На базарной площади Закатуевки жизнь в мясном ряду мало отличном от анатомического театра едва шевелилась. Торговки устав буравить друг друга глазами изредка начинали вяло переругиваться, а покинутая безответным хозяином кляча время от времени сгоняла облезлым хвостом мух со спины. Неожиданно, здесь, словно из табакерки объявился молодой человек, весьма подвижный. Одетый в пенсне, котелок и всё что полагается заезжему франту, в руках он держал трость и саквояж.
Подойдя к бальзаковского возраста молодухе, франт поинтересовался:
– Свинина есть?
– А как же, барин, – обрадовалась торговка, – вот же лежит перед вами мяконькая да сочненькая.
Франт недовольно выпятил губу. Брезгливо принюхался к разложенному на лотке товару и гаркнул:
– Не верю!
– Да как же так, барин? – Опешила торговка. – А ещё пенсне нацепили!
– Если это свинина, то я принц Фердинанд! – Зловеще процедил молодой человек, чем привел женщину в ещё большую растерянность.
– Как скажите Ваше Высочество… – пролепетала она.
– Мне нужен молодой свежий поросёнок, – деловым тоном продолжал франт.
– Батюшки. Ну, а это-то кто?
– Откуда мне знать, кого вы здесь разделали, – ехидно продолжил франт и нехорошо усмехнулся.
– Христос с тобой, барин, – перекрестилась истово тётка, – уж, не знаю зачем надо мной мудровать взялся, а только, если хулиганить будешь, я «караул» закричу!
Выдержав паузу, в продолжение которой телега, управляемая пьяным водовозом пересекла базарную площадь из конца в конец, обведя торжествующе демоническим взором публику бывшую здесь, наш герой резко вскинул трость и, ткнув концом в сторону торговки, визгливым басом велел:
– Кричи!
– А-а-а-а! – Закричала базарная баба.
Остальные торговки, не разобравшись в чём дело, тоже присоединили к ней свои вопли.
Пьяный водовоз проснулся и гаркнул:
– Держи вора!
– Пожар! – Завопили немногочисленные покупатели.
А хулиганистые беспризорники, сунув в рот грязные пальцы, пронзительно засвистели.
Из трактира напротив выскочил толстый городовой. В спешке он потерял фуражку и равновесие, споткнувшись о чью-то ехидно подставленную ногу. Упал в бочку с засоленными огурцами, а, вынырнув на поверхность, блюститель порядка выплюнул сморщенный огурчик изо рта, скороговоркой произнёс: «Дрянной засол!» – после чего поднёс к губам свисток и базарная площадь огласилась заливистой трелью.
Происходящее заезжий в Закатуевку франт наблюдал с величественностью Нерона запалившего Рим; тётка, чья пересохшая глотка продолжала гнать бессмысленное «А-а-а-а!», походила на овдовевшую супругу магараджи, влекомую толпой на погребальный костёр усопшего владыки; городовой более всего напоминал Наполеона, честолюбивые планы которого нарушил пожар Москвы, он был мрачен, лют и беспощаден, обманутый в своих надеждах.
Вынув торчащий из-за уха пучок петрушки, блюститель закона машинально сунул его в рот, но тот час скривился, выплюнул и страшно заорал:
– Не потерплю! – Лицо его при этом приобрело нездоровый багровый оттенок.
– Правильно, батюшка, не терпи, – согласно закивала одна из покупательниц, седенькая старушенция, – терпеть не надо… вот бывалоча при матушке Екатерине…
– Молчать! – Взревел городовой, так яростно, что старушка та побелела лицом и, охнув, тихо повалилась на мостовую.
Брезгливо перешагнув через неё, городовой приблизился к франту:
– Кто такой? Цирки в Закатуевке устраиваешь? Революционер?
Приезжий сдержанно с достоинством кивнул и представился:
– Здравствуйте, уважаемый, я Константин Станиславский, инженер, работаю над системой актёрского мастерства, думаю, в скором времени реформировать русский театр.
– В скором времени я тебя к мировому сведу, – пообещал городовой, кашлянул в кулак, и что было силы, двинул инженера в ухо под гром аплодисментов.
20.06.04.