Эпиграф:
«И на огород надо и помянуть надо и в храм надо. Так вся жизнь пройдет».
Старушка в автобусе.
Наша переписка началась с сущего пустяка.
Ее звали – София, и первые письма были полны обаяния ума и такта. Она писала о погоде так, как пишут о сокровенном. О прочитанных книгах с точностью хирурга. А о медицине с мудростью Льва Толстого. Ее кот по фамилии Муркин стал моим любимым литературным героем. Я интересовался его похождениями, справлялся о здоровье и получал в ответ веселые и искренние отчеты. Тут очень важна интонация, которая безупречно прочитывается в чередовании слов. Можно «мама» написать двумя способами: в одном будет ненависть, а в другом любовь. При одинаковом количестве букв.
Мне казалось, этому празднику не будет конца.
Но где-то через месяц-полтора, в письмах, получаемых с той же частотой, стали появляться некоторые детали. Загородный трехэтажный дом, частная конюшня, «Морган» ручной сборки и другие атрибуты жизни богатой и беспечной. Воспринимая это как шутку и поэтическую вольность, я отвечал в том же ключе, надеясь на взаимную улыбку. Дальше детали стали обретать болезненную четкость. Уволенная за воровство прислуга (пропало кольцо с аметистом), поездка на Ибицу с номером рейса и посадочного места, чуть ли не пароли швейцарских счетов. Клички тибетских мастиффов, охраняющих поместье. Да еще какое-то тирамису на десерт.
В следующем письме, уволенная горничная, вдруг, оказывалась с утра на рабочем месте и помогала хозяйке одеваться. А в следующем, мастиффы превращались в двух немецких овчарок и одну чау-чау. Я, начинавший потихоньку влюбляться в созданный образ, испытывал пугливое раздражение и пытался поймать Софи на мелочах. Спрашивал имена лошадей, и каждый раз получал новые. Создавалось впечатление, что конюшня насчитывает не один десяток голов. Ее повседневный быт становился все противоречивее, то она, девушка, закончившая престижный столичный вуз, работала в сфере медицинских услуг, то владела ай-ти компанией, раньше других поняв перспективу.
Шутки-шутками, но как человек, ежедневно сталкивающийся с родной действительностью, я насторожился. Точность описания всех перипетий миллионерской жизни отдавала хорошим знанием глянца. Человек, живущий в таком комфорте, не придает большого значения повседневным мелочам и окружающей роскоши, скорее он склонен их скрывать. По крайней мере, мне так казалось. И, я думал, олигархини не переписываются с незнакомцами.
Между тем, количество нежных любовных слов росло как лавина. Мы уже называли друг друга «зайчиком» и «котенком» и планировали совместное будущее, в котором мне отводилась приятная и влиятельная роль. Стараясь соответствовать взятой в переписке интонации, я тщательно выписывал будущее, вдаваясь в подробности. Находил и внимательно изучал статьи о верховой езде и гольфе, чувствуя себя при этом если и не полным дураком, то, как минимум, наивным мечтателем. Но утешал себя тем, что это, в некоторой степени, игра и нам никогда не суждено увидеться.
Письма же моей респондентки, с каждым разом становились все более похожи на статьи для журнала о стандартах богатства. В них проглядывало болезненное напряжение гладкой лжи. Я стал сдержаннее в ответах, стараясь писать о нейтральном, дабы не возбуждать и без того воспаленную фантазию Софии. Она почувствовала холодность и напрямую спросила о причине. Мне удалось как-то увернуться от ответа, но, обладая изрядным чутьем, Софи поинтересовалась, не хочу ли я приехать к ней в гости.
Я растерялся. Убеждаться в чужой лжи всегда тяжело: груз разоблачения ложится на всех. Чужой стыд муторнее собственного, тем паче подчеркнутый явным психическим расстройством. Я ответил, что очень занят на работе и не располагаю нужными средствами для поездки. Тогда она предложила денег. Этого я стерпеть уже не мог и решил довести наш эпистолярный роман до логического конца – разоблачить лгунью и тем самым найти пусть отчаянный, но покой. Сознаюсь, это было не по-джентльменски, но взбешенный ее, хотя и милым, но снисходительным тоном, я написал, что приеду.
И всю короткую дорогу – ночь в поезде, корил себя и сомневался в надобности поездки. Почти не спал, проваливался иногда в забытье, но тут же приходил в себя, раздираемый гневом и стыдом. Ходил курить в тамбур, решал по приезду плюнуть на все, погулять по городу и возвратиться домой. Потом вспоминал ее последнее письмо, в котором она сообщала, что на вокзале меня встретит шофер в ливрее (или как это называется), и решал наоборот, дождаться, а вернее не дождаться шофера, чтобы горько убедиться в своей правоте.
Наконец приехал. Вышел на перрон. Увидел мужика с плакатом, на котором была написана моя фамилия.
И все оказалось правдой. Шофер в форменной кепке, лимузин, поле для гольфа, площадка для тенниса, частная конюшня и бассейн с голубой водой. А сама София, отличавшаяся непередаваемой простотой в обращении с людьми, была очень даже ничего: молодой, красивой и богатой.
И владела-таки контрольным пакетом акций на мое сердце.
Эпилограф:
«Раньше люди по пятьсот лет жили, а меня в этот век угораздило».
Старушка из автобуса