика. Обычный современный финский парнишка, улыбаясь, встретил меня на ... настоящей повозке с запряженной в нее живой лошадью! И мы прокатились по лесной дороге к хутору. Я непривычно подпрыгивала на каждом бугорке или ямке, хохотала неестественно громко от восторга. Крепкие же были задницы у наших предков, на повозке катиться это не то, что сидеть на мягком кресле автомобиля!
В этот раз старушка встретила меня на крыльце. Да нет, какая же она старушка? Это стройная женщина в длинном платье, закрытом до самого подбородка. Наверное, Лиза носит корсет, так тонка она и пряма. Белые волосы – седые? – уложены как-то по-особому, такие прически носили дамы в начале 20 века. Говорит Лиза на очень красивом финском. Ее я понимаю лучше, чем жителей восточной и южной Финляндии, чей язык изобилует просторечными и диалектными оборотами.
В доме живописно разложены старинные вещи. Не так, как в музее, под стеклом, а в своей первоначальной прелести досягаемости – ведь все можно потрогать! Изящные лайковые перчатки лежат там, где им положено – в прихожей, на столике из красного дерева. Шляпа, напоминающая медный таз, в котором варят варенье, устроилась на верхней полке рядом со стоящей вешалкой, увешанной набором длинных зонтов на любой случай жизни. Дамский головной убор как будто живет в своем гнездышке, по крайней мере так естественно выглядит пребывание предмета из другой эпохи в общей провинциальной обстановке, сотканной из тишины и уюта. Зеркал не много. Одно, овальное, в раме из позолоченной лепнины устроилось тут же, у входа в просторную гостиную. Смотреться в старые зеркала я не люблю. А вдруг лицо какого-нибудь усопшего обитателя усадьбы покажется некстати, нарушив ясность деревенского уклада? По мне, так лучше живые привидения, как Лиза!
Она экономит на электричестве, стараясь не включать лишних светильников. И это понятно: в доме сохранились керосиновые лампы, на крыльце установлен и по-прежнему работает газовый рожок. Его зажигают только зимой, когда освещение необходимо.
Окна почти везде занавешены наполовину так, чтобы можно было заглянуть и рассмотреть интерьер. Это очень по-бюргерски: ведь известно, как любят мещане показать свой достаток, лояльность к властям, благочестивый образ жизни, мол, нечего нам скрывать!
И только в одном крыле огромной усадьбы высокие окна закрыты плотными бархатными шторами. Я пыталась подглядеть со двора, что же это за апартаменты, но тщетно. Изнутри вход тоже заперт.
В протестантском обществе не принято задавать лишние вопросы, не принято и говорить много. Система «вопрос – ответ» работает, как отлаженный механизм. Мне, иностранке, не владеющей языком в достаточной степени, это облегчает общение, ведь всегда легче отвечать, чем самой конструировать вопрос, придумывать тему разговора. Поэтому я не спрашивала у Лизы, кто же живет на той закрытой половине.
А то, что там живут, догадаться нетрудно хотя бы по свежим следам, ведущим от входной двери через весь двор к низкой, вытянутой в длину, постройке. Любопытство заставило пройтись и меня по этой тропинке. Она привела к деревянному, выкрашенному охрой строению, в котором было несколько дверей. Обычно в крестьянских усадьбах в таких длинных домиках хранится сельскохозяйственная утварь, предназначены также помещения для гостей на летнее время. Вот и сейчас там кто-то поселился.
Тайна зашторенных окон все-таки осталась нераскрытой. И я однажды завела разговор с Лизой. Оказалось, хозяйка, не имея прямых наследников, подумывает о продаже усадьбы. Расчетливая Лиза не хочет отдавать дом по дешевке муниципальным властям, как это сделала соседка, Сайма. После ее смерти все отошло местному комитету, разбазарившему народное достояние. Сначала дом Саймы продали на аукционе, потом он достался каким-то художникам, а теперь вот там живут новые русские, приезжающие раз в полгода. Усадьба в запустении, поговаривают, что ее вообще снесут и построят отель.
Лиза связывалась с агентством по недвижимости, вела переговоры о продаже своего родового гнезда. Да, ее интересует кругленькая сумма, не без этого. Кто же из истинных карелов отдаст свое имущество за бесплатно? Один человек надоумил, как продать усадьбу подороже.
Ох уж эта скрытность финская! Бабулька не собиралась сразу, так вот, по-простому, выкладывать мне все свои карты. Я выуживала сведения, как заправский детектив.
P.S. На фото обитательница усадьбы, о ней речь пойдет дальше.
Продолжение:
http://proza.ru/2011/05/08/1030