КОНСЕРВАТОРИАНЦЫ (продолжение "МАРКИЗИАНЦЫ")
- Ну и как там наша богема поживает?! Голодует?! - приветственно кричит Санчо переступая порог и, игнорируя протянутую руку, сразу развёртывается задом, дабы я помог ему стянуть школьной снедью затаренный рюкзак.
- Пребывает в творческом томлении.
- Всё ясно. Опять меня "лечить" думаешь!? Я, мол, надеюсь стать известным писакой, печататься, получать денежку за свои окололитературные опусы и прочее бла-бла-бла! А сам в результате где пасёшься? - на "Прозе.ру"?! Сайте для непрофессионалов?! Подростков, пенсионеров и домохозяек, или тех, которые после работы, а то и во время оной что-то такое пописывают от души и тут же это дело выкладывают в интернет - для общения и не более того?! Для таких же как они - имя которым Никто и звать которых Никак?! Или я ошибаюсь? Тогда опровергай!
- Будучи человеком современным и здравомыслящим, совершенно не верю ни в будущие гонорары певцов с проданных альбомов, ни в гонорары пишущей братии с проданных книг, поскольку и музыка и тексты давно и надёжно сели в интернет. "Всё возвращается на круги своя" - и артист, спев ли вживую, проделав ли свои развесёлые па, не устыдится пройтись с шапкой по кругу по окончании представления. Безусловно, найдутся любители покуражиться над ним и порезонёрствовать, а то и побросать в артиста виртуальными помидорами. Явление обычное...
- Эх! Слушаю я вот тебя... Тщеславия, конечно, Монблан!.. Но ты пойми, дурачок: ведь у каждого из вас, наполеонов от литературы, такая ситуация. Каждый мнит себя гением, но только пока непризнанным, завистниками и интригами сильно подзатёртым. И я понимаю, что без этой веры вам нельзя! Но вот что меня интересует: ты со своей писанины хоть что-нибудь собираешь, кроме радости от вида растущей цифирки читателей за день? С чем бы это сравнить-то?.. Знаешь, как называется тот, кто получает удовольствие без секса? Ладно, не буду обижать. А по мне, так любой мониторомарака, гребущий монету с (по твоему мнению) белиберды, есть настоящий мастер и профессионал. А ты - ноль! Высокая литература, сидящая на сухарях! Не согласен? Ну и кто, скажите, после этого полный идиот, сбежавший из "жёлтого дома" - ты или я?! Ох, богема, богема! Тащи!
- Что там?
- Смотри сам!
- Это с чем? - спрашиваю я, вытягивая из распяченного на стуле рюкзака трёхлитровую белого пластика флягу, залитую до краёв какой-то зеленовато-мутной жижей.
- Первое (ты ж сам себе не готовишь)! Рассольничек! Тёплый ещё... А вот в этой посудине (на два литра, кажется) - гречка с клёцками. А вот в этой - ага! - салат. Да не нюхай, не нюхай - всё свежее! И наконец, - Санчо подымает пакет, - хлеба на неделю. Знаешь, под каким псевдонимом ты в моём коллективе проходишь? Бабулька-соседка с маленькой пенсией, которой ей на еду не хватает. А что ты хочешь? - если б в столовке нашей узнали, что всё это я, словно отмороженный на всю голову, таскаю здоровому лбу-писаке через всю Москву, думаешь, расщедрились бы?
- Сомневаюсь.
- И правильно делаешь!
- Они, что, всё это с тарелок сваливали? - интересуюсь я, поморщившись.
- Ха! - стал бы я тогда тащиться под грузом, зная твою-то брезгливость! Да у них столько всего в чанах остаётся! - тот прогуляет, та заболеет, этому не захотелось на обед идти... А куда добро девать? Либо сливай на помойку, либо вот таким старушенциям раздаривай. Ну, ты доволен? Ладно, не отвечай - по роже ж всё видать! Эх, жалко мне вас, задохликов гуманитарных: к жизни совершенно не приспособлены, работать не умеете, здоровьишком слабы... Зато ухо плющить и языком болтать во все стороны - тут вы мастера!
- Я работаю...
- Ха! - мне бы так работать! С дивана на кухню и снова на диван?! Или в ванну - отмокать?! Взгляните-ка на него: раз в день к монитору кинется, строчки две добавит, слово лишнее уберёт, брюхо почешет и с довольной рожей опять на диван! А каков результат? Что имеем на выходе? Вот упёртости - этого в тебе на десятерых - до последнего сидишь на колоколенке! И пыхтит, типа, он талантище, корифей! Да кто, кроме тебя, знает, что ты - корифей? "Их бин больной" - вот в это я верю! Бездельник и бич - тоже верю! А он: "Корифей"! Ой, не могу!..
- Я работаю, и когда-нибудь...
- Ну что ты всё прикрываешься красивыми словесами: "...да когда-нибудь, да через пятьсот лет - ля-ля-ля - меня оценят"? Да кто о тебе вспомнит через пятьсот-то лет? А я вот что тебе скажу: отправляйся-ка ты, милок, на стройку - поконкурируй там с таджиками, а как денег заработаешь - не жмись - брось их все на памятник. И (заметь!) не себе (это очень мелко и пошло!), а на памятник всем вам, непризнанным гениям, имя которым - Легион. Ну-ну, не плачь! - разве ж я что-то не то сказал? Разве ж ты у нас не принципиальный любитель? Это ведь я - ландскнехт, горбачусь за деньги, а ты же у нас бесплатник. Бес-плат-ник! Ну так как - готов? В смысле - насчёт памятника? Договорились? А назовём его так: "Памятник неизвестному писателю России". Красиво звучит? А главное - гордо! Так и вижу его - огромный тысячетонный факел из исписанных листов и тетрадей - вроде Вечного огня! Как тебе? Кстати, на завтра ничего не планируй - мы давно с тобой на "Марке" не были...
- Врёшь ты всё, полишинель проклятый! - кричу я, смахивая слезу, - нету у меня твоей поганой привычки - брюхо чесать. А если в чём другом и не врёшь, так знай, что не желаю я слышать такую правду! А насчёт завтрашнего выхода... у меня к тебе контрпредложение.
- И куда это?
- В Консерваторию, на вечер симфонической музыки. Не подымай бровь! Концерт для фортепьяно с оркестром, и вдобавок будет секстет (весьма освежающий и абсолютно нравственный!) и квинтет.
- Оп-па! Поздравляю! Я, к примеру, в жизни такие заведения не посещал и такие штуки не слушал!
- Есть возможность наверстать! Получишь удовольствие, заодно приобщишься к прекрасному...
- Так туда, наверное... это...
- Что?
- ...наряжаться придётся?
- Достаточно подобрать что-нибудь поприличнее...
- То есть это как?
- Костюм, галстук (если не научился завязывать - я помогу). Можно джинсы с рубашкой под джемпер, но ни в коем случае не спортивную куртку. Да! - и подворотничок на воротничок совсем не обязательно нашивать...
Тут я обязан пояснить, что наши с ним в последнее время постоянные еженедельные выходы на "Марк" за разной полезной ерундой, включая и охапки галстуков ("А я тебя предупреждал, что это затягивает!" - частенько кричал мой проводник, похлопывая меня по спине и плечам с силой выбивальщика пыли из тряпичного манекена) прервались исключительно из-за слабости моего организма, умудряющегося подхватывать простуду буквально на пустом месте, и потом тяжко и долго, с температурой и кашлем выбаливать...
По предуговорённости встретились очень стандартно - в метро, в центре зала, и никто не опоздал. Располневший за зиму торс Санчо был убран в чёрное однобортное полупальто со светлой прострочкой по канту - довольно франтоватое, драповое, с неудачно подобранным кровавым шарфом ("Только за пять!").
- Кого дают? - спросил он.
- Рахманинова, Бартока, Брамса. Тебе что-нибудь говорят эти имена?
- А-а-а... Так... Все разговоры - потом! Ну что, пошли?!
- Прошу!
В вестибюле, сдав полупальто в гардероб и, таким образом, оставшись в редком своём праздничном обличье, Санчо долго вертелся пред зеркалом, напряжённо выпячивая не до конца выбритый подбородок, теребя узел светлого с серебристым отливом галстука... - наконец поёжился, удовлетворённо покашлял, сдунул невидимую пылинку с железной печатки на пальце и по-военному лихо ко мне развернулся.
- Не понимаю, отчего такая ситуация: ты стройный, изящный, даже где-то не совсем лысый дон, а я толстею день ото дня, особенно в праздники!? Что за профессион де фуа? Смеёшься?..
- Видишь ли, Санчо...
- Только не надо околичностей! Вот он я - весь перед тобой! Говори строго по делу: как?
Наряд его был сплошная эклектика: чёрные ботинки, добротные, чёрные, в стрелку глаженые брюки, также чёрный пятнадцатилетней моды пиджак не одного набора с брюками, который он поминутно то расстёгивал напрочь, то застёгивал исключительно на верхнюю пуговицу, галстук с никелированной заколкой, серый, в искру, под стать галстуку, жилет. Совсем плохо обстояло дело с рубашкой - с запонками напоказ и кошмарной потёртости воротничком. И парфюм подкачал - сильный и удушливо-женский.
- Рубашку...
- Что?
- Тебе следовало бы сменить рубашку...
- И всё?! А как с остальным?
- У-у-у... Более-менее.
- Учись! И знаешь, во сколько мне вся эта красота обошлась? Галстук - червонец, рубашка - червонец... Да я понял, понял насчёт рубашки и где её место, но сейчас же поздно кукарекать... Заколка - тридцатка, запонки - тридцатка, брюки - сто, пиджак - сто, жилет - полста, пальто - восемьдесят, шарф - ну ты знаешь почём брал. А ещё у меня вот что есть, - и почти что с млеющим стоном развратника вынул и раскрыл часы. - Карманные, генеральские, с цепочкой! Полчаса со стариком торговался - вдвое цену сбил. Чуешь экономию!?
- А ботинки?
- Из магазина, вестимо. Отдал треть зарплаты... Всё! Не сыпь мне соль на рану! Ни слова больше! - иначе не сдержусь! - тут Санчо всхлипнул и какой-то павлиньей развалкой, прежде за ним не водившейся, устремился по лестнице на самый верх.
На месте Санчо осторожно выудил из недр пиджака свой новый гаджет, приобретённый, как пояснил, по случаю в скупке, "пофоткал", но скоро устал, и, убрав гаджет, вытянулся в кресле в удобной позе пациента стоматологической клиники и попытался заснуть, и даже всхрапнул раза два, но был растолкнут сидящими сзади. Пошарив взглядом по залу, объявил, что наметил для нас удачные места в партере ("Только не сейчас! - зашипел я. - Имей совесть - дождись антракта!").
Во втором отделении юная пианистка с армянским профилем и фамилией, именем Соня, лихо исполнила недолгую, совершенно не авангардную пьеску, за что сорвала вполне доброжелательные аплодисменты, откланялась и готова была удалиться, но дремавший доселе теперь уже в середине партера Санчо вдруг взбодрился, вскочил, забил ладонью об ладонь и прокричал своим оттренерованным на школьниках баритоном: "Браво, Соня! Браво! Бра-во!"
- Неужели настолько проняла тебя классика?
- Суть не в том, чудак, ты, человек! В первом отделении, я заприметил, уже орали "Бра-во!" какие-то старики - да какими слабыми голосками выводили - тьфу, до противности! - так почему бы и мне сейчас глотку не подрать? Что - скажешь, плохо получилось?
- Что ты! - никакого сравнения!
- То-то! Что же до юной исполнительницы...
- О ней у нас разговора не было!
- Ну да, ну да... Так вот... - тут Санчо вздохнул, и далее почесал скороговоркой. - Это вы, интеллигенция, вздыхаете по молоденьким девочкам - и попусту, так - из-за стекла, а мы, профессионалы, на них смотреть не можем! Вот они где у мне все стоят! Сплошное однообразие, как икра для рыбаря в путину. Все эти маты, маты в конце четверти! Да, да - двоечницы, хулиганки, прогульщицы... Как одна просят, чтобы я натянул хотя бы на троечку.
- И ты...
- Удивляюсь, насколько же ты ещё наивен, мой друг! Ну ты что - меня не знаешь? Я тебе, понимаешь, заливаю - а ты мне веришь! И да ещё в таком подсудном, нехорошо пахнущем деле! Я что - себе враг?
- Нет, конечно! Более того, я знаю тебя как человека отчасти и трусоватого.
- Да, я не отказываюсь! Мой удел - лишь вдовушки за сорок, вот кто готов носить меня на руках, к тому же безопаснее - они меня точно под шконки под нажимом родителей не отправят. И тебе того же советую. Под мышкой у вдовушки ты будешь как сыр в масле... Как - не хочешь!? Конечно, для тебя, "эмбрика", они сущие старухи, но они-то себя таковыми не считают! В душе они юные красотки с нерастраченной любовной энергией - поверь мне, цинику и где-то моралисту! Ну так как? Молчишь? Всё озабоченно ищешь свою Дульсинею?
По окончании вечера у лестницы Санчо столкнулся с недавно подбодренной им пианисткой, отчего та чуть не упала, не растерявшись тут же подхватил её и рассыпался в комплиментах ("Ба! - да это знак!"), объявил себя её поклонником, уточнив, что это именно он выкривал в зале её имя. Соня жиденько улыбнулась, промямлила: "Так это были Вы?"
- Да-с... Учитесь? - наступал Санчо.
- Как Вы догадались? Четвёртый курс.
- Дембель, в смысле?
- Что, простите?..
- Сто дней до приказа?
- Мой друг, - встрял я в их беседу добровольным переводчиком, - интересуется, не заканчиваете ли Вы уже своё обучение...
- Да. Заканчиваю. Это был мой фактически экзамен.
- Ага... - Санчо не улыбался - склабился, кидая голову от плеча к плечу живым метрономом. - И я, бывала-ча, в тайге торил тропу по стланнику...
- Что, простите?..
- Он благодарит Вас за превосходнейшее исполнение и желает всего наилучшего!
С этими словами я утянул от Сони упирающегося Санчо, по пути объясняя ему что он не так сказал.
- ...а от твоего парфюма люди так просто шарахаются!
- Ох, богема, богема! Жизни вы не нюхали - вот что я тебе скажу!
- А ты - нюхал?
- Я!? - аж полными ноздрями забирал! А началось оно с армии.
- Пожалуйста, не порть мне вечер - оставь свои армейские истории на потом!
- Да ты послушай сначала, чудак-человек, о чём я сообщить-то хочу! Забросили, значит, нас, солобонышей, на Землю Франца-Иосифа...
- Так ты, что ж, на Земле Франца-Иосифа побывал?
- И не только! На Новую Землю ещё бросали. А самая южная точка у нас была - Воркута. Да - представь себе! Я когда про Воркуту чего-нибудь брякну, мне сразу: "Ты чего - сидел?" "Если бы! - говорю. - Служил!" "Зеков, стало быть, сторожил?" "А никого я там не сторожил, - говорю. - Секретными программами занимались. А какими - сами понимать должны." Такая вот была песня. И женского полу на сотни километров - ни единой юбки! Ребята как медведя белого засекут, так наперебой к перископу кидаются, определяют: медведица он али медведь. Друг дружку от перископа, мягко говоря, оттирают - и вдруг самый наш острозоркий как гаркнет: "Да какая она медведица, когда шары под ногами катаются! Медведь он самый настоящий. Не кастрированный!" Разочарованию, понятно, нету предела! А вот сейчас подумаешь - ну чего такого возбуждающего мечтали мы у той медведицы подсмотреть?.. Но это всё лирика. Подожжи-подожжи! Не перебивай, иначе мысль потеряю! Забросили, значит, нас, солобонышей, на Землю Франца-Иосифа. И первую боевую задачу, какую мы там на троих получили, я на всю жизнь запомнил. Называлась она - очищение места опорожнения части. Вот картина для художника: пещера из говна, и я - с кайлом, в противогазе. Трое суток, безвылазно! А на улице минус пятьдесят, между прочим! Так вот я настоящую романтику Севера сразу по самые ноздри вдохнул и полной горшнёй похлебал, а он мне тут про не тот парфюм заливает!..
- А на Кавказе ты очутился, оттого что романтики не хватило?
- А что - на Кавказе?!.. Туда я вполне зрелым мужиком вербонулся. По собственному хотению. Дурак-то не сам идёт - судьба ведёт! Думал - медальку получу. А то и орден! Генерал обещал! Эх, вороги одолели! А главными нашими ворогами были тогда вши, водка, разгильдяйство и сон на посту. Ну и ночные обстрелы, вестимо - если мы днём грузовик местного бая, помидорами набитый, не пропустим. А провозить по инструкции через наш блок-пост разрешалось только военные грузы. Но баю-то это дело не объяснишь... Так чем, говоришь, тебе мой парфюм не по носу пришёлся?
- Сказал бы я, но... Тебе это дело - как тому баю...
- В смысле?
- Не объяснишь...
Обратный путь он шёл понурым, разорялся о впустую потраченном времени, жаловался на странную лёгкость, образовавшуюся во всём организме, будто надкрылья ему подрезали, и лишь в метро вспомнил, чего нехватка - рюкзака за плечами нет!
Расстались мы сухо...
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ (http://www.proza.ru/2011/02/14/938))