(по мотивам повести "Пикник на обочине", Аркадия и Бориса Стругацких)
Вначале была лишь метель. Вернее ее вой - заунывный, изматывающий, словно все плакальщицы мира собрались, чтобы посостязаться в своем скорбном ремесле. Потом - едва слышимый за стенаниями ветра скрип по снегу. Осторожный, с продолжительными паузами, он то приближался к деревянной обшарпанной двери, то удалялся от нее. Затем был стук - настойчивый, но без нагловатой самоуверенности незваного гостя. И только потом было слово. "Есть кто живой?" Голос низкий с болезненной хрипотцой, справа от двери - пришлый использовал стену как укрытие. В клыкастом проломе заколоченного фанерой окна на мгновение мелькнуло его бледное лицо. Дверь качнулась, клацнув единственным зубом крюка в выщербленном кольце, вделанном в косяк. Хохотнула ворона. "Откройте, я один. Без оружия!" Вместо ответа ветер отыграл соло на вентиляционной трубе. "Плевать. Я вхожу". Дверь дернулась от удара. Крюк вцепился в кольцо, словно утопающий в спасательный круг. На цементный пол просыпалась шелуха облупившейся краски. Затрещал рассохшийся косяк. Второй удар вырвал кольцо. Дверь распахнулась, взвизгнув проржавевшими петлями.
За порогом, в вихре взметнувшегося снега, стоял, пригнувшись, незнакомец. Он настороженно вглядывался в сумрак. Клубилась потревоженная пыль, перемешиваясь с невесомыми снежинками. Покопавшись в брезентовом подсумке на поясе, незнакомец вытащил горсть крупных гаек. Две из них с тихим звоном исчезли в лабиринте таинственных устройств у дальней стены. Третья отскочила от стены прямо напротив входа, прокатилась по полу и остановилась в широкой полосе света, отблескивая ртутью. Очень осторожно, словно боясь коснуться жмущейся по сторонам мглы, незнакомец вошел. Присев на корточки, протянул руку в перчатке с обрезанными пальцами и поднял с пола отполированную гайку. "Пошли-ка домой" - тихо проговорил он, бережно убирая ее в подсумок. Затем поднялся и медленно направился к дальней стене. Цементная крошка противно скрипела под тяжелыми армейскими ботинками. Прибор, закрепленный на поясе рядом с подсумком, ожил и напомнил о себе тихим треском. Незнакомец, сделав еще пару шагов, остановился. Треск усилился. "Гайки, гаечки" - с укоризной прошептал незнакомец и отступил назад. Он вернулся к порогу. Достал из вместительного нагрудного кармана некогда зеленой полинявшей куртки фонарик и осветил часть комнаты за распахнутой входной дверью. Желтое пятно мазнуло кирпичную стену. Выхватило разбитые выключатели с перерезанными жилами обугленных проводов. Обшарило груду беспорядочно сваленных в углу обломков стульев и столов. Ненадолго задержалось на золе старого кострища в неровном круге прокопченных кирпичей. И, наконец, замерло у дальнего угла.
Там лежал Он: на боку, прижав руки к груди, подобрав ноги почти к самому животу, словно в последние мгновения пытался удержать ускользающую по капле жизнь. Вместо лица - темный провал капюшона грязного парусинового плаща. На чем его подловила Зона? Вляпался в "ведьмин студень" и из последних сил отполз сюда? Вовремя не разглядел невесомые серебряные нити "паутины"?.. Зоне было чем встретить незваных гостей. Те немногие, кто успевал понять это и принять всерьез - выживали. Другие… "Маячки", "буйки", "поплавки" - их называли по-разному - предупреждали о затаившейся опасности или служили ориентирами. Совсем как в книжках про пиратов.
Тихо звякнуло в подсумке. Гайка вильнула на трещине в цементном полу и, изменив направление, остановилась рядом с головой мертвеца. Что бы его ни убило - сейчас этого здесь не было. Фонарь мигнул и погас, но тут же загорелся вновь. Смеркалось неестественно быстро. С востока неотвратимо наползала тьма. Ветер окреп и все чаще срывался с воя на рев. Смешал небо и землю. Спрятал вечернее солнце. Невидимое, оно размазывало увядающий алый отсвет по мутной снежной пелене.
Незнакомец подошел к порогу, нырнул по пояс в снежную круговерть и втащил внутрь облепленный снегом рюкзак. Оставив его подле закопченных кирпичей, он вернулся к двери и принялся осматривать косяк. Часть косяка оказалась развороченной "в мясо", нечего было и думать о том, чтобы вернуть кольцо обратно. Ветер успел намести на пороге порядочный сугроб. Пришлось потратить время, чтобы откидать снег в сторону и освободить дверь. Луч фонаря нашарил за ней багор…
***************
Ветер бесился за закрытой, подпертой багром, дверью. Огонь благодарно ворчал, вылизывая мебельные останки. От пристроенного рядом с костром походного котелка поднимался пар. Незнакомец копался в рюкзаке, вытаскивая крохотные промасленные газетные свертки и выкладывая их на бетон. Он старательно избегал смотреть на труп. Не обращал внимания и на призывно блестевшую гайку. Выуженная из брезентового зева, фляжка отозвалась тихим плеском. Незнакомец открутил крышку и сделал большой глоток. Выдохнул закашлявшись. Отмахиваясь от назойливого дыма, посмотрел по сторонам. Рядом валялась мятая, черная от копоти кружка. Он поднялся, подобрал ее и щедро плеснул в ее пыльное нутро из фляжки. Аккуратно поставив кружку возле гайки, вернулся к костру.
Стук в дверь нарушил хрупкую видимость покоя. Отложив сверток, незнакомец напряженно вглядывался в снующие по поверхности двери отсветы пламени. "Кто там?" - его голос дрогнул. Как-то особенно яростно взвыл ветер или… что-то за ветром. Воздух у двери задрожал, точно нагретый зноем июльского полдня. Стук повторился. Незнакомец медленно вытянул из-под куртки пистолет и нацелил его на дверь, крепко обхватив рукоять двумя руками, чтобы усмирить предательски "гуляющий" ствол. Костяшки тощих пальцев побелели от напряжения.
- Пугает. Не войдет.
Незнакомец резко обернулся на голос. Недавний "труп" сидел на корточках, привалившись спиной к стене. Широкий капюшон все так же скрывал его лицо, оставляя видимыми худой небритый подбородок да тонкие, иссеченные глубокими морщинами, губы, растянутые в улыбке.
- Черт его разберет, что это такое. Пару раз сталкивался - открывал даже, только… не было там никого. Одно слово - зона. Чудит стерва. Вы бы убрали это, пожалуйста. - "Труп" кивнул на дрожащий в руках незнакомца пистолет. - Мало ли… мне пуля в голове без надобности. Кстати, наплели вы на счет оружия. Искренне так. Нехорошо.
- К-кто ты? Руки на виду держи!
- Не помню, чтобы нам с вами доводилось распивать на брудершафт, но, пожалуйста, поддержу благое начинание. - "Труп" одернув длинные рукава, продемонстрировал узкие грязные ладони. - Однако позволю себе вместо ответа задать встречный вопрос. В конечном счете, это ты вломился ко мне. С кем имею честь?
- Шатун. - Ответ прозвучал глупо, и незнакомец поспешил добавить - Кирилл.
- Чрезвычайно приятно. - "Труп" церемонно поклонился. - Впрочем, могло быть и приятнее, если бы ты соблаговолил убрать оружие. Ну… не хочешь - не надо. Значит Шатун Кирилл? А я… пускай буду Алексеем… - он склонил голову на бок, чтобы лучше разглядеть лицо гостя за пистолетным стволом - Николаевичем.
- Шатун - это прозвище. Что значит "пускай буду"?
- Прозвище? Сенбернару бы подошло. - Алексей Николаевич поднял закопченную кружку и, понюхав содержимое, удовлетворенно крякнул. - Что до имён… "что в имени тебе моем?.." Сегодня - я, завтра - другой, выбирай любое! Допускаю, клички были бы уместнее, да вот беда: с души воротит от этой собачьей традиции. Ну, земля мне пухом!
Одним махом Алексей Николаевич опрокинул кружку, влив в себя ее содержимое. Шумно выдохнул.
- Хорошо пошло, зло! - Он поставил кружку, поднял гайку и взвесил ее на руке. Посмотрел сквозь отверстие на Кирилла, сжимающего пистолет. - Универсальное средство: в хозяйстве годится, и жизнь спасти может. Лови, возвращаю. Мне посмертных подношений не надо, вот только… спирта бы еще на пару пальцев. А? Кирилл?
Гайка скользнула по рукаву и покатилась по бетонному полу. Кирилл не шелохнулся. Пистолетный ствол в его руках обрел твердость.
- Я так разумею, растопить лед непонимания поможет только чистосердечное признание? - Алексей Николаевич отмахнулся, словно отгонял назойливое насекомое. - Валяй, спрашивай.
- Какого… черта ты притворился покойником?
- И есть возможность пояснить в двух словах, да страсть как потрепаться охота.
- Время терпит.
- И то верно: ночь длинная. Только опустил бы ты пистолет, а? Эдак у нас не разговор получится - допрос.
- Пускай будет допрос.
- Лично я за душевную беседу, впрочем, как знаешь: дирижерская палочка у тебя. Только особо не размахивай ей - без хора останешься. Что до вопроса… ты когда-нибудь задумывался, почему в истории самое употребляемое понятие - "завоеватели новых земель"? Ни гости, ни исследователи - именно завоеватели? Молчишь. На самом деле всё просто: любая экспедиция - мечтатель во главе банды подонков. Мечтателя манит неизведанное, но он нуждается в подонках, чтобы достичь цели. А те готовы помочь ему преодолеть опасный путь, однако влечет их совершенно иное.
- Мечтатель во главе мечтателей, такой вариант не рассматривался?
- Друг мой, - Алексей Николаевич деланно вздохнул. - Печально быть таким наивным. Истый Мечтатель всегда одинок. Остальные… это зависит от размера выгоды. Есть правда еще вариант мечтатель-подонок, устраивает?
- Не устраивает.
- Ну, и ладно: мы-то говорим о завоевателях. Наш герой, кем бы он там ни был, ступает на новую землю, и вся гниль старого мира устремляется вслед за ним. Риск должен быть оплачен и, уж будь уверен, оплачивается в полной мере. Если ты хоть немного знаком с историей - понимаешь, что я имею в виду. Зона - тоже своего рода новая земля. И сюда когда-то мечтатель привел подонков.
- Тебя послушать, так в зоне никого кроме подонков нет. Есть кодекс…
- Сакраментальный кодекс неписанных правил? Куда же без него?! Забавный народец - сталкеры: пристрелят - обберут до нитки, а случиться труп найти, так "мертвому оставь мертвое". Тонкая грань между суеверием и лицемерием. Или, к примеру, в аномалию завести, а затем, мол, не я, чего ж добру пропадать!? Эдакий контракт с совестью. А не сталкеры ли вне кодекса придумали "зона все спишет"? Нет, мой друг, правила эти выдуманы мечтателями для мечтателей. Здесь - в зоне - совесть так не носят. Не модно. Всякий раз, когда кто-нибудь не возвращается из ходки, мы поднимаем кружки и произносим что-то вроде пафосного "зона взяла лучшего". А зона ли взяла? Мы этого знать не хотим. Мы даже имени его не помним, только кличку собачью. Да и ту забываем вскоре, потому что появляется другой "клык", "зуб"… "хер".
- Не все в зоне - сволочи.
- Так ли это важно с пулей в башке!? Тут до душевной беседы у костерка еще дожить надо. Сам-то чего натоптанных троп сторонишься? Чего по бездорожью ползаешь? Тут ведь подохнуть, что сморкнуться. Молчишь? А потому ты людей сторонишься, что уж лучше ползти по ноздри в дерьме и верить в незыблемость идеалов, чем потерять веру, корчась у ног "досадного исключения" из твоего гармоничного мировоззрения! Ничего, что я гармонию в одном предложении с дерьмом разместил?
- Переживу.
- И славно. Я вот тоже стараюсь избегать ненужных встреч. Там - Алексей Николаевич ткнул пальцем в сторону заколоченного фанерой окна - мне бы это удалось без труда, а в подобной ситуации - он развел руками - куда прикажешь деваться? Метель опять же… Вот и пришлось, как ты ломиться начал, "отдать богу душу", временно. Больше-то в голову ничего не пришло.
- Я же говорил, что один.
- Так ты и что без оружия говорил! В общем, давай, прекращай допрос и хорони дуду свою: нам с тобой делить нечего. Переждем непогоду да располземся в разные стороны, словно и не было нас. Накапал бы мне еще, Кирилл: бетон мерзлый, всю душу вытянул. Не жадничай, сталкер.
Кирилл убрал пистолет под куртку. Приблизился к Алексею Николаевичу и, наклонившись, протянул фляжку. Тот благодарно улыбнулся. Чуть подался вперед, принимая фляжку правой рукой. На мгновение его губы сжались, яснее обозначив побелевшие рубцы морщин. Желваки натянули кожу на тощих скулах. Свободной, левой рукой, он грубо оттолкнул Кирилла от себя и припал к горлышку. Пил, не отрываясь, с жадностью. Неестественно острый кадык мерно двигался, отмеряя гигантские глотки.
- Ну, вот, совсем другое дело! - Алексей Николаевич вытер губы тыльной стороной ладони. Встряхнул фляжку и удовлетворенно улыбнулся, услышав тихий плеск. - Смотри-ка, осталось даже… на помин души. Ты сам-то как? Отхлебнешь напоследок?
Кирилл стоял на коленях. Обе руки он прижимал к правому боку, пытаясь остановить быстро разбухающее на выцветшей ткани куртки темное пятно. Меж заляпанных кровью пальцев матово блестела рукоять ножа.
- Выглядишь ты что-то не важно. - Проговорил Алексей Николаевич с деланной тревогой в голосе. - Совсем дрянь выглядишь.
Кирилл ухватился за рукоять ножа.
- А ты бы повременил, родимый, этак я не узнаю: задумал ты чего или просто дурак блаженный. - Алексей Николаевич поднялся и, прихрамывая, подошел ближе. - Выведать чего хотел - потом кончить или как? Нож, говорю, не тяни из раны, откинешься разом.
- Дерьмо… ты… - Хрип был тихим, но Алексей Николаевич расслышал и расплылся в улыбке.
- Точно! Живое. А ты - труп… без пяти минут. Мне вот что интересно: почему ты меня в мечтатели записал? Чего же я такого тебе наплел, что ты сразу душу мою разглядел? Другие - до тебя которые - те побойче были: досуха обирали, на мороз выкидывали, раз даже как отмычку использовали - насилу вырвался. Ты мне о кодексе будешь… дрянь твой кодекс! И я ведь не просто так о мечтателях… я ведь главного вопроса тебе не задал. Можно ли пройти весь путь с подонками - весь, от начала до конца - и сохранить душу в чистоте? Выходит нельзя. Приходиться мириться с тем, что они несут с собой, чтобы выжить. На многое закрывать глаза. День за днем сталкиваться с грязью, пропускать ее через себя, отворачиваться - где уж тут сберечь нравственное целомудрие!? Впрочем, это не так трудно, как может показаться. В конце концов, понимаешь: нравственность - ширма, она многое скрывает, многое остается непонятым, непознанным. Раздвигает горизонты как раз жестокость. Примирение с жестокостью дарует свободу и силу, чтобы использовать ее. "Зверь, самый лютый, жалости не чужд, я чужд - так значит я не зверь". Каково звучит, а!? Ты уже не та целка-романтик, что в начале пути. Ты - человек, а это должно звучать гордо! Ну? Должно же? Прохрипи что-нибудь. Вот сейчас, вернуть все обратно, неужели не пристрелил бы меня? Так бы и отпустил, достоверно зная, что перед тобой подонок?
- Дерьмо… ты… и фило…софия… твоя… дерьмо… - Кирилл плюнул. Багровая слюна вспенилась на губах, повисла на подбородке.
- Мечтатель значит. Надо же. - Алексей Николаевич присел на корточки. Он уже не улыбался. Подобрал с пола гайку, повертел ее в морщинистой руке. Проговорил задумчиво. - Универсальное средство: жизнь спасти может и в хозяйстве… Жаль только в человека ее не кинуть так, чтобы всё его гнильё наружу. А было бы неплохо... верно? Ладно, ступай, сталкер. Те - до тебя которые - поглупее были. Были - не были; были, да перестали быть. Прощай.
Алексей Николаевич протянул руку, крепко обхватил рукоять ножа и вырвал его из раны…
****************
Кирилл лежал на боку, судорожно хватая ртом морозный воздух. От потухшего костра к потолку свивал тощие кольца чахлый дымок. На фоне голубого неба скалился пролом заколоченного фанерой окна. Рваные края бреши, вымазанные багрянцем рассветных лучей, походили на окровавленную пасть. Кирилл поднес руку к глазам - серая, шершавая от пыли ладонь с едва заметной ссадиной у большого пальца. Ни намека на кровь. Он быстро поднялся. Небольшое пятно копоти на куртке, как раз там, где была рана. Была? Кирилл обернулся. Труп покоился в углу в той же, неизменной, позе. Проникающего сквозь пролом света, хватало, чтобы разглядеть помятую кружку и темнеющую подле нее гайку. Кирилл приблизился, носком ботинка легонько толкнул кружку - она отозвалась тихим плеском.
Быстро уложив в рюкзак нетронутые свертки, Кирилл затянул шнурки на горловине, закинул его за плечо. Отставив багор, он открыл дверь, мгновение помедлил на пороге и, не оборачиваясь, вышел. Когда скрип его шагов затих в отдалении, робкий ветерок швырнул в щель приоткрытой двери пригоршню снежинок. Швырнул и, испугавшись собственной смелости, унесся прочь. А снежинки, плавно кружась в диковинном танце, еще долго-долго опускались на пепел кострища с витой ниточкой дыма. На прокопченные кирпичи. На мятую бесформенную кружку и темный холмик гайки… на усыпанный кирпичной крошкой и отпавшей штукатуркой пол пустынного угла.
****************
- Вы позволите, Сергей Степанович?
- Пожалуйста.
- Четыре года ваш институт занимается изучением так называемой зоны. Можно ли считать, что за это время вам удалось приблизиться к пониманию того, что же это такое? Ответили ли вы на вопросы, озвученные вами на пресс-конференции четырехлетней давности?
- Благодарю, я понял вас. Вопросы четырехлетней давности… без сомнения на некоторые из них мы ответили, однако этого оказалось крайне мало для того, чтобы понять, с чем нам пришлось столкнуться. Зона - колоссальный организм, живущий по неведомым, чуждым нам законам. Ко всему прочему, это еще и очень сложный организм: мы решаем одну задачу, а ей на смену являются пять требующих решения. Сегодня, после того как утихла эйфория первых побед, я могу с уверенностью заявить: разгадка так же далека от нас, как и четыре года назад. К сожалению.
- Насколько еще, по вашему мнению, может затянуться программа исследований?
- Мы на пороге удивительного мира, но дверь закрыта. Нам остается подглядывать в замочную скважину, по крупицам собирая информацию о нем. При таком положении вещей прогнозировать что-либо - слишком самонадеянно.
- Кто такие сталкеры и какую роль они играют в исследованиях?
- Если о зоне говорить образно, как о мире за закрытой дверью, то уместно предположить и наличие черного входа. Так вот, сталкеры научились его использовать. Вы и сами прекрасно понимаете, что если материал из-за периметра является товаром на черных рынках, то должны быть и те, кто насыщает рынок этим товаром. Официально сталкеров не существует: власти жестоко пресекают любую попытку проникновения в зону. Имеется ряд уголовных статей для выявленных нарушителей. По этой причине сталкеры не идут на контакт с нашими представителями. К тому же руководство института крайне негативно воспринимает наши попытки контакта с ними. К сожалению, косность и ограниченность иных заслуженных ученых не позволяет нам использовать накопленный сталкерами бесценный опыт. И это весьма печально: мы многое могли бы для себя почерпнуть.
- Ученые привыкли мыслить на языке формул и научных тезисов, а если на секунду забыть о профессии - каково ваше субъективное мнение о зоне?
- Я предпочитаю рассматривать зону как единый живой организм. Нельзя сказать, что я совсем одинок в своем предположении, однако немногие коллеги разделяют мои взгляды. У нас четкая программа исследований и абсолютное большинство ее поддерживает. Тем не менее, мне кажется, что это не мы, а она исследует нас. И если это действительно так, то ее сведения о нас гораздо обширнее и глубже.
- Почему вы так думаете?
- Потому, что нам остается изучать явления, а зоне выпала удача исследовать человека.
- И еще вопрос…
(Из интервью профессора "Института внеземных культур" С.С.Вилльцова).