День Победы у меня ассоциируется с цветением сирени.
Здесь, где я живу сейчас, на Карельском перешейке, сирень будет цвести в июне, сразу после черемухи.
9 мая 1945 года моя семья проживала в небольшом старинном городке на берегах Днестра, в украинской Бессарабии. А в тех краях сирень зацветает на месяц раньше, чем здесь.
Хотин славится своей старинной турецкой крепостью…
Этому дню предшествовала такая история нашей семьи.
До войны мы жили на левобережной Украине. В 1940 году, когда Красная армия освободила Буковину, местная интеллигенция ушла вместе с румынами. В освобожденные районы были направлены на работу учителя, шофера (их в то время причисляли к интеллигенции), юристы и другие совработники.
Мои родители – учителя, но мой 30-летний отец к тому времени уже был призван в армию. Маму (беспартийную) вызвали в райком и предложили переехать в Хотин на учительскую работу.
С началом войны мы эвакуировались из Хотина в город Умань, где поживала семья людей, знакомых маме с детства. Это были: бабушка Аня, дедушка Кирюша и их дочь Тамара Сушинские.
Город часто подвергался немецким бомбежкам. Поэтому в садике при доме Сушинских была вырыта щель, куда мы выбегали прятаться при бомбежках.
Запомнился эпизод. Во время одной такой бомбежки моя сестренка начала плакать, так как она не успела захватить свою куклу Катю. Светка кричала:
- Немцы разбомбят мою Катю!
Когда немцы подошли к Умани, в городе скопилось восемь детских домов, и мама принимала участие в их дальнейшей эвакуации.
В один из таких детдомов, который покидал город на подводах, мама пристроила меня – шестилетку, мою четырехлетнюю сестренку Свету и свою 16-летнюю сестру - мою тётю Люду в качестве воспитательницы и комсорга. Сама оставалась в Умани, где вместе с красноармейцами подсаживали детей других детдомов в подводы покидающих город людей.
Но случилось так, что наш детдом перехватили немецкие танкисты и вернули в город, а мама ушла вместе с нашими войсками. Суждено нам встретиться только после освобождения Умани в марте 1944 года.
Тёте Люде, как комсоргу, пришлось покинуть детдом и долгое время прятаться.
Вместе с нашим детдомом в оккупированном Умани оказались: детдом глухонемых и детдом слепых и трахомых (такая глазная болезнь); к 1943 году этих детдомов уже не было, - я не знаю, куда они подевались…
Таким образом, с осени 1941 по март 1944 года, в возрасте 6 – 9 лет я оказался в «немецком» детдоме. Немцы использовали детей нашего детдома на сельхозработах: дети постарше сажали и (осенью) выкапывали картошку, младшие собирали гусениц с капусты и яблонь. Я это хорошо помню: мне давали маленькое детское ведерко, наполовину заполненное какой-то ядовитой зеленоватой жидкостью и я, собирая гусениц с капусты, бросал их в это ведерко.
Перед освобождением тетя Люда забрала нас из этого детдома и отвела к Сушинским.
(Несколько эпизодов из жизни в немецком детдоме я включил в рассказы
Когда наши брали штурмом Умань, в городе все улицы и дворы были забиты немецкими автомашинами. Эта техника горела, а все жестяные крыши домов были в дырах от осколков взрывавшихся бензобаков… Но Сушинские, тетя Люда и мы со Светой прятались в подвале соседнего дома. Подвал был набит людьми. Узкое окно заложили подушками, а дверь была закрыта на засов.
Ночью какой-то немец колотил в дери подвала, хотел, чтобы его спасли. Но открыть дверь люди побоялись. Потом этот немец лежал весь день возле нашего дома. Комендант Умани издал приказ, запрещающий хоронить убитых немцев три дня. Но дедушка Кирюша с соседом закопали этого немца в конце соседского огорода следующей ночью. На том месте, где лежал труп немца, несколько дней ещё валялись фотографии, на которых он был в окружении своих детей и жены...
(Факт трехдневного запрета на захоронение убитых немцев я использовал в рассказе "Кристаллический снег" - в папке "Эхо войны")
Через несколько дней после освобождения города пришла телеграмма от моей мамы: "АНЯ ЧТО ЗНАЕШЬ О МОИХ ДЕТЯХ ?"
Бабушка Аня ответила "ШУРА ТВОИ ДЕТИ У МЕНЯ".
Но за нами раньше приехал наш отец, так как мама работала в госпитале и её отпустили не сразу, а папа был комиссован после контузии.
Летом 1944 года наша семья переехала снова в Хотин, где в возрасте 9 лет я пошел сразу во второй класс, так как умел читать и писать.
В 1945 году мы жили в Хотине.
Нам выделили половину дома бывшей школы. Два других здания этой школы были в развалинах. К дому, в котором мы жили, примыкал густой кустарник нескольких сортов сирени. Сирень росла в два ряда.
Все три здания составляли букву «П», внутри которой был обширный двор – место наших игр. Играли мы и в развалинах, и в саду за домом…
К этому времени в центре Хотина уже были похороны учителей и врачей, убитых бендеровцами. В самом городе был сформирован из гражданских лиц истребительный батальон. Несмотря на столь громкое название, батальон был не вооруженным, но по тревоге мог получить оружие. Этот отряд собирался очень быстро, так как сигнал тревоги предавался эстафетой от дома к дому. Командовал батальоном директор детдома Манчул. Мама тоже была бойцом этого батальона.
В Хотине было много военных, расквартированных по домам; какие-то части были размещены по окрестностям.
8 мая 1945 года был солнечный день, вовсю цвела сирень.
Ближе к вечеру вдруг поднялась страшная стрельба. Со всех сторон в воздух поднимались разноцветные ракеты. Мама выскочила из дому и стала кричать, чтобы дети забежали в дом. Она решила, что город подвергается нападению бендеровцев.
Но тут прямо сквозь кусты сирени «проломился» Манчул. Он кричал:
- Александра Петровна, это Победа! Победа! Победа!
Выбежали бабушка, тетя Люда, прибежали соседи, с улицы забежали какие-то солдаты и офицеры. Все смеялись и плакали, обнимались и целовалсь.
Потом мама ломала ветки цветущей сирени и раздавала всем, кто забегал в наш двор. В этом важном деле ей помогали и мы - моя сестра и я.
С войны не вернулся мамин брат – мой дядя Митя.
Из 9 братьев моего отца в живых остался он один, полуглухой от контузии.
Для меня День Победы пахнет сиренью.