Носки

               
   Много лет прошло с тех пор, как я, будучи одиннадцатилетней девочкой, вместе с другими детьми поступила несправедливо, даже жестоко по отношению к одной из нас, воспитанниц детского дома – Нине Леванчук (так звали эту девочку).


   Своим бездумным поступком мы, возможно, обрекли эту девочку на страдания, на жизнь в нищете.

   Если та, воспоминание о которой дало повод написать этот рассказ, жива, я прошу у неё прощения. Хочу надеяться, что на жизненном пути Нины встретились добрые люди и помогли ей.
**
Широка страна моя родная!
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!

 Дети, пели вы хорошо, с чувством. Ваши голоса, как никогда, звучали в унисон. Ну, а теперь повторим литмонтаж, – сказала Лидия Тимофеевна, учительница музыки, приходившая к нам в детский дом раз в неделю для подготовки праздничных концертов.

 Она взглянула на толстенького, небольшого роста, курносого и круглолицего, с ярким румянцем на щеках голубоглазого Сашу Иванова, по-доброму улыбнулась и, как птица крылом, энергично взмахнула рукой. Всё её худенькое тело подалось вперёд, и учительница ласково обратилась к Иванову.
 Саша, начинай!

Саша с обожанием посмотрел на неё и звонким голосом продекламировал:

Мы – дети заводов и пашен,
И наша дорога ясна.
За детство счастливое наше
Спасибо, родная страна!

Стихи прозвучали искренне и торжественно. Следующую фразу подхватил Толя Сорокин, высокий мальчик с ироничным взглядом.
Лидия Тимофеевна была довольна, на её усталом лице появилась улыбка, и она, поправляя волосы, проникновенно сказала:
 - Молодцы, дети! К встрече тридцать четвёртой годовщины Великого Октября вы подготовились хорошо. Можете расходиться
Мы оживлённо зашевелились, собираясь идти в столовую, но услышали властный голос директрисы детского дома Марфы Ивановны, незаметно вошедшей в зал.

 - Ребята! Не торопитесь!

Выражение лица этой полной, невысокой женщины с раздувавшимися круглыми ноздрями не предвещало ничего хорошего. Мы притихли в ожидании нагоняя.

 Нет, нет! Вы, Лидия Тимофеевна, можете идти. А вы, дети, останьтесь! Мы вынуждены провести собрание, где будет решаться лишь один вопрос.

Директриса проводила взглядом учительницу музыки и, подождав, когда за ней закроется дверь, со скорбным выражением на полном лице только приоткрыла рот, как её перебила наша воспитательница Надежда Савельевна, неслышно вошедшая в зал:
 + Марфа Ивановна, нельзя ли провести собрание после ужина? Вы же знаете, что повар должна прийти домой вовремя. Её ждёт маленькая внучка, а мать девочки на работе.

 - Мне тоже придётся задержаться, – жёстко прервала воспитательницу директриса. – У меня тоже неотложные дела, – отчеканивая слова и делая ударение на слове «тоже», она строго посмотрела на воспитательницу.

 – Надежда Савельевна, прежде всего – ДЕЛО! Об этом нужно помнить всегда. А вас, ребята, я должна огорчить: в нашем родном доме произошёл из ряда вон выходящий случай…– она сделала небольшую паузу, медленно обвела всех взглядом и, убедившись, что с наших лиц исчезла безмятежность и появилось тревожное выражение, продолжила свою речь:
 – Напоминаю всем, что после окончания войны прошло шесть лет. Наш любимый вождь – Иосиф Виссарионович – делает всё возможное и даже невозможное, чтобы наша любимая Родина процветала, а каждый гражданин нашей огромной страны жил безбедно. Но империалисты не дремлют. Они спят и видят во сне, как бы поработить нашу великую и прекрасную Родину. И потому некоторые граждане живут материально не так, как хотелось бы. Но это происходит оттого, что страна тратит много средств на восстановление народного хозяйства, разрушенного фашистскими захватчиками, а также на оборону…

Каждый человек согласится некоторое время пожить материально стеснённо, только бы не жить под пятой у врага. Несмотря на трудности, Родина заботится о вас – нашем будущем. Ради этого тратятся огромные средства, чтобы вы росли здоровыми и счастливыми.

То, что вы имеете, имеет далеко не каждый ребёнок, у которого есть родители. Родина предоставила вам просторный дом, светлые и тёплые комнаты, одежду и хорошее питание.

Марфа Ивановна показала толстым коротким пальцем на застенчивого рыжеволосого третьеклассника Петю Сомова, внимательно посмотрела на него и, чуть вытянув трубочкой губы, вкрадчиво спросила:
 - Скажи, Петя, что ты сегодня ел?
 - Утром – рисовую кашу, хлеб с маслом и чай. А на обед – суп, картофельное пюре с котлетой и кисель.
 - Петя, на чём ты спишь?
Сомов помолчал, с недоумением поглядел на директрису, а затем тихо ответил:
 - На кровати.
 - Что же ты, Петя, умолк? Продолжай!
 - Кровать у меня с мягкой сеткой... Я люблю на ней качаться.
 - Что же ты, Петя, спишь на голой сетке?
 - Не-ет. На сетке лежат две перины.
 - Ха-ха-ха! – рассмеялся Толя Сорокин и, растягивая слова, пропел. – Бо-га-а-та-я невеста!

Петя стоял, опустив голову. Уши его рдели.
 Толя, прекрати смеяться! Встань в угол! – разгневалась Марфа Ивановна и, переведя взгляд на Петю, добавила доброжелательно: – Не смущайся, Петя, ты, наверняка, хотел сказать, что на кровати у тебя мягкие матрацы и что тебе на них хорошо спится. Так ведь?

Петя, переминаясь с ноги на ногу, молча кивнул головой.
 - Вот видите, дети, как о вас заботится Родина?.. А некоторые из вас, – сделав небольшую паузу и осуждающе покачав головой, продолжала директриса, – платят Родине за это чёрной неблагодарностью. Сегодня мне рассказали, что одна из наших воспитанниц поступила нечестно. Более того, я бы сказала, что она совершила преступление против нашей дружной семьи. И (я не побоюсь сказать больше) против своей любимой Родины, которая, как родная мать, заботится о каждом из вас.

Директриса остановила гневный взгляд, не предвещавший ничего хорошего, на худенькой девочке с большими грустными серыми глазами и поманила её к себе коротким толстым пальцем.
 - Нина Леванчук, подойди сюда!
Нина медленно пошла, но ноги её плохо слушались, и она, пока добралась до директрисы, дважды споткнулась.
 - Нина, вчера, как мне сказали, ты взяла носки в нашем родном доме и отдала их своей матери. Как могла ты так поступить? – холодный взгляд небольших карих глаз директрисы остановился на Нине и, казалось, буравил её.
 
Соединив пальцы в замок так, что побелели ногти, и опустив глаза, девочка молча стояла перед нами.

Голос Марфы Ивановны стал вкрадчивым.
 - А теперь, ребята, давайте на минутку представим, что каждый из вас возьмёт из нашего общего дома вещь. Сегодня, завтра, послезавтра… Подумайте, что из этого может получиться! Я вам скажу, – в её голосе появились предгрозовые нотки, – через неделю-другую наш дом будет выглядеть так, будто по нему прошёл Мамай! Как ты считаешь, Нина, я права? – директриса продолжала смотреть на девочку требовательным пристальным взглядом.

 Нины лицо стало пунцовым, тонкие губы подрагивали, пальцы беспокойно теребили чёрный школьный передник. Она еле слышно прошептала:
 - Марфа Ивановна, я свои носки отдала маме. Ведь у меня, кроме них, есть ещё тёплые валенки. А у мамы обувь плохая. У неё больные ноги и руки… Мне очень жаль маму...

Девочка подняла глаза на директрису. Взгляд её был грустным, как у побитой собаки.

 - Похвально, что ты жалеешь свою маму. Но из нашего дома, – Марфа Ивановна повысила голос и по слогам отчеканила, – никто ни-че-го не дол-жен брать! Ты поняла?

Сделав небольшую паузу, она поводила указательным пальцем из стороны в сторону около самого носа провинившейся и, направив на нас жёсткий взгляд, стала говорить, будто вбивая молотком гвозди в наши головы:
 – Ваши родные – взрослые люди! Они сами должны заботиться о себе. Родина старается вырастить из вас полноценных граждан. И ради этого идёт на жертвы! Она дала вам всё самое лучшее!
Поступок Леванчук непростителен! Повторяю: мне, Нина, тоже жаль твою маму. Но расхищение народного имущества должно быть пресечено на корню! Сегодня ты украла носки, а завтра украдёшь более ценную вещь. Кто нечестен в мелочах, тот способен на любой бесчестный поступок! Такое нельзя оставлять безнаказанным! Это дурной пример для твоих товарищей. Тем более тебя, Нина, всегда ставили в пример остальным и уважали. Ты не оправдала наших надежд. И опозорила наш дом! Я считаю, что расхитителям народного достояния не место в нашем родном коллективе!..

 -Ребята, кто за то, чтобы за воровство исключить из нашей дружной семьи Нину? Поднимите руки!

 _- Исключить воровку! – затопали ногами сидевшие в первых рядах малыши.
-Ребята! Дружней, дружней! Поднимайте руки! Ты что, Беломазова, против исключения Леванчук? Нет? А ты, Соснова, неужели одобряешь её поступок?
 Я неуверенно подняла руку.
 -Не одобряешь!? Молодец! Единогласно! Иного от вас я и не ждала, – директриса с торжествующей улыбкой гордо откинула голову.

Нина всё ещё стояла перед нами, слёзы текли по её щекам. Неожиданно она стремительно выбежала из зала. Мы проводили взглядом Нину до двери и непроизвольно вздохнули. Наступила гробовая тишина…

 У меня заныло в груди, и мне вспомнилось, как наша семья голодала. Я, словно со стороны, вижу себя на току, где, оглядываясь по сторонам, лихорадочно насыпаю в грудной кармашек пшеницу; зёрна падают мимо кармашка, а председательский сын Димка хватает меня за руку и истошно вопит: «Воровка!», и его руки ощупывают моё тело. Вижу живые лица колхозниц, дружно накинувшихся на Димку.

Они вступились за меня. Почему же я подняла руку за исключение Нины из детского дома? Я же не хотела этого! А если бы моя мама была плохо одета, разве я не отдала бы ей свои носки?.. Если бы сейчас меня увидела бабушка Ежова, как бы я посмотрела ей в глаза? Да она и разговаривать со мной никогда не стала бы или отдубасила бы меня своей клюкой. Что же я наделала?!

 На душе стало так горько, что хотелось разрыдаться. Я вдруг вспомнила, что дежурю «по группе», так мы называли комнату для занятий.

 Перед тем, как лечь спать, я должна была вымыть её. Прежде, чем выйти из зала, я оглянулась. Дети были расстроены. Будто после похорон, они медленно вставали со своих мест и ровными рядами расставляли стулья у стены.

Глядя на ребят, я подумала: «Не только мне, но и другим детям жаль Нину, и они переживают, что проголосовали за её исключение».
 В столовой я стоя выпила остывший чай, в ванной комнате взяла мыло, тряпку, налила в тазик воду и отправилась мыть столы в «группе».
Дверь в зале была приоткрыта. Там горел свет, и я неожиданно услышала голос Надежды Савельевны:
– Мы поторопились исключить Нину из детского дома. Надо срочно исправить эту ошибку. Нельзя выпроваживать девочку из детского дома только за то, что она пожалела мать, отдав ей свои носки.

 - Не утрируйте! Мы выпроводили Леванчук не за то, что она пожалела свою мать, а за воровство. Давайте называть вещи своими именами. Вы что, Надежда Савельевна, ратуете за то, чтобы дети растаскивали казённое имущество?

 - Нет, Марфа Ивановна, я тоже против воровства, но поступок Нины нельзя назвать воровством. Отдать носки её побудила жалость к больной матери. Разве Вы не обратили внимание, во что одета эта женщина? Более старой фуфайки не увидишь даже на бывших заключённых. Она носит эту фуфайку скорее всего с довоенных лет. Одежда её вся в заплатах. А на ногах – то, что и обувью-то можно назвать с натяжкой. Женщина сильно хромает, ходит с батожком. Губы синие от холода. Неудивительно, что Нина отдала ей свои носки. На её месте я поступила бы точно так же. И будь я её матерью, то гордилась бы такой дочерью.

 - Я вижу, что вы, Надежда Савельевна, имеете особый взгляд на поступок Нины. Все дети, без исключения, проголосовали против её бесчестного поступка, только одна вы одобряете противозаконные деяния.

 - Марфа Ивановна, разве вы не заметили, что дети были расстроены тем, что Нину выпроводили из детского дома? Они, я думаю, уже осознали, что были неправы.

 - Спасибо, – с ироничным смешком бросила директриса. – Выходит, я во всем виновата? Ну, конечно же! Я ведь силой заставила детей проголосовать за исключение воровки из детского дома! Вам, Надежда Савельевна, хочется дискредитировать меня в глазах воспитанников! Верните их и скажите, что Марфа Ивановна не права и что вы разрешаете им красть всё, что они захотят, и отдавать украденное родственникам! – голос директрисы был полон сарказма.

 - Ну, зачем же вы так, Марфа Ивановна?
 - Вот что я хочу сказать вам, Надежда Савельевна: как бы вам ни хотелось подорвать мой авторитет – это сделать не удастся! Я – отличник просвещения и учила детей уму-разуму тогда, когда вы ещё в люльке качались!

 - Марфа Ивановна, мне и в голову не пришло бы подрывать ваш авторитет. Вы сами преуспели в этом. Выгонять девочку за то, что она отдала больной матери свои носки, согласитесь, далеко не лучший метод воспитания, – в голосе воспитательницы звучала грусть.

 -А одобрять растаскивание государственного имущества, по-вашему, лучший метод воспитания? Вот вы говорите, что матери Нины холодно. Да, холодно! Но зачем она через весь город так часто ходит сюда? Она прекрасно знает, что её дочь живёт хорошо, как многим домашним детям и не снилось!

 - Эта женщина любит свою дочь. Хочет видеть её... Разве это преступление? Она радуется тому, что дочь одета, обута, хорошо учится. Но как бы ни было Нине здесь хорошо, девочка скучает по матери, а мать по ней.
 - А если предположить другое?
 - Что именно?
 - Кто знает, возможно, Нина уже не в первый раз передаёт краденое матери?
 - Марфа Ивановна! Ваше предположение чудовищно! Разве Вы не постарались бы увидеть свою дочь, если б были разлучены с нею?
 - Никто эту женщину с дочерью не разлучал. Мать Нины сама, собственной рукой написала заявление, в котором слёзно просила принять дочь в детский дом.
 - Что же, по-вашему, надо было этой женщине равнодушно смотреть, как её ребенок голодает?
 - Нам с Вами, Надежда Савельевна, Родина доверила воспитание детей. Она хочет, чтобы наши воспитанники выросли беззаветно преданными ей людьми, которые, не задумываясь, могли бы отдать свою жизнь без остатка за правое дело Ленина-Сталина… Я – отличник просвещения – воспитывала и буду воспитывать в детях патриотизм, целеустремлённость, веру в наши идеалы. Основной чертой будущего поколения должна быть честность, честность и ещё раз честность.

 - Не может человек любить свою Родину, не научившись любить свою заботливую мать, – голос Надежды Савельевны звучал мягко, в нём слышался призыв к милосердию. – Марфа Ивановна, вы же прекрасно знаете, что отец Нины погиб на фронте, защищая Родину. А это значит, что он защищал свою жену и дочь. Эта женщина получает за погибшего мужа столь мизерную пенсию, что не только не может содержать на неё свою дочь, но ей одной не хватает этих грошей на хлеб, на те же злополучные носки.
 Она отдала Нину в детский дом, чтобы её дочь жила в нормальных условиях. Перед собранием дети с энтузиазмом произносили слова из литмонтажа: «За детство счастливое наше спасибо, родная страна!»
 На фоне вашего решения это звучит издевательством! О каком счастье может идти речь, если вы обрекаете Нину на нищету только потому, что она отдала полуразутой матери свои носки?

 - Как вы можете такое говорить? – в голосе директрисы звучал неподдельный ужас. – Вы, Надежда Савельевна, политически безграмотный человек, если здесь не пахнет чем-либо похуже! Не находите ли вы, милочка, что слишком далеко зашли!? Слушая вас, можно сделать вывод, что вы против Советской власти. Советский человек не может рассуждать подобным образом! Я поступила правильно – пресекла воровство в зародыше.

 Я похолодела: страшнее этого обвинения ничего быть не могло.
 Тряпка всё ещё была у меня в руках. Я боялась пошевелиться.

 Марфа Ивановна продолжала жёстко:
 - За подобные речи к стенке надо ставить! Но вы молоды и многого ещё не понимаете. Я не пойду с доносом, но работать вместе мы не можем. Мало того, я считаю, что люди с подобным мировоззрением не имеют права подходить к детям.

 - Марфа Ивановна, я не против Советской власти. Я против вашей жестокости. Выпроводив девочку, вы исковеркаете ей жизнь.
 - Дело не в моей жестокости. Я хочу оградить воспитанников от пагубного влияния Леванчук.
 -Мой отец погиб, защищая Советскую власть, защищая лучшую жизнь!
 - Будь ваш отец жив, он не одобрил бы того, что вы поощряете. Сейчас вы с отцом находились бы по разные стороны баррикад.
 - Что? Да как вы смеете такое говорить? – задохнулась от возмущения Надежда Савельевна.
 - Смею! Вы, скорее всего, одна из тех, кто по ночам тайно слушает «Голос Америки». Враги не дремлют! Они не только, как гидры, хотят опутать нашу Родину своими жадными щупальцами, но и разлагают души неустойчивых граждан, вроде вас. Вот восстановим народное хозяйство и тогда превратим нашу страну в цветущий сад. Я уверенна, придёт время, и мы будем жить прекрасно!

Надежда Савельевна вздохнула:
 - Я люблю детей и чувствую, что нужна им. Мне жаль расставаться с ними, – голос Надежды Савельевны померк, и я услышала её срывающийся шёпот. – Я тоже вижу, что вместе нам не работать. Уж слишком по-разному мы смотрим на одни и те же события.

 - Идёмте в мой кабинет. Вы сейчас же напишете заявление об уходе, а через две недели мы расстанемся.

Надежда Савельевна вышла вслед за директрисой. Её смуглое лицо было бледно, но голову она держала прямо и выглядела, как всегда, подтянутой и независимой. Я находилась в смятении и не помню, как вымыла столы и пол. Когда подошла к спальне, оттуда не было слышно ни шума, ни смеха.

 Осторожно потянула дверь на себя и зажгла свет. Все девочки лежали, закрыв глаза, явно притворяясь спящими, думая, что к ним зашла дежурная воспитательница.

 Постели моя и Нины Леванчук были пусты и похожи на коричневые конверты, обрамлённые со всех сторон ровными белыми полосками простыней. Через неплотно смежённые веки девочки увидели, что зашла не воспитательница, и открыли глаза.
 Что нового?
 - Надежду Савельевну Марфа Ивановна выгоняет с работы, – выпалила я.
 - За что? – спросили все хором.
 - Неужели? Она же такая хорошая!
 - Ой, как жалко!

Новость взбудоражила всех девочек, они вскочили с кроватей, заахали, завозмущались и были растеряны.

 - А где Нина? – спросила я.
 - Она убежала домой, а когда одевалась, крикнула: «Вы все мне противны! Я больше никого из вас не хочу видеть!»
 - Мы – дураки! Зря голосовали за её исключение!
 - Ещё какие!

Я разделась, легла в постель, с головой накрылась простынёй и впервые долго не могла заснуть. Переворачиваясь с боку на бок, думала: «Как же теперь будут жить Нина и её мама?»

На следующее утро, доедая гречневую кашу, я воровато посмотрела на соседей по столу, с аппетитом поглощавших завтрак. Видя, что никто не обращает внимания на меня, я незаметно сунула свои два кусочка хлеба с маслом в портфель и побежала в школу.

Как только прозвенел последний звонок, я первой выскочила из класса и вместо того, чтобы идти кратчайшей дорогой в детский дом, завернула за угол школы и зашагала в противоположную сторону.

Где бегом, где быстрым шагом я дошла до улицы Дзержинского и побежала по пешеходной дорожке, обсаженной тополями.

 Всматриваясь в хмурые лица торопливо идущих людей. Вскоре увидела бегущую навстречу шестнадцатилетнюю сестру Соню. Она, в своём утеплённом, выпачканном известью комбинезоне, была похожа на Колобка.
 - Привет!
 Я открыла портфель и подала ей хлеб с маслом.
 - Спасибо, сестричка. Я голодна как волк! Сегодня ничего не ела. Даже картошка кончилась, а до аванса ещё три дня. С получки купила парусиновые туфли, вот денег и не хватило дотянуть до аванса.

Доев хлеб, Соня с горечью, не свойственной подросткам, произнесла:
 - Давно ли мы мечтали: когда я окончу ФЗУ, поступлю в техникум, обживусь, выйду в люди… Чёрта с два обживёшься! Я уже два месяца работаю, а денег не хватает даже на самое необходимое. А на стипендию, тем более, не проживёшь.
 Купила парусиновые туфли, а теперь валенки к зиме надо приобрести, а на них – калоши. А денег даже на хлеб уже нет. О пальто и мечтать боюсь. В бушлате придётся ходить, – Соня помолчала и добавила грустно. – Всегда что-то надо. Не есть тоже нельзя – кишка кишке бьёт по башке! Иногда так хочется есть, что ни о чём другом и думать не могу… У нас в общежитии большинство женщин живут и работают много лет на стройке. И они, как говорит наша техничка, из одежды имеют лишь то, что на них, и – никаких продуктов про запас. Молодые, незамужние все. А сквернословят – ужас!

 Сонь, а у нас такое случилось! Такое случилось!. – с интригующими нотками выпалила я, понижая голос до шёпота.
 - Наверное, случилось что-то страшное, да? Не тяни, рассказывай, а то обеденный перерыв скоро закончится. Мне нельзя опаздывать на работу.
 - Сонь, вчера Нину Леванчук выгнали из детского дома!
 - Высокую белокурую девочку с длинными, тонкими косичками?
 - Да.
 - А за что?
 - Она отдала носки своей маме. Её мама бедно-бедно одета!

Я, чуть не плача, рассказала Соне во всех подробностях о том, что случилось накануне, и о том, что я вместе со всеми проголосовала за исключение Нины из детского дома.

 - Прежде, чем сделать что-то, надо подумать. Разве ты, Люба, не поступила бы точно так же, как Нина, окажись наша мама в таком же положении, как мама Нины?

 - Конечно, я отдала бы маме свои носки!
 - Плохая и злая ваша директриса. Придёшь в детский дом поговорить, и то нельзя: дети снуют туда-сюда, туда-сюда. Стоишь в коридоре, стула и то нет!.. Вот ты, Любашка, приносишь мне хлеб, а что, если кто-нибудь узнает об этом? Тебя же выгонят из детского дома!

 - Хлеб я тебе ношу свой. Так многие делают. Люда Беломаз и Толя Сорокин тоже носят хлеб сёстрам. Мы стараемся, чтобы никто не увидел… Знаешь, сколько хлеба и каши остаётся на столах? А потом всё отдают свиньям.
Я, когда вижу это, думаю: «Вот бы отнести всю эту пищу в ваше общежитие!» У вас тяжёлая работа, а денег мало получаете.

 - Кто много сейчас получает? По одежде разве не видно, что люди плохо живут? Ну, до свиданья, сестричка. Мне тоже бежать надо. Как бы не опоздать. Видишь, кран протягивает мне руку? Зовёт к себе.
 - До свидания. И я побегу, чтобы не опоздать на обед.

Наступила зима. В город она приходит незаметно: когда нет огромных заносов, а ты тепло одет, разграничить позднюю осень и зиму почти невозможно.

Однажды воспитательница зашла в группу и объявила:
 - Ребята, из солнечной Болгарии к нам приехали гости. Они сегодня, в шесть часов вечера придут… Поскорее делайте уроки.

В назначенный час в хорошо освещённый зал вошли две миловидные черноглазые и черноволосые женщины. Они, приветливо улыбнувшись, поздоровались с небольшим акцентом на русском языке, рассказали о жизни болгарских детей, а потом мы пели песни о Родине, о счастливом детстве, и мне казалось, что к нам на огонёк пришли гости из соседнего дома... Затем женщины спели на болгарском языке задорную песенку о ленивом ослике.

Перед отъездом болгарки поманили к себе двух рослых мальчиков и вышли вместе с ними. Вскоре вернулись и принесли две большие корзины с фруктами и конфетами. Каждому из нас досталось по груше и горсти конфет.
Гости с удовольствием смотрели, как мы поглощаем сочные фрукты.

 В корзине осталась сидеть огромная шоколадная утка, обёрнутая в фольгу. По распоряжению Марфы Ивановны утку сдали на хранение кастелянше Рахили Ефремовне.
 - Эту утку на память о вас, – улыбаясь болгаркам, сказала директриса, – мы сохраним до Нового года. А в Новый год дети будут есть её и вспоминать встречу с вами.

 - Замечательно! – улыбнулись болгарки, и все захлопали в ладоши, а гости сообщили ещё одну приятную новость. – Мы привезли для девочек нарядные шерстяные кофточки, синие с красной отделкой.
 - Спасибо. Лучшего подарка к Новому году не придумаешь! – расплылась в улыбке Марфа Ивановна.

Гости тепло распрощались с нами, и мы проводили их до машины.

Наступил Новый год. В зале стояла огромная пышная ёлка. Весело переговариваясь, мы развешивали игрушки, с нетерпением ожидая выдачи нам красивых кофточек, поэтому постоянно оглядывались на дверь, надеясь увидеть охапку долгожданных подарков, а на подносе – заветную шоколадную утку. Представляли, как Снегурочка разрезает её на равные части, а мы подпрыгиваем от нетерпения в ожидании лакомого кусочка…

Вошла воспитательница и сказала, что кастелянша заболела, а ключей от кладовой ни у кого нет.

Нам жаль было, что не удалось поесть долгожданного лакомства и надеть обновки, но огорчение скоро улетучилось. Мы водили хоровод вокруг ёлки и пели:

На коньках хорошо, на санях хорошо,
 И с горы хорошо прокатиться.
Но сейчас веселей, в десять раз веселей
Возле ёлки играть и кружиться!

После Нового года на работу вышла кастелянша, но утки в кладовой уже не было.
 - Рахиль Ефремовна, а где наша утка?

Кастелянша молча смотрела на нас через толстые стёкла очков грустными, карими, казавшимися огромными глазами, обрамлёнными глубокими морщинами.

 - Какая бесстыжая эта Рахиль! Смотрит с жалостью на нас, будто не она, а мы съели у неё утку!

Пробегая мимо двери, за которой сидела Рахиль Ефремовна и чинила бельё, мы мстительно спрашивали друг у дружки нарочито громкими голосами:
 - Где же наша утка?
 сразу же несколько голосов отвечали:
 - У Рахили в желудке!!!

После праздника мы попросили Марфу Ивановну выдать нам кофточки, но она ответила, что кофточки больших размеров и что лучше будет подождать год-полтора, когда подрастём, чтобы все смогли надеть их одновременно.

Наступило лето. Семиклассники покидали детский дом: кто – на работу, кто – в училище. Когда выдавали сменное бельё и одно из принадлежавших им пальто, на выбор – зимнее или демисезонное, то девочки обратились с просьбой:
 - Марфа Ивановна, пожалуйста, дайте нам подарок болгарок – кофточки.
 - Девочки, я с удовольствием дала бы их, но вы будете жить в общежитии. В первый же день кофточки у вас украдут. Я знаю, что говорю, – и, увидев вытянувшиеся от огорчения лица воспитанниц, добавила. – Это, к сожалению, правда. Кроме того, оставшиеся воспитанницы должны быть прилично одеты. К нам с проверкой приходят различные комиссии, приезжают делегации…

Мы с грустью расстались с теми, кто получил путёвку в самостоятельную жизнь. Они уходили от нас с лёгким багажом, уместившимся в авоське. А мы уезжали в пионерский лагерь, где нас ожидали походы, купание в реке, прогулки по лесу и другие развлечения.

К концу лета мы вернулись домой и пошли к Рахили Ефремовне получать школьную форму.

Кастелянша, как всегда, сидела за починкой белья в своём неизменном тёмно-синем трикотажном платье, украшенном белым воротничком, связанным крючком из катушечных ниток.
 На полках мы не увидели красивых кофточек – щедрых подарков весёлых болгарок. Мы были поражены этим, но никому из нас не пришло в голову, что в исчезновении кофточек виновна старая, одинокая женщина – ссыльная Рахиль Ефремовна.

 Её крепко сжатый рот мог бы многое поведать, но он был на большом замке. Держать язык за зубами Рахиль Ефремовну научила жизнь…

Екатерина Лошкова
_________
___________





 

___________







_________