Много написано о солдатах Великой Отечественной войны, их героизме и подвигах. Много написано и о самоотверженном труде в тылу.
Но есть ещё одна сторона войны, про которую говорят скупо. Трудовой подвиг детей войны, которым на долю вместо игр выпала работа у станков и на полях. Когда ушли на фронт родители и братья, это они, пацаны и девчонки встали на их место. Работали полные взрослые смены, не зная выходных и отпусков. Работали не за страх, а за совесть. Их маленькие руки переделали столько работы, что некоторым взрослым не под силу.
Моей маме, Александре Максимовне Танковой, не поверили, когда она предъявила документы о наградах:
- Да ты же ещё ребенком была во время войны. Откуда у тебя такая медаль?
Действительно, откуда у неё медаль: “За доблестный труд в Великой Отечественной войне”, если в 1941 году ей исполнилось всего тринадцать лет.
Мама светлеет лицом. Ее голубые шалашиком глаза затуманиваются… она мыслями далеко-далеко, в том времени, куда нам никогда не попасть. Мама вспоминает свое алтайское детство.
- К нам, в колхоз «Красный городок» известие-то о войне пришло на полдень 22 июня. Это потом мы пели: «Двадцать второго июня, ровно в четыре утра Киев бомбили. Нам объявили, что началася война». А в самом-то деле дядя Сережа Кураев проскакал на коне по деревне и кричал, чтобы все шли к правлению, будет правительственное сообщение.
Мужики и бабы побросали какую-никакую работу, механизаторы с полей вернулись, и все - за речку. Там, в правлении, висело радио. Это вот такая черная, как сковорода, ее еще «тарелкой» называли.
Набилось народу полное правление, дыхнуть негде. Мы, ребятишки, под окнами пристроились, тоже ведь интересно, о чем будет правительственное сообщение. Сидим, придумываем, какое такое сообщение будет. Из окон и дверей табачный дым коромыслом валит, это мужики самокрутки курят.
Председателем у нас был одноногий Михаил Алексеевич Танков. Он до революции воевал германца за царя и Отечество. Ранен был, ему отрезали ногу, и лежал он в госпитале в Петрограде, когда царя скинули. Так он на одной ноге помогал революцию делать. Всю жизнь идейным был, большевиком. Его кулаки стреляли в коллективизацию, но он все равно сделал колхоз, наладил хозяйство. Хороший был председатель, строгий и справедливый. Всегда с урожаем был колхоз.
А в тот день Михаил Алексеевич все мужиков и баб успокаивал. Разговоры о войне давно у колодца обсуждали. Механизаторы из Косихи привозили разные слухи…
И тут по радио объявляют, что Германия вероломно напала на нашу страну. Сначала в правлении стало тихо, так, что было слышно, как мухи на окнах жужжат. Потом вдруг заголосили женщины, как-то страшно, с подвыванием, словно на похоронах.
Мы напугались и попрятались в полынь. Сидим и тоже плачем. Мальчишки говорят: «Пойдемте, посмотрим, что в правлении делается». Мы пошли. В окно заглядываем, а председатель мотает головой и колотит себя по протезу. Деревяшка глухо так гудит, что нам стало еще страшнее.
Мне почему-то показалось, что холщовое платьнишко на мне стало каким-то большим, или я так сжалась от страха. Не знаю.
Первые недели войны у нас в Красном городке стоял бабий вой – мужиков забирали на войну. Посидят вечером у одних, кому придет повестка, а завтра уже к другим идут. Так почти всех и забрали. В колхозе из мужиков остался только Михаил Алексеевич да хворый и никуда не годный бригадир, дядя Саша Трутнев. Его в детстве жеребец копытом в лоб ударил. Бригадирил он хорошо, только совсем немощный был.
Как-то вечером мы уже на полати забрались, а мама квашенку ставила, приходит к нам дядя Саша и говорит маме: «Ты, Дарья, завтра собирай старших робятишек в поле. Надо пашаницу полоть, а некому. Бабы на ферме да тракторам учатся. Так что собирай в помощь».
Утром мы, со старшим братом Колей, молока попили, мама нам узелок с хлебом да огурцами дала. А за околицей нас уже бригадир ждал. Собрал он всех ребят и повел на поле.
Борозды до самой боровой дороги тянутся, пшеница еще зеленая, а между рядами осот красуется. Если его не выдергать, то затянет посевы, и осенью собирать будет нечего. Мы и раньше ходили осот дергать, когда маме помогали трудодни зарабатывать.
У нас тятя-то еще в Нарыме помер, надеяться было не на кого. Старшие сестры кто где были: Нянька замуж вышла, Елена на станции в магазин пристроилась и Зою с собой прихватила. Вот мы и остались одни: малышей кормить надо.
Стоим мы у поля пшеничного, а дядя Саша нам говорит: «Дергайте, робятки осот с корнем так, будто Гитлеру голову отрываете». Только Гитлеру голову оторвать было, наверное, попроще.
Осот очень подлое растение, кругом на стебле, листьях острые колючки. За полдня руки в кровь издирались. Перчаток и верхонок в то время не было. Потом согнуть их было больно. Да и чтобы выдернуть осотину, нужна сила. Солнце печет, спина ноет от усталости, руки в царапинах, но о том, чтобы все бросить и уйти, не было мысли даже.
Потихоньку от дяди Саши мы стали приносить в поле серпы и резать ими сорняк, работа шла споро, но осот поднимался очень быстро. Как-то наш Николай тоже принес серп, только его увидел бригадир и очень рассердился. Дернул за ручку серпа и распластал Коле ладонь до кости. Кровь хлынула ручьем, а дядя Саша еще и ругается. Подоспела мама, она увезла Николая в Барнаул, где ему зашили рану.
Нам бы с подружками клубнику собирать по увалам да на Копанушке плескаться, только время было другое, беспокойное.
Раным-ранехонько встаем и… куда дядя Саша пошлет: возили волокуши, гребли сено, помогали хлеб убирать. После уборочной посылали колоски собирать.
Много работы переделали наши маленькие руки, много вёрст исходили ноги, а ели мы то, что на огороде вырастет, а когда за огородом смотреть, потому что и мама, и мы все целый день в поле. Хлеб-то на фронт отсылали, там он был нужнее. Вместо хлеба мама пекла лепешки из обсевков, пополам с лебедой и жабреем. От таких лепешек ноги переставали ходить.
Вот мы и ослабли с голодухи. Уйдем утром на жнивье еще ничего, а оттуда уже ноги не идут. Сяду на увал и плачу: знаю, что идти надо. С тех пор ноги-то у меня болят, а к старости совсем как батоги стали.
Осенью забрали на войну Николая, потому что ему исполнилось восемнадцать, чуть погодя мобилизовали и сестру Зою. Старшим мужиком у нас в доме остался семилетний брат Витя. Тоже работал с нами вместе, хоть и маленький был. Его мы определяли возить волокуши. Витя с конем хорошо управлялся, как настоящий мужик, еще и прикрикнет: «Но-ка баловать у меня!»
Зима выдалась в тот год с крепкими морозами. А надо было возить хлеб на станцию. На переднем возу едет кто-нибудь из взрослых, а потом мы, ребятня. Мама наденет на меня полушубок, укутает в платки так, что я повернуться не могу. Посадят меня на воз, как копну, только чтобы кто-нибудь управлял конем. Вот и еду, везу хлеб для фронта и в мороз, и в метель. Кругом белым-бело, и только обоз тянется по дороге.
Самое страшное заснуть в обозе на возу: или замерзнешь, или под полозья свалишься.
Случалось зимой так, что у нас выдавалось свободное время. Председатель и бригадир тут как тут. Соберут нас, ребятишек, у кого-нибудь в избе попросторнее.
- Рукавицы фронту нужны, - скажет дядя Саша. - Вяжите, девчонки, рукавицы с одним пальцем, чтобы солдатам ловчее было фрицев бить...
Горит керосиновая лампа, вокруг мы, девчонки, вяжем да песни поем, голову поднять некогда.
Работы на селе всегда много, а работников – нехватка. Потому и привлекали нас всюду.
Некоторые девчонки иногда оставались дома, чтобы передохнуть, а мне да подружке моей, Валечке Буймовой, не до отдыха. Семьи большие. Не было в эти годы праздников.
Весной приходилось нам пахать на быках, коней-то всех на фронт отправили. Это только сказать легко: «Пахать на быках». Бык - животина ленивая и капризная, устанет, и не своротишь его ничем с места. Вот и наш бык Борька завалится в борозду и полеживает, а мы бегаем вокруг него, плачем, уговариваем лодыря. Хорошо, если дядя Саша приедет, да бичом и матами поднимет бычару, плохо, когда помочь некому.
Поднимет быка бригадир, и снова мы пашем: одна впереди идет, тянет Борьку за собой, а другая сзади за плуг держится. За день умаемся так, что вечером на ходу засыпаем. А было нам тогда, на второй год войны, уже по четырнадцать лет.
Тут новая беда свалилась на нашу семью. На Николая пришла похоронка. Погиб он при переправе реки Дон. От него не осталось даже фотографии. А какой он был добрый, мухи не обидел.
О школе мечтать не приходилось, потому что с пятого класса учили в Каркавино, а это в пяти километрах от нашего села. В худой одежонке и обувке далеко не уйдешь. Я плакала, маму просила отпустить в школу, а она плакала и не отпускала, потому что не во что было одеть меня. Потому и осталась у меня грамотешка на четыре класса только.
Я была худенькой, невысокой, но очень прилежной и исполнительной, а потому часто хвалил меня наш председатель за работу. А уж её-то было невпроворот.
Только отсеются в колхозе, уж и сено косить надо, осенью - уборочная. Так всё время мы, ребятишки, в поле и жили, и работали.
Приедем в субботу вечером домой, в бане вымоемся, на вечерку сбегаем. Вот и вся радость тех времён, весь отдых. В воскресенье утром снова в поле. Но никто от работы не бегал. Ленивых не было. Зимой полегче было. Сено возили да в обозы ходили.
Мальчишкам приходилось не только пахать, но и работать наравне с мужиками. Силёнок-то было маловато, потому случались и беды.
Как-то брат Витя при перевозке брёвен, на спуске, попал под воз и погиб. Мама, а твоя бабушка, почуяла беду, бросилась к дороге через согру. Одна бревна с воза сбросила, только поздно было. Но нам даже горевать и плакать приходилось на работе.
Это уже в сорок пятом Михаил Алексеевич представил нас, девчонок, наравне с женщинами к наградам, медалям «За доблестный труд». А пришли награды после Победы.
Помню хорошо тот день, по радио Левитан сказал, что Победа, и больше войны нет. Мы все смеялись, плакали, обнимались и танцевали. Такой светлый, солнечный день был, как сейчас помню.
После войны, уже в сорок седьмом, вернулся с фронта сын председателя Михаила Алексеевича, Сашка Танков. А мы в тот день перебирали семенную пшеницу. Он заходит в военной форме, такой бравый солдат... и так на меня посмотрел. Только председателю не понравилось, что его сын на мне собрался жениться. Хотел он на богатой Катьке женить, только Сашка уперся, с отцом поссорился. Сам дом построил, в нем мы и стали жить.
И в колхозе, и потом, когда уехали в Сталинск, я всегда была на хорошем счету. Награждали меня, премии выписывали. Только вот эта медаль досталась мне тяжелее всего.
…Мама снова задумывается, потирает натруженные нелегкой работой руки.
Сколько их, детских рук, трудилось в тылу, чтобы фронт не нуждался ни в чем? Сколько тягот и лишений перенесли дети наравне со взрослыми?
Да, тяжелые были их медали.