Руки были мокрыми, и ваза выскользнула прямо на пороге. Она упала на лестницу и разбилась вдребезги. Это была любимая мамина ваза из чешского хрусталя. Я минуты две стояла и смотрела на осколки. Мне стало так обидно… и жалко себя… жалко что…
Мама всегда покупала красивую посуду, она любила, чтобы стол был красиво накрыт, особенно по праздникам. Эту, своего рода церемонию, она с детства доверяла только мне, потому что считала, что у меня хороший вкус. Это доверие вселяло в меня чувство значимости и ответственности. Мама всегда говорила, что главное в доме это стол и постель. Стол должен быть накрыт, а постельное белье — чистым.
— Запомни, когда в дом пришел гость, ты должна оставить все дела и накрыть на стол, — говорила мама.
— А если у меня ничего не готово?
— Ставь, все что у тебя есть, а потом становись готовить. Гостя в первую очередь нужно накормить, а потом разговаривать. Больше всего мне не нравится в женщинах, когда они занимают гостя болтовней, а когда он собирается уходить, начинают суетиться, предлагая ему поесть. Так делать нельзя!!! Запомни раз и навсегда!
И я запомнила. Готовить я люблю, подхожу к этому процессу творчески. Многие блюда готовила по памяти, вспоминая, как это делала мама.
Ноябрь 1992 года. Мама попросила зеркало. Она лежала после операции в палате нейрохирургического отделения в Республиканской больнице. Она долго смотрела на себя, потом сказала:
— Как же я теперь буду без волос?
— Мам, но ведь волосы отрастут, ты можешь пока под платком парик носить, это же временно.
— Я стала такой страшной.
— Какие глупости, ты самая красивая мама на свете, ты наоборот стала похожа на девочку — я старалась утешить ее. Она очень боялась быть некрасивой. Мама всегда очень ревностно относилась к своей внешности, она привыкла, что все вокруг делали ей комплименты, говорили, что она очень красивая. Когда мы с ней куда-то ходили вместе, все принимали нас за сестер, ей это очень льстило. Она была сильной женщиной с твердым характером. Было больно смотреть на нее такую… беспомощную, с забинтованной головой. Перед операцией на головной мозг, ее побрили.
Она смирилась с тем, что некоторое время ей придется быть без волос. Теперь она ждала, когда же, наконец, ее выпишут из больницы. Лечащий врач Алексей Алексеевич заходил каждый день, осматривал и выходил очень подавленный. На наши вопросы, он всегда отвечал: «пока наблюдаем» или вовсе отмалчивался. Тогда я еще не знала, что он не говорил ничего нам с сестрой, а папа и Герман (брат мамы) уже давно все знают.
Мы со старшей сестрой по очереди ночевали в больнице. Папа и мамины братья проводили там целый день, а ночью уезжали. Как то папа долго просидел рядом с мамой и чистил для нее семечки (мама очень любила семечки). Когда я пришла, она взяла меня за руку и сказала:
— Эти женщины думают, что ваш отец носит меня на руках — она смеялась — если бы они знали правду… они бы вряд ли мне позавидовали. А правда была в том, что папа никак не хотел возвращаться на постоянное жительство домой, его все тянуло на север.
7 декабря 1992 год. Мы сидели с двоюродной сестрой на кухне в их маленьком домике, они жили с нами по соседству. Она предложила мне поесть и поставила передо мной тарелку с какой-то едой. Я взяла вилку, подержала в руке … и отложила, почему то не смогла есть. В доме еще была бабушкина сестра Зулпа, мы называли ее Ища (сестра). Мы говорили о том, как встретим Новый год, когда мама выпишется из больницы. Только бы она поправилась, только бы пришла в себя. Я уже не ночевала с ней, мама третий день была в коме…
Послышались шаги, кто-то открыл дверь, это был Анзор, мамин двоюродный брат ( братья по очереди дежурили в больнице, в реанимацию никого не пускали), он встал на пороге и молча смотрел на меня, он прочитал вопрос в моих глазах, но опустил голову… потом вышла Ища, его мать и он сказал:
— Мам, Эльвира… — и заплакал, не договорив слово «умерла»
Нет… нет… нет… нет… этого не может быть… мама не может умереть, только не моя мама… она должна жить…
Соседи, родственники что-то говорили, все плакали, но я никого не слышала, я смотрела на них и ждала, что хоть кто-нибудь скажет, что это не правда, что мама скоро вернется… Младший брат, закрыв лицо руками, тихо скулил… а Залина, которой было только шесть лет смотрела на меня, ничего не понимающим, испуганным взглядом и прижималась к бабушке.
Ее могилу я узнаю издалека, хотя прошло много лет и на кладбище появилось огромное количество новых холмов. Чурт (памятник) сделан из мрамора, на нем: «Эльвира Вахи йоI 1952–1992». 40 лет много или мало? Чем старше становлюсь, тем больше понимаю что мало, очень мало.
Ваза разбилась на множество осколков разной величины. Собирая их, я плакала, мне было обидно, и жалко.... жалко себя потому, что меня даже некому поругать. Один из этих осколков очень часто царапает сердце, напоминая о том, что у меня тоже была мама…