Лидия не любила летнюю сессию. Весна ударяла в студенческие головы, как в колокол, наполняла одним лирическим звоном. В мае начинались досрочные сдачи, деканат дергал, приходилось задерживаться или приходить в свободные дни. Она уже взяла зачетки и ведомость, когда увидела в приоткрытую дверь Бориса. По-глупому присела обратно. Думала, уехал навсегда…А раз вернулся…. Может, хватит уже в прятки после сорока?
Впервые Бориса она увидела тоже в мае. Заглянула к Марк Санычу случайно. «Вот, Лидочка, познакомьтесь – Борис, сын товарища моего, хороший парень. Ему для защиты нужен преподавательский стаж. Возьмем? Кстати, не-же-нат». Cо значением растянул последнее слово. Борис пожал руку, сел, но продолжал улыбаться. За плечами у Лидии был непутевый студенческий брак и понимание, что в двадцать восемь одиночество – не наказание, а свобода. Она и по натуре не была дичью, сама привыкла выбирать. Так что все эти улыбочки… Но когда на занятия в сентябре Борис пришел с обручальным кольцом, это задело. Она не удержалась, спросила у Марка.
- Да, только женился, 31 августа. Родители приезжали, старые друзья - такое богатство…
- А что невеста?
- Приятная девочка, очень. Родители то ли родственники дальние, то ли давние друзья.
- Родственный сговор?
- Ну, если и был, то отчасти, Лидочка. И потом я Вам скажу – неплохо, когда у супругов много общего.
Это «много общего» нарисовало жену Бориса похожей на него – статной, улыбчивой, черноглазой. Увидела Соню Лидия года через три на юбилейном вечере. Борис опоздал на торжественную часть, стоял в проходе, держал ее за руку повыше локтя, высматривал места. «Плохая интуиция – подумала Лидия – не такой представляла». Ей понравилось Сонино платье – по размеру, но не слишком облегающее, из хорошего магазина. Но было в его простоте что-то не созвучное торжеству. Недоставало чего-то - платка, украшения. И в самой - изюминки какой-то. Крючка, на котором он сидит. Лидия знала этот тип стерильных девочек. В институте они, как масло с водой, не смешивались с остальными. Не ввязывались в конфликты, не заводили дружб. Носили светлые пальто и замшевую обувь. Когда у них, приезжих, и в пир и в мир и в добрые люди были немаркие и ноские серенькие, черненькие. Украшенные платочками. Лидия думала иногда – непрактичность или высокомерие? Почему-то в этой отдельности ей мерещился вызов. Потом убедилась, что все не так. Просто им не было нужды в новых отношениях - у них были свои компании, дворовые, школьные. И проверку на вшивость они, как ни странно, выдерживали. Странно, потому что поступали по совести, а не по дружбе. «И все-таки бледненькая для такого парня, - улыбнулась Лидия - не удержит, если кто дернет. Да и держать не станет». На банкете спросила с интересом:
- А Вы чем занимаетесь, Софья?
Соня взглянула на Бориса. И Лидия поняла. Хрупкость ее и есть та игла, что прошила его когда-то. Насквозь.
- Соня занимается нашим домом и ребенком. Как когда-то моя мама. Вот такие правила у нас в семье.
Он мог бы сказать, что это вынужденно, что у них нет бабушек-дедушек. Но почему-то ответил резко. Что-то увидел в ее лице – улыбку, движение бровей. Лидия знала, что Борис дорожил их дружбой, но взял и провел черту. Его семья – это его семья.
***
Она догнала Бориса на лестнице, позвала. Он не узнал по голосу, оглянулся неохотно, потом обрадовался. Изменился, отметила Лидия, похудел. И в волосах соли и перца почти поровну. Она спросила, как отец, вышли на улицу. Борис достал брелок.
- Вы никогда не предлагаете подвезти, чтобы я не пригласила на кофе?
Борис рассмеялся. Действительно, никогда не предлагал. Они садились рядом на заседании кафедры, вместе выходили, но подвозил всегда кто-нибудь другой.
Ехать было недолго, Борис ехал уверенно, быстро. Экономит время, чтобы зайти? Стала лихорадочно вспоминать, убрала ли в спальне утренний беспорядок. Причем тут спальня, одернула себя, кофе пьют в гостиной. Борис припарковался точно напротив подъезда, открыл дверцу, протянул руку.
- Ну, так как насчет кофе, Борис?
- Спасибо, Лида. Дома не обедают без меня.
Борис подождал, пока она подойдет к подъезду. Разминулись, Лида…Ничего тут поделать нельзя. А день такой паршивый. Утром полез в ящик за ключами, увидел пачку квитанций, счета за телефон. Она все-таки звонила! Сима, Сима, видишь оттуда? Что мне делать, скажи? И вдруг запер машину и окликнул.
Они сидели и говорили на когда-то запретную тему. Борис сказал «ты» и у нее заныло внутри. Что ж так поздно!
- Лида, всё не так. Наши семьи дружат, не знаю сколько – в нескольких поколениях. И Соню я знаю с детства, но родители не решали ничего. Я сам. Мы шутим, правда, что я - подкаблучник, потому что «женись!» сказала она. Но, конечно же, решил я.
- Сонечка…Запутала всех, себя, этого парня… Тебя отняла… У кого-то.
- Да нет. Не у кого было отнимать, наоборот, была пустота. Я думал, всё, потерял чувствительность, никогда не женюсь. Понимаешь, я замечал женщин, знакомился, привязывался, но неизбежно наступал момент, когда понимал – не моё. Поступок, слово какое-то, и – не моё! Это, знаешь, как с завязанными глазами идти на голос. Срываешь повязку и… не то.
- А Соня?..Твоё?
- На Соню сам я никогда не посмотрел бы как на жену. Мы шутили в Одессе на эту тему, потому что это было смешно. Встреться мы взрослыми, кто знает... Но мы встретились детьми, и для меня она осталась за каким-то барьером, кем-то навеки младшим. Я был эгоистом в детстве. Родственники любили спрашивать: «Боря, хочешь братика или сестричку?» Я всегда давал твердый ответ – нет! И хотя у родителей не получилось по другой причине, ссылались всегда на меня – Боря не хочет. И вот послушание - возиться с Соней. Я-то понимал, что мы – просто соседские дети, а она считала, что и моя бабушка, и тетя, и я – ее семья. Я маялся в няньках, и надоела! говорил, а она все равно тянулась ко мне. То, что она не ябедничает, не обижается, меня страшно подкупало. Почему-то не приходило в голову, что Соня растет с братом, думал, такой характер. Дома в Москве я вдруг заскучал. Двоюродные братья на семейных посиделках поддразнивали, они всегда были заодно, и я думал, если б такая сестра – послушная, смышленая, я б и согласился. Знаешь, мы не виделись почти двадцать лет, изменились, но я взял ее за руку и узнал – Соня. Когда она рассказала про этого…Марека, я отчего-то подумал - что, если вдруг… Как сглазил.
- Ты придумываешь. Скажи лучше…Разве можно взять и полюбить? Как прививку сделать. Даже приматы выбирают самку, влюбляются, ревнуют. Ведь это - химия, Боря.
- Приматы? Ну, приматом я был. Две стройные ноги и все, что к ним прилагается, меня волновали. Каждый день я говорил себе – иди, расстегни эти несчастные четыре пуговицы, эта маленькая самка – твоя. Хотела быть женой, пусть становится. А когда пришел, Соня так сжалась вся…И я озверел. Впервые в жизни. Она заплакала, потому что свой страх доверила мне... А я…Я не хотел быть папой, братом. Во мне столько смешалось тогда - и сострадание, и злость, и желание...И как рвануло. В общем, настоящая вышла химия...
- Ты озверел, потому что чувствовал, что неправ. Что не имел прав. Надо было помочь ей, разобраться и отпустить. «Женись!» – это была глупость. Она пожалела. А ты застрял в этом… гумбертианстве. С мальчишкой она набила бы шишек, но росла бы, взрослела. А ты тормозил ее, чтоб так и смотрела зачарованно, раскрыв рот. Ты живешь не свою жизнь, Борис.
*******************************
- Боря, почему так поздно, что-то случилось? Я покормила Соню.
- Но чай я не пила! – прибежала из своей комнаты Борисовна.
- Родная дочь! – Борис благодарно запустил пальцы в темно-русые кудри.
Соня ждала с тарелкой у плиты.
- Почему ты не позвонил?
- Да как-то… Коллегу подвез, выпил чашку кофе. Собственно, вы знакомы. Лидия, помнишь?
Борис сел за стол.
- Соня, если б я сказал, что ухожу, что бы ты сделала?
Нет, нет! Разве не говорил он – никого роднее меня у тебя нет.
Соня села на край стула, поставила перед собой пустую тарелку. Борис что-то говорил: «я должен исправить…тебя тянет…не будет конца…»
- Если ты скажешь, я соберу вещи и уйду. Прямо сейчас.
Так что же должна сделать жена?.. Швырнуть тарелкой об пол, закричать: «Ах, значит, есть куда?!!» Или упасть в ноги, завыть?.. Я не умею… Голова стала расти, выросла, как у Шалтая-Болтая. Огромная, тяжелая и пустая. И перестала что-либо понимать.
- Я пойду, Сонечка покормит тебя.
Соня опиралась о стол и не могла встать. Борис, наконец, посмотрел на нее.
- Что? Нехорошо? Я сейчас, подожди.
- Не трогай меня.
- А что, вы еще не поели? Я пришла чай пить.
Сонечка растерянно остановилась на пороге.
- У мамы что-то потеря сил. Сделай чаю сладкого, принеси в спальню. Я уложу ее, так будет лучше.
В постели Соня пыталась отвернуться, закрывала глаза.
- Посмотри на меня. Что, испугалась? А звонить не боялась? Сказал же тебе – не звони!!!
Соне захотелось ударить его. Так, чтоб заболела ладонь. Но не было сил.
Борис подложил еще подушку, взял у дочери чашку.
- Пей, а то напою чем покрепче. А ты, Борисовна, не стой, не взирай, как прокуратор Иудеи, принеси телефон, мне позвонить надо.
- Марк Саныч, это Борис. Да, сходил. Хорошо приняли, спасибо. Но я подумал... Не буду я брать часы. Мои годы, конечно, но... Проекты намечаются с исторической родиной, отлучаться придется. А учебный процесс – такое дело… Не хочу подвести. Да, непременно. И Соня Вам передает. Ну, младшую надо видеть, слова бессильны. Что, жених? Уже первокурсник? Да мы за хорошего человека хоть завтра! Да, в субботу, как договаривались, будем ждать.
Борис дал отбой, забрал у Сони чашку.
- Ну, что вы смотрите? Гости будут в субботу. Марк внука хочет привести. Говорит, хороший мальчик. Твою судьбу, Борисовна, я сам решу. Ничего, стерпится-слюбится. Вон у мамы спроси. Правда, Софья Георгиевна?
Соня смотрела на него молча. Потом взглянула на дочь.
- У папы – деменция, - сказала громким шепотом. - Покорми, а то забудет, что не обедал. Я посплю.
И укрылась с головой.
Дневник. Вырванные страницы.