Подхваченные толпой, Саид-ака и Камол медленно выходят с Московского вокзала на широкий проспект, в два приема, не торопясь, пересекают его и сворачивают по тротуару налево. Под гуд, гул, скрип, свист, звон и скрежет большого города продолжают вести начатый разговор.
Саид-ака – старший брат Камола, ему уже далеко за пятьдесят. У него крупный, слегка искривленный с детской драки нос, кустистые седые брови, уверенный голос. В прошлой жизни Саид -ака – не последний человек в колхозе, бригадир. Теперь – не последний человек на Кузнечном рынке, тоже вроде бригадира. Картошка-маркошка – овощной ряд – почти половина – его люди. Теперь вот Камол приехал, хорошо. Он хоть парень и непутевый, но толковый. Что-то, а считать умеет.
Камолу под сорок. Он человек интеллигентный, городской, в семнадцать лет уехал из дома в Самарканд – учиться. Долго учился, восемь лет: пять лет – как все, и еще три – в аспирантуре. Кандидат математических наук! На кафедре оставляли, в Самарканде оставляли, да случилась беда. Перестройка-мерестройка. Гласность, как ее там. В политику потянуло братишку, бросил он свою науку, по митингам стал ходить, по собраниям скитаться, правду искать. Искал-искал, в Самарканде не нашел, переехал в Ленинабад. А уже – девяносто первый год! Закрутило Камола, мотало Камола, не любит те времена вспоминать. Но хоть жив остался, слава Богу.
Камол так и не женился, не нашел, говорит, никого по душе. Да и кто захотел бы отдать любимую дочь за такого несчастного человека! За скитальца неустроенного, кандидата-мандидата! Сколько школ, говорят, сменил Камол за эти годы, где с директором ругался, где с завучем. А глядя на него, не скажешь, что такой бунтарь. У Камола голос тихий, спокойный, он и теорему Пифагора детям ласково объясняет, наверно. И с директором, наверно, спокойно ругался. Интеллигентно.
Но полгода без работы посидел и не выдержал, позвонил Саиду.
- Саид-ака, - говорит, - возьмите меня к себе на базар. Стыдно мне не работать, и вам хочу помочь, Саид-ака. Вам сына надо женить. Позвольте приехать к вам в Ленинград.
Конечно, позвал его к себе Саид-ака. И сына надо женить, и второго сына потом женить, и дочь замуж выдавать, и младшую потом выдавать. И Камолу помочь надо, сколько ему так мыкаться и правду искать! Теперь никакая математика ему не поможет, никакой Пифагор-Мифагор!
- Какой ты худой, Камол-джон! – невольно воскликнул Саид-ака, едва увидев Камола, и забормотал, похлопывая брата по спине: – Наверно, совсем не ешь – не пьешь, да? Ничего-ничего, покормим тебя сегодня, хороший плов тебе сделаем сегодня, ничего-ничего!
Камол улыбался, его влажные глаза блестели, хмурое питерское утро казалось ему началом новой жизни.
…
Они сворачивают в маленький переулок, проходят несколько десятков шагов вдоль довольно обшарпанного старого дома и снова поворачивают налево. Вид питерских домов и переулков приводит Камола в восторг.
«Вот он, Петербург Достоевского!» – радостно думает Камол, вполуха слушая местные новости, которыми щедро делится с ним Саид-ака.
- Два месяца назад мы сняли хорошую комнату, очень хорошую комнату, большую. В двух шагах от базара. Перебрались туда. Смогли, наконец, разместиться по-человечески, а то ведь в такой конуре ютились вместе с семьей Бахтиёра, врагу не пожелаешь. Узкая такая и низкая, почти чердак. Пять метров туда и два с половиной сюда. Кухня еще, коридор… тоже узкий… представляешь, да?
- Представляю, ака, – кивает Камол. – Жили вы, в общем, как Раскольников в своем гробу. Только он один, а вы всей толпой. Хорошо хоть за топор никто не взялся!
- Ах, какой топор, Камол-джон! Что ты такое говоришь! Таджик – человек терпеливый, ты же знаешь. Особенно такой, как наш Бахтиёр… Ты ведь Бахтиёра знаешь, да?
- Знаю, ака!
Камол внимательно разглядывает таблички на домах, граффити, вывески и витрины – всё вокруг занимает его. Мерно рокочущий голос Саид-ака аккомпанирует его приподнятому настроению.
- Бахтиёр на меня работает, хороший человек, спокойный человек. Так вот, жили мы тогда в той конуре девять человек: Бахтиёр с братом, сыном и двумя племянниками, ну и я с тремя сыновьями и Рашидом. Рашид то приезжал, то уезжал, мы ему в коридоре стелили. Тесно было, нехорошо. Спали по очереди. Мальчишки болели, особенно прошлой зимой много болели, кашель не проходил три месяца, и холод был лютый, и крыша текла, лазали на крышу, снег убирали, все равно текла! Тяжело жили. Девять человек, а на работу выходили втроем-вчетвером, каждому приходилось за двоих работать. А теперь что? Теперь весна, комната другая, живем без Бахтиёра, Рашид уехал, ты приехал, совсем другое дело теперь. Ах, как хорошо теперь будем жить!
- Вы всегда были оптимистом, Саид-ака! – улыбается Камол.
- Аптимист-маптимист я или нет, но весной мне всегда кажется, что новый год будет лучше ушедшего. А теперь все так замечательно складывается, что оснований для грусти и печали нет. Совсем нет! Дети, слава Богу, здоровы. В сентябре, Бог даст, поеду с Фарходом домой, женю его на дочке Фарруха. Поставщик у меня хороший, крыша у меня хорошая, милиционер у меня хороший, сосед у меня хороший! Живи и радуйся, как русские говорят. А вот мы и пришли, Камол-джон!
Они поднимаются на третий этаж по гулкой широкой лестнице. «Старый дом! – благоговейно думает Камол, дивясь высоким потолкам и красивым перилам. – Ему лет сто пятьдесят, не меньше. Кто тут раньше жил? Господа офицеры? Купцы? Чиновники? Здесь, в Питере, история на каждом шагу!»
– Сейчас вещи кину, Саид-ака, и пойду гулять, дышать питерским воздухом! Мне не терпится пройтись, изучить нашу округу, оглядеться по сторонам.
- Ах, неспокойная ты душа, кто же тебя отпустит! Сначала посидим, поедим, поговорим, а потом и гулять пойдешь. Так и быть, пару дней дам тебе осмотреться в Ленинграде. Погуляешь, на Невский сходишь. Но сегодня – нет. Сегодня посиди со мной. Я Хуршеда специально дома оставил, чтобы он мне на кухне помог, будем плов делать. Мы, думаешь, каждый день плов варим, а? Не обижай, а, Камол!
- Да нет, ака-джон, не беспокойтесь, я ведь имел в виду минут двадцать пройтись, не больше, я не хотел вас обидеть, ака-джон.
Саид-ака поворачивает в замке ключ, обитая дерматином высокая дверь со скрипом отворяется, и таджики входят в широкий и уходящий вглубь квартиры коридор питерской коммуналки.
- Хуршед! Эй, Хуршед! Иди сюда!
Из темных глубин коридора (очевидно, там располагается кухня) выныривает тоненькая фигурка шестнадцатилетнего племянника Камола. В правой руке у юноши – кухонный нож. Широко улыбаясь, он подбегает к вошедшим. Дядя и племянник обнимаются. Камол шутливо косится на нож.
- Осторожней с оружием, дружок! Смотрю, ты уже выше меня, Хуршед-джон! Как поживаешь? Отец говорит, ты болел зимой?
Юноша бросает сердитый взгляд на отца.
- Это не я болел, а Джамшед! А со мной все в порядке, дядя! Вы-то как поживаете? Здорово, что приехали к нам! Вам здесь понравится! Классный город!- последние два слова он произносит по-русски.
Саид-ака, ворча себе под нос, удаляется по коридору – мыть руки.
Хуршед, подхватив левой рукой сумку Камола, ведет того в комнату.
- Вот где мы теперь живем, дядя! Смотрите, какая у нас большая комната!
Комната и вправду большая.
«Господская! – продолжает фантазировать на исторические темы Камол. – Что здесь раньше было? Гостиная? Кабинет? Наверное, кабинет. Вдоль тех стен шли до потолка шкафы с книгами. У окна стоял письменный стол. Или – как это называлось? – ах да, бюро! Бюро. А слева… Боже, да это, похоже, ниша от камина. Ну конечно! Хозяин сидел в кресле у камина, читал, думал, может быть, беседовал с другом или с женой… А сейчас здесь ни книжки, голые стены, колченогий стол и четыре лежанки для гастарбайтеров! Куда ты катишься, мир?»
- Мы больше не спим на полу, – тараторит Хуршед. – Теперь у каждого – своя постель! Ваша кровать – та, что окна. Не беспокойтесь, сейчас от окна не дует, совсем не холодно. Кровать-у-окна – самая лучшая. А если летом будут комары, поставим раптор.
- А шкаф-то есть?
- Шкаф есть, в коридоре, мы туда вешаем одежду.
Хуршед запихивает сумку Камола под вышеупомянутую кровать-у-окна и ведет дядю обратно в коридор – показывать шкаф.
Издалека – из кухни – слышится голос Саид-ака. Тот зовет сына. Хуршед убегает, жизнерадостно размахивая ножом.
Камол остается один.
Он присаживается на кровать-у-окна и закрывает глаза.
«Да, жизнь, похоже, переменилась. Сегодня – плов, завтра – Эрмитаж, послезавтра – базар, прилавок и мешки с картошкой. Такова моя селяви. Я в Ленинграде. Вернее даже, в Петербурге! Кошмар кончился. И правда, теперь все будет по-другому. Спасибо Саиду, выручил!».
Камол чувствует, что устал. Возбуждение спало, улетучилось. Ноги отяжелели. Веки отяжелели.
«Да, пришла пора остановиться, - думает Камол. – На всяком пути должны быть стоянки. Привалы. Спасибо Саиду. Днем буду торговать картошкой, а ночью спать в комнате со старинным камином. Славный получится привал. И можно делать вид, что все прекрасно и жизнь удалась».
«Веки смежает Камол, ни на кого не глядит,
Если ж закрыты глаза – мир нам не виден земной».
…
Не знаю, как жизнь, а вот плов удался на славу! Саид-ака счастлив, Хуршед светится как солнышко. Камол с благодарностью глотает горячий промасленный рис, осторожно беря его пальцами с общего блюда. Он тысячу лет не ел плова, почти забыл это ощущение, ведь пища странника – черствая лепешка. Жаль только, выпить не дает Саид-ака, таким стал на старости лет праведным мусульманином.
- Мы не пьем ничего, кроме чая, Камол-джон! – угадав его мысль, говорит старший брат. – Дети иной раз Кока-Колу приносят, так и то их ругаю. Эта дрянь тоже от шайтана, говорю.
Подмигнув сыну, он оглядывается на ведущую в коридор дверь и, понизив голос и слегка подавшись вперед, открывает Камолу страшную тайну:
- Одно плохо в России, скажу тебе, Камол. Правду говорят про русских, пьют они выше всякой меры. Такую напасть послал на них шайтан, несчастный они народ. Вот соседа моего возьми, Серегу. Хороший человек Серега, душевный человек, добрый. К таджикам хорошо относится. К людям хорошо относится. Но – алкаш! Алкаш-малкаш, понимаешь? Каждый день водку пьет, каждый день! И каждый вечер! И каждую ночь! И каждое утро пьет! И не работает, и не ходит никуда, только в магазин за водкой. Не знаю, дома он сейчас или нет. Не заметил, чтобы он выходил. Ты не видел, Хуршед-джон? Выходил на улицу Сергей-ака?
- Нет! – качает головой Хуршед, опустив красивые ресницы и краснея.
- Вот такой у нас сосед Серега, - продолжает грустно Саид-ака. – И пьет, и пьет, и не ест, и не ест, худой, прямо как ты, Камол-джон! Даже картошку-маркошку у меня не берет даром. Хочет, наверно, с голоду умереть. Эх, пропащая душа!
- А жена куда смотрит?
- Нет у него жены, Камол-джон! Какая жена у такого алкаша! Была когда-то, говорит, да ушла, не нужен ей алкаш, стала одна жить. Детей нет. Он ей квартиру оставил, а сам – сюда, в коммуналку, теперь здесь живет. Маленькая комната у него, я не был, но Фарход заходил, маленькая комната, в три раза меньше нашей. Живет один и пьет, и пьет каждый день. Наверно, скоро настанет его смертный час. Пропащая он душа!
- Так на что же он пьет, если не работает? Водка – она ведь тоже денег стоит.
- Не спрашиваю я, откуда деньги берет. Неудобно спрашивать. Может, есть у него какой запас. Да разве в этом дело, Камол? Гибнет русский человек, гибнет на глазах. А нас только Бог защищает, Камол, только Бог. Истинно: спасется воздерживающийся. И ты воздержись, Камол!
- Постараюсь, Саид-ака, постараюсь! А теперь вы отдохните, а мне все-таки позвольте выйти на улицу.
- Да уж иди, не держу тебя, взрослый ты уже. А то поспал бы после еды! Хочешь, Хуршеда возьми, он тебе будет проводником. Покажет тебе наш район.
Солнышко снова сияет:
- Я готов, дядя!
…
После нескольких часов вдохновенного гуляния по центру города Камол с племянником возвращаются домой. Оба рады: Камол – воплощению юношеской мечты, Хуршед – неожиданному нарушению повседневной каторжной рутины. Да и город приветливо распахивается им навстречу, по мере того, как мрачное хмурое утро сменяется светлым гостеприимным днем.
Они уже у дверей своего подъезда. Но тут внимание Камола привлекает вывеска над соседней дверью: БУКИНИСТ.
- Зайдем! – предлагает он племяннику.
Тот пожимает плечами:
- Что такое БУКИНИСТ?
- Магазин старой книги, Хуршед-джон. Тут подешевле можно книгу купить, а то у вас читать нечего.
- Дядя! Можно совсем без денег книгу найти. У дяди Сергея попросите, он обязательно даст. У него знаете сколько книг? Я столько в жизни не видел!
- А отец говорит, маленькая у него комната.
- Комната маленькая, а книги слева и справа, и на полу, и до потолка. Он так живет среди книг и все время читает, читает, читает….
- А отец твой говорил, что этот Сергей только пьет, и пьет, и пьет.
- Ну,пьет, - смущается Хуршед. - И читает, читает…
Они входят в магазин. И вдруг Хуршед толкает Камола в бок:
- Так вот же он, наш Сергей-ака! Здравствуйте, дядя Сергей!
Камол заинтригованно поднимает глаза и видит перед собой действительно очень худого, сутулого человека с лысым черепом, острым носом, впалыми небритыми щеками и тусклыми глазами. Оглянувшись на призыв, Сергей отвечает не сразу – но пока непонятно, то ли он не сразу узнал Хуршеда, то ли погружен в свои мысли, то ли – может быть – пьян…
- А, здравствуй, дорогой! – хрипло произносит он, наконец. Потом, обернувшись к дородной, хорошо одетой пожилой женщине за кассой, прощается с ней и обещает зайти на днях.
- Всегда вам рады, любезный Сергей Николаевич! – говорит эта дама и мило улыбается.
- Дядя Сергей, это мой дядя Камол! Он только что приехал из Худжанда! Будет у нас жить! И работать будет с нами! – восторженно говорит Хуршед.
- Камол? Кемаль! Вы должно быть – само совершенство. Очень приятно. Сергей. – Они обмениваются крепкими рукопожатиями. – А сюда, в «Букинист», какими судьбами? Любите книги? – и переводит сам себя на фарси: - Китаб дуст дарид?
- Люблю, Сергей Николаевич, представьте себе! – Камол озадачен: откуда этот человек знает фарси (хотя и несколько «акает» по сравнению с таджикским произношением).
- Что ж представлять! Это славно! Будет нам с вами о чем поговорить! А то молодежь ваша не слишком книжки жалует, – продолжает книгочей как ни в чем не бывало. Он явно обрадован появлению Камола.
Стоя с ним рядом, Камол видит, что его визави абсолютно трезв. «Странно! – думает он, усмехаясь. – Что за наговоры? Алкаш-малкаш… «Аскет-маскет» лучше сказал бы Саид!»
- Дядя Сергей, дядя Сергей! Скажите ему, что вы будете ему книги давать, пусть зря не тратит деньги, деньги на другое нужны! – юный Хуршед беспокоится о своем. Наверно, Саид-ака отсылает все заработанное жене или копит на свадьбу, держит сыновей в черном теле.
- О чем разговор, Хуршед-джан! Моя библиотека в вашем распоряжении, дорогой Кемаль! Вы домой?
Камол кивает. Они покидают книжный магазин и поднимаются наверх.
«Ни сказочного древа, ни рая не хотим…
Мир сплетней одурачен, и слух о нас – нелеп!»
…
Поздним вечером того же дня, вдоволь наговорившись с Фарходом, Джамшедом и другими земляками и родственниками, набежавшими по случаю его приезда, Камол стучится в дверь Сергея Николаевича. И, не дождавшись ответа (хотя ему кажется, что он слышит слабый голос), толкает дверь и оказывается в комнате, заставленной книгами, каморке, заставленной книгами, камере, заставленной книгами, келье, заставленной книгами, пещере, заставленной книгами, оказывается среди книг. На низенькой тахте, среди книг, сидит по-турецки Сергей Николаевич в потрепанном синем чапане, перед ним, на стопке толстых книг (словарей? энциклопедий?) - видавший виды ноутбук, справа от него, зажатая книгами – початая, точнее, почти пустая, бутылка водки, слева, на книгах – полная окурков пепельница. Дым уходит в форточку, но все равно так накурено, что Камол кашляет. Кашель его отрывает Сергея Николаевича от работы, и он поднимает на Камола напряженный – и совершенно трезвый! – взгляд.
Проходит несколько мгновений, прежде чем Сергей Николаевич узнает своего давешнего знакомца:
- А! Кемаль! Проходи! Проходи, друг!
Камол потрясенно озирается по сторонам. Разглядывает корешки книг. Почти все книги в этой комнате написаны на арабице. Камол учил арабицу, у него было несколько персидских книг, и он старается почаще читать, но, честно говоря, к стыду своему, малодушно предпочитает старый алфавит: быстрее читаешь и лучше схватываешь. Но здесь! Русский! Алкаш! И читает по-арабски! Или по-персидски? Пишет по-арабски! (Камол успел краем глаза заметить текст на экране компьютера) Нет, невозможно в это поверить!
- Сколько книг, Сергей Николаевич! Вот это да! Нигде такого не видел!
- Садись на тот стул, Кемаль, а книги скинь на пол!
- Вы мусульманин, Сергей Николаевич?
- А что, похож? – Сергей Николаевич проводит ладонью по лысому черепу.
- Не очень. Но не пойму…. Почему? Как?
- Все очень просто, дорогой Кемаль. Я – востоковед.
- И Коран читаете?
- И Коран.
- И хадисы читаете?
- И хадисы.
- И философские книги?
- А то как же без них?
- И стихи суфийские?
- И стихи. Вижу, тебя этот удивляет, Кемаль из Худжанда?
- Удивляет, Сергей Николаевич.
- Не удивляйся, а через час заходи, я статью добью, тогда и поговорим. Идет?
…
- Ты чего к нему ходил? – сердито спрашивает Саид-ака. – Водки хотел? Не смей пить, а то живо назад отправлю, в Таджикистан!
- Что же вы не сказали, ака-джон, что Сергей Николаевич – человек пера, ученый, востоковед, иранист, арабист! – кипятится Камол.
- Какой арабист-марабист! – смеется Саид-ака, меняя гнев на милость. – Суфий он, суфий! И такой же алкаш, как все вы, суфии. И такой же отшельник, не от мира сего! Не хотел я тебя пускать к нему, да ты сам дорогу нашел. Что ж, чему быть, того не миновать, такова, видно, воля Божья, что вас, суфиев, друг к другу судьба прибивает. Находите вы друг друга, божьи люди. «Люди пера»! Сказал же! А красиво сказал… Эх, Камол, Камол! Бог с тобой! Читай свои книжки, разговаривай с умным человеком… Не встану я между вами! Только смотри у меня, на базар будешь ходить, как все. И пей поменьше. Ты так, как Серега, не сможешь. А мне осенью Фархода надо женить… Деньги нужны.
Саид-ака задумывается. Тень пробегает по его лицу, и он говорит:
- Погоди-ка!
Через десять минут возвращается из кухни с миской горячего плова.
- Это – Сереге! Чтобы с голоду умер такой ученый человек? Нельзя! Надо закусывать.
Последние два слова он произносит по-русски.
«Наставник подлинный не тот, кто скажет:
«Воздержись, Камол, от пьянства!»
Коль истинный наставник ты – от воздержанья прикажи отречься»
Примечания.
1)В рассказе использованы стихи суфийского поэта Камола Худжанди (14 в.) в переводах В. Звягинцевой, А. Адалис, В. Потаповой.
2) Таджики - герои рассказа - носят "значащие" имена: Саид - счастливый, Камол - совершенство, Хуршед - солнце.