ВТОРАЯ ЧАСТЬ.
Глава 23.
Каждая пуля, вылетающая на войне, попадает
в одно материнское сердце.
(К. Гольдони)
Скоростной поезд уносил Джавада всё далеко, далеко, словно торопясь отнять его у Айбениз, бросая в разгар военных событий. Скорость поезда, проезжающего мимо населённых пунктов, поселений, направляясь к назначенному пункту, напоминала Джаваду, сидящему возле окна, опираясь подбородком на свои ладони, беспокойную человеческую натуру, всё время спешившую куда - то, боясь, что жизнь повернуться к нему не с той стороны, и он не успеет завершить начатое, уйдя в бесконечное небытие. Джавад задумался перед окном, прислушиваясь к стуку колёс, напоминающий сильный пульс его любящего сердца, которое, по сути, казалось ему развалиной, где всё время прогуливали северные и южные Бакинские ветры. Стук колёс напоминал ему сильный пульс того сердца, у которого не была ни окон, ни дверей и чей крик раздавался повсюду, пересекая все границы и моря с силой грозного ветра с надеждой, что его любимая, блуждающая среди тьмы, услышит его и вырвется в свет навстречу своему спасению. Джавад глядел в путь, не опуская век. Даже когда проводник поезда зашёл в купе с двумя стаканами горячего чая, Джавад, не отрываясь от дум, не заметил его. Медина сидела рядом, а точнее, напротив, и в принципе, не удивлялась его состоянию, так как достаточно знала о той любви, к которой он стремился долгие годы, но не смог постичь её из-за многочисленных препятствий. Медина сидела рядом и пристально смотрела на Джавада, на того, кто скупился всю дорогу произнести хоть какое - то словечко. Он молчал. «Опять задумался. О чём это он думает?», спрашивала себя Медина, ни на минуту не отрывая глаз от этого смуглого и приятного парня, которого она успела распознать ещё в студенческие годы. Она ненасытно глядела в эти чёрные и задумчивые глаза, которые очаровали её с момента своего появления. Этот парень сразу же понравился ей доброжелательным и порывистым характером, а порой неистовостью и неразговорчивостью, как в этот миг, когда скоростной локомотив уносил их вдаль, отрывая от родного города, где они жили, выросли и познали себя за недолгое время. Медина глядела на него и боролась с приятным волнением, понимая, как он ей дорог. Она сняла очки и осторожно положила их на стол, пытаясь не нарушить покой Джавада. Но он тотчас же содрогнулся от постороннего движения и увидел перед собой стакан горячего чаю с куском сахара.
– А зачем не извещаешь о том, что чай остывает? – спросил он, качая головой.
– Не знаю. Я как-то не отважилась отрывать тебя от дум. – ответила Медина.
– Я и вправду призадумался. А думал я о матери, о родном очаге, про то, что нас ждет впереди, и о том, как там …..,- сказал Джавад, глубоко вздыхая. В этот момент послышался ответ, заставивший его вспоминать снова о той, кого он не успел ещё забыть.
– Айбениз. – сказала Медина. Джавад слегка нахмурился.
– …Да, и о ней тоже думал. – сказал он. А затем добавил, – Медина, ты же сама была невольной свидетельницей нашей любви. Ты очевидец того, как я любил и ценил ее. Если бы она велела мне пожертвовать ради нее жизнью, я бы, не задумываясь, этого сделал. Как же я был пленён ее красотой и умом. А она не поверила, нет, это я не смог убедить ее и этим потерял мою Айбениз навсегда. – вымолвил он, опуская голову.
– Подними голову и посмотри на меня, Джавад. – сказала Медина, присев к нему поближе. –Не надо себя обманывать, ты не только любил, но до сих пор продолжаешь ее любить. Смотря на тебя, мне даже порой кажется, что твоя любовь вечна. Может, ты и прав, ты не смог убедить ее в подлинности своих чувств, но я -то, я - то поверила в то, что есть в жизни человек, который умеет любить такой несокрушимой силой. Если бы это было неправдой, то ты не был бы таким равнодушным к другим девушкам, которые вились вокруг тебя и готовы были бы пожертвовать всем ради того, чтобы ты хоть на минутку направил на них свой взор.
– Ты что, шутишь, какие еще девушки? – посмеялся Джавад. – А может, дашь какую-нибудь зацепку?
– Эх ты, – пошутила Медина, хотя в её словах скрывалась доля истины. - Пока ты маялся, они, уже давным-давно видя твою беспечность, нашли себе другого парня.
Медина вдруг резко вскочила и взглянула из окна на платформу, где собирался останавливаться поезд, убавив скорость. Она схватила сумку.
– Куда это ты собралась? – поинтересовался Джавад.
– Скоро поезд доедет в следующую станцию. А разве ты не собираешься зайти в кафе? – спросила Медина.
– Медина, ну ты же совсем не знаешь здешние места. – возразил Джавад. – Выйдешь и пропадешь.
– Да не беспокойся же ты, не пропаду я. И потом, откуда вдруг такая забота? – с некой иронией заговорила Медина.
– У тебя же здесь кроме меня никого нет. Никого из близких. – ответил он сказочным голосом. Слова Джавада показались ей настолько тёплыми, что она присела, затаив дыхание. Он не позволил ей выйти и сам отправился к выходу. А когда он вернулся, набрав провизии на дорогу, то он не застал Медину в купе. Джавад вышел в длинный коридор поезда и обратился к проводнику. -Простите, а вы случайно не видели девушку из тридцать пятого купе? – спросил он взволнованно. Проводник оказался карабахцем. Он посмотрел на Джавада и сказал;
– Не беспокойтесь, сейчас поищем.
Они вместе долго искали Медину. Взглянули даже туда, куда их заносили самые безнадёжные подозрения. Не найдя пассажира, проводник обратился к Джаваду.
– А может, она и вправду там, но ты ее просто не заметил? – спросил он беспокойного пассажира.
– Да вы что, разве она человек – невидимка, чтобы я не успел ее заметить? – удивился парень несвоевременному вопросу. Проводник не обратил внимания на его слова и зашёл в купе Джавада, где он ехал с Мединой. И застав хилую Медину на верхней койке, окутанную в одеяло и заснувшую крепким сном, сконфуженно повернулся к странному пассажиру, сердито его упрекая.
– Послушай сынок, - сказал он, – тебе лучше всего показаться окулисту. Не видишь, девушка-то наверху? Пошли же люди, не успев кого–то потерять, тут же пускаются в поиски.
– Дядя, ради бога, простите. – извинился Джавад. – Очевидно, погрузился я в думы и упустил ее из виду.
– Да бог с тобой. – ответил проводник, – Вот это да. Разве можно вообще упустить такую девушку из виду? Эх, молодёжь, молодежь. Настолько рассеянны, что не замечают рядом лежащего человека.
Медина еле – еле открыла глаза и недовольно отозвалась на голос сердитого проводника, который вышел из купе, всё ещё бормоча под нос, после чего снова крепко заснула. Джаваду показалось, что поезд ехал долго, хотя время пребывания локомотива до назначенного пункта не превышало и суток. Он всю дорогу не смог заснуть, с чувством зависти взглянув на Медину, которая никак не могла проснуться. В двенадцать часов ночи, Джавад набросил на плечи пальто и снова присел перед окном, пытаясь разглядеть в темноте бегающие деревья. Он надеялся, что такая игра со скоростью заставит его хотя бы на часок поспать. Шёл дождь. Джавад, наблюдая за тем, как капли дождя сильно бились в окно скоростного поезда, вспомнил ту дождливую ночь, когда он прощался с любимой перед тем, как отправиться на дальнюю дорогу. В этот миг у него возникло желание увидеть её. В эту минуту, когда скоростной поезд с каждым стуком колёс отдалялся от родного города на сотни километров. Джавад встал, достал свой чемоданчик, открыл его и вытащил оттуда фотографию, на которой он был изображён вместе с Айбениз рука об руку. Фотография была снята в тот день, когда в доме Айбениз собрались гости, чтобы поздравить её в связи с поступлением в мединститут. Джавад взял её в дрожащие руки и присел за стол, поставив её возле себя и взирая на неё чёрными глазами. Он снова задумался. Айбениз смотрела на него с фотографии невинным взглядом. Её приятное личико, её зоркий взгляд, её очаровательная улыбка напоминали ему те незабываемые дни, когда Джавад проводил с нею свободное время, наслаждаясь каждой секундой. В те времена их отношения были тёплыми и искренними, чего не возможно было сказать о сегодняшнем дне. В те времена Айбениз не осуждала Джавада словами: «Я разочаровалась в твоей дружбе». Джавад, вспоминая недалёкое прошлое, дотронулся до той раны, которая не успела зарубиться. Он смотрел на счастливую, беспечную и задорную Айбениз, взирающую на него с фотографии. В этот миг, ему показалось, что она заговорила человеческим голосом со словами; «Джавад, ну зачем ты в ту ночь не постучался ко мне? Почему же ты оставил букет белых роз у моего порога, а не передал их лично? Зачем ушёл, оставляя меня в неведении? И даже не простился. Зачем не позвал меня на платформу, чтобы я проводила тебя в дальнюю дорогу? Зачем ты не поцеловал меня в последний раз, взглянув теми же любящими глазами, в которых я сумела бы прочесть ту любовь и теплоту, которые не могла разглядеть за эти годы? Зачем ты не наклонился ко мне и не произнес тех слов, которые когда-то звучали в моих ушах родимой песней и прекрасным стихом, которые я не в силах забыть? «Я люблю тебя, люблю», - вот чего я ожидала от тебя услышать. Скажи, не увиливай, скажи, с каких это пор ты превратился в эгоиста, в скупердяя? Мне трудно узнать в тебе прежнего Джавада. Да, трудно. Зачем же ты избегаешь меня? Скажи, зачем? Наверное, я потеряла для тебя всякий интерес. И ты решил вознести между нами высокую стену со словами «Она не стала моей. Она не моя». Неужели, ты решил отказаться от меня только по этой причине? Что заставило тебя уехать? А может, тебе стоило вернуться и вымолвить лишь одно единое слово, чего было бы достаточно для того, чтобы я, признав свою глупость, стало твоей. Зачем же ты тогда убежал? Чего ты испугался? Неужели и тебе не чуждо чувство страха? А помнишь ли ты, как требовал от меня, чтобы я верила в твою любовь закрытыми глазами? Теперь, когда я собиралась довериться тебе сполна, зачем же ты оставил меня, и бросил на произвол судьбы? Зачем? Как мне верить тебе после всего этого? Как? Я знаю, что тебе не даёт покоя в последнее время. Ведь ты когда-то влюбился в ту девушку, которая в лице самого близкого друга превратилась для тебя в первую и безответную любовь. Но ты не захотел принять ту, которая разочаровавшись в подлости, лишилась всего. Ты не смог полюбить невесту Тярлана, которая столкнулась с бесчестием. Нет, ты не сможешь полюбить такую. Ибо для того, чтобы принять меня такой, какая я есть на самом деле, требуется сердце, большое человеческое сердце, которым, к великому сожалению, ты не способен владеть!». Слова, упрёки, обвинения. Всё это произносилось не устами Айбениз, а устами Джавада, который упрекал себя в нерешительности, в трусости. Он смотрел на это милое лицо с ясным взором, словно собирался отправиться на скоростном поезде в те дни, куда дорога навсегда закрыта, завалена, разрушена. Капля слезинки покатилась из его глаз и упала на ту фотографию, которую Джавад держал в руке. Проводник поезда, зайдя в купе, обратился к задумчивому пассажиру.
– Сынок, вижу, тебе совсем не спится. А может, выпьешь чаю? – спросил он сонным голосом.
– Если вам не трудно, – ответил Джавад, – Только с одним условием, он должен быть ароматным.
– Сейчас, сынок, сейчас принесу. – улыбнулся проводник, закрывая за собой дверь.
Наконец поезд доехал до станции «Ярымпочт» Агдамского района, проезжая Барду. Бригада врачей и медсестёр, спускаясь на платформу, встретились с радушным приёмом руководства и отправились в Ходжалы в сопровождении вооружённых солдат на грузовиках. Караван грузовиков ехал по узкой горной дороге. Колонны грузовиков поднимали пыль, торопясь перенаправить врачей в госпиталь Ходжалы в целости и сохранности. На том грузовике, где ехала бригада в составе, которой были Джавад с Мединой, ехали и вооруженные солдаты, один из них, который сильно прижимал автомат Калашникова раненой рукой, понравился городскому врачу с первого же взгляда. Солдат, почувствовав на себе внимательный взор врача, сразу же спросил;
– Зачем же так пристально смотришь на меня, братец? А может, мы знакомы?
– Нет, не имел такой чести. – ответил Джавад. – Но у меня к вам вопрос.
– Что за разговоры? Задавай хоть два. – ответил солдат.
– Наверное, здесь не очень безопасно, не так ли? – спросил Джавад, указывая на оружие.
– Правильно заметил. Я бы сказал очень даже опасно. В последнее время, вообще участились перестрелки, – ответил солдат, показывая на ближайшие вершины.
– Ну и дела. Не можем ходить спокойно по своей же земле. – сказал Джавад с насмешкой.
Караван грузовиков доехал до города Ходжалы, проехав шесть постов и двигаясь к центру. А когда бригада медиков, измученных дорогой, доехала до госпиталя, во дворе больницы собралась толпа местного персонала, встречающая столичных коллег, еле – еле спускающихся на землю. Мужчины помогали женщинам спускаться с грузовика, отнимая у них чемоданы и другие вещи. Тот смуглый солдат, который сопровождал бригаду Джавада, подошёл к нему, когда тот помогал Медине.
– Доктор, ну вот, привезли мы вас в больницу в полной сохранности. А сейчас нам пора. – сказал он, прощаясь с врачом.
– Доблестный солдат, а я даже не знаю твоего имени. – сказал Джавад. – Но мы вам так благодарны за то, что помогли нам. Спасибо, большое вам всем спасибо.
– Доктор, а я не солдат, я офицер, а зовут меня Шахсуваров Шюджает. Старший лейтенант Шюджает. – отозвался он, представившись Джаваду.
– Рад знакомству. А я - Джавад. Доктор Джавад. – ответил врач, пожимая руку молодого офицера…
Краткая справка; Ходжалы – азербайджанский посёлок, занимал стратегическое положение на дорогах Агдам – Шуша, Ханкенди – Аскеран, вблизи единственного в Карабахе аэропорта. Город Ходжалы являлся историческим местом проживания населения и до 1992 года сохранил различные памятники древний истории. Вблизи города находились памятники Ходжалы - Гядабейский культуры, относящиеся к ХIV- VII векам до н.э. Здесь были обнаружены погребальные памятники – каменные ящики, курганы и некрополи, относящиеся к эпохе поздней бронзы и раннего железа, а также имелись архитектурные памятники – круглый склеп (1356 – 1357 гг) и мавзолей (ХIV век). Во время археологических раскопок были найдены разнотипные украшения из камня, бронзы, кости, предметы быта из керамики и.т.д. На одной из бусин, найденных в Ходжалы, начертано имя ассирийского царя Ададнерари (807 – 788 гг до.н.е.). Насчитывал свыше 7000 жителей. В последнее время, в связи с ростом населения (здесь нашли приют семьи турок – мехсетинцев, бежавших из Ферганы и азербайджанские беженцы из Армении), строительством филиалов крупнейших промышленных предприятий Азербайджана и жилых зданий Ходжалы получил статус города республиканского значения …
После того, как завершилось размещение медицинского персонала, прибывшего из Баку по добровольному назначению, коллеги приступили к осмотру раненых. Джавад каждый день, а порой и через день оперировал раненых солдат, мирных граждан, не уцелевших от пуль армянских боевиков. Больница принимала солдат с передовой линии и работала в режиме военного полевого госпиталя. Медина работала в качестве терапевта-хирурга и лишь в экстренных случаях ассистировала Джаваду. Каждый раз, когда Джавад сталкивался с пулевыми и рваными ранениями, с большим количеством крови, он терял сон и спокойствие. Если бы не Медина, он остался бы голодным неделями, увлекаясь столь трудоёмкой работой. До прихода добровольной бригады медиков, в этой больнице уже действовала местная бригада, состоящая из нескольких врачей и медсестёр, которые выросли в этих краях и возвратились в здешние места после получения высшего образования. Среди медсестёр, которые не чаяли души в раненых солдатах и в больных, отличалась своей игривостью и красноречивостью «проныра Гюлебетин», - низкорослая, синеглазая, но чернокудрявая, резвая девушка с длинной и толстой косой, - радующая всех своим весёлым смехом и шутками. Она уставала после рабочего дня не от беготни, а, скорее всего, от болтовни с врачами и больными Ходжалинского госпиталя. Она так любила острить языком, что раненые солдаты не чувствуя инъекций, сделанных ею, не желали отпускать её из палаты.
– Дорогие мои, ну почему вы так волнуетесь? – говорила она, стараясь выбраться. – Я же до ночи буду здесь. И пошутить успеем, и поговорить. Вы только дайте мне отдышку. Видите, в других палатах тоже ждут, а я должна и к ним зайти. А то обидятся на меня ваши товарищи.
В первые дни, Джавад сильно расстраивался, услышав звонкую, голосистую речь Гюлебетин.
– Послушай-ка, зачем это ты так громко кричишь? – спрашивал он каждый раз, когда сталкивался с нею то в коридоре, либо в перевязочной, либо в операционной. - Ведь здесь же нет глухих. Успокойся и разговаривай со всеми тихим тоном. А то из-за тебя разбегутся наши больные.
Но в один прекрасный день, когда Гюлебетин шёпотом обратилась к нему со словами:
– Дохтор , а вас главврач вызывает. – Джавад невольно засмеялся над приятной выходкой медсестры. После этого они превратились в близких друзей. Он уже не мог пройти мимо, не выслушав анекдотов, которыми разбрасывалась Гюлебетин на каждом шагу. Как-то раз Джавад попросил у неё, чтобы та спустилась на первый этаж за лекарствами. Как только она зашла в комнату, где хранились лекарственные препараты, и необходимые приспособления, пожилая медсестра по имени Зулейха вздрогнула на звонкий голос этой проныры. - Ну, здравствуй, тётушка Зулейха. Как видишь, я опять пришла. Мне нужны вот-вот эти лекарства. – сказала она, показывая ей список. За то время, что Зулейха читала бумажку, Гюлебетин крутилась на месте, подпевая маленькую часть мугама «Баяты – шираз».
– Ах, какая же ты и воистину проныра, – сказала Зулейха. – Все время крутишься, вертишься, да не можешь найти себе места. Послушай, ты же знаешь, я не такая уж шустрая, как ты, и возраст у меня не тот. Не смогу я достать эти лекарства, поскольку для этого требуется карабкаться наверх, а я, как видишь, еле - еле передвигаюсь. Вот что тебе следует сделать, возьми-ка вот – вот эту лестницу и прикрепи её к стене. Ну, что стоишь, залезай. – Гюлебетин сразу же достала лестницу, прислонила её к шкафу и влезла наверх, несмотря на то, что она принадлежала к лицам с тяжёлым весом. – Гюлебетин, заклинаю тебя душами усопших, - закричала испуганная Зулейха, став очевидцем того, как качается то в одну, то в другую сторону проныра,– будь осторожнее, а то знаю я тебя, ни с того, ни с сего свалишься на меня бедняжку и переломаешь все мои косточки.
Гюлебетин и вправду являлась несколько неуклюжей девушкой. И она, не успев дотянуться до нужной коробки, так и уронила несколько штук на голову бедный старушки.
– Послушай, ты зачем это взобралась туда, а? - завопила Зулейха, массируя голову, а затем, спросила: – Ты что, собираешься окончательно разбить этот чертов шкаф? Или же вздумала покалечить меня? Ну, ты уже совсем потеряла стыд.
– Тётушка, да не бормочи ты так, - ответила Гюлебетин, игнорировав жалобу старшей медсестры, после чего, для забавы произнесла такие слова: – а то появятся у тебя преждевременно морщинки на лбу и разлюбить тебя дядюшка Тамерлан. Ты лучше помоги мне, не видишь, не могу дотянуться до марли. Вместо того чтобы стоять и упрекать, дай-ка мне лучше какую-нибудь палку или же скалку.
– Ааз (СНОСКА - Аз – неофициальное обращение к женскому полу), послушай меня, - еще сильнее заорала Зулейха, уже крепче держась за лестницу,– я что, здесь готовлю тесто, чтобы достать тебе скалку?
– Эх, какая же ты и вправду болтунья, тетушка, – взбесилась Гюлебетин. – Ну, нет у тебя скалки, тогда добудь для меня хоть бы прут. А то я сейчас и вправду сорвусь. – вымолвила она с напряжённым голосом. Зулейха была в смятении. Немного призадумавшись, ей все удалось вспомнить о швабре, которое стояла позади двери и не успела она за него дотянуться, как Гюлебетин полетела вниз с таким грохотом, что она от ужаса закрыла лицо. В эту минуту в комнату и ворвался Джавад. Он с удивлением посмотрел на медсестру, валяющуюся на полу, и покачал головой. Гюлебетин еле – еле встала, схватив бедро и присела на табуретке, что стояла рядом. - Дохтор, отправили вы меня не за лекарством, а за смертью. – сказала она, как только заметила Джавада. – Вот, не смогла лестница перенести мою тяжесть и сорвалась. Оф, оф, оф!
– Интересная же ты девушка, ей - богу, честное слово. – ответил Джавад. – Я что, отправил тебя за целым вагоном препаратов? Ну, а сейчас зачем улеглась, тебя же ждут больные. – сказал он недовольным голосом.
– Дохтор, да вы что, не видите, я же ушиблась? – спросила Гюлебетин, извиваясь от боли. – И потом, я не могу достать то, что вам надо. Ну что делать, Аллах уродил меня такой низкорослой.
– Так и быть, лекарство достанет другой человек. А ты спеши к больным и сделай им укол.– сказал Джавад, на этот раз не скрывая улыбку.
– Нет, этих городских даже сам черт не может понять. Они в один миг дают два распоряжений. Недавно сказал, что я должна принести лекарства, а сейчас он хочет, чтобы я сделала укол больным. Дохтор, а ты разве не видишь, я же сама сейчас хуже этих больных. Я сейчас по сравнению с ними больше всех нуждаюсь в мед. помощи!- ответила Гюлебетин, недовольно ворча и выйдя из комнаты. А Зулейха так и стояла в середине помещения и широкими глазами смотрела на то, что учинила Гюлебетин средь белого дня.
– Ну и бойкая же она, сваливается на человека, как снег на голову. – пожаловалась Зулейха. – Вот разбросала все по сторонам и ушла. А убираться придется мне…
На следующий день, когда Джавад вышел из операционной, давая новые распоряжения проныре, Гюлебетин отвечала ему на ходу.
– Дохтор, да не тревожьтесь. На этот раз все сделаю как надо.
Во двор госпиталя выехала машина с ранеными. Они оба спешили на выход, как вдруг Гюлебетин полетела прямо на какого-то парня, при этом толкнув его изо всех сил.
– Эй, девушка, почему это ты толкаешься? Разве здесь мало дороги? – закричал тот парень, хватая ногу, которую она задавила за одну секунду. Голос пострадавшего показался знакомым. Джавад повернулся на зов парня и тут же увидел молодого лейтенанта, корчащегося от боли нанесенной пронырой.
– Лейтенант? – удивился он неожиданной встрече и подошёл к нему.
– Кого я вижу, неужели это ты? Ну, здравствуй, здравствуй. – ответил Шюджает, сжимая руку Джавада и скребя зубами от боли.
– Как же я рад нашей встрече. А теперь прости, я спешу. Привезли новых раненых, я должен их осмотреть. Бог даст, встретимся. – сказал Джавад, прощаясь с офицером на ходу. Гюлебетин стояла и смотрела на них, боясь шевельнуться. Джаваду пришлось накричать на неё, чтобы та пришла в себя. – А ты зачем стоишь?! Иди и быстренько приготовь операционную!– вымолвил он, выбежав во двор. Лейтенант оглядывал проныру со стороны и смеялся от всего сердца.
– Эй, смугляк, чего смотришь? А может, у меня выросли рога, отчего ты не можешь оторвать от меня глаза. Ах да, поняла, наверное, демонстрируешь свои белые зубище. Поздравляю, с такими данными, тебе бы с успехом сниматься в рекламе. – сказала она, сердито подшучивая над ним.
– Ну и острячка же ты. – ответил Шюджает. – Но не изматывай себя зря, мне больно нравятся такие изворотливые девушки.
– Эй, послушай, ты лучше отойди. У меня нет времени на такие пустые разговоры. – сказала Гюлебетин, бросаясь бежать.
– Ну, куда это ты торопишься? Хотя бы скажи свое имя? Меня зовут Шюджает. А как твое имя, красавица? – закричал офицер отдаляющейся Гюлебетин.
– Я для тебя никто, понял? И больше не встречайся на моем пути. А то тебе же будет плохо. – сказала она, скрываясь в последней комнате коридора…С того самого дня, Шюджает участил свои визиты в Ходжалинский госпиталь. В очередной раз Джавад снова столкнулся с Шюджаетом. Они поздоровались, поговорили и решили посидеть во дворе на скамейке, чтобы подышать свежим воздухом. Джавад прикурил сигарету, после чего поменял тему разговора;
– Ну, а теперь признайся, кого это ты здесь потерял, да вот не можешь найти? – спросил он молодого офицера.
– У меня же здесь лечится один товарищ. Вот, решил его навестить. А что, разве нельзя? – спросил он, вопросительно взглянув на доктора и передав ему зажигалку.
– Спасибо, – сказал Джавад и намекнул. – Мне кажется, что ты, чего-то не договариваешь.
– Не понял, о чём это ты? – спросил Шюджает.
– Ну, перестань, ты сам прекрасно понимаешь, о чём я. Ведь приходишь-то ты сюда повидать не только друга, но и возлюбленную. Такую вот низкорослую и проворную медсестру. – ответил Джавад с насмешкой.
– Сказать по правде, мне пока еще не доводилась близко с нею познакомиться. Ну, ты же знаешь, она все время крутиться, как мельница и потому я ещё не успел ее догнать. Даже имени ее не знаю. – ответил Шюджает с улыбкой. – Джавад, ну ты же мне как друг, ну, скажи, как зовут эту сумасбродную газель? – спросил он, положив руку на плечо своего собеседника.
– Шюджает, мой долг предупредить тебя. – сказал Джавад, нахмурив брови. – Она хоть и сумасбродная, но очень честная девушка. Вдруг полезут в твои мысли дурные вещи, знай, я никогда не позволю тебе лишнего поступка.
– Ну, уж спасибо, Джавад, не ожидал я от тебя такого. – обиделся Шюджает. – Неужели ты считаешь меня подлецом?
– Ну не обижайся. Прости. – вымолвил Джавад тихим голосом. – Просто я очень ее ценю. Она для меня ну, как младшая сестренка, хотя я тоже иногда к ней суров. Требую от нее многого, а она, бедняжка, всеми силами усердствует ради того, чтобы мне угодить. Но я не допущу того, чтобы кто – то ее обидел.
– Понимаю. Мы же с тобой знакомы всего-то два – три месяца. Видимо, ты еще не успел меня разузнать. Но будь уверен в одном, я не какой-то там юбочник, а мужчина, который ведает, что такое уважение и почтение. – рассердился Шюджает. Он хотел встать, но Джавад, поняв свою ошибку, схватил его руку и заставил сесть.
– Значит, и вправду любишь? – спросил он ласково. – И у тебя и вправду серьезные намерения на счёт Гюлебетин?
– Наконец – то, стало быть, ее зовут Гюлебетин? – оживился Шюджает, – Имя-то у нее чудное, как и она сама!
Горные цветы, ай Гюлебетин,
Всех милее ты, ай Гюлебетин,
Налей, не робей, ай Гюлебетин,
Выпьем за мечты, ай Гюлебетин.1
– Ну, полно, а то услышит свое имя и придется мне потом с нею до гроба грызться. – весело хохотал Джавад, хлопая по плечу Шюджаета. Молодой офицер, разузнав имя своей возлюбленной, каждый божий день появлялся в больнице в надежде увидеться и поболтать с нею. В следующий раз, когда Гюлебетин поднималась по лестнице с коробкой лекарств, Шюджает, стоявший около перил, запел для неё эту песню:
Горные цветы, ай Гюлебетин,
Всех милее ты, ай Гюлебетин,
Налей, не робей, ай Гюлебетин,
Выпьем за мечты, ай Гюлебетин.
– Эй, смугляк, кто это на твоё ушко шепнул моё имя? – удивилась Гюлебетин.
– Если надумаешь ловить рыбу, то хотя бы брось удочку1 ,– ответил Шюджает, выбирая пословицу по случаю.
– Это смотря как. Ведь встречаются же и такие рыбы, которых даже с удочкой не достанешь. Будь уверен, в этом плане и тебя ждет неудача. - засмеялась Гюлебетин.
– Ты моя сумасбродная газель, ну куда это ты все время торопишься? – вымолвил Шюджает, перегородив ей дорогу. – Ну, имей же совесть, задержись ну хотя бы на минутку.
– Не на ту напал, я не из тех, которых можно быстренько заманить в свои сети. – ответила Гюлебетин сердитым голосом.
– Ну, зачем же ты так упрямишься? Разве я хоть чуточку тебе не нравлюсь? – спросил Шюджает, полагаясь на положительный ответ.
– Аха, не нравишься! – резко ответила Гюлебетин.
– Ну, хоть объясни причину. – обратился к ней Шюджает.
– Ну, не нравишься и все! Ну что, смугляк, имеются ли ещё какие-нибудь вопросы? – спросила она, теряя терпение.
– Имеются! Хотя я и не по вкусу такой девушке, как ты, но ты мне жутко приглянулась. И что же ты прикажешь мне сделать? – на этот раз вопросом заговорил Шюджает.
– Что, что? Ничего. Топай-ка ты лучше своей дорогой. Послушай, смугляк, если не хочешь, чтобы я тебя убила, тогда лучше не попадайся на мои глаза. Я сюда пришла работать, а не болтать с кем попало. Я тебя предупреждаю, если не отойдешь в сторонку, то знай, эта коробка поломается прямо на твоей башке. – сказала она с угрозой. Шюджает сразу же понял её намёка; для того чтобы добиться согласия этой сумасбродки, ему ещё придется приложить не мало усилий. А потому он решил не досаждать ей пустыми разговорами и только время от времени появлялся в госпитале, чтобы любоваться своей пронырой. В один из субботних вечеров, Джавад зашёл в седьмую палату, чтобы обследовать раненых солдат. Он не заметил, как истекло время, так как заговорился до темноты. К девяти часам вечера послышались звуки стрельбы на другом конце города. Один из солдат, раненный в шею взглянув на усталое лицо Джавада, вымолвил хриплым голосом;
– Доктор, ну и измучили же мы вас.
– Что за разговоры? Это же моя обязанность. – ответил Джавад, пытаясь объяснить, что вся его работа ничем не отличается от усилий любой другой профессии. Джавад не считал профессию врача отвагой или чем-то ещё большим. Но другой раненый солдат, лежащий рядом с первым, сказал;
– Нет, товарищ прав. Вы не спите ночами, вам даже не хватает времени, чтобы покушать, а здесь не один, два, а целый взвод раненых бойцов. Проявить заботу о раненых в военной обстановке не та отвага, которому способен любой врач.– Эти слова были настолько искренними, что доказывали обратное. Доказывали, что Джавад глубоко ошибался в своих скромных убеждениях.
– Ну, не стоит преувеличивать. – возразил Джавад. – Я же здесь не один, в больнице кроме меня работают десятки врачей и медсестёр.
– Так оно и есть. – согласился раненный солдат. – Но среди них мало тех, которые отдают душу за свое дело.
– Ну, хорошо, не стоит так восхвалить меня. – ответил Джавад, меняя тему разговора. – А может, познакомимся поближе? – сказал он, обращаясь к трём собеседникам.
– Я, - Шахин. Приехал из Баку. Всю жизнь прожил в Алатаве. – сказало тот, кто наблюдал за дискуссией.
– А я, - Самир. Я из Мингечевира. – ответил тот, кто подтвердил слова первого раненного.
– А меня зовут Рамин. Я, - Габалинец. – ответил солдат, раненный в шею.
– А я, Джавад. Доктор Джавад. – сказал Джавад, представившись соотечественникам. На его лице появилась странная улыбка.
– Доктор, зачем это вы смеетесь?– спросил Шахин.
– Не смех это, а ирония. – ответил Джавад. –Вы бы, представившись, могли бы довольствоваться своим именем. А вы вместо этого сказали я из Баку, из Мингечевира, из Габалы. Вот, в чем наша ошибка, мы сами же делим нашу родину на города, на районы и так далее. Ну, а когда ты спросишь у армянина кто он, он ответит я армянин. Он не будет разобщать свою принадлежность. Разве так трудно представится азербайджанцем? Разве так трудно сказать «я - азербайджанец, я - гражданин своего народа».
– Правда, сущая правда. – согласился Шахин. –Но, если честно, это не наша ошибка, а ошибка наших родителей. Ведь мы с детства привыкли к тому, что в наших метриках пишут большими буквами место нашего рождения. То же идентичное положение можно встретить во всех структурах страны. Даже когда устраиваешься на работу или же женишься, первый вопрос, который задают вам это: «Откуда вы родом?» Как будто место рождения предопределяет всю нашу судьбу. Дело доходит до того, что когда отправляешь своих сватов в дом любимой, родственники девушки, узнав, что ты родом из Шеки, говорят, что шекинцы слишком хитрые, или услышав о том, что ты родом из Сальяна, говорят, что из сальянцев не выходят хорошие мужья, а разузнав о том, что ты родом из Гянджи, говорят что гянджинцы пройдохи и в два счёта обманут нашу дочь. Веря в такие предрассудки, забывают спрашивать о характере стоящего лицом к лицу человека. Они не хотят понять, что у каждого человека есть свои недостатки и положительные стороны и нельзя человека судить по его корням.
– Такова реальность. – ответил Джавад. – Сейчас в очень малых семьях дети получают надлежащее воспитание. Это всегда было так, нам с малых лет не прививали чувства патриотизма. А оно или есть, или нет. У нас даже самосознание не развилось, как тому подобает. Когда смотришь по телевидению заседание Милли меджлиса, то видишь, что все народные депутаты вполголоса говорят о манкуртах, о народных предателях. И никто из них не спрашивает о том, кто дал возможность распространяться подобным отродьям? Конечно же, мы сами. Они же не приходят в этот мир манкуртами. Их выращивает само общество. Мы всеми силами пытаемся строить новые идеи на устаревшем фундаменте. А потом удивляемся тому, откуда взялось то самое топорище, которое уничтожает наши же собственные устои.
– Эх, доктор, ну кого это интересует? – с насмешкой добавил Самир. – Сейчас об этом бесполезно говорить, все равно ничего не измениться.
– Вот видите, - возразил Джавад, указывая на своего собеседника, – когда кто-то из нас, ради того, чтобы хоть что-то изменить в этой жизни говорит толковые слова, находятся те, другие, которые делают все, чтобы этот человек замолчал.
– Ну, от нас же ничего не зависит. – сказал Рамин, с трудом поднимая голову. – Ведь нельзя же силами двух – трёх человек рушить тот устаревший фундамент, который уже давным-давно прирос к земле.
– Можно. И в этом деле полезна критика. Только она в силах изменить образ мышления людей. Лишь критикуя свои недостатки и наряду с этим, восхваляя все свои хорошие качества, нам и удастся добиться прогресса в обществе. Единомыслие – это то, что нам необходимо в такой ситуации.
Джавад посмотрел на часы. Стрелки показывали одиннадцать часов вчера.
– Ну вот, разговорились мы с вами до полуночи. Но вам следует отдыхать. Добрый вам ночи! – сказал он, вставая и прощаясь с больными. Он шагал по коридору с руками в карманах и задумался над беседой с ранеными бойцами, как вдруг с конца коридора услышал пение вполголоса. Джавад не поднялся на второй этаж к Медине. Он мелкими шагами пошёл в конец коридора. Там в последних из палат горела керосиновая лампа. Голос раздавался из этой комнаты. Наверняка пела одна из медсестёр. В Карабахе, в этом чудном крае, даже детский крик напоминает музыку. Это знает каждый. Но если Джавад услышал бы этот напев в мирное время, скажем где-то в Шуше, скажем в тот момент, когда никто не знал и не слышал грохота ракет, автоматных очередей, взрыва мин, он бы наверняка не испытал бы такого волнения и боли. Он бы удивился волшебству этого звука, чувствуя необыкновенную радость, отчего вся душа отдохнула бы во внеземном блаженстве. Джавад, живой свидетель этого чудного пения в той больнице, где штукатурку стен давно разнесло сильным толчком от взрыв снарядов, Джавад, живой свидетель этого чудного пения в том городе, где каждое утро рассветало под запахом пороха, а в ночные часы жители города жили какими-то неизвестными предположениями, он вспомнил фестиваль «Хары бюлбюль», организованный в Шуше в местечке Джыдыр-дюзю , то есть на том месте, где когда-то в далёком прошлом состоятельные беки, уважаемые люди, почитаемые народом, гоняли своих лошадей, наслаждаясь их красотой. То есть на том месте, где когда-то в далёком прошлом на открытой природе организовывали меджлисы, прислушиваясь к пению Джаббара Гарьягдыоглы, Хана Шушинского, Сеида Шушинского под аккомпанемент чудного инструмента тара, на котором впервые сыграл Садыкджан. На том самом фестивале пел народный певец Кадыр Рустамов, которого передавали по телевидению. Он исполнял ту же народную песню «Сона бюбюлляр» («Наши соловьи»), которому с подобным жаром подпевала эта незнакомка. Кадыр Рустамов являлся неповторимым исполнителем этой песни. В его голосе чувствовалось какое-то народное горе, боль, которое невероятно передать словами. Хотя сегодня, в этот миг, когда Джавад впервые слышал ту же песню в исполнении женщины, имея в виду, что никто из народных певиц даже и не попытался повторить это пение после Кадыра Рустамова, Джавад стало не по себе. Боль, мольба в этом голосе, которое требовало само исполнение, были неповторимы. Если всевышний наградил бы человека сердцем, у которого бы имелись струны, то после такого бы пения струны плачущего сердечка Джавада давно бы натянулись до предела и оборвались бы на полпути, когда тот, кому оно принадлежит, не успел бы и ахнуть. Джавад еле – еле зашагал до конца коридора. Он шептал про себя жгучим волнением. «О, Аллах, кто же поёт с такой болью? Кто же не поёт, а ноет чудным голосом, чей голос напоминает исполнение кяманчи, нея, балабана , только с другим дыханием и окраской. Не пойму, как же больные той палаты выносят подобную боль? Каким же терпением, крепким сердцем и стойкими нервами должен обладать человек, чтобы суметь выслушать до конца, не вскакивая с постели, с той комнаты, где подобный голос своим светом озаряет темноту. Пой, милая, пой, нет, не надо, не надо петь! А то моё слабое сердце не выдержит и зальется кровью, не пой!» - шепнул Джавад, уже готовый расплакаться, тогда, когда он постоял прямо у порога той комнаты и дрожащей рукой достал ручку двери, после чего отворил её тихо, осторожно, чтобы лишним звуком или же скрипом не помешать райскому пению. Он не зашёл в палату. А постоял и попытался разузнать чудную певицу под слабым лучом керосиновой лампы. Шестеро раненных слушали её, затаив дыхание. Кто-то вслушивался в пение сидя, кто-то стоя, а кто-то лёжа. А за столом, за маленьким столиком, где горел тусклый свет, сидела хорошо знакомая Джаваду…..Гюлебетин, приставившая ладонь к уху, как бы этим жестом не позволяющая голосу оглохнуть под сильной акустикой комнаты. Джавад чуть не заплакал, когда узнал ту проныру, которая в принципе ничем не отличалась от других бойких и голословных девчонок, с которыми молодой врач встречался на своём пути. «Гюлебетин, неужели это ты?– спросил Джавад дрожащим голосом да так, чтобы та не услышала его в густой тьме. – Это ты поешь с такой болью, выматывая всю мою душу? Это ты сжигаешь своим жгучим пением голые камни, крутые скалы, возродившиеся в ином свете в лице полумесяца четырнадцати ночей, разогрев своим чудным голосом эти холодные стены той палаты, которая утопает в полумраке? Это ты поешь с такой болью, заставляя плакать городского парня, меня, меня, слабодушного Джавада?», - сказал он, закрывая лицо руками. Гюлебетин не услышала ни слова, ни крика души, ни всхлипа Джавада, которые он удержал с трудом, и даже не увидела тех слёз, которые потекли ручьём оттого, что Джавад не сумел передать тех слов восхищения и боли, боясь омрачить Гюлебетин своим неожиданным появлением. Она пела. Пела, забыв тяжёлые времена Ходжалы, забыв тех, кто сидел и слушал её в бинтовых повязках. Пела, с закрытыми глазами, вспомнив беспечные дни Карабаха. Пела, вспоминая те дни, когда она шагала по асфальту вместе со своими школьными товарищами, не имея даже представления о какой-то войне, о каких-то междоусобицах. Пела, вспоминая те дни, когда ездила по горному пути в Ханкенди , в Аскеран, в Агдам, а оттуда в Шушу1 (СНОСКА - Ханкенди, который армяне в дальнейшем назвали Степанакертом (назвали в честь Степана Шаумяна, в годы советской власти), на самом деле, в переводе с азербайджанского означает село III Ибрагимхалил хана Джеваншира, правящего в Карабахе в ХVIII веке. Шуша – город – крепость, основанный в ХVIII веке Панахали ханом Джеванширом (1736 - 1763), и называющейся ранее Пенахабадом, (в переводе означает «город Панахали хана») сооруженный для защиты от вражеских нападений и названный в честь своей красоты, напоминающей «зеркало» - «шюшя». Карабах в переводе с азербайджанского означает «Черный сад») обходной дорогой, которую называли в народе «дорожкой с двенадцатью обходами». Пела, вспоминая те дни, когда ездила в те края без всякой боязни и страха, так как знала, что шагает по родимой земле, так как знала, что никто не посмеет отнять у неё то, что она называет «Родиной, своей родиной, своим Карабахом, своим райским садом1». Гюлебетин пела. Она пела, не имея понятия о завтрашнем дне, о своей судьбе, о своём будущем. Она пела, не сумев унять ту боль, которая раздирала всю её душу. Она пела, словно причитая свой народ на пороге ожидающей её трагедий. Она пела, словно прислушиваясь к исполнению тара, кяманчи, гавала,1 отчего в одно, лишь в одно мгновение, на её лице появилась милая улыбка, а потом всё сразу стихло. Её густые брови нахмурились. Она вспомнила сегодняшний день, своё настоящее время. И запела Гюлебетин, не замолкла, запела. Перешла в дискант и запела. Ах, как же она больно запела!....
На переулке старый дом,
Розы ты дарил порой.
С глаз долой и из сердца вон,
Аль подумал о другой.
Ай, наши соловьи,
Ой, наши соловьи.
Все в округе говорят,
О влюблённых говорят,
О той любви, что вынес я,
Не вспомнят, и не говорят.
Ай, наши соловьи,
Ой, наши соловьи.
Глава 24.
Накануне нового года, когда дети больше всего радовалась первому снегу, любуясь сказочной панорамой холодной зимы, издавали радостные крики на каждом переулке, улице, во дворах города. Вся детвора приветствовала приход 1991 года. В отличие от детей каждое утро, когда горожане отправлялись на работу в такой снег, им причиняло беспокойство лишь одна мысль; «Лишь бы не упасть, лишь бы не сломать руку, ногу, да не изувечится», - думали они, рассердившись детским забавам, после чего на дорогах, на тротуарах появлялись скользкие катки. Городские водители такси и других транспортных средств больше всего опасались за свою жизнь, обматывая колеса цепями, чтобы не поскользнуться, не потерять управление и не превратиться в жертву автомобильной катастрофы. В такую непогоду больше всех останавливались предприятия. С уменьшением производства, резко повышалась цена хлеба. Длинные очереди после утомительного рабочего дня больше всего досаждали горожан. Многие были готовы есть хлеб с солью, чтобы не стоять среди шумной толпы в ожидании купить продовольствие за талоны. В зимние вечера людей радовало и то, что, кутаясь и одевшись потеплее, вся семья собиралась около телевизора праздновать новый год. Родители водили детей на новогодние мероприятия и с тоской наблюдали за Дедом Морозом, Снегурочкой и клоунами, про которых они хранили самые задушевные воспоминания. Лишь Вахид, один только Вахид, сидел дома в угрюмом настроении. Без Рены этот дом не решался готовиться к какому-то празднику. В доме ничего не изменилось с момента кончины жены, матери. Вахид не вернулся на работу. Он начал проживать за счёт той суммы денег, которую скопил в сберкассе для чёрного дня. Его характер с каждым днём становился невыносимым. После каждого опрометчивого слова Вахид срывался на дочери, отказывался, есть ею приготовленное блюдо, объявляя голодовку. Мольбы и слёзы Айбениз, больше не действовали на отца. Наоборот, после таких сцен в его характере появлялись черты суровости и жестокого обращения против своего же ребёнка. В один из вечеров, когда она подала тарелку вместе со стряпней своему отцу, он выронил её на пол с громким возгласом;
– Что это такое? Я тебя спрашиваю, что это?! Даже обед не умеешь готовить. В блюдо нужно добавить разные специи, а не стряпать его в кипящей воде! Ах, если бы была жива Рена, она никогда бы в жизни не позволила бы мне есть такую безвкусицу.
Айбениз соображала, что после смерти Рены каждый поступок, каждое слово дочери сильно раздражает отца. Но она не понимала такого непримиримого отношения, которое Вахид оказывал, не собираясь одуматься. Айбениз в слезах побежала к Ираде, когда Вахид не взирая на голод, уселся на диване и начал перелистывать вечерние газеты.
– Заходи, доченька, заходи, поговорим. Бедная девочка, ну и мучает же он тебя. – сказала Ирада, утирая слёз Айбениз, - Ну, ничего, доченька, потерпи, вот пройдет время и он, в конце – концов, утихомирится.
– Тётя Ирада, как вы полагаете, если я найду для себя работу, от этого будет хоть какая-та польза? А может, уляжется и его недовольство. Что вы мне посоветуете? - спросила она в смятении. Ираде стало ясно, что Айбениз ищет пути спасения от пренебрежительного отношения отца, которое она в принципе не заслужила.
– Дочка, это не хорошая, а просто отличная идея. – ответила Ирада. - Вот так ты мне больше нравишься. Мне хочется всегда видеть тебя такой оптимисткой. Доченька, поверь, в этой жизни ничто не спасает человека от унынья, как работа. По воле Аллаха, устроишься, и не воспримешь все происходящее вокруг тебя столь болезненно. Ну, ты же еще очень молода, не стоит гробить себя среди четырех стен. Ну, а теперь скажи, как ты намереваешься найти работу? Ведь сейчас с этим чрезмерно туго. А у тебя, в придачу, незаконченное высшее образование.
– Было бы желание, а работа само собой найдется. – сказала Айбениз. - Ведь я же не такая уж и бездарная. В газетах каждый день размещают все новые и новые объявления по трудоустройству. Из этих списков можно выбрать что-нибудь подходящее. Я даже могу работать секретарем, еще в школе имела некоторые навыки работы на компьютере. Короче, поищу и найду что – нибудь подходящее.
– Ну что же, доченька, пусть Всевышний освещает твой путь. – вымолвила Ирада, выражая своё согласие. На следующий день, когда Айбениз обратилась в фирму в поиске работы, её просьбу отклонили по неизвестной ей причине. Только через неделю она устроилась на работу секретаршей мебельной компании. Компания занималась сборкой и продажей мебели своего же производства. Среди сотрудников компании, прежде всего, привлекла к себе внимание девушки, отличающейся от всех по своему нраву, легкомысленная, вульгарная и похотливая женщина по имени Фергана, которая носила одеяние, не сочетающиеся с ее возрастом и числилась в этой компании в лице бухгалтера. Будучи любовницей президента компании, она часто навещала своего директора, и через секунду из его кабинета исходил такой громкий хохот Ферганы, что это мешало другим работникам предприятия сосредоточиться на своих делах. Да и главной обязанностью этого бухгалтера являлось не выполнение прямых ее обязанностей, а непосредственное разведение каверз среди сотрудников, которые служили основой для разжигания какой-нибудь ссоры.
– Гусик, эта новенькая, кто она? – спросила Фергана в очередной раз, когда решила посетить своего мужика.
– А что, разве она тебе не по душе? – поинтересовался Гусейн.
– Нет, почему же, вроде нормальная девочка. И самое главное, не похожа на вредину. – ответила Фергана.
– Между нами, красота ее и вправду затмевающая. – вымолвил Гусейн, пытаясь вызвать ревность Ферганы.
– Эй, Гусик, возьми себя в руки! – рассердилась Фергана. - А то знаешь, какая я ревнивая. Тебе лучше не злить меня, а то так упорхну, так упорхну, что даже не успеешь моргнуть глазом.
– Шучу, шучу. Да куда ей до тебя. Я сказал это просто так, ведь ты же знаешь, как мне нравиться тебя позлить. Я от этого прихожу в возбуждение.– сказал Гусейн, обнимая её сидя. Те неприятные голоса, которые раздавались в комнате директора, вогнали Айбениз в краску. Она не могла работать, так как каждый раз отвлекалась. Айбениз прибавила звук радиоприёмника и решила спасаться от смущающих возгласов столь омерзительных отношений. «Они явно лишились чувства стыда», - шептала она про себе, качая головой. Через минуту оттуда вышла Фергана, поправив на себе одежду.
– Ну, чего вылупила глаза, а может, у тебя ко мне претензии? – спросила она, нагло улыбаясь ей в ответ. И прежде чем выйти, она простилась с молодой секретаршей со словами: «Чау, моё золотко», после чего захлопнула за собой дверь приёмной. Айбениз уже как три месяца работала на этой фирме. Она приходила на работу пораньше и аккуратно вела дела. Как-то раз, Гусейн вызвал секретаршу и затеял с ней такую беседу.
– Ты уже как три месяца работаешь в этой компании, а я даже не успел с тобой поближе познакомиться. – сказал он, оглядывая свою привлекательную помощницу. Но заметив, как Айбениз смущена, добавил: - Ну, зачем молчишь? А может, тебе не по душе моя компания?
– Да что вы, – серьезно отозвалась Айбениз, – я не имею против вас ничего такого, что давало бы повода думать о вас плохо. С момента моего появления на этой фирме, я ни разу не столкнулась с неуважительным обращением с вашей стороны.
– Это верно, – сказал Гусейн, – но давай лучше поменяем тему разговора и поговорим о тебе, о твоей личной жизни. Мне хочется знать о тебе как можно больше.
Подобное неожиданное и весьма назойливое предложение директора показалось Айбениз весьма странным.
– Мне очень жаль, но моя личная жизнь не подлежит обсуждению – не мешкая ни на одну минуту, сурово вымолвила она.
– Ааа, понятно, значит, у нас есть секреты, и мы не собираемся их разглашать. Ну, ничего, если ты даже так и будешь продолжать молчать, то я, смотря в твои глаза, все равно догадаюсь о твоей жизненной ситуации. Уму непостижимо, что такая красавица осталась без внимания своих поклонников и вместо того, чтобы благополучно выйти замуж за одного из них, вкалывает с утра до ночи перед монитором. Либо неудачное замужество, либо же страшный обман и разочарование. Ну что, я угадал? – спросил Гусейн.
– Вы ошибаетесь! – категорически отрицала Айбениз.
– Нет, я и вправду попал в точку. – догадливо произнес Гусейн. - Хочешь, дам тебе дружеский совет? Этот компьютер, эти клочки бумаги, все эти факсы – максы, от этого нет никакого прока. Поверь. Тебе лучше послать все это к черту и присоединиться ко мне. Как видишь, сегодня у Ферганы вышло какое – то срочное дело, а мне очень скучно, будь умницей, приведи себя в порядок и зайдем в какой-нибудь ресторан. Будет очень весело. Не пожалеешь. Поверь, я очень щедрый человек. Ну что, поедем?
– Нет! – сказала Айбениз и вскочила со стула, чтобы избавиться от неприятной ей компании.
– Ну и напрасно.– сказал Гусейн, еще ближе подойдя к ней. – А ты прежде чем отказаться, хорошенько взвесь эту перспективу. Будь уверена, я отблагодарю тебя сполна. Но только пусть это останется между нами, хорошо? – вымолвил Гусейн, направляясь к двери. Душа Айбениз ушла в пятки. На минуту ей казалось, что её преследуют какие то страшные сны, какие то галлюцинации. Но потом, когда директор повернул затвор, оставаясь наедине с нею, она запаниковала.
– Мне пора. – сказала она, чуть не расплакавшись со страха.
– Да не торопись ты так, – сказал Гусейн, – Рабочий день ещё не закончен. А без разрешения своего директора у тебя нет право покинуть свое рабочее место.
С каждым словом, Гусейн приближался к ней всё ближе и ближе. Айбениз овладело чувство смятения. Она отступила назад, когда Гусейн пожирал её глазами, медленно подходя к ней. Бесцеремонный директор не собирался долго заигрывать со своей секретаршей. Он наконец-то вцепился в неё, заключая Айбениз в свои объятия.
– Что все это значит? Пустите меня, пустите,– умоляла Айбениз, пытаясь вырваться из его крепких рук.
– Не бойся, милая, не бойся. Ведь я же ничего плохого не делаю. Доверься мне. Не беспокойся, ни одна живая душа не узнает об этом. Ведь здесь нет ничего оскорбительного. Тебе же нужна эта работа. Так не стоит сопротивляться. – шептал Гусейн, обезумев от безумной страсти. Он обнимал её, пытаясь дотянуться до неё своими губами, но Айбениз упиралась, как могла. Только в один миг она увидела в глазах Гусейна то безумное выражение, которым владел Тярлан…. Она лежала на своей кровати, не включая свет комнаты. «Тярлан, Назрин, Гусейн. Почему ты привносишь ко мне тех, кто лишён твоей милости? Чем я тебя так разгневала? Чем я перед тобой провинилась? Разве не достаточно того, с какой болью мне пришлось прожить в последние дни? Прошу тебя, нет, умоляю, не лишай меня своей милости. Лучше избавь меня от мучений. Избавь. Избавь» - шептала Айбениз, обращаясь к Всевышнему. Она решила больше не возвращаться на свою работу. К часу ночи Айбениз не сумев заснуть, прошла в кухню. Вахид сидел там и пил чашку чая.
– Ну что опять стряслось?– спросил Вахид, заметив слёзы своей дочери. Айбениз сразу не ответила отцу. - Разве я не с тобой разговариваю? Ответь! – сурово сказал Вахид.
– Папа, я уволилась с работы. – ответила Айбениз.
– Уволилась?– хмурясь, спросил Вахид. - Я одного не пойму, зачем тебе эта работа? Ведь ты же собираешься выйти замуж, а может, уже успела изменить свое решение? Ведь от такой легкомысленной девушки, как ты, всего можно ожидать. Ты лучше торопи жениха со свадьбой. А то эта помолвка слишком уж затянулась.
– Папа, но мы же еще …не справили годовщину матери? – удивилась Айбениз. - А что на это скажут соседи и родственники, ты об этом подумал?
– А когда ты обручалась с этим парнем, разве такие вещи тебя волновали? – рассердился Вахид. - Ты же у нас до сих пор жила ради себя и ни с кем не считалась. Это же твой жизненный принцип. Хватит разговоров! Иди и позвони ему! Пусть определят день свадьбы. Будет лучше, если ты как можно быстрее покинешь этот дом. Твое присутствие рядом невыносимо. Я хочу остаться один. Так будет лучше для нас обоих.
– Нет, папа, не бывать этому! – возразила Айбениз. - Ты обязан относиться к ее памяти с почтением. Мы в трауре и я не переступлю порог того дома, пока мы не справим ее годовщину! – главное намерение дочери, скрыть правду от отца, успешно осуществилась. Вахид решил не противиться. На самом деле, он сознавал, что дочь права, и он осуждал себя за эгоизм, хотя не решался в этом признаться. Он опустил голову на плечо и вышел с кухни молча, создавая впечатление грозного приведения, проходящего мимо.
Глава 25.
Саида готовила маску для хозяйки дома. Она достала одну чайную ложку меда, тридцать капель лимонного сока и одну столовую ложку глины, после чего разболтала их и нанесла на гладкую кожу Дильшад. Она не любила, когда на её лице появлялись мелкие морщинки или же пятна, забыв о том, что ей отнюдь не тридцать лет. Она снова висела на телефоне и разделяла свою радость с близкой подругой. Саида с трудом выслушивала все эти сплетни и, бог знает, чего это ей стоило - не поставить лицемерку на своё место.
– Здравствуй, Гамочка, здравствуй, дорогая, – сказала Дильшад, улыбаясь. – А у меня для тебя благие новости. Через два дня я посватаю Тярлану дочку Камрана Амираслановича. Наконец-то сбудутся мои мечты, мой ненаглядный свяжет свою судьбу не с голодранкой, а с настоящей аристократкой.
– Мои поздравления. – воскликнула Гамер. - Разве я не говорила тебе, что все уладится? Вот видишь, мои прогнозы оказались верными.
– И ты даже не можешь себе представить, как я этому рада. Наконец-то Аллах услышал мои молитвы и вернул мне моего сыночка. Все беды мы оставили позади и слава богу, – с радостью вымолвила Дильшад.
– Не стоит вспоминать о прошлом. Скажи, а нынешняя невестушка, и вправду хороша, как о ней говорят? – спросила Гамер с любопытством.
– Ну, разумеется. – подтвердила Дильшад. - Ее даже и не сравнишь с этой голодранкой. Ну, во-первых, у нее отец занимает высокую должность, он исполком, а мать - директор РАНО. А сама девочка, Гама, просто супер. Представляешь, она окончила БДУ, по специальности она пси - пси, вот видишь, не могу даже вспомнить, какая же у неё специальность. – задумалась Дильшад, потому что не имела никакого понятия о существовании какой-нибудь науки вообще.
– А может, это психология? – спросила Гамер.
– Точно, пси – холло - бия. – по слогам произнесла Дильшад. Гамер посмеялась, придираясь к её произношению. Дильшад сразу же отвлекла подругу, поболтав о материальных возможностях невесты. - Ну, это тоже не самое главное, самое главное то, что у неё много денег. Её папаша недавно приобрёл для неё три хоромы в самом центре города. Представляешь, у нее своя последняя иномарка. А ее драгоценности, Гамочка, если бы ты увидела ее драгоценности, у тебя бы от удивления отвисла бы челюсть. Я однажды столкнулась с нею в одном из меджлисов. Ее драгоценности еще издалека сверкают как прожектора и их сияние режет глаза. Правда, она не столь обаятельна, чтобы художник затруднялся описать ее красоту пером, но и так сойдет. Ситуация из терпимых,– не смогла сдержаться и комментировала внешность будущей невесты Дильшад, но тут Гамер торопливо заявила:
– Конечно же, из терпимых. Как у нас говорят в народе: секрет красоты в одежде, а внешности, в подобных случаях, отводиться лишь незначительная роль. А в супружеских отношениях и на уродку можно влюбиться, лишь бы она умела завлечь к себе мужика.
– То та. – сразу же согласилась соседка, после чего добавила: - А летом, летом она отдыхает ни в каком – нибудь санатории, а в самой Анталии. Ну, судя по всему, ей не нравятся здешние дома отдыха. А обедает она в лучших ресторанах города. У нее даже есть своя фирма. Правда, хотя она сама не управляет ею, но доверила её своему кузену. У них даже есть участок земли, около ЦУМА, очевидно, будут строить там объект. Тебе же известно, какие там ходовые объекты. Ну, вот, ходят слухи, что там они откроют салон красоты, даже заранее пригласили мастеров, представляешь, все они приедут из Турции. Ну, хотя бы благодаря ей, буду сногсшибательно выглядеть. – произнося эти фразы, Дильшад тут же привела в порядок свои волосы.
– Деля, а как ее зовут? - спросила заинтригованная Гамер.
– Гюляра. – надменно ответила Дильшад, - Но все её зовут Гюлей.
– Ну, просто отлично. Пусть будут они счастливы. Пусть состарятся вдвоем. Вот видишь, бог вознаградил тебя за твои переживания, что же еще тебе желать? – заулыбалась Гамер, как Дильшад в ту же минуту довольно вымолвила:
– Мне уже ничего не нужно, мне и этого достаточно. Теперь я прошу Бога только об одном, чтобы он одарил моего сыночку как можно больше здоровьем, чтобы он смог порадовать меня внучатами.
– Деля, вот о чем я хотела тебя еще спросить. А Ганира, как она, еще не родила? – Гамер неожиданно поинтересовалась состоянием Ганиры, хотя ей было прекрасно известно, что Дильшад порвала с ней всякие отношения.
– Откуда мне знать, родила она или нет? – подавленно произнесла Дильшад, сморщив лицо. - Если бы выслушала меня тогда, сегодня жила бы в роскоши. А она, дурёха, переоценила Шахбаза выше всего. Ну что с того? Разве его дети не пойдут по стопам своего отца? Конечно же, пойдут. Будут влачить жалкое существование, как и их папуля. Лучше давай поговорим о Гюле и Тярлане. Не стоят они того, чтобы такая ханум, как я, вспоминала о них.
Дильшад болтала бы долго, если бы Фикрет не зашёл в дом, пройдя мимо и не здороваясь с женой. Хозяйка дома простилась с подругой и побежала за мужем с упреками;
– Ну, что опять случилось? И зачем на меня волком смотришь? Ну, ответь, чем же я на этот раз тебе не угодила?
– Дильшад, прошу тебя, у меня нет времени на разговоры с тобой. – улизнул Фикрет от ответа. - Ты лучше скажи, соизволил ли Тярлан появляться дома?
– Не стоит за него так убиваться, у него все нормально. Ты лучше дай мне побольше денег, чтобы я смогла делать покупки для невестки. Время и так поджимает. – сказала Дильшад, после чего послышался ответ Фикрета, который с насмешкой высказал следующие фразы:
– Знаешь, Дильшад, а грех не поздравить тебя с такой «блестящей» победой. Наконец – то ты добилась своего. С успехом смогла торговаться жизнью своего сына. Но тебе стоит узнать и о том, что твой сыночек после размолвки с Айбениз, превратился в более неуправляемого человека. Раньше хотя бы приходил ночевать, а теперь пропадает целыми днями. Даже невозможно понять, куда это его так заносит. Да и не верю я больше в то, что он способен строит с кем-то нормальные отношения. Считаю себя обязанном, заранее тебя предупредить: не строй пустых планов на его счёт. Тярлан не из тех сыновей, которые умеют повысить статус своих родителей перед другими людьми.
– Фикрет, не морочь мне голову! – не выдержав такого натиска, повелительным тоном произнесла Дильшад. - Я уже смогла убедиться, что ты получаешь удовольствие от критики своего сына без какого-либо на то причины. Но я больше не буду обращать внимание на твою брюзгливость. Болтай себе на здоровье! – За то время, что они спорили, Фикрет открыл сейф, чтобы достать деньги для помолвки сына. Но он на минуту остолбенел, а Дильшад замолкла, моргая глазами. Фикрет бросился к сейфу и начал переворачивать все свои папки, бумаги, всё, что попало под руку. - Что такое? Почему опять копаешься в этой железе? А может, снова что – то потерял?
– Ну вот, опять не хватает большой суммы. – с досадой произнес Фикрет, как Дильшад меря руками, возразила:
– Не смотри на меня так, не трогала я твоих денег. Послушай! Только не говори, что опять подозреваешь Тярлана. У него алиби! Он как неделю не заходит домой. – в тот же миг стала в защиту своего сына мать, как Фикрет окончательно выйдя из себя, закричал:
– Ну, хорошо, на минутку допустим, что он не брал этих денег. Ну, тогда может, скажешь, куда же они делись?! А может, у нас в доме завелись домовые?! – в гневе обратился он к своей жене, как Дильшад заговорила с таким тоном, словно вела следствие.
– Нет, у нас однозначно не может быть домовых. Это же дом, а не какая-нибудь развалюха. Ты лучше скажи, кто был рядом, когда ты клал деньги в сейф?
– ….Ширзад. Ширзад был рядом. – ответил Фикрет, немного призадумавшись.
– Ну вот, наконец – то нашлись наши домовые. – воскликнула Дильшад.
– Ты это о чем? – удивился Фикрет корысти своей жены, и она торжественно заявила:
– Зачем уставился на меня как баран на новые ворота? Деньги - то украл Ширзад.
– Да ты что, в своем уме?! – вскрикнул Фикрет. - Он не мог. Ведь он самый надежный человек среди прислуги.
– Поверь, он не такой уж и надежный. От вруна всего можно ожидать. Да вспомнила, ты же не в курсе. – вдруг спохватилась Дильшад, вспомнив об одной истории, о которым она узнала недавно: - Намедни же у нас объявилась гостья. Жена Ширзада. Да не смотри на меня так, это сущая правда. Не веришь, спроси у самой Саиды. Она и подтвердить мои слова. Оказывается, зовут-то его не Ширзад, а Гаджи. Да и соврал он Самире, что натуральный холостой. А разве не может врун украсть у своего хозяина денег? Ведь он же тебя обманывал, а ты даже не догадывался об этом. Ведь правду говорят, шекинцы самые хитрые люди, видят сто верст вперед.
– Не верю я в это, ну не верю! Мне неизвестны причины поведения Ширзада. Но если даже так, то очевидно, у него на это были какие-то веские причины. Ну, имеет же человек право держать в секрете свою личную жизнь, самое главное, чтобы он не разглашал наши семейные секреты. У нас даже в трудовом соглашение нет такого пункта относительно того, что он обязан довести до нашего сведения это дело. Но он не такой уж и глупый, чтобы обворовывать меня, судью. Ведь я же могу запросто обличить его в краже. – отказался верить словам жены Фикрет. - Если кто-то и взял деньги, то это точно не Ширзад. Я стопроцентно убежден: это Тярлан!
– Поразительно, ты не веришь в то, что твой шофер вор, а моего сыночка обвиняешь, не имея на это доказательства?! Ну и идеален же у него отец! О боже, до чего же ты дошел, оговариваешь невинного ребёнка. - раздраженно обрушилась на мужа Дильшад, как Фикрет стиснув зубы, заговорил:
– Дильшад, не дави на меня! У тебя всё равно ничего не получиться! У меня есть все основания сомневаться именно в нём! Он каждую ночь приходит домой пьяный, напивается, где попало и с кем попало. И откуда же у него берутся деньги для таких потех? – спросил Фикрет, разрываясь на части.
– Да от месячных издержек, которых ты самолично ему платишь! – неистово заорала на этот раз Дильшад, как Фикрет скрипя зубами, заявил:
– Дильшад, не доводи меня до безумия, я знаю, о чём говорю!
– Нет, ты ни бельмеса не знаешь! – более громко отозвалась Дильшад, - И это всего лишь огульные доводы. Я тебя предупреждаю! Отстань от моего ребёнка! Когда же мой сыночек найдет покой в этом доме? Раньше твоя дочь не давала ему свободно дышать, а теперь ты преследуешь его своими неуместными подозрениями?!
– Ах, если бы здесь была Ганира…., – вздохнул Фикрет с чувством раскаяния, но Дильшад перебив мужа, во весь горло заорала:
– Нет, Фикрет бек! Она больше никогда не переступит порог этого дома! Сейчас в этом доме мое слово – жёстче любого закона! Тярлан не вор, слышишь, он не вор!
Но Фикрет уже покинул комнату, и безмятежно надев пиджак, вышел из дома, как прежде, чем сесть в машину, что стояла во дворе, обратился к жене тихим голосом.
– В том доме, где твои слова являются законом, в том доме, где вся власть целиком принадлежит такой женщине, как ты, там ни миновать ни воровства, ни преступления!
– Что, бросая слова на ветер, убегаешь как трусливый заяц?! - взбесилась Дильшад, догнав машину и поколачивая кулаком по стеклам автомобиля. - Если ты и вправду мужчина, то будь же посмелее и выслушай меня до конца!
Она еще пять минут постояла во дворе, бурча за той машиной, которая отходил со двора. А когда ворота закрылись, Дильшад не сумев успокоиться, прошла в кухню….Фикрет ехал в машине, любуясь красотой ночного Баку, чьи огни озаряли город прозрачным светом. Мерцание света ослепляло бессонных горожан своей заманчивой игрой. Фикрет думал о своём браке, в котором он глубоко сожалел. Он думал о тех годах, в течение которых он прожил с этой ворчливой, чванливой и корыстной женщиной, которая способна ради своих целей оговорить любого, кто ей не по душе. Но больше всего он переживал из-за сына, из-за лодыря, проживающего за деньги отца, который транжирил их, не думая о завтрашнем дне. Он прекрасно сознавал, что после его смерти семья продажной судьи разрушиться как карточный домик, который никто не сумеет собрать. «Зачем я раньше не встретил Жанну?» - думал Фикрет всю дорогу и сразу же удивился столь глупому вопросу, вспомнив, что он старше её на тридцать лет. Он сидел на заднем сидении и говорил с собой, пытаясь утихомирить себя, но в то же время, гнетя себя излишними вопросами и неоспоримой истиной. «И куда же я еду? Куда? В такую зимнюю ночь, каждый глава семьи торопится к себе домой, отдыхает дома, съев целую тарелку горячей стряпни, болтает с женой о домашних проблемах, рассказывает младшим небылицы, а старшим даёт отцовские советы, радуется в отличие от меня приятным поступкам своих детей, молится на своего Бога со словами: «О Всевышний, я благодарен тебе за этот день, за этот приятный день», чего я не могу себе позволить. Чем же я хуже таких отцов, таких мужей? Я ненавижу каждый миг своей жизни и всё из-за нервотрёпки, которой подвергают меня жена с сыном. Они не позволяют мне хоть один вечер отдохнуть дома без всяких недомолвок. Это по их вине я отдаляюсь от своего очага, стараюсь найти утешение в объятиях Жанны. Я не могу сказать; «О Всевышний, я благодарен тебе за этот день, за этот приятный день», так как, не верю в то, что когда-то и в моём доме воцарится желанный мир и покой. Кто же в нём проживает? Одни неблагодарные существа. У них нет ни капли совести. Сколько им не давай, всё им мало, всё им не хватает. Неблагодарные. Верно говорят: тонкой душе тягостно сознавать, что кто-нибудь обязан ей благодарностью; грубой душе – сознавать себя обязанной кому-то. А Жанна, моя Жанночка? Она же не такая неблагодарная, как мои дармоеды. Я даже не в силе побаловать ее слишком дорогими подарками, поскольку мой блудный сын давным-давно нанялся ударником «комбината карманочистки» и отлично справляется своей обязанностью. Хотя Жанна никогда в жизни не упрекнула меня за невнимательность или за какую-то нужду. Она любить меня. Лишь она. И никто другой», - сказал Фикрет, вспоминая свою опоздавшую любовь. Ширзад наблюдал за хозяином через лобовое зеркало. «Ай аман , кажется, хозяин совсем свихнулся. Вот, говорит с самим собой. Хотя, если подумать, это Дильшад превращает бедного Фикрета в безумца. Как же мне повезло, что Аллах не послал мне такую ведьму. Слава Всевышнему, что моя Гюльгяз не такая», - говорил Ширзад шёпотом и оглядываясь назад. Фикрет позвонил Жанне, чей сонливый голос поднял настроение её возлюбленного.
– Привет, милая. Ты спишь? – спросил Фикрет Жанну;
– О, господи, – ответила та с трудом. – Пупсик, а ты хотя бы в курсе, который сейчас час? Половина второго. И чем же я должна, по-твоему, заниматься?
Фикрет заговорил сразу, боясь, что та бросит трубку;
– Послушай, не засыпай. Лучше оденься, выйдем погулять. Ты знаешь, какая чудная погода во дворе? – предложил он неожиданно. Но Жанна ленилась в такую стужу сбросить с себя одеяло и шататься по улицам. И потому, она лениво ответила;
– Пупсик. Какая прогулка в час ночи? Давай, лучше заезжай ко мне. Посидим у камина. Глотнём чего-нибудь. Заночуешь у меня. Приходи. – сказала она, пытаясь повлиять на его решение. Но Фикрет не собирался зайти в одну коробку, спасаясь от другой. В эту ночь он желал пройти по ночному Бакинскому бульвару и радоваться жизни, вспоминая свою задорную молодость. Фикрет, сталкиваясь с упрямством Жанны, снизил тон и тихо выговорил;
– Скажи, разве тебе жалко, а, жалко хотя бы одну ночь не противиться моему желанию? Значит, ты тоже туда же? Неужели, я и этого не стою? – и в этих словах почувствовалось такая обида, что Жанна в тот же миг отозвалась взволнованным голосом;
– Заезжай. Через двадцать минут я буду готова. – сказала она, сбрасывая с себя одеяло….
В два часа ночи, когда весь город заснул крепким сном, Фикрет заехал к своей любовнице, вытащил её из постели, спустился вместе с нею по ступенькам, и умирая со смеху, превратился в юнца, который радовался первой любви своей жизни. «Хотя бы эта ночь оставит в моей жизни приятные впечатления. Хотя бы добрые воспоминания этой ночи будут моими, лишь моими. И никому не будет под силу отнять их у меня, никому», подумал он про себя и они оба присели в машину. Мерседес гонялся по Азнефти, нарушая безмолвную тишину ночи. В салоне машины заиграла музыка, которую передавали по радио. Эта песня звучала, как бы выражая все чувства Фикрета, который никак не хотел отпускать руку Жанны. Словно эту песню озвучивали лишь для этих влюблённых. Фикрет наконец-то нашёл желанную любовь в лице Жанны, которую навеки потеряла Дильшад. Странно. Те деньги, которые заставляли Жанну быть рядом, теряли всякое значение во время таких встреч. Они оба нуждались в любви. Десять лет назад, когда Фикрет осуждал Дильшад за серую жизнь, даже не мог себе представить, что спустя много лет он столкнется с чудом по имени Жанна, которая была намного моложе его. Видимо, жизнь любит дарить людям неожиданные сюрпризы и подарки. Фикрет крепко обнял Жанну. Та музыка, которая звучала на радиоволне, заполнила салон новыми впечатлениями. Она приблизила их, укоротив расстояние между ними. Она помогла разжечь эту необычную любовь с новой силой. Они считали себя самыми счастливыми созданиями вселенной, отвечая лаской каждому робкому движению друг друга. Один из них был слепым странником, разыскивающим потерянное блаженство, не взирая на свой авторитет среди общества, а другая была одинокой голубкой, которая приобрела свой долгожданный покой после многочисленных разлук и разочарований, после того, когда она не верила в силу любви и считала её какой то небылицей, придуманной ненормальными людьми. Ширзад, а точнее, Гаджи, притормозил возле бульвара. Фикрет послал его за бутылкой шампанского, а после вышел с возлюбленной на площадку, где открыл бутылку и налил его в бокалы. Жанна, глотнув глоток шампанского, сказала;
– Милый, смотри какая дивная ночь. С ума сойти! – и она обняла его. Фикрет посмотрел на неё с любовью и спросил;
– А тебе не холодно?- Он туго окутал Жанну в её шубу, выражая при этом свою заботу. Жанна слегка улыбнулась.
– Погода холодная, но ты же у меня горячий. – сказала она, прижимаясь к Фикрету. Фикрет не увидел в этих глазах лжи, лицемерия, подхалимство, фальши и заинтересованности в какой - то материальной выгоде. Хотя он не был склонен доверять кому -то, но он всё же заметил любящие глаза той женщины, чьи мечты осуществились вместе с Фикретом, той женщины, которая плавала на кораблике блаженства и вечного счастья.
– Жанночка, моя Жанночка, скажи, ты со мной счастлива? – произнёс Фикрет, обращаясь к ней с вопросом.
– Счастливее не бывает. Не бывает. – ответила Жанна, обнимая его за шею.
Снова заиграла музыка. На этот раз ту же песню передавали на другой радиоволне. Снова её умышленно прокручивали для этих влюблённых. В эту холодную, лунную ночь никто не был в силах понять смысл этих слов, кроме Фикрета и Жанны, любовавшихся зимним рассветом.
Любовь не властна над годами,
Так влюблённые говорят.
Любовь подвластна над годами?
А может так, или не так ?
Глава 26.
В ту зимнюю ночь, когда в Баку лил лишь сильный дождь и ветер колыхал толстых веток многолетних деревьев, Ходжалы весь окутался в белое одеяло. Город спал крепким сном, все автомобильные и горные дороги завалились снегом, и ездить по ним в сторону Агдама стало опасным. В феврале 1991 года, после того, как Джавад обследовал раненных вместе с Мединой, он запомнил этот месяц с сильной вьюгой и метелью. Он стоял около подоконника и любовался зимней красотой Карабаха.
– Интересно, идет ли снег в Баку?....Знаешь, я временами так удивляюсь жизненным поворотам. – вымолвил он эти фразы, качая головой, - Странно. Если бы человек имел хоть какую-то возможность узнать о том, что его ждёт, скажем, через какой-то отрезок времени, то жизнь показалась бы ему заурядной и серой. Помнишь, ещё в прошлом году в день двадцатого января вся республика переживала жуткую трагедию. В больницах не хватало мест для размещения раненных.– сказал Джавад, вспоминая минувшие дни.
– Я помню, как мы пропускали занятия, чтобы помочь раненным. Порой бывало и так, что нам приходилось ночевать по очереди на больничных койках. – добавила Медина. – И простые граждане приезжали для того, чтобы добровольно сдать кровь для спасения раненных.
– Ещё тогда я бы не смог себе представить, что через год мне придется работать в Ходжалы. Я бы не подумал о том, что через год я буду любоваться вместе с тобой белым, пушистым снегом, падающим в эти края в середине февраля. – произнес Джавад, как Медина, немного задумавшись, обратилась к нему с замысловатым вопросом.
– Весьма любопытно, что же нас ожидает в будущем году?
– Откуда нам знать, – ответил Джавад, пожимая плечи. – Наверняка, закончиться война. Наверняка, Карабах расцветёт и затмит своей красотой всю вселенную, как и прежде. И мы вернёмся назад в свой город. Устроимся на работу в какой-нибудь клинике и проживём тихой, серой жизнью.
– Ну, зачем ты так? – не согласилась Медина. – Лучше скажи, что вернёшься в свой родной город, устроишься на работу, женишься, станешь заботливым и любящим отцом. А вечером, когда закончиться рабочий день, вернёшься домой с желанием увидеть свою семью и провести вместе с ними незабываемый вечер.
– Ах, Медина. Можно дать другому разумный совет, но нельзя научить его разумному поведению, – ответил Джавад, махнув рукой. Медина окончательно расстроилась, когда наконец -то сознала, что Джавад зачеркнул свою личную жизнь из -за неудачного романа с Айбениз. Она взглянула на него из-под стекла своих очков и сказала;
– Разве ты так и не намерен устроить свою жизнь? Джавад, но это же уму не постижимо. Пойми, человек не может жить прошлыми воспоминаниями, как бы они ни были для него дороги. Да и глупо себя наказывать за то, что тебе когда-то пришлось разочароваться. Поверь, это неверное решение, – сказала Медина, на самом деле пытаясь затронуть наболевшую тему.
– А я не спорю, не спорю. – тихо отозвался Джавад, - Но ты тоже попытайся понять, что меня меньше всего волнует женитьба и всё прочее. Я всё ещё не сумел очнуться и прийти в себя. Я ещё не готов открыть ту книгу и перелистать её заново. Пока рано. Очень рано. А может, получиться и так, что я не сумею забыть о той, кто заставляет меня так долго мучиться. Возможно, меня ожидает вечная холостяцкая жизнь.– сказал Джавад, разрушая как бы все надежды Медины. Она не смогла удержать себя и взволнованно воскликнула;
– Ну, за что, за что ты так к себе несправедлив? Джавад, на этом белом свете многие пережили любовную тоску. Но они сумели перевернуть ту страницу книги со словами: «Это не что иное, как страница моей долгой жизни». Они с наибольшей надеждой сумели написать своё имя на новой странице. Многие зашагали по той же тропинке уныния и печали. Но они создали семью и завели детишек, при этом привнося себе самый дорогой и ценный подарок – отцовство. Ведь любовь без взаимности - это ещё не конец света. Ты должен радоваться тому, что сумел рано или поздно открыться ей, признаться в своей любви. Но в отличие от тебя, есть и такие, которые бояться признаться в своих чувствах и запирают их в глубине души.
Слова Медины расстроили Джавада. Он повернулся к ней и заглянул в её узкие глаза, которые она прятала под очками.
– Что всё это значит, Медина? Ты это о ком? - спросил Джавад.
– Да я просто так, к слову. – ответила она, быстро меняя тему разговора. Джаваду ничего не оставалось, как пожать плечами и удивляться странному поведению Медины.
– Прости, но ты порой выкидываешь такое, что мне бывает трудно тебя раскусить.– сказал Джавад, поворачиваясь к окну. Вдруг он заметил Шюджаета, с трудом передвигающего по снегу. - Посмотри, Шюджает. – крикнул он, указывая на лейтенанта.
– Наверное, опять пришел видеться со своей низкорослый возлюбленной. – в ответ произнесла Медина, как Джавад не скрывая свое изумление, высказался.
– Значит, ты тоже в курсе происходящего? А я даже не догадывался.
– Здесь же все осведомлены об их отношениях. Безответная любовь смугляка. – улыбнулась Медина.
– Доброй ночи. В такие холода сюда добраться становиться очень туго. – сказал Шюджает, когда возле окна он столкнулся с Джавадом и Мединой. - А когда идет снег, это, вообще, немыслимо. Еле-еле различаешь тень встречного.
– Видимо, замёрзли. – вымолвила Медина. - Пойду, принесу вам чаю.
– Не надо, доктор, не утруждайтесь.– возразил Шюджает. - Вот, скроил время и пришел поболтать с Джавадом.
– Ну, как вам будет угодно. А я пошла. Надо еще зайти к больным. – сказала Медина. Но прежде чем сорваться с места, она обратилась к Джаваду, - Если вдруг что – то понадобиться, то позови.
– Ну что, Шюджает, – произнёс Джавад, присев на подоконник. - Рассказывай, как дела на передовой?
– На посту дела не так уж и плохи. – ответил Шюджает, прислоняя автомат к стене, - Правда, иногда бывают перестрелки. Но на передовой нет ничего отрадного. Слышал новость?
– Какую еще новость? – спросил Джавад.
– Пресс-служба Министерства Обороны горланит о происходившем. А ты не в курсе?- с изумлением спросил лейтенант.
– Да упокой Аллах душу твоего отца. – с иронией выговорился Джавад, похлопав по его плечу, после чего добавил: - Откуда же у меня свободное время, чтобы я подсиживал за радиоприёмником?
Шюджает выбросил сигарету в сторону и недовольно вымолвил:
– Правильно делаешь. Всё равно ничего приятного не услышишь. Говорят, что в Ханкенди дислоцировалась 366 мотострелковый полк Советской Армии. Словно их выслали для того, чтобы защитить мирное население и приостановить перестрелку между сторонами. Всё те же басни. В Ханкенди расположены части армянских формирований. Если они и вправду думали о нас, то дислокацию полка осуществили бы в Ходжалы, в Малыбейли, в Шуше, где оборона слабее всего.
– Я в этом плане с тобой полностью согласен. Они пришли сюда не для того, чтобы защитить мирное население, а поддержать боевиков. Ведь война - это продолжение политики, но только другими средствами. И начинают ее не военные, а политики. – сказал Джавад, выкуривая сигарету. Вдруг он заметил, как Шюджает оглядывается по сторонам. - Ну, признайся, зачем же ты так мечешься?– спросил он, как Шюджает быстро заговорил:
– Джавад, ради всего святого, скажи, ведь сегодня же день дежурства Гюлебетин? Я должен ее непременно увидеть, где она?
– Дойдя до конца коридора, свернешь направо. – засмеялся Джавад, после чего сообщил: - Она в двадцать третьей палате.
Хотя Шюджает побежал и в конец длинного коридора, но он не посмел зайти в палату. После недолгого колебания, он, наконец – то попросил Гюлебетин выйти.
– Эй, зачем это ты опять объявился? – шустро расспросила девушка парня, прихлопнув за собой дверь. - Послушай, до каких пор ты собираешься здесь вертеться? У тебя что, нет других дел?
– Моя сумасбродная газель, ну почему ты так злишься? – спросил Шюджает, наклоняясь к ней, - Разве тебя даже чуточку не жалко? Видишь, как я с трудом прошёл такую дорогу и пришел к тебе. А ты все время меня отчитываешь, скажи, тебе это не надоело?
– Не надоело! – решительно заявила девушка, усмехаясь, - Из-за того, что в твою пустую башку лезут ненужные мысли, мне что, каждый раз стоит встречать и провожать тебя с распростертыми объятиями? Если тебе по вкусу мучиться, тогда терзайся на здоровье. А я даже и не собираюсь убеждать тебя в обратном. Да и в последнее время, ты окончательно перепутал пост с больницей. А может, было бы кстати, постелить тебе постель рядом с больными, чтобы ты насовсем причалил в нашем корпусе? – звонким голосом расспросила она парня, как он, нахмурившись, признался.
– Не утруждай себя зря. Я же не собираюсь оставаться здесь насовсем. После службы я, вообще, покину эти места и ты еще будешь жалеть о том, что вовремя не оценила мою любовь. А может, тебе положить в рот ну хотя бы чуточку сахара, чтобы твой язык стал хотя бы немножечко слаще?
– Послушай, ты лучше уйди отсюда по добру, по здорову. А то получишь от меня сладенького. – взялась за угрозы Гюлебетин, а вслед за ним и поворчала: - Да вы на него посмотрите, задумал глумиться надо мной.
– А я-то надеялся, что мы придем к единому согласию. – обиделся Шюджает, но девушка, не считаясь его состоянием, язвительно заявила:
– Как видишь, ошибся. У нас с тобой нет ничего общего. Так как мы чересчур уж разные. – за то время, что Гюлебетин болтала языком, Шюджает захотел прикоснуться к её волосам и сгладить, не сумев противиться столь странному желанию. Но Гюлебетин заметив неожиданный жест Шюджаета, которому он был готов, сразу же отодвинулась назад. – Эй, послушай, не распускай руки, а то так врежу!
Шюджает привык к подобным запугиваниям своей возлюбленной и потому, не обращая внимания на возмущённый голос Гюлебетин, достал из подмышки маленький букет цветов, держа их в руке с такой осторожностью, словно боялся из уронить на глазах этой весёлой девушки. Это наверняка, послужило бы символом уничтожения их любви. Уронить цветы – значит, потерять прекрасные чувства, появившиеся в его сердце с несокрушимой силой.
– На, возьми, эти цветы я сорвал для тебя. – сказал Шюджает, передавая ей цветы. - Уже несколько дней хранил от мороза. Боялся, что увянут. Но видишь, они смогли выжить и сохранить свою былую свежесть. Пожалуйста, не отталкивай мою руку, возьми их. Ты хорошая девушка, Гюлебетин. Ты стоишь большего. Пусть бог одарить тебя счастьем.
– И ты тоже стоишь большего, смугляк. – ответила Гюлебетин, лишь тогда, когда Шюджает успел отдалиться, передвигаясь в конец коридора…Джавад сидел за столом, дремля от усталости. Сильная метель стучала в окошко, словно собиралась ломать раму. Он желал поспать, но боялся заснуть, так как в любую секунду могли привезти раненых с поста или же аэропорта. Он поднял голову, когда увидел Шюджаета на пороге;
– Почему стоишь, заходи. Присядь. – пригласил Джавад друга в комнату, - Даа, настроение у тебя неплохое. Ну что, сумел найти с нею общий язык? – спросил он с интересом.
– По воле Всевышнего, не успеешь очнуться, как в один прекрасный день увезу её в Сумгаит. А этот город, эти горы останутся без Гюлебетин и лишь вспомнят о ней с тоской, – сказал Шюджает.
– Гмм. Может, и увезёшь. – задумчиво произнес Джавад эти слова,- Но подумай, разве Гюлебетин сможет найти покой в твоём доме, как она чувствовала себя вольной птицей в Ходжалы? Ты же знаешь, как она влюблена в эти края. Как она любит снежные вершины гор, как она влюблена в свой Карабах. Разве она сможет спеть ту чудную песню на балконе твоего дома с таким же жаром и болью, с которым она исполняла её на своей земле? Её голос тогда прекрасен, когда она питается чистым воздухом Ходжалы. Тоска по Карабаху не даст ей вздохнуть полной грудью. Шюджает, грех держать соловья в клетке. Как соловей привык жить на воле, так и Гюлебетин рано или поздно вернётся в свой город. Тоска по родине заставит её вернуться, обязательно заставит, – сказал Джавад, пальцем ударив по столу. Но Шюджает решил не вникать в суть дела.
– Не знаю, Джавад, –из его уст вырвались лишь эти слова. – Посмотрим, как получится. Ведь сейчас одному Богу известно, как всё обернется. Джавад, лучше скажи, у тебя еще много дел?
– Нет, иногда присматриваю за больными, а что? – заинтересованно спросил Джавад, поднимая с пола пальто, которое он накинул на плечи.
– А может, тебе присоединиться ко мне и потопаем к постам? – внезапно предложил Шюджает другу, - Многие из наших ребят очень сильно простудились. Они все время караулят, лежа на мокром снегу. У них даже нет возможности зайти в больницу. Ну что, едем или как?
– Ну, разумеется, едем. – согласился Джавад, быстро надев пальто и прихватив с собой аптечку.
– А может, тебе взять с собой еще кого-нибудь? – с намёком отозвался Шюджает.
– Ну что же, сейчас скажу Медине, чтобы собралась. – ответил Джавад, не понимая вопроса.
– Джавад, а может, возьмешь с собой еще одну медсестру? – открыто объяснился Шюджает, и в лице Джавада засияло улыбка.
– Ну и плут же ты. Вижу, что простуда ребят стала подходящим предлогом для сближения с Гюлебетин.
– А ты разве не слышал пословицу, ради того, чтобы хорошо познать человека, выйди с ним на дорогу и преодолей с ним некоторое расстояние . – засмеялся Шюджает.
– Ну ладно, успокойся, я же тебя не осуждаю. – вымолвил Джавад, выходя из комнаты вместе с молодым офицером…. Шюджает с Джавадом шли впереди, а Медина сзади держалась за руку Гюлебетин, с трудом передвигаясь по белому снегу толщиной с полметра. Погода была чистой и свежей. Город, скрывающийся под снегом, деревья укатанные в белое одеяло, создавали атмосферу романтики под слабым светом фонарей, стоящих на краю тротуаров. Шюджает внимательно прислушиваясь к разговору Джавада, изредка поглядывал через плечо на Гюлебетин. А Медина изо всех сил дёргала ее, боясь свалиться.
– Послушай, зачем это ты дергаешь за мою руку? Ох, мои бедные плечи, чуть что, и они сразу же оторвутся. Какая же ты и впрямь недотёпа, даже нормально ходить не можешь,– поворчала Гюлебетин и Медина, не сдержавшись, выразила свое недовольство.
– Легко сказать, ведь ты, как – никак, но привыкла к этому климату, а мне вот трудно передвигаться на снегу.
– Послушай, а разве в Баку зимой не падает снег? – спросила Гюлебетин с такой наивностью, что она вынуждена была засмеяться.
– Почему же, бывает, она же не тропика, чтобы там круглый год было жарко? Но там, в отличие от здешних мест осадок мало. А тут толщина снега почти метр - полтора. – объяснила она девушки суть дело, после чего высказала свои опасения, - Если кто-то когда-нибудь останется под ним хотя бы полдня, то к вечеру превратится в сосульку.
– Да не бойся же ты, - уверила её Гюлебетин, - я не дам тебе превратиться в сосульку. Будь уверена, пока я рядом, с тобой ничего такого не случиться. Ведь я еще с детства хорошо знаю каждую тропинку, каждое ущелье, каждую высь этой местности. А сейчас крепко держись за меня, и мы вместе проложим для себя дорогу.
Через час, состав удачно прибыл в казарму. Джавад с помощью Медины и Гюлебетин обследовал больных солдат и раздал им лекарства после повсеместной инъекции. Командир поста пригласил гостей за сладкий стол. Джавад беседовал с командиром о том положении, что воцарилось в Ходжалы.
– Положение становится невыносимым. Накануне из Министерства Внутренних Дел послали полковника, чтобы тот занялся организацией полицейского управления в аэропорту. Два дня назад, армяне взяли в заложники мальчика с целым стадом овец. Теперь идут переговоры по возвращению этого ребёнка. А российская сторона выводит своё войско, военную технику и вертолеты с Ходжалинского аэропорта и переправляет их в Ханкенди. Если хорошенько подумать, то здесь чувствуется какой-то подлог. Всё так запутанно, что невозможно толком понять, что происходит, – сказал командир, почесав голову. Джавад качая головой, выпил чашку чая и задумчиво вымолвил;
– Ходжалинский аэропорт - неприступная крепость Карабаха. Это известно не только армянам, но и русским. Если в аэропорту формируют полицейское управление, значит, они не позволят армянам самовольничать на нашей территории. Благодаря действию этого управления, количество заложников и раненных уменьшиться до малой величины.
Слова Джавада взбодрили командира. Он покачал головой в знак согласия.
– Думаю, что ты прав. А то Алиф совсем измучился. Не знает, контролировать рейсы или же участвовать в перестрелке. – сказал командир, подтверждая слова Джавада. За столом поднялся шум. Голоса и споры собеседников заполнили казарму. Они беседовали за горячей чашкой чая, массируя замерзшие руки. Шюджает всё время оглядывал Гюлебетин, которая покраснела под пристальным взглядом смугляка. Если бы в казарме не было столько народу, наверняка, Гюлебетин накричала бы на него со словами: – «Ну, чего глаза вылупил? Лучше смотри в другую сторону». А может, она не попрекала бы его, просто ответила бы ему «взаимностью», то есть, взглянув на него искоса. Медина, заметив пристальный взгляд Шюджаета, ущипнула Гюлебетин.
– А смугляк не в состояние оторвать от тебя глаз. Уж больно ты его заворожила. Наконец – то, наконец – то. Я так рада. – воскликнула Медина, взирая на выражение лица Гюлебетин.
– Ты что, совсем сдурела? – отозвалась девушка, поняв намёк Медины. - Ты лучше не связывайся со мной. А то вам обоим придется несладко.
И тут Медина, похлопав в ладоши, засмеялась:
– Ну, наконец – то сбываются мечты Шюджаета. Лучше признавайся, ведь ты тоже небезразлична к нему? – так назойливо спросила Медина, что Гюлебетин, не сдержавшись, подтолкнула ее локтем.
– А ну-ка молчи! – шепнула она, приказав ей помолчать. - Ты что, хочешь опозорить меня перед всем народом? Нет у вас, у городских ни стыда, ни совести. Вам бы все время плоско шутить. Ну, чего смеешься? Разве у меня выросли рога?
– Не стоит увиливать, я вижу тебя насквозь. Будьте счастливы! – громко высказалась Медина, но затем, ощутив, как на них уставились взгляды заинтригованных солдатов, взяла себя в руки, но для Гюлебетин это оказалось достаточным, чтобы она с угрозой отозвалась:
– Сейчас же возьми свои слова обратно! – нервно замолвила девушка, на этот раз больно выдернув руку Медины. - Я тебя предупреждаю, если не заткнешь свой болтливый ротик, то я тебе продемонстрирую безумную любовь. Клянусь душой моей мамочки, не посмотрю, что ты образованная девушка, прямо перед солдатами затаскаю за твои волосы. Да никогда в жизни я не влюблюсь в такого вертлявого парня.
Шюджает не понимал, о чём идёт речь между Мединой и его возлюбленной. Но он так хотел присоединиться к этому разговору, что начал допрашивать Медину.
– Доктор, вам что, плохо? – спросил он, не скрывая своего любопытства.
– Нет, почему же, я в превосходным расположение духа. – не отстала от своего прежнего поведения Медина, и с сожалением взглянув на девушку, которая присела с ней рядом, произнесла. - Но, вот кажется, Гюлебетин плохо. А причина этого недуга известна только ей одной. Так что, тебе лучше спросить у нее самой, почему же она такая беспокойная?
Гюлебетин еще раз ущипнула её, но на этот раз так крепко, что Медина схватила руку от боли и завыла.
– Оф, оф! У тебя и впрямь «лёгкая» рука. – застонала Медина, - Мне искренне жаль того, кто захочет связать свою судьбу с тобой. Ты у нас не девушка, а настоящая бой-баба.
– Да ты что, – удивилась Гюлебетин. - Да будет признательным тот, которому я, вообще, подарю свое сердце. Что, найдет девушку лучше, чем я? Ведь во всей этой местности не отыщешь такую бойкую и упитанную ханум, как я.
– Да кто посмеет с этим спорить? По полноте же ты напоминаешь, ах, да, нашла, ветряную мельницу. – плоско шутя, высказала свое мнение Медина, но, немного пройдя, ей все же пришлось очень пожалеть о сказанном.
– Послушай, тощая саранча, что ты от меня хочешь, а? – на этот раз Гюлебетин не на шутку рассердилась, - Не выводи меня из себя! Если у тебя имеются ко мне какие – то претензии, то лучше выйди на улицу и давай измерим свои силы. Так и познакомишься ты близко-близко с ветреной мельницей.
– Ну, зачем ты так злишься? Разве я чем – то тебя обидела? Шюджает, ну скажи, разве я не права? – спросила испугавшаяся Медина молодого лейтенанта, ища в нём заступника.
– Правы, правы. – в свою очередь подтвердил Шюджает слова Медины и этим очень позлил любимую.
– В чем это она права, а? Что, решили подтрунивать меня? – взбесилась Гюлебетин. - Ну, ничего, я еще вам покажу, где раки зимуют. И не надо ржать как лошадь. Я тебе сто раз говорила, мне не нравятся весельчаки, по – мне, мужчина должен быть благонравным. Послушай, я вижу, что этот смугляк тебе больше по душе. Ну и иди к нему. А меня оставь в покое. А то придется тебе плакать горючими слезами.
Медина сразу же присела к лейтенанту.
– Ну, хорошо, хорошо, ты только не злись. – сказала она, немного утихомирившись, но после, не сдержавшись, шутливо спросила: – Скажи, а ты не приревнуешь Шюджаета?
– Еще чего. – ответила Гюлебетин, хмурясь. - Ну ладно. Я вам задам такого жару, что…. – не докончив фразу, пригрозила она обоим, показывая указательный палец. В этот миг кто-то из солдат с гитарой на руках и подошёл к Шюджаету. Он, поняв намёк рядового, покраснел от волнения. Гюлебетин не соображала, в чём дело. «Бой , почему это он так покраснел? И зачем ему гитара?» – подумала она про себя, как Шюджает после недолгого раздумья, хотя и смущаясь, но взял гитару. Он с осторожностью положил его на правую ногу, левую ногу чуть приподнял и длинными пальцами дотронулся до его струн. Но перед тем, как исполнить какую-то мелодию, он, услышав лишние звуки, настроил инструмент. Гюлебетин моргала глазами от изумления, после чего она испытала какую-то теплоту к этому парню. Она сидела, скрестив руки в ожидании чего-то необыкновенного. Тот парень, который недавно высмеивал её вместе с Мединой, внезапно сыграл солдатскую песню, который в последнее время стал очень популярным среди народа. Медина, услышав первые ноты песни, неожиданно подключилась к исполнению, напевая альтовым голосом, в результате чего, получился прекрасный дуэт. Шюджает отвечал ей голосом тенора.
Военные пути, военные дороги,
Порохом запахло на совсем.
Когда они вернут тебя,
Вернут ко мне навеки,
Когда они вернут на совсем.
Для меня отрада - твой мундир, твой наряд,
Твой мундир, твой наряд, товарищ лейтенант!
После завершения первого куплета в исполнении Медины, лейтенант перешёл ко второму куплету. Его приятный голос эхом прозвучал в ушах Гюлебетин.
Тот день, светлый день придёт, не грусти,
В тот день светлый день я вернусь.
Горит, загорает родимая земля,
Пока что я всей душою в бой рвусь.
Ты отзовись, товарищ лейтенант,
Ты оглянись, лейтенант!
Ты отзовись о благих новостях,
Ты отзовись, лейтенант!
В тот миг, если можно было бы всмотреться в лицо солдат, Джавада, Гюлебетин, чьи глаза и личико еле – еле виднелись под слабым светом лампы, то из выражения лица трудно было бы определить какими чувствами и мыслями они живут. Все лишь бесшумно прислушивались к дуэту Шюджаета и Медины, словно боялись дышать. Никто не прикоснулся к чаю, чей горячий пар смешивался с холодным воздухом и рассеивался в казарме. В этой тишине можно было бы услышать даже визг комара. Но если можно было бы прислушиваться к биение сердец под этим тяжёлым и воинственным ритмом песни, то в конце удивился бы тому, какую гармонию они составляют вместе. Под тяжёлым и воинственным ритмом этой песни кто-то вернулся в мирное время Ходжалы, кто-то вспомнил те развалины, которые оставались после перестрелки и взрыва многочисленных ракет в сёлах Карабаха, вспомнил ту боль в лицах мирных жителей, которые повергались ночным перестрелкам на своей родимой земле. Под тяжёлым и воинственным ритмом этой песни кто-то сгорал от желания задавить лютого врага в очередном бою, которые не давали житья и покоя карабахскому населению. Под тяжёлым и воинственным ритмом этой песни кто-то тихо заплакал, эти слёзы покатились по лицу и капали на солдатскую руку, на солдатскую шинель и даже на деревянный стол, за которым собрался целый гарнизон. Среди тех, кто сидел с комом в горле, были двое. Они не умели обладать своими чувствами, и потому один из них смотрел на того, кто запечатлелся в его памяти своей улыбкой и цветком нарцисса, который он сохранил в стужу, не давая ему завянуть, а другой смотрел на ту, в белом халате, которую знал со студенческой скамьи, но оказалось, что он не смог разузнать её до конца. Один из них, то есть, Джавад, шептал про себя: «Ну и дела, а я даже не подозревал о том, что у тебя настолько тонкая душа». А другая, то есть, Гюлебетин, вытирая слёзы, сказала; «Эх, смугляк, как же те мне близок, как же ты мне дорог. Зачем я не сумела разглядеть в тебе того пылкого музыканта, который близок мне по душе. Как же я тебя не разглядела». На самом деле, струны гитары, до которых дотрагивался Шюджает, оказались струнами сердца Гюлебетин. Тот дуэт умело гасил жажду Джавада, с которой он жил с той поры, как оказался на этой земле. Это являлся, в принципе, вторым случаем, когда Джавад удивлялся чудному пению. В первый раз, когда Гюлебетин пела в палате раненных солдат песню «Наши соловьи», оставив в душе Джавада, ничем не заменимый след, а второй раз, когда Медина запела в унисон с Шюджаетом эту солдатскую песню, которая хотя и заставила многих расплакаться, но, по сути, носила в себе окраску патриотизма, поднимая боевой дух солдат.
После исполнения последних аккордов, никто не смел нарушить тишину, которая воцарилась в казарме. А через десять минут, послышалась стрельба, которая раздавалась с ближайшего поста. Если бы не боевая тревога, то никто бы не захотел оторваться от задушевного воздействия этого сказочного мира. Тишина, которая рассеялась под топотом солдатских сапог, разбила корабль желаний о скалы, на котором плавали Джавад с Гюлебетин. В казарму они прибыли вчетвером. Джавад, Медина, Гюлябитин и старший лейтенант Шюджает. После того, как лейтенант покинул казарму, вооружившись автоматом, их осталось пятеро. Джавад, Медина, Гюлебетин, гитара чёрного цвета, чей полированный покров блестел под тусклым светом лампы и, наконец, наконец, та самая песня, звеневшая в ушах так, словно кто - то всё ещё пел, пел для тех, кто рвался в бой, чтобы этот райский уголок снова приобрёл былой покой и мир.
Месть, ярая месть, лютый враг не отомщён,
Бой, последний бой не завершён.
Дымит тот костёр, что зажгли мы у траншеи,
Горит, тот костёр не погашен!
Ты отзовись, товарищ лейтенант,
Ты оглянись, лейтенант!
Ты отзовись о благих новостях,
Ты отзовись, лейтенант!
Глава 27.
День за днем, отношение Айбениз с отцом менялось в худшую сторону. Она так и не сумела устроиться на новую работу. Домашние дела с утра до вечера, стирка, уборка, приготовление блюд, хотя и отнимали уйму времени, но Айбениз теряла всякий раз терпение, когда отец критиковал её без причины. «Мама, мамочка, мама. Зачем же ты меня оставила? Ведь мой отчий дом, наш родной очаг превратилась в развалину без тебя. Изменилась не только он, но и наш образ жизни. Если бы я не знала, каким отец был добрым и отзывчивым, если бы я не знала настоящего Вахида, я не истосковалась бы по своему прежнему отцу. Мне плохо, мама, мне очень плохо. И мне становиться страшно от того, что когда-то он узнает обо мне, и о Тярлане. Ведь всё так или иначе раскроется. Я обманула его, когда он заговорил о скорой женитьбе. Твоя кончина послужила для меня поводом для вранья. Прости меня, прости. Я же предала тебя, твою память, превратив её в орудие лжи. Прости меня, прости», - плакала Айбениз, стирая белье в ванной комнате. Как-то раз к ним пожаловала Зарнигяр, жена дяди, которая редко приходила в этот дом и то не без причины. Вахида не оказалось дома. Айбениз приняла её радушно и прошла вместе с ней в кухню, где готовила стряпню.
– Ну, здравствуй, здравствуй. Как тебе не стыдно а, даже не звонишь. Ну, хотя бы иногда навести Халида. – сказала Зарнигяр, отчитывая Айбениз прямо в коридоре.
– Тётя, не надо мне упрекать. Ну, что мне делать, у меня и без того дел по горло. – произнесла девушка, и тётя многозначительно на нее взирав, сказала:
– Да, и тебе нелегко. Но все равно, мы же, как – никак, старше тебя и проведать нас - это твоя прямая обязанность.– с упреком выговорила она эти фразы, а затем спросила: - Послушай, а где Вахид? Его что-то не видно.
– Наверное, вышел подышать свежим воздухом. – сказала Айбениз и не успела она молвить, как отец вернулся с прогулки. Он, увидев на кухне свою сноху, обратился к дочери грубым тоном;
– Готов ли обед?
– Да. – вполголоса произнесла Айбениз.
– Не слышу, отвечай внятно, когда тебя спрашивают. – презрительно фыркнул Вахид, и Айбениз резко промолвила:
– Да, готов!
– Ну, тогда принеси. – потребовал Вахид, сев за стол, - Присядь, хотя бы немножко поешь. – предложил он снохе.
– Не тревожься, я и так сыта.– отказалась Зарнигяр, как Вахид, съев одну ложку стряпни, сразу же отбросил ложечку в сторону с претензией:
– Тьфу, еда несоленая! – закричал отец на свою дочь, и Зарнигяр вмешалась в разговор, спровадив его до гостиной.
– Ну, ты тоже хорош. Не видишь, солонка-то прямо перед тобой. Если у еды недостаточно соли, то положи её сам. И незачем кричать на ребёнка. – собиралась встать на защиту девушки Зарнигяр, как он нервно высказался.
– Не надо за неё заступиться, если она готовит еду, то положить туда соль это ее обязанность, а не моя!
Как только Вахид уселся в кресле на гостиной, Зарнигяр сразу же вернулась к племяннице. Увидев Айбениз в слезах, принялась её успокоить.
– Да не плачь же ты, не плачь. В таких случаях, слезами горю не поможешь, надо что-то предпринять. А то он тебя окончательно доконает. – шепнула Зарнигяр.
– Я всеми силами стараюсь ему угодить, но все напрасно. – расплакалась Айбениз, - А порой мне сдается, что он меня презирает. Но я не посмею его упрекать, у меня нет на это морального права. Это смерть матери на него так жутко подействовала. Если бы она была сейчас с нами….
– В этой жизни из всякий ситуации есть выход. – попыталась с намеком что – то объяснить девушке Зарнигяр, но Айбениз, не обратив внимания на её слова, переворачивала ту же пластинку, вспоминая о матери.
– Лишь маме это было под силу. Но она оставила нас и отошла в мир иной. Если бы была такая возможность вернуть ее назад…Во всем виновата я, только я, и никто другой. – начала винить себя девушка, как Зарнигяр пожав плечами от изумления, возразила:
– Не надо так говорить, каждому из нас Аллах отвел срок. Что же с этим поделаешь? Да и ты не взбивай голову такими вещами, а то, упаси Господи, сойдешь с ума. А что касается твоего отца, то его еще можно спасти. – опять-таки загадочно призналась Зарнигяр и Айбениз, не удержавшись, спросила:
– Вы это о чём? Он же никого не хочет слушать.
– Но меня послушает. Ему в таком состоянии пойдет на пользу только одно. Женитьба. – вымолвила Зарнигяр. Айбениз не ожидала такого предложения и поэтому она лишилась речи. А потом, вытирая слёзы, с трудом воскликнула.
– Женитьба?!
Возмущение Айбениз расстроила Зарнигяр. На этот раз, она заговорила с каким-то опасением.
– Ну да, женитьба. А я разве не то сказала? – спросила она так, как будто возмущение девушки было неуместным.
– Мой отец никогда в жизни не предаст память матери! И я тоже отказываюсь принимать какую - то незнакомку в нашу семью!– резко выразилась Айбениз.
– Ну и чудачка же ты. Разве здесь речь идёт о каком-то предательстве?– в недоумении переспросила женщина и «искренне» призналась: - Смерть твоей матери ошеломила и нас с Халидом. Ведь она и нам была очень дорога. Но подобает ли прощаться с жизнью ради человека, которого уже нет в живых? Подумай сама, завтра или послезавтра ты уйдешь, с этим…ах да, с Тярланом. И на кого ты собираешься оставить своего отца? Ну, ты же не можешь взять его с собой. Ну, что ему делать в одиночестве? И потом, необходимо, чтобы рядом мужику находилась жена, ведь он тоже человек, он тоже, как и мы, нуждается в человеческом тепле. Он же беспричинно придирается к тебе. Если ты даже вырвешь свое сердце из груди и отдашь ему, он все равно не останется довольным. Ведь я же очень хорошо разбираюсь в мужиках. Поверь, ему нужно только одно – жениться и все.– объяснила Зарнигяр, но Айбениз отказываясь ее выслушать, твердо заявила:
– Не стоит из-за него так печалиться. Я не собираюсь оставлять своего отца одного. Если куда-то уйду, то все равно буду присматривать за ним.
– Да вы на неё посмотрите, ведь я же рвусь ему помочь, а она воспринимает меня как своего лютого врага. Я же от всего сердца стараюсь ради вашего общего покоя. И вот твоя благодарность? – спросила Зарнигяр, после чего, хладнокровно произнесла: - Нет, в этом нет твоей вины. Зачем же вам мое посредничество, лучше грызите друг-друга, сколько вам лезет. А я даже и не подумаю вмешаться. – недовольно высказалась женщина, а затем снова принялась уговаривать девушку: - Ай джаным, подобает ли быть такой эгоисткой? Думает только о себе, словно её отец не имеет право устроить свою жизнь. Да пойми же ты, после таких лет он больше не нуждается в дочери, ему нужна жена и ты не в силах дать ему то, что он хочет. – нетерпеливо отозвалась Зарнигяр. Айбениз наконец-то решила нагрубить ей, чтобы та передумала и не вмешивалась в их семейную жизнь.
– Ханум, я ценю ваши старания, но при всем своем уважение, богом вас прошу, не пытайтесь такими словами повлиять на отца. Ваши усилия и так бессмысленны. Потому, что в наших сердцах до сих пор живет только одно имя. Имя моей матери.
– Имя усопшего? – усмехнулась Зарнигяр. - Не ожидала я того, что ты окажешься такой несообразительной. Эту жизнь надо воспринимать реально, а не так, как ты её осознаёшь. Даа, с тобой бесполезно разговаривать. Я-то винила Вахида за его строгость. Но сейчас вижу, что…Скажу прямо, такая грубиянка, как ты, и вправду достойна такого не снисходительного отношения. Я лучше пойду к нему, он хотя бы не такой бестолковый, как некоторые.
Зарнигяр прошла в гостиную, уселась на диване и на этот раз стала беседовать с Вахидом. Гнев и волнение застали Айбениз врасплох. Она сильно переживала и у неё появилась одышка. «Нет, она не отстанет от нас, пока не добьется своего. Не стоило ее пускать к отцу. Надо было как-то ей помешать. Вот теперь она, воспользовавшись всеми средствами, попытается запудрить ему мозги. А вдруг ей и вправду удастся его уговорить. Нет, папа не способен на такие поступки и он ни за что на свете не предаст святую память матери. Я не верю в это, нет, не верю! Но от таких подхалимок можно ожидать всего, это точно».
– Проходи, присядь. – сказал Вахид, когда у порога появилась Зарнигяр, - Эй, Айбениз, принеси нам чаю. – сердито отозвался Вахид, вспомнив о прошлых днях. - Если бы Рена сейчас была жива, она испекла бы нам вкусные пироги. А эта совсем не умеет готовить, что уж говорить, ей далеко до гостеприимства Рены.
– Ничего, она еще очень молода, научится. – просто так ответила Зарнигяр, но Вахид не угомонившись, заворчал:
– Где? В гробу? Говорил я впору Рене, что не подобает ее так баловать, а она все время твердила, что всё ещё впереди, что она еще успеет. А теперь ты ее огораживаешь. Нет, ее время уже давным-давно вышло. Как говорят в народе, человек в семьдесят лет такой же, как в свои семь лет. Да и девушке нельзя давать много воли, а то не успеешь оглянуться, как она сядет тебе на голову. Ну, хорошо, хватит о ней. Рассказывай, как там наши родственники? В последнее время я, вообще, ни с кем не держу связь.
– Знаю, даже к нам не заходишь. Но напрасно, очень напрасно. – укоризненно посмотрев на деверя, пожаловалась Зарнигяр, - Вахид, но так же нельзя. Я понимаю, тебе чересчур тягостна без Рены. Но до каких пор это будет продолжаться, а? Ведь смерть это же не конец света.
– Ты что-то не договариваешь. А может, начнешь с самого главного? – спросил Вахид, подозревая, что Зарнигяр посетила их неспроста.
– До каких пор ты собираешься так жить, а? – спросила Зарнигяр, - Ведь ты же не сова, чтобы жить и умереть в одиночестве. Вахид, вот что я тебе скажу, тебе просто необходимо жениться. Не простая, а заботливую и внимательную женщина будет тебе впору, создашь с ней семью, и нервы приведешь в порядок, да и поступки Айбениз не будут тебя так раздражать, как прежде. Вахид, зарывшись в песок, тебе не отдалиться от реальности, да не найти в одиночестве отдушину. Знаю, ты сейчас, как и обычно, заявишь, что это дико и аморально. Но ничего предосудительного здесь нет. Даже среди твоих сверстников не мало тех, кто женится два раза подряд, правда они более обеспеченные, но и среди женщин есть такие, которые не охотятся на богатства мужа…Вахид, тебе бы давно пора перестать быть человеком честных правил. Ну разве ты так плох, чтобы не смог связать себя с узами брака? Тебе-то всего пятьдесят пять лет, а ведешь то ты себя, как старая кляча.
– Зарнигяр, прошу, закрой, пожалуйста, эту тему. – раздраженно высказался деверь, усмехаясь такому развороту дела, - Разве подобает жениться в таких летах? Моя песня давным-давно спета. И потом, кому я нужен после этого? Не верю, не верю в то, что после этого смогу с кем-то чувствовать себя счастливым.
– Да ты что, везде можно найти такую женщину, которая позарез нуждается в крепкой мужской опоре. – повторила Зарнигяр, не сдаваясь. - Я же не говорю, чтобы ты связал свою судьбу с молоденькой, лучше женись на вдове. А может, думаешь, что всегда будешь таким бодрым? Ошибаешься, Вахид, вся наша красота и молодость когда-то уходит и мы, старея, становимся такими беспомощными. Да и дети расходятся кто-куда, и именно в таких случаях, мы и начинаем нуждаться в общении. Ведь для таких случаев и необходимы супруги. Послушай, Вахид, у меня есть одна подруга. Она не женщина, а настоящая опора для рухнувшего очага. И в придачу, первоклассная хозяйка. Я прошу тебя, только не воспринимай все это как принуждение к чему-либо. Я просто предлагаю. Если пожелаешь, то я радостью вас познакомлю. Встретитесь, поболтаете, а вдруг она окажется тем, кто тебе нужен? И если будет угодно Аллаху, то вы и свяжите свою судьбу друг с другом, поверь, вам обоим от этого будет только хорошо. Ну что, согласен?
Предложение показалось Вахиду заманчивым. Он на минуту подумал, но затем, все же, выразил свое колебание.
– Даже не знаю, что и ответить. Лучше дай мне время на раздумья.
– Ну что же, нам некуда спешить. – согласилась Зарнигяр, - Подумай, взвесь, а потом уж сообщишь о своём решении…Ну, я пошла, надо бы еще накормить детей и Халида. Но если бы ты дал согласие,…Я тебя обещаю, тебе не придется раскаиваться. До конца своей жизни будешь молиться за мою душу. – не умолкая ни на одну минуту, уверяла она своего деверя в состоятельности ее идей. Айбениз вышла из кухни, когда послышался скрип двери. Зарнигяр ушла, даже не выпив чаю.
– Папа, чего вы с ней так жаром обсуждали? – спросила Айбениз, когда тот собирался пройти в свою комнату.
– Не твое дело!– нагрубил ей Вахид.
– Я знаю, что она замышляет. Женить тебя вздумала. Ей так и хочется, чтобы ты предал память моей матери. Не молчи, скажи, что ты ей ответил?! Что ты ей ответил?! Ты согласен? Не молчи, ответь, ты согласен?! – сгоряча накричала Айбениз.
– Не ори и знай свое место! - заорал Вахид, но девушка преследую отца, требовала от него ответа.
– Я не отстану от тебя, пока ты не скажешь, как ты отозвался на ее предложение? Ты что, и впрямь намерен жениться? Папа, я тебя спрашиваю, ответь, ты и вправду женишься?! – вымолвила Айбениз, требуя от него ответа.
– Да, женюсь я, женюсь! – сказал Вахид, повысив голос, - Устал я от одиночества, понимаешь, устал! И от тебя устал! Надоело, все надоело! Раньше хотя бы выпивал и это помогала мне забыться, а нынче и от этого никакого толку. Разве ты не видишь, как мне мучительно тяжело? Тебе что, ты завтра покинешь этот дом. А я останусь один и мне не с кем будет даже поболтать. Разве что, голые стены. А ты хотя бы думала о том, что со мной станет? Ну, конечно, у тебя же из-за этого парня некогда болеть душой за меня. Тебе на меня просто наплевать!
– Неправда! – расплакалась Айбениз. - Я всегда думала и продолжаю думать только о тебе. Но ты этого не замечаешь. Похоже, тебе трудно в этом признаться. Ты отказываешься чувствовать ту любовь, которую я к тебе питаю. Если бы я не тревожилась о тебе, я бы давным-давно свела бы счёты с этой жизнью. Ты думаешь, мне легко? Ошибаешься, папа, если бы ты знал... Если бы я была равнодушна к тебе, я бы давным-давно бросила бы все и оставила бы этот дом. Уехала бы ….с женихом и даже не оглянулась бы назад. Но я не сделала этого. И знаешь почему? Потому что я не в состояние от тебя отвернуться. А ты…ты с такой легкостью отрекся от матери, от той, которую так любил и боготворил. Правильно говорят, что пожертвование присуще лишь женщинам. Правильно говорят, что даже собака преданнее мужика!
– Ты что, сравниваешь меня с псом?!– взбесился Вахид от слов дочери и резким движением швырнул её на пол. Он напал на неё и побил её, нанося ей пощёчины.
– Папа, прошу тебя, умоляю, отпусти меня. Мне больно. Папа, умоляю, не бей меня, не бей. Прости, я не хотела тебя оскорбить. – плакала Айбениз. Вахид только тогда очнулся, когда Айбениз позвала покойную мать на помощь. - Мама, мамочка, мама, где ты? Мама, мамочка. – говорила она, заливаясь горючими слезами. «Что я делаю? Она же сирота», - на минуту подумал про себе Вахид и присев на диван, закрыл лицо руками. Он разахался. Ему показалось, что он этим поступком обидел Рену, не сумев позаботиться о единственном ребёнке. - Папа, ну зачем ты меня бьешь? Зачем? – спросила Айбениз, подойдя к отцу, - Если избиваешь из-за того, что я тебя оскорбила, то бей. Если колотишь меня из-за того, что я назвала тебя предателем, то колоти. Но если это для женитьбы, то не только я, но даже Аллах не сможет простить тебе такого. Папа, папочка, умоляю, забудь о том, что сегодня приходила Зарнигяр. Забудь о том, что она тебе сказала. Разве тебе со мной так плохо? Ну, скажи, разве тебе плохо?
– Доченька, не упрекай меня, старика. – взмолился отец, пытаясь объясниться с дочерью, - Я люблю твою маму. Я и вправду ее люблю. Но ты и меня должна понять. Я нуждаюсь.. в женитьбе. Ты обязана понять. Ты же меня понимаешь? – спрашивал он дочь, но она, встав на ноги, твердо произнесла:
– Нет, папа, не понимаю! Не могла умереть та любовь, которую я знала и чувствовала с детских лет. Такая любовь не имела права даже после долгих лет испытаний, после потери любимой, искать покоя в чужих объятиях. Твоя же Рена была твоим мир. Стоит ли разрушить тот мир, которого ты строил своими собственными руками? Рена стала для тебя матерью, сестрой, всем. Если бы ты чуточку любил бы её, то ты не посмел бы подумать о какой-то другой. Её тело стало прахом. А ведь её душа всё ещё здесь, среди нас, в этом доме. Если бы ты хоть чуточку любил бы её, то ты испытывал бы всей душой её вечное присутствие. Точно так же, как и я. Не больше и не меньше. - сказала Айбениз, собираясь выйти из гостиной. - Пусть сам бог даст по заслугам Зарнигяр. Она добилась того, что хотела. После матери в этой жизни у меня оставалась только одна опора, одна надежда. А она у меня и этого отняла. – сказала Айбениз, побежав в свою комнату в слезах.
Глава 28.
В доме Дильшад шла интенсивная подготовка к помолвке Тярлана. Но виновник этого торжества напоминал, скорее всего, настоящего безумца, чем довольного помолвкой жениха. Его ничего не интересовало, ни компания Назрин, ни компания других девушек того же пошиба. Некоторое время назад, он порвал с ней всякие отношения. Причиной столь внезапной «разлуки» послужило его нескончаемые жалобы об Айбениз.
Надо же, а он, оказывается, по ней сохнет. Но не поверю я в такую чушь. Ты же так далек от светлых чувств, ты такой эгоист, что таких даже свет не знавал. Да и греешь ты пустые надежды, забыла она тебя. Что была, то всплыла. - с явным раздражением и сарказмом фыркнула его подружка, как парень, не справившись со своей яростью, заорал:
Не забыла она меня! Не забыла! Между нами же была крепкая связь! У нас должен был родиться ребенок!
– Но не родился же! Ты же сам с ним и покончил! А может, успел раскаяться? Бедный ты мой, Тарланчик. Лучше уж ты бы правильно измерил расстояние, когда прицеливался.– сказав это, она направила на него свой взор, полный злобы. И тут Тярлан окончательно сорвался с цепи.
– Да буду я проклят, если я когда-нибудь снова появлюсь в этом доме! Прощай! – сказал он и пулей вылетел из дома, а Назрин, которая еще долго стояла как вкопанная, стиснув зубы, запищала:
– Придурок! А на тебя и не стоила рассчитывать. Ушел, негодяй. И откуда же мне достать бесплатную дозу? – начала расхаживать по квартире Назрин, а затем, раскусив палец, сообразила: - Пойду переоденусь. Сегодня же я должна была зайти к подружке. А у нее всегда полным-полно ребят из высшего общества. Я, во чтобы то ни стало, должна обзавестись богатеньким дружком. Если мне улыбнется счастье, то я там встречу потенциального погасителя моих нужд, а там будь, что будет, - торопливо одевшись, собралась Назрин к новой охоте. Пришёл день, когда и удовольствие, полученное от применения наркотиков, безвозвратно покинула Тарлана. Он появился у себя дома в дневное время, чего никак невозможно было предположить. Обычно он в такие часы шлялся по улицам, с надеждой столкнуться с новыми приключениями. Но, кажется, сегодняшний день был не из тех.
– Слава Аллаху, наконец-то соизволил пожаловать. – воскликнула Дильшад, когда увидела сына рядом. А потом, подойдя к нему, приласкала его голову и добавила; - Ты мой ненаглядный, ну, взгляни, взгляни на эти покупки. Видишь, какие шикарные вещи я купила для своей невестки. – сказала Дильшад, демонстрируя добро. Потом она достала кольцо Айбениз и умышлено произнесла.- Заодно ей и это обручальное кольцо подарю.
– Чтоо?! Она что, будет носить кольцо Айбениз?! – с некоторым удивлением и с раздражением произнёс Тярлан.
– Не Она, а Гюля! – в свою очередь с жаром разъяснила Дильшад. - С этого дня, ее имя не должно сойти с твоих уст. А как же, ведь она же достойна больше уважения, чем эта плебейка. И зачем ты собственно так удивляешься? Когда дарили этой голодранке шестикаратовое бриллиантовое колечко, у тебя на лице ни одна морщинка не вздрогнула. Только не говори, что опять встречаешься с этой голодранкой. Тярлан, я тебя последний раз предупреждаю, если вдруг услышу, что ты снова к ней прицепился, то клянусь Аллахом, что на этот раз я тебя просто вычеркну из своей жизни! Мне больше не предстать перед всеми в виде клоуна! А если вознамеришься препугнуть меня своими угрозами, то не посмотрю, что ты мой любимчик, тут же выгоню тебя из дома! И денег не увидишь, как своих ушей! Ты же меня хорошо знаешь, так что не выводи меня из себя! – заорала мать, но Тярлан беспечно на нее взглянув, про себя тихим голосом произнес:
– Ах, если бы Айбениз простила меня, если бы…. – вымолвил он вполголоса, а потом бросился на мать.- Мамуль, не ворчи. Не видишь, мне и без того паршиво. И твои нравоучения у меня вот уже где. Ненавижу всех вас, ненавижу! Поступай, как тебе будет угодно, но меня оставь в покое!
Как только Тярлан поспешно поднялся в свою комнату, Фикрет, который наблюдал за этой панорамой с порога своего кабинета, невольно захохотал.
– Ну, чего хохочешь? – рассердилась Дильшад.
– Даа, Дильшад ханум, тебе так и не добиться своего. В таких случаях говорят: камень наткнулся на гору. – на этот раз горестно ответил Фикрет. - Видишь, он даже не заинтересован в знакомстве. Ему уже безразлично, кто будет его женой. Только с Айбениз он не выглядел таким озабоченным. Но тебе это даже не волнует. Ты думаешь только об одном - как можно быстрее женить его на большом кувшине золота. К сожалению, даже все богатства мира не в силе превратить Тярлана в ответственного человека. Ему не выйти из этой сделки победителем, он станет жертвой твоих планов, вот и все.
– Не преувеличивай, мы не из тех, кто проигрывает. Ты тоже хорош, выдумываешь бог весть что. Не делай из мухи слона. Откуда такие мысли, это естественная реакция – он волнуется перед обручением. – увильнула от действительности Дильшад, обвиняя мужа в искажении фактов: - А после женитьбы, он отбросить все мысли в сторону и заживет долго и счастливо со своей красавицей-женой.– сказала Дильшад, пытаясь закрыть тему. Фикрет прошёл в гостиную и присел в кресло, выбрасывая в сторону какое-то дорогое платье. - Осторожно, помнёшь. – отозвалась Дильшад на действие мужа.
– Ничего, не помнётся. – со злобой ответил Фикрет. - Если я и вправду делаю из мухи слона, - продолжил он, - то и ты мастерица в замазывании своих неразборчивых делишек. Дильшад, не беги ты за этой роскошью, а то и его потеряешь. Отвернется он от нас, понимаешь, окончательно отвернется. Вместо того чтобы сто раз в день называть его ненаглядным сыночком, ты лучше постарайся принять и уважать его решение.
– А ты разве забыл, я же когда-то согласилась с его решением. – припомнила Дильшад. - И что из этого получилось? Ради него даже мне пришлось усмирить свою гордыню и пойти к ним домой. А что она сделала, изменила моему сыночку, предала его! Только не говори, что это еще не доказано. Разве ты сам не утверждал, что порой даже преступник меняет облик и обводить вокруг пальца правосудие? Вот она тоже из таких. Воспользовавшись наивностью моего ребенка, наставила ему рога. По-твоему, было бы верно закрывать на такое глаза и дать ей шанс заманить моего Тярлана в свои сети? Нет, Фикрет бек, я больше ни в чём не буду его поддерживать! Он уже однажды ошибся в своем выборе. Я не позволю того, чтобы это еще раз повторилось! Вот увидишь, он будет счастлив с Гюлей.
Фикрет в своей жизни больше всего злился на то, что, по его словам, «даже ишака можно научить ходить на задних лапах, но желание Дильшад понять своего собеседника, в прямом смысле слова, не та ноша, за что можно взяться». Он поднялся и, не обращая внимания на бессмысленные слова жены, направился в свою комнату.
– Куда это ты собрался? – спросила Дильшад, сталкиваясь с непризнанием со стороны мужа.
– Никуда, от твоих протухших разговоров меня клонить ко сну. Ну, я пошел, прошу, не разбуди меня до свадьбы. Надеюсь, что, когда проснусь, увижу его счастливцем. – отозвался Фикрет.
– А он еще надо мной насмехается! Чтоб не проснуться тебе ото сна навеки! – вслед за ним, с проклятием заговорила Дильшад, - Ну ничего, ты еще раскаешься. Ох, как раскаешься. Тогда и посмотрим, у кого трухлявые разговоры. Ну, ничего, настанет и мой черёд, когда я и тебя с удовольствием подтруню! – сказала она, с замашкой оглядывая дорогие подарки, купленные для дочери уважаемой вельможи.
Глава 29.
Накануне весеннего праздника Новруз, жители Ходжалы готовились к празднику, не взирая на военное положение, на тот страх, с которым они просыпались каждое утро, когда слышалось завывание ракет. Жители Карабаха пекли сладости из ореха, миндаля, которые они хранили в подвале своего дома в течение многих лет. Жители ходили в гости со сладостями к тем соседям, которые не сумели встретить праздник по народному обычаю. В госпитале, где работали Джавад с Мединой накрывали стол в основном тот персонал, который со вчерашнего дня запёк в своём доме пахлаву, шекербуру и многие другие сладости.
– Хотя бы сегодня, в этот праздник не привозили бы раненных. Пусть бог над нами смилуется, проведем этот праздник без потерь. – сказала одна из медсестёр, раздавая тарелки.
– Бога ради, не каркай. – ответила другая.
– Девчонки, а вы слышали новость, сегодня у нас будут гости, наши доблестные солдаты. – отозвалась третья. – Значит, сегодняшний день будет незабываемым. Хотя бы зажжем костёр около больницы и соберемся вокруг него. Поговорим по душам, повеселимся, а то в последнее время, вообще, в Ходжалы никакого веселья не осталось.
– Девочки, а как вы думаете, придет ли смугляк? – спросила первая.
– Ну, конечно же, придет. Он не упустить такого шанса быть рядом с Гюлебетин. Придет-то он не один, а со своими боевыми товарищами. Девчонки, а может, и нам повезёт, встретим свою любовь, а? – засмеялись девушки…
Вечером все собрались возле костра, который разожгли во дворе госпиталя. Разогрелась приятная атмосфера. Шутки, песни, пляски, праздничные частушки. Каждый демонстрировал своё умение, свой талант, радуя этим присутствующих. Джавад сидел за костром вместе с Мединой и прислушивался к исполнению тара.
– Немножко отойди в сторону, а то пережаришься. – предупредил Джавад девушку, когда огненные языки пламени рассыпались искрами по сторонам. Медина отошла на шаг, но затем, пристально взглянув на пылающий костёр, ненароком засмеялась. - Зачем улыбаешься? Вспомнила веселую историю? А ну-ка расскажи, ведь я так давно не слышал весёлых повествований. – сказал Джавад, присев к ней ближе.
– Нет, Джавад, мне тебя не рассмешить. А вспомнила я своё детство. Те годы, когда дедушка водил нас вместе с сестрой во двор, чтобы мы вместе с другими детьми прыгнули через костёр. Это мне удавалось без всяких трудностей. Только сестра была настолько неуклюжей, что боялась приблизиться к огню. Я вспомнила те годы, когда отец оставил нас и если бы не дедушка и дядя, который время от времени помогал матери, нам было бы туго. Мама работала в две смены, чтобы нам жилось не хуже других. Она не любила обращаться к дяде из-за всяких пустяков. Уж больно она была гордой. Она работала как вол, лишь бы мы не завидовали своим сверстникам со словами; «Зачем ты не купишь вон то, то платье или обувь, которую носит та девочка?». С отцом мы не встречались. Он не звонил даже в день нашего рождения. Однажды, когда я вышла с матерью погулять, мама неожиданно заявила; «Тот человек, который прошёл мимо, твой отец». Я не разглядела его, а когда повернулась, чтоб его увидеть, не смогла узнать отца среди толпы, потому что ни разу с ним не встречалась. У нас даже не сохранились его фотографии. Мама сожгла их всех вместе с воспоминаниями о нём. Я до сих пор не знаю, не могу понять причину их размолвки, но, наверняка, мама ушла от него не без причины….Дедушка очень переживал за неудачную семейную жизнь дочери. Но тот человек, который бросил нас на произвол судьбы, заслуживал лишь презрения, и ничего большего. «Неужели, он считает себя отцом? Неужели, он ни разу о нас не вспоминает? Человек способен забыть всякое или же заставить себя забыть какие-то неприятные события, лица, чувства, но забыть своего родного дитя, вычеркнуть его из жизни и не тосковать по своим детям - это бесчеловечный поступок, на которой способны лишь настоящие подлецы» - думали мы о папе, и осуждали его как могли. В тот год, когда я закончила школу, сестра училась на третьем курсе химика – технологического факультета. Она устроилась лаборантом, вела семинары, готовилась к защите, когда я решила прибыть в Ходжалы по добровольному назначению. Я пришла, пришла, чтобы найти себя в своём труде, на своей работе. Пришла, чтобы помочь людям. Пришла, чтобы ты не тосковал в одиночестве. Пришла, чтобы ты нашёл во мне близкого друга и терпеливого собеседника. – сказала она, улыбаясь Джавад.
– Прости, Медина, ради бога, прости. Если бы я знал….,– извинился Джавад, услышав такую историю. Но если у кого-то возникает возможность узнать кого-то ближе, не вольно возникают вопросы сопровождающийся любопытством. Хочется разузнать человека и с той стороны, которая называется его личной жизнью.– Медина, пожалуйста, не пойми мои слова превратно, но у меня к тебе вопрос.
– Спрашивай. – сказала Медина.
– А у тебя никогда не было любимого человека? Ну, я хочу сказать, неужели ты не встретила того, кто бы был близок тебе и душой и сердцем? - обратился Джавад к Медине. Девушка замолкла. Она не сразу решилась ответить. Слова превратились в ком в её горле, и она расплакалась, теряя самообладание. Джавад не ожидал от неё такую реакцию и потому раскаялся в том, что задал неуместный вопрос, испортив этим настроение обоим, - Прости, прошу тебя, прости. Я не мог даже представить, что мои слова так могут тебя обидеть. Ну, не плачь. Прошу тебя, не плачь.
– Нет, почему же, мне совсем не трудно тебе ответить. – сказала Медина через некоторое время.
– Нет, не надо. Прошу тебя, не надо. – умолял Джавад. - Поверь, я не хотел копаться в твоих воспоминаниях, просто я нечаянно….
– Это не воспоминания, пока что не воспоминания. – тихим голосом ответила Медина. - Это реальность, горькая реальность. Я не знаю, любили ли меня когда-нибудь, но я, как и ты, жертва безответной любви. Я, как и ты, годами выслеживала любимого, но он, увы, как и Айбениз, не увидел и не почувствовал мою любовь. Мне пришлось умалчивать о своих чувствах, поскольку его сердце уже была занято любовью к другой. Я все эти годы пыталась превратиться в опору и каждый раз утешала его, когда тот заговаривал о своих проблемах. Я словно убаюкивала его, как мать оберегает сон своего ребёнка. Я скрыла свои чувства, запрятала их в своём сердце. Но он не услышал стоны моей души. Не услышал.- Медина опустила голову. Она достала носовой платок и вытерла слёзы. После такого признания, началась игра слов. Прозвучали риторические вопросы и ответы.
– А где он сейчас?
– Он слишком далёк от меня.
– Он что, уехал в другую страну?
– Нет, просто у него нет место жительства, он, как Меджнун, превратился в скитальца.
– Значит, он и вправду такой бессовестный, что не умеет видеть и ощутить ту боль, которую причиняет тебе?
– А ты лучше спроси это у него.
– Медина, не пойму, что это за разговоры? Скажи прямо, кто он? Я что, его знаю?
– Знаешь, еще как знаешь. – вымолвила Медина, резко вскакивая с места и побежав в здание больницы. Джавад бросился за ней. Он нашёл её в кабинете врачей, стоящей возле окна и любующейся праздничным костром и пением солдат.
– Ну, зачем ты со мной так поступаешь? – спросил Джавад, войдя в комнату, - Если это было так тяжело для тебя, то не было нужды проговориться. Я же не настаивал в ответе. Вот видишь, и сама расстроилась, и я тоже раскаялся в содеянном.
Джавад обнял её за плечи и повернул к себе со словами:
– Медина, прошу тебя, не надо ребячиться. Взгляни на меня. Зачем ты поворачиваешь голову, ты что, и вправду на меня обиделась? - спросил он, снимая очки с её глаз и поднимая голову с желанием утешить свою подругу. Но в эту минуту он увидел в тех глазах боль, искреннюю любовь и необузданную страсть, с которой женщина взирает на любимого мужчину. «Нет, не может этого быть», - подумал Джавад, пытаясь выбросить из головы ту мысль, которая осенила его неожиданно. - Медина, зачем ты так смотришь на меня таким осуждающим взглядом? Не молчи, ответь, как это понять? – сказал Джавад, подозревая то, что боялся толковать по - другому.
– Значит, ты и вправду не видишь и не чувствуешь очевидного? – спросила Медина мрачным голосом. Джавад покачал головой, как будто онемел от волнения. Медина достала из сумки маленькое зеркальце и передала её Джаваду. - Ну, тогда бери и взгляни в него. – сказала она.
– Ведь я же здесь ничего не вижу, кроме собственного отражения. – ответил Джавад, переворачивая его тупым взглядом.
– Посмотри, внимательно посмотри на этого человека. – в ответ сказала Медина. - Смотришь? Ну, вот и хорошо. Ты меня спрашивал о моем любимом, спрашивал, почему он не рядом. Как же прозвучал мой ответ? Он был таков, у него нет место жительства и он, как Меджнун, превратился в страждущую душу. Потому что тот парень, которого ты видишь в зеркале, хотя и был рядом на протяжении долгих лет, но, на деле, он превратился в узника своих воспоминаний, которые унесли его далеко – далеко на остров, куда не прорвется ни одна живая душа. Ты спрашивал меня о том, где он сейчас и уехал ли он в другую страну? А я ответила, что он слишком далёк от меня. Потому что он забылся, превратился в аскета, стал неузнаваемым, потерянным спутником без имени и адреса с того дня, как полюбил свою Айбениз. Ты спросил меня: он и вправду такой бессовестный, что не умеет видеть и почувствовать ту боль, которую мне причиняет? А я ответила, что тебе лучше узнать об этом у него. Вот зеркало, Джавад. Посмотри на этого человека и спроси, разве он и вправду такой бессовестный, что не чувствует мою боль? Ну, спрашивай, коль это тебе так интересно. Ведь ты же его знаешь лучше, чем я, не так ли? - спросила Медина с болью.
– Значит, вот почему ты все эти месяцы заботилась обо мне, не отходя от меня ни на шаг?– спросил Джавад, наконец-то найдя в себе силы принять любовь Медины.
– У тебя же здесь кроме меня никого нет, Джавад. Никого из близких. – ответила Медина словами, которые когда-то произнёс Джавад.
– Медина, ты ошибаешься, у меня есть совесть. Я не допущу того, чтобы и тебе пришлось сгорать в пламени безответной любви. Я не допущу этого, слышишь, не допущу! У тебя по сравнению со мной всё будет хорошо. У тебя по сравнению со мной сбудутся все желания! Поверь мне, ты будешь счастлива! – сказал Джавад, схватив её тогда, когда она собиралась выйти, не надеясь на что -то хорошее.
– Джавад, обними меня, Джавад. Обними крепко – крепко и ни за что не отпускай. – шепнула Медина, запрятав своё лицо в его объятиях. В эту минуту Джавад сознал, что потерянное невозможно вернуть и глупо на что - то надеяться, зная, что годы проходят мимо, оставляя на волосах свои белые следы.
– Я обещаю тебе, Медина, обещаю, что сделаю тебя счастливым.– произнёс парень, жадно целуя её в губы, словно выпивая воды из зеркального ручья, остудив свой жар….
Через неделю, Джавад расписался с Мединой прямо в городе Ходжалы. Они не сыграли пышную свадьбу. Просто накрыли стол, вокруг которого собрались друзья и знакомые.
– Братишка, а ты не переживай. Вот вернемся, по воле Аллаха, в Баку и там обязательно справим для тебя пышную свадьбу. – воскликнул Шюджает, пляса под игривую музыку.
– Ну, куда годится свадьба без пения? А может, Гюлебетин споет для нас какую-нибудь песенку? – сказал кто- то из гостей, когда музыка замолкла.
– А я не против, для такого парня, как Джавад, ничего не жалко. – ответила Гюлебетин, вставая из - за стола. - Но мне бы сначала хотелось поздравить своего брата. Я надеюсь, что доктор не обидеться на мои слова. Ведь он в последнее время для нас стал самым дорогим и родным человеком. Любимый наш братец, будь счастлив! Береги сестрёнку Медину, как зеницу своего ока, позаботься о ней, как она заботилась о тебе. Будьте счастливы, и чтоб уберег вас Аллах от всякой беды. – произнесла Гюлебетин высокопарную речь. Затем она спела подвижную песенку, которую обычно поют на свадьбах, и заплясала вместе с Шюджаетом в середине двора. После того, как все разошлись по домам, Шюджает сказал проныре.
– Козочка ты моя, а может, и нам пожениться? Ну что скажешь?
– Нет, смугляк, в таких делах лучше не торопиться. Будь потерпеливее. – ответила Гюлебетин, уставившись куда – то вдаль.
– А, по – мне, лучше торопиться. Видишь, все вокруг влюбляются, женятся, и только мы с тобой попусту тратим свое ценное время. Мы что, разве хуже Джавада и Медины? – выразил свое недовольство парень, но девушка, перебив ее, произнесла:
– Эй, ты с кем это себя сравниваешь? Послушай, ведь и Джавад и Медина горожане, после того, как выполнят свой долг, возвратятся в свой родной город. А ты у нас военный, еще неизвестно, куда тебя занесет потом. Нет, нам лучше подождать до конца этой проклятой войны, чтобы потом в мирной обстановке...Представляешь, какая у нас напыщенная будет свадьба. – погружаясь в приятные думы, сказала Гюлебетин, хотя в этот миг, она все же не отвела глаза от пыльной дороги.
– Нет уж, благодарствую. Знаю я тебя, не дождешься ты её кончины. – возразил Шюджает, - Не успею моргнуть глазом, как сбежишь с каким - то удальцом. А мне придется остаться у разбитого корыта. Нет, лучше я сам выкраду тебя, чем дам возможность другому. Ну что смеешься, разве не пойдешь со мной в Сумгаит? Еще как пойдешь, побежишь, как миленькая.
Гюлебетин обвела глазами и повелительным тоном обратилась к Шюджаету:
– Послушай, ты кого это стараешься обмануть? Меня или себя? Ну, тогда открой свои ушки и послушай меня внимательно, еще не появился на этот свет парень, который смог бы убедить меня сбежать. И тебе это не удастся, даже не стоит понапрасну себя утруждать. А если вдруг надумаешь меня украсть с силой, то не посмотрю на то, что родня не примет меня назад, клянусь жизнью, что оставлю тебя с носом. Ты даже оглянуться не успеешь, как от меня след простынет. Я родилась в этих чудных краях и здесь же помру. Будь уверен, я этот рай на земле ни на что не променяю. Как говориться в Карабахской шикесте ;
Где же в Карабахе сад?
Где же белый виноград?
Кто полюбит на чужбине,
У того нет в сердце лад.
Ай, аман – аман,
Уй, аман – аман.
Сторож больницы стоял в стороне и слушал пение проныры. Он не сумел сдержаться и воскликнул, когда та остановилась.
– Слушай, а как она поет, а, как поет, от ее пения в жилах кровь застывает. Живи сто лет, доченька. Молодец! – отозвался старик. Гюлебетин покраснела, сорвалась с места и в миг зашла в здание госпиталя. - Ушла. – сказал сторож, раскаявшись. – Наверное, обиделась на старика.
– Да ты не обращай на нее внимания, дедуля. – ответил Шюджает. -Ведь она не из тех, которые так быстро обижаются на людей. Она, скорее всего, замучает другого, чем даст себя в обиду.
– Вижу, что ты и впрямь хорошо знаешь эту девушку. – довольно расхохотался старик.
– Ты прав, дедуля. Во всем Карабахе не отыщешь такую красавицу, как она. Клянусь Аллахом, что не отыщешь. - вымолвил Шюджает, выбросив окурок на землю. Он покинул госпиталь, приветливо простившись со сторожем – аксакалом, который, прикурив табака, после ухода Шюджаета спел вполголоса «Карабахский шикесте», вспоминая свою молодость.
Где же в Карабахе сад?
Где же белый виноград?
Кто полюбит на чужбине,
У того нет в сердце лад.
Ай, аман – аман,
Уй, аман – аман.
Глава 30.
Через неделю после разговора с Зарнигяр, когда Вахид упомянул о женитьбе, он решил жениться на подруге своей снохи, на Сахибе, скрывая от дочери такую новость. Айбениз предположила, что к ним пожаловала гостья, когда столкнулась с незнакомой женщиной в коридоре. Она приветливо приняла её. Но, а когда Сахиба обратилась к Вахиду со словами.
– Вахид, какая же у тебя и вправду отзывчивая дочь. Сдается мне, что у нас не будет проблем с общением. – то Айбениз сразу же стало ясно, что Вахид привёл для дочери мачеху, новую хозяйку этого дома. Она сердито схватила куртку, которая висела в прихожей и сразу же вырвалась из этой клетки, упрекая отца перед уходом.
– Ну что же, поздравляю! Счастье тебе и благополучия! – сказала она, хлопнув дверью.
– Вахид, что это с ней?– удивилась Сахиба неожиданному повороту событий. – не пойму, сначала она со мной так любезно поздоровалась, а затем, так неожиданно поменяла свой тон.
– А она всегда была такой ветреной. – ответил Вахид. - У неё каждую минуту меняется настроение. Так что…
– Нет, я, безусловно, ее понимаю. – улыбнулась Сахиба. - Очевидно, не ожидала она такого поворота событий. Но я не жалуюсь, ведь я же была осведомлена о том, что у тебя взрослая дочь и мне придется немножко потрудиться, чтобы завоевать ее расположение. Девушкам в таком возрасте нелегко угодить. Но ты не тревожься, я сделаю все, чтобы как можно быстро заслужить её доверие. Ведь женщины сначала хотя и бранятся, но потом приходят к общему согласию. После того, как она еще ближе узнает меня, она обязательно меня полюбит и не будет нас упрекать.
– Ты лучше не воспринимай всё это так близко к сердцу, все равно ей здесь долго не задерживаться. Она обручена. И посему, убедившись в том, что я больше не нуждаюсь в ней, они поторопиться со свадьбой.
Слова Вахида вселило в душу новой хозяйки умиротворение. Значит, для неё не оставалось никаких препятствий.
– А ты разве не собираешься показать мне квартиру? – спросила она, схватив руку Вахида и потащив его за собой. Они прошли по комнатам, а когда зашли в спальню, где спал Вахид, Сахиба вымолвила; - Значит, вот ты где дожил до седин со своей женой.
– Верно подчеркнула. – ответил Вахид, присев на кровать. - Я и вправду дожил с нею до седин. Даже сегодня, когда ложусь на эту кровать, я ощущаю ее дыхание и звенит в моих ушах ее бархатный голос. Когда мне холодно, думается, что сейчас подойдет ко мне Рена и, приглаживая мою голову рукой, заботливо укроет моё плечо одеялом. Когда у меня першить в горле, то думаю, что сейчас подойдет ко мне Рена и напоит меня водой. Странно, но даже после ее смерти я чувствую здесь ее присутствие, а сегодня мне придется разделить это супружеское ложе с тобой. Не знаю, правильно ли это? – произнёс Вахид, приглаживая подушку Рены, - А может, нам переселиться в комнату Айбениз? – спросил он внезапно.
– Да нет же, нет. – возразила Сахиба. – Я довольна своим положением. Здесь очень светло и уютно. А окно открывается прямо на море. Не стоит менять комнату, ты лучше попытайся изменить свое отношение к жизни, только так тебе удастся найти покой. Ну, я же тебе не чужая. Я - твоя супруга. Тебе лучше принять эту истину. А я тебе в этом помогу. И не надо тужить о жене, ведь ныне эта жизнь целиком принадлежит нам, только нам, и никому другому. – сказала она, страстно прильнув в губы мужа. Вахид почувствовал себя мужчиной, испытав вкус женщины во рту. Он понял, что судьба повернулась к нему удачной стороной, придав ему силы для того, чтобы он сумел устроиться…
Айбениз отправилась прямо на могилу матери. Она долго сидела на кладбище и плакала, кипя от злости к отцу. Она умоляла мать вернуться, бредила наяву, обращалась в небытие, после чего устала и заснула прямо над могилой Рены. Во сне мать обняла спящую дочь и отошла в сторону, когда та проснулась посередине кладбища. Айбениз тоже захотела её обнять, но та не позволила ей подойти к ней близко. «Не надо, – сказала она, – не подходи. Стой там, где стоишь. Мне приятно оглядывать тебя со стороны. Как хорошо, что навестила меня, милая. Я понимаю, тебе тоже трудно. Очевидно, Вахид достаёт тебя своими упрёками. Наверное, ты тоскуешь по мне. А то не явилась бы на кладбище в темноте».
«Мама, мама, зачем ты ушла, бросив меня на произвол судьбы? Зачем ты не забрала меня с собой? Пожалуйста, забери меня, забери, мне всё так надоело. Я не хочу ходить по той земле, где папа радуется своему счастью с чужой женщиной. С той, которая возомнила себя хозяйкой твоего дома». - плакала Айбениз, жалуясь на отца. Рена сердито посмотрела на дочь: «Смерть настигает смертных по воле Аллаха, – сказала она. – Ты можешь потерять веру в людей, но усомниться в божьей милости, ты не имеешь права. Зачем ты отказываешься от жизни? Зачем не ценишь её, она же подарена тебе Всевышним неспроста. Не забывай, пожалуйста, что у тебя есть дом, хоть и капризный, но любящий отец. Ты не должна оставить свой дом только по той причине, что папа решил устроить свою жизнь с другой. Ты обязана вернуться, и поверить в искреннее отношение той женщины к твоему отцу. А затем, ты должна уверить меня в этом. В противном случае, не видать мне на том свете покоя. Вернись, вернись». – говорила Рена, чей голос звучал даже тогда, когда она сама стала невидимой. Айбениз проснулась. Взглянула на надгробную фотографию своей матери. И ей стало страшно. «Я ухожу, мама, ухожу. Ты только не переживай за меня. Но я вернусь, я снова тебя навещу, обязательно» – сказала она, спускаясь по лестнице на дорогу…
Сахиба сразу же взялась за домашние дела, чтобы продемонстрировать мужу своё умение. Она приготовила еду, занялась уборкой, а когда успела выйти на балкон, чтобы встряхнуть ковёр, Сарвиназ, болтающая с соседкой через балкон своего дома, удивилась появлению незнакомки в доме Вахида.
– Послушай, Солмаз, а кто эта за женщина? – спросила она нагнувшись.
– А откуда мне знать, я тоже, как и ты, впервые ее вижу. – ответила Солмаз.
– А может, Вахид продал дом? – поинтересовалась Сарвиназ, как Солмаз сразу же спохватилась.
– Не думаю. Если бы продал, мы бы об этом сразу же узнали. Он же не человек – невидимка, чтобы улизнуть от нашего внимания. Нет, здесь точно что-то не так.
– Послушай, а может, он……..женился? – вдруг высказала свои подозрения Сарвиназ, после чего, Солмаз в недоумении произнесла:
– Да ты что. Ведь они же еще не справили годовщину Рены? Как он может так, с бухты-барахты, взять и жениться на другой? Ведь в нашем подъезде не нашлось бы ни одного человека, кто бы не завидовал их семейной жизни. Даже мой самый близкий сосед Гадир, когда бранился со своей женой, ставил для нее в пример именно эту семейку. – пожаловалась Солмаз.
– Даа, нынче такая эпоха, что даже старики сдурели. То женятся на молоденьких, то, не дожидаясь годовщины своих умерших жён, быстро находят утешение в объятиях другой. По правде говоря, его поведение меня совсем не удивляет. Тот, кто не смог дать своей дочери подобающего воспитания, навряд ли может быть хорошим мужиком. А я то все время думала, в кого она такая уродилась? Какие же они оба бесстыжие люди, одна дала горе своей матери, а другой предал ее память. О, Аллах, куда катиться мир? – сетовала Сарвиназ, как подруга в ту же минуту ее поддержала.
– Даа, ты верно заметила, но знаешь ли, я сгорая от любопытство. Лучше разъясним для себя, кто она такая, а то, клянусь Аллахом, что не смогу я сомкнуть глаз от любопытства.
– Да как ты собираешься спросить ее, ведь она же не услышит нас? А если будем кричать во весь голос, то подумает, что мы какие – то невежи. – возразила соседка. - А может, нам выйти в подъезд? Возможно, нам улыбнется удача, мы наткнемся на нее, вот тогда и допросим ее как надо.
– Великолепная мысль. Давай, давай, выйдем в подъезд. Но ее надо допрашивать с такой осторожностью, чтобы она не почуяла нашу чрезмерную прилежность. А вдруг она возьмёт и нагрубит нам? Ну тогда ей точно несдобровать. Ты же знаешь, когда я злюсь, то лучше не показаться на мои глаза. – пригрозилась Солмаз.
– Не волнуйся, я так ловко ее допрошу, что она сама без колебания откроет нам все карты. – уверила соседку Сарвиназ, предложив ей не запаздывать. Соседки сразу же покинули свою квартиру и спустились на третий этаж в надежде поболтать с новой соседкой. Сахиба в этот момент подметала подъезд с желанием похвастаться своим трудолюбием.
– Слышь, похоже, это она. Лучше поторопиться, а то не успеем поговорить. – сказала Сарвиназ, толкая Солмаз.
– Добрый день, ханум. – вымолвила Сарвиназ, приветствуя новую соседку.
– День добрый. – ответила Сахиба.
– Извините, пожалуйста, мы недавно увидели вас на балконе. Вот, хотели спросить, а вы недавно переехали? Вы только не обижайтесь на нас, мы допрашиваем вас не от любопытства, а ради того, чтобы поближе познакомиться. Как знать, а может, вам когда-нибудь понадобится наша помощь. Ведь близкий сосед ближе даже самого дальнего родственника. – отметила Сарвиназ.
– Что правда, то правда. Если честно, то я и вправду переехала сюда недавно, видите ли… я новая хозяйка этого дома. – ответила Сахиба с гордостью.
– То есть, ты новая жена Вахида?! – не скрыла свое удивление Солмаз.
– Угадали, Вахид мой законный супруг. – с гордостью подтвердила Сахиба.
– Правда?- с намеком подмигнула Солмаз своей напарнице, - Ну вот и славно. Что вам сказать, будьте счастливы. А то, в последнее время, Вахид уж больно запустился, хотя бы теперь найдет успокоение.
В это время послышался голос Вахида.
– Ну, хорошо, девочки, как видите мне уже пора. – сказала Сахиба, - Рада была знакомству. Когда будет время, заходите, поболтаем по душам. Если на это будет воля Всевышнего, познакомимся поближе, между нами сложиться доверительные отношения и возможно, через некоторое время, мы с вами превратимся в завидных соседей.
– И ты, если вдруг в чём-нибудь будешь нуждаться или вдруг захочется с кем-то поделиться своими проблемами, то сразу же обращайся. Я живу на четвертом, а она на пятом. Я - Солмаз, а она - Сарвиназ. Мы всегда в твоем распоряжении. – ответила соседка.
– Для меня искренность и дружелюбность между соседями превыше всех услуг. Ну что же, я пойду, а то муженек рассердится. – улыбнулась Сахиба, собираясь зайти в дом.
– Не смеем тебя задерживать. – сказала Солмаз. - Ну что делать, мужчины все такие, не дают нам поболтать, они, как маленькие дети, всегда требуют к себе внимание.
После ухода Сахибы, разговор продолжился между сплетницами прямо в подъезде.
– Вот видишь, я же говорила, что здесь что – то не то. – шепнула Сарвиназ. – Но, между нами говоря, она мне с первого взгляда понравилась. Совсем не такая, как Рена. Сама противоположность. А помнишь ли, какая она была неразговорчивой?
– Да, конечно же, помню…С этой Вахиду повезло больше, купил мужик бекмес, а он мёдом оказался . Если она будет умной и возьмет всю инициативу в свои руки, то для нее не составить труда справиться с этой нахалкой. И в этой семье, наконец - то восторжествует закон и порядок. – уверенно вымолвила Солмаз.
– А у них именно этого и не достает. – подтвердила Сарвиназ слова подруги, после чего побежала наверх по лестнице. Айбениз заперлась в своей комнате и не явилась на ужин. Вахид чувствовал себя неловко перед женой.
– Прости, ради бога, прости. Как видишь, она оказывается меня понимать, но я потребую у нее уважения. – вымолвил Вахид.
– Ну, не стоит все так осложнять. Ты лучше скажи ей спасибо, что вообще не устроила скандал. – ответила Сахиба.
– Ты не женщина, а ангел, снизошедший с небес. Боюсь, как бы она, воспользовавшись твоей добротой, не начала ослушиваться и игнорировать тебя. Но ты должна знать, я не дам тебя в обиду. И если вдруг она отнесется к тебе с непочтением, то не скрывай правду. Я сам лично надеру ей уши и позабочусь о том, чтобы она попросила у тебя прощение. – с уверенностью произнес Вахид. Айбениз слышала каждое слово отца и заплакала горькими слезами. Ей было трудно смириться с этой ситуацией.
– Я заботилась о тебе, заботилась, как могла. Но я ни разу не услышала из твоих уст ласкового слова, в котором я так нуждалась. Я заботилась о тебе даже тогда, когда умирала от усталости и теряла последние силы. Но ты даже не захотел порадовать меня тёплым взглядом. И тебе не совестно говорить столько хорошего и ласкового той, которую ты знаешь всего-то один день? Как ты мог предать память моей матери? Разве твой поступок не кажется тебе мерзким и гнусным? Не кажется? Я боюсь, боюсь, что настанет тот день, когда ты и этого скажешь: «Айбениз - чистая случайность в моей жизни». Но если в тебе осталось хоть чуточку совести, то ты пожалеешь меня и не позволишь себе подобной несправедливости. Ты сострадаешь своему ребёнка. Если в тебе осталось хоть чуточку здравого смысла, то ты не позволишь, чтобы кто-то глумился над твоей дочерью. Ты же в глубине души знаешь, что такие, как она загорают искрой, после чего потухнут, оставив после себя обгорелое полено. Лишь я не случайна в твоей судьбе. Лишь я. - высказывалась она в глубине сердца, словно возложив надежду на то, что отец услышит и поймёт её, от которой он отвык совсем недавно. Она еле – еле дошла до постели. Говорят, дети сиротеют не от отца, а от матери. Айбениз так же не была готова к неожиданным испытаниям жизни и потому она каждый раз чувствовала себя мишенью зловещей судьбы. Она горько плакала под одеялом, которое перед смертью Рена стегала для своей несчастной дочери…
Глава 31.
Сегодня Дильшад готовилась к встрече, собирая хончу из купленных для Гюли подарков. Как только она спустилась в гостиную в прекрасном наряде, Саида побежала открыть дверь. Пришла Гамер поздравить свою соседку.
– Гамаджан, как же ты кстати. Вот-вот придут мои золовки, и мы с ними отправимся прямо в дом Камрана Амираслановича, – радостно заговорила Дильшад.
– Ну, просто великолепно. Вот, я тоже не смогла упустить такую возможность тебя поздравить и пожелать вам удачи. Ну что же, пусть будут счастливы наши молодые, пусть в этом доме воцарится мир и радость. – сказала Гамер, обнимая свою подругу.
– Спасибо, Гамочка, спасибо, милая. Ах, какая же ты и впрямь деликатная. А как же, ты же из благородной семьи. По воле Аллаха, пусть настанет тот день, когда и твой Афсанчик станет женихом. А для тебя всегда открыты не только двери моего дома, но и двери моего сердца. Можешь быть уверенна, ты станешь самой желанной гостьей этого праздника. – благосклонно высказалась Дильшад, после чего пожаловали сёстры Фикрета.
– Вот и пришли твои золовки. – сказала Гамер.
– Гамочка, познакомься. – представила Дильшад ханум своих золовок соседке, - Это тётушки моего Тярлана. Это - Насиба ханум, это - Наиба ханум, а это младшая сестра Фикрет бека - Салима ханум. А это Гама, - сказала она Насибе, - она для меня и соседка, и задушевная подруга. Ну, прямо, два в одном. Гамочка, ну куда это ты собралась? Посидела бы, поболтали бы по душам. – заметив как поднялась соседка, не захотела отпускать соседку Дильшад, при этом демонстрируя их доброжелательное отношение своим золовкам.
– Извини, Делечка, но мне уже пора. – вежливо заявила Гамер, простившись с Дильшадом. - Когда будет время, обязательно зайду. Даст бог, увидимся.
После ухода Гомер, Дильшад не торопилась собраться.
– Ну, почему стоите на пороге? Заходите, заходите. Для начала, выпьем чаю, а затем двинемся в путь. Вот, сейчас прикажу Саиде, чтобы она позвала шофера,– сказала она и Саида пулей побежала в кухню передать поручение хозяйки Ширзаду, то есть, Гаджи. Когда она зашла, Самира пила чай с вареньем, выплёвывая косточки на ладонь. Гаджи с тоской смотрел на неё. Самира не общалась с Гаджи с той поры, как ей стало ясно о том, что он скрыл от неё факт своей женитьбы. Саида накричав:
– Ханум приказала готовить машину. Иди и займись ею. - отвлекла Гаджи от приятных воспоминаний.
– Ах, как же чешутся руки засунуть эту машину вместе с ее колесами прямо ей в глаза. –в ответ неистово заявил Гаджи, - Хотя бы тогда отвыкла бы ездить в машине, хотя бы один раз, один раз за всю свою беспечную жизнь вынуждена была бы пуститься в метро, и ощутила бы она на собственной шкуре, в каком нужде приходиться жить маленьким людям благодаря этим вот разжиревшим толстосумам. Как знать, может, тогда и зародилось бы в ее душе жалость ко мне, бедняге. А то за весь день прожужжала все уши: «Отвези меня туда, отвези меня сюда». Я что, разве обязан терпеть ее прихоти? Ведь она же платит мне не какую-то кучу денег, а мизерную зарплату. Ай балам, да и можно ли столько мыть машину, это же не человек, а кусок железа, ведь заржавеет же она, в конце - концов. Заржавеет? А знаете, это и вправду отличная мысль. Буду мыть её два раза в день до тех пор, пока она не превратится в кучу железа. Может, тогда и не придется мне садиться за эту чертовую баранку и Фикрет бек поручить мне другую работу.
Не взирая на жалобу, он все-таки занялся делом, подпевая грустную песню о любви. А Саида взирая на него из окна, улыбнулась.
– Да ты посмотри на него, Самира. – сказала она, позвав Самиру, - Видишь, как убивается? Ну что же, поздравляю, наконец - то нашёлся тот человек, который день и ночь только по тебе и убивается.
В ответ чего, Самира, лишь пожав плечами, отошла от окна. Гаджи отдыхал во дворе, ожидая хозяев. Как только Дильшад с золовками вышла из дому с хончой в руках, Гаджи побежал к машине, словно услышал боевую тревогу. На заднем окне машины разместили подарки. После того, как все уселись, Гаджи завёл машину, и та понеслась с силой ветра. Дильшад явилась к Камрану Амираслановичу без всякого приглашения. Дверь открылась и гостей пригласили в дом. Позвали хозяйку, Эльмиру ханум. По лицемерию и чванству, она вовсе не уступала ей по той простой причине, что материальное положение Эльмиры было гораздо выше, чем у Дильшад. Она встретилась с Дильшад ради вежливости и пригласила её в свой дом.
– Проходите, пожалуйста. Присядьте. – сказала Эльмира, высокомерно обращаясь к гостям. - Дильшад ханум, - начала она, - я с вами знакома только понаслышке. То есть, мой муж, Камран Амиросланович, немножечко рассказывал мне о вас и о вашей семье. Но я не ожидала, что вы когда-то удостоите нас вашим визитом. А можно мне узнать причину вашего визита?
– Говоря по правде, я тоже наслышалась о вас столько хорошего, что вот, решила зайти и поговорить с вами об одном важном деле. Вы знаете, я тоже очень высокого мнения о вас и в частности о вашей дочери. Если сказать честно, то причина нашего визита заключается….ну, короче, мы пришли засватать вашу дочь для моего Тярлана. – договорила Дильшад.
– Ах, вот оно что. Но если мне не изменяет память, ходила же молва о том, что ваш сын недавно обручился с какой-то голодранкой? Разве не так? – с любопытством спросила Эльмира.
– Даа, дурная весть со скоростью ветра доходит до нужного адреса….. – поворчала Дильшад, после чего призналась: - Что мне вам сказать? Это сущая правда, он однажды допустил такую ошибку, но сразу же её исправил. Вы же понимаете, как говориться, молодость. Ведь в юном возрасте мужики то и дело позволяют себе лишнего, но не проходит и полгода, как они одумываются.
– Значит, они уже расстались? – задумалась Эльмира, - И он не собирается к ней возвращаться? Но Дильшад ханум, вы же сами понимаете, нынче трудно положится на молодых. Они то ссорятся, то мирятся.
– Нет, Эльмира ханум, нет, будьте спокойны. – уверила её Дильшад, - Он ни за что на свете к ней не вернется, это уж точно! Эльмира ханум, не будем вспоминать о неприятном, лучше поговорим о вашей прелестной дочурке. Ну, а сейчас скажите, как вам наше предложение? Нет, вы только не думайте, что я тороплю события, но нам лучше уяснить ваше мнение по этому поводу.
Эльмира встала, прошлась по комнате и вдруг увидела подарки, расставленные в углу комнаты.
– А что все это значит? Ведь мы же еще не договаривались, а вы уже с гостинцами?– удивилась Эльмира неожиданному поступку гостьи. Она не любила, когда кто-то самовольничал перед нею.
– Эмма ханум, дело в том, что мы подумали… - с опаской принялась объяснить причину своего поведения Дильшад, - ради, как говориться, нашего спокойствия хотя бы подарить до помолвки нашей невестке…простите, вашей дочурке колечко. А то, что в хонче, это, просто-напросто, маленькая покупка в честь вашей дочери. Пожалуйста, примите ее как знак почтения. А если придем к единому согласию, то подарим ей больше красивых и ценных вещей. – наконец – то едва закончила она свою беседу, как Эльмира, смерив взглядом гостью, произнесла:
– Ну что мне вам ответить? Отказывать-то вам неприлично, но в то же время трудно дать вам положительный ответ. Очевидно, вам известно, что у Гюли много поклонников, вот поэтому и трудно выбрать подходящего парня.
– Эмма ханум, я вам обещаю, вам не придется жалеть о том, что решили породниться с нами. – пообещала Дильшад, пытаясь добиться ее расположения. –И потом, ведь мы же не из тех свёкров, которые мучают свою невестку. Это могут подтвердить и мои золовки. А то, что касается Тярлана, то в такое тяжелое время такого парня, как Тярлан найти почти что невозможно. Он, у меня очень образованный и культурный. Он, как говориться, самое дорогостоящее украшение моего очага. А состояние, которое Фикрет оставит ему, не меньше состояния самого шах Аббаса. Как видите, всё перед глазами. Эмма ханум, я не намерена вам навязывать свою волю, но вы лучше взвести мои слова, а потом известите нас о вашем решении. Но, если вы позволите, мне хотелось бы для начала, познакомиться с вашей дочерью. И заодно, подарила бы ей лично подарки, купленные на ее имя.
Эльмира послала за дочерью. В комнату зашла девушка двадцати двух лет слишком «благовоспитанная», со странными манерами. Она надела на себя обтягивающую и короткую юбку и кофту, как будто рисовалась своим телом перед посторонними. Девушка жевала жвачку. А когда она, наконец - то присела на диван, перекрестив ноги, то обратилась к матери грубым тоном.
– Мамаша, зачем позвала?
– Гюлечка, вот эти ханумы пришли тебя засватать. – не мешкая, заявила мать, после чего Гюля, равнодушно взирая на Дильшад, произнесла:
– Правда? Весьма любопытно, парень-то знаком со мной лично или как?
– Сказать по правде, Тярлан видел тебя один раз на свадьбе. С тех пор, у него и пропал сон. Он день и ночь только о тебе и думает. Вот поэтому-то….- не успела Дильшад закончить фразу, как Гюля, перебив ее, поинтересовалась:
– Тярлан? Не тот ли Тярлан, сын судьи? Такой худой, высокий, с длинными кудрявыми волосами?
– Да, доченька, тот самый. - гостья сразу же подтвердила ее догадки.
– Доченька, ну скажи, что ты думаешь об этом предложении? Ты согласна выйти за него? – в свою очередь спросила Эльмира, разузнав о том, что дочь знакома с парнем.
– Вообще – то, неплохой парень. Даже статный. Но, мамаша, ты же сама понимаешь, я не могу, пока еще не могу сказать конкретного слова сватам. Я всего-то видела его пару раз. Я же должна с ним встретиться, посидеть где-нибудь, поболтать. А там уже будет видно, – ответила Гюля.
– А как же. Без встречи -то никак. – согласилась Дильшад. – Но, Гюлечка, на всякий случай, мне бы хотелось подарить тебе это колечко. Доченька, пожалуйста. подойди ко мне. – сказала Дильшад, позвав «невестку». Гюля не любила, когда просили её о том, чего ей не хотелось делать по собственному желанию. Она встала только тогда, когда Эльмира намекнула ей мимикой. Она постояла перед будущей свекровью и ждала, что она ей предложит. Дильшад встала, чтобы преподнести ей подарки, золотые украшения. Гюля надела их, после чего Дильшад потянула своей будущей невестке обручальное кольцо Айбениз. Она никогда не нуждалась в подобных вещах, но ей нравилось получать дорогие подарки. Хотя бы для того, чтобы поносить их день - другой и бросить в шкатулку. Гюля вертелась перед зеркалом, любуясь собой.
– Носи на здоровье. - сказала Дильшад в надежде услышать от неё положительный ответ.
– Ну, что ж. Полагаю, что мы сможем найти общий язык с вашим сыном. – согласилась Гюля. - Только я должна заранее с ним встретиться.
– Дай бог тебе счастье, доченька. – порадовалась мать. – Твое слово для нас закон. Лишь бы ты осталась довольной. Я поговорю с Тярланом, и вы завтра же встретитесь. Ты только скажи, где и когда?
– Ой, необязательно завтра. Мне некуда спешить. Я сама позвоню вам и определю время. Вы лучше оставьте свой телефонный номер. Ну, пока. – вымолвила Гюля, поднимаясь к себе и не простившись.
– Мне кажется, что Гюля дала вам должный ответ, не так ли? – спросила Эльмира.
– А как же. Пусть Аллах сам озарит им путь. У меня такое предчувствие, что после встречи их звезды в небесах непременно соприкоснуться и между ними обязательно возникнет душевная близость. Вы со мной согласны? – поинтересовалась Дильшад, после чего Эльмира хладнокровно вымолвила:
– Не знаю, это зависит от того, как будут складываться их дальнейшие отношения. Поживем, увидим….
В машине Дильшад замечталась о выгодном для её семьи союзе.
– Что ни говори, но я уверена, что она даст своё согласие. Она же не дура, чтобы упустить такого душеньку, как наш Тярлан. – сказала она.
– После того, как все это удачно завершиться, то обязательно посети святыню, ведь ты же полгода тому назад, загадав желание, привязала платок на дерево. Надо развязать его и провести обряд жертвоприношения. – напомнила Насиба Дильшаду о предстоящем обряде, как она сразу же произнесла:
– Если будет надобно, пожертвую всем, что у меня есть, поведу в святыню не барана, а верблюда, лишь бы это дело оказался благотворным….
По возвращении домой, она поболтала с золовками в гостиной, а после их ухода поднялась к сыну, чтобы преподнести ему хорошую весть. Но Тярлан нахлебался спиртного и заснул мёртвым сном. Дильшад открыла окно, проветрила комнату и накричала на своего сына, вытаскивая его с постели и посылая в ванную.
– Ты что, опять выпил? – рассердилась мать. –Ты что, намерен превратиться в самого заядлого пьянчугу? Я, как дура, с утра мечусь туда – сюда, чтобы как-то устроить его жизнь, а ему хоть бы хны. Послушай, тебе лучше набраться уму - разуму, а то все мои старания пойдут насмарку. Да пойми же ты, дурачок, эти люди нужны нам, как вода и воздух. Они наше будущее. С их помощью, у нас будет еще больше денег. Ведь они же ничего не пожалеют ради своей дочери. Послушай, девушка дала согласие на встречу с тобой. Не стоит попусту терять время, железо надо ковать, пока оно горячее. А ну-ка вставай и прими душ. Я не собираюсь из-за твоих выходок опозориться перед такими почтенными людьми. Ты же сын судьи, а не какого - то презренного бомжа. Поэтому веди себя, как подобает нашему статусу….
Через два дня Тярлан явился на встречу со своей будущей невестой. Он хотя и протянул ей цветы с кислой миной, но потом всё изменилось.
– Рад знакомству. Садитесь. – сперва сказал он, приглашая её в свой автомобиль.
– Привет, а я тебя узнала. Ты был на вечеринке у Намика. Пришёл с одной девкой. – ответила Гюля. Тярлан не был в состоянии, что-то вспоминать и всё благодаря выпивке и наркотикам. Он задумался на минуту, а потом еле- еле вспоминая ту вечеринку, где Гюля танцевала с его другом Намиком в непристойной позе, ляпнул:
– А как же, я вас очень хорошо помню. У вас прекрасные данные и танцуете вы сногсшибательно. – сказал Тярлан, сжимая и лаская её руку. Гюле это понравилось. Она погладила его смуглое лицо пальцами и шепнула;
– А ты парень ничего. Даже больше. Парень с шармом. Смуглый, серьёзный. – Гюля не успела высказаться, как он потянул её к себе и прямо среди улицы поцеловал её с жаром. – Да, ты немножко дерзкий, но сексуальный. А какие у тебя дикие глаза. Просто о – бал – деть. –произнесла она, взглянув в безумные глаза Тярлана. Он был уверен, что с Гюлей ему станет проще. Она согласится на любые его предложения, хотя мысль об этом не очень – то его радовала. Но Тярлан ошибся. Гюля согласилась прокатиться на его машине, но на предложение заехать в холостяцкую квартиру, она сказала;
– Не спеши. А то людей насмешишь. Лучше поедем куда-нибудь, развлечёмся. – А когда Гюля схватила руку Тярлана и прижала к своей груди, он вдруг заметил на её пальце обручальное кольцо Айбениз. У него окончательно испортилось настроение. Он сердито повернул голову в сторону со словами;
– Лучше в другой раз. Давай, я тебя отвезу домой.
– Так быстро? С бухты-барахты? – удивилась Гюля.
– Мы же встретились. Познакомились. Чего ещё нужно? А погулять всегда успеем. – нагрубил Тярлан, хотя его слова не обидели эту юную особу. Зазвенел сотовый Гюли. Она подняла трубку и поговорила кратко и ясно:
– Алло, Привет. Хорошо. Еду. Пока. – потом она попросила Тярлана подбросить её в нужном месте. - Заводи. Подбрось меня на Зевине.- сказала Гюля, повелительным тоном…. Тярлан всю дорогу боролся с теми воспоминаниями, которые непосредственно были связаны с обручальным кольцом. Айбениз стояла перед ним, сжимая кольцо в ладони. В ней говорила гордость, достоинство, которых он не мог встретить у других девушек своего круга. «Когда мне подарили это обручальное кольцо, я его надела на свой палец в надежде, что когда-то стану твоей любимой женой и полноправной хозяйкой твоего очага и сердца. Но ты строил совсем другие планы насчёт меня. Сожалею, но, видимо, наши побуждения не совпали друг с другом». – сказала она, бросая кольцо на Тярлана. – «Надо бы до помолвки купить ей другое кольцо, а то мне становиться не по себе, когда вижу это колечко на ее пальце». – сказал про себя Тярлан, доставая сигарету. Тот Тярлан, который думал, что ему не доставляет никакой трудности забыть любую, с кем он захочет развлечься, в этот миг стоял перед дилеммой. Внутренний мир, совесть Тярлана играла с ним в шахматы. По чистой случайности, или по иронии судьбы, вещи, напоминающие ему Айбениз, доставляли ему душевные страдания. Тярлан больше всего желал избавиться от лишних воспоминаний. Он хотел забыть её и выбросить как ненужную вещь в сторону, так как он когда-то обошёлся с другими девушками без чувства сожаления. Но он признавался себе и в том, что их связывают какие-то узы, которые сближают их друг с другом всё сильнее. Дома Тярлан снова напился. Налил себе виски и разом осушил бокал до дна. Он почувствовал сильное головокружение, так как в последнее время он только и делал, что пил, угнетая свой организм. У Тярлана начались галлюцинации. «Айбениз, скажи, как мне забыть тебя, как? – начал он разговаривать с самим собой. - Как мне вынуть тебя из своего сердца, как? Ведь ты же уже захватила все мои мысли. Я не хотел этого, не хотел жить воспоминаниями о тебе. Мне было чуждо влюбляться. Это вышло так нечаянно. Что ты со мной сделала, Айбениз? Видимо, ты околдовала меня своими чарами. Ты запала в мою душу, и нынче пытаешься овладеть мной сполна. Как мне спасаться от этого безумия? Уходи, уходи, я не хочу думать о тебе! Я и так замучился! Чего ты добиваешься, скажи, чего? Хочешь меня убить?! Это своего рода месть?! Но у тебя ничего не выйдет! Тебе не удастся захватить мою душу, слышишь, не удастся! – кричал Тярлан после того, как умолял её. - Милая, мне ведь тоже нелегко. Ведь я тоже пылаю в жгучем огне, видишь, он сжигает меня изнутри. Я хочу выпить, выпить до упаду, чтобы забыть твои глаза, твои губы, твое тело. Скажи, почему мне так тошно? Ведь я же всегда любил эту жизнь, я умел взять от жизни больше. Что со мной стало, что? Если бы я в тот день знал, что ты придешь ко мне, я бы никогда в жизни не привёл бы туда эту Назрин. Если бы я знал. Ведь все же могло быть иначе, а получилось так, что я убил своего ребёнка, я его убил! О боже, как мне жить после всего этого? Он же был моим ребенком, частью тебя!– плакал Тярлан, - Нет, я не виноват! Это все ты, ты, ты своей неуступчивостью довела меня до бешенства! Это твоя вина, твоя вина, а я здесь ни при чём! Почему ты скрыла от меня правду, ну почему ты это скрыла? Не смотри на меня так, если бы я знал о ребёнке, я бы никогда не обошелся бы с тобой таким образом. Нет, это не твоя вина, это жизнь безжалостна к нам. Она отняла тебя у меня. Моя горькая судьба не дала мне возможности любить тебя. Айбениз, моя Айбениз, мне хочется к тебе. Я желал встречать рассвет лишь в твоих объятиях. Но зловещая судьба обставила меня, выкидывая непонятные вещи. Теперь я сижу за этими стенами и ищу виновника. А вина моя заключается именно в том, что я встретил тебя на своём пути ещё тогда, когда не был готов к серьёзным отношениям. Но ты не думай, не думай, что я собираюсь валяться в твоих ногах! Ты не дождёшься этого! Ты была обязана дорожить мною! Разве ты встретишь такого классного парня, как я?! Никогда! На что ты надеешься? Думаешь, кто-то возьмёт тебя замуж? Не обольщайся! Придёт время, и ты окончательно потеряешь своё доброе имя. Каждый, кого ты встретишь на своём пути, попользуется тобой с целью любовных утех. Тогда я высмею тебя от всего сердца. Именно тогда ты будешь просить меня, чтобы я подарил тебе одну ночь! Но я не собираюсь взять тебя просто так! Я заплачу, заплачу тебе бешеные деньги за какие-то два часа. Ты будешь валяться у ног моих, как порванная тряпка! Я выгоню тебя из моего дома после того, как остужу свой пыл. Выгоню! Выгоню? Куда? Как? Я же не могу вырвать тебя из сердца. Возможно, я смогу купить твое тело, но не любовь и чувства, которыми ты научилась дорожить. А я не нуждаюсь в той любви, которую можно купить деньгами. Мне нужна твоя душа, твоё доверие, которого мне никак не завоевывать. Будешь ли то ко мне снисходительна? Навряд ли. Я буду любить тебя лишь в сладких сновидениях. А наяву ты будешь осуждать меня, избегая моего присутствия. Но если судьба была бы ко мне благосклонна, по воле, которой я увидел бы тебя хоть раз, то я согласен на всякие унижения, которые ты приготовила для нашей встречи. Но ты не думай, что я собираюсь молчать тогда, когда ты будешь отчитывать меня! Я задушу тебя в своих объятиях! А потом, потом я буду любоваться твоим бездыханным телом. Я не сумел овладеть тобой при жизни, хотя бы заберу с собой после смерти! Хотя бы, полюбуюсь тобой, сколько в душу влезет до того, как твоё мёртвое тело предадут земле. Айбениз, моя Айбениз», - бредил Тярлан, гоняясь за тенью. Что заставляло Тярлана чувствовать себя виноватым? Он, на деле, спорил со своей совестью, напиваясь до упаду. А тот день, когда совесть проснётся в нём с новой силой и заставит Тярлана ответить за содеянное, ещё не настал. До этого дня ещё надо было прожить. Прожить…
Глава 32.
Джавад, попросив телефонистку соединить его с городом, с большим нетерпением ждал, когда мать поднимет трубку.
– Мама, мамочка, это я, Джавад. Мама, я не слышу тебя. Алло, алло!– закричал Джавад, когда послышалась голос матери.
– Джавад, сынок, я слышу тебя, слышу. – обрадовавшись, ответила Гюльтекин, - Ну, как ты там, сынок? Почему не звонишь своей матери, ведь я же так беспокоюсь о тебе.
– Мама, я звонил тебе, звонил два раза. Но ты не брала трубку.
– Прости меня, сынок. А я то думала….,- «ты забыл про мать», - вознамерилась сказать Гюльтекин, но, а затем, припомнив о том, что ей приходилась много раз отлучаться из дома, произнесла: - …пусть сам Аллах покарает меня, что засомневалась в тебе. Видимо, находилась на балконе и не услышала звонок.
– Мама, мамочка, не смей так себя проклинать. Мамочка, я люблю тебя, слышишь, я тебя очень люблю. Наконец – то я смог дозвониться и услышал твой голос, ну вот, как будто груз с души упал. Мама, скажи, как твое самочувствие? Ноги не болят? Если будут болеть, не жалей денег, иди к врачу. – посоветовал Джавад не столько по заботе, сколько по профессиональной привычке.
– Сынок, не тревожься, мне хорошо. Вот услышала тебя, и в сердце отлегло. Сынок, скажи, как ты там? Пока еще держитесь? А как Медина, присматривай за ней, сынок, ведь у нее же там, кроме тебя никого нет. – сказала мать, как вдруг оборвался голос Джавада. Их разъединили.
– Мама, я женился на Медине. Мама, ты меня слышишь? У тебя будет внук. Алло, мама, мамочка, ты меня слышишь, слышишь меня, или нет?! Алло, алло!– кричал во весь голос Джавад, хотя ответа не последовало. - Связь прервалась. Жаль, не успел даже сообщить ей эту благую весть. – шепнул Джавад про себя, с раскаянием качая головой.
– Он что-то говорил о Медине. А может, с ней что-то случилось? Как не вовремя прервалась связь. Уже несколько месяцев не было от него никакого известия, только сейчас чудом смог дозвониться, но так и не смог договорить свои слова. – с тоской заговорила Гюльтекин, - Ах, я же не сказала ему, что Айбениз приходила к нам. Вот видишь, забыла. В последнее время, что-то память мне изменяет. Очевидно, это от старости. Ну что мне сказать Айбениз, когда она спросит о Джаваде? – винила она себя с огорчением…..
Джавад поблагодарил телефонистку и вышел на улицу, добираясь до больницы пешком. Положение в Ходжалы не вселяло ничего хорошего. Со вчерашнего дня в течение суток Каладараси подвергалось со стороны Йеникенда и Дашбулака сильному обстрелу из автоматов, пулеметов и миномётов. В Аскеране сожгли машину с соломой, двигающейся из Малыбейли в Агдам. Дорогу Ходжалы - Шуша завалили бетонными панелями. Движение в нижние села прекратилось. Бородатые боевики армянской национальной армии вооруженные автоматами захватили дороги, расположенные между селами. Они поставили пост вблизи кладбища, расположенного между Агдамом и Аскераном. Здесь дислоцировалась русские военные и броневая техника, якобы обеспечивающая безопасность Карабаха. Они запретили движение азербайджанцев на этой территории. В такой день Медина как назло забеременела. Хотя она и присутствовала на операциях вместе с Джавадом, но после такой нагрузки, она часто теряла сознание, чувствовала сильное головокружение и тошноту. Джавад сильно волновался за судьбу жены и будущего ребёнка. Поезда всё ещё ехали в Агдам. А иногда с помощью этих поездов тяжёлых раненных высылали в Агдамскую больницу. Вчера, когда Ходжалы подвергся сильному обстрелу с Дашбулакского направления, Джавад обдумывал о том, как вывести Медина из этого города. Он наконец-то решил послать ее в Агдам вечерним поездом. Он зашёл в свой кабинет, где решил немножко отдохнуть и выпить чаю. Но не успел дойти до комнаты, как в коридоре столкнулся с Шюджаетом, заглядывавшим в палаты.
– Шюджает, Шюджает! – позвал он его к себе. - Ну что, пришел увидеть свою сумасбродку? – озабоченно взглянув на товарища, спросил Джавад.
– Да, уже десять дней как не видимся и я по ней страшно соскучился. Заскочил на пять минут. Встречусь, а потом обратно на пост. – с тревогой произнес Шюджает, после чего доктор счёл нужным осведомить его об отсутствии медсестры.
– А ее здесь нет. Она сегодня не вышла на работу. Я сам дал ей выходные. Пусть немножко отдохнёт. Да и в последнее время, у нас много раненных. Бедняжка, пять ночей напролёт сидела с больными. сказал Джавад, проходя с ним в кабинет, где он угостил товарища горячим чаем. Шюджает умирал от жажды и потому он не отказался от угощения, и:
– Джавад, положение у нас скверное. – признался Шюджает, выпив один глоток, - Думаю, приближается конец нашей обороны. Оружие у нас и так было мало, а сейчас и на патронов приходится экономить, а о числе бойцов, вообще, нечего говорить, оно напоминают каплю в море. Ну ты же знаешь, мы же всего-навсего отряды самообороны, а на подкрепление даже и не стоит надеется. Раньше хотя бы была смена дежурства, а теперь обстановка так накалилась, что приходится не спать ночами. У нас там настоящая перестрелка. Бои ожесточенные. Нет времени даже покурить сигару.
– Я вчера долго раздумывал о том, что пора бы переправить Медину с раненными в Агдам. А то день ото дня ей становится худо. Да и я сильно беспокоюсь из-за них. – ответил Джавад.
– Настоятельно рекомендую. Лучше предпринять меры предосторожности заранее, чтобы потом не держаться за голову, - высказал свое мнение лейтенант и Джавад в тот же миг осознав, что его опасения подтвердились, на всякий случай спросил:
– Неужели, всё так безнадежно?
– Джавад, как, по-твоему, что здесь твориться в последнее время? Если у тебя найдется время, то приезжай, пожалуйста, на боевые позиции. Увидишь своими же глазами всю сцену. А об аэропорте нечего даже говорить. Рейсы отменили. Стреляют повсюду, даже в летающие объекты. Я не вижу здесь ничего обнадёживающего.– слова Шюджаета насторожили доктора. Шюджает задумался, а потом, оглядывая свой автомат, вымолвил, – Джавад, у меня только что мелькнула блестящая мысль. Давай-ка мы с тобою устроим занятие по военной подготовке.
– В каком это смысле? – изумленно на него взглянув, спросил Джавад.
– В прямом. Я научу тебя пользоваться оружием, как знать, может и пригодиться, – задумчиво произнес Шюджает, передав доктору оружие.
– Да ты что, – сразу же возразил Джавад, вернув его хозяину,– из меня получиться никудышный стрелок. Это я точно знаю. Я же врач. А те пальцы, которые привыкли работать с скальпелем, не сумеют спустить курок. Даже не стоит пробовать. – он хотя и противился брать в руки ружье, но следующие слова лейтенанта все-таки поколебали его.
– Джавад, не надо забывать, что в жизни всякое может случиться. Во время военного положения, человек обязан вставать на защиту вне зависимости от профессии и убеждений. Ты всё равно доктор, наш доктор. Никто не отнимет у тебя твоё призвание. Но в тот миг, когда ты встретишься с врагом лицом к лицу, тебе не потребуется скальпель. Ты сразу же поищешь какое-либо средства, чтобы спастись от вражеской пули. Не упорствуй. Давай спустимся с тобой во двор. Я верю, что ты ловко овладеешь этим умением. Потом со временем ты будешь мне признателен за оказанную мной услугу.
Джаваду ничего не оставалось, как согласится. Но Шюджаету не пришлось возиться с ним долго. Оказывается, Джавад на самом деле владел уникальным памятью, о чем он даже не подозревал. Когда он, разузнав о техники стрельбы, простился с Шюджаетом и принялся за своё дело в операционной, то невольно из его уст вылетело наружу следующие слова, который не улизнули от внимания жены.
– Значит, стреляет по живой мишени с расстояния до 800 метров. – сказал Джавад, вынимая пулю и Медина, навострив уши, спросила:
– Не поняла, кто это стреляет по мишени?
– Никто, крепче прижимай марлю. – произнес Джавад, указывая на открытую рану. После операции Джавад зашёл в комнату, где Медина уже выпивала чаю со сдобным хлебцем, который по её просьбе приготовила Гюлебетин. Она сразу же заметила сумку, которую муж собрал для дальней дороги.
– Джавад, что все это значит? Куда это ты собираешься? – спросила она, тараща глаза.
– Ты…едешь в Агдам. – еле ответил Джавад, стараясь скрыть свой взгляд от жены.
– В Агдам? И что мне там делать? Да ты что, Джавад, мы же нужнее здесь. Мы что, бросим людей, когда они в нас так нуждаются? – заволновалась Медина, но муж, в тот же миг признался:
– Медина, я все время буду здесь, а вот тебе необходимо покинуть город. – вымолвил он и, убедившись, как собирается жена ему перечить, лишил ее возможности высказаться: - Прошу тебя, пойми меня правильно. Ты не можешь здесь оставаться, ты не можешь подвергать опасности свою жизнь и заодно жизнь нашего ребёнка. Через два месяца твое состояние может ухудшиться. За тобой нужен присмотр и такой тяжелый режим вреден для твоего организма. Послушай, не пытайся возражать, ты должна беспрекословно подчиняться моему решению. Прошу тебя, нет, умоляю, заботься о себе и о нашем ребенке. Валида ханум тоже поедет с тобой. Она поможет тебе рожать. Я хочу, чтобы вы оба были здоровы. Так что, собирайся.
– Нет, Джавад, я никуда не уеду и не оставлю тебя одного! – категорически запротестовала Медина, вскочив с места, а затем принялась за объяснения: - Я не могу этого сделать, пойми, не могу! И место мое здесь, рядом с тобой. Ты нужен нам, ты нужен своему ребёнку! Если едем, то едем вместе!
– Медина, я заклинаю тебя, Медина. – на этот раз с мольбой заговорил Джавад. - Не надо меня мучить. Ты должна уйти, ты слышишь меня, ты должна уйти! Буду с тобой откровенен, положение в Ходжалы тяжелая. В городе не хватает еды, продовольствия. Ребята не знают ни дня покоя из-за бесконечной стрельбы. Я не смогу тебя вытащить из города в случае какого-то происшествия.
– Джавад, а если я соглашусь, если я уеду, то каково будет мне без тебя? – вдруг вполголоса заговорила Медина, уставив свой ясный взор на мужа: - Ты об этом хотя бы подумал? И куда ты собираешься бежать в случае чего? Ты же совсем не знаком со здешними местами. Да и в случае неудачи, тебе никак не удастся себя защитить. Ведь ты даже не владеешь оружием. Ну, тогда зачем же ты остаешься? Ради чего? Да у тебя же здесь кроме меня никого нет, Джавад...,- Медина сделала очередную попытку ради того, чтобы как-то подействовать на решения мужа, но Джавад непреклонно твердил:
– Медина, ты езжай, я тебе обещаю, что скоро тоже приду. Поверь, я не собираюсь здесь надолго задерживаться, но я не имею морального право покинуть больницу, ведь могут же привезти раненных. Поверь, нам придется расстаться лишь на несколько дней. А потом, в один прекрасный день я, Джавад, приду к тебе с большим букетом цветов. Верь мне, Медина. Ведь вера и надежда - это чувства, дающие силу выжить. – сказал Джавад, крепко обнимая жену…
Поезд ждал на платформе, где проводники, таская носилки, помогали раненым. В такой момент все старались не жалеть усилий ради общего дела. Джавад стоял на платформе вместе с женой и Валидой, всё время поглядывая на часы.
– Поезд через несколько минут тронется. – внезапно произнес Джавад, нарушая тишину. - Тебе лучше пройти в купе. А то простудишься.
– Нет, не хочу. – сразу же возразила Медина, не отведя глаза от мужа, - Джавад, я тебя очень прошу, не выгоняй меня. Мне хочется постоять с тобой. Ну, хоть немножечко, пока поезд не наберет скорость. – попросила Медина и Джавад, не устояв перед мольбой жены, сдался. - Встретимся ли мы когда-нибудь, Джавад? – спросила Медина, тихо заплакав. - Будет ли у нас еще такая возможность? Мне не хочется уйти, не хочется.
– Молчи, Медина, не надо так говорить. – с шепотом заговорил Джавад, целуя руки жены: - Мы встретимся, обязательно встретимся. Мы же с тобой не расстаемся навеки…
– Возможно, ты прав. – Вымолвила Медина, тряся головой, после чего, сжимая кулак в сердце, добавила: - Но у меня какая - та непонятная тяжесть в сердце. Словно этот поезд торопится нас разлучить. Мне кажется, что судьба, наша судьба соединила -то нас ради того, чтобы потом измучить нас разлукой. Мне не хочется расставаться, Джавад, не хочется.
– Медина, я прошу тебя, хватит. – сказал Джавад, отняв у неё носовой платок и утирая её слёзы, - Перестань терзать себя. Наша судьба соединила нас не ради того, чтобы разлучить, а ради того, чтобы мы стали с тобой счастливыми. Не надо произносить такие страшные слова, не надо. Я вернусь к тебе, Медина, обязательно вернусь.
Когда Медина, наконец – то забралась в поезд, и тот тронулся с места с малой скоростью, то он побежал за поездом, который постепенно набирал скорость, пытаясь увезти свой состав в безопасную территорию,
– Медина, жди меня, я вернусь! Слышишь, я обязательно вернусь к тебе! – во весь горло кричал Джавад, махая рукой. Медина не смогла удержаться. Она побежала по всему поезду. Открыла выходную дверь и если бы не Валида, то свалилась бы на рельсы.
– Джавад, я люблю тебя, Джавад! Люблю! – закричала она, когда Валида с трудом схватила её и хлопнула дверью. Джавад глядел за поездом. Он залез в карман, чтобы достать платок, но вместо своего, вытащил платок Медины, который он по ошибке не успел ей вернуть. Джавад понюхал его, и в тот момент, ему показалось, что Медина не в том поезде, что движется в Агдамском направлении, а совсем рядом.
– Несмотря на то, что ты далеко от меня, но твой запах всегда останется со мною. – сказал Джавад, возвращаясь назад. Он поймал военный грузовик и попросил шофёра. - Брат, а можешь ли ты довести меня до больницы?
– Ну, давай, залезай, отвезу. Куда надо отвезу. – ответил шофёр приветливо. Грузовик тронулся. Джавад сидел, ни на минуту не отрывая глаз от той платформы, где недавно простился с женой и будущим ребёнком. Всю дорогу он думал только о них. «Встретимся ли мы когда-нибудь, Медина? Будет ли у нас еще такая возможность?» - спросил Джавад не её, а самого себя. Он начал сомневаться, что завтрашний день грянет без каких - либо неприятных сюрпризов. В минуты разлуки, человеку свойственно настраиваться на мысли, полные пессимизма. Разлука заставляет каждого терять надёжду, сомневаться в чувствах и приводит любого в заблуждение. Теперь, когда Джавад ехал назад, взирая на пыльную дорогу, он обнадеживал себя мыслями о том, что им рано или поздно, но обязательно предстоит встретиться с Мединой в ближайшее время и он, не ведая причину, вспомнил Баку, свою двухкомнатную квартиру. Там, в этой квартире, мать болтала с Мединой, а та держала на руках его ребёнка. Он услышал смех дочери или же сына. Он схватил руку Медины, подававшую ему чай, приготовленный в самоваре. Он зашагал в сторону матери, отдал ей ребёнка и любовался, как Гюльтекин играла со своим внуком. Ему захотелось вытереть слёзы радости, появившиеся в глазах матери, Медины и своего чада. Но он не сумел до них дотянуться. Джавад увидел, как слёзы Медины капали на его руку. То были просто не сбывшиеся воспоминания. А наяву шёл мокрый снег. Он вытер капли снега и помассировал руку, замерзшую от холода. Он поднял голову и посмотрел в мутное небо. Оно готово было заплакать. Белые облака посыпались снегом на землю, почерневшую, сгоревшую от взрыва ракет и мин. Такая погода длилась в течение недели. Словно небо скорбела по тем сыновьям, которые каждый божий день пали смертью героя в сёлах, подвергающихся обстрелу. После несколько часов, Джавад уже любовался мокрым снегом, постояв около окна больницы. Он подбросил на плечи пальто, которое принесла ему Гюлебетин.
– Вот, я смотрю на этот мокрый снег, и мне порой кажется, что в Ходжалы никогда не наступает лета. – сказал Джавад, обращаясь к Гюлебетин.
– Эх, братец, в том месте, где сама природа оплакивает своих детей, задумавшись об их участи, там никогда не наступит лето, не взойдет красное солнышко, не взойдёт, – ответила опечаленная Гюлебетин, зайдя в палату напротив. Но Джавад всё ещё стоял возле окна, оглядывая вершины гор, покрытые снегом. Там в палате послышался голос медсестры, проныры, которая пела, пела, чтобы навсегда забыться.
Так ли это, так ли, горы,
Силы те иссякли, горы.
Небось забудешь обо мне,
От души заплачу, горы.
Отдохнул ли ты в садах?
В Шуше, в Ширване, в тех горах?
Что за участь, что за рок,
Подаёт второй урок.
В тех горах стоит туман,
Росы словно океан.
В душе ликую, я пою,
Аль вспомню красоту твою.
Глава 33.
Отношения Айбениз с Сахибой не налаживалась, наоборот, в доме каждый жил своей жизнью, избегая лишних разговоров и разногласий. Айбениз пыталась игнорировать Сахибу, замыкаясь в своих проблемах. Она уже долгое время не получала ни одной весточки от Джавада. Айбениз решила зайти к Гюльтекин, чтобы поговорить по душам, чтобы утешить её словами поддержки. Она открыла дверь своей спальни, чтобы принять холодный душ, где и столкнулась с Сахибой, подстерегающую её на выходе.
– Тебе еще не надоело играть со мной в эту игру? – сразу же выразила свое недовольство Сахиба, - Ведь ты же взрослый человек, так веди себя подобающе. Скажи, ну чего ты думаешь добиться такими выходками? Ведь мы же живём под одной крыше и тебе уже пора смириться с этой реальностью. Если ты даже не пожелаешь поболтать со мной до конца своей жизни, от этого все равно ничего не измениться. Так уж вышло, мы с тобой одна семья.
Вместо ответа последовало молчание.
– Что, считаешь неуместной поболтать со мной? Ты что, дала обет молчания? Ну, хорошо, не хочешь разговаривать, ну и не надо. От тебя все равно не дождешься умного словечка.
Айбениз взяла полотенце и закрылась в ванной комнате.
– На нее посмотри. Тоже мне, пример безмолвия. – пробормотала Сахиба про себя, - Сама по существу, не стоит и ломаного гроша, но ведет себя так, как будто она важная особа. Хамка!
Дождавшись, когда Айбениз покинет ванную, Сахиба застала её возле кухни.
– Послушай, иди покушай, а то со вчерашнего дня не положила в рот даже куска хлеба. Ведь так же нельзя. Объявляя голодовку, тебе не удастся повлиять на нас. Мне придется тебя разочаровать, мы и не думаем разойтись. И мы не отступим. Так что, будь умницей, иди кушать. Ты что, хочешь, чтобы все твои родственники винили меня в том, что я тебя морю голодом? - с негодованием спросила новая хозяйка дома, загородив девушке дорогу, но Айбениз холодно посмотрев на мачеху, сурово заявила:
– Отойди!
Сахиба отошла в сторону, но не собиралась умолкать.
– Что, снова собираешься лечь голодной? Что это ты вытворяешь? Какие у тебя намерения? Хочешь свести счёты с жизнью или же не нравится моя домовитость? Ну, тогда вместо того, чтобы опускать руки, иди и хотя бы раз в неделю приготовь еду для всех нас, тогда посмотрим, есть ли у тебя способности. До каких пор ты собираешься жить в этом доме, как призрак? Тебе что, не надоела такое существование?
Айбениз вернулась в свою комнату, снова закрылась и начала переодеваться.
– И куда же ты на этот раз направляешься?– по издевательски продолжала тараторить Сахиба. - Ах, я же совсем забыла. Ты же у нас глухонемая. Вот, еле – еле вышла из комнаты, сейчас опять зайдешь в свою резиденцию и прихлопнешь за собой дверь. Уйдешь на зимнюю спячку, как медведица. Послушай, а мне в тот раз не удалось хорошо разглядеть твои апартаменты. А может, там есть что-то интересное? Сдается мне, что ты там прячешь своего ненаглядного. Ну не будь же такой жадиной, дай посмотреть. – и как только Сахиба слегка дотронулась до двери, Айбениз игнорировав мачеху, закрыла дверь на засов. - Браво! У меня даже нет слов! Ну что же, закрой эту чёртовую дверь, вдоволь закрой, как можно крепче закрой! – раздраженно закричала женщина, вздыхая, а затем, опять начала ей иронизировать, - А то унесут тебя из-под нашего носа, а мы этого не заметим. Эй, послушай, открой дверь и выйди в коридор! Иди, ешь обед, я больше не собираюсь тебя просить. Хотя бы ешь одну тарелку, нет, одна тарелка слишком уж много для тебя, для тебя как раз одно блюдце…Эй, спящая красавица, а может, откликнешься на мой зов? Ну, хорошо, тогда хоть скажи, когда ты еще планируешь выйти из комнаты? Не отвечаешь, ну и не надо. Я беспокоюсь-то не из-за тебя, а из-за того, что вдруг подохнешь там от спертого воздуха, а мы останемся в неведение. Умрешь, останешься там днями, от трупа будет вонять, и никто даже близко к нему не захочет подойти. Не жалеешь нас, хотя бы пожалей бедного обмывальшика мёртвых. Ну что, так и будем молчать? Да ты же у нас настоящая монахиня, Вахид взял на себе большой грех, оставляя тебя дома. Надо было отправлять тебя в монастырь. Ну, ничего, и эту ошибочку исправим.
Айбениз с горечью смеялась под нос, выслушивая пустую болтовню Сахибы. Когда она вышла, Сахиба снова начала брюзжать.
– Бой, бой , наконец-то ханум соизволила порадовать нас своим присутствием. Позвольте хотя бы сейчас услужить вам. Ну что, организовать для вас пир на весь мир? – сказала Сахиба, приклоняясь перед падчерицей так, словно ей доверили роль шута в какой – то комедии. Но усилия Сахибы оказались напрасными, когда Айбениз поспешила выйти из квартиры, - Эй, куда это ты собралась, а? Между нами, у тебя, наверное, уже началось галлюцинации. Путаешь кухню с коридором.
Айбениз спокойно открыла входную дверь, обулась и спустилась по лестнице. Сахиба побежала за ней голышом.
–Вернись сию же минуту! До сих пор терпела все твои выходки, не посмотрю на то, что ты дочь Вахида, подожгу между вами такую ссору, что мало не покажется.
Но она не смогла остановить её и помешать её уходу. Тогда ей пришлось ни на шутку волноваться. «Куда это она ушла? А вдруг взбредет в голову и не захочет вернуться обратно? Тогда что мне ответить Вахиду? Хотя он и стал безразличным к ее судьбе…но все равно они же не чужие друг – другу. Правда, из-за неё много хлопот, чем толку, но это не стоит того, чтобы меня винили в неуживчивости. Если бы она ушла из этого дома по своему желанию или же со своим женихом, то мне бы тоже удалось спокойно закрутить голову Вахида и прибрать дом к своим рукам. Жаль, очень жаль. Но, как говориться, всему свое время. Она же не собирается всю жизнь оставаться здесь, когда-нибудь она обязательно покинет его. Вот тогда-то все будет принадлежать мне и я, только я буду его полноправной хозяйкой, а не эта безумная. Надо бы поговорить с Вахидом, чтобы он не тянул со свадьбой. А то она, не дай бог, что – то натворит до свадьбы, а отвечать - то перед женихом придется не ей, а мне, ведь я, как взрослая, в ответе за нее, да и придется мне терпеть ее присутствие до конца жизни. Хотя если подумать хорошенько, то мне еще не посчастливилось увидеться с ее «знаменитым» женихом, что само по себе странно. Я также не видела ее у телефона, а может, разговаривает с парнем по ночам, как это делают все помолвленные или же идет к Ираде и звонит ему оттуда? Да разве сможешь понять такую девку, как она? И ее дружба с этой Ирадой тоже мне не по душе, а может, это именно она настраивает ее против меня? Да всякое может быть, надо сказать Вахиду, чтобы он запретил ей общаться с нею. Из-за этой девицы у меня вконец либо случиться инфаркт, либо же помутнение разума. Надо с ней разобраться, да поскорее, а то для меня это все плохо закончиться. И лишусь я, от всего лишусь».
Она не успела дойти до своей двери, как откуда- то появилась Солмаз.
– Что случилось, почему так взволнована? Что, не слушает тебя?- расспросила она новую соседку, как она сразу же взорвалась как бомба.
– Не то, что не слушает, житья не дает!
– Послушай, давай лучше зайдем к тебе. – предложила Солмаз, - А то услышат тебе соседи, а перед ними как-то неловко. – убедила соседка Сахибу пройти с нею в дом и продолжить беседу уже в кухни хозяйки дома. И как только они зашли, Сахиба в тот же миг обратилась к соседке.
– Зачем стоишь? Ты лучше присядь. Вот тебе пирог, выпей с чаем. – сказала она, наливая чая и отрезав кусок пирога, - Сама приготовила.
Солмаз с большим аппетитом попробовала ломанного куска пирога. Но как только она откусила его, то во рту появился неприятный привкус соды, а кусок превратился в слякоть, и она чуть не вырвала.
– А знаешь, я не ем сладости, боюсь потолстеть. – сказала Сарвиназ, еле – еле глотая тот кусок, который она не могла разжевать.
– Ну, ничего, отвезешь детям. Они - то любят полакомиться сладостями. – сказала Сахиба, кладя его в сторону. - Эта девушка окончательно меня достала. – начала Сахиба, выразить в жалобу адрес падчерицы. – Поверь, Солмаз, она ни с кем не хочет считаться. Но ведь так тоже нельзя. Ну, не расстаться же нам с Вахидом из – за ее прихоти? Но и с мужем тоже самое, хотя живут под одной крышей, но как будто совсем друг – друга не замечают. А я, бедняжка, осталась между ними, не знаю даже как с ними ладить. С нею ладить-то невозможно. Она то и дело прячется в своей комнате, выходит из нее просто по нуждам. Или же с утра до ночи пропадает у Ирады. А если взбредет в голову, то, вообще, идет, куда глаза глядят. Ну не понимаю я ее, ей - богу, не понимаю. Послушай, Солмаз, ведь ты давно знаешь эту семейку? Скажи, она, и мать свою так мучила? – поинтересовалась хозяйка дома, чтобы как – то найти себе оправдание перед глазами соседки, как Солмаз, не скрывая своего удивления, промолвила:
– Здрасти. Это же она со своими выходками свела свою мать в могилу.
– Не поняла, как это свела в могилу? А разве она не была больна? – не поверила услышанному Сахиба и попыталась найти какое-нибудь объяснение этим предположениям соседки, как Солмаз, поднимая брови, решительно произнесла:
– Еще чего. Она ни разу не болела, была здоровее самого бычка. Это все она, она стала причиной ее смерти. Сейчас весь подъезд только об этом и говорить. Сначала эта пропащая, до помолвки встречалась с одним парнем. Говорили, что они семейно дружили. Так вот. Потом он куда-то исчез, очевидно, увидев ее легкомыслие, пустился наутек без оглядки. А потом появился другой, ну тот, который стал ее женихом. Ходила молва, что он был сыном или прокурора, или судьи, даже уже не помню. Короче, они сразу же поспешно обручились. Ну, наверное, у них была на это веская причина. Представляешь, тащил его домой до свадьбы, понятное дело, что она там с ним занималась. А то зачем парню с таким люкс положением спешить с женитьбой? Нет, точно между ними что-то было и до помолвки.
– Ну, не тяни лямку. Рассказывай, что потом случилось? – с нетерпением отозвалась Сахиба, дёргая её за рукава.
– Ай балам, ну имей же терпение, ты же не семимесячная. – нарекая соседку, высказалась Солмаз, - Так вот. Потом их помолвка затянулась не дольше двух – трёх месяцев. А после, они, вообще, расторгли помолвку, ну, значит, окончательно расстались.
– Да ты что, как это расстались?! – воскликнула Сахиба. - Я не верю в это. Если бы это была истиной, то Вахид обязательно был бы в курсе происходящего. Он сколько раз твердил, что она в скором времени покинет этот дом и переберется к жениху.
– А как же, переберется. Понятно, значит, она все же сумела скрыть от него истину. Надо же, а Вахид даже и не догадался, что здесь что – то неладное,– сказала Солмаз, не найдя других объяснений и немного растерявшись, - Ведь парень-то после кончины Рены, ни разу здесь не появлялся. Разве люди, которые вместе и не собираются расставаться, поступают так друг с другом? Нет, то, что я говорю, это сущая правда. Если не веришь мне, то спроси у Сарвиназа. Мы сами своими глазами видели, как она выбросила все подарки на помойку. А ты говоришь, что она собирается замуж. Будь уверенна, она не уйдет отсюда, пока окончательно тебя не доконает. Да она такая хитрюга, что ей под силу всех нас вместо взятых заткнуть за пояс.
– Значит, она уже давно рассталась с парнем, а отцу втирает очки?! - разозлилась мачеха.
– Ну, милая соседка. Мне уже пора. – вымолвила Солмаз, почуяв, что она хоть и невзначай, но вылила масло в огонь, - Ну вот разговорились, совсем забыла, что поставила на плиту довгу. Ну, я пойду, а то сгорит моя кастрюля дотла.
Солмаз вышла из кухни. А Сахиба, в раздумье взяла сверток и впихнула его в руку соседке. Она и не успела захлопнуть дверь, как Солмаз тут же побежала к своей соседке. Сарвиназ открыла дверь и сразу же пригласила её к себе.
– Хорошо, что пришла. А то я сама собиралась зайти к тебе. Ты присядь, а я сейчас. – сказала она, пройдя в ванную, чтобы вымыть руки. Когда она вернулась в кухню, чтобы разогреть кипятильник, Солмаз, не выдержав, объявила;
– Слышала новость?
– Какую еще новость? – спросила Сарвиназ с любопытством, - Подожди, сейчас налью чаю, а потом как надо поговорим.
– Да не хочу я никакого чаю. Мне некогда. – отказалась Солмаз, умирая от желания поболтать с подругой.
– Не хочешь, ну и не надо. Сама выпью. А то от волнения во рту засохло. – сказала Сарвиназ.
– Ты даже не можешь себе представить, где я была минуту назад. – заинтриговала её Солмаз своим рассказом, как Сарвиназ, прищурив глаза, произнесла:
– И где же?
– У нашей новой знакомой. – После того, как Солмаз сообщила соседке эту новость, она, похлопав в ладоши и превознеся руку в рот, спросила:
– Да ты что, ну и что ты там делала?
– Ничего особенного. Просто зашла поговорить. Так вот, сидела я дома и мешала довгу, как услышала, что кто-то в подъезде кричит во весь голос. Ну, мне стало интересно, я, не докончив свое дело, быстро побежала вниз. – начала судачить соседка, - И что я увидела, что я увидела. Баба несется за этой Айбениз, ну, как угорелая, и зовет ее, чтобы та вернулась назад. Бедная Сахиба, лезла из кожи вон, чтобы как-то уговорить ее подняться наверх. А эта бесстыжая, на нее даже не обратила внимание. Сахиба, увидев, что она не хочет ей повиноваться, вцепилась в ее руку и хотела насильно увести домой. Представляешь, какой позор. А эта нахалка взяла и оттолкнула ее, а Сахиба потеряла равновесие и грохнулась на пол. – преувеличивая, рассказывала Солмаз и Сарвиназ, кусая локти от напряжения, выразила своего изумления.
– Да ты что, какая же она и вправду нахалка. – сказала женщина и, развернув сверток, который принесла Солмаз, принялась пить пирог с чаем, погрузившись в беседу, - Вместо того, чтобы почитать взрослых, она то и дело дерзить такой святой женщине, как Сахиба. Ну, давай, рассказывай дальше. Что было потом?
– Да ничего не было. – объяснила Солмаз, - Мне стало так ее жалко, что решила подойти и помочь ей встать на ноги. А потом, она предложила мне зайти к ней. Ну, я и зашла. Если бы ты ее видела, ай, ай, бедная женщина, как же она плакала горючими слезами, так плакала, что вымотала всю мою душу. Все это в сторону, а тебе известно, что Вахид не осведомлен о том, что эта нахалка рассталась со своим женихом? Видишь, она со своей неповоротливостью надула их всех. А они тоже хороши, верят, что она когда-то покинет этот дом, как невеста в белом платье, да в белой фате.
– Послушай, а ты разве не ввела его в курс дела, не сказала ей, что она уже давным-давно расторгла помолвку? Ты что, не открыла ее глаза на правду? – удивленно спросила Сарвиназ, после чего последовал положительный ответ Солмаз.
– Открыла, еще как открыла. – довольно заявила она, а затем, добавила: - Но ты бы видела ее состояние, с нею чуть не случился инфаркт. Я даже сама побоялась и хотела позвать скорую. Но она как-то успокоилась, и у меня тоже отлегло от сердца. Ну, ничего, она тоже не тихая овечка, она еще продемонстрирует ей свою волю. – вымолвила Солмаз с уверенностью. Она только теперь обратила внимание на тот, что Сарвиназ слопала пирог Сахибы, не оставляя ни одной маленькой крохи.
– Послушай, а что это ты ешь? – спросила она, взглянув на пустой целлофан.
– Да вот, сладость, который ты принесла. – сказала Сарвиназ с недоумением.
– Ты что, в своем уме?! – засмеялась Солмаз, - Съела весь кусок и не почувствовала, что в его составе много соды?! Ну, хотя бы, прежде чем есть, могла бы спросить, кто его готовил. Ведь его же испекла Сахиба. Ну и никудышная же она хозяйка, ничего не скажешь. Послушай, ты лучше выпей много чаю, чтобы он быстро растворился в желудке или же лучше вырывай. Нет, тебе сегодня не будет покоя от боли в животе. Ты лучше не стой, как бревно, иди и выпей левомитцин. Хотя бы до завтрашнего дня придешь в себе.
– Ты что, вознамерилась меня отравить? – рассердилась Сарвиназ, бросаясь к крану. Она полоскала рот и сразу же начала упрекать подругу, разбивая от гнева стакан, - Если тебе и вправду было известно о том, что она положила туда много соды, тогда почему же притащила его сюда? Что, трудно было дотянуться до мусорного ящика?
– А тебе кто сказал, что можно есть то, что приносят в твой дом! – сердито вымолвила Солмаз. - Разве у тебя перегорел язык, что не чувствуешь его вкуса? Ведь она же не дала его мне, чтобы я принесла его тебе? Просто я так спешила, что забыла его выкинуть. А ты тоже хороша, чуть что кладешь на стол, оно тотчас же оказывается в твоем желудке. Ну, хорошо, я пошла. И пусть это послужит тебе уроком, больше не будешь запихивать в свой рот все, что попало.
Когда она вышла и собиралась подняться к себе, то почувствовала сильный запах горелого.
– Это что за запах? Ох, сгорела моя довга, сгорела! – заорала она, топая наверх….
Айбениз сидела напротив Гюльтекин и спрашивала о Джаваде.
– Тётушка, а есть ли известия о Джаваде?
– Он мне позвонил где-то три месяца тому назад. – ответила Гюльтекин. – Говорит, что у него все в порядке. Но связь оборвалась так внезапно, что не успела сказать ему о тебе, что ты все время рядом со мной и переживаешь за него. Но я отправила ему письмо, наверное, оно уже дошло до него.
– Тётушка, а ведь я…я тоже ему написала. – наконец – то чистосердечно призналась девушка, после чего с сожалением добавила: - Но вот еще не получила ответа.
– Доченька, спасибо тебе за то, что не забываешь нас и пытаешься во всем его поддержать. – улыбнулась Гюльтекин, - Если сказать по правде, то он тоже, не забыл тебя. Я знаю, нет, я уверена, что он тоже волнуется за тебя.
– Тётушка Гюльтекин, значит, вы и вправду думаете, что он больше не держит на меня обиду?– с волнением спросила Айбениз.
– Ну, разумеется, нет. Он любит тебя, он всегда тебя.. любил. Доченька, первая и безответная любовь, как это было у моего сына, никогда не умирает, от неё всегда остаются следы. Нестираемые следы. – поэтично отозвалась Гюльтекин.
– Тётушка, простите меня, если можете, простите. – извинялась Айбениз, опускаясь на колени. - Во всем виновата только я, это из-за меня он решил покинуть этот город, это из-за меня он оставил вас одну. Это я, я, Айбениз, дружившая, то есть,…знающая его с детства, не смогла увидеть и почувствовать его душу. Я сама не зная, чего творю, оттолкнула его от себя, отвергла его чувства, винила его в предательстве, назвала его изменником. Вот поэтому-то, Аллах наказал меня за эту мою гордыню. Я заслуживаю наказание, я так виновата перед Джавадом.
– Доченька, не проклинай себя. – возразила Гюльтекин, - Ты не виновна в том, что судьба распорядилась таким образом, что вам пришлось расстаться, что она сыграла с вами такую злую шутку. Ведь невозможно судьбу ни изменить, ни обмануть. Она как колесо, завертеться, закружиться, а где остановиться неизвестно. Ведь всем людям свойственно ошибаться. И если в этой жизни не ошибиться, то она нас ничему не научит. Лучше не думай о плохом, доченька. Если у вас написано на лбу, что пересекутся ваши дороги заново и вы, наконец-то, сможете прийти к единому согласию, то этого никто уже не в силе изменить. Будь уверена, все еще уладится. Все еще у вас будет хорошо. Тебе надо просто набраться сил и терпения и ждать, ждать, когда он, наконец, отдав долг своей родине, вернется назад, к нам. Доченька, ты лучше не сиди на полу. Иди, присядь рядом. – сказала мать, поднимая Айбениз с пола, - Лишь бы он вернулся ко мне невредимым…,.- и голос матери оборвалась. Айбениз ощутила всем сердцем, что она готова расплакаться.
– Он вернется, тётушка Гюльтекин, он обязательно вернется. Вот увидите, вы сами позвоните и порадуете меня этим известием. – воскликнула Айбениз.
– Спасибо за поддержку, доченька, ты даже не можешь себе представить, что твои слова значат для меня. Когда ты рядом, я как будто чувствую запах своего Джавада. Если бы он вернулся ко мне невредимым…если бы смогла увидеть вас вместе, я бы так не горевала. – задумчиво ответила Гюльтекин, а затем, придя в себя, произнесла: - Ну что, доченька, а теперь расскажи, как обстоять дела в доме? Как самочувствие Вахида? – спросила она про закадычного друга своего покойного мужа, но, кажется, вопрос оказался неуместным. Айбениз сразу же расстроилась, что не улизнула от внимания Гюльтекин, - Доченька, что это с тобой? Скажи, с ним все в порядке?
– А как же, ведь он же недавно женился. А его расположение духа, в данный момент, зависит больше от поведения его новоиспеченной жены, нежели от меня. – не выдержала и с сарказмом ответила Айбениз.
– Да ты что, шутишь? – онемела Гюльтекин, открыв рот от удивления, – У меня в уме не укладывается,… что Вахид мог так поступить. Ведь он же любил Рену больше своей жизни.
– Любил? – с насмешкой заговорила Айбениз. - Да он же никогда не любил ее, просто притворялся любящим мужем. Он предатель, врун, он все время лгал моей матери! Я только нынче сознала ту истину, что мужчины влюбляются не в своих жен, они, скорее всего, влюбляются в тот уют, который создают в своих домах их супруги. Если бы это было не так, то он бы никогда не променял мою маму на какую-то незнакомку. Ведь мы даже ее годовщину-то не успели справить, а он взял, да и поженился.
– Доченька, мне так жаль. – не скрыла своего раскаяния Гюльтекин, - У тебя столько горя, а ты пришла утешить меня. Ах, Вахид, Вахид. Ну что мне тебе сказать? Не ожидала я от тебя, ну, право, не ожидала. Айбениз, возможно, ты права в своих упреках. Ведь большинство мужчин и вправду не умеют оставаться верными своим женам до конца своей жизни, они же не знают, что такое самоотверженность. Это качество присуще только женщинам, и то не всем. Но, а с другой стороны, ведь нельзя же винить всех мужчин в предательстве. Ведь есть же на земле люди, которые и вправду ценят своих любимых.
– А этого жизнь покажет. – произнесла Айбениз, опуская голову….
Сахиба сидела в кухне, составляя план сегодняшнего разговора, а может, даже склоки. Как только муж вернулся домой, Сахиба известила его о том, в чём даже отец не подозревал. От гнева Вахид потерял дар речи. Он долго курил на балконе, подышав свежим воздухом, словно с этим жестом старался успокоить свои слабые нервы, чтобы, в конечном счете, не сойти с ума. Но Сахиба вместо того, чтобы успокоить мужа не утихала и обращалась к нему с жалобой.
– Знаешь что, по неучтивости она уже перешла все границы. Живет в этом доме, как царица, даже палец о палец не ударит, чтобы хотя бы помочь мне в домашних делах, словно я нанялась сюда ее прислугой. Все время пропадает то у Ирады, то шагает в неизвестном направлении. Вот что я тебе скажу, пора тебе самому заняться с нею, а то она либо нас угробить, либо же осрамит твое честное имя своими подозрительными выходками. – сказала Сахиба, предвещая о позоре.
– Она и без того опозорила меня. Дальше некуда. – отозвался Вахид, присев в кресло.
– А по - мне, это еще цветочки, ягодки-то еще впереди. А вдруг начнет гулять с кем попало, не успеешь моргнуть глазом, как пойдет по рукам. Ты же не нанял за ней слежку, откуда тебе знать, чем она занимается за стенами этого дома? Если ты будешь продолжать в том же духе, то никогда и не узнаешь. Она пользуется твоим доверием, Вахид. Тебе стоит что-то предпринять, а то неизвестно чем все это закончится. – предупредила мужа Сахиба.
– Ну, ничего, пусть вернется! Я с ней разделаюсь. – пригрозил Вахид. Они сидели в гостиной. Вахид не сразу отреагировал на приход дочери, когда Сахиба побежала открыть дверь. Он подождал, когда та переоделась, умылась, а после, тихо пошёл за ней и застал её в коридоре врасплох. - Где ты была? – спросил он спокойным голосом.
– Я заехала к тётушке Гюльтекин. Хотела узнать, нет ли известий от Джавада. А что? – спросила Айбениз.
– А ты поговорила с Тярланом? Что они решили? К какому числу у тебя назначена свадьба? - спросил отец, как ни в чём не бывало.
– Папа, но мы же с тобой договорились, что до годовщины матери не будет никакой свадьбы. – напомнила ему об этом дочь, как отец, сразу же с иронией спросил:
– Значит, он придет за тобой после годовщины матери?
– Угадал, придет! Но только после годовщины. – повторила Айбениз. Вахид с детских лет приручил Айбениз ненавидеть ложь. Но теперь, когда его дочь бессовестно солгала, глядя ему прямо в глаза, Вахид сорвался.
– Вранье, все это вранье! Лгунья! – закричал он, сильно шлёпнув её по лицу. - До каких пор ты собиралась водить мне за нос?! Ты же рассталась с ним, рассталась! Ты что, думала, что я никогда не узнаю о твоих выходках?! Чёртова лгунья!
– Вахид, я тебе прошу, не кричи. Не ставь нас перед соседями в неловкое положение. – помешала Сахиба, не ожидая от мужа такой резкой реакции.
– Пусть услышат, пусть все знают, какая у меня подлая дочь! – еще сильнее заорал Вахид.- Ну, ничего, я тебе покажу, я тебе покажу!
– Мне известно кто за этим стоит. – в свою очередь набросилась на Сахибу Айбениз: - Ты, ты все это устроила, чтобы окончательно нас поссорить!
– Вахид, о чем это она? – сказала Сахиба, обращаясь к мужу за поддержкой, - Разве я промолвила тебе об этом хоть словечко? Ну что молчишь, ответь.
– Не впутывай Сахибу в эту историю. – Накричал Вахид, - Она не такая, как ты, она благоразумнее тебя. Ты что, думала, что схитришь, и не найдется на этом белом свете добрый человек, который откроет мои глаза на твои выходки?! Ты что, держишь меня за дурака?! Если бы ты была непорочной девушкой, то тебя бы не бросили как ненужную вещь!
– Папа, по-твоему, я…продажная девка? – зарыдала Айбениз.
– Ты хуже, намного хуже ее! – сердито повторил Вахид.
– Отец! – воскликнула Айбениз лишь один раз. В её голосе чувствовалось обида и в то же время протест женщины, которая не соглашалась с тем, чтобы унижали её достоинство.
– Да пропади ты пропадом! – озверел Вахид, - У тебя больше нет отца, слышишь, нет! Чтоб ты сдохла! Это ты, ты убила мою Рену! Ей было не под силу вынести весь этот позор и благодаря твоим усилиям, она теперь в загробном мире. Это из-за тебя угас свет нашего очага! И ты еще смеешь меня упрекать в предательстве?! Я убью тебя, убью! – повторил он, свалив Айбениз на пол и топча её ногой. Сахиба бросилась к падчерице и отняла её у отца, когда та сразу же оттолкнула её от себя.
– Не трогай меня! Я не нуждаюсь в твоем милосердии! – сказала Айбениз, взглянув на неё с гневом.
– Да посмотрите на нее, я рвусь ей помочь, а она видит во мне врага. – удивилась Сахиба и осудила себя за отзывчивость.
– Ты, ты отняла у меня последнюю радость! – кричал Вахид, снова нападая на дочь, - Ты, чертовая разлучница, свела ее в могилу! Я убью тебя, я задушу тебя!
– Ты прав, это я во всем виновата! – не выдержала Айбениз. - Это я, я убила ее! Ведь ты это хотел услышать! Ну и слушай, это я, я, я убила свою мать!
Весь подъезд стоял на ногах. Кто-то собирался выломать дверь, кто-то собирался звонить участковому, когда Ирада помешала соседям. Она стучала к Вахиду кулаками. Когда ей отворили, Ирада столкнулась с Сахибой, с новой хозяйкой дома.
– А ты зачем пришла? Уходи! – сказала та, не пропуская её в квартиру. Но Ирада с силой вторглась в прихожую и заслонила телом избитую Айбениз.
– Не трогай ее! – сказала она, схватив руку Вахида.
– Не вмешивайся, Ирада! Уйди! – приказал Вахид, но Ирада, не обратив на него внимания, закричала с сокрушительной силой:
– И не подумаю! Я не дам тебе совершить такую несправедливость! Ну что она тебе сделала, а? Почему ты ее так презираешь? Она же твое дитя, разве можно бить своего рёбенка? Ты что, не боишься гнева Всевышнего?
– Это не я, а она должна бояться Аллаха! – вымолвил Вахид, пытаясь дотянуться до дочери.
– Не смей ее трогать! – снова помешала Ирада своему соседу, - Не видишь, она вся в крови. Это же грех, большой грех. Ну что ты хочешь от этой бедняжки?
– Это не она, а я бедняга, что вырастил в своем доме такую гадюку, как она. Причина всех наших несчастий кроится в ней, своей распутностью сперва отняла у меня жену, а сейчас бралась за меня. Вот отсюда, чтобы я тебя больше не видел! Убирайся! – безумно орал Вахид, у которого глаза горели от злости.
– Ну, хорошо, угомонись. Если тебе так противно ужиться со своей дочерью, то я заберу ее к себе. – ответила Ирада, уводя Айбениз с собой. Но она не смогла удержаться и высказалась уже на пороге, - Вахид, я догадываюсь, кто поджигает эту резню. Но не следовала тебе этого делать. Напрасно, очень напрасно. – вымолвила она эти фразы, уставившись на новую хозяйку дома, как Сахиба сразу же спохватившись, изумленно заявила:
– Ну, зачем вы все во всем вините меня? И резню я не поджигала! Это все ее выходки!
– Сахиба, ты знаешь Вахида всего-то месяц, а мы с ним знакомы свыше тридцати лет.– обратилась Ирада к Сахибе. - Он хотя и был суровым человеком, но никогда, слышишь, никогда не позволил бы себе ударить Айбениз. И что я должна, по-твоему, думать? Я не знаю, чего ты этим хочешь добиться, но я скажу тебе одно. Когда плетешь интригу, думай о том, что когда-то она может быть направлена против тебя же самой. Ведь Аллах не благосклонен к тем, которые специально делают больно другим. Помни об этом, он и тебя не простить! Разве можно так мучить сиротку? – с проклятием доносился голос Ирады. Как только она вышла в парадную, то столкнулась с толпой возле двери Вахида, которая с большим любопытством оглядывала Айбениз, у которой всё лицо было в крови. - Ну, чего уставились? – воскликнула Ирада. - Концерт окончен. Можете разойтись по своим домам.
Многие соседи разошлись, хотя подруги сплетницы никак не могли угомониться.
– Ах, наконец – то, наконец - то она поставила ее на свое место. – ликуя, сказала Сарвиназ. – Так ей и надо. Пусть знает, как ослушаться взрослых. Молодец Сахибе! Я и не могла себе представить, что она такая бойкая.
– Да, она и вправду задала ей хорошую взбучку. Но ей и этого мало. Не надо было вести себя как вакханка. – выразилась Солмаз.
– Да, она однозначно заслужила такую участь. – подтвердила Сарвиназ….
Айбениз осталась у Ирады ненадолго. Уже на третий день она решила заглянуть к себе домой. После ухода отца, она позвонила в дверь, где её ожидал неожиданный сюрприз. До её прихода, Сахиба металась по комнате, составляя план выживания падчерицы из родного очага.
– О боже, как мне избавиться от нее, как? Дай мне хотя бы одну зацепку. – задавалась она себе вопросом, шевеля мозгами. Вдруг она решила заглянуть в комнату Айбениз. Дверь стояла открытой с того дня, как случилась недомолвка. Сахиба копалась повсюду, залезла даже в шкаф и, наконец, достала какой-то дневник с почерком ненавистной соперницы. «Это что, дневник? Это же… ее дневник». – шепнула она, перелистав книжку. - Вот теперь ты у меня попляшешь. – ликовала Сахиба, осведомляясь о секретах Айбениз. - Ну вот, ханум наконец-то соизволили прийти домой. – вымолвила она, когда Айбениз стояла у порога вся в синяках, - Ну что же, не стойте на пороге, заходите.
Айбениз прошла в свою комнату, ни проронив ни слова. Она открыла шкаф, достала маленький чемоданчик и начала собираться. Вдруг она заметила, что пропал дневник, который она спрятала от чужих глаз.
– Ну, чего ты там копаешься? А может, ищешь эту хронику любви? – с насмешкой заговорила Сахиба, показывая дневник.
– Верни! – закричала Айбениз, пытаясь отнять у неё книжку.
– Ах, потрясающе, оказывается, ты не такая уж и глухонемая, просто нужно было найти средство, которое бы принудило тебя раскрыть рот. А средство-то оказалось страшно интригующим.– вымолвила Сахиба, сильно сопротивляясь. Она прошла в гостиную, где перелистала дневник и начала его цитировать. - Да это же не дневник, а настоящая баллада о любви. А ты не будешь против, если я его прочитаю? Вот двадцатая страница, второй абзац. Здесь же с начала до конца сплошная логика. Послушай; «Ну почему жизнь так жестока ко мне? Ну, я же верила в Тярлана, а он обошёлся со мной так подло. Я даже не могла себе представить, что он окажется лицемерным. Вчера я была у него на дне рождения, я так хотела разделить его радость, мне хотелось быть рядом с ним, чтобы он не чувствовал себя одиноким. А что он сделал? Он унизил меня перед всеми, он растоптал мое достоинство, он меня просто уничтожил». А сейчас посмотрим, что пишется на тридцать восьмой странице, ага, вот нашла, чётвертый абзац. «Сегодня я лишилась самого святого - материнства. Моя жизнь окончательно лишилась смысла. И мама узнала обо всём. Как же мне стыдно показаться в глаза матери. Я так виновата перед нею. Из-за меня рухнули все ее надежды. Господи прошу, забери мою душу. Я так не могу больше». Весьма и весьма занимательная история. Если бы я была на твоем месте, то не держала бы его у себя, а напечатала бы в одном из бульварных газет, ну, например, в «Оху мяни».
Айбениз наконец - то отняла у неё свои воспоминания.
– Ну и забирай. Я все равно прочла его с начала до конца. И даже выучила наизусть. Поверь, уже нет никакого смысла ее прятать. – сказала Сахиба.
– Ну и что ты от меня хочешь, что? – спросила Айбениз, поняв, что такая утечка информации не обойдётся для нее без каких-либо последствий.
– Что бы мне от тебя потребовать? Лучше выступить с одним предложением. Я скрою от твоего отца эту истину, а ты должна взамен на это кое-что сделать для меня. – начала Сахиба выговаривать свои условия.
– Да какая же ты и вправду двуличная. Ведь ты же добилась своего, поссорила нас с отцом, что тебе еще нужно? Ну, давай, выскажись, какие же у тебя условия? – спросила девушка, как Сахиба резко заговорила, при этом выдвигая свои требования.
– Ты должна немедленно покинуть мой дом!
– Твой дом? – усмехнулась Айбениз, - С каких это пор он твой, если мне не изменяет память, то он принадлежит моему отцу, моему отцу, а не тебе. Что, надумала сидя в чужом седле, отстоять чужую лошадь ? Ну, конечно, ты же вышла за него замуж только из-за того, чтобы завладеть всем его имуществом. Ну, какая же ты ханжа, ну какая же ты …,- и не успела она выговорить все эти слова, как Сахиба принялась за угрозы.
– Эй, послушай, тебе лучше держать при себе свое мнение. Да на нее посмотрите, какая-то букашка надумала меня упрекнуть. Знай, тебе не удастся ни разлучить, ни избавиться от нас. Если кто-то здесь лишний, то это однозначно ты!
Терпение Айбениз было на исходе. «Если даже она прибьет меня до смерти, то я все равно скажу ей в лицо, что я о ней думаю» - решила Айбениз, наконец- то высказаться.
– Может, я и букашка, но я не такая гадюка, как ты! – сказала она, раскрыв рот. Но реакция Сахибы оказалась более жестким, чем предполагала Айбениз.
– Это я -то гадюка?! –Сахиба в гневе, вцепившись за её волосы, начала таскать девушку по всему дому. Та, которая нашла приют в чужом доме, отворила дверь и одним толчком вышвырнула полноправную хозяйку в подъезд, как какую - то старую утварь. За ней полетел чемоданчик с вещами. Айбениз нагнулась, чтобы собрать вещи, валяющиеся на подъезде, когда мачеха пригрозила ей шантажом. - Если надумаешь возвратиться, то все расскажу Вахиду! Тогда посмотрим, кого из нас он назовет гадюкой! Забудь, что у тебя здесь есть дом, у тебя здесь уже ничего нет и отца нет, слышишь, нет! Если не хочешь, чтобы и его настигла такая участь, как твою мамашу, то лучше держись подальше от нас! – накричала Сахиба, захлопнув дверь. Ирада сразу же вышла на вопли несчастной, для которой родной дом превратился в чужую станицу.
– Она что, тебя прогнала? - спросила Ирада, обнимая девушку. - Чтоб не видать тебе дневного света, чтоб лишил тебя Аллах своей милости, как ты лишила эту бедняжку теплого отцовского крова. Ну, ничего, доченька, успокойся. Милая, вставай, пойдем ко мне.
А вечером, когда Вахид вернулся в своё убежище, Сахиба решила сообщить ему новость дня.
– Не знаю, как тебе и сказать. – с сомнением высказалась она. - Айбениз ушла из дома. И кажется, навсегда.
Вахид принял такую весть с безразличием. Отец, который страшно изменился за такое короткое время, которого не интересовала судьба дочери, не заметил, как совесть и отцовский долг покидают его с уходом дочери.
– Дай мне поесть. – ответил Вахид с равнодушием, отломав кусок белого хлеба, что стоял на столе…
Глава 34.
После встречи с Гюлей, Тярлан снова спился. Фикрет давно уже потерял надежду. А Дильшад всё ещё боролась ради сына, ради его счастья превращая его судьбу в прилавок магазина, где совершаются выгодные сделки. Помолвка состоялась через неделю. Но даже это событие не оказало на жениха никакого положительного воздействия. Тярлан не испытывал особого желания встретиться с Гюлей, как это было с его первой любовью. Дильшад волновалась за сына, а точнее за то, что такое пренебрежительное отношение к невесте сулит, в конце –концов, размолвку. Она решила заставить пьяного сына идти на встречу. Когда та вошла в комнату, то сразу же отворила настежь окно.
– Закрой это чертовое окно. Не видишь, мне холодно? – пожаловался Тярлан, прикрывая голову одеялом.
– Ну и пусть! У тебя что, отказали все органы обоняния, не чувствуешь, как воняет в комнате? – вымолвила Дильшад, порицая сына, - Послушай, ты лучше вставай. Иди, умойся, переоденься и иди на встречу со своей будущей женой. Ты что, хочешь, чтобы она, увидев твою некорректность, дала тебе пинка под зад? – предупредила она сына о предстоящей размолвки, как он, прищурив глаза и зевая, недовольно вымолвил:
– Не велика потеря. – и Дильшад взорвалась как пороховая бочка.
– Еще как велика! Ты еще должен целовать руки ее родителей, что они, вообще, не возразили против помолвки и приняли нас радушно. А ты вместо того чтобы обеими руками держаться за эту девочку, пренебрегаешь ею? Что, а может, она хуже твоей Айбениз? Да она же ей даже в подметке не годиться. А может, ты ищешь разные предлоги, чтобы вернуться к этой оборванке? Наверное, это у вас написано на роду, как можно крепче цепляться к людям низшего пошиба. Если я не буду вмешиваться в твою жизнь, ты еще не то натворишь.
– Эээ, отвяжись! Ну, чего тебе надобно? – бормотал Тярлан, не зная как спастись от болтовни матери.
– Эй, ты лучше следи за своими словами! Подумаешь, вздумал строит для меня рожи. А ну-ка вставай! Вставай! Ступай, умойся и сию же минуту позвони своей невесте! А может, надеешься на то, что дочка такого известного и богатого человека, как Камран Амирасланович, будет с тобой жеманиться? Ну, если тебе наплевать на нас, то хотя бы думай о своем будущем. Если завтра, не дай бог, не дай бог, Фикрета снимут с должности, тогда кто будет заботиться о тебе, а? Нам надо обязательно породниться с ними, чтобы он хотя бы ради своей дочери давал тебе пропитание. А ты, дурак, пытаешься удрать от нее. Ну, имей же чуточку дипломатии. – сказала она, вытаскивая сына с кровати.
– Ну ладно, мамуль, не ворчи. Я сейчас же соберусь и пойду к ней. – ответил Тярлан, еле – еле заходя в ванную. А когда он стоял уже у порога готовый к встрече, то сразу же попросил у матери денег. - Мамуль, ты что, отправляешь меня на свиху с джаной, но не даешь мне денег? Да так же нельзя! – Дильшад достала из кошелька пару купюр и передала их сыну. Когда он взял их в руки, то на этот раз начал упрекать мать за скупость. - Что это такое? Ну, имей же совесть, ты что, хочешь, чтобы я опозорился перед такой «дамочкой»?
– А сколько тебе нужно? – удивилась Дильшад.
– Даа, мамуль, оказываться, папуля и вправду щедрее тебя. Ну, хотя бы дай пять – шесть зеленных, с ними можно хотя бы расхаживать по легонькому. Я тебя предупреждаю, я без денег ни на шаг не продвинусь! – выразил своего негодования Тярлан и мать, не сдержавшись, забормотала.
– Ну, какой же ты и вправду бессовестный. Когда Фикрет бранился из-за денег, я упрекала его за это. – вымолвила Дильшад, косо посмотрев на сына, - Но он был прав, ведь в этой стране даже в самых верхушках за день не тратится столько денег. На, возьми. Лишь бы иди на встречу. Иди. – повторила она, вытолкав сына во двор. Тярлан заехал в ювелирный. Взял обручальное кольцо для Гюли, а во время встречи снял с неё то старое, вытаскивая из коробки другую модель.
– То купили мои предки, лучше носи то, которое я тебе дарю. – сказал Тярлан, надевая кольцо на палец невесты.
– Странный ты парень, Тярланчик. Как говорится, человек настроения. Если честно, то мне трудно тебя понять. – ответила Гюля. Тярлан нагнулся к ней и со странной пылкостью подарил ей поцелуй.
– А теперь как? Ты меня понимаешь? – спросил он с намёком.
– О, да. Это я понимаю. Ещё как понимаю. – ответила Гюля, не оставив его ласку без ответа. Они заехали в холостяцкую квартиру, где их ждала уйма развлечений, после чего Дильшад встретила сына на дворе в пьяном виде с вопросом;
– Ну что, смогли встретиться?
– Ну, конечно, даже переспать успели. – нагло заметил сын, после чего, направляя к ней воздушный поцелуй, произнес; - Но ты не тревожься, дело-то уже на мази.
Дильшад сильно смутилась от такого поступка, так как не ждала от сына такого дерзкого обращения. Но она ощутила неприятный озноб и решила позвонить Эльмире ханум, чтобы вести с ней беседу о предстоящей свадьбе.
– Эмма ханум. Добрый вечер. – отозвалась она, когда та подняла трубку.
– Здрасти. А кто это собственно говорить? – спросила Эльмира, не узнав голоса Дильшад.
– Это же я, Дильшад. – сразу же представила себя женщина и Эльмира неохотно поздоровалась с новой родственницей.
– Ах да, Дильшад, ну что же, добрый вечер. Ну, как самочувствие?
– Хорошо, очень хорошо. – поблагодарила сватью Дильшад, после чего, не собираясь тянуть беседу, сразу же заговорила по существу.
– А можно спросить причину вашего столь позднего звонка?
– Эмма ханум, я знаю, что это не телефонный разговор. – принялась убеждать Эльмиру Дильшад: -Но дети у нас уже встретились, познакомились…даже очень близко…познакомились, так вот, я подумала, стоит ли затягивать с этим делом? Полагаю, что пора бы назначить день свадьбы, – вполголоса вымолвила Дильшад, обращаясь к ней с просьбой. Она больше всего опасалась другого. «Вдруг она до свадьбы забеременеет. Камран же сотрёт нас с лица земли за то, что кто-то посмел играть с его честью. Хотя дочурка у него тоже не ангел. Но вряд ли он этого признает. Нет, нужно во чтобы то ни стало своевременно решить этот вопрос», - думала она.
– Говоря по правде, ваше предложение прозвучала очень кстати. Но, понимаете, я должна еще поговорить с Камраном. – поставила свое условие Эльмира и Дильшад безвыходно заявила:
– Ну, ничего, Эмма ханум. Мы можем чуточку подождать. Но, не стоит уж больно затянуть такое благое дело. – настойчиво повторила женщина, на что Эльмира отозвалась следующим образом.
– Ну что же, я поговорю с мужем и полагаю, что мы придем к единому согласию.
Они хоть и простились сухо, но Дильшаду гораздо полегчало от этой беседы. Она, с облегчением вздохнув, села на диван.
– Офф! Кажется, я смогла ее убедить. И право, не стоит затягивать с этим делом. А то не стоит доверять ни Тярлану, ни этой Гюле.- сказала она, бросив несколько камней и в сторону желанной невестки.
Глава 35.
Поезд из Ходжалы успешно доехал до Агдама. Валида зашла к Медине, которую она поместила в отдельной палате Агдамской больницы.
– Ну, как у тебя самочувствие? Не очень утомилась? – поинтересовалась она Мединой, как в ту же минуту раздался ответ.
– Голова кружится. И какая-то возмутительная тошнота. Валида, скажи, это же ненормальные симптомы?– спросила Медина с опасением.
– Не преувеличивай. Просто у тебя слишком низкое давление, вот поэтому-то тебя мучает головокружение. А тошнота результат токсикоза. Ну, ничего, мы тебя здесь хорошенько полечим. – заявила Валида, улыбаясь….Прошёл месяц, как Медина не располагала никакими новостями о своём муже. Город, который стоял в засаде был так близок, но, в то же время, казался далёким, вне пределах досягаемости. Медину мучили опасения за судьбу своего возлюбленного. Она не успела наслаждаться желанным блаженством, как неожиданные повороты судьбы отняли её от родного человека, начертив между ними невидимую границу, через которого трудно было перешагнуть.
– Валида, как ты думаешь, где сейчас Джавад? – однажды обратилась она с этим вопросом к Валиде, - Он же обещал, что скоро вернется. Но прошло уже больше месяца, а от него нет никаких известий. Не надо было мне ехать. Осталась бы я с ним, тогда и он был бы рядом.
– Да ты себя послушай. – возразила Валида. –Будь ты рядом с ним, ему бы было тяжело сконцентрировать свое внимание на работе. Медина, не обижайся, но ты рассуждаешь, как эгоистка.
– Я - эгоистка? – удивилась Медина. – я же не печусь о себе, все мои мысли только о нем. Я так по нему соскучилась. Порой так и хочется выйти во двор больницы и побежать к нему. – призналась Медина, чем и вызвала гнев Валиды.
– И откуда у тебя такие странные мысли? Надо бы до этого додуматься. Да и куда ты собираешься бежать в таком состоянии? Не смей об этом даже думать, слышишь, не смей! - предупредила Валида, недовольно качая головой. Медина решила помолчать, заметив, что Валида сильно расстроилась…
А в Ходжалы… Аэропорт города подвергся нападению со стороны Баллыджа. Обстрел продолжался до утра. В город попал град со стороны Йеникенда. Погибли жители двух домов, которые сгорели дотла. С Дашбулакского направления в город пускали ракеты марки «Алазань». Город постепенно превращался в руины. На пути в Аскеран сняли бетонные панели, выкопали ямы, куда на всём протяжении дороги вместили мины. Город стоял в осаде. Накануне Нового года Карабахская земля, жители Ходжалы не смогли готовиться к празднику из-за нехватки продовольствия. Все готовили лапшу, чтобы не умереть с голоду. Прилавки хлебных магазинов стояли пустыми. Город надеялся на помощь столицы, хотя каждый знал, что нападение армянских формирований неизбежно. Единственной надеждой местного населения стали отряды полицейских, отряды добровольцев под руководством фронтовика Ровшана и солдата национальной армии Агила Кулиева. Военное положение в сёлах Малыбейли и Кушчулар не сулило ничего хорошего. Они искали спасения, надеясь на помощь и поддержку Шуши и Ходжалы. По последним сведениям, село Малыбейли подверглось нападению со стороны шестисот армянских боевиков. Жители села направились в сторону, где ожидалось нападение. Произошла рукопашная битва. Село Малыбейли и Гушчулар держали оборону собственными силами. К ним на помощь подоспели солдаты национальной армии Агила Кулиева, полицейские города и аэропорта, отряды самообороны. Они напали на русских солдат, части которых демобилизовались между горами Кетик и Харов. С аэропорта Хабрат поднялись два военных вертолёта марки «крокодил». Они летали над Карабахом. Приказ, который они получили, заключался в освобождении Ходжалы после бомбардировки армянских военных формирований, расположенных в Аскеране, в Нахчиванике, в Ханабаде и в Норгуке. Но ни вертолеты, ни бомбардировщики не смогли пролететь над огневыми точками. 17 февраля 1992 года вместо того, чтобы выслать в Карабах военную силу и артиллерию, руководство занялось эвакуацией полевого госпиталя в Агдамский район в локомотиве, состоявшем из 23 – 24 вагонов…
Все занимались эвакуацией Ходжалинского госпиталя. Бригада медиков, прибывшая в здешние места добровольно, а также, местный персонал больницы постепенно покидали её, загружая раненных в военные грузовики. На платформе станции их уже ждал поезд, выполнявший последний выезд. Во дворе больницы царил хаос. После загрузки раненных в грузовики, ждали медсестёр, вытаскивающих из госпиталя бельё и медикаменты. Среди них больше всего суетилась Гюлебетин. Она вышла во двор вся в слезах, наблюдая за тем, как военные помогали врачам. Среди офицеров, дающих распоряжение солдатам, слышался голос молодого лейтенанта.
– Вы двое садитесь в эту машину, а вы трое располагайтесь среди раненных. Торопитесь, нам бы еще успеть до ночи вернуться в город.
Гюлебетин хотя и слышала знакомый ей голос, но при всём желании не замечала его среди сумасшедшей возни. Наконец-то караван грузовиков двинулся в путь. Всю дорогу караван ехал с большой скоростью, подбрасывая состав внутри грузовика. Те раненные, которым был противопоказан любой толчок, стонали от сильной боли. Врачи и медсёстры удерживали их силой, чтобы помешать раскачиваться на гравийной дороге.
– Потерпи, братец, чуточку потерпи. Вот сейчас мы доедем до платформы, а потом я обработаю твою рану. Не сдавайся. – говорили они, утешая раненных. А когда шофер, по неосмотрительности, проезжал какую - то яму, взлетев высоко, медики били по стёклам со словами возмущения.
– Джаным, ну будь же осторожнее! От твоего толчка раненные ещё больше страдают!
Караван грузовиков двигался в сторону платформы, пытаясь спасти раненных и врачей. Разве благоразумно осудить шофёра, нажимающего на газ в такой экстремальной ситуации? Караван грузовиков двигался в сторону платформы, оставляя за собой город, превращающийся в руины и тех жителей, которые потеряли последнюю надежду на выживание. Караван грузовиков двигался в сторону платформы, словно торопясь на последнюю пристань и таская на своих плечах тяжёлую ношу войны. Грузовик, следующий за грузовиком, где ехал Шюджает, двигался, порой теряя управление, а порой, врезаясь в какие-то препятствия. Там, в этом грузовике, ехало около шести раненных и столько же медиков. Молодая женщина - врач нагнулась над раненным солдатом, умоляя его держаться и не уступать смерти.
– Больно? Я понимаю, но не могу тебе помочь в такой суматохе. Потерпи, дорогой, потерпи. Вот доедем в нашу станицу, и я сделаю тебе шикарную перевязку. Наверняка там найдутся и болеутоляющие. Ты только потер…пи.
Слова врача оборвались на её устах. Грузовик попал на мину, взрываясь с бешенной силой. Караван грузовиков остановился. Шюджает побежал в сторону происшествия вместе с тремя вооружёнными солдатами. Там были и врачи, которые кричали от сильного потрясения и плакали, увидев сильное пламя. Никто не смог попасть к нему ближе, чем на триста метров. Вдруг откуда-то открыли огонь из автомата и понеслись пули над их головой.
– Обороняйте меня!– закричал Шюджает, обойдя грузовик с задней стороны. Там он неожиданно столкнулся с остолбеневшим Джавадом, который стоял, не двигаясь с места. В его глазах запечатлелось такое выражение, что на него страшно было смотреть.
– Что ты делаешь? Быстро возвращайся в машину! Не видишь, здесь перестрелка. Джавад, уже слишком поздно, они все….. Джавад, не стоит задерживать людей. А то и их истребят. – закричал Шюджает, обращаясь к другу. Но он не смог сдвинуть его с места, так как всё его тело сжалось от напряжения. Ему осталось только одно: взглянуть туда, куда смотрел Джавад с расширенными зрачками. В багажнике грузовика лежали трупы, сгоревшие дотла. Запах жаренного человеческого мяса развеялся по сторонам, потому как дымилось оно на глазах. Среди этого жуткого зрелища виднелась другая панорама, от которой бросало в дрожь. Тот доктор, с которым Джавад встречался часто то в коридоре, а то в операционной, тот доктор, которая пришла на передовую, оставив свой родной очаг по зову сердца, видимо вознамерилась защитить раненного, голова которого лежала на её коленях и потому нагнулась, закрывая его телом. В результате неожиданного взрыва они мигом сгорели, не успев разъединиться. Тело врача и раненного солдата напоминало со стороны дерево, столетнее дерево, пересыхающее от знойной жары, чьи ветви готовы были рассыпаться от постороннего лёгкого прикосновения. Они напоминали то дерево, которое, не успев пускать корни на этой земле, превратилась в её горсть, воссоединяясь с нею в виде пепла. Джавад схватил голову, закрыл лицо руками и не смог не расплакаться. Шюджает тащил Джавада, у которого ноги одеревенели от перенесённого ужаса. Он вытаскивал его из-под пули со словами:- Джавад, успокойся, вернись в машину, вернись! Мы не сможем долго выдерживать оборону.
Когда караван грузовиков тронулся под шквальным огнём, Шюджает закричал;
– Едем! Здесь нельзя останавливаться! Трогайте!
Это был не единственный случай, отчего Джавад перенёс сильное потрясение; по дороге застрелили шофёра третьего грузовика, которого солдаты заменили на ходу. Путь казался длинным и изнурительным, хотя их несло в нужном направлении. На платформе Джавад помог с загрузкой раненных. Поезд собирался сдвинуться с места, как вдруг Джавад стал свидетелем ссоры Шюджаета с Гюлебетин.
– Гюлебетин, у тебя больше не будет такого шанса. Садись в поезд, я приказываю тебе, поднимайся наверх! Заклинаю тебя душами усопших, уходи отсюда, уходи! – кричал Шюджает, заставляя девушку покинуть свой город.
– Мне уйти? Уйти? И это, по-твоему, справедливо? Должна бросить всех моих родных, родственников и бежать как самая последняя трусиха? – возражала Гюлебетин. Джавад решил уговорить проныру.
– Гюлебетин, я прошу тебя, не спорь с Шюджаетом. – обратился он к медсестре, вмешиваясь в разговор.- Нет никакого смысла здесь оставаться. Видишь, даже доктора не остаются, они тоже уезжают. Очевидно, завтра и людей тоже будут эвакуировать. У нас только один выход, людей из города следует вывести поездами. Как знать, может, завтра лишимся и этого шанса. Может быть, это самая последняя надежда. Гюлебетин, я тебя прошу, не будь такой упрямой, поднимайся в поезд.
– Братец, а ты тоже поедешь с нами? – без всякой надежды спросила Гюлебетин.
– Нет, я.. остаюсь.– ответил Джавад, повернув голову, как Гюлебетин решительно заявила:
– Вот видишь, смугляк, если он остается, то и я никуда не еду.
– Гюлебетин, ну я же здесь нужен больше, чем в тылу. – возразил Джавад, - Я здесь остаюсь, чтобы воевать. А ты зачем остаешься? Хочешь попасть в руки к этим гнусным армянам?
– Гюлебетин лучше умрёт,– сказала она с трогательным выражением лица,- чем попадёт в руки этим кровопийцам. Если меня ждет гибель, то я предпочитаю умереть здесь, в своем же родном крае. И не пытайтесь меня уговаривать, все равно у вас ничего не выйдет. Я не такая уж слабая, чтобы бояться смерти.
Она больше ничего не сказала. Просто взяла и пошла в сторону грузовика. Джавад оказался прав, когда возразил Шюджаету, который собирался увести Гюлебетин в Сумгаит.
– Гмм. Может, и увезёшь. – задумчиво произнес Джавад эти слова,- Но подумай, разве Гюлебетин сможет найти покой в твоём доме, как она чувствовала себя вольной птицей в Ходжалы? Ты же знаешь, как она влюблена в эти края. Как она любит снежные вершины гор, как она влюблена в свой Карабах. Разве она сможет спеть ту чудную песню на балконе твоего дома с таким же жаром и болью, с которым она исполняла её на своей земле? Её голос тогда прекрасен, когда она питается чистым воздухом Ходжалы. Тоска по Карабаху не даст ей вздохнуть полной грудью. Шюджает, грех держать соловья в клетке. Как соловей привык жить на воле, так и Гюлебетин рано или поздно вернётся в свой город. Тоска по родине заставит её вернуться, обязательно заставит, – сказал тогда Джавад, предупреждая своего друга. А теперь оказалось, что она не только не готова была ехать в Сумгаит, но даже не соглашалась покинуть свою землю, перешагнув всего пять-десять километров вперёд. Шюджает хорошо понимал, что значит жажда родины, и потому он решил не уговаривать любимую оставить свою затею. Он лишь с чувством жалости взглянул на тот грузовик, на который забралась Гюлебетин, а затем, передав своё оружие Джаваду со слезами на глазах, произнёс следующие слова;
– Возьми эту винтовку. Тебе она пригодиться. ..И присмотри за Гюлебетин. Не оставляй ее одну, береги и защищай ее как зеницу ока. А если вдруг, не сможешь с этим справиться, то не дай ее на истерзание этим стервятникам, я тебе разрешаю, ….убей ее, …убей! Обещаешь?
– Обещаю, – ответил Джавад, еле – еле совладав своими чувствами. Шюджает отошёл в сторону, призвав собратьев по орудию. - А ты куда? – спросил Джавад, когда Шюджает расстался с ними.
– Я буду на посту. Постараемся удержать оборону. Ну что же, нам пора прощаться. Прощай, друг, и пусть сохранить тебя Аллах. Если будет его воля, то встретимся, обязательно встретимся. – сказал солдат, подпрыгнув в грузовик, набирающий скорость по шероховатой дороге…
Глава 36.
Айбениз избегала всяких тёплых отношений с девушкой по имени Ламия, которая жила вместе с ней квартирантом в убогой комнате. Денег не хватало на пропитание, так как, ей еще не улыбнулась удача касательно работы. А та комната, в которой она нашла приют, вселяла в неё ещё больше уныния своим жутким интерьером. Комната, общей площадью двенадцать - восемнадцать квадратов, где расположены две кровати, маленький холодильник, стол, стулья, электрический нагреватель, старый шкаф и радиоприёмник, а также, вешалка возле двери, лишила человека всякой радости, в дополнение к чему перед глазами меркли выцветшие стены этого жилища. Она впала в апатию, вспоминая своё счастливое прошлое. Айбениз не верилось, что судьба приготовила для неё такой неожиданный «подарок», лишив её даже родного очага. Она часами любовалась старой фотографией, на котором отражались Джавад с Айбениз в далёком детстве.
– Зачем такая хмурая? – спросила однажды Ламия, застав её в плохом настроении.
– Нет, просто эта комната на меня действует удручающе. Она так на меня давит. – объяснилась Айбениз, но Ламия, лишь пожав плечами, промолвила:
– Давит-то давит, но цена же приемлемая. И вообще, мы же поселились здесь временно. А когда у нас стабилизируется материальное положение, тогда и переберемся в более уютную квартиру. – высказалась она, утешая свою сожительницу.
В поиске работы, Айбениз переживала самые трудные дни своей жизни. Во многих компаниях ей отказывали, принимая на работу более раскрепощённых девушек. Через неделю она прямо на дороге достала из кармана последнюю купюру и пошла в сторону Малаканского садика. Там, в будке продавали бутерброды. Айбениз нашла пустую скамейку и присела, чувствуя сильную усталость от голода. Ей так хотелось купить что-нибудь поесть, но, поразмыслив о том, что надо ехать в другой конец города, она положила купюру в карман, отказываясь от еды. Айбениз долго сидела на этой скамье, оглядывая прохожих и ту будку, где продавец умело занимался своим делом. Она почувствовала, как на лбу поступает холодный пот. Она еле – еле встала, прошлась по улице Расул Рзы, откуда и завернула на улицу Низами. Она потеряла ориентацию. А когда очнулась, поняла, что стоит возле дома, того дома, той квартиры, где разбились её мечты, как разбивается хрустальный бокал от неосторожного обращения. Она подняла голову и взглянула в окно той квартиры, откуда начинался путь бесчестия этой несчастной и наивной девушки. Какая сила заставила её пройтись по тому месту, которое она старалась забыть и стереть из памяти? Она ощутила, как ноги готовы были согнуться от сильного утомления. Айбениз готова была свалиться на асфальтовый покров, как вдруг, какая-та сверхъестественная сила схватила её за руку и помогла ей осилить эту ношу. «Вставай, – воскликнул ее внутренний голос, – подумай на минуту. Перед кем ты собираешься красоваться своим бессилием? А может, он в настоящее время стоит у окна и, узнав тебя среди миллионов прохожих, ликует в душе со словами; «Я стою на вершине, а ты ищешь пути спасения, напоминая тёмную стихию, которая прячется в тени своего униженного достоинства. Ни к чему сопротивление. Ты всё равно пропадёшь, цепляясь за последнюю надежду, которая, на самом деле, называется заблуждением». Не позволяй этому наглецу высмеивать твою слабость, твоё поражение. Не надо. Думай о том, куда ведёт эта дорога? Протяни руку и постарайся открыть ту закрытую дверь. Если ты находишь в себе силы отворить её и достойно ответить тем, кто сомневается в силе воли твоего «мелкого» существа, то не стоит ломаться в такую минуту. Просто подними голову и учись бросать вызов суровым правилам этой беспощадной жизни. Подними голову и оглянись по сторонам. Ты же видишь, как люди, проходящие мимо, различаются не только по характеру, по внешнему облику, но и образом мышления и умением говорить, объяснять и понимать, познать этот мир. Ведь ты тоже относишься к их числу. Если сегодня у тебя нет хлеба, нет нормальной одежды и нет денег, то не стоит горевать. Достаточно и того, что ты нашла хоть какую-то лачугу, где сможешь поспать, пригреться и попить горячего чаю. Не вспоминай о прошлом, об отцовском доме, о том, что было, но чего невозможно вернуть. Лучше думай о том, чего ты можешь достичь в этой жизни своими силами, без всякой опеки и поддержки. Взгляни, пожалуйста, на ту молодую женщину, которая только что прошла мимо в чёрном пальто с гордо поднятой головой. Тебе кажется, что у неё всё гладко? Что ей не пришлось терпеть всякого, чтобы дойти до того уровня, на котором она чувствует себя такой уверенной и в полной безопасности? Скажи, тебе бы хотелось зашагать с нею в одну ногу и достичь того, чего она имеет в жизни? Почему бы и нет. Ты же этого достойна. Но пока рано, довольно рано об этом думать. Не надо, не гляди в её сторону. Лучше посмотри вдаль. Взгляни вперёд. Найди в себе силы принять завтрашний день с прекрасным настроением, полным оптимизма. Постарайся забыть о плохом. Наступит тот день, когда ты еще раз пройдешь по этой же улице, перед этим домом, перед окном вот той квартиры. И в тот самый день, постарайся разбудить в себе ту силу, которая поможет тебе прошагать с уверенностью без всякого чувства раскаяния за прожитый день». Она внимательно прислушалась к этому голосу и. наконец, нашла в себе силы не спотыкаться на половине пути в слепого путника, которого превратилась она сама…
Ламия сидела за ужином, когда Айбениз вернулась с безуспешной «прогулки». Она сразу же повалилась на кровать, чтобы сном примирить свой голод. Когда та закрыла одеялом голову, Ламия раскрыла её, тряся девушку за плечи.
– Айбениз, вставай. Иди обедать, у меня кусок застревает в горле, когда кто-то рядом голоден.
– Спасибо, мне совсем не хочется есть. – тут же отказалась Айбениз.
– Еще как хочется. Не видишь, у тебя от голода даже не открываются веки. – возразила Ламия, а затем, схватив за ее руку, стащила ее в наружу, при этом, произнеся следующие фразы: - И лицо у тебя побелело. Не стоит упрямиться. Лучше вставай и присядь за столом. Я же не стану бедной от того, что дам тебе поесть. Если нам суждено жить вместе, то мы должны уметь делиться друг с другом. Сегодня я помогу тебе, а завтра ты протянешь мне руку.
Похоже, Ламия смогла убедить её своими доводами. Она сознавала, что если не глотнуть ложечку стряпни, то она наверняка заболеет. Айбениз выпила тарелку супа, а потом легла спать, с надеждой, что завтра ей все же удастся найти работу. А утром ей и вправду улыбнулась удача. В той фирме, которая занималась трудоустройством безработных, открылись вакансии для сортировщиц на чайной фабрике. Когда их собрали в составе десяти женщин и повели в нужное место, Айбенизу передали белый халат, после чего им собирались объяснить тонкости этого дела. Айбениз взяла халат и прижала его с чувством тоски по той студенческой скамье, которая сулила ей другую и более достойную жизнь.
– Эй, будь же немного подвижнее, а то нам не сдать план. – сказал кто-то из девушек, отрывая Айбениз от сладких воспоминаний. Они зашли в маленький цех, где шло производство чая. Резкий аромат зелёной травы веял с порога. На столе были разбросаны целлофаны, чайные коробки. На полу расстелили какой-то брезентовый рулон, на котором рассыпали около пятисот килограммов чаю.
– Ну, девочки, добрый день. Меня зовут Умуд. – сказал один пожилой мужчина, представившись новому персоналу цеха, - Прошу любить и жаловать. Я- ваш бригадир. А получил я по поводу вас распоряжение. Мне известно, что вы не знакомы производством. Но вы не беспокойтесь за это, ваш дядюшка Умуд сейчас же объяснить вам суть дела. Ну, девочки, слушайте меня внимательно. – начал бригадир разъяснять каждому свою работу. Айбениз сразу же заняла своё рабочее место. Она работала без перерыва, не обращая внимания на разговоры и шутки своих «коллег». Айбениз всё время наблюдала за этим «молодым» стариком, которому отроду было всего пятьдесят лет. Волосы дядюшки Умуда поседели от невзгод, через которые ему пришлось пройти без всякого на то желания. Айбениз об этом узнала немного позже. А пока дядюшка Умуд занимался заваркой чая для трудящихся цеха. Он часто заходил в цех с подносом чая. Раздавал его девушкам. добавляя кому-то сахару, а кому-то, предлагая конфету. Такая забота напомнила Айбениз те дни, когда Вахид сам ухаживал за дочерью перед тем, как отвезти её в школу. Вахид любил возиться с нею. Он наливал чай, мазал масло на толстый кусок белой буханки и резал её на мелкие куски, после чего она съедала их со сладким чаем. Дядюшка Умуд протянул ей стакан, ожидая, пока Айбениз возьмёт его. Девушка наклонила голову, поблагодарив старика и освободив его протянутую руку. Кто-то из девушек, наблюдая её со стороны, намекнул;
– А ты зачем молчишь? Ну, скажи хоть слово. Ну, например, как тебя зовут? – спросила она свою соседку по столу.
– Айбениз. – ответила Айбениз тихим голосом. На другой день, когда дядюшка Умуд зашёл в цех с подносом в руках, то начал хвалить свои усилия:
– Ну, вот и я. Заварил для вас чаю с чабрецом. Бех - бех , чувствуете его аромат? Так вот, пейте на здоровье, а то пыль чая, витающая в воздухе, действует вредно на ваши лёгкие.
– Дяденька Умуд, а говорите - да вы как настоящий доктор. – отозвалась одна из девушек, как Умуд опечаленно заговорил:
– Угадала, ведь я же по специальности врач. А попал - то я сюда чисто по случайности. Пришлось мне заменить белый халат врача на белый халат рабочего.
– Дяденька, а кем вы являетесь по профессии? – спросила Айбениз, услышав такой ответ.
– Да рентгенолог я, доченька, рентгенолог. Часами смотрел на черную пленку, чтобы определить болезнь, а ныне моя судьба стала чернее её. Пусть будут прокляты те враги, которые превратили нас в беженцев. Вы даже не можете себе представить, как нам трудно произнести это слово. Беженец… «Благодаря» этим проклятым армянам, мы на своей же родной земле вынуждены жить участью беженца.
В цехе стояла тишина. Все до единого сознавали, что такое война и с какими последствиями этой резни сталкивается страна в период переходной экономики.
– Дяденька, а вы откуда будете? – спросила Айбениз, пристально взглянув на дядюшку Умуда.
– Я из Ханкенди. Из Ханкенди, который превратили в развалюху, растоптали, сожгли и превратили её в свой пристань, ухудшая проживание всего округа. Я из того Ханкенди, который армяне «приватизировали», величая именем околевшего Степана Шаумяна, чьи руки испачканы кровью азербайджанцев во время мартовских событий 1918 года. Я из того Ханкенди, которую назвали Степанакертом, словно инородное название способно поменять историю, – сказал Умуд, бормоча под нос. Айбениз нашла странную схожесть между собой и этим стариком. Они оба принадлежали единой профессии. Один из них по воле судьбе носил белый халат не в коридорах больницы, а в какой-то дыре называемой цехом, а другой, другой работал бригадиром на той же фабрике, проживая судьбу беженца. В первый день девушки не успевали с планом, пока не прошло неделя, как они устроились на работу. Потом всё разрешилось и работа пошла своим чередом. Руководство иногда к ним подсылало лиц, контролирующих работу рабочего персонала. Айбениз не держала никаких тесных отношений с товарищами по работе. А по окончании рабочего дня она торопилась вернуться в свою лачугу, выспаться, поесть что-нибудь, а с завтрашнего дня снова появиться на своём рабочем месте. Однажды, когда она прощалась с дядюшкой Умудом после работы, то решила поговорить с ним, обменявшись парой слов.
– Дяденька, а почему вы сегодня не зашли к нам? Скажите, а вы себя хорошо чувствуете? – спросила она с неким беспокойством, как старик, усмехаясь, иронично вымолвил:
– Эх, доченька, как мне еще себя чувствовать - доля беженца вдали от родного края не из завидных.
После чего, дядюшка Умуд, с удивлением взглянув на эту простую девушку, спросил: -Доченька, ведь все же ушли, а почему ты осталась?
– Дяденька, а у меня есть к вам разговор. – ответила Айбениз, решив не откладывать свою просьбу на более поздний срок.
– Ну что же, доченька, присядь. Хочешь, налью чаю? – предложил старик девушки чаю, но она любезно отказавшись, вымолвила:
– Дяденька, ответьте, пожалуйста, на мой вопрос, а Ходжалы это близко к Ханкенди?
– Нет, но вчера в новостях сообщили, что эти дашнаки добрались и до Ходжалы. Там ведутся ожесточенные бои за оборону. – сообщил дядюшка Умуд.
– Это значит, что Ходжалы в опасности?! – с беспокойством спросила Айбениз.
– Не то, что в опасности, она уже в блокаде. – озлобленно объяснил ситуацию дядя, как у Айбениз екнуло сердце.
– Дяденька, можно вас попросить? – с волнением обратилась она к Умуду.
– Проси. – в замешательстве прислушался старик к словам девушки, как она выступила с просьбой.
– Дяденька, ведь до зарплаты осталось всего три – четыре дня. Вы можете поговорить с руководством фирмы, чтобы он дал мне разрешение ну хотя бы одну неделю не выходить на работу? – попросила Айбениз.
– Что стряслось? – тревожно отозвался Умуд, как девушка, немного призадумавшись, произнесла:
– Дяденька, я должна срочно выехать в одно место. Вы даже не можете себе представить, как для меня важна это поездка. Я должна ехать туда, должна! Если не дойду туда вовремя, боюсь, что потом станет очень поздно. – с настойчивостью произнесла Айбениз, после чего Умуд, пожав плечами, не отказал ей в просьбе.
– Да, доченька, лучше все делать вовремя, чтобы потом не было лишних раскаяний. Я помогу тебе с этим. Когда получишь зарплату, выезжай немедленно. – согласился Умуд, задумчиво подходя к сторожу, после того, как простился с беспокойной девушкой…
Глава 37.
За десять дней до свадьбы Тярлана, у Ганиры родился сын. Хотя Дильшад оповестили об этом, но мать отказалась явиться к дочери и внуку со сладостями или же просто с поздравлениями. А Фикрет, в отличие от жены, до последнего дня выписки посещал Ганиру и своего внука, к которому он так привык и полюбил. После работы он заезжал в родильный дом, часами ходил с ребёнком на руках по всей палате, убаюкивая внука в своих объятиях. Домой он возвращался в хмуром виде, так как после ухода дочери никакая сила не притягивала его назад. Однажды Ганира не удержалась и пожаловалась отцу:
– Уверена, что мама в курсе происходящего. Но она даже сегодня не захотела разделить мою радость, предпочла остаться в стороне …Знаешь, ведь в семье всегда для дочери не бывает ближе никого, чем ее мать, и для матери не найти более задушевную подругу, чем ее дочь. Как жаль, что в нашей семьи все было иначе. Она еще с детства ставила Тярлана выше меня. Когда он получал плохие отметки в школе, она никогда его не ругала, а меня очень жестоко наказывала. Обидно, но я все время ощущала недостачу материнской любви. Из-за этого-то ты и превратился для меня в самого близкого и любимого человека. – произнесла Ганира, разбираясь в ситуации и без слов отца. – Отец, – сказала она напоследок, обращаясь к Фикрету.
– Что, доченька? – спросил расстроенный отец, и Ганира выразила свою просьбу:
– Отец, а ты придешь к нам и навестишь нас дома?
– Ну, конечно же, навещу, даже и не сомневайся. – заулыбался отец, отгоняя от себя и от дочери дурные мысли: - Ведь я уже успел привыкнуть к этому карапузу, разве может после этого его дедуля жить спокойно, не увидев своего сладкого внука. – довольно засмеялся Фикрет, сильно обняв внука…
Дильшад готовилась к завтрашнему дню – к свадьбе сына, когда Фикрет объявился дома лишь к двенадцати часам ночи.
– Где это тебе носит? – сразу же проворчала Дильшад.- Как тебе не стыдно, Камран уже сто раз звонил, а мне уже надоело повторят ему, что тебя нет дома. Ну вот, ты всегда так, ставишь меня перед всеми в дурацкое положение. Шляешся бог весть где, а приходишь домой только к двенадцати. Послушай, Фикрет, ты лучше соберись и хотя бы раз в жизни поинтересуйся делами своего ребёнка. Он ведь и твой сын.
Фикрет сел на кресло, игнорировав жену, грубо схватил пульт телевизора, после чего последовали упрёки в адрес Дильшад.
– Сколько раз я уже тебе твержу, да не смотри ты эти каналы. Разве не видишь, да здесь же все программы развлекательные, а от них невозможно чему-то научиться. Лучше смотри интеллектуальные программы или же программы о жизненных ситуациях, бог знает, а может, они и подействуют на тебя положительно. После чего, ты хотя бы станешь немножко толковее. – с насмешкой ответил Фикрет, - А что касается того, что я праздно гуляю по улицам допоздна, то я, по сравнению с тобой, думаю не только о своем сыне, но хотя бы время от времени навешаю свою дочь. В отличие от тебя, я никогда не забываю о ее существовании. Заметь, она же не только моя, но и твоя дочь. Ну, ты хотя бы смогла на минуту усмирить свою гордыню и позвонить ей. Или могла бы зайти к своему внуку. Он же не виноват в том, что его бабуля отказывается признать его родителей.
– У меня нет внука! – накричала Дильшад, размахивая руками. - Я же предупреждала ее, что никогда не признаю этого брака. И потому пусть не жалуется. Она же сама выбрала эту дорогу. Ей бы следовала сознать того, что, выбрав этого нищего, она навеки потеряет мое доверие и расположение. Я и знать не хочу этого осленка. У меня еще будут внуки, но их мне подарит мой ненаглядный Тярланчик!
– Дильшад, если ты когда-нибудь еще раз посмеешь называть его осленком, - рассердился Фикрет, - не посмотрю на то, что ты была моей женой все эти долгие, мучительные годы, задушу тебя, как самую дряхлую курицу!
Фикрет набросился на свою жену с таким размахом, как будто действительно был готов лишить её жизни. Дильшад стало страшно, хотя она привыкла защищать себя языком.
– Ты что, угрожаешь мне?! – с чувством страха закричала жена, - Будь осторожнее, когда разбрасываешься кулаками! Тебе не страшить своими угрозами! Не приближайся, я тебя предупреждаю, если, не дай бог, со мной что-нибудь случится, клянусь Аллахом, что Тярлан тоже не оставит тебя в живых! Если не хочешь превратиться в жертву своего же собственного сына, то лучше держись от меня подальше! – Дильшад схватила подушку мужа и бросила в него, отскакивая в сторону, – На, возьми свою подушку и уходи в другую комнату. Уходи, сейчас же уходи! – Фикрет еле – еле пришёл в себя, поняв, что такая ярость способна разрушить его судьбу и карьеру, бросая в омут слепой ненависти. Он схватил своё одеяло и подушку, оставляя жену наедине со своим страхом….Свадьбу Тярлана назначили на двадцать шестое февраля 1992 года. В тот день во дворе дома Фикрета стояло столько автомобилей, что ворота виллы не закрывались. Гаджи не было дома. Его снова послали за продуктами. Когда он, наконец - то, появился во дворе хозяйского дворца с тяжёлой сеткой на руках, шофёр, в первую очередь, обратил внимание на то, что на капотах каждого автомобиля стояли маленькие флажки, как будто намечалось какое-то государственное мероприятие. Он вошёл в кухню и, увидев Саиду, сразу же спросил;
– Ай, Саида, у нас что, гости из министерства?
– Какое еще министерство? – усталым голосом ответила Саида. - У тебя что, совсем шарики за ролики поехали? Это же машины родственников Дильшад, а прицепили-то они эти флажки, потому что нынче это очень модно.
– Это не у меня, а у них шарики разъехались кто -куда. – возразил Гаджи, защищая себя от нападок Саиды. - Они что, с флагом едут завоевать какую – то крепость, или же едут за невестой? Ведь это же свадьба, самая обыкновенная свадьба, не пойму, какая же связь между свадьбой и флагом? Нам-то бедным было известно, что у этой Дильшад не все дома, но чтобы настолько? Ну и скомороха же у нас Дильшад.
Саида не могла опровергать правоту шофёра. Но она боялась, что хозяйка дома услышит подобные суждения, в результате, которых опять – таки Саиде придётся клянчить у неё снисхождения к бедному шофёру, ибо в этом доме никто не привык слышать правду.
– Ай балам, тише, а то услышит краешком уха Дильшад твои слова, и тогда ты сам будешь вынужден прицепить этот флаг к себе и таскать его на своей шеи прямо до дворца счастья. – пригрозилась Саида… На деле, Гаджи высказал сущую правду. В такой тяжёлый день, в день, когда Шуша, Ходжалы, Малыбейли, Гушчулар находились в засаде, в день, когда в Агдаме, в Лачине, в Кельбеджаре не умолкали пули, миномёты, гранатомёты, богатые вельможи ехали за дочерью Камрана Амираслановича, используя атрибут государства в качестве какой-то символики. А Карабахская земля ожидала другого, чтобы каждый гражданин республики, вне зависимости от своего положения и статуса, вооружался ради правого дела и вонзил этот флаг на самую вершину Карабахских гор, ликуя ознаменование своей победы….
Ганира не явилась на свадьбу брата. Она даже не позвонила, чтобы поздравить его. А Дильшад сидела на свадьбе в лице полноправной хозяйки этого мероприятия. Она восполняла на этой свадьбе не только отсутствие дочери, но и заменяла мужа, который сидел в стороне и беспрерывна пил. Дильшад не выходила с танцплощадки, танцуя под разные ритмы. Как будто она сберегла силы для этого дня. После танцев и плясок прозвучали тосты в честь жениха и невесты. После Дильшад танцплощадку захватила молодёжь. В меджлисе появилось национальное блюдо - плов. Фикрет воздержался и честно говоря, не радовался вместе с другими гостями. Он ушёл из свадьбы, не подождав даже её завершения. Пьяные и разжиревшие вельможи начали плясать, притащив на площадку маленькие флажки, которые недавно стояли в левом зеркале автомобилей. В тот момент, когда вельможи играли флажками, смеясь до упаду… в Ходжалы шальная пуля попала в цель, завалив национальный флаг, который висел на крыше здания военного штаба, на чёрную землю. Его превратили в мокрую тряпку, растоптанную тяжёлыми сапогами армянских боевиков. Нет, нет, в тот день не только растоптали гордость страны. В тот день растоптали честь, достоинство, самолюбие народа, что превратилось в народное клеймо для последующих поколений. В ночь с 26 февраля на 27 армянами был учинен геноцид, причинивший неизгладимое горе мирному населению Карабаха. Эта трагедия осталась в памяти народа не только как очередное историческое событие, но и позором, когда руководство страны отказалось протянуть руку помощи страдающим сыновьям и дочерям целого государства. Она просто превратилась в неизгладимое кровавое пятно, которое не способна смыть даже будущее поколения после долгих лет…
Глава 38.
Начиная с вечерних часов 25 февраля, Ходжалы подвергся сильному обстрелу с направления Ханкенди и Аскерана. 25 февраля с 19.30 по местному времени руководитель исполнительного комитета Ходжалы, Эльман Мамедов обратился за помощью к руководству Агдамского района. Ходжалы долгое время жило в условиях блокады с трёх сторон; со стороны Гасанабада, Мехтикенда и Боздага. Несмотря на то, что с целью защиты, в Ходжалы пользовались автоматами, винтовками и пистолетами, в городе не хватало ни боеприпасов, ни продуктов питания. Каждый день армянские боевики нападали на азербайджанские села, где после себя оставляли гору трупов. 25 февраля к 9 часам вечера, жители заметили боевую технику БМП со стороны финских домов. В тот же день, в половине девятого в городе отключили свет, газ и телефонную связь, изолируя его от внешнего мира. Ходила молва о том, что со стороны Агдама послали четыре танка для закрепления обороны местного населения. Мужчины по очереди стояли на посту. Старинная Аскеранская крепость превратилась в штаб обороны. Движение по окраинам города стало опасным. Ходжалы стояло в осаде. Жители жили в страхе, но, несмотря на это армянские боевики не решались ворваться в город. Потому что на каждые пятьсот метров ставили посты, которые караулили вооруженные солдаты. Оккупация города началась с постов. К десяти часам вечера армянские формирования подошли к городу с трёх сторон, покидая свои позиции в нижнем русле реки. Одновременно началось нападение к постам, расположенным в направлении Аскерана, Тапабаши, Йеникенда, Гасанабада, Ханбаги, а также, на лесных территориях Айлисли и Харова, которые обстреливали с БМП и БТР – ов. Трупов не выносили, те, которые оставались в живых, бросались в бегство, не возвращаясь на свои позиции. До того, как армянские формирования и солдаты 366 мотострелкового полка Советской Армии напали в город. Он подвергся обстрелу из снарядов, которые выпускали с направления Ханкенди, Аскерана и Тапабаши. Снаряды, которые летели по всем направлениям, вселяли ужас и страх местному населению. Жители города прятались в погребах и подвалах домов. Родители прятали детей под своим телом и в таком же положении засыпали, не найдя ничего, чем можно было бы согреться. Тех, которые выходили во двор, убивали на месте…
Снова выслали бригаду медиков из столицы, но на этот раз их разместили в Агдамской больнице. 17 февраля, когда эвакуация Ходжалинского госпиталя завершилась её дислокацией в Агдамской городской больнице, Медина спросила Валиду;
– Валида, взгляни, а может, пришел и мой Джавад? Иди, приведи его ко мне.
Валида вышла, но через некоторое время она вернулась расстроенной и хмурой.
– Зачем ты одна, а где Джавад? – с волнением спросила Медина.
– Медина, ты только не волнуйся. Ты же знаешь, это вредно для ребёнка. Он…,- она не сумела закончить фразу, как Медина судорожно закричала:
– Что? Что с ним?! А может…его убили?! Ну не молчи, ответь! Его убили, убили?!
– Медина, успокойся. Да жив Джавад, жив. – уверенно ответила Валида. - Просто…его нет среди наших. Понимаешь, они сказали, что Джавад….что он.. он вызвался добровольцем и не захотел покинуть Ходжалы. – ответила Валида, присев к ней на кровать.
– Ах, Джавад, ну почему ты так жестоко со мной обошёлся? – горючими слезами плакала Медина. - Почему оставил меня одну? Ну, ты же, ты же обещал вернуться. Ты должен был вернуться. Ради меня, ради своего же ребёнка. Почему ты лгал мне? Ох, я не могу, не могу так больше. Ты мне нужен, ты так мне нужен. – и она сразу же потеряла сознание, не вытерпев нервную нагрузку от сильной слабости…
А в Ходжалы Джавад, по которому так тосковала Медина, оставался на телефонной станции, вооружившись автоматом, который ему передал Шюджает. С того момента, когда они расстались на платформе, Джавад его ни разу не увидел. В тот самый день Гюлебетин предложила Джаваду поселиться у них дома, но он отказался от такого вежливого предложения, решив не стеснять домашних. Отец Гюлебетин сильно болел и ни разу не вставал с постели. А помимо Гюлебетин, в доме еще проживали её мать и младшая сестра. Гюлебетин всё время ухаживала за родителями, а в тот день, когда город подвергся шквальному огню, она не сомкнула глаза всю ночь, трясясь со страху. Она заснула только под утро и то сидя около кровати отца. Утром, 26 февраля Джавад проснулся на крик телефонисток, которые просили о помощи, не жалея сил и терпения. «Баку, Баку, помогите, помогите! Ходжалы обстреливают со всех сторон. Мы теряем город!» - кричали они. Джавад подошёл к ним, кладя своё орудие в сторону.
– Ну что, смогли связаться с центром? – спросил он девушек.
– Уже час как кричу, что нам нужна помощь. Но никто не отвечает. – ответили они. В тот момент, Джавад услышал автоматные очереди. Ему показалось, что стреляют где-то рядом. Он схватил оружие и выбежал на улицу, оглядываясь по сторонам. Стрельба шла в направлении постов. Их обстреливали из пулемётов. Джавад отдалился от станции всего на десять-двадцать метров, когда обернулся на сильный грохот, после чего на его же глазах рухнуло целое здание. Вокруг стоял белый туман густой пыли, который поднялся после такого происшествия. Джавад бросился в сторону развалины и постарался вытащить хоть кого-то из-под камней. Но его усилия были напрасными. Здание рухнуло в глубину, откуда никто бы не спасся. Для такой ситуации понадобились бы не человеческие силы, а техника. И откуда им было взяться во время такой суматохи, когда в каждом квартале рушились дома и погибали люди. Джавад схватил своё оружие и начал спускаться по спуску, добежав до дома Гюлебетин. Здесь тоже стояла та же картина. Люди бежали в разные стороны, чьи крики и вопли наполняли улицу. Гюлебетин собирала камни и бросала их в сторону, зовя своих близких и родных по именам.
– Не плачь, Гюлебетин, не надо. Лучше пойдем. – сказал Джавад, обнимая проныру.
– Еле успела выйти на улицу, как бросили снаряд и разнесли в пух и прах мой кров. Даже не успела им помочь. Все остались под этими камнями. Братец Джавад, прошу, помоги, мы должны вытащить их оттуда. – упорствовала Гюлебетин.
– Гюлебетин, будь мужественнее. Не верю я в то, что они…, - вымолвил Джавад, но Гюлебетин не дала ему высказаться.
– Нет, они живы! Они не могли умереть! Они не могли оставить меня одну! Вот увидишь, ты только помоги мне выбросить эти камни в сторону. – заплакала она, прося его о помощи. Джавад хоть и сомневался в том, что они собирался сделать, но всё же он не посмел ослушаться девушки и бросился ей помочь. Они полчаса возились с камнями, когда она наконец-то нашла тела близких. Джавад схватил её и закричал громко, чтобы та совсем не свихнулась.
– Гюлебетин, мы должны уйти! Уже слишком поздно, все равно ты не сможешь им помочь. Они все мертвы!
– Нет, я никуда не уйду! – кричала она на всю улицу и сопротивлялась Джаваду, колотя кулаками его руки. - Я останусь здесь! Я не могу оставить их, мы должны закопать их в землю.
– Гюлебетин, у нас нет на это времени. Мы должны спастись. – убеждал девушку Джавад.
– Родные мои, в чём же они провинились, что они так жестоко с ними расправились? Ох, мои родные, ах, мои родные, ну как мне жить без вас?- причитала девушка своих родных, когда Джавад потащил её за собой. Жители города бросались в бегство. Часть из них пустилась за помощью в направлении аэропорта, а другая часть двигалась в направлении реки Гаргар. Армянские формирования напали на город на БТР – ах и ракетами Алазань, в результате, чего сожгли Ходжалинский аэропорт. В аэропорту погибло около ста пятидесяти человек. В оккупации города активно участвовал 366 мотострелковый полк Совесткой Армии, дислоцированный в городе Ханкенди. Бой продолжался и после оккупации. Мужчины не сдавались, а защищали свой город дворами, улицами, переулками. Армянские формирования расстреливали всех на ходу, увозя все ценные вещи из домов и жилых зданий. Военные трофеи увозили в направлении Ханкенди. Военная техника неслась по городу, учиняя разрушения и давя всех, кто стоял на его пути. Посты сравняли с землёй. Пост Агила Кулиева стоял на краю асфальтной дороги, а точнее, на пути Ходжалы – Ханкенди. Первый удар врага начался именно с этой стороны. Во время жесточайших боев в городе, боевая техника врага столкнулась с сопротивлением 16 солдат Министерства Обороны. Они стреляли по армянской и русской пехоте. Враг отступал со страху, но сразу же возвращался, стреляя по каждой тени, что появлялась в темноте. Стрельба продолжалась долго. Армянские формирования и солдаты 366 мотострелкового полка, нападая на маленький городок, мощной силой обстреливали его из БТР и БМП, после чего войска оккупировала пустые здания и улицы. Город не сразу взяли. Оккупация аэропорта продлилась долго. Слышались автоматные очереди. После аэропорт обстреливался снарядами со стороны Каладараси и Гасанабада. Жители города, которые двигались в направлении реки Гаргар, искали на её берегах своих близких, переплывавших реку. Мужчины таскали детей и женщин. Люди надеялись, что путь спасения на том берегу Гаргара. …
Джавад привёл медсестру на территорию аэропорта. Они оба сильно устали. В глазах проныры появилась какая-то пустота, в которой Джавад не узнавал прежнюю весёлую и жизнерадостную Гюлебетин. Он старался взбодрить её.
– Гюлебетин, вставай, осталось совсем немного, – сказал Джавад, цепляясь в неё всё крепче. Он только теперь заметил, что Гюлебетин ранена в плечо. Джавад потерял голову. Он не соображал, как помочь ей, когда под рукой не было ни бинтов, ни лекарства, ни хирургических инструментов. Он в ту минуту задумал отнести её в одноэтажное здание, с которым столкнулся в аэропорту. Там никого не было. Джавад свалил её на стулья, стоявшие у двери. - Сестрица, ты только жди меня здесь и никуда не уходи. Я сейчас. – сказал Джавад, побежав в другие комнаты. Он копался повсюду, ища медикаменты, хотя их нигде не было. Джавад нашёл бутылку спиртного, снял с себя майку и побежал обратно. Он занялся обработкой раны, после чего завязал её майкой всё крепче и крепче. - Гюлебетин, мне не удалось вытащить пулю, - сказал Джавад, - ну ничего, ты только не сдавайся, потерпи немножко, вот закончится эта суматоха и я сразу же отвезу тебя в больницу.
– Братец, дай мне воду. Пить хочется. – ответила Гюлебетин, облизывая сохнувшие губы.
– Сию минуту. – сказал Джавад, доставая солдатскую флягу, которую нёс с собой. – не пей много. Через полтора часа глотнешь еще. А сейчас лучше присядь. Немножко отдохни. А потом мы продолжим свой путь.
– Братец, мне хочется спать. – шепнула Гюлебетин. - Я немного высплюсь, хорошо? Но а ты никуда не уходи, не оставляй меня одну.
– Не бойся, я здесь, рядом. И никуда не собираюсь уходить. – ответил Джавад, присев на полу. Он вспомнил тот Кровавый январь, который он начал забывать, став свидетелем того, как пал целый город. Он думал о Медине, которую он оставил одну и без внимания. Но он радовался тому, что не бросил Гюлебетин в такую тяжёлую минуту. Джавад вздремнул минут пятнадцать, когда какой-то солдат бросился их спасать.
– Что вы здесь делаете? Разве не видите, аэропорт-то горит. Выходите на улицу. Быстро! А то с минуты на минуту все это полетит к чертям. – закричал он, вытаскивая их обоих на улицу.
– Братец, куда он нас ведет? – спросила Гюлебетин, не понимая, что твориться вокруг. Но когда она вышла, то увидела сильное пламя, которое окутало территорию аэропорта. - О, Аллах, да что же это такое? – закричала она, схватив голову обеими руками.
– Не бойся. Я рядом, рядом. Мы сможем выйти отсюда. Ты только скажи, ты можешь ходить? Можешь? – заорал Джавад, упрашивая проныру. Гюлебетин покачала головой, и они присоединились к той толпе беженцев, которые бежали от пуль. Джавад лишь потом узнал, что впереди шёл Алиф Гаджиев - начальник Ходжалинского аэропорта, который собирался вывести мирных жителей на территорию Агдамского района, двигаясь в направлении Кетинских гор, чтобы пробраться в село Шелли. Отряд двигался по горному пути, покрытому снегом. Стемнело. Джавад хотя не мог разглядеть людей, измученных от голода и жуткого холода, но он чувствовал, как им трудно передвигаться, в надежде спастись от вражеской пули. - Терпи, сестра, потерпи. Только не стой на месте, двигайся. А то ноги замерзнут.– говорил Джавад, таская её за собой. Они уже подошли к Нахчиванику. Возвышенности вблизи Аскерана, Нахчиваника, Агаземина, Дахраза, и села Кетик были захвачены армянами, где дислоцировалась многочисленная техника и военные силы. Движение в сторону Агдама, после преодоления сёл и возвышенностей, оказалось тяжёлой ношей. Но голодные и измученные мирные жители двигались, противостоя этим трудностям. На склоне горы двигались беженцы, а на её вершине стояли вооруженные армянские боевики. Люди боялись пикнуть, чтобы те не заметили женщин и детей. Молодые женщины, которые несли на руках двух – восьмимесячных младенцев и двухгодовалых детей, измученных жаждой и голодом, двигались по горному склону на коленях. Дети начали визжать, не пережив голодовку. Молодые матери суетились со страха. Нельзя было, чтобы враги услышали плачь детей, и истребили мирных жителей. Они решили закопать младенцев в сугробе. Когда они доставали оттуда детей после ухода армян, то из сугроба выходили мёртвые дети, чьи трупы, обезумевшие матери оставляли на поле после долгих оплакиваний. Джавад онемел, наблюдая такую страшную картину. Больше всех бесилась Гюлебетин, которая, взглянув на вершину горы, шептала под нос;
– О, Всевышний, разве ты не видишь, что здесь твориться? Они же истребили всех людей, накажи их, накажи! Ну, ничего, пусть посмеет кто-то из них подойти ко мне, да я как волк, истерзаю их всех! – говорила она, пригрозив врагам. Джавад также мучился от чувства ответственности за невинные души. Если бы не они, то он бросился бы в открытую битву, расстреляв первого попавшегося на его пути. Но в данной ситуации, он не имел права рисковать жизнью посторонних. Наконец армяне заметили их на склоне горы, после чего началась сильная стрельба. Джавад попросил Гюлебетин нагнуться. Он присоединился к солдатам и Алифу Гаджиеву, который боролся за жизнь измученных жителей Ходжалы. За это время малое число беженцев сумела пройти дорогу и перебраться в село Шелли. В такой ситуации даже не помогала рация, некого было вызвать на помощь. Алиф остановился, заметив, что магазин автомата пуст. Он не успел заменить его, как шальная пуля попала ему прямо в лоб. Он упал на белый снег, опрокинув голову и сразу же скончался. «Люди добрые, нашего Алифа убили!», - закричала кто-то из пожилых женщин. Многие из них попали в плен около села Нахчиваник. Джавад бросился в направлении Каладиби вместе с Гюлебетин и с десятками женщин, последовавшими за ними…
Ту часть беженцев, которая попала в плен вблизи села Нахчиваник. ждали армянские пулемётчики и военная техника. Как только они встретились с ними с лицом к лицу, их тут же расстреляли. Половина беженцев, двигающаяся в направлении села Абдала – Гулаблы Агдамского района, попала в плен численностью девяти человек. А те, которые спаслись благодаря Алифу Гаджиеву, перешли в Агдам только 27 февраля.
После нападения в Ходжалы, некоторые жители двигались по железной дороге в сторону Аскерана и села Нахчиваник. Они повернули в сторону Дахлаза. Решили двигаться по Кетиским горам. Слышали, что жители Малыбейли нашли спасение именно в этом направлении. Оставалось совсем мало. Им понадобилось перейти лес и горы, после чего спустились бы в село Абдала – Гулаблы. На склоне горы армяне ближайших сёл срезали дорогу. Люди попали в плен к этим головорезам. Они обкрадывали пленных, издевались над ними, отрезая у них носы, уши, груди у женщин и половой член у мужчин. Их гоняли как скот в сторону Харова, они все ходили в лохмотьях. Многие умирали на дорогах, не вытерпев холода. Старики теряли силы, валились на землю и передвигались на четвереньках.
Итак, 26 февраля 1992 года запомнился кровавым днём в памяти выживших жителей Ходжалы. За одну ночь истребили тысячи азербайджанцев. Две тысячи жителей бросились в бегство по разным направлениям, где их поджидали вооруженные армянские боевики. Первыми в город ворвались наемные солдаты 6 – ти полков, которые превратили город в руины. Потом их заменили другие, которые выносили трупы на окраину города и закапывали их в общей могиле. В коридоре, расположенном между рекой Гаргар и Аскераном, дислоцировались армяне, которые стреляли со всех сторон, мешая жителям пройти это препятствие. Здесь матери тоже убивали детей, чтобы другие могли благополучно добраться до цели. Всего два отряда перешло реку Гаргар, пробрались в село Шелли, а оттуда в Агдам…
Магазин автомата Джавад был пустым. Он пользовался им только как средство передвижения. Он опирался на него, вдавливая землю прикладом оружия. Гюлебетин перекинула руку на шею Джавада и всеми силами старалась, чтобы он не мучился от тяжести, хотя это ей никак не удавалось. Они напоминали живых мертвецов, которые шагали, куда глаза глядят, лишь бы отдалиться от этих мест и найти какую-то пристань.
– Ох, братец, тебе лучше оставить меня. Я и так обессилена. Я обуза для тебя. Ты не должен погибнуть. У тебя еще есть шанс на спасение. Я прошу тебя, оставь меня и уходи, слышишь, уходи. – попросила Гюлебетин, когда почувствовала, что у Джавада иссякли силы.
– Нет, я ни за что тебя не оставлю. – возразил Джавад, пыхтя от усталости. - Я же обещал Шюджаету. Я не брошу тебя, они даже твоего трупа не увидят. Вставай и облокотись на меня. Мы еще можем остаться в живых. У меня еще есть силы нести тебя.
Вдруг одна из женщин закричала.
– Здесь дороги нет. А впереди пропасть. Куда же нам идти?
– А может, немножко передохнем? Мы и так устали, нам не передвигаться. – ответила другая.
– Нет, не стоит задерживаться, лучше идти дальше. – отозвалась третья.
– И куда нам идти, а? Не видишь, впереди-то пропасть. – сказала Гюлебетин.
Вдруг слышался крик сзади.
– Вай, армяне! – закричала молодая женщина и побежала в сторону Джавада, как её сразу же сбили. Она испустила последний вздох, когда упала в объятия доктора. Вооруженные армянские боевики окружили беженцев с четырёх сторон. Все начали суетиться со страху. Джавад скрепил зубы и был готов драться с ними, в то время как Гюлебетин остановила его словами;
– Не надо, братец. Они застрелять тебя и даже не пожалеют. Ты один, а посмотри их сколько. Они вооружены до зубов, а у тебя пустой автомат. Не надо.
– Отпусти, Гюлебетин, не мешай мне!– рычал Джавад, - Я должен хотя бы убить одного или двух из них! Отпусти!
– Клянусь Аллахом, что не отпущу. Ну, сам подумай, если тебя убьют, что будет со мной? Ну, ты же обещал Шюджаету, что будешь защищать меня до последнего вздоха. Тебя тоже ждут, у Медины душа ушла в пятки из-за волнения. Ты нужен им, слышишь, ты нужен своему ребенку. – напомнила ему Гюлебетин о данном обещании и о его жене. Армяне смеялись, указывая пальцами на девушек, которые тряслись от холода и страха. - Смеетесь, ну и смейтесь! Но знайте, смеется тот, который смеется последним. – сказала Гюлебетин, наблюдая их и прячась за спиной Джавад. Вдруг один из них заметил девушку, которая приглянулась ему с первого же взгляда.
– Ес шан ахчика имна (Эта сучка моя). – сказал он на армянском, оглядывая Гюлебетин с головы до ног. Жители Ходжалы прекрасно владели армянским языком. Гюлебетин сразу поняла намерение армянина с тоской, прислоняя голову к плечу Джавад. Он не понял, что болтал армянин, указывая на Гюлебетин. Он оглядывался по сторонам тупым взглядом. Гюлебетин повернулась назад и увидела глубокую пропасть в трёх шагах от себя. Тот армянин, который положил глаз на проныру, медленными шагами шёл в её сторону. Джавад заслонял её телом, но Гюлебетин нынче больше всего страшила то, что ей невольно придется стать свидетельницей смерти молодого доктора и своего бесчестия. Она взглянула на эту пропасть и в даль, где виднелись снежные склоны недоступных гор. Она вспомнила слова, которые она с уверенностью вымолвила в присутствии Джавада и Шюджаета. «Гюлебетин лучше умрёт, чем попадет в руки этим кровопийцам. Если меня ждет гибель, то я предпочитаю умереть здесь, в своем родном крае. И не пытайтесь меня уговаривать, все равно у вас ничего не выйдет. Я не такая уж слабая, чтобы бояться смерти». Час настал. Она, наконец - то нашла путь спасения в этой глубокой пропасти. Гюлебетин призвала Джавада, которому действительно было трудно понять ситуацию.
– Братец, если увидишь смугляка…,- сказала она, – а ты обязательно его увидишь….скажи ему, скажи…, что Гюлебетин любила его большей своей жизни. И ушла она из этой жизни с любовью в сердце.
Джавад не успел удержать её, как та канула в небытие. Он остолбенел от ужаса, нагнувшись к краю ущелья. Он взглянул на эту пропасть, задыхаясь от слёз. Гюлебетин лежала на большом камне вниз головой. У неё была сломана шея. Она лежала лицом к югу, в ту сторону, куда обращается мусульмане при молитве. Джавад заметил, что тот армянин, из-за которого Гюлебетин решила покончить жизнью, дабы не попасть в руки врага, с чувством жалости посмотрел в пропасть, тряся головой. Джавад не смог удержать свой гнев и бросился к нему, вступая с ним в рукопашный бой. Он присел на него, избивая его крепкими кулаками, да так, что все лицо армянина было в крови.
– Умри, сдохни, подлец, мерзавец, чтоб ты сгнил! – кричал Джавад, чьи глаза расширились от гнева. За то время, что Джавад возился с армянином, привлекая внимание других боевиков, девушки, попавшие в окружение, последовали за Гюлебетин, бросаясь в пропасть. Они с сильным ударом катились в глубину пропасти. Многие из них не погибали, а стонали от боли, сломав кости и позвоночники. Боевики, увидев самопожертвование девушек, оставили Джавада, бросаясь к девушкам. Десяток из них притащили в сторону, дергая за волосы. А когда всё -таки им удалось разминать Джавада с тем армянином, другой армянин по имени Мовсес, помешал Саркизу застрелить Джавада, оттолкнув дуло ружья.
– Мовсес, гижвелес? Инчи чтожени хпем ес шантуген? ( Да ты что, Мовсес, почему не дал убить этого сукина сына?). –сказал Саркиз, тряся его от злости. Мовсес оттолкнул Саркиза в сторону.
– Ара. Корсан? Честенун бижишка? Ара. Есенч арун – арун минайи. Ес шантигын мези бетха. Нира еткорт чурес. Мерги гатсов хпи пете ваге. (Ты что, и вправду сошел с ума, не видишь, он же доктор. Ара, не смотри на меня так, он может еще нам пригодиться. Ты лучше побей его, чем лишить жизни), – сказал Мовсес, возвращая ему винтовку. Саркиз бросился на Джавада, которого удерживали другие солдаты. Он сильно его избил, а потом, прикладом ударил по затылку, после чего Джавад потерял сознание и лицом вниз упал на землю. Его бросили в маленький грузовик. А тех девушек, которые не успели лишить себя жизни, ждала страшная участь. Армянский солдат по имени Гурген вместе с Мовсесом выбрали из пленных девушек двоих и свалили их на землю, разорвав их платья в клочья. Девушки сопротивлялись, пытались защитить себя, но, а после, осознав, что им не удастся осилить врага из-за бессилия, кричали и плакали, перекатываясь с ними по земле то в одну, то в другую сторону.
– Не трогай меня своими руками! Подлец! Свинья! – кричала одна из них, царапая лицо врага. Но они были намного сильнее и потому с лёгкостью овладели девушками, не взирая на их крики. Другие пленные женщины закрывали лицо руками, чтобы не видеть такого зверства. Они закрывали уши, чтобы не слышать воплей невинных жертв. Они также думали о своей участи, оплакивая себя и тех, которые прямо у них в глазах простились со своей честью. После близости с девушками, Мовсес с Гургеном схватили их за волосы и потащили к стволу дерева. Их подняли на ноги, и отсекли им головы, вонзая их на какую-то палку, а её в землю. Длинные волосы этих невинных душ касались земли кончиком, а холодный горный ветер развевал их в разные стороны, словно лелеял их в своих объятиях. Многие из женщин, чьи нервы не выдерживали подобного свинства, теряли разум. Армяне гоняли их в сторону Аскерана, отрезав некоторым груди, уши, пальцы. Пленные двигались в указанном направлении. Их следы оставались на белом снегу, а кровь, текущая из ран, оставляла красные следы под ногами.
Те беженцы, которые двигались в направлении Агдама, пройдя мимо села Нахчиваник, столкнулись с вооруженным нападением. Их всех загнали в свинарную ферму и расстреляли прямо во дворе, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. Спустя три часа на ферму прибыли представители Красного Креста. Когда они спросили;
- Мы получили информацию о том, что вы жестоко расправляетесь с азербайджанцами. – то боевики сразу же распространили дезинформацию.
- Да вы что, разве мы можем расправляться с безоружными людьми? – произнесли они - Это все вранье! Напротив, все эти долгие годы эти турки убивали и терзали нас. Мы просто обороняем нашу позицию. И все.
- А что это такое? Как вы можете это объяснить? - спросили представили Красного Креста, заметив море крови во дворе.
- Ах, это, ара, это же не человеческая кровь, не видите, мы же стоим на территории фермы, а то, что вы видите это кровь свиньи. Вот захотели полакомиться свининой. Вы тоже не стойте в стороне. Проходите, будьте нашими гостями. – ответили армяне, приглашая гостей в дом. Первой жертвой войны становится правда. Так начали скрывать многочисленные бойни, в результате которых истребляли азербайджанцев на их собственной земле. Международная общественность узнала лишь о ложных сведениях, так как истинные факты в любом случае искажали. Карабахская правда распространенная средствами массовой информации Республики оставалась недоказанной. Таким образом, крик и зов нации, хотя и звучал эхом на каждой окраине, в каждом уголке этой страны, её всё - таки не было достаточно для того, чтобы к ней прислушалась оглохшая мировая общественность…
Джавад лежал в грузовике без сознания. А грузовик передвигался в сторону Аскерана горной дорогой, покрытой снегом. В тумане Джавад слышал хриплый голос пьяного армянина, который напевал народную азербайджанскую песню «Сары гелин» («Блондинка»), (СНОСКА - «Сары гелин» - азербайджанская народная песня. Эту песню сочинил сам народ, а точнее, исконные жители Карабаха. Написана на основе мугама «Баяти - Шираз». В последнее время, армяне пристрастились к этой музыке, исполняя её на армянском языке. Но она о албанской девушке (в те времена, Карабах являлся Кавказской Албанией, и жители этого края были светловолосыми и светлоглазыми, кроме них здесь проживали также огузские турки и другие тюркские племена, которые и являются предками азербайджанцев, до сих пор среди беженцев-азербайджанцев из Карабаха можно встретить зеленоглазых и синеглазых блондинок. Это песня о любви, которое сложилась между албанкой и турком), о её желаниях, не удовлетворяющих её ожидания. В других источниках– «Сары» на турецком означает «бала», то есть «маленькая» - Маленькая невеста) искажая весь текст так, как ему заблагорассудиться. У Джавада не открывались глаза. Ему снился странный сон. Айбениз шагала к нему, пробираясь через толпу со словами; «Джавад, это я, Айбениз. Разве, ты меня не узнал? Не узнал?». Толпа, которая мешала ей передвигаться, была одета в какие-то лохмотья. В глазах людей было пустое выражение, а в лицах отражались следы долгих страданий. Айбениз приближалась к нему, не взирая на странствующих. «Джавад, держи мою руку. Я вытащу тебя оттуда», - говорила она, потягивая ему руку помощи. Но самое странное было в том, что, как бы Джавад не старался подойти к ней, расстояние между ними возрастало. Джавад почувствовал себя на краю обрыва. Он свалился в эту пропасть, хотя не получил никаких ранений. Он попытался выйти оттуда, а оказалось, что он суетится в болоте, которое притягивает его ко дну. Айбениз стояла над пропастью и кричала; «Джавад, протяни руку! Бери палку. Подтянись!». Джавад кричал ей в ответ; «Айбениз, мне не выбраться!», сказал он, взглянув в то липкое вещество, к которому он так прилип. «Это же не болото, а целое озеро человеческой крови и мяса». В том озере, куда свалился Джавад, плавали части человеческого тела. Чьи-то отрезанные руки тянули Джавад в глубину, стараясь удушить его. Джавад очнулся. Резко открыл глаза. Услышал отвратительное пение армянина. Вокруг было темно. Джавад привстал и схватил затылок левой рукой, почувствовав тупую боль в той части. В эту минуту он думал лишь об одном. Как заставить врага замолчать. Джавад начал искать в темноте какой -нибудь инструмент, чтобы с его помощью пришить врага. Вдруг он в темноте заметил, что в грузовике валяются руки, ноги, отрезанные головы и другие части тела зарезанных азербайджанцев. Среди них были люди разного поколения. Джавад едва достал с левого края грузовика какую-то монтировку, как сразу же начал двигаться вперёд, стараясь не задавить тела мёртвых. Он дошёл до салона автомобиля. Схватил голову армянина и вытащил его наружу, ударив монтировкой по голове. Кровь забрызгалась лобовое стекло автомобиля. Пьяный шофёр не ожидал, что какой-то раненный турок набросится на них на полдороге.
– Ара. Твою мать! – закричал он, теряя управление. Грузовик уже заехал на территорию Аскерана, где стояли вооружённые до зубов армяне. Они, увидев издалека такую картину, побежали к машине.
– Рачик, постой, ара, постой. – закричали они, помогая ему убавить скорость и притормозить около электрического столба. Потом полетели камни в сторону Джавада. Он держал голову от нанесённых ударов. Ему сломали пару ребёр, после чего избитого доктора притащили в ближайший хлев и закрыли на замок. Когда он очнулся, то увидел десяток пленных – мирных жителей Ходжалы, которые не смогли улизнуть от внимания врага. Среди них были и трое солдат национальной армии, которых прикрепили к стене цепью, куда в принципе привязывают скот. Джавад снова почувствовал сильное головокружение. Среди пленных нашёлся человек, который в тот же миг узнал молодого доктора.
– Сынок, это ты? – сказал один аксакал, бросаясь к нему.
– Да, дядюшка, это я, Джавад. – ответил Джавад, узнав отца одного омоновца Джаваншира, которого он спас от смерти, - А где это мы? – спросил он позже, оглядываясь по сторонам.
– В Аскеране. Добрались они до нас в Кетике и силой привезли всех нас сюда. Нас было всего то двести – триста человек. Большинство из нас умерли в дороге, а тех, которые хотели бежать, расстреливали на месте. Живых закрыли в этом хлеве. Теперь лишь Аллаху известно, какая участь нас всех ждёт. – ответил старик.
– Безбожники! Не дают нам даже куска хлеба, чтобы мы хотя бы покормили своих детей. Но ведь они же тоже люди, ведь их же тоже родила мать. Ведь в их груди тоже бьется сердце. – сказала какая-то женщина.
– Да ты что, если бы они и вправду были бы людьми, то их руки не пачкались бы в крови стольких невинных людей. Разве ты не видела, как жестоки они были не только к солдатам, но и к мирным жителям. Нынче нужно молиться, чтобы не было хуже того, что нам пришлось пережить. – проворчал старик.
– Дядя, а где Джаваншир? – спросил Джавад. От неожиданного вопроса старик затосковал и расплакался.
– Сынок, а ведь ты не забыл имя моего сына. – со слезами в глазах отозвался старик. - Где мой сын? Убили они моего сына, расстреляли прямо перед моими глазами. Я еле – еле успел закопать его труп в землю. А потом хотел выйти из леса, как…эти кровопийцы и меня схватили.
– Дядюшка, мир праху его. – со скорбью ответил Джавад, - Но пусть не склоняется ваша голова. Ведь Джаваншир-то умер не зря, он умер, защищая свою родину. Он стал шехидом, таких людей, как он не оплакивают, им преклоняются. Отец, не склоняйся перед врагом, чтобы он не смог порадоваться твоему горю. Держись, отец, держись.
– Ты назвал меня отцом? – дрожащим голосом спросил старик. - Да буду я жертвой у твоих ног.
В хлеве стояла тяжёлая тишина. Вокруг было сыро и холодно. Многие пленники заснули, а остальные старались согреться, прижимаясь друг к другу. Вдруг откуда-то раздался плачь матери. Все обернулись в ту сторону.
– Что это с ней? – спрашивал один другого. Из крайнего угла поднялась молодая женщина, прижимая в объятиях десятилетнего мальчика. Она прошла вперёд и остановилась перед пленными, вопя от гнева;
– Мой малыш, мой сыночек не смог выдержать голода. Люди, это они, эти вандалы убили моего ребёнка, они уморили его голодом! Ведь он только, только радовался жизни, а они лишили его от этого удовольствия. Да будьте вы все прокляты! Убийцы окаянные!
Мать бросилась к двери и, не боясь, что кто-то расстреляет её. Стучала по ней, словно призывая врага к бою. Дверь отворилась, и на пороге хлева появился армянин по имени Сурен.
– Ара, сука! Почему орёшь, как ослиха? – спросил тот, отталкивая женщину в сторону.
– Это ты, осел, это ты, свинья, это ты убил моего ребёнка! Это ты причинил матери неизгладимое горе, пережить смерть своего дитя! Пусть Аллах покарает тебя за это! – сказала она, поцарапав лицо Сурена. Сурен взял её и с силой оттолкнул к стене, она ударилась головой. Разгневанный армянин заколол штыком несколько пленных, которые бросились ей помочь. Джавад получил ранение в ногу и ударился о землю, корчась от боли. Отец Джаваншира оттащил его в сторону, зажимая бедро своим ремнём. Мать мёртвого мальчика хотя и упала, но сразу же встала и бросилась на Сурена, который вытащил нож и пырнул её в брюхо, выворачивая наизнанку кишки молодой женщины. Когда та повалилась на землю, Сурен, плюнув в её сторону, сказал;
– Получай, сука. Ведь ты этого хотела. А теперь сдохнешь, как собака. – произнёс армянин, обмотав её кишки вокруг заржавелой ручки деревянной двери. Он начал притягивать её к себе, причиняя женщине непостижимую боль. Женщина страшно мучилась, но никак не могла испустить последний вздох. В это время из последних рядов вышла какая - то девушка. Она прошла вперёд и нагнулась над измученной матерью. Она достала из носков маленький ножичек, который она еле – еле успела взять с собой для самозащиты, когда покинула город, и вонзила прямо в сердце страдающей жертвы после того, как она попросила её об этом.
– Сестричка, я…умоляю…тебя. Убей….меня…убей, – едва произносила она, задыхаясь от боли. Когда она наконец-то скончалась, окаменевшими пальцами прицепившись к платью своей «спасительницы», солдаты национальной армии, прикрепленные цепью к стене, с облегчением промолвила;
– Ну и львиное же у нее сердце, наконец – то избавила бедняжку от мучения.
Сурен ничего не подозревая, продолжал глумиться над бедняжкой. Но он зашёл в хлев, когда не услышал крика своей жертвы и увидел такую картину. Девушка лет двадцати – двадцати двух лет сидела около мёртвой женщины, которая лежала в середине хлева с воткнутым в сердце ножом.
– Стерва! Лишила нас такого удовольствия. – закричал Сурен, пинав её ногой. Когда он вышел, женщины бросились к сей бесстрашной девушке, и окружили её, унося с собой в глубину хлева. Они думали, что всё обошлось, что её не тронут. Но не прошло и десяти минут, как Сурен вернулся обратно с двумя наёмными убийцами.
– Найе еси ганчуха. Нрат дарси данк емуснерин дарселни (Вот эта стерва. Давай проучим ее, чтоб это послужило для других уроком). – сказал он на армянском языке, указывая на девушку. Её схватили и притащили к двери. В хлев зашли ещё двое, направив дуло автомата в сторону пленных.
– Если кто – то посмеет к ней подойти, то расстреляем всех вас до единого. – сказали они, нацеливаясь на беззащитных людей. Сурен свалил её на землю, а наёмный негр снял с неё нижнее бельё, порвав одежду. Пленные плакали. Кто-то из женщин не выдержала;
– Это же грех, это же большой грех. Она же девственница. Отпустите, пожалейте ее.
– Значит, девственница? – с радостью воскликнул Сурен, - Ну, это совсем меняет дело. – произнёс он шёпотом и свалился на неё всем телом. Невинную девушку начали насиловать по очереди, не обращая внимания на проклятия, звучавшие в их адрес и не содрогаясь от воплей пленных. Солдаты, привязанные к стене, дёргались в сторону, пытаясь спастись от железных оков. Но они никак не могли вырваться на свободу и спасти бедняжку от оголтелых палачей. Только Джавад подошёл к ним близко, и то ползая по земле, словно он в таком состоянии мог помешать врагу и противостоять ему. Его ударили ногой и отбросили в сторону, как ненужную вещь. После того, как всё закончилось, Сурен направил дуло ружья в сердце девушки, которая была без сознания и выстрелил. Тела мертвых, притащили из хлева во двор. Некоторые пленные свихнулись, метались по хлеву, разговаривали сами с собой и смеялись, не замолкая ни на минуту. Через три дня в хлев загнали новых пленных. Рана Джавада, кровоточащая из затылка, постепенно заживала. Сломанные ребра не отряслись, и потому он дышал с трудом. А рана на ноге была достаточно глубокой, отчего Джавад не мог ходить самостоятельно. Пленные сделали перевязку, применяя вместо какого – либо раствора землю. От боли он не мог даже вздремнуть. На следующий день половину пленных, в основном, стариков отвезли в неизвестную сторону. Вечером, когда Джаваду всё же удалось поспать, положив голову на плечо отца Джаваншира, ему показалось, что кто-то поёт голосом Гюлебетин. Джавад проснулся и оглянулся по сторонам, внимательно прислушиваясь к голосу. Голос раздавался со двора, где-то совсем близко. За деревянной дверью хлева пели райским голосом последний куплет из «Сона бюлбюллер» - «Наших соловьёв» покойной Гюлебетин.
Все в округе говорят,
О влюблённых говорят,
О той любви, что вынес я,
Не вспомнят и не говорят.
Ай, наши соловьи,
Ой, наши соловьи.
– Кто это поет? Гюлебетин, это ты? Ответь, это ты? – шепнул Джавад, стараясь узнать поющую девушку. Джавад с трудом отломал кусок гнилой двери и взглянул во двор. Армянские боевики поднялись в дом, где выпивали спиртного и громко смеялись, курлыкав на армянском. Ту девушку, которая пела таким чудным голосом, привязали к грушевому дереву за длинные волосы. Она то и дело притягивалась к верху, чтобы как-то ослабить боль. Но силы были на исходе, и она резко отпускала волосы, отдёргиваясь всем телом вниз. - Если так будет продолжаться, то волосы этой бедняжки и вправду оторвутся от корня. – подумал Джавад, горюя за эту девушку, которую некому было спасти. В этот момент послышались выстрелы. Силы полиции и солдаты национальной армии вырвались вперёд, чтобы открыть коридор между Нахичеваником и Аскераном. Стрельба продолжалась всего четыре часа. С обеих сторон погибло достаточное количество солдат. Но силы были неравные, и солдаты Национальной Армии потерпели поражение. После боя, армянские боевики обкрадывали мертвых, раненных убивали, пытая их до последнего вздоха. Глумились над мёртвыми, отрезая уши, губы, головы, выкалывая глаза, отрезав целый кусок кожи лица, снимая скальпы, порвав брюхо, отрубая конечности. Во время боя тяжело ранили Аванеса Гаукяна, офицера армянского войска. Гаукян оказался коренным бакинцем. С момента разжигания Нагорно-Карабахских событий, он сразу же присоединился к армянским формированиям, воюя против мирных жителей Карабаха. Он прекрасно владел азербайджанским языком и потому его наградили за безукоризненное выполнение боевого задания. После битвы его привезли на носилках и везде искали доктора, которого никак не удавалось найти. Аванес потерял слишком много крови. Все думали, что его подстерегает смерть с минуту на минуты. Вдруг Мовсес вспомнил доктора, которого взяли в плен в местечке Каладиби. Он сразу же позвал Саркиза.
– Ара, йес киднем, бижишкин вор де гич киднем (Ара, я знаю, где найти доктора). – сказал он неожиданно.
– Урдуч? (И где же? ) – спросил Саркиз, хлопая глазами;
– Ара, бертун джежов бижишкин шумес? (Ара, помнишь того врача, которого ты хотел убить?), – ответил Мовсес с нетерпением;
– Гомум кногун ишумес? (Того, которого мы поместили в хлеве?), – спросил Саркиз Мовсеса;
– Ха са (Ну да, этого).
– Ара, ду гижвелес. Ду Аванеси хава думес? Душманес? (Ара, у тебя что, поехала крыша? Как ты можешь доверить ему Аванеса? Он же враг?), – удивился Саркиз.
– Ара, инчелче? Ара, шан тиген гарановова, вахумес. Аванеси ват илни. Иманума киспанинк. (Ара, а почему же нет? Ара, он же пленный. Побоится причинить вред Аванесу. Потому что знает, что не выйдет из наших рук живым), – убедил его Мовсес.
– Ен вахт киде беренг ен шан дыген (Ну тогда пойдем и приведем этого сукина сына), – согласился Саркиз, отправляясь за доктором. Джавад лежал у дверей хлева. Саркиз ударил его прикладом оружия. - Ара, вставай! Сукин ты сын, сегодня ты нам нужен. А ну – ка пошевелись.
– Это вы - сукины дети! Сволочи! – отозвался Джавад. Саркиз бросился бить его ногами. Мовсесу пришлось вмешиваться в драку.
– Инчесанун? Михипи. Честенун води – вира зоруна гайнум? Мерса инчанек. Ара, Аванес чернеригес гыгына. (Что ты делаешь? Не убивай его. Не видишь, он еле - еле стоит на ногах. Если умрет, то Аванесу придется туго), – сказал он, отталкивая его в сторону.
– Ара, вставай! – накричал Саркиз на Джавада. Он и вправду едвастоял на ногах. Джавад вышел из хлева, опираясь на изгородь. В его глазах наступила тьма. Джавад никак не мог привыкнуть к свету, после долгого пребывания в темноте. Он начал искать глазами девушку и когда ее увидел, то шепнул про себя. «Бедняжка, как она замучалась» - сказал Джавад и начал пробираться к той девушке, которую повесили за волосы. Саркиз захотел помешать ему, но Мовсес не позволил.
– Горчи чумес. Денанг инчианем. (Оставь его. Лучше посмотрим, что это он задумал.)
Джавад подошёл к ней и схватил её за ноги, приподнимая их наверх. Девушка была без сознания.
– Очнись, сестрица, открой глаза. – сказал Джавад, поднимая голову, - Посмотри на меня. На Джавад, которого взяли в плен на своей же земле, который живёт в том хлеве, потеряв счёт дням, который не смог спасти и защитить возлюбленную своего друга. Я преклоняюсь перед твоей стойкостью и храбростью, сестрица. В тебе заговорила та сила, которая готова страдать, но не согласна сдаваться врагу. Значит, ты сильнее меня. Если так, то терпи, потерпи немножко. Я помогу тебе выбраться из этого ада. Я тебе обещаю.
– Ара, еси гижвела. Инк иран хошума. (Ара, очевидно, у него помутился разум. Разговаривает-то сам с собой), – сказал Мовсес Саркизу, когда увидел, что доктор разговаривает с девушкой без сознания. Они провели его к раненному Аванесу, он лежал на кровати и был весь в крови. Когда Джавад с удивлением посмотрел на Мовсеса, тот сказал;
– Ара, ты же врач. Вот поэтому-то мы тебя и не убили. Ты должен спасти нашего Аванеса. А то перережем твою голову и поставим рядом с нею.
– Вы что хотите, чтобы я спас этого хищника? – с насмешкой спросил Джавад, - Вы требуете это от того, кто каждый божий день становиться очевидцем расправы невинных людей? И почему я должен это делать? Ради того, чтобы потом этот кровопийца вернулся на поле сражения и убивал сотни наших? – Джавад готов был отказаться, но потом он вдруг вспомнил ту девушку, подвешенную на своих же собственных волосах. Он всем сердцем желал спасти её, так как чувствовал себя виновником трагедии с Гюлебетин. - Может, я и сделаю то, что вы скажете. Но с одним условием. – произнёс он потом, обдумывая своё решение.
– Ара, ты что, ставишь нам условие?! – рассердился Мовсес, - А ты не знаешь, что если не поможешь Аванесу, то мы разорвем на части твое тело и бросим его к собакам на съедение? Здесь условия ставим мы, а не ты!
– Ну, тогда вам придется разбираться самим. Найдите другого врача, и пусть он спасет его от смерти. Но учтите, если ему не помочь в течение двух часов, то он подохнет как собака. А сейчас решайте сами, что вам выгоднее всего. – безмятежно ответил Джавад.
– Ну, хорошо, скажи свое условие. – наконец-то согласился Мовсес.
– Вы должны освободить и переправить в Агдам ту девушку, которую привязали к дереву. Но я должен это видеть собственными глазами. Вот только после этого, я и помогу вашему Аванесу.
Мовсес враждебно посмотрел в сторону Джавада и сказал;
– Ара, он же не дотянет до того времени. Ведь умрёт же!
– А вот это будет зависеть от того, настолько вы окажетесь проворными. Так что вам лучше торопится. – ответил Джавад, ожидая положительного ответа. Мовсес долго не задумался.
– Ара, расийа берх сте (Ара, дай сюда рацию), – заговорил Мовсес на армянском и сразу же связался с командиром отряда Агдамского района. Девушку освободили, после чего тронулись в путь вместе с доктором. Его взяли в свидетели, чтобы потом Джавад не смел отрекаться от своего слова. На грузовике, кроме Джавада и освобождённой пленницы, ехали двое вооружённых солдат. Джавад поднял голову стонущей девушки и положил её на свои колени. Она всё ещё не пришла в сознание. В эту секунду он подумал о Медине.
– Как там Медина? Смогла ли она родить нашего ребёнка? – шепнул он про себя. Девушка наконец-то очнулась. Она открыла глаза и как только увидела незнакомого мужика, то со страхом прижалась к правому крылу грузовика. - Не бойся, сестрица, не надо бояться. Я свой, свой. А зовут меня Джавад. Доктор Джавад.– сказал Джавад, успокаивая девушку.
– Куда они нас ведут? – спросила пленница.
– В Агдам. Будут менять на какого – то армянина. – конкретно ответил Джавад.
– Они что, и тебя собираются менять на армянина? Ведь они же только наших мертвых меняют на своих живых? – удивилась пленница.
– Нет, они меня ни на кого не променяют. – с горькой иронией возразил Джавад.
– Ну, тогда зачем ты здесь?
– Ну, я же сказал, что я доктор. – снова объяснил Джавад, – А меня взяли просто так, чтобы я присматривал за тобой, боятся того, как бы с тобой чего-нибудь не случилось.
Джавад внимательно посмотрел на пленницу. На ней было шерстяное платье и то оборванное в некоторых местах. Она дрожала от холода, зубы стучали, и она со своим дыханием пыталась согреть руки. Джавад не выдержал мучений пленницы и снял с себя куртку. Когда он подбросил её на её плечи, то один из армянских солдат, сидящий рядом, закричал;
– Ара, сними с нее куртку! Кто тебе дал разрешение на то, чтобы ты ее окутал?! А ну-ка сними, пусть останется голой!
«Мерзавцы, что, хотите, хорошо всматриваться в ее тело? Но не видать вам этого, не видать», - подумал Джавад, и обратился к нему более чем решительно.
– Если она снимет куртку, то я обо всем скажу твоему другу, сидящему впереди. Если он узнает, что ты играешь жизнью Аванеса, то он однозначно не придет от этого восторг. Ну что, снимать куртку?
– Нет, не надо, пусть останется. – возразил солдат. Пленница прислушалась к разговору и поняла, в какую страшную игру ввязался этот молодой и симпатичный доктор.
– Значит, чтобы спасти меня, спасешь одного из них? – спросила она Джаваду, сидевшему совсем близко.
– Сестра, не смотри на меня так. – ответил Джавад на пристальный взгляд пленницы. - Я, как и ты, всем сердцем их презираю. Ах, если бы у меня была бы такая возможность, я бы их всех задушил! Но ради спасения таких девушек, как ты, я готов «подружиться» не только с ними, но и с самим дьяволом. Сейчас для меня твоя жизнь ценнее моего достоинства.
– Я понимаю тебя, братец. Не знаю, как мне тебя благодарить. – заплакала девушка.
– У меня к тебе только одна просьба. – сказал Джавад, трепетно и нежно беря её руку, - Когда тебя отвезут в Агдамскую больницу, придя в себя, поищи там доктора по имени Валида. В этой больнице лежит моя жена Медина. Она вот – вот должна родить. Если увидишь ее, скажи, что я её очень люблю. И чтобы берегла она нашего малыша. Скажешь ей, что я вернусь к ней, обязательно вернусь.
– Да, конечно же, вернешься, но только не в наяву. – засмеялся армянский солдат, выслушав слова Джавада. - Разве ты не в курсе, ты же в плену, а не в курорте. Ведь отсюда же нет дороги назад. Ишь ты, размечтался!
– Сестрица, да ты не обращай внимания на их слова. – произнёс Джавад, обратив внимание девушки на себя, - Передай Медине, передай, что я обязательно вернусь!
Девушка с согласием покачала головой. Она прислонила голову на плечо Джавада и крепко заснула после долгих пыток и издевательств. Когда автомобиль подъехал к границе Агдама, Джавад разбудил свою соотечественницу. Мовсес встретился с командиром батальона, где обменял девушку на армянского офицера. Но прежде чем расстаться с командиром, он со злости высказался в адрес той девушки, плохо отзываясь о ней;
– Ну и доставила же она нам удовольствие. Нам еще долго не забыть ее вкуса. Наверное, не стоит оставлять ее в живых. Лучше убейте. А то через девять месяцев родит она вам малыша - армянина.
Джавад стоял на самой вершине и отчётливо слышал слова Мовсеса. Он не выдержал подобной лжи, которая способна была клеймить девушку на всю жизнь, и сердито отозвался, привлекая внимание командира на свою сторону.
– Не слушайте вы их, не слушайте! Она чище белого золота , что растёт в наших краях. То, что он сказал, это всё чистое вранье. Не слушайте их, не слушайте!
Джавад схватили вооруженные солдаты и увели с собой.
– А кто это? – спросил командир, обращаясь к Мовсесу.
– Ара, а это не твое собачье дело. Мы с тобой договорились только о ней. Давай, забирай.
Командир расстался с Мовсесом, увёл девушку с собой, а когда они подошли к военному автомобилю, командир не выдержал и спросил про Джавада, коротко и ясно;
– А кто это был?
– Он врач. – ответила девушка, поняв вопрос командира, - Попал в плен к армянам. Он мой спаситель. А зовут его …Джавад, доктор Джавад. – девушка посмотрела в ту противоположную сторону, где не осталось и следа бедного доктора. Она подняла голову на ту вершину, где минуту назад Джавад своими словами и прекрасным сердцем спас девушку от позора и клеветы армянина - Пусть поможет тебе Аллах. Обещаю, я найду Медину, обязательно найду.- вымолвила она, садясь в автомобиль. Грузовик с Джавадом возвращался назад в сторону Аскерана, который разлучил соотечественников, и собирался вернуть на свою же землю, где его ждала жизнь пленника. Как только они заехали в тот двор, Мовсес схватил Джавада и с силой увёл в дом, где лежал и бредил Аванес.
– Мы выполнили свое обещание. А теперь настал твой черед спасти Аванеса. – Джавад посмотрел на врага. Он всем сердцем желал помочь Аванесу, но помочь не выжить, а переправиться на тот свет. Но он в один миг задумался о своих родных и еле - еле взяв себя в руки, подошёл к раненному врагу.
– Я не могу работать, когда контролируют меня, не бойтесь, я не собираюсь его убивать. Ведь я дал слово, а его цена известна настоящей мужчине. Вы лучше уйдите отсюда, а то я не буду его оперировать! – сказал Джавад, обращаясь к Мовсесу и Саркизу. Они вышли, слепо доверяя врагу. А может, слова доктора смогли вселить в них какую-то надежду. Джавад подошёл к Аванесу и постоял над его головой. Он открыл глаза и взглянул на Джавада с жалостью. - Ну, чего, боишься? Боишься умереть? Боишься, что не успеешь вернуться к той сучке и к тому выродку, которые ждут твоего возвращения? Боишься, что не успеешь похвастаться перед соотечественниками своей «доблестью» и «смелостью»? Боишься, что не успеешь рассказать о том, как превратил Ходжалы в руины, как обесчестил наших девушек и женщин, как лишил сыновей наших матерей? Боишься, что не успеешь рассказать о том, как растоптал мою, слышишь, мою землю, горланя; «Мой Карабах»?...А меня ты не боишься? Посмотри внимательно в мои глаза. Помни, сегодня, в эту минуту, на какие-то доли секунды, которые могут быть для тебя скоропостижными, твоя никчёмная жизнь зависит от моих усилий. Ты думаешь, что я убью тебя? Ты боишься, что я расплачусь с тобой за те невинные души, которые пали у меня на глазах, за проныру Гюлебетин, которую я оставил в пропасти Каладиби? Ты меня не боишься? Ну, конечно же, боишься! Я вижу в твоих глазах ужас и страх. Но я, в отличие от тебя, мужчина. Я привык держать своё слово и не разбрасываться пустыми обещаниями. Я не собираюсь убивать тебя, нет! Я выполню свою работу хотя бы потому, чтобы ты до конца своей жизни остался в долгу у сына того народа, над которым ты глумился. Ты до конца своих дней должен мне своё дыхание, свинья! – сказал Джавад, приступая к работе. Он не обработал рану Аванеса, а сразу налил весь флакон спирта на открытую рану армянина. - Потерпи, мерзавец, потерпи, сволочь, не видишь у тебя глубокая рана. – сказал Джавад, когда тот застонал от боли. Джавад сделал инъекцию новокаина в самых малых дозах, чтобы тот почувствовал, что такое пытка. Он долго, умышленно копался в ране, выворачивая хирургический инструмент то в одну, то в другую сторону. Рана сильно кровоточила. Но Джавад не очищал рану, а наоборот, работал в крови и пытался вынуть пулю, ещё больше причиняя страдание Аванесу. Аванес долго мучился и в конце-концов схватил доктора за воротник и закричал;
– Ара, туркес!. Я тебе обещаю, если я выздоровею, то ты еще у меня попляшешь! Ты же намеренно меня мучаешь!
– Я же предупреждал тебя заранее, будет больно. Если хочешь жить, то лучше не дергайся. Эта пуля должна была лишить тебя жизни, но что делать? Как видишь, прошла мимо. Жаль, очень жаль, – сказал Джавад, беря в руки иглу. Он воткнул иглу так глубоко и зашивал такими грубыми швами, чтобы рана долго не заживала. Лекарство теряло своё действие. Боли усилились.
– Ара, осел ты несчастный, разве не видишь, что наркоз не действует? Сделай же, в конце – концов, укол, чтобы я не чувствовал боли. – накричал Аванес.
– Это ты длинноухий осёл. Ты разве не понимаешь, что за один раз нельзя использовать столько инъекции. Потом выйдет какой-нибудь неприятный инцидент. – сказал Джавад, высмеивая врага. Каждый раз, когда он вонзал иглу в тело, вспоминал то Гюлебетин, то десятилетнего мальчика, который помер с голоду, то несчастную мать, у которой вывернули кишки, то ту девушку с косой, с которой обошлись по-зверски перед глазами пленных. Через некоторое время Аванес потерял сознание. Джавад завершил операцию и взял со стола стакан воды, выпил, а потом набрал её в рот и плюнул в лицо врага, чтобы тот очнулся. Аванес открыл глаза и вытер лицо рукавом. Когда он увидел того же врача, то сердито спросил;
– Ара, наконец – то. Ну что, закончилась твоя операция?
– Да, закончилась. – ответил Джавад. - Видишь то желтое лекарство, так вот, лопай их, когда почувствуешь боль. А вечером я опять к тебе зайду.
– А где Мовсес, Сурен? – спросил Аванес, оглядываясь по сторонам.
– Не беспокойся, да здесь они, здесь, рядом. Я сам велел им выйти. Не могу свободно работать, когда меня контролируют. – ответил Джавад.
– Ара, а ты, кажется, не здешний. Откуда ты родом? – спросил Аванес, немножко приподнимаясь.
– Разве для тебя есть разница? Здесь все пленные-азербайджанцы и я тоже один из них. – сердито ответил Джавад.
– Нет, меня не обманешь. Разговариваешь-то ты без говора. Значит, городской. Ара, а может, ты из Баку? – радостно воскликнул Аванес, но, увидев, как Джавад повернул голову, уверенно промолвил. - Молчишь. Значит угадал. Вот как выходит, мы же оба с тобой бакинцы. Значит, земляки. А знаешь, у меня в Баку на улице Торговой была квартира, а работал я ювелиром на улице Толстой.
– Да ты что, разве ты бакинец? Ты не бакинец, ты, скорее – всего, был латкой для моего города. Ведь ты же вырос в Баку, дыша его воздухом, объедая куски хлеба с моего стола. Ты жил в центре города, не зная нужды и всё благодаря щедрости моего народа. Ну что, не понравилась тебе такая жизнь? Захотел чего-то большего и потому, как только появилась возможность, напился крови турков, сволочь?! – сердито произнёс Джавад.
– Ну, хорошо, не петушись. Если закончил, то можешь убираться! Если вдруг понадобишься, то обязательно позову, земляк. – с насмешкой ответил Аванес
Аванес позвал Мовсеса, и обратился к нему на армянском языке.
– Ара, ашгит вирен илле. Дранк шатми ганрек. Межи бетка (Ара, проследите за ним. И не мучайте его. Он еще нам понадобиться).
Через два часа в хлеве появился Саркиз с Мовсесом. Саркиз держал на руке отвёртку. Они выбрали новую жертву, подойдя к одному из солдат национальной армии. Саркиз схватил голову солдата и начал колоть ему глаза отверткой. В хлеве не было мужчин, кроме Джавада и привязанных к стене двух солдат. Солдаты не могли оторваться от стены, а Джавад смог лишь подойти к Мовсесу на хромой ноге и ударить его сзади по голове, чтобы тот отстал от жертвы. Но Мовсес не только упал, но даже и не раскачался. Он повернулся в сторону Джавада, схватил его и сильно ударил кулаком по лицу. Потом последовали сильные удары сапогами, отчего доктор потерял сознание. Мовсес достал из кармана клещи и начал вытаскивать изо рта женщин золотые коронки. У одной женщины все зубы были в золотых коронках. Видимо, её покойный муж был состоятельным человеком. Мовсес свалил женщину на землю и нагнулся к ней, схватив с силой её челюсть. Женщина открыла рот, не вытерпев боли. Мовсес начал снимать клещами золотые зубы пленницы. Крик женщины раздавался на конце двора. Но Мовсес не смог справиться со всем добром и он от злости сломал нижнюю челюсть своей жертвы. Когда она потеряла сознание Мовсес, притащил её в другой хлев. Но эти хищники никак не могли угомонится. Саркиз подошел к другому солдату, растоптав того, которого только что лишили зрения.
– Ара, сколько армян ты убил в своей жизни? – спросил Саркиз, обращаясь к одному из солдат.
– Сколько надо, столько и убил. – ответил тот.
– Скажи по цифрам.
– Двадцать – тридцать, и если была бы возможность, то убил бы еще больше. – со злобой ответил солдат.
– Сейчас я порежу твоё мясо на тридцать кусков, и ты увидишь, что для нас значат эти тридцать боевиков.- произнёс Саркиз, засучив рукава. Джавад очнулся на крик солдата и когда открыл глаза, то в его сторону выбросили кусок мяса, отчего он сразу же пришёл в себя. Джавад моментально узнал в нём человеческую плоть и пополз в сторону разъяренного Саркиза. Саркиз не увидел Джавада, так как сильно увлёкся своим делом, каждый раз считая очередной кусок. Не успел он нанести другую рану, как Джавад тут же схватил Саркиза за ногу и начал кусать его. Доктора не могли оторвать от армянина. Саркиз громко кричал, таская за собой пленника. Его сильно избили, хотя Джавад вытерпел всё, сильнее сжимая зубы.
– Бедняга, избили нашего доктора, до смерти избили, – сказала одна из женщин. Когда всё-таки Джавад унесли в сторону, то во рту смельчака увидели целый кусок плоти армянина. Саркиз выбежал из хлева. За ним бросился Мовсес, закрывая дверь хлева. Женщины подошли к зарезанному солдату и Джаваду, пытаясь чем-то им помочь. Солдат, которого зарезали, через полчаса скончался. А солдат, у которого выкололи глаза, без чувств упал в сторону. Через некоторое время вернулись мясники человеческой плоти. Джавад унесли во двор вместе с третьим солдатом, которого не успели тронуть. Их привязали к дереву. К Джаваду подошёл Саркиз, хромая на левую ногу.
– Ара, сукин ты сын, ты что, хотел растерзать меня? Очень жаль, что Аванес лишил нас удовольствия кончить с тобой раз и навсегда. А то я бы с тобой расквитался.
– Ара, гидгел ума бедг? Химе диранч гылхын инеч хахберенг вор аски лусилни. (Ара, незачем их прикончить. Лучше разделаемся с ними по-своему). – сказал Мовсес, и что-то шепнул ему на ухо. Мовсес вернулся в хлев и вытащил оттуда двух молодых женщин, толкая их дулом оружия. Их раздели до гола и привязали к стволу деревьев в отдельности.
– Эй, сволочи, подлецы, трусы! Вы кому это демонстрируете свою силу, слабым женщинам?! – кричал Джавад, пытаясь вырваться из верёвки, - Если у вас хватает смелости, то отвяжите меня, и я вам покажу, как глумиться над слабыми! Ведь это не они, а я хотел растерзать тебя. Если хотите срывать свою злость, то срывайте её на мне! Отвяжи мои руки, мерзавец, отвяжи!
– Не трогайте их, подлецы, не трогайте! Оставьте их в покое! Ну, ничего, мы вам еще покажем! - кричал солдат. Они оба чувствовали, что у них больше нет сил смотреть на те унижения, которым подвергались девушки во вражеском пристанище. Женщины мёрзли от холода. Армяне их не тронули. Мовсес взял вёдро и пошёл за водой. Ни Джавад, ни солдат не могли понять их намерений. В течение каких-то пятнадцать минут произошло то, чего человеческий разум отказывается понять и простить. Мовсес вылил холодную воду с головы до ног на этих женщин, и они начали замерзать.
– О, Ал..лах.., как…холодно. – кричали они, кожа которых посинела от мороза.
– Ну, посмотрите, посмотрите на этих женщин. – сказал Мовсес, смеясь от радости. - Посмотрите внимательно, ведь они же были вашей честью. Ну что стоите, замерзла же ваша честь, теперь придется его размораживать. Вы же угрожали нам. Ну что же, мы ждем, не дождемся этого.
Недолго длилось мучение женщин. Через двадцать минут у них остановилось сердце. Они скончались, опуская голову на плечи. Армянские боевики развязали Джавада и его соотечественника, загоняя в хлев с применением силы. А вечером, когда Мовсес зашёл туда в пьяном состоянии, то он сразу же обратился к Джаваду.
– Ара, сукин ты сын, вставай! У Аванеса идет кровь. Иди и обработай его рану. – сказал он, швыряя доктора как какую - то вещь. Джавад стоял у порога и еле – еле волочил ноги. Аванес, увидев доктора, воскликнул;
– Ара, сын солнечного края, проходи и присядь рядом.
А когда Мовсес толкнул его, то Аванес в свете лампы заметил, что доктора сильно избили.
– Ара, драхит дес дыган инче гари. (Ара, разве я не говорил тебе, что не надо его трогать? Посмотри, он еле держится на ногах). – рассердился Аванес.
– Менг негавортенк, дес ес шуне Саркиси годеле кичела. Инкч мези стипила. (Сам виноват. Посмотри, как он искусал ногу Саркиза. Он сам вынудил нас делать это). – возразил Мовсес.
– Ара, ты что, ищешь для себя смерти? Не можешь вести себя спокойно? – обратился Аванес к доктору, качая головой. Джавад не хотел разговаривать с врагом «родины». Он торопливо заменил перевязку.
– Я закончил свое дело, теперь пришла твоя очередь бороться за жизнь. – сказал Джавад, хромая подходя к двери.
– Ара, постой, не уходи! – отозвался Аванес, - У меня к тебе одно предложение. Если дашь согласие, то тебе не придется раскаиваться.
– Что опять за предложение? – сердито спросил Джавад, поворачиваясь в его сторону.
– Ты..нужен нам, ара, еще как нужен. Останься с нами, будешь нашим врачом. Вместо этого я распоряжусь, чтобы никто даже пальцем тебя не трогал. У тебя даже будут приоритеты, ты не будешь жить с пленными. У тебя будет еда и вода. Ну что, согласен? – с надеждой спросил командир.
– Аванес! Я не предатель, и не изменник! Мне не стать рабом своего врага. Этому не бывать! - отказался Джавад от столь оскорбительного для него предложения. Он собирался отворить дверь, когда услышал сердитый голос Аванеса.
– Эй, куда это ты собрался? Я же не разрешил тебе уйти? Лучше присядь и прежде чем отказаться, хорошенько подумай. Тебя же никогда не назовут предателем, ты же не солдат, а врач. Профессия же врача не имеет границ, она всегда востребована. И в частности, в таких местах. И ты поможешь нам, а потом, если когда – нибудь будет такая возможность, то я променяю тебя на двух армян. Пойми, в данный момент, обстоятельства сложились так, что у тебя нет другого выхода. Если не согласишься, то тебя ждет плохая участь. Всех пленных завтра отправляют в Степанакерт, а там, только богу известно, что их там ждёт. Если попадёшь туда, то тебе до конца жизни не видать своих родных. – пригрозил Аванес Джаваду.
– Ты чем это мне угрожаешь, Аванес, чем? Я помог-то тебе не из чувства жалости, и уж тем более, не из-за склонности. Я спас тебя только с надеждой помочь той бедной девушке. Твоя жизнь продана тебе на взамен другой жизни и такое больше не повториться. И не стоит меня страшить смертью. Мне нечего бояться после того, как мне пришлось увидеть множество ужасных картин за столь короткий период…Значит, меня, Джавада увезут в Ханкенди, не так ли? Меня возьмут в плен на своей же родине? Ну и пусть. Если судьба будет ко мне не благосклонна, то я, в отличие от тебя, умру не в чужой, а в родном краю. Это вы, армяне, веками пытались забрать кусок земли у чужих, чтобы проститься с кочевой жизнью. Вы были кочевыми племенами, прибывшими на нашу территорию из Малой Азии. А Ереван, который вы с некоторых пор называете своей столицей, с 400 лет до нашей эры вплоть до ХIХ века являлась сперва натурально азербайджанским поселением, а затем наименовался Ираванским ханством , где все времена правили и жили лишь азербайджанцы (СНОСКА - Историк Каракашян, интересуясь историческим прошлым армян, писал: «Нет сведений, которых можно было бы считать историей или же летописью, касающейся далёкого прошлого армян» (1) (Каракашян. История восточного вопроса. Лондон, 1905). Армянский учённый Манук Абегян, развивая эту мысль, пришёл к таким выводам, которые, по сути, касались туманного прошлого армян: «Каково происхождение армянского народа, как и каким образом, с каких стран и с какими путями прибыли они на эти территории, с какими племенами поддерживали связи до и после формирования в качестве этноса, кто и как повлиял на язык и этнический состав этого народа? У нас не имеются точные и надёжные сведения, которые в силах подтверждать данные вопросы» (15) (Манук Абегян. История армянской литературы. Ереван. 1975, стр 11).
Автор ХIХ века Ленорман, ссылаясь на убедительные факты, в принципе согласившись с идентичным мнением Генриха Роулинсона, пишет: «Язык Урарту не имеет никакого родства с нынешним языком хайаса. Хайасиды из Фригии, постепенно завладев восточными горными территориями, вытеснили большую часть древних урартинцев, а отставшую часть «переварили», поменяв их имена, веру, язык и легенды идентичными армянскими явлениями». Эту мысль также подтверждает армянский автор Вермишевъ. (24) (Вермишевъ Х.А. Материалы для истории грузино-армянских отношений. СПБ, 1904. стр 69). Надо отметить, что среди армянских фамилий слишком мало чисто армянских слов. Эту мысль подтверждает армянский ученый – специалист по данной области Аветисян. Он пишет: «Лишь 26,3% армянских фамилий зародилась из армянских слов, а что касается остальных фамилий, то 194 из них фарсидского, 113 из них турецкого, 111 из них арабского, 60 из низ греческого, 54 из них еврейского происхождения. Остальные 44 фамилий принадлежат другим языкам» (46) (Аветисян Т.М. Армянские фамилии. (на армянском языке), Ереван, 1987, стр 112-114).
В VII веке до. н.э киммеры древне турецкого происхождения, прибыли на территорию Армении из северных степей Чёрного моря через Кур - Аракской низменности. Не случайно, как этого признают армянские источники, что на территории нынешней Армении найдены 29 памятников (11 из них места жительства), где обнаружены предметы принадлежащие скифам (сакам). Эта истина, что территория нынешней Армении полностью принадлежала царству Саков. Армянский автор С.Еремян пишет, что саки, захватив Куро-Араксский низменность, а также, вытесняя оттуда всех киммеров, перешли на Араратскую долину, а оттуда на территорию бассейна реки Уремии (57). По Капанцяну, во главе движения хайаса, распространенного в южном и юго-восточном направлении, стояли скифы (саки) (58). «В VII веке до. н.э во Фракии, на Балканах объявились киммерийцы, один из «народов моря», здесь они выступили в контакт с предками армян, которых увели с собой на восток – в Малую Азию» (Адонц Н. Армения – Новый энциклопедический словарь Брокгауза – Эфрона. СПб, 1912 том 3). Русский кавказовед ХIX века И. Шопен также считал, что «армяне – по сути, пришельцы. Это – колено фракийцев и ионийцев, перешедшие в северные долины Анатолийских гор» (Шопен И. Новые заметки на древнюю историю Кавказа и его обитателей. СПб, 1896, стр 26). М. Абегян указывал: «Предки армян до нашей эры обитали в Европе, вблизи предков греков и фракийцев, откуда она переправились в малую Азию. Во времена Геродота в V веке до.н.э. еще ясно сознавали, что армяне пришли с запада» (Абегян М. История древнеармянской литературы, Ереван, 1975, стр 12). О том, что прародина армян находиться за пределами Южного Кавказа и даже Малой Азии, пишет русский ученый И. М. Дьяконов. «Он является индоевропейским. Поскольку древнеармянский язык не родственен языкам автохтонов Армянского нагорья – хурритов, урартов, ясно, что он занесен сюда извне». (Дьяконов И.М. Предыстория армянского народа, Ереван, 1968, стр 202). Мидяне и персы, жившие по соседству, называли этот новообразованный этнос, сложившийся в результате слияния несколько племен и союзов, армянами по имени арменов, своих прежних соседов, смешавшихся с союзом Хайаса, а саму территорию – Арменией. Предыстория армянского народа, позволило прийти к важному заключению: армяне – фракийское племя, переселившееся в Малую Азию; (Геродот 1: 180, 194, III: 93: V: 49, 52: VII: 73). Русский кавказовед В.Л. Величко писал: «Армяне, народ неизвестного происхождения, с несомненно значительной примесью еврейской, сиро – халдейской и цыганской крови». Известный грузинский учённый Г.А.Меликишвили, развивая эту мысль и подтверждая факт о том, что нынешняя Армения являлась древне турецкой землёй пишет, что «находка предметов принадлежащих скифам на территории Еревана и Севана (на армянских источниках 20 годов ХХ века название этой реки указана турецким словом – Гекча – А.М) указывает на проживание на этих территориях киммеров и саков». (59). (Еремян С.Т. Нашествие киммерийцев и скифских племён и борьба Урарту и Ассирии против кочевников. – «Историко-филологический журнал», 1968, №2. стр 93-94) (Капанцян Г. Историко-лингвистические работы к начальной истории армян – Древняя Малая Азия. Ереван, 1956, стр 150). (Меликишвили Г.А. К истории древней Грузии, стр 225). Как известно, царство Сак охватывало территории Северного Азербайджана и нынешней Армении (Западного Азербайджана). Значит, на территории нынешней Армении когда-то существовало первое государство – царство Сак, древне турецкого происхождения. В Библии данное царство называется «Ашкеназом». С этим связано сведение армянского историка V века Корйона «Хаи из рода Ашкенази (скифа)». Эту мысль подтверждает Капанцян. (Капанцян Г.Хайаса., стр 151). По признанию армянского ученного Хованесяна, «с исключением отрезка времени в древности земли, простирающиеся от Киликии до Кавказа, никогда не принадлежали армянам» (4) (Richard G. Havannisian. The republic of Armenia. Los An-s. vol 2. p 332.). В книге «История армянского народа» отмечено, что «факт о том, что имена Тигран, Арташен, Артаваз являются армянами, ничем не доказано» (5). (История армянского народа.., стр 80). Армянский учённый В.Ишханян признал факт исторического отсутствия армянских государств на территории Западного Азербайджана. Он пишет, что «армяне проживали на разных частях территории Кавказа в течение последних веков» (6). (Ишханян Б. Народности Кавказа (Статистико-экономическое исследование), Петроград, 1916, стр 16). Армянский учённый Ишханян, перенаправив неверные армянские письменности в праведный путь писал, что «в древне историческом смысле истинная родина армян – «Великая Армения» находится в Малой Азии, то есть за пределами России (здесь имеется в виду царская Россия)» (12) (Ишханян Б. Народности.., стр 18). На территории Византии армян считали предателями, элементами совершившими беспорядки, рассеявшими интриги, а также, их считали носителями фактора нестабильности. Этого подтверждает армянский историк Х.Адонц. Он пишет: «У меня имеется ценная информация о том, что один из близких преемников Юстиана послал письмо Иранскому правителю, в котором выступал с обвинениями по отношению к армянскому нахарарству, а также, армянскому войску. Между нами император пишет, что «армяне слишком ненадёжные и безбожные. Они живут среди нас, занимаясь интригами. Давайте договоримся. Я собираю своих армян, (то есть, армян живущих на территории Византии) и высылаю их в Тракию, а вы, в свою очередь, собираете своих (то есть, армян живущих на территории Сасанидского государства) и высылаете их на Восток. Если они там погибнут, значит, погибнут и враги, а если будут убиты, то истребят опять-таки наших врагов и мы, наконец-то приобретем мир и покой» (7) (Адонц Н. Армения в эпоху Юстиана. М.1968, стр 206-207). Халиф Абдул Мелик, упраздняя албанскую церковь, подчинил албанцев христианской религии армянской церкви и армянскому католикосу. С этого времени и начался процесс системного уничтожения древнеалбанской культуры со стороны армянской церкви. Эта мысль подтверждается армянским автором Тер – Григоряном. Он пишет, что «Произведение Мусы Каганваци (албанского историка) не дошло до наших времён в изначальной форме. Армянские монахи, занимающиеся переводом данного произведения на армянский язык, допустили уйму искажений, именно по распоряжению армянского католикоса» (3). (Тер – Григорян. Борьба Арцаха с арабскими захватчиками в IХ веке. Б.., 1942, стр 42). Муса Хоренли писал, что в 704 году во время подчинения албанской церкви армянской с помощью арабского халифата, армянская церковь полностью уничтожила все албанские письменности (7). (Моисей Хоренаци. История Агвании. Кн. 1, гл.12). В эти времена между армянами были и случаи каннибализма (питание человеческой плотью). По сведениям армянских источников, «армяне занимались продажей плоти своих соотечественников. Цена 326-408 грамма человеческой плоти своих земляков они продавали за 100 декана. Армяне даже продавали человеческую плоть в консервированном виде». (10) (Армянские источники о монг…с.27).
С 1507 года по 1736 год, то есть, во времена правления Сефевидов, беклербекство Чухурсад состояла их племён азербайджанских турков и потому до 1828 года правителями Иревана (Еревана), являлись именно азербайджанцы. В 1673 году, во время пребывания французского путешественника Жан Шардена в Ереване, беком Чухурсада и правителем Еревана являлся Сафикули хан. Шарден описывает его в качестве справедливого полководца и учённого. Работники гражданского и административного управления Чухурсадской губернии и главного города Еревана были лица из племени тюркских кызылбашов. В действительности, большое число населения Еревана состояла из азербайджанцев. По словам Жан Шардена, в «1673 году Ереван состояла из 800 домов». Шарден без какого-либо колебания отметил факт проживания в этих домах мусульманских семей (9) (армянский историк Ерванд Шахазиз, подтверждая мысль Шардена, выразил солидарность по поводу данного предположения (10). Шарден Ж. Путешествие из Парижа в Исфахан с 65. Ерванд Шахазиз. Древний Ереван. С 74). Факт явления нагорной части Карабаха территорией Азербайджана справедливым образом также подтверждается армянским историком Тер Григоряном. Он, описывая Арцахскую область пишет, что нагорный Карабах с древних врёмён являлась частью обширной Арцахской области. Арцах же в свою очередь является частью Албании – одного из областей Азербайджана (16). Автор V века Мовсес Хоренатси и Муса Каланкати, живущие в VII – VIII веке, написав о границах Албании отмечали, что южные границы Албании протягиваются вдоль берегов Аракса (17) (Тер Григорян Т.И. Борьба Арцаха с арабскими захватчиками в ИХ веке. Б.., 1942, с 3. Мовсесе Хоренатси. История Армении. М.., 1983, кн. 2, с 25). Армянский историк А.Иоанисян писал, что в первой половине ХVIII века одна четверть городского населения Еревана, хоть и состояла из переселенных на эту территорию армян, всё таки остальную, весьма значительную часть составляли азербайджанцы (85.000 душ). (Иоаннисян А.А. Армяно-русские отношения в ХVIII веке. Т.2. ч 1. Ереван, 1964, стр Х VIII). Армяне, долгие годы, превращаясь постепенно в политический инструмент русского царизма, пытались всеми силами приобрести выгоды из сложившейся ситуации. В декабре 1779 года армянские священники положили основу посёлка Новый Нахичевань на Ростовской области. Они действовали с целью создания почвы для будущих претензий на азербайджанские земли и топонимы. Агнутински получил разрешение русского правительства для создания этого города. Через несколько лет в этом городе действовала школа, а также, издательство на армянском языке. (Арзуманян А. Арагац. Стр 309). 2 января 1780 года князь Аргунтски встретился с Суворовым и Лазаревым (один из самых богатых торговцев Петербурге). Беседа между ними длилась всего двух часов. Во время встречи, обсуждался план создания армянского государства на Кавказе за счёт азербайджанских земель. 3 января Аргунски вместе с богатым армянским торговцем О.Егизаряном встретились с князем Г.Потёмкином. Они представили вниманию шовиниста Потёмкина, выдуманные «армянские районы» отражённые на единой карте. На ответ многочисленной мольбе и просьбы о восстановлении «Великой Армении» и о создании в Ереване отдельного армянского государства, Потёмкин ответил в следующем порядке; «Это возможно, но для этого ваш патриарх обязан вместе с местными правителями поднять вопрос о «спасении» ваших, после чего мы сможем вам представить необходимую помощь и поддержку» (37) (Нерцесян М. Из истории…стр 49). Хачатур Абовян пишет о том, что завоевание Иреванской крепости для армян намного ценна, в сравнении с разрушением ада для грешников. В такой ситуации, русские войска завоевали Ереванскую крепость 1 октября 1827 года, благодаря близкой поддержке армянских формирований. В городе произошёл геноцид против мусульманского населения. Парсамян писал, что в завоевании Ереванской крепости большую роль сыграла диверсия против Иреванского хана (64). Так как, ещё 17 августа 1827 года во время нападения на Иреван, отряд генерала Красовского попала в засаду. Армянский ученый Григорян З. писал о том, что войско Каджара, пользуясь подобной ситуацией, попыталась нанести удар русским сзади. Но один армянин по имени Акоп Арутунян, служивший в составе Иранского войска, предав каджаров, чьим хлебом он здравствовал, повернул дуло пушки в сторону Иранского войска и выстрелил, уничтожив большое количество солдат (65). (Парсамян В.А. стр 44. Григорян З. Участие армян в русско-персидских войнах начала ХIХ века. – «Вопросы истории», 1951, №4, стр 19). 21 марта 1828 года указом 1 Николая Иреванская губерния разделилась на два части – на Ереванские и Нахичеванские уезды. Напомним, что ещё чуть раньше, когда Карабахское ханство присоединилась к России, П. Цицианов приступил к процессу переселения армян из других регионов Кавказа на территорию Карабаха лишь с целью укрепления позиции царизма в Карабахе (77). Русский автор Глинка утверждал, что «начиная с 1805 года наступило время поэтапного переселения армянских семей из Ирана в Северный Азербайджан» (78). Другой русский автор Зелински отмечал, что «до 1823 года общее число армян за счёт переселяемого населения достигло до 4.366 семей» (79). (Описание Карабахской провинции. – А.Е.Ханыков. Экономический быт государственных крестьян Джаванширского уезда Елизаветпольской губернии. МИЕБГКЗК, Тифлис, 1887, т.6, с. 338. См. Глинка С. Описание переселения армян в пределы России. М., 1831. Зелинский С.П. Экономический быт государственных крестьян Зенгезурского уезда Елизаветпольской губернии. МИЕБГКЗК, Тифлис, 1887, т.6, с. 338). Армяне старались преувеличить репутацию и функции католикоса. Наконец, после многочисленных обращений армян на основе указа царя, принятого 11 марта 1836 года, были установлены права и обязанности армянского католикоса. По указу, католикос имел право заняться лишь религиозными делами. Католикос имел право переписываться с церквями иностранных стран лишь с помощью посредничества Министерства Иностранных Дел России. Но, несмотря на это, армянская церковь всё время продолжала вражескую политику шовинизма против тюркского и мусульманского населения. В особенности, в 1836 году указом святого синода России произошла ликвидация албанской церкви, после чего, ускорился процесс уничтожения албанской культуры, благодаря присоединению албанских церквей армянской григорянской церкви. Армянский историк М.Орманян пишет: «В начале ХIХ века произошло уничтожение престола Хазарской Албании, благодаря присоединению хазаров – албанцев, а также, агванской нации с армянами» (113). (Орманян М.., Армянская церковь: история, управление, внутренняя структура, нынешняя состояние. М.., 1913).
28 мая 1918 года, Армянский национальный совет партия «Дашнакцютун», опираясь на немецких захватчиков, приняла решение о создании «независимой» Республики Армении. Армянский историк Лалаян пишет: «Национальный Совет поручил Ов. Качазнуни организацию правительства, так как считал себя единым правительством в армянских губерниях. Ов. Качазнуни, поехав в Армению, учредил правительство дашнаков в состав, которого входили головорезы Арам паша (министр внутренних дел), палач Ал. Хатицян (министр иностранных дел), авантюрист Ахмердов (военный министр) и другие лица» (6) (Richard G. Havanessian vol 2, p. 109-110). Армянские дашнаки умышленно осуществляли политику истребления азербайджанских турков. Армянский автор Хованесян, подтверждая указанные факты, пишет: «Только с начала 1918 года до 1 августа существовала информация о разрушении 300 мусульманских сёл…был выявлен факт об истреблении мужчин из шести сёл, чьих жён дарили армянским солдатам. Азербайджан больше не сможет терпеть подобную дикость, в результате которой потеряла одну часть земель и колоссального количества людских жизней» (17). Затем Хованесян, рассказывая о приговоре, вынесенной к азербайджанским беженцам, которые были посланы на верную смерть в невыносимых ситуациях, и когда им приходилось погибать от холода и стужи, пишет: «В столице Армении около 13 000 тысяче азербайджанских беженцев держали под надзором армянских христиан. В сёлах, расположённых на окрестностях столицы, данное число достигало до 50 000. На территории расположенной, на юге столицы армянских христиан, собрались азербайджанские беженцы, чья численность колебалась между 70 000 и 80 000 тысячью. У них не было средств для выживания. Армянское правительство отказывалась в помощи и поддержке, в котором эти люди так нуждались» (18). Хованесян отмечал, что «Армянская проблема всегда являлась тяжелейшей по той простой причине, что везде, где проживали армяне, их общая численность составляло всего 30 или же 35 процентов основного населения страны, что превращало их в национальное меньшинство». (Richard G. Havanessian p. 180. Ihid. p 181-183. Ihid. p 265). Из письма Анастаса Микояна, посланного им ЦК КП Ленину 22 мая 1919 года, докладывается о том, что «Шпионы армянского правительства - дашнаки старались всеми силами присоединить Карабах к Армении. Это, прежде всего лишение Карабахского населения от источника жизни в Баку, а также, привязываться к Еревану, к стране, с чем их ничего не связывало. Но на пятом съезде, армянские крестьяне решили признать свою волю и присоединяться к Азербайджану» (МПА при ЦК Сов. ИКП, гл 461, с.1, доклад № 45252, с.1). Галоян пишет, что «После контракта заключенного в Батуми (4 июня 1918 года) длина территорий, где жили армяне, равнялась 8 тысяча квадратной мили» (3). Значит, из этого получается, что если вычислить из нынешней территории Армении, то есть, из 29 тысяча квадратных километров 8 тысяча квадратных километров, то разница равняемая 21 тысяча квадратных километров оказывается территорией Азербайджана. Таким образом, к началу ХХ века в официальных документах зафиксировалась термин «армянской агрессии». (Галоян Г. Рабочее движение и национальный вопрос в Закавказье. Ереван, 1969, с 261). Армянский учённый, доктор юридических наук Агаси Есаян пишет: «Для уяснения вопроса скажем, что в международной политике до 1917 года под термином «Армения» предусматривалась лишь «Турецкая Армения»». (Агаси Есаян. Армянский вопрос и международная дипломатия (на армянском языке), Ереван, 1965, стр 24).
Правительство дашнаков выступала территориальными претензиями против соседних государств и народов. По словам Левона Сарксяна, в отличие от Александропольского уезда, армянский крестьянин Турции не имел право жаловаться на безземелье. Потому что здесь каждый армянин по мере возможности являлся хозяином определённого гектара. (7) Левон Сарксян. Визит в Турецкую Армению. (на армянском языке), Ереван, 1980, стр 71.
В 1861 году М. Налбандян, разоблачив деяния армянских клерикальных реакционеров, а также, американских миссионеров в Турции, написал: «Духовное лицо - Пастер, армянский католик Гашунян, организовав восстания, выступал обещаниями, касающихся предоставления французского покровительства армянам, живущих в провинциях страны. Наряду с этим, американские миссионеры, поддерживая армянских клерикальных реакционеров, занимались серьёзной деятельностью» (9) Налбандян М. сочинения т. 2, М, 1947, стр.357.
Спустя год после оливкового восстания, то есть, в 1863 году армянский историк Степан Папазян пишет, что русские армяне не имели даже одной четверти той свободы, с которым владели турецкие армяне. Наша нация, не прислушиваясь к лживым обещаниям русских, удостоена привилегиям представленных со стороны доброжелательного, свободомыслящего османского государства. Мы счастливы, что большая половина нашей нации являются подданными Османцев. В результате, наша нация будет в безопасности и проживёт долгую жизнь. (11) Папазян С. Учебник национальной истории. Константинополь, 1863.
Армянский историк Микалян весьма справедливо пришёл к такому выводу: «Политика Европейских стран новый эры подобно политике захвата крестоносцев средневековья, а также, дипломатия могущественных государства во времена империализма подобно дипломатии папы во времена крестовых походов, принесло армянскому народу лишь несчастья и страдания» (16) Микаелян Г.Г. История Киликийского гос…, стр. 138.
Мысли автора, опубликованного в виде статьи на страницах газеты «Голос», вышедшей в Петербурге, повествуют об опасных и коварных планах армян. В статье говорится: «Холодные и огнестрельные оружия армян, проживающих в Арзуруме достаточны. Потому что они в настоящее время питают к туркам вражеские чувства. Мне сказали, что армяне занимаются организацией вооруженных обществ. Эти общества внимательно следят за исходом событий. Они готовы помочь в нужную минуту» (23). Армянский журнал «Мшак», переводя данную статью на армянский язык, опубликовало его на своих же страницах. Мшак, 1880, № 155.
Организатор Сасунского восстания 1894 года, а также, Баб Алинского восстания 1895 года, священник Измирилян выступил с заявлением перед европейским журналистом Георги Джоулсом. Это было во время пикетов против османцев. «Мы относимся к числу безнадёжных наций. Мы, борясь, обращаемся к любым средствам. Даже если в том момент от этого страдают невинные люди, то это для нас не столь значительно» (37) Микаэль Варандиан. История дашнакцутюна. Париж, 1932, на армянском языке, с 1, стр.156.
Вина армян в кровавых событиях, совершённых в Турции к концам ХIХ века, косвенно подтверждается и со стороны армянских историков. Чалхушянъ пишет; «В тот момент, когда из Турции начали поступать ложные сведения об «армянском геноциде» Величко сказал: «так надо армянам!...»» (49). Чалхушьянъ Гр. Армянский вопросъ и армянские погромы въ Росии. Ростовъ на Дону, 1905, стр. 25.
А.С.Арнольд, работая секретарём союза миссионеров в конце ХIХ века, писал о том, что «Армяне продажные и в том числе, безответственные убийцы, давно потерявшие путь истины» (51) Armenia and the Armenians. The Presbyterian 23.2.1894. В 1919 году армяне потребовали у Турции территорию. В 1909 году в Адане произошло восстание, чьим зачинщиком являлся армянский священник, епископ Аданы - Мушек. Данное событие получило следующее толкование в статье написанной американским миссионером Крильмой, которая опубликовалась на страницах газеты «Нью-Йорк Таймс», а после была представлена к вниманию читателей на армянском языке газетой «Гошнак» вышедшей 23 октября 1909 года: «Армяне, действующие под воздействием чувства гнева в Адане и в Мерсине поют былые песни. И, правда, то, что во время спектакля пьесы Жулуса Жайсара, один из высокомерных армян, вставая с места, закричал: «Кайзер может отказаться от представленного ему трона, но будущий король Армении в жизни не откажется от трона, которую ему преподнесут самоотверженные соотечественники». И правда, то, что паникёр, неопытный молодой священник Мушек, скитаясь по провинциям Аданы, рекомендовал своей нации не злоупотреблять пищей и одеянием, а продать всё необходимое для приобретения оружия. И правда то, что Мушек снимая фото с короной короля, послал берегам Аданы оружия с целью обеспечить личные амбиции. И правда то, что около две сотни армянских воинов клялись убить мусульман, якобы с целью защитить армянские кварталы…» (52) Армянский автор Агоп Бабикян отметил факт совершения армянами событий Аданы 1909 года (53). Армянский призрак епископа Мушека, 1916, на армянском языке, стр. 77-79. hagop Babiquan. La situation des Armenians en Tyrquie. Exposie par des documents/ 1908-1912 Rapport Constantinople 1913 p. 8-26. Вражеские силы, приобретая важные сведения разведки о ситуации на фронте и в тылу Османской стороны, с непосредственной помощью армян, смогли оказывать нужную поддержку. В дальнейшем первый главный министр независимой Республики Армении и лютый враг турков Х. Катцазноуни, выступая в конгрессе дашнаков, проведенной в Буркаште признал, что «Ещё в начале осени 1914 года, когда Турция пока ещё не вступила в войну в Кавказе началась формирование революционных армянских банд… В противовес решению принятому во всеобщем конгрессе проведённой в Арзуруме несколько недель назад федерация армянских дашнаксих формирований с большим желанием начали участвовать в процессе формирования этих банд и в движении направленной против Турции…мы, теряя истинную силу суждений полностью, жили иллюзиями…» (67). (Надо отметить, что первая публикация книги вышеуказанного автора «Армянская революционная федерация сделала все, что в её силах» на армянском языке хоть и была опубликована в Вене в 1923 году, но её судьба оказалось сходный с другими подобными книгами, которых в своё время армяне убрали из мировой библиотеки. Но в последнее время на рынке продаются экземпляры данной книги на английском языке). Hovhanes Katchaznoini/ The Armenian Revolutionnary Federation has pothing to do anymore/ Armenian information service/ New York\ 1955 p 1-2/
Другой армянский автор К.С.Папазян, в книге под названием «Фальшивый патриотизм", написал следующее: «Во время начала первой мировой войны, в Европе турки сделали попытки для оказания поддержки Германии. В августе 1914 года приводился общий конгресс переговоров, осуществляемых в Арзуруме, где турки выступили с предложением, касающимся осуществления договора 1907 года, а также, разжигания восстания против России среди Кавказских армян. Дашнаки отклонили подобное предложение, выразив мысль о поддержке Турции в качестве его преданных граждан в случае объявления войны между Турцией и Россией. В этой присяге русские армяне освобождались от всякой ответственности. Но как только Турция приступила на войну, руководители Турецкого отдела дашнаков, забывая свои присяги о преданности, занялись организацией деятельностью, защищающей интересов Российского правительства. При этом они забывали, какую именно опасность представляет война для Турецких армян. В этот момент они забыли даже о решениях принятых на Арзурумском конгрессе. Шла работа по набору добровольцев для сражений с турками на Кавказском фронте» (68) (Папазиан К.С. Патриотизм Первертед. Бостон. 1934, п. 38). Армянский автор Маргосян подтвердил данные предположения. В конце ХIХ века он пришёл к заключению именно в своем исследовании, посвящённой состоянию османских армян. «В той армянской провинции жили около 80 тысяча армян» (95). Отсюда получаются весьма интересные выводы. Так как, до времён «геноцида» учинённой над армянами, то есть до 1915 года, численность армян в данной области составляло всего 100 тысяча человек. В таком случае, предположения о геноциде приблизительно 1,5 миллион армян кажется утопией. (Маргосян С.С. Западная Армения в конце ХIХ в.., стр. 322). И еще «о геноциде 1915 года». События начались в августе 1914 года, когда Турция подписала союз с Германией и 1 ноября 1914 года стала воевать против России на черном море и в Закавказье. В начале 1915 года, русская армия в полной секретности предприняла маневр и обойдя Арарат, стала спускаться к югу Турции вдоль Иранской границы. И сразу же вспыхнул мятеж среди армян, а через месяц ситуация стало отчаянной. Губернатор области Ван телеграфировал в столицу Турции: «В регионе собралось свыше четырех тысяче мятежников, они отрезают дороги, нападают на деревни и подчиняют их посредством разгрома». «Кавказская армия России наступает в направлении Ванна , - пишет американский историк Стенфорд Дж. Шоу . – Эта армия включает в себя большое количество армян….Выступив из Еревана 28 апреля, она достигли Ванна 14 мая, организовали и осуществили массовое избиение и резню местного мусульманского населения на протяжении двух последующих дней…В Ване установили армянское государство под защитой русских, оно может удержаться после исчезновения мусульманского населения, убитых или обращенных в бегство». Армянский историк Валий пишет; «в мае 1915 года армянские революционеры овладели городом Ван и установили там армянский штаб под командованием Арама и Варелу, двух лидеров революционной партии «дашнак»…а 18 мая 1915 года российский царь официально выразил благодарность «армянскому населению Ванна за их преданность», а Арам Манукян был назначен русским губернатором на оккупированной турецкой территории». Стенфорд Дж. Шоу продолжает описание событий; «Тысячи армянских жителей Муша, а также, других восточных районов Турции, начали съезжаться в новое «армянское государство» среди них были даже колонны сбежавших заключенных. В середине июля в районе города Ван было сосредоточено 250 тысяч вооруженных армян. Однако в конце июля правительственные части оттеснили русскую армию. Отступавших русских сопровождали тысячи армян: они опасались кары за убийства».
13 ноября 1918 года, по окончанию первой мировой войны, английский флот встал на якорь в Босфоре на основании Мудросского мирного договора, и взял таким образом турецкую столицу под свое наблюдение. 25 января 1915 года британские военный власти посредством турецкой полиции арестовали определенное количество людей, якобы проявивших себя «в армянском деле». 67 заключенных были переданы британским военно – морским силам, которых сразу же сослали на Мальту: всего по делу плохого обращения с армянами были арестованы и высланы на Мальту 144 человек. В 8 февраля 1921 года британская прокуратура сделала заявление, по которому процесс над обвиняемыми не мог быть продолжен за неимением доказательств. 1 июля 1921 года МИД Англии обратился к правительству США с просьбой о помощи в этом деле, на что получил официальный ответ: «Мы не смогли обнаружить ничего, что могло быть использовано против турок, сосланных на Мальту». И наконец, 29 июля 1921 года прокурор британского суда объявил о прекращении уголовного дела на следующем основании; «До настоящего времени не было выдвинута ни одного письменного свидетельства, доказывающего правильность обвинений против заключенных и маловероятно, что подобные свидетельства могут быть обнаружены». Именно потому, намного позже, когда свидетели и очевидцы скончались от старости, армяне стали максимально нагнетать тему «геноцида 1915 года», ведь истинных доказательств не было, а способных опровергнуть ложь, живых свидетелей практически не осталось. (Армения и на сегодняшний день выступил против выяснение обстоятельств историками, так как исторических доказательств этого мнимого «геноцида» не имеется, да и о чем может идти речь, когда именно в те годы, да и в прошлом (то есть, 1905-1907 годах) сами армяне поступили как вандалы против азербайджанского народа и они пройдя по всей территории Азербайджана, во всех его регионах истребили мирных жителей. Факты их зверских действий, всплывший наружу после оползаний в Губе, тому доказательство. Только в Баку были уничтожены 25.000 человек.).
Другой армянский автор К.С.Папазян, в книге под названием «Фальшивый патриотизм", написал следующее: «Во время начала первой мировой войны в Европе турки сделали попытки для оказания поддержки Германии. В августе 1914 года приводился общий конгресс переговоров, осуществляемых в Арзуруме, где Жон турки выступили с предложением, касающимся осуществления договора 1907 года, а также, разжигания восстания против России среди Кавказских армян. Дашнаки отклонили подобное предложение, выразив мысль о поддержке Турции в качестве его преданных граждан в случае объявления войны между Турцией и Россией. В этой присяге русские армяне освобождались от всякой ответственности. Но как только Турция приступила на войну руководители Турецкого отдела дашнаков, забывая свои присяги о преданности, занялись организацией деятельностью, защищающей интересов Российского правительства. При этом они забывали, какую именно опасность представляет война для Турецких армян. В этот момент они забыли даже о решениях принятых на Арзурумском конгрессе. Шла работа по набору добровольцев для сражений с турками на Кавказском фронте» (68) Папазиан К.С. Патриотизм Perverted. Boston. 1934, p. 38.
“Армяне! Вы, наконец-то добьётесь справедливости и свободы, присоединяясь с кровными братьями под флагом царизма». В связи с подобным заявлением царя, одна часть армян примкнули к российскому войску, сражающимся против турков. А остальная часть армян, продав все свои имущества, приступили в состав добровольных отрядов, где начали участвовать в геноциде, осуществляемом против турецкого населения. Они, прекрасно зная местность, не только руководили над русскими, но и совершали диверсионные акты. (71) Die Ziele und Faten armenisser revolutionare. Ze Armenian aspirations and revolutionary movements. Aspirations et mouvements revolutionnaires Armenians. Album mu 2. p 36. Гр. Тхалкоуцян. Красная книга. Париж. 1919, на армянском языке, стр 25.
Летом 1880 года, газета «Мшак», беседуя о деяниях армян, направленных против курдского населения, пишет: «Вчерашние и сегодняшние дни слишком волнующие для Константинополя. 28 июля разлетелась молва о том, что армянские вооруженные отряды ради реализации национальной мести сожгли 7 курдских сёл Васпуракана…» (2) Мшак. 1880, № 161.
Армянские авторы самолично подтверждают особую роль партии Дашнакцютун в уничтожении курдского населения. Подобный факт был вынужденно подтвержден и со стороны Херанд Пасдермачяна-армянского писателя, чьи записи дышали ненавистью и клеветой, которых он питал против мусульман и турков. Он пишет: «В 1897 году партия дашнаков выслала войско из Ирана в Ханасу руководителем, которого являлся Хачо. Задача войска состояла из уничтожения курдов, проживающих на указанной территории. Партия дашнаков направила из Ирана в Ханасу 300 армянских боевых солдат. Они притупили к массовому истреблению и сожжению шатров мирных жителей принадлежавших курдской племени» (13) Херанд Пасдермачян. История Армении. Тегеран, 1369, на фарсидском языке, с.446.
Армянский писатель Амаяк Сирас отмечает в своей книге следующее: «В 1896 году армяне в национальных одеяниях курдов, атаковали тюркское население» (15). Амаяк, затронув эту тему в другой странице книги, пишет: «В доме сына мастера Мартироса Вахана, хранились множества национальных одеяний, принадлежавшим курдам» (16). Армяне, в этих одеяниях стреляя по туркам, бросались в бегство, чтобы турки поверили в басню о том, что подвергаются нападению курдов. Такая попытка могла зажечь почву для турка – курдских столкновений. Амаяк Сирас. Родимый край. М.., 1979, с.150. Там же. С.158.
По утопию Вардана, героя романа «Хент», другого армянского писателя Раффи, в мире больше не существуют курдов. Они давно успели породниться с армянами (19). Антонян Г.Г. Реакционное движение Шамиля…с.29.
С начала ХIХ века, после переселения армян из Османских и Каджарских государств на Кавказские регионы, а также, на территории нынешней Грузии, формировалась основа для конфликтов и столкновений армян с грузинами на почве присвоения земельной собственности, которая, по сути, продолжается и по сей день. Армянские богачи целенаправленно покупали земельную собственность у Грузин. Данное мнение подтверждается армянским историком Ишханяном. Он пишет: «Грузинские феодалы продают свои земельные собственности армянским капиталистам. Другими словами, грузины выставляют на продажу родные земли, потенциальными покупателями, которых являются чуждые армяне» (7). Затем Ишханян применяя выражение «В таких насёлённых пунктах как Зенгазурский уезд, куда переселились армяне (Западный Азербайджан, то есть нынешняя территория Армении)» (8) подтверждает факт прибытия армян на территории Кавказа со стороны. (Ишханянъ Б. Экономические и общественные основы армяно-грузинского антагонизма. Тифлис, 1914, с.38. Там же. с.42).
Армянский историк Ишханян, написав о беспокойстве грузинских федератов, говорил устами грузин о том, что «Армянские капиталисты не удовлетворяться приобретением грузинских земель в качестве частной собственности. Со временем, они постараются поселить своих соотечественников живущих за рубежом на новоприобретённых территориях. Подобный шаг станет основой для создания армянских колоний на грузинских территориях» (12) (Ишханянъ Б. Экономические и общественные основы.., с.72). Эта мысль косвенно подтверждается Ишханьяном. Он писал, что в 1897 году армянское население Тифлиской губернии, составляло лишь 19% местного населения. А в 1910 году, то есть, через 15 лет общая численность армянского населения возросло до 7 процентов, достигая величины равняемой 26, 17 процентам. Соответственно уменьшилось и численность Грузин. Общая численность грузин составляло 3,25 процентов, тогда как более ранние времена данные показатели колебались между 44,50 и 41,24 процентами (27). (Ишханянъ Б. Экономические и общественные основы.., с.75). «Армяне обоснуют свои выдумке на том предположении, что на протяжении всей истории на территории Грузии не было и не могло быть ни единого местного жителя, защищающего католическую - римскую веру. Поэтому армяне требовали публикации газет на армянском языке, после чего ожидался совместное богомолье грузинских католиков на языке армян» (28) (Канадпевъ И.К. с.79). 14 декабря 1918 года Армения неожиданно атаковала соседнее государство – Грузию. Главный министр Грузии Жордания, обращаясь грузинскому народу, оценил агрессию армян следующем образом: «…Настоящее объяснение подобного действия кроется в характере правительства Качазнуни; волк оттого грызёт буйвола, что у него присутствует волчья природа. Это правительство не сумела жить в мировых условиях и потому приступил к сражениям с тем или иным соседом. Потому что он подобно волку намерен проглотить большой кусок. Армяне не понимают хотя бы того, что они просто непросто обязаны продемонстрировать терпимость перед грузинами, чтобы добиться для себя оправдания во вражеском отношении с мусульманами. Но вместо этого, они сжигают все мосты, построенные для взаимоотношений с соседними государствами». (Кстати, и на сегодняшний день армяне, выступая против территориальной целостности Грузии, претендуют на Джавахети). Эти строки также записаны армянским автором Ричардом Хованисяном (38). (Ричард. Хованнисян стр. 109-110).
Слова главного министра Франции Клемансо об этой общине не являются случайными. Он сказал: «Армяне страшный народ с точки – зрения родства; они, как правило, требуют много денег, взамен чего не возвращают ни единой монеты» (5).
В дальнейшем партийный и государственный деятель Армении Мясникян выступил статьей на страницах газеты «Хорхурдиан Хайастан» вышедшей 29 ноября 1921 года: «Сущность национальной политики дашнаков кроилась в следующем. Очистить Армению от представителей других нации и, прежде всего от ненавистных татар и бесчеловечных турков: «Ненавидьте турков, истребляйте мусульман, сожгите села, ограбьте имущество и лишь этими путями прививайте себе дух хмбаретов…» (64)
Дашнаки осуществляли политику геноцида не только против мусульман, ни и против русских. Мясникян, повествуя в своём выступлении полного шовинизма о ненавистной политике против других нации, противоречащим интересам своего народа, пишет: «Они разрушили русские и мусульманские села Армении огнём и саблей. Один из армянских патриотов выступил с предложением об определении государственного герба дашнаков следующем изображением: кролик готовый бежать с маузером на спине…Кто же стоял во главе войска дашнаков? Бандиты хмбареты, такие как Арам и Рубенчик, Мартирос и Пилоса. Эта армия обладала героизмом в истреблении и ограблении безоружных, мирных азербайджанцев» (65) (Мясникян А.Ф. Избранные произведения. Ереван, 1965, с 364).
Русские чиновники, создающие армянские провинции на территории Азербайджана, руководствовались указом Сената Царской России от 21 марта 1928 года. В нём говориться: «Силою трактата с Персией, заключённого 10 февраля 1828 г.., присоединение к России Ханство Нахичеванское, повелеваем во всех делах именовать отныне областью Армянской». (Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации, фонд 880, опись 5, дело 389, лист 18 об). Армянский учённый С.Заварян утверждал, что во время повергания азербайджанцев истреблению в 1905 году в Шуше были сожжены 12, в Джаванширском районе 15, в Джебраиле 5, в Зенгазуре 43 и всего 75 турецких - мусульманских сёл. (С.Заварян. Экономические условия Карабаха и голод 1905-1907 гг. Перевод с армянского, Санкт Петербург (Спб), 1907, стр 61). «Представители «Дашнакцютунской» партии, собирая в свои ряды, многочисленные отряды добровольцев, беспощадно и зверски разрубали женщин, детей, стариков, а также, инвалидов на турецкой территории, где шла война». (А.Лалаян. О бойнях 1918-20 – х годов. Журнал «Революционный Восток», №2-3, 1936, Москва). «После затишья снова увидел Шушу. В городе не осталось ничего, кроме груда камней на турецком квартале. Все дома были сожжены, а хозяева убиты. Аналогическая ситуация господствовала и в турецких кварталах Ханкенди… В Баку армяне с помощью англичан захватили большой нефтяной город, где истребили 25.000 душ из турецкого населения». (Из воспоминаний Оханеса Апресяна. Леонард Рамсден Хартвилл. «Люди таковы. События Азербайджанских событий 1918-20 годов в воспоминании одного армянина». США, Индианаполис, Издательство «Боббс Мерил компани», 1928 год). «Одна из причин создания противоречий между турками и армянами заключается в свирепой жестокости армянских шовинистов против гуманизма, заботливости и патриотизма азербайджанского народа». (Американский армянский писатель Л.З. Сурмалиян. Из книги «Я обращаюсь к вам дамы и господа»). Армянский писатель В.Папазьян, предоставляя сведения о развитии армян в начале ХХ века пишет: «Армянский народ являлась совершенно невежественным, неграмотным, диким и даже несознательным. Люди в основном занимались грабежом и нашествиями…они подобно северным дикарям жили благодаря охоте». (Степан Шаумян. Избранные произведения. Том 1, стр 390). В истории армян данная черта неоднократно отмечалась не только со стороны представителей других наций, но и армянами. Там были и заметки христианских источников. Европейский учённый Корте, исследуя армянскую этнос, пришел к такому заключению: «Если вы встретились в Турции с натуральным обманщиком, то вы обязаны знать что он является армянином. Один христианский путешественник из Эскишехира, прекрасно знающий особенности страны рассказал мне о своих жизненных опытах: «Когда имею дело с тюрком, то нет надобности для заключения контракта, ибо одно его слово для меня достаточна. Но в случае реализации совместной работы с греком или же с другим христианином, подписание договора является обязательным. А по поводу армян я скажу вам, что никакой письменный договор не может послужить гарантией против лживости и хитрости армянина» (14) Korte. Les Armenians en Anatolie. P 52/.
Сегодняшние успехи армян в литературе приобретены благодаря соседству армян с тюркскими народами, и в особенности с азербайджанскими тюрками. В этом деле даже поэзия не составляет исключения. Армянский автор Гукасян подтверждает мысль академика М.Агабекяна о возникновении рифмовки в армянской поэзии раннего средневековья под воздействием азербайджанских и тюркских языков. Эти предположения можно соотнести и к области искусства. Так как, определённое развитие армян с культурной точки-зрения под воздействием других народов, описывается академиком Марром армянского происхождения, следующем образом: «Армянское искусство Анина достигла самого высокого развития не во времена армянского царизма, а после развала армянского государства» (19). Марр Н.Й. О результатах творчества Руставели и его поеме. Тбилиси, 1964, с 102.
Отсутствие на армянском языке легенды о любви с национальном колоритом, постоянно тревожила передовых мыслителей. Столкновение армян с высокими достижениями тюркской культуры после поселения армян на территории Азербайджана, не случайны. Армяне, воспользуюсь случаем, сумели присвоить образцы не только образцов устной народной литературы, но, и приступили к освоению, к процессу выдачи их за «образцов армянского творчества». Армянский автор Г.Аганян, признавая данные факты, пишет: «Наши ашуги не владеют музыкальным эпосом. Эти эпосы составлены на тюркском языке». Г.Антонян. Армянская - азербайджанская дружба в литературе. Ереван, (на армянском языке), 1962, с 31).
В протяжении долгих лет, вам с помощью царской Руси, удалось обворовать у нас сперва, Иреван, когда как даже тогда не могло быть и речи о том, чтобы этих краев стоило передать в подчинение армян, так как даже после переселения сюда 21 000 армян, число азербайджанцев здесь превышало 85.000 душ. А затем, благодаря красным большевикам, вы присвоили себя Гойчу, Зенгазура, верхний Даральяз, Басаркечар и даже пытались захватить Нахичеван, которая оказался в блокаде, и при этом не воздержались от истребления всего мирного населения этой территории. Я еще не говорю о том вандализме, которого вы совершили против безоружных людей, по всей территории Азербайджана в 31 марта, 1918 года. Всё это было частью вашей поганой политики - мечты о создании никогда и не существующий «Великой Армении». А такие стремление всегда было под руку покровительствующим вам государствам, поскольку они все время остерегались именно того дня, как бы им не пришлось потерять в регионе свою значимость. Вы-то, всего-навсего, вассалы и когда-нибудь неугомонная собака, чьими вы ныне являетесь, не пощадить даже своего хозяина, рано или поздно, он и до него доберется. Вы что, задумали расколоть мою землю с помощью геноцида? И вы ради этого требуете, чтобы сыновья предали свои убеждения, свой народ? Если у тебя такое намерение, то запомни, Аванес! Я останусь крупинкой этой земли, будь это Баку или же Карабах! И если после моей погибели моё тело выбросят в сторону, не предавая земле, то и здесь ничего скверного нет. Где бы я ни сгнил, я перемешаюсь с этой землёй и, по мне, это самая высокая награда для такого рядового доктора, как я! - ответил Джавад, выйдя из комнаты. Доктор последнюю ночь провёл в хлеве. Он крепко заснул, прислонившись к стене хлева. Он стоял в каком-то закрытом пространстве. Здесь было жутко темно. И вдруг из тьмы появился силуэт матери. Она обняла сына. «Сынок, где же тебя носило? Я так по тебе соскучилась», - говорила она, заливаясь слезами. «Мама, я же вернулся. Я здесь, рядом. А почему здесь так темно? А где Медина?», - спросил Джавад про жену. Вдруг в комнате появился млечный путь, по которому спускалась ангел, а точнее Медина в белом платье. Она держала на руках ребёнка. «Медина, это наш ребёнок?», - спросил Джавад Медину. Она покачала головой. В глазах Медины появились искорки радости. Она передала Джаваду ребёнка, он сильно прижал ее к себе и сказал; «Как же он похож на меня». Медина не только не ответила мужу, но и неожиданно ушла, поднимаясь по той же лестнице, по которой спускалась. Джавад попытался остановить её, но его ноги не шевелились. «Куда это ты Медина? Вернись! Ты же нужна нашему ребёнку. Не уходи! Ребёнок же плачет, он зовёт тебя. Медина, не покидай нас! Вернись!», - кричал Джавад, задыхаясь во сне. Женщины разбудили доктора, пытаясь его успокоить.
– Братец, что это с тобой? И кто такая Медина? Ты так громко кричал, что и нас встревожил. – сказала одна из девушек, вытирая пот Джавада.
– Кто такая Медина? Да она же моя жена, жена. Она приснилась мне. На ней было белое - белое платье. Она оставила мне малыша и ушла. Я звал ее, звал, но она меня не услышала. –непонятными словами ответил Джавад.
– Видимо, бедняга потерял свою жену, вот поэтому она приснилась ему в таком обличии. – сказал кто-то из пленных.
– Кто это вам сказал? Нет, она не умерла, Медина жива, она жива! И я обязательно к ней вернусь, вернусь! – в беспокойстве отозвался Джавад.
– Видимо, у него от горя помутился рассудок. – пожалела доктора другая.
– Почему Медина была вся в белом? А может, эти женщины правы, а может, и вправду случилось непоправимое? Нет, этого не может быть! Наверное, та девушка уже успела видеться с Мединой и передала ей мои слова. Вот поэтому-то она мне и приснилась. – подумал Джавад, утешая самого себя.
Глава 39.
Айбениз отправилась в путь, даже не уведомляя об этом матери Джавад. Когда она доехала в станцию «Ярымпочт» Агдамского района, то попросила у шофера грузовика, проезжавшего мимо, отвести её в Ходжалы. Шофёр посмотрел на неё с удивлением, как будто та свалилась с неба.
– А я не ослышался? Вы сказали Ходжалы? – изумленно расспросил мужчина средних лет пассажирку, как она нетерпеливо высказала свое намерения:
– Да, я должна обязательно ехать в Ходжалы.
– А ты разве не в курсе, что Ходжалы захвачен армянскими экстремистами? От него теперь осталось - то одно пепелище. – оповестил девушку о последних новостях шофер и она, жутко заволновавшись, закричала:
– Да вы что, как это от него осталось пепелище?! А что стало с людьми, которые жили там и трудились?!
– Ты, я вижу, нездешняя. – наконец – то догадался мужчина о том, что девушка вовсе не из этой местности и посему предложил, - Ну хорошо, садись в машину. Я отвезу тебя в Агдам. – вымолвил он, помогая Айбениз подняться в кабину.
– А когда это случилось?! – не переставая, спрашивала Айбениз всю дорогу, никак не сумев успокоиться.
– В ночь с двадцать пятого на двадцать шестого. – сообщил шофер, доводя до сведения девушки те события, которые произошли недавно в Ходжалы, - В данный момент, все средства массовой информации говорят только об этом, на всех каналах и радиочастотах только эти сведения и звучит.
– Я же тогда ехала в поезде. А не узнала об этом, очевидно, из-за того, что, вообще, не выходила из купе. – оправдалась Айбениз и шофер, качая головой, признался:
– Ах, известие об этой трагедии уже успел распространиться по всей республики. Говорят, что на город напала целая армия из двадцати пяти армянских боевиков и 366 мотострелковый полк Советской Армии. Говорят, что истребили всех, кто попытался избежать ужасной участи. Обокрали все дома и здания. Город и аэропорт превратился в руины после беспрерывного обстрела. А тех, которые попали в плен, подвергли страшным пыткам. У детей отрезали уши, у мужиков снимали скальпы. Говорят, что площадь до пятисот радиусов завалена трупами. В Агдам привезли лишь семьсот трупов. А по последним сведениям, число пленных достигло 1275 человек, а число без вести пропавших подчитано до 197. А вот число погибших равняется – 613 ,– так точно оповестил девушку шофер, словно прочёл статистику.
– Да не может этого быть. – отказалась верить своим ушам Айбениз и при этом из ее уст вылетели наружу обвинения, - Ну как могли это допустить власти? Как они смогли пожертвовать столькими людьми, почему они не помогли им?!
– Да откуда мне знать, разве я уполномоченный представитель власти? – изумленно произнес шофер, пожав плечами, - Да и вообще, никакого значения это уже не имеет. Ну, допустим, что найдутся виновники трагедии, ну и что? Ведь от этого же ничего не измениться. Мы же не сможем, наказывая виновника, вернуть к жизни тех людей, которые пали жертвами армянского геноцида. И потом, у этой власти не найдется времени на то, чтобы разобраться в сложившейся ситуации. Ведь для них борьба за власть ценнее родины и обеспечения безопасности граждан. Да им некогда заниматься такими «маловажными» делами.
– А вы можете мне объяснить, что стало с врачами, которые работали в Ходжалинской больнице? – спросила Айбениз, после чего мужчина, немного задумавшись, ответил:
– Врачи? Ах да, их же всех семнадцатого числа перевели в Агдамскую больницу.
– Значит, их перевели в Агдам? – возлагая надежду на то, что ей хотя бы там удастся встретиться с Джавадом, воскликнула девушка, - Ну тогда, отвезите меня в эту больницу. – решительно заявила она и машина направилась прямо к больнице. Во дворе больницы собралась такая толпа людей, что Айбениз не удалось бы пройти во внутрь одной.
– Братец, а ты можешь мне помочь? – спросила Айбениз, обращаясь к шофёру.
– Ну, тебя же туда не впустят. – сперва хоть и запротестовал шофер, но затем, пожалев девушку, произнес: - Эх, что будет, то будет, давай хотя бы попытаемся. – решил он, и другой рукой очищая дорогу, стал толкать её вперед. «Дайте дорогу, дайте нам дорогу!», - кричал шофёр, пока они не дошли до двери. - Ну, сестрица, наконец – то добрались мы с тобой до двери. Извини за любопытства, но кого это ты ищешь в таком хаосе? – с необыкновенным интересом осведомился мужчина у беспокойной натуре и девушка, немного потупившись, ответила:
– Жениха….Да, я ищу жениха. А зовут его Джавад. Его переправили в Ходжалы, чтобы он там помог своим коллегам. Его мать очень беспокоится за него. Я должна, да, должна во чтобы то ни стало, его найти. – категорично заявила Айбениз и шофёр, услышав слова незнакомки, постучал в окно. Не взирая на то, что их все же пропустили во внутрь, так как сторож оказался старым знакомым этого парня, но строгие правила больницы лишили их возможности передвигаться дальше. Айбениз тотчас же начала упрашивать сторожа. - Дяденька, милый, мне нужно наверх. Я - доктор. А пришла я из Баку. Ведь вам же нужна помощь врача, ну вот я тоже врач.
Но старик оказался достаточно бдительным и по старой привычке потребовал документы у молодой незнакомки.
– Если ты и впрямь доктор, то тебе лучше предъявить свои документы.
– Какие еще документы? – в недоумении спросила девушка, как старик, заслоняя дверь телом, спокойно высказался.
– Ну, покажи хотя бы одну бумагу, подтверждающую то, что ты и вправду доктор.
– …А у меня нет такой бумаги. – в замешательстве сообщила Айбениз и сторож, услышав ответ, сразу же уперся:
– Ну, если у тебя не имеется соответствующих документов, то мне очень жаль. Недавно я получил распоряжение от самого главврача. Никто, ни одна живая душа, не имеет права зайти сюда, кроме раненных. Я впустил-то тебя к двери только потому, что знаю этого парня. Но на верх ты не пойдешь.
Шофёр, наблюдая их со стороны, не выдержал, и решил вмешаться с очередной просьбой.
– Дядюшка Мухтар, - начал просить за девушку шофёр, - ты прав, ты не знаешь эту девушку, но меня же ты знаешь. Ну, я тебя прошу, дай ей пройти. А может, она и вправду врач. Хотя бы поможет, чем сможет.
– Нельзя и всё. У меня нет такого права. – с упорством ответил старик, - Я же не могу из-за нее потерять свою работу. Но если даже я ее впущу, она все равно ничем не поможет. Там такой ералаш, что врачи сами с трудом разбираются, что к чему. Да и документов у нее нет. Откуда мне знать, а может, она водить меня за нос, твердя о том, что она врач? Нет, я не могу ее пустить, не могу!
– Ладно. – с большим трудом согласилась Айбениз, ища другие способы получения известий о дорогом ей человеке. - Но тогда хотя бы ответь на мой вопрос, скажи, у вас здесь работает врач по имени Джавад? Он нездешний, приехал из Баку. Некоторое время работал в Ходжалинской больнице. Если вы знаете его, то, пожалуйста, вызовите его сюда. Пусть скажут, что Айбениз пришла его проведать.
– Если сказать честно, то я не знаю здесь всех врачей, но полагаю, что здесь нет такого доктора. – уверенно ответил старик, но затем, решив удостовериться в сказанном, добавил, - Ну хорошо, подожди. Попытаюсь разузнать что – то у персонала.
Мимо них прошли фельдшеры в белых халатах.
– Сынок, вы знакомы с врачом по имени Джавад? Говорят, он должен быть в составе тех врачей, которых перевели из Ходжалы. – спросил сторож у смуглого парня. Но фельдшер, недолго задумываясь, ответил.
– Нет, дядюшка Мухтар, среди персонала такого нет.
– Братец, пожалуйста, помогите мне. – не угомоняясь, молила Айбениз о помощи каждого, кто проходил мимо него, - Я ищу Джавада, доктора Джавада, которого на днях переправили сюда из Ходжалы.
– Послушайте, я знаком со всеми работающими здесь врачами, и уверяю, что о таком ни разу не слыхал. – ответил тот фельдшер в надежде на то, что ему удастся ее успокоить, но это известие совсем разгневала девушку.
– Как это не слыхал?! – рассердилась Айбениз. - Он же не испарился, в конце – концов! Нет, очевидно, вы ошибаетесь. Я же вам говорю, их перевели сюда семнадцатого числа! Значит, он должен быть здесь!
– Но его нет, понимаешь, нет! – ответил фельдшер, тоже выйдя из себя в силу напряженной обстановки, который постепенно начал притягивать к себе внимание посторонних людей. - Может, он и канул в неизвестность, ведь там же семь тысяч людей пропали без вести, люди ищут своих родных, но не могут их найти. Понимаешь, не могут! Ну что поделаешь, ты тоже одна из них. У тебя нет иного выхода, как ждать. Может Аллах помилуется над тобой, и тебе, в скором времени, посчастливится получить от него известия.
– Нет, я не могу, не хочу быть одной из них! Мой Джавад не мог пропасть без вести, он не мог так поступить со мной, он жив, я знаю, он здесь, просто вы не хотите мне помочь. Отпустите меня наверх! Вот увидите, я самолично найду Джавада и приведу его сюда. Джавад, Джавад, ты слышишь меня, я здесь, я пришла за тобой! Джавад! – кричала Айбениз от перенесённого шока и удержавший ее с силой шофер, не выдержав такого натиска, заговорил, пытаясь утихомирить незнакомку.
– Сестрица, тебе лучше взять себя в руки. Он же не виноват в том, что не знает твоего Джавада. Если не веришь ему, то давай спросим об этом другого врача.
– Если бы я знал заранее, что ты такая паникерша, то бы никогда в жизни не впустил бы тебя вовнутрь. Вот, сию же минуту на твой крик прибежит сам главврач и мне от него ох, как достанется. – в свою очередь, пожаловался сторож.
– Дядюшка Мухтар, вместо того, чтобы браниться, ты лучше укажи нам выход. – накричал шофёр на старика, - Позови сюда хотя бы одного врача. Спросим у него, а может, он знает этого Джавада?
– Эээ, ты тоже хорош. – отнекиваясь, не захотел выслушать шофера сторож, - Не видишь, нынче все доктора находятся в операционной, а у меня нет права туда зайти. – возразил он и в это момент в коридоре появился какой - то врач. Он выглядел усталым и сонливым. Айбениз взглянула на него и сразу же узнала в нём главврача больницы. Ей удалось вырваться из рук сторожа, перегородившегося ее дорогу и побежать к нему навстречу, после чего она неустанно заговорила:
– Простите, доктор, у меня к вам один вопрос. Прошу вас, хотя бы вы не отнимайте у меня последнюю надежду. – неожиданно попросила об одолжении девушка, как врач, при виде девушке закричал:
– Кто она такая? Я же сто раз предупреждал, чтобы не впускали сюда никого из посторонних!
– Доктор, извините, я сейчас же провожу ее. Доченька, давай выходи. Не мешай доктору. – заговорил старик, дёргая её к себе.
– Нет, я никуда не уйду, пока что-нибудь не выясню о Джаваде! – упорно вымолвила Айбениз.
– Я что-то не пойму, кто такой Джавад? – раздраженно спросил главный врач, как Айбениз в тот же миг принялась объяснить ситуации врачу.
– Джавад…Джавад хирург. Его отправили из Баку в Ходжалы, ну, чтобы он помог своим коллегам. А семнадцатого числа их перевели в Агдам. Он должен быть здесь. Пожалуйста, умоляю вас, дайте хоть какую-нибудь информацию о нём, поймите, я не могу возвращаться домой с пустыми руками.
– А кем вы ему будете? – спросил главврач тихим голосом, дослушав просьбу этой странный и норовистый девушки.
– Я …я его невеста. – как и прежде, солгала Айбениз, опустив голову.
– Послушай, доченька, - вымолвил доктор, со снисхождением взирая на милую незнакомку, - Я главврач этой больницы и я тебя уверяю, что здесь нет такого доктора. Если он и вправду хирург, то я бы его узнал. Но, как видишь, я с ним совсем не знаком. Доченька, вот что я тебе посоветую, если даже это трудно, постарайся набраться терпения и не терять надежду. Если он не добрался до Агдама, то, вполне вероятно, что он лишился возможности выйти из Ходжалы. Видимо, он там и остался. Счёл нужным остаться и помочь людям. Вот что я могу тебе порекомендовать, ты лучше поищи его по линии Министерства Обороны или же Красного креста. Даже сейчас к нам поступают беженцы и их всех перевозят прямо сюда. Очевидно, он тоже находиться среди этих людей. Или же….- не докончил начатую фразу доктор и Айбениз. выйдя из терпения, спросила:
– Или же что?
– Доченька, ведь это война, а война не знает милости. – с чувством сожаления объяснил доктор, - Он или среди беженцев, или же…попал в плен армянам. Вот поэтому-то от него еще нет никаких известий. Ты лучше возвращайся в Баку, думаю, что тебе там помогут. Возвращайся, доченька, возвращайся в Баку, а то пропадешь ты в этой глуши.
– Но я же пришла сюда, чтобы найти Джавада, но я же пришла сюда, чтобы вернуть его обратно. –с большой досадой высказалась девушка, задавая доктору и заодно себе вопросы, у которых не было ответа, - Как мне уйти, как мне отказаться от единственной надежды? А вдруг его мать спросит у меня, где мой сын, что же мне тогда ей ответить? Сказать, что единственный свет твоего очага пропал без вести, сказать, что никто не знает его местонахождение, сказать, что он попал в плен армянам? Ответьте, что мне ей сказать? – расплакалась Айбениз, тряся врача из-за злости, да и в силу безвыходности.
– Доченька, скажи ей, что если она и вправду хочет видеть своего сына в полном здравии, то пусть молиться Аллаху. Милость Всевышнего не знает границ, как знать, а может, он и сжалится над ним …, - в слезах вымолвил эти слова и поспешил отдалился врач от того места, где так и продолжала стоят, понурив голову, девушка. А через несколько секунд, Айбениз покинула больницу в сопровождении шофёра.
– Сестрица, давай я лучше отвезу тебя на станцию. Через три часа поезд отходит в Баку. – сказал шофёр, обращаясь к незнакомке, которая металась в омуте сомнений и беспомощности.
– Да, вы правы, мне лучше вернуться в город и искать его, искать до тех пор, пока не будет от него весточки. Ну что же, пойдем. – согласилась девушка, пробуждаясь от истязаний. Но она не сразу сдвинулась с места, а постояла во дворе больницы, вспоминая любимого. «А может, он не найдется? А вдруг мне не помогут даже в этих организациях и он никогда больше не вернется назад? А может,…а может, он и вправду пропал?….Ну тогда зачем мне возвращаться? Я должна, да, я должна ходить по этой земле и спрашивать у каждого, где мой Джавад? Он должен быть здесь, наверное, он тоже, как и другие жители Ходжалы, пересек «границу», и его везут прямо сюда. А что если это не так? О, Всевышний, укажи, что мне делать? Как же мне его искать? Где искать? А если вдруг найду, то, что ему сказать, как ему признаться, что я не хотела его отпускать? Ведь эти же слова больше не имеют никакого значения. Он же не поверить мне. Нет, не поверить! Опять мне придется мучиться в ожиданиях. Нет, я не хочу этого, Джавад, не хочу! Я хочу увидеть, ощутить твою близость, мне хочется любить, просто любить тебя. О, Аллах, как же мне стало легко в душе, как прекрасно когда есть кто-то на этом свете, кто достоин такого признания. Я –то всегда любила его, лишь его одного. Но обманывала себя, да, обманывала, называя свою любовь дружбой. И сколько же времени понадобилось, чтобы я не сомневалась в своих чувствах. Ах, как же я была глупа. Если бы всё получилось иначе, если бы можно было повернуть время вспять…, а кто сказал, что тебя нет в живых? Нет, это все неправда, я найду тебя, найду, во чтобы то ни стало, найду, и мы будем вместе, обязательно будем вместе и никогда больше не расстанемся! Потому что ты мой, ты принадлежишь только мне и никому другому! Ты нужен мне, Джавад, ты так мне нужен!», - Айбениз уверенно повторяла эти слова про себя, хотя в этот миг возникал вопрос такого плана; Верила ли она в то, на что так уповала? На улице она дурно себя почувствовала и, прислонившись к дереву, посмотрела в небо, после чего не сумев задушить в себе душевную боль, закричала. «Джавад, где ты, Джавад?!». Шофёр в тот же миг обнял её и с трудом начал ее успокаивать, еле – еле уводя её со двора.
– Валида, ты слышала? Кто-то явно произнес имя Джавада. – проговорила Медина, подняв голову.
– Нет, ты ошиблась.– удивленно ответила Валида, изумляясь словам Медина, как она уверенно заявила:
– Я не ошиблась. Звали его, именно его. Валида, пожалуйста, я тебя очень прошу, вставай и подойди к окну. Посмотри, кто там зовет Джавада? – взволнованна заговорила Медина, при этом прижимая руку Валиды. Женщина в ту же минуту подошла к окну и увидела девушку в объятиях какого-то шофёра. Она плакала душераздирающим криком и не хотела сорваться с места. «Бедняжка. Ныне все до единого ищут в этом переполохе своих родных, очевидно, она тоже пришла издалека найти своего мужа. Но, похоже, ей это не удалось, вот поэтому-то подняла такую тревогу. Бедняжка», - подумала Валида, наблюдая за ней. - Кто это? – не сдержав свои эмоции, спросила Медина и Валида, пытаясь огородить ее от того ужасного известия, которая уже успела охватить всю страну, произнесла:
– Да одна молоденькая женщина. Наверное, потеряла кого-то из родных в результате…операции.
– Валида, а как ты считаешь, где сейчас Джавад? Почему он не приходит? – снова призадумалась Медина.
– Придет он, Медина, обязательно придёт. Тебе лучше подумать о себе и о своем ребёночке. Пусть Джавад, вернувшись сюда, увидит вас обоих в хорошем расположении духа и порадуется. Но он же имеет на это право. А ты постарайся оживлять в своих воспоминаниях эту встречу. Подумай, что ты скажешь, когда увидишь его, или что он скажет тебе, когда увидит малыша. Вообще, постарайся думать только о хорошем.
– Что я ему скажу? – рассердилась Медина, - Да я ему ничего не скажу, выскажу прямо в его лицо все, что о нем думаю! Какой же он и вправду бессовестный, держит меня в неведении. Мне осталось совсем чуть-чуть, чтобы окончательно сойти с ума. Пусть он придет, пусть он попробует предстать передо мной во всей красе, если, безусловно, у него на это, вообще, хватит смелости!
– Я даже не могла себе представить, что ты такая бесстыдница. – засмеялась Валида, - Это в тебе говорит злость, а когда ты увидишь его, то от неё даже следа не останется.– сказала Валида, подмигнув Медине. Потом она вышла в коридор, плотно закрывая за собой дверь. В действительности, Валида всеми силами пыталась скрыть от Медины ту суматоху, что происходила в больнице. Агдамская больница уже как сутки продолжала принимать беженцев из Ходжалы. Медики не успевали оказывать скорую помощь. У многих заморозились конечности, которых ампутировали без всякого отлагательства. Многие беженцы умолкли навеки, потеряв способность общаться. У многих наблюдалось сильное сотрясение, которое, скорее всего, являлось начальной стадией психического расстройства. Очевидцы события рассказывали, говорили о том, как из толпы пленных вытаскивали милиционеров, ополченцев, солдат и тут же на глазах у всех рубили им головы. Говорили о том, как держали на холоде, как насиловали. Говорили о том, как девушки, взятые в плен, вообще не возвращались. Их сразу отделяли и угоняли в неизвестном направлении. Теперь, когда стрельба под Агдамом становилась особенно сильной, многие женщины, опасаясь внезапного штурма, готовились к самосожжению. А пятилетняя дочь местного врача Малика Исмаилова, уже совсем не по – детски сказала;
– Папа, если начнется, то вначале нас с мамой убей, и только потом сам умирай….
Но усилия Валиды оказались напрасными. Когда она вышла из палаты, принесли женщину, которую только что оперировали, и уложили на кровать Валиды.
– Сестра, скажите, а откуда пришли эти раненные? Из-за чего там такой шум? – сразу же насторожившись, осведомилась Медина и медсестра не успела ответить, как в палату ворвалась другая медсестра и начала жаловаться.
– Да торопись же ты! Нам необходима помощь. – сказала она, уведя её с собой. А после того, как они покинула палату, Медина бросилась к женщине средних лет, которая приходила в себя после операции на ноге.
– Тётушка, скажи, а что здесь происходит, откуда вас привезли и почему вы в таком состоянии? – спросила она, нагибаясь к ней.
– Доченька, а ты разве не знаешь? – с изумлением и с некоторым упреком спросила женщина, - Ведь эти же кровопийцы превратили Ходжалы в руины. А людей истребили как каких-то муравьев. Все жители Ходжалы бежали либо в лес, либо к реке. Большинство из них так и не смогли добраться до Агдама, или были застрелены армянами, или же замерзли на полпути, не успев дойти до ближайшего населенного пункта. О других вообще нет никаких известий.
– Тетя, а что стало с Джавадом? – неожиданно спросила ошеломленная Медина, словно все жители недавно угробленного города обязаны были знать ее мужа.
– Какой еще Джавад, доченька? – растерянно вымолвила ранена, как Медина, спохватившись, объяснила:
– Доктор Джавад. Он был моим мужем. А работал он в Ходжалинской больнице. Тётя, неужели ты его не знаешь?!
Молодая пациентка была не в себе. А женщина, став очевидцем того, как побледнела её лицо, начала искать слова утешения.
– Нет, доченька, я не знакома с твоим Джавадом. Но ты лучше выйди в коридор и спроси у докторов, может они и найдут твоего мужа среди раненных.
Медина не мешкая, вышла из палаты. Она стояла возле двери, прислоняясь к стене, и видела, как вся больница суетилась от неожиданного «сюрприза». Валида подбежала к ней, как только увидела её на ногах.
– Медина, что ты здесь делаешь? Разве я не говорила, что тебе нельзя вставать.
– Ну..зачем.. же..ты …скрыла…от меня….такую весть? – еле - еле вымолвила Медина, корчась от боли. У неё начались роды. Валида унесла Медину в палату и уложила на кровать.
– Прости, не смогла тебя вынести в операционную. – высказалась врач, уже находясь в палате, - Здесь столько раненных, что врачи еле – еле успевают их оперировать. Ну, ничего, ты же у нас сильная, ты же поможешь мне с родами?– спросила Валида, обнимая подругу.
– Валида, у меня даже сил не осталось. Я так слаба. – сказала Медина.
– Ну, ничего, все у нас утрясется. Я сделаю тебе внутривенную инъекцию, чтобы у тебя появились силы. И потом, рожать ребёнка не такая уж большая проблема. Просто все женщины боятся первых родов. И это естественно. – ответила Валида, спрашивая её о самочувствии. - А как ты теперь себя чувствуешь? Схватки учащаются?
– Валида, послушай, Валида, я не смогу рожать, но если даже смогу, то не останусь в живых. Сердце мне подсказывает, что близиться мой конец, пробил час расставания с жизнью. – вымолвила Медина.
– Да ты что, не подобает в таком состоянии быть такой мнительный. Не бойся, я не позволю тебе умереть, слышишь, не позволю.
– Молчи, не надо мне перечить. – заговорила Медина, перебивая подругу. - Ты лучше выслушай меня, внимательно выслушай. Потом у меня не будет возможности говорить. Я сейчас, вот сейчас хочу открыть тебе одну тайну. Я …виновата перед Джавадом, я страшно перед ним виновата. Но он не знает об этом. Я скрыла это от него, скрыла.
– Ты это о чем, какая еще вина, какая еще тайна? – спросила Валида в недоумении. А когда Медина достала из-за пазухи конверт, то Валида сразу же высказалась: - Да это же письмо.
– Да, это письмо. А ты знаешь, кто его написал? Ну, конечно же, не знаешь. Его написала безответная любовь Джавада, Айбениз. Ты помнишь ее, я тебе о ней рассказывала. – призналась Медина, и Валида не сумев преодолеть свое любопытство, заговорила:
– И что же …что же она пишет?
– После того, как я прочла это письмо, я не осмелилась передать его Джаваду. – начала объяснить ситуацию Медина Валиде, - Она до сих пор думает, что он холост и не забыл ее, вот поэтому-то она решила открыть ему своё сердце. Отвергающая Джавада и его любовь в течение четырех лет Айбениз, вдруг решила в один миг вернуть его себе. Когда оно дошло до нас, то Джавад уже как раз сделал мне предложение. Как же я могла передать это письмо Джаваду? Ведь это же для меня стало бы непростительной ошибкой. Если бы Джавад узнал о том, что она норовить его вернуть, то он бы даже не колеблясь, бросил бы свою работу и меня, и бежал бы к ней. Тогда разъединились бы и наши пути, и мне бы пришлось снова жить грёзами о Джаваде. Вот поэтому-то я решила молчать, молчать до тех пор, пока не буду уверена в его чувствах. Сначала я так хотела порвать это письмо, но потом, немножко поразмыслив, решила подождать с этим. В тот миг, откуда-то в моей душе появилась милосердие. Не знаю зачем, но я на миг призадумалась об их чувствах и моя рука не поднялась его уничтожить. Валида, вот сейчас настал пора передать его тебе. Если вдруг…со мной что-то случиться и если вдруг не будет никаких известий …от Джавада, то передашь и ребенка, и это письмо тетушке Гюльтекин. Знаешь, у нее же нет никого кроме сына, и если, не дай бог… с ним что-нибудь случиться, пусть знает,… что она не одинока и что есть у нее на этой земле родная душа,… душа, ради которой стоит жить и дальше. Это моя последняя воля.
– Прошу тебя, Медина, не говори о плохих вещах, не накликай беду.– расплакалась Валида, - Вот увидишь, с помощью Аллаха, ты никогда не расстанешься со своим мужем и ребенком, и вы все вместе еще будете счастливы. Ты только держись.
– Не могу. Мне не хватает воздуха, сжимается сердце. – закричала Медина, схватив руками грудь.
– Медина, умоляю, попытайся расслабиться и тужься, тужься изо всех сил. – указывала ей доктор. Когда роды закончились, Валида вскрикнула. - Медина, поздравляю. У тебя родилась дочь. Да посмотри же на нее, ах, какая же она и вправду хорошенькая. Видишь, она же так похожа на Джавада. – сказала Валида, приблизив новорождённого к губам матери.
– Да,… как две капли воды. – еле – еле выговорилась женщина, приласкав и целуя дочь, - Моя красавица, моя шяхзада. Ты не стала похожей на свою мать. Ты оказалась сильнее ее. Ты смогла открыть глаза на этот бренный мир. А мне…мне придется оставить тебя одну. Моя М;танет1. – сказала Медина заплакав. Она широко раскрыла глаза. В комнате парили какие-то нимфы, приглашая её улететь вместе с ними. «Ну, иди же за нами. Иди. Вот видишь, у тебя тоже отрасли крылья. Ты тоже, как и мы сможешь летать. Давай вместе полетаем. Давай вместе выйдем в дальний путь» - шептали они на ухо Медины. Валида положила ребёнка на стол и начала укутывать рёбенка в пелёнку, при этом упрекая Медину.
– Ну вот, опять твердит одно и тоже. Ну, зачем ты должна ее оставлять? Родила ты здорового ребёнка. И состояние у тебя вполне удовлетворительное. Да и обострений тоже не намечается. Ну почему же ты….,- Валида умолкла, когда повернулась в её сторону. Медина лежала на кровати с открытыми глазами. Её взор был направлен на своего ребёнка, хотя в её глазах не было следа жизни. - Медина, что это с тобой, Медина?! – закричала Валида, подбежав к ней, - Медина, очнись, я умоляю тебя, не умирай, слышишь, не смей! Ты должна жить, жить ради своего ребёнка, ради Джавада! Что, что я скажу Джаваду? Что не смогла вырвать тебя из рук смерти? Как я смогу после этого жить, ведь я же ему обещала, что уберегу тебя, во чтобы то ни стало! А что будет с твоим ребенком? Почему ты не подумала о ней? Почему оставила ее одну в этом беспощадном мире? – сказала она, рыдая над безжизненным телом Медины.
Глава 40.
Эталон идеальной семьи Тярлана, о чём так мечтала Дильшад, постепенно разваливался на глазах. В первые месяцы всё казалось прекрасным, неповторимым до тех пор, пока их присутствие не достало обоих. Тярлан не мог принять поведение Гюли в порядке вещей. Она приходила домой поздно вечером, не занималась хозяйством и уходила, не оповестив мужа об этом предварительно. В очередной раз, когда Тярлан не застал дома жену, он решил не поспать и дождаться её возвращения. Гюля вернулась к полночи.
– Ой, Тярланчик, как же ты меня напугал. Почему до сих пор на ногах? Что, одному спать скучно? – спросила она, погладив его волосы.
– Разве подобает замужней женщине допоздна задерживаться на работе? Скажи, где ты шлялась всю ночь?! – сердито отозвался Тярлан, отталкивая её руку в сторону.
– Не смей, Тярлан, слышишь, не смей разговаривать со мной подобным тоном. – начала Гюля, - А то не посмотрю на то, что ты мой мужичок. Такого наговорю, что мало не покажется.
– Чего наговоришь, аз? Вместо того чтобы ходить при мне с опустившей головой, ты еще угрожаешь? Сейчас я задам тебе трезвону. – сказал он, нападая на свою жену. Но Гюлю невозможно было напугать такими манерами.
– Ишь как забравировался! – с иронией заговорила Гюля. - Эй, мужичонка, ты лучше не обольщайся. Я для тебя не какая-нибудь девка. И напоследок, выбирай выражения, когда со мной смеешь болтать. Понял? Да вы на него посмотрите, надумал меня обуздать!
Терпение Тярлана было на пределе.
– Ты что, качаешь мне права в моем же доме?!
– А ты чего ждал?! Если захочу, то натворю еще больше, чем это! Знаешь ты кто? Тунеядец, который живёт, не-а, проживает за счёт денег своего папаши. А если вдруг бабки твоего старика иссякнут, то на чьи деньги придётся рассчитывать? Безусловно, на деньги моего отца. Так что, вместо того чтобы хорохориться, лучше помалкивай! И запомни, ты для меня не указ. Лучше дуй отсюда, я устала, спать хочу! – сказала Гюляра, выгоняя мужа из комнаты. В ту ночь Тярлан спал на диване в гостиной. С того дня Тярлан снова пристрастился к спиртному. В один прекрасный день, когда Гюля вернулась домой к обеду, то чуть не задохнулась от неприятного запаха. - Фу, какая вонь! – сказала она, распахнув окна, - Фу, алкаш несчастный. – высказалась она в адрес мужа, которого уже давным-давно перестала уважать….
Мать, которая находилась в неведении о том, что твориться в семье сына, решила заехать к нему и повидаться с новобрачными. Фикрет вернулся с работы усталым. Он не успел отдохнуть, как Дильшад двинула его с места.
– Фикрет, ну, сколько можно таращить глаза в телевизор? Лучше встань и переоденься. Пойдем навестим нашего Тярлана.
– Дильшад, прошу тебя, оставь, я слишком устал и не собираюсь куда-то идти. Потом, как – нибудь в другой раз. – возразил Фикрет.
– Да ты что, об этом не может быть и речи. Мы сию же минуту должны их проведать. Я так соскучилась по моему сыночку, что ком в горле. Не стоит сегодняшнее дело оставлять на завтра, - сказала она, не принимая никаких протестов. Фикрет хоть и неохотно, но все же решил уступить столь неожиданному предложению жены. Так как был уверен, что Дильшад упорнее верблюда. Но встреча с невесткой, безусловно, оставила яркие впечатления в памяти Фикрета. Гюля начала игнорировать их с первого же момента, как они появились на пороге. Она присела на диван и начала болтать по телефону, игнорировав дорогих гостей.
– Алло, Наточка, привет. Ну, как жизнь? – начала она разговор, как Дильшад, не выдержав, с нареканием отозвалась:
– Доченька, ты же видишь, что к тебе пожаловали гости. А может, поставишь трубку и хотя бы поздороваешься с нами?
– Ой, мне некогда. – пренебрежительно вымолвила невестка, делая при этом кислую рожу, - Вот сейчас придет Тярланчик с прогулки, и разберется с вами, - ответила она, отделываясь от Дильшад двумя словами. Тярлан не ожидал увидеть своих родителей у себя в гостях. Но его больше всего расстроило плохое обращение жены со старшими. Тярлан остерегался того, как бы Гюля не выкинула кривотолки в его адрес в присутствии отца. Но зато он решился упрекнуть жену в неделикатности.
– Гюля, а почему ты не угостила папулю и мамулю чаем? Не видишь, они же прямо с дороги?
– А интересно, почему именно я должна заниматься обслуживанием гостей? – спросила Гюля, - Разве это не прямая обязанность прислуги?
– Ну и что? Ты же видишь, она занята, готовит для нас ужин. Если вместо нее, ты угостишь своих свёкров чаем, от этого же у тебя не испортится маникюр. – с насмешкой произнес Тярлан и Гюля, презрительно смерив мужа взглядом, безмятежно высказалась:
– Извини, но это не моя забота.
Став очевидцем дерзости невестки, Дильшад хоть и сконфузилась, но ей все же пришлось вмешиваться в разговор, чтобы как-то наладить накаляющуюся обстановку.
– Сынок, ты лучше не трогай ее. Пусть болтает со своей подругой. Наверное, долго не виделись и посему…..Ты лучше скажи, как твое самочувствие?– осведомилась мать о расположении духа сына, как Тярлан сразу же иронизировал:
– У нас все о;кей. Как говориться, не жалуемся. И семья у нас очень современная, с нетипичными изюминками. Разве не видно, мы же светим от счастья? – спросил сын свою мать. В действительности Тярлан намекнул; «Ты же этого хотела. А сейчас наблюдай со стороны, как я несчастлив».
– Нет, слава богу, всё и так бросается на глаза. – ответила Дильшад, не заходя далеко со своими расспросами, - И хорошо, что мы к вам зашли. Вот увидела тебя и успокоилась. Но мы достаточно засиделись. И вам, наверное. не комфортно перед «посторонними людьми». Поверьте, мы даже и не обижаемся. Вам, молодым следует остаться наедине. Ну что же, Фикрет, нам пора?– сказала она, указывая мужу на то, что им не стоит долго усиживаться. Но когда всё-таки невестка не соизволила проводить гостей, Дильшад не выдержала. - Доченька, ты что, не проводишь нас хотя бы до двери? – с укором заговорила она.
– Это ты мне? – грубо спросила Гюля, как будто слова Дильшад её не касаются.
– Ну, конечно же, тебе. – в свою очередь, недовольно вымолвила Дильшад, - Я же достойна хотя бы того, чтобы меня встречала и провожала моя невестка. Якобы для того, чтобы сделать мне приятно. Ты же можешь себе это позволить? Ты же ради приличия и ради уважения к своему мужу, обязана относиться к нам с почтением. Мы же не частые гости.
– Ой, ради бога. У меня на это нет охоты. - жестко призналась Гюля, - Пришли, увидели своего сыночка, ну, вот и чудно. Ну, что еще вам нужно? Если хотите уйти, то скатертью вам дорога. Живут же на этом белом свете странные люди, которые по пустякам придираются к нормальным людям….
После неудачной прогулки Фикрет свалился на диван, снимая обувь прямо на ковре.
– Ну, я же тебе предупредил, что не стоит туда ходить. Но ты как всегда в своем репертуаре. Ну что, Дильшад, сгорала от желания увидеть своего сыночка, ну вот и увидела. Также стала очевидицей того, как «учтиво» относится к нам твоя невестушка. – поворчал хозяин дома, как хозяйка заговорила более жестче, чем ее супруг.
– Ах, ах, ты даже не можешь себе вообразить, как я изнутри пылаю от ярости. – стенала Дильшад, охлаждая свой пыл с помощью веера, - Бедный мой сыночек. Нет, нет у него ни капли везения. К нему то и попадаются неподходящие и неприличные девки, когда как во всем городе не найдешь такого безобидного и кроткого душку, как мой сын. Ах, мой горемыка, ах. Надо же было этому случиться.
– Да ты что, это Тярлан - то безобидный?!– громко засмеялся Фикрет, - Броситься на отца и поднимать на него руку у него смелости не занимать, а вот поставить эту хвастунишку на свое место ему совсем не под силу? Так знай, тот мужчина, который не в состоянии справляться со своей женой, он хуже даже самой легкомысленной бабы! Вот что, Дильшад, у меня больше нет сына по имени Тярлан, слышишь, нет! Я до сих пор терпел многого от вас, но больше не собираюсь плясать под вашу дудку. Хватит! Довольно! В очередной раз, когда с ним увидишься, сообщи ему, что я больше не хочу ни видеть, ни слышать его, я, как отец, уже давным-давно исполнил перед ним свой отцовский долг, но пусть не рассчитывает на большее. Пришла его пора заботиться о самом себе и о своей семье. Вместо того чтобы считать галок, пусть ищет себе работу. И скажи ему, чтобы до того времени даже не посмел показываться на мои глаза!
– Ты тоже хорош, ничего не скажешь. – начала осуждать мужа Дильшад, не пожелав выслушать его до конца, - Как только он допускает маленькую ошибочку, то ты тут же начинаешь его критиковать. Вместо этого, ты лучше попытайся поговорить с ним по-человечески. А что касается его жены, то, что ему делать, если его жена оказалась такой неблаговоспитанной. Как будто у нее нет другого дела, как болтать часами по телефону и жевать жвачку. – упрекнула Дильшад любимую невестку. В ответ Фикрет чуть не лишился чувств от забавного для него беседы. - Ты что, совсем обезумел? Над чем это ты смеешься? – сердито спросила Дильшад.
– Да вы посмотрите, кто кого порицает. Зачем же вы так удивляетесь, Дильшад ханум? А вы не слышали поговорку, невестке от бога предначертана походить на свою свекровь . Хотя бы сейчас ты осознаешь того, чего мне приходилось испытывать, когда приходил я с работы в унылом состоянии, а ты вместо того чтобы проявить ко мне заботу, весь день висел на телефоне. То, чего ты допускала все эти мучительные долгие годы по отношению ко мне, теперь твоя невестушка возвращает твоему же сыну. Как говорится, око за око, зуб за зуб. Отчего ты так сокрушаешься? Ты же так желала этого, чтобы твой сыночек женился на богатенькой. Ликуй, Дильшад ханум, ликуй! – не смог воздержаться Фикрет от злости.
– Хватит! – яростно заорала Дильшад, а затем принялась оправдывать свою невестку, - Может, она и вправду немножко невоспитанная, но, наверное, она это сделала….А может, они поругались, и это было предпринята из-за чувства обиды к Тярлану? Ну, они же еще очень юны, даже не успели адаптироваться друг к другу. Все у них еще впереди, ведь в каждой семье бывают нелады. Разве ты не помнишь, нам тоже когда-то в этом плане было очень трудно? – с надеждой спросила супруга, как Фикрет заливаясь горьким смехом, с глубоким чувством сожаления, произнес:
– Дильшад, адаптироваться к тебе почти что невозможно.
– Ты лучше потише с этим. – обезумела Дильшад, - Двадцать восемь лет как живем бок о бок, а ты еще болтаешь о какой - то адаптации? Тебе бы прыгать от счастья, что ты встретил такую эффектную, добрую, отзывчивую женщину, как я! А ты вместо этого…
– Да что ты говоришь? – с насмешкой полюбопытствовал супруг, - Значит, мне лучше прыгать от счастья? А танцевать не надо? Ну, ничего, и эту ошибочку поправим. Но между нами, Дильшад, тебе не только меня, но и самого робкого мужика не осчастливить. Мне так тебя жалко. – с жаром отозвался Фикрет.
– Перестань, Фикрет, перестань! Ты же меня знаешь, если я начну острить языком, то тебе со мной не справится. Я не дам себя в обиду! – громко воскликнула Дильшад, но Фикрет спокойно вставая, тихо и серьезно замолвил:
– У меня даже в мыслях не было тебя обидеть, я просто высказал горькую истину. – с хладнокровием произнёс он, покидая комнату и направляясь к выходной двери. – И если тебе тягостно её проглотить, то это уже твоя проблема. – выговорил последнюю фразу Фикрет, постояв на минуту в пороге дома и вздыхая.
– Ну и куда же ты собрался? – с возмущением закричала Дильшад вслед за мужем, когда он собирался выйти во двор.
– Пойду, навещу Гарниру. Ты не против?– передразнивая супругу, ответил Фикрет, как Дильшад раздраженно заявила.
– Вижу, что в том приюте для отверженных тебя принимают очень радушно, раз ты так участил к ним свои визиты.
– Если бы ты хоть раз призадумалась и навестила бы свою дочь, да и погостила бы хотя бы один раз в том «приюте», о которым ты так «лестно» отзываешься, то ты бы сама убедилась в вежливости этих людей и быть может, успела бы каяться за столь циничное отношения. – ответил Фикрет. – Поверь, тебе бы еще учиться и учиться от них многому. Да и не только тебе, но и твоему сыну и невестке. Видишь, она даже пожалела для нас чая, а ты до свадьбы чуть не преклонялась перед ними. И вот результат, ну что, по душе ли тебе такое пренебрежительное отношение? Если бы на ее месте оказалась та девушка, Айбениз, ты бы осрамила бы ее на весь город. Ну, а сейчас зачем молчишь, а как же, ведь это же твой выбор, вот и не поворачивается на нее язык, да и дочка она влиятельного человека, с которым следует быть крайне осторожным.
– Фикрет, хватит! Я уже достаточно наслушалась твоих упрёков. – не выдержала натиска Дильшад и надменно произнесла: - Вместо того чтобы критиковать семью своего сына, ты лучше подумай о своей дочери, которая умирает там, как беспризорная, с голоду.
– Она не беспризорная, и житье у нее лучше, чем у нас вместе взятых. – еще больше позлил Фикрет ненавистную жену. - Ведь её муж не такой лежебока, как твой сын. Он день и ночь вкалывает ради своей жены и ребёнка и при этом почитает ее, чуть ли как богиню. Вот увидишь, когда-нибудь он своим трудолюбием добьется большего, чем твой ненаглядный сын. А мне остается лишь возвысить хвалу в честь бога за то, что он дал мне такого добросовестного зятя. Он хоть и бедный, но очень мужественен. Хотя бы уйду из этой жизни довольным увидев, как счастлива моя дочь.
– Ну, тогда уходи, уходи к своей дочурке! Уходи, и не показывайся мне на глаза! – возмутилась Дильшад.
– Ах, Дильшад, ах, как же мне тебя жаль, ведь ты и меня, и себя сделала несчастным. – сказал Фикрет, подойдя к двери….
Спустя неделю Фикрета сняли с должности. Его обвинили в вымогательстве, конфисковали дачу, всё имущество, а в виде наказания, назначили пенсию. Он сумел избежать ареста лишь с помощью своих давних знакомых. Но с того дня, он не только лишился всего что имел, но и оказался чужим среди своих. В течение трёх дней он не звонил ни жене, ни сыну. Остался у Ганиры лицом к лицу со своим горем. Заночевал у Жанны, которая утешала его, не жалея никаких усилий, хотя благодаря Дильшад, Фикрет снова утонул в печали.
– Куда это ты запропастился?! Бросил меня одну в этих четырех стенах и ушёл?! Скажи, где это ты был?! – набросилась Дильшад на своего мужа, когда тот, наконец - то появился после долгого ожидания.
– Поздравляю. Меня сняли с работы. – подавленно сообщил Фикрет новость дня, о чём она даже и не подозревала.
– Как это сняли с работы? Ты что, бредишь? Ох, и погасла же свет моего очага. – горестно отозвалась Дильшад и Фикрет впервые за всю жизнь, не переча жене, произнес:
– Да, и это сущая правда. Свет твоего очага и вправду погас. У меня отняли все. И даже конфисковали наши дачные домики в Новханах и Загульбе.
Дильшад чуть не упала в обморок от волнения.
– Конфисковали?! А почему ты это допустил?! Ну, куда смотрели твои глаза?! Почему не помешал им?! Ну, ты хотя бы мог попросить у них, чтобы они оставили нам хотя бы один домик. Ах, Фикрет, Фикрет. Куда мне теперь ездить отдыхать тёплым летом?! Ответь, куда мне ехать?! – начала горевать Дильшад не о будущем семьи, а о своем комфорте.
– Да ты и вправду страшно амбициозная женщина. Я три дня как пытаюсь спасти свою шкуру, чтобы хотя бы избежать ареста, а ты горюешь о каком - то отдыхе. Благодари бога, что все это закончилось не так уж скверно для нас. Благодари, а не буйствуй. Нет, с меня хватит. Отныне попытайтесь экономить в деньгах. У меня больше не водятся столько денег, чтобы потакать каждой вашей прихоти. О невестке я позабочусь, но вот Тярлан…, хотя он и валить через пень колоду, но и для него настало пора найти себе работу. А мы пока что поживем банковскими процентами. А потом с помощью денег, которые лежат в сейфе, попытаюсь хотя бы куда-нибудь устроиться. – ответил Фикрет, объясняя Дильшад сложившуюся ситуацию. Потом он прошёл в свой кабинет, разговаривая сам с собой, - В таких случаях не стоит сидеть, сложа руки. Надо что-то придумать. Обязательно, обязательно!
Не следует забывать и то, что, у кого Аллах отнимает должность, тому он возвращает разум, чего, увы, нельзя было сказать о нашем достопочтенном судье. Он всячески искал пути разрешения своей проблемы, он всячески старался восстановить своё положение, чтобы в будущем ему не пришлось лишиться последних денег, которые он накопил для чёрного дня. Фикрет всю жизнь боролся за прибавление своего состояния, чтобы в дальнейшем чувствовать себя в безопасности. Он не привык идти на самопожертвование, отказываясь от благ жизни и высокого положения. Увлекшись этими принципами, он пожертвовал самим собой ради тех, кого любил, и, в конце –концов, закончил ненавистью к тем, кому принёс себя в жертву.
Глава 41.
К полудню Айбениз сошла с поезда на Бакинском вокзале. Она не сразу вернулась в тот двор, где жила квартирантом. Она не зашла даже к Гюльтекин, которая ждала хоть какую-то весть о сыне. Айбениз бродила то на бульваре, то по улицам, аллеям, по Малаканскому садику, снова возвращаясь к прошлым воспоминаниям. Вечером, когда она всё же появилась в той лачуге, валясь с ног, Ламия, хлопая глазами, спросила её;
– Где же это ты пропадала все эти дни? В мою голову лезли всякий вздор, думала, наверное, либо ты в беде, либо ничего не сообщив, решила переехать в другой дом.
– Переехать? Ну, куда я могу переехать? У меня же нет другого дома. – задумчиво ответила Айбениз.
– Ну, хотя бы скажи, где ты была? Вдруг ни с того, ни с сего испарилась и так же внезапно объявилась. Откуда это ты? – переспросила девушка соседку по комнате, но речь Айбениз оказался настолько странным, что ошарашила бедную девушку.
– Я издалека. – сказала она, - очень устала и хочу спать. Прошу, не трогай меня, оставь меня одну. – попросила соседка, разбирая свою кровать. Три дня и три ночи она не реагировала на разговоры посторонних. А на четвертый день, когда она решила все же отправиться на работу, то столкнулась с новой работницей за своим рабочим столом.
– Дяденька Умуд, а эта девушка новенькая? – в недоумении спросила Айбениз, после чего раздался ответ дяди.
– Да, доченька. Ее приняли на работу неделю назад. Послушай, доченька, девушки успели ее ознакомить с делом, но я тебя очень прошу, хотя бы изредка присматривай за ней. – попросил напоследок старик, - Как – никак, она же у нас новенькая, вдруг что-то перепутает.
Во время обеда одна из девушек, по имени Кямаля подошла к Сабине и попросила у неё зеркало.
– Сабиш, а у тебя есть зеркало?
– Моя косметичка вот в той сумке, видишь, я её повесила рядом с пальто. Иди и бери ее оттуда. – вымолвила Сабина, указывая ей свою сумку, что не улизнуло от внимания Айбениз. А после обеда в кабинете директора поднялся гвалт. Дяденька Умуд спорил с руководством. Когда всё же рабочий день закончился, старик попросил девушек задержаться.
– Девочки, не торопитесь уходить, у меня к вам маленькое дельце. – попросил озабоченный старик девушек остаться, как одна из них, не выдержав, задалась следующим вопросом.
– Дяденька, а что это с вами, а может, вас чем-нибудь обидели?
– Я не могу даже найти слов, чтобы выразить свое недовольство. – сразу же начал сетовать Умуд, - Ну и осрамили же вы меня перед начальством, а еще спрашиваете, кто меня обидел? Ну, скажите, скажите честно, разве я когда-нибудь поступал с вами жестоко? Не молчите, ответьте. Я же пытался делать вам лишь добро, выполнять все ваши просьбы. Клянусь жизнью моей дочери Вюсалы, что любил я вас всех точно так же, как своего ребенка. И чем вы мне отплатили? Благодаря вам, начальство чуть не лишило меня работы. Не ожидал я от вас этого, право, не ожидал. Вы что, обкрадываете того, кто дает вам хлеб? У вас что, нет ни стыда, ни совести? Разве так можно? А я, дурак, все эти месяцы лез из кожи вон, чтобы они повысили вашу заработную плату.
– Дяденька, Аллах судья, что мы в жизни не поступили бы с вами таким образом. Это ошибка, да, точно, это ошибка. Очевидно, вышло какое – то недоразумение по поводу расчета ящиков. – высказалась Кямаля за всех. Умуд криво посмотрел на неё. - Дяденька, ну почему ты на меня так смотришь? Разве я не то сказала?
– Начальство требует от меня найти воровку. Поэтому если у кого-то из вас и вправду есть чай, то вот вам совет - верните его на место. Девочки, не вынуждайте старика поступать с вами жестче. Мне не хочется вас обидеть, душа болит за вас. Но вы тоже должны меня понять. Если я сегодня не найду вора, то вас всех прогонять с работы. Давайте не будем лишать друг – друга куска хлеба. Ведь и вы, и я нанялись на работу ради того, чтобы у нас всех было нормальное житьё. Разве так трудно это понять? – с жалостью просил Умуд, и Айбениз настолько стало неприятно от этого жалкого зрелище, что она сразу же решила взяться за дело.
– Так, девочки, вы все до единого возьмите свои сумки и корзины, ну всё, что вы принесли с собой на работу и пройдите в комнату дяди. Я сама лично позабочусь о том, чтобы ваши сумки были хорошо проверены. Если у кого-то найдется краденный чай, то пусть пинает на себя. – сказала Айбениз, обращаясь к коллективу.
– А кто тебе дал такое права, чтобы ты рылась в наших сумках? А может, это ты воровка, блефуешь, чтобы никто не подозревал тебя в краже? – сразу же высказалась Кямаля.
– А зачем это ты так скептически настроена? Я с утра наблюдаю за тобой и вижу, какая ты дёрганая. А может, ты информирована обо всем, больше чем мы?– вымолвила Айбениз, но Кямаля, даже не расстроившись, принялась за угрозы:
– Послушай, ты лучше не связывайся со мной, а то тебе несдобровать.
Умуд предпочитал разобраться в ситуации, полагаясь на здравый смысл и взаимопонимание. Но сознав, что сложившаяся ситуация не сулит ничего рассудительного, он обратился к более жёстким мерам, вмешиваясь в разговор повелительным тоном.
– Хватит, все будет так, как говорит Айбениз!
– Но почему? – спросила Кямаля с изумлением.
– Потому что я ей верю, как в самого себя. – коротко объяснился Умуд, - Потому что она заслужила это доверие. Так вот, возьмите все свои вещи и марш в мою комнату!
Во время проверки, Айбениз вытащила сетку, заполненную чаем приблизительно десяти килограмм.
– Кому это принадлежит? Я вас спрашиваю, кому принадлежат вот эта сумки?! – спросил Умуд, показывая её присутствующим. Кямаля как всегда отозвалась первой.
– Сабине, а кому же еще? – сказала она, более чем убежденно.
– Это все вранье! Оно не мое! Поверьте, я не крала никакого чаю! – заговорила Сабина.
– Как это не твое? Я сама видела своими глазами, как ты после того, как переоделась, спрятала свою сумку под это вот пальто. Да не верьте вы ей. Это она ворюга. – воскликнула Кямаля.
– Неправда! У меня была всего лишь одна сумка, а здесь еще и корзина. В моей сумке лежала только моя косметика и халат. Я, как и вы, не имею понятия, каким образом попали эти целлофаны в мою сумку. Но я не воровка! – расплакалась Сабина.
– Ну, просто великолепно, значит, задумала обделаться плачем. А может, объяснишь нам, как эти целлофаны очутились в твоей сумочке? А может, его туда положила сорока? – с насмешкой вымолвила Кямаля.
– Поверьте, я говорю истину. Могу поклясться жизнью своей матери…,- ответила Сабина, утопая в слезах. Но она никак не могла доказать свою правоту.
– Не вижу надобности. Да и не сделает это тебе чести. До сих пор у нас ни одного такого случая не было, а после твоего появления, у нас вдруг недостача. Отчего бы это? Ну, конечно же, от того, что среди нас объявилась искусная воровка. – продолжила Кямаля с обвинениями.
– Я не воровка, не воровка! Да и не дура, чтобы взять на себя вину другого. Если мне здесь не верят, то и не надо! Дядя, я ухожу, и больше никогда сюда не вернусь! А вы все еще пожалеете, что назвали меня воровкой!– сказала она, выбежав из комнаты.
– Вот видите, не смогла дать нам отпор, вот и сбежала. Ну что ей делать, «бедняжке», ведь правда же всегда колит глаза. – сказала Кямаля, оглядываясь за ней.
– А зачем ты так уверена, что воровка она и никто другой? А ты не боишься ошибиться? – неожиданно спросила Айбениз, обращаясь к Кямале, - Ведь до сих пор еще не доказано, что эти сумки принадлежат именно ей. А может, ты выставляешь-то ее в плохом свете просто ради того, чтобы как-то скрыть настоящего вора? А может, ты этим пытаешься нас запутать?
– Послушай, аз, что ты от меня хочешь? Ты лучше не взвались с больной головы на здоровую. Всегда так, когда хочешь чем-то помочь, то все оборачивается против тебя же самого. – недовольно ответила Кямаля, и Айбениз внимательно взирав на старика, объяснила свою позицию.
– Дяденька, здесь что -то неладное. И у меня есть веский повод об этом говорить. Видите ли, сегодня утром Кямаля попросила у Сабины зеркальце, чтобы подкраситься. Она была занята работой и поэтому отправила ее за этим вот предметом, а она была в ее сумке. А может, это Кямаля…,- высказалась Айбениз, меняя ситуацию.
– Послушай, ты что, не знаешь здесь имя другого человека, кроме моего? И имеются ли у тебя доказательство по поводу того, что эти целлофаны принадлежат именно мне и никому другому? Не отвечаешь? Ну вы же поймали воровку с поличным, так зачем же придираться к другим? – окончательно разозлилась Кямаля.
– Ну, ладно, рано или поздно все выясниться. – решительно ответила Айбениз. Когда все начали собираться, Айбениз обратилась к Умуду, - Дяденька, ну мы пойдем. Мы и без того задержались.
– Доченька, прошу тебя, с сегодняшнего дня проверяй самолично все сумки. – попросил Умуд.
– А что делать с этими целлофанами? – в свою очередь спросила Айбениз, указывая на ворованный товар.
– Ничего, я сам высыплю их в ящики. А вы разойдитесь по домам. – сказал Умуд, обращаясь к девушкам. Когда все ушли, дяденька Умуд попросил Айбениз остаться на пару слов. - Доченька, пусть все это останется между нами. А то узнает начальство, что я вас покрываю, и уволит всех вас с работы.– сказал он молящим тоном.
– Дяденька, ведь из-за этих вот девчонок вас бранили целый час. А вы, несмотря на все это, защищаете их? – удивилась Айбениз.
– Ну что мне делать, доченька, наверное, это все шайтан на минуту лишил их разума, и они поступили так опрометчиво. Нельзя же их наказывать за это, ведь нет на этой земле безгрешных людей. Нет, все же надо дать им еще один шанс. Знаешь, это все проклятая бедность, это она толкает людей на такие поступки…,- вымолвил Умуд. После такого признания Айбениз не могла не полюбить этого доброго и отзывчивого старика. Теперь она готова была вынуть душу злодея, чтобы никто не посмел обидеть этого безобидного человека…Айбениз все же имела зуб на Кямалю из-за того, что Сабина лишилась работы не по собственному желанию.
– Ну что это с тобой? Почему ты со мной не общаешься? Ну не стоит быть такой злобной, ведь это не я, а ты наговорила мне пакостей, да и в придачу, оскорбила меня. – заговорила Кямаля, когда та при виде её отвернулась.
– Ошибаешься, я вовсе и не злобная. Просто я не одобрила твой вчерашний поступок. – сказала Айбениз.
– Ну что поделаешь, я была рассержена и не смогла сдержаться, вот и нагрубила тебе. Дядюшка тоже хорош, поссорил всех нас друг с другом и только потом успокоился. Ну не надо держать на меня зла. – подмазывалась девушка к Айбениз, как она категорически заявила:
– Ну, хорошо, правда все равно всплывет наружу. И если выяснится, что я была к тебе несправедлива, то я самолично попрошу у тебя прошение. – сказала она, собираясь выйти из офиса.
– Тебе лучше немного задержаться. У меня к тебе разговор. Так вот, ты лучше не защищай эту девку. – по-дружески посоветовала Кямаля.
– А вдруг она стоит того, чтобы ее защищали?– с иронией вымолвила Айбениз.
– Ты хоть знаешь, чем она до этого занималась? – загадочно спросила Кямаля.
– Не знаю, и знать не желаю. Меня не волнует личная жизнь других. – рассердилась Айбениз, убрав её с дороги.
– А ты лучше выслушай, прежде чем отстранится от меня, - посоветовала девушка и, не ожидая ответа, вымолвила: - До этого она являлась жрицей любви. То есть, занималась древнейшем в мире профессией.
– Послушай, у тебя разве нет других дел, кроме как заочно осуждать людей? – сразу же вырвалась у Айбениз, - А может, тебе заняться своими делами, чем хулить её. – принялась она журить Кямалю, как она удивленно приподняв брови, заявила:
– Да ты что, ведь это же не сплетня, а сущая правда. Все девочки осведомлены о ее нынешней профессии, вот поэтому-то никто не захотел с первого дня дружить с нею. А ты обороняешь ее как родного человека и ведешь себя так, словно тебе безразлично, что об этом подумает твое окружение. Если ты будешь проявлять такое чрезмерное рвение, то наживешь себе дурную репутацию. Может случится и так, что тебя будут подозревать в соучастии в краже.
– Спасибо вам за ценный совет, ханум, но мне виднее. А теперь иди, работай, а то я сию же минуту расскажу дяденьке, что ты вместо того чтобы заниматься делом, плетешь интригу. – обвинила её Айбениз.
– Ну, хорошо, не дерзи. Ты что-то в последнее время сблизилась с дядюшкой, к чему бы это? – хитро заулыбалась Кямаля.
– Похоже, у тебя исчерпаны темы для новых сплетен, и потому нашла к кому цепляться? Но не утруждайся, потому что я к нему отношусь, как к своему отцу, и не более? – с гневом произнесла Айбениз, но Кямаля заговорила более уверенна.
– Но он же не твой папаша.
– Ну и что? Порой в жизни случается и так, что лица, которых ты считаешь посторонними, оказываются для тебя ближе родных. И в этом смысле, кровное родство ничего не значить. Душевная близость, душевная гармония – вот что главное. А на счёт нашего бригадира – дядюшки Умуда, я сказу следующее. Учитывая то, что вы и мизинца его не стоите, так как совершили такой грязный поступок, но он всё-таки постоял за вами горой, ибо опасался того, что вас выгонят с работы. А знаешь ли, ты не из тех людей, кто способен понять и оценить реальную ситуацию без всяких приукрашиваний. Если я когда-нибудь услышу, что ты разводишь сплетни в коллективе, то я сама лично пожалуюсь начальству. Вот тогда ты и получишь по заслугам. – пригрозила Айбениз Кямале. Она уже вышла во двор, когда Кямаля начала выбрасываться оскорблениями в её адрес.
– Да вы посмотрите же на нее, я пытаюсь учить ее уму – разуму, а она, неблагодарная, мне угрожает. А я тебя не боюсь. Тебе не скрыть свои «недостатки». Мне придется тебя разочаровывать. Я знаю о тебе больше, чем ты обо всех нас. Если бы ты была приличной девушкой, то тебя бы не выставили из твоего же родного дома! Видишь, даже у стен есть уши.
Слова Кямали, которая успела покопаться и в её прошлом, больше не пугали Айбениз ни под каким - либо предлогом. Она подошла к бригадиру в конце работы и попросила у него домашний адрес Сабины. В ответ на просьбу Айбениз, Умуд отозвался с согласием, так как попытка этой девушки сделать доброе дело не могла не найти должного признания.
– Доченька, попытайся ее убедить вернуться на работу. Скажи, что мы ей верим, и мы обязательно найдем настоящую воровку. Нынче люди крайне злы и безнравственны. Если даже удача ей улыбнется и какой-нибудь предприниматель вознамериться принять ее на работу, то этого он предпримет не из-за того, что он ее пожалеет, а скорее всего, он постарается притворить в жизнь свои гнусные намерения. Убеди ее вернуться. Удачи. – добавил Умуд, сильно пожав руку этой великодушной девушки. На следующее утро, прежде чем отправиться на работу, Айбениз зашла к Сабине….
Айбениз отворила калитку и зашла в маленький двор, которую аккуратно почистили. Дверь дома стояла открытой. Она сняла обувь на пороге дома и аленькими шагами прошла в комнату. Помещение было настолько убогим, что Айбенизу пришлось помолиться Аллаху, вспоминая своё убежище. В комнате не было даже окна. Рама стояла пустой, а вместо стекла туда прикрепили полиэтиленовый целлофан и изношенные, порванные одеяла. С потолка свисала лампа, электрические проволоки, которых не прикрепили к стене и подобная ситуация создавала реальную опасность для жизни. Электрический нагреватель подсоединили к открытому току, у которого было сорвана изоляция. На кровати из железной сетки лежала какая-то женщина, которая сразу же отреагировала на шорох и воскликнула;
– Кто там?– сказала она, приподнимая голову.
– Простите, тетушка, мне нужно повидаться с Сабиной? Она же живет здесь, я не ошиблась? – осведомилась незнакомка, и женщина ласково откликнулась на ее вопрос.
– Нет, доченька, не ошиблась. Она моя дочь. Но мы, кажется, с тобой незнакомы?
– Вы правы, тётушка, мы с ней работаем вместе… на фабрике. – ответила Айбениз. – Знаете ли, ведь она же вчера не вышла на работу, а я, вот, как её товарищ, решила зайти к ней и узнать…. Если бы у вас был телефон, то я бы позвонила, а не потревожила бы вас столь неожиданным визитом.
– Да ты что, доченька, все нормально, ну вот только она и вправду вчера себя очень дурно чувствовала. И я тоже тревожусь за ее состояние,…. доченька, а может, у нее неприятности? – тревожно поинтересовалась женщина, но Айбениз живо ее успокоив, солгала.
– Нет, нет, тётушка, какие могут быть неприятности у Сабины? Мы все в восторге от нее, ведь она очень умелая и старательная работница. А она куда-то вышла? – напоследок спросила девушка и женщина, вздыхая, произнесла:
– Она сейчас в аптеке, купить для меня лекарства. Бедная моя девочка, она и так еле-еле успевает с домашними расходами, а тут я для нее стала обузой. Врачи тоже хороши, назначили мне дорогие препараты. Но никто из них не говорит конкретного слова. Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь снова встать на ноги и ходить или же я всю жизнь буду прикована к постели. Но я не жалуюсь, нет, не жалуюсь на свою судьбу. Только бы снять эту тяжесть с ее плеч, уйти, не причиняя ей лишнего неудобства…Доченька, ну вот видишь, заболталась и забыла тебе предложить присесть. Да ты не стой на ногах, вот возьми ту табуретку и присядь рядом. Если бы не была эта проклятая болезнь, я бы встала и угостила бы тебя свежезаваренным крепким чаем.
– Нет, тётушка, нет, я-то зашла к вам на минуту. – с глубокой печалью вымолвила Айбениз, - Вот увижусь с Сабиной и сразу же уйду. – Затем она нечаянно задала вопрос, который больше всего исходил из её профессиональной привычки, - А вы давно в таком состоянии?
– Уже как два года не могу передвигаться. Иногда так сжимается сердце от горя и скуки. И стала же я обузой для моей Сабиночки. – с горечью высказалась пожилая женщина и Айбениз, не сумев сдержаться, почти накричала:
– Да что вы, в жизни нет более приятной обузы, чем забота о родителях. – с явной тоской заговорила она, вытирая слезы. - Ведь вы тоже когда-то трудились, чтобы поставить ее на ноги. А теперь это ее обязанность - присматривать за вами.
– Я же мать, какая же мать пожелает, чтобы ее дитя бросилась и в огонь и в воду ради нее. Какого от меня толку. Она же еще очень молода, чтобы быть раздавленным под тяжестью жизни. Я же со своей болезнью не даю ей возможности подумать о себе, о своем будущем. Это так несправедливо. – пожаловалась мать.
– Тетушка, жизнь к нам тоже неблагосклонна, она не знает милосердия. Но она стоит того, чтобы как можно крепче ухватиться и бороться за нее. Вот и Сабина, как любящее свою мать дитя, пытается как-то облегчить вашу участь. Аллах вознаградит ее за это, обязательно вознаградит. – ответила Айбениз. Она услышала шаги за спиной и повернулась в ту сторону, когда Сабина воскликнула от удивления.
– Айбениз?
– Угадала, как видишь, я, пришла за тобой. Иди переоденься, да поживей, тебя заждались на работе. – сказала Айбениз, подмигнув подруге.
– Я же…?- с сомнением отозвалась Сабина, когда Айбениз лишила её возможности высказать правду.
– Да, ты вчера себя неладно почувствовала. – подмигнула она, - Но, а сегодня ты здорова. Значит, тебя пора выходить на работу. Не видишь, мама тоже из-за тебя волнуется. Ну, зачем ты так остолбенела? Иди, переоденься, мы и так опаздываем на работу. Я подожду тебя у входа.
– Доченька, не торопись. Мы же еще не угостили тебя чаем. – попросила мать, увидев, как девушка собирается покинуть дом.
– Как-нибудь в другой раз. – поблагодарила её Айбениз, а затем попросила, - Если позволите, то мне бы хотелось почаще навешать вас.
– Когда тебе будет угодно, доченька, когда тебе будет угодно. Наши двери всегда открыты для такого приятного гостя, как ты. И пусть Аллах одарить тебя счастьем.– помолилась мать за эту девушку. Как она нуждалась в благословении матери, в добром слове, которое родители произносят в адрес своих детей.
– Спасибо вам большое,… мам…, благодарю. – ответила Айбениз, выбежав из комнаты. Она постояла во дворе в ожидании своей подруги. Как только Сабина вышла, то она сразу же бросилась на неё с возмутительными словами.
– Ведь вчера же они сами назвали меня вором, а теперь зовут меня на работу? – с сомнением спросила она.
– Это было вчера, а сегодня в программе произошли некоторые изменения. – шутливо и коротко ответила Айбениз.
– Я ни черта не понимаю. – в недоумении высказалась Сабина, после чего Айбениз, толкая ее сзади, произнесла:
– Нечего понимать, ты лучше топай….
Когда они оба появились на пороге цеха, дяденька Умуд с радостным возгласом побежал к ним на встречу.
– Молодец, доченька, я знал, что ты сможешь ее убедить, и ты умело справилась с этой задачей.– сказал Умуд, поблагодарив Айбениз от всего сердца. Потом он обратился к Сабине. - Доченька, хорошо, что вернулась, ну нельзя же быть такой обидчивой. Не стоит все сказанное принимать так близко к сердцу….
Девушки цеплялись к Сабине, мешая ей сосредоточиться на работе. Вокруг разводилась склока, которая ясно слышалась за стенами маленького цеха.
– Не обращай на них внимание. Лучше занимайся делом. Работай. – говорила Айбениз, заметив нервное состояние Сабины.
– Какая же она и впрямь наглая. После стольких порицаний, она еще осмелилась явиться на работу. И ведет себя так, как будто ничего не случилось. – сказала Кямаля. После её слов другие девушки начали обмениваться мнениями.
– Она же, наверное, привыкла к такому обращению. А как же, приняв во внимания то, чем она занималась прежде….
– Да, таким девкам привычно унижение. Я только одного не пойму, почему же таких принимают на работу и куда смотрит начальство? Разве они не слышали пословицу, от яда не жди исцеления, а от шлюхи преданности.
И добились девушки того, что Сабина всхлипнула. Айбениз больше всего не выносила бессилия, когда человек не может возражать против несправедливости. По крайней мере, она этому научилась с недавних времён, учитывая и свою ошибку, которую она совершила благодаря своей неосмотрительности и доверчивости.
– Почему это ты плачешь? – набросилась Айбениз на Сабину, - Зачем молчишь? Ведь молчание – это знак согласия. Ты что, принимаешь на свой счет их обвинения? Не молчи, ну скажи хоть слово. Если у тебя нет сил защищаться, то я сама их проучу!
– Айбениз, умоляю, не надо. Это истина, …ведь я была когда-то такой. – ответила Сабина, – не взирая на то, что я сегодня стремлюсь заработать на кусок хлеба своим трудом, но клеймо прошлого будет преследовать меня до гробовой доски. Оно не даст мне ощутить себя достойной личностью. Я не имею право заставить их замолчать. Ведь в этом есть доля истины.
– Как бы там ни было, ты имеешь права есть кусок хлеба без осуждений людей. Нынче ты этот хлеб зарабатываешь честным путём. Нет, я не дам им сломать тебя. Ты тоже полноправная работница этой фабрики, как и они. У тебя тоже есть право пользоваться возможностями, которого мы все имеем. Не надо бояться, ты лучше соберись и пойдем со мной! – сказала Айбениз, притащив её с собой в офис, где они собирались пообедать вместе с остальными. Сабина снова с покорностью слушала сплетни в свой адрес и еле – еле выдерживала каверзные взгляды, направленные в её сторону.
– Мне следовала бы ослушаться тебя. Поела бы в цехе, в тихом обстановке. – сказала Сабина, с жалостью взглянув на подругу.
– Видите, что вытворяет Айбениз. В последнее время, совсем прилипла к этой девке. Ни на минуту не расстается с нею, как будто ее спаяли с ней. Мы бежим от нее, как от чумы, а она назло всем сует ее нам в глаза. – вымолвила Кямаля.
– Да, ты права. Они очень близки, возможно, это дешёвка уже успела обучить ее тонкостям своего ремесла. А вдруг они уже пришли к единому согласию? Поэтому всюду вместе и даже на минуту не расстаются друг с другом. – сказала другая.
– Я тебя поздравляю, Айбениз, наконец – то ты нашла себе пару. Ну что, мы тебе не по вкусу?– ехидно обратилась Кямаля к Айбениз.
– А ты не завидуй. Только богу известно, как они вместе приятно проводят время. Ну, уж не так скучно, как мы. – отозвалась кто-то из группы.
– Хватит, замолчите чертовые вороны! – закричала Айбениз, поднимая протест против маленького сообщества, где господствовали отрицательные привычки вмешиваться в жизнь посторонних и превращать каждый поступок человека в тему обсуждения. – Ну что, нашли новую тему для склок? Сдается мне, что вам, доставляет удовольствие рыться в прошлом Сабины. Если бы вы имели хоть чуточку совести, то не высмеивали бы её несчастье и личную трагедию. Увы, порой типы вроде вас, которых мы называем людьми, не способны заглянуть на шаг вперёд. Вы кого осуждаете? Сабину? Скажите, ради чего? Из-за ее далёкого прошлого, которое вы привыкли видеть в чёрном цвете? Да как вам не стыдно. И вы называете себя женщинами? Прежде чем осуждать другого, хотя бы постарайтесь представить себя в её шкуре. Хоть на минуту представьте, с какими бедами столкнулось это создание, какие кошмары и муки совести преследовали её днём и ночью. Да, мужики могут так о ней хулить. Потому что им трудно понять Сабину. Потому что среди них находятся и такие, которые, поиграв честным именем глупых девчонок, толкают их в бездну, при этом, не отчитываясь перед собственной совестью. А вы, почтенная публика, вместо того, чтобы упрекать подобных аморальных элементов, стремительно судачите о Сабине, которая и без того подверглась множеству унижений, которая потеряла доверие к человеку, которая живёт в аду, утешаясь его горячим пламенем. Зачем вы не позволяете ей забыть о прошлом и жить спокойной жизнью? Подумайте, она же тоже имеет право безвозвратно проститься с прошлым, жить, рассчитывая на свой честный труд, она же тоже имеет право чувствовать себя нужной для окружающих, взглянуть в наши глаза без всякого стыда и страха, она же тоже имеет право выбрать для себя подругу, подружиться со мной, с тобой, с нами, она же тоже имеет право устроить свою личную жизнь, если её не будут окружать такие язвительные люди, как вы. Ответьте, зачем вы заставляете её возвращаться к той беспутной жизни, упрекая её на каждом шагу? Скажите, зачем? – с гневом спросила Айбениз, обращаясь ко всему коллективу. – Я обращаюсь к тебе, Кямаля, – продолжила Айбениз. – Зачем это ты ненавидишь Сабину? Зачем ты её так презираешь? Разве она когда-нибудь совершила против тебя хоть какое-то злое действие? Ну, ответь, совершила или нет? – спросила она повелительным тоном, после чего обязательно следовал бы ответ.
– Отлично, она всё время зубрит моё имя. Ну вот, опять как клещ, прицепилась ко мне. – возразила Кямаля, улизнув от ответа.
– Не увиливай. Я задала тебя вопрос и требую от тебя ответа. Скажи, обошлась ли она хоть раз с тобой скверно? – снова спросила Айбениз.
– Нет, не обошлась. – безмятежно ответила Кямаля.
– Ну, а вы, девчонки, когда-нибудь были очевидцем того, что она кого-то обижала? А может, она и вправду сделала кому-то больно или же ябедничала про вас? А может, она предлагала посещать вместе с ней какие-нибудь сомнительные места или на ваших же глазах присела к какому-то мужику? Ну, скажите, что она сделала при вас такое, что она так вам омерзительна? – обратилась Айбениз к окружающим.
– Она нам ничего такого не предлагала. Но без дыма не бывает огня. А может…,- снова раздался сомнительный вопрос, которому Айбениз помешала распространиться.
– Хватит, достаточно! Вместо того чтобы мотивироваться на догадках, лучше присмотритесь к ней получше. Ведь она же не из тех девчонок, которых вы называете персоной низкого пошиба. Ну, тогда откуда такое презрение? Вы что, ополчились против неё благодаря оговорке Кямали? А где же ваше благоразумие? Вы называете Сабину воровкой? А что если я попытаюсь доказать обратное? Вы готовы попросить у нее прощение, если мне удастся ее оправдать?
– И каким же образом ты собираешься ее оправдать? – спросила одна из девушек.
– Айбениз, мне неизвестно, что ты вздумала, но если ты сможешь доказать ее непричастность к краже, то я самолично буду просить у нее прощение. – отозвалась Кямаля.
И в эту самую секунду Айбениз разоблачила Кямалю, вынув из-под её юбки целлофаны с чаем. Столь неожиданный маневр застал девушек врасплох. Они были ошеломлены тем, что та, которая пыталась обвинять Сабину в воровстве, сама же оказалась плутовкой и лгуньей. Все смотрели на нее с укором.
– Девочки, не смотрите на меня так. – возмутилась Кямаля. - Это все шайтан, это он сбил меня с толку. Захотела немножко подзаработать на этом. Но в результате сама не зная, чего творю, всех вас подставила. Прошу вас, простите меня, Сабиш, и ты тоже не держи на меня зла. Умоляю, простите меня, но я же призналась в содеянном. Не надо ничего говорить дяденьке, мне не хочется потерять работу. Я больше не буду, честное слово, не буду.
Айбениз выслушав Кямалю, кивнула головой и решила закончить на этом.
– Не волнуйся, мы никому ничего не скажем. Но знай, если это опять повторится или же я услышу хоть слово о том, что ты наговариваешь на людей, то отныне не жди от меня пощады.–предупредила Айбениз Камалю перед тем, как она покинула помещения вместе с девушками. Айбениз двигалась медленными шагами. Она очнулась лишь тогда, когда увидела себя одинокой посреди улицы. Напротив высокого здания, где был расположен цех, работал объект, называемый казино. Там всё время собиралась молодёжь для того, чтобы проводить свободное время, увлекаясь азартными играми. В эту секунду Айбениз и столкнулась с пьяным… Тярланом, который в компании двух девушек передвигался прямо на неё, переваливаясь то на одну, то на другую сторону. Между ними было определенное расстояние, но она не смогла пройти мимо, проявляя к нему равнодушие. Она постояла в стороне и долго наблюдала за ним, за его лёгким поведением. Несмотря на то, что Тярлан терял равновесие на каждом шагу, он всё же держал в руках бутылку, из которой большими глотками глотал спиртное. Он подошёл к своей машине. Дрожащими руками достал ключи и попытался засунуть его в щель замка. Но как бы он не старался, все его усилия казались напрасными. Наконец он выронил ключ. Когда одна из девушек решила ему помочь, то Тярлан сразу же отказался.
– Эээ, не трогай, я сам, сам. - сказал парень, поднимая ключ с асфальта. И тут, он заметил женские ноги. В ту секунду, когда он поднял голову и взглянул на таинственную незнакомку, наблюдающую его со стороны, то сразу же, без всякого колебания узнал в ней Айбениз…Ему больше всего не хотелось красоваться перед ней в таком неловком положении. Тярлан разгневался такой неожиданной для него встрече и потому решил оскорблять свою любовь, унижать её достоинство. Он не обращал внимания на тех девушек, которые дёргали его за рубаху за словами;
– Ну, открой же эту чертовую дверь.
Он близко подошёл к прошлым и болезненным воспоминаниям, после чего завязал с нею разговор.
– Айка? Это ты? А что это за наряд? Разве тебя не исключили из школы? А что это за тапочки?– спросил он Айбениз, усмехаясь и оглядывая её с головы до ног. Вдруг откуда-то появилась Сабина, обращаясь к своей подруге.
– Айбениз, нас ждут в цехе. – сказала она, не заметив Тярлана, о чём потом ей пришлось сильно пожалеть.
– Чтоо? Цех? – удивился Тярлан, - Ты что выкалываешь рабочим? Ведь у тебя же были большие планы насчёт учебы, ты же собиралась окончить институт и заботиться о здоровье таких неуживчивых пациентов, как я? Что же с тобой такое стряслось, что тебе пришлось попасть из князей в грязи? Ну, ты даешь. Если честно, то цех для тебя не такое уж и ужасное место, оно очень даже тебе подходит. Я бы сказал, что ты была рождена ради этого вот дела. Ведь такой бедной девушке, как ты, не стоило рассчитывать на большее. Ну что же, я от всей души тебя поздравляю. А между халатом врача и рабочего не так уж велика разница. Разве я не прав? – Тярлан подошёл к ней, более чем близко. Неприятный запах, что заносился изо рта Тярлана, вызвала тошноту у Айбениз. Она повернула голову в сторону и помахала рукой так, словно хотела обгонять запах спиртного рассеявшейся на воздухе, - Ну что? Не нравится запах моего рта? Ну и зря. Ведь теперь не я, а именно ты порождаешь у человека чувство отвращения. Я же говорил тебе, что ты кроме меня никому не будешь нужна. Никто кроме меня не захочет связать свою судьбу с тобой. И я не ошибся. Аааа, вспомнил, а где тот парень, твой заступник, ёлки – палки, как же его звали? Ах да, вспомнил, Джавад. Ну, скажи, ну где же он, где? Что, неужели и он от тебя отвернулся? А что ему оставалось делать, кроме как избавиться от твоей компании? Он же не дурак, чтобы предъявлять свои права хозяина на объедки другого? Ведь не каждый мужчина может носить ту шапку, которую кто-то до него и поносил и успел даже помарать в слякоти. А может, нам стоит поговорить об этом более подробно? А может, тебе, ну скажем ради нашей давнишней дружбы рассказать, что же, на самом деле, было между вами, а? Не бойся, я не накажу тебя за это признание. Между нами, Айка, скажи, от кого же был ребёнок, которого ты так хотела мне подсунуть? Ведь отцом же этого ребёнка был он, разве не так? Молчишь? Значит, мои догадки верны. Значит, ты носила его ублюдка. А помнишь, как ты чуть не убила меня из-за одной ночи? А когда застала меня с Назрин, то, вообще, подняла такой галдеж, словно увидела рядом со мной призрака. Да всегда так, истине, в большинство случаев, и приходиться умолкать перед ложью. Видишь, ты тоже ни чуть не уступала мне. Пока я развлекался с Назрин, ты тоже не теряла время зря и ублажала этого Джавада. А еще хотела меня представить в плохом свете. Как будто я воспользовался твоей наивностью. Я даже сам чуть не поверил в эту басню. Ну что, теперь довольна своей жизнью, потаскуха?! – сказал Тярлан, набрасываясь на неё. Айбениз больше не хотела выслушивать подобные оскорбления. Она сжимала в карманах кулаки, словно была готова избить пьяного Тярлана до смерти, желая расквитаться с ним за все понесённые унижения. Она подняла руку, чтобы ударить его. Но Сабина схватила подругу и оттолкнула в сторону, помешав ей учинить драку посередине улицы.
– Айбениз, не надо! Не трогай его! Не стоит он того, чтобы ты марала руки об такого негодяя, как он. Если ты сейчас ударишь его, то он окажется правым. И потом, он подумает, что смог тебя сломать. Будет радоваться тому, что смог сделать тебе больно. Не надо, Айбениз, не надо, лучше уйдем. – сказала Сабина, дёргая её за руку.
– Ну что же, бог тебе судья. – закричала Айбениз, наконец-то снимая замок с языка. После ухода покинутой любви, Тярлан долго смотрел вслед за Айбениз, цепляясь за дверь автомобиля, чтобы сохранить равновесие. Его раздирала ярость. И потому он накричал на пьяных девушек, которые сопровождали его в лёгких увлечениях.
– Отвалите, я никого не хочу видеть! Никто мне не нужен! Никто! Вы все стервы! Отвалите! - заорал Тярлан, прогоняя их прочь. Девушки вернулись в казино, разбрасываясь оскорблениями в адрес этого удальца. А Тярлан свалился на землю и горько заплакал, сильно прижав колени. А затем, он еле - еле встал с места и сел за руль автомобиля, который погнал в неизвестном направлении…
Глава 42.
Дорога, по которой везли Джавада в Ханкенди, не различалась в ночной темноте. Другие пленные, разделяющие одинаковую участь с доктором, не имели понятия о том, с какими оскорблениями и истязаниями им предстояло сталкиваться. Их всех разместили в одиночные камеры. Туда даже не проникал дневной свет. Время от времени, им раздавали пищу. Среди десятка пленных лишь Джавад не дотрагивался до еды, приготовленной особо для пленных, о чём он догадался лишь после того, когда стал очевидцем тяжких мучений соотечественников. Пленные мучились от сильных болей в животе. Джавад обследовал больных с помощью пульсации и обнаружил, что внутренние органы пленных возросли до невероятных размеров.
– Не притрагивайтесь к еде, наверное, в его состав был добавлен какой-нибудь яд. Умереть от голода это лучше, чем умереть от их рук. – предупредил Джавад невинных жертв.
– Ара, ес бижишка мезин хага угуна аным. Бедке жад анексхигед. Бедке ес ташин Нургенин. Асенг вор тожмимегузйун гкаши. (Ара, этот доктор нам мешает. Надо как можно быстрее избавиться от него. Об этом надо рассказать Нургену, он нам поможет). – решили армяне, задумав поместить Джавада в один из домов. В действительности, это было своего рода маневром, чтобы новоявленный доктор не помешал им в реализации зверских планов. После необходимого предупреждения, Джавада назначили холопом во дворе какого-то имения, на котором жили армяне. Там вместе с ним трудилась молодая женщина лет тридцати, которую звали Хаялой. Обязанность Джавада заключалась в вырубке дров, в культивации земли, в выполнении хозяйственных работ, взамен чего ему полагался маленький кусок чёрного хлеба. Он всячески старался облегчить труд Хаяле, чтобы та не обременяла себя трудной работой. Джавад каждый раз делил свой кусок хлеба с Хаялой, когда та не могла насытиться своим пайком. После годовых мучений, Джавада увезли в больницу, где отняли у него одну почку без всякого на то личного согласия «донора». Джавад не полагал, что с ним обойдутся так жестоко, хотя от врага ему не приходилось ждать никакой милости. В то время, когда его забрали с хлева, Аванес предупредил соратников;
– Ара, он доктор. –после чего Джавад подумал о том, что им будут пользоваться, полагаясь лишь на его прямые обязанности, и не более. А через три дня, когда его привезли обратно, Джавада выбросили во двор, чтобы тот подох на открытом воздухе. Если бы не Хаяла, которая ухаживала за ним в кормушке не только между работой, но и после изнурительного труда, то его давно бы не стало. Однажды хозяева дома решили устроить весёлую вечеринку, куда пригласили армянских боевиков, якобы стоящих на защите «местного населения». Джавада заставили раздавать им напитки в роли официанта. Он ходил по столам, разливая спиртное по бокалам. Он сильно хромал не только от незаживающей раны на ноге, но и из - за нового «сюрприза», которым его наградили недавно. «Как бы я хотел, чтобы в этот миг я держал на руках бурдюк жидкого яда» - думал он, украдкой оглядывая врага. Офицеры развлекались и заигрывали с армянками лёгкого поведения. Из радиоволн раздавались звуки танго, под которым когда-то танцевал Джавад с той любимой, сладкие воспоминания о которой не покидали его ни на минуту. Путешествие по далёкому прошлому на своей земле, но там, где издавались весёлые голоса противника, причиняли невыносимую боль, которую он испытывал всей душой. Джавад на минуту закрыл глаза и представил себя танцующим под той же музыкой в компании Медины. Он схватил её за руку, и она начала кружиться вокруг него последовательными шагами. А когда он разглядел свою партнёршу, то узнал в ней не жену, а ту, за которой он готов был когда-то прошагать на край света. Айбениз улыбнулась ему в ответ, как когда-то, в том далёком прошлом. Она завершила с ним этот танец, к которому он приступил в сопровождении Медины. Когда наконец-то умолкла музыка, Джавад раскрыл глаза, оглядываясь по сторонам. Офицеры настолько выпили, что трепали языком без умолку. Один из них не удержался, и его вырвало прямо на пол, отчего Джавад заговорил громким голосом;
– А ты разве не знал, что таких, как ты, наслаждающих жизнью на чужой земле, ожидает такая участь? Изверги, вы пролили столько крови, что когда-нибудь она должна была течь из вашего носа, как блевотина. Но это еще не конец.
– Ну что же, мы будем изрыгаться, а вы уберетесь за нами. – засмеялся армянин. Позвали Хаялу, к которой обратились с надругательствами. - Ну, сука, давай убирай все это с пола. – сказали они, указывая на паркет помещения.
– Хаяля, не надо! Не трогай! Пусть сами и уберут! – вымолвил Джавад, пытаясь помешать девушке. Но его больное тело оттолкнули в сторону, заставив девушку нагнуться. Один из офицеров распустил руки, притронувшись к ней сзади.
– Подойди сюда, да не бойся, я тебя не съем. Ведь ты так мне нравишься. Как только ты закончишь свое дело в этой комнате, то сам лично займусь тобой. – тараторил тот, смеясь от удовольствия. Кажется, после этого нахального поступка чаша терпения Джавада переполнилась до предела. Он набросился на пьяного офицера и начал избивать его не так сильно, но зато достаточно круто. Никто не смог сразу отреагировать на происходящее, так как все от сильного воздействия спиртного витали в воздухе. Джавад взял голову армянина и начал утирать им как тряпкой.
– Ну, лизни с пола свою же блевотину! Лопай, сволочь, лопай! - кричал Джавад, заорав от ярости. Когда всё-таки боевики поняли, что творится вокруг, то они начали швырять Джавадов по всей комнате. Хозяин дома старался разнять гостей, чтобы те не размахивали кулаками и ногами в сторону пленника.
– Ара, постой, ара, хватит. Да ты что, хочешь его прикончить? Он же, как – никак, но помогает мне в хозяйстве. Ара, хватит! – кричал тот, появляясь то тут, то там. Хаяла успела выбежать из комнаты ещё тогда, когда разразилась драка между тем наглым офицером и отзывчивым земляком. Джавад, ползая, вышел из помещения. Он спустился во двор, цепляясь за пролёт лестницы. Он искал её повсюду, но не мог найти.
– Хаяля, где ты? Хаяля, я тебя прошу, отзовись! Хаяля! Хаяля! – орал Джавад во всё горло в ожидании хоть какого - то ответа, хотя во дворе воцарилась мёртвая тишина. Это больше всего и держало его в страхе. Наконец он решил обойти дом сзади. Он только успел завернуть за угол, когда столкнулся с телом Хаяли, которая нашла в себе силы покончить с собой, проткнув вилами брюхо и всё ради того, чтобы больше не выносить оскорблений со стороны противника, которая была намного тяжелее всякой ноши. Джавад нагнулся над ней. Он больше не плакал, а вопил, рычал, изнывал, хрипел, бил кулаками по голове, которая стала тяжелее камня. Джавад рыл землю ногтями, не чувствуя боли и не обращая внимания на кровоточащую нежную кожу своих пальцев. - О, Аллах! Будет ли когда-нибудь конец всему этому? Я не могу, слышишь, не могу вытерпеть эту беспощадность, ведь это так ужасно, нечеловечно и жестоко. О, Всевышний, прошу тебя, дай мне силы либо противостоять, либо же забирай мою душу к себе! Ведь я и без того измучился. Зачем нужно было лишить жизни столько людей, ведь они же не были виноваты в том, что какие - то дашнаки захотели овладеть всем тем, на что не имели никакого права. Кому нужны эти жертвы? Во имя чего они умерли, скажи, во имя чего? – зарыдал Джавад, когда почувствовал влажное прикосновение родной земли. Он с тоской опустил голову, взглянув на горсть того холодного песка, который сыпался с его ладони. Джавад вытащил из кармана грязный носовой платок и завернул в него почерневшую землю Карабаха, которая больше напоминала пепел, чем плодородную почву. Он с горечью прижал её к сердцу, в глубине, которого повторял следующие строки.
Те беды, что прошли так мимо,
Застряли комом в горле у тебя.
А те, которых ты сумел избегнуть,
С громадной силой ударили меня.
То горе, та боль, что не настигла нас .
О родина, земля придавила вас, - повторил Джавад, зарыдав, как маленький ребёнок, не сумевший пересилить свою обиду.
Глава 43.
После того, как Фикрета выгнали с работы, Дильшад в каждое подходящее для неё время вонзала в него слова, полные сарказма и издевательств. Если раньше Фикрет хотя бы время от времени возвращался домой, то теперь он понимал, что ничто не связывает его со своим домом, с его самодовольной хозяйкой и потому безработный судья посвящал все свои свободные часы Ганире, новорождённому внуку и, наконец, Жанне, которой судьба, наконец - то улыбнулась, когда Фикрет начал приходить к ней всё чаще и чаще. Несмотря на бедственное положение Фикрета, Дильшад не намеревалась жить в стеснённом положении. Она высасывала последние деньги Фикрета, как будто этим дразнила свою судьбу за такую горькую долю. Она не сознавала, что чем больше у человека денег, тем больше у него знакомых, с которыми ничто его не связывает, помимо этих купюр. Плюс ко всему этому, Гюля, как только узнала, что уважаемого свекра вытеснили из работы, тут же начала доставать Тярлана; «Знаешь что, мы всё равно женаты ради вида. Я, конечно, могу с тобой развестись, но это плохо скажется на нашем престиже. Я могу запросто прожить и без денежек твоего папаши, но милый, это не означает, что я должна тебя содержать. В том, что ты такой бродяга и бездарный, виноваты только твои родители. А я не буду и не хочу расплачиваться за их ошибки. И, пожалуйста, прекрати надеяться на то, что твой папуля обеспечит тебя деньгами на всю оставшуюся жизнь. Так что, с сегодняшнего дня найди для себя работу. Если, безусловно, не хочешь остаться голодным. Хотя бы один раз в жизни подумай головой, а не….», - пригрозила она мужу, хотя Тярлан не намеревался отказаться от халявой жизни. Он хоть и выслушал свою жену до конца, но потом махнул рукой в её сторону. «Да иди ты!», сказал Тярлан, послав Гюлу куда подальше. Он каждый день выпивал в компании друзей, одалживая им крупную сумму. Его не тревожила то, какими путями придется отцу избавляться от страшных долгов своего беспутного сына. Но ему пришлось как надо «болеть душой», когда Фикрет стал избегать своего сына, отказался отвечать на его телефонные звонки и даже выключал сотовый, чтобы тот не смог до него дозвониться. Такая ситуации больше всего и раздражало Тярлана, он попадал в депрессию, чувствовал себя уязвимым перед друзьями «белой смерти». А мать, которая предпочитала не вмешиваться в личную жизнь своего сына, оставалась в неведении и в стороне от его моральных и материальных переживаний, при этом, уверяя себя в том, что личная жизнь Тярлана с каждым днём всё лучше и лучше складывается. Она избегала встречи с родственниками, с влиятельными знакомыми, чтобы не чувствовать себя униженной перед посторонними. В одно утро, когда её соседка Гамер без всякого оповещения, появилась на пороге дома Дильшад, ей стало совсем дурно. «Зачем она посетила меня в такую рань? Ах, Фикрет, ах, благодаря твоей неосмотрительности мне и приходиться унижаться перед такими вот ничего не стоящими соседями и знакомыми. Не успеваю я показаться на улице, она тут как тут. Всё время досаждает меня разными вопросами. А если она и теперь начнет крутить старый вал, что мне тогда ей ответить?» - подумала Дильшад. Она вышла к двери, придав лицу фальшивую улыбку;
– Гамочка, а зачем стоишь на пороге? Заходи, милая, заходи. Я как раз о тебе думала, – сказала она, упрашивая нежеланного гостья.
– Деля, поверь, мне так не хотелось причинить тебе неудобства, но дома стало скучно, и вот решила зайти к тебе.
– Хорошо сделала. Я ведь тоже, как и ты, уже несколько дней не могу найти себе места от уныния. – пожаловалась Дильшад.
– Делечка, прости, ради бога, но недавно до моего слуха дошла одна неприятнейшая новость. Если честно, то я просто отказываюсь в это верить. Но, по крайней мере, захотелось выяснить…. Деля, а это правда, что Фикрет бека уволили с работы? – спросила Гамер.
– Увы. – коротко ответила Дильшад, испытав сильное смущение перед соседкой.
– Да ты что, не может этого быть...Значит, все это правда?!..- выразила фальшивую негодования соседка, после чего, заметив, как смутилась жена экс – судьи, с раскаянием заявила: - Послушай, не стоит так убиваться, ведь уже ничего не изменишь.
– Говорить-то легко. – в слезах вымолвила Дильшад. - Ну, как я могу оставаться хладнокровной к происходящему, когда у меня такое горе? Я даже не могла себе представить, что когда-нибудь Фикрет лишится такого прибыльного дела. О, Аллах, что нам делать? Как нам жить дальше? – не умолкая ни на минуту, жаловалась соседка и Гамер стала расспрашивать Дильшад более обстоятельно.
– Послушай, а его просто так уволили? И даже не объяснили причину? Он же не первый год работал судьей, нельзя же взять и в один миг выгнать такого ценного и делового работника, как Фикрет.
– Представляешь, а нас даже не удосужились просветить в подробности. – объяснилась Дильшад, не пожелав вникнуть перед соседкой до сути дела. - Гама, ну ты же сама знаешь, в этой жизни столько завистников, что не успеешь моргнуть глазом, как они строят против тебя козни. Вот и нашлись те, коим удалось оговорить моего мужа, дескать, он брал взятки. А сидящие наверху люди тоже хороши, ничего не проверив, поверили этим болтунам. Гама, сама посуди, если бы Фикрет и впрямь был бы взяточником, фундамент же нашего дома должно было бы быть из чистого золота. Да какие же они бездушные люди, раз положили свою лапу даже на то имущество, которое, вообще, не имело связь с его деятельностью. Представляешь, они не оставили нам ни одного дачного дома, всё до единого конфисковали. Теперь куда мне, бедняжке, ехать отдыхать летом? Ах, Фикрет, ах! – обрушивалась супруга на мужа упреками, как Гамер задумалась. «Если так будет продолжаться, она выживет из ума. А может, стоит ей помочь? А может, поговорить с Мамедом, чтобы он, хотя бы по мере возможности, помог им выйти из ситуации? Нет, не стоит, он же рассердится, ведь ему с самого начала не нравилась это семейка и особенно Дильшад. Он потребует от меня, чтобы я держалась подальше от этой семейки. Сказать - то легко, это семейка именно этими недостатками и приобретает для меня интерес. Каждый божий день, каждый божий день у них то и дело что-то случается», - размышляла про себя любопытная соседка и неожиданно в ее голове осенила дельная мысль.
– Делечка, вот что я тебе посоветую, – внезапно вымолвила Гамер, - Сдается мне, что здесь вышла какая – та ошибка, но если и не так, то все равно не стоит принимать все это так близко к сердцу. Ну и что, что его уволили с работы, вы же, в конце – концов, не останетесь голодными, да и над головой у вас тоже имеется крыша. Да и потом, Фикрет не смирится с этим. Теперь самое главное, чтобы Аллах не лишил его разума и здоровья, а остальное само собой уладиться. Вот увидишь, не пройдет и месяца, как он сразу же устроится на другую работу. Ведь нынче все зависит от купюр. Если есть деньги, то во всех дорогах тебе засветит только зеленый цвет.
– Эх, если бы все выглядело так просто, то я бы так не переживала.– недовольно взглянув на соседку, произнесла Дильшад, - Ведь еще неизвестно захотят ли дать ему работу при виде зеленого. И потом, зачем мне здоровье Фикрета, для того, чтобы жить, необходимы деньги, лишь они могут стать хорошим средством моему горю. Сама подумай, если вдруг мы истратим все наши денежки, тогда с чем же я буду жить? Ведь содержать такой дом не каждому под силу. В этом доме все, все до единого, даже караулящий наш дом пес, требуют от меня хлеба. Если у меня не будет денег, то чем же мне их содержать?! – не угомонившись, завопила Дильшад.
– Мне тебя не понять, – не издержалась и начала порицать соседку Гамер, - я бы так не тратилась. Ты лучше уволь их всех или же пусть останутся только самые важные слуги. Как - никак, но это же лишние расходы. – посоветовала Гамер, но Дильшад дико на нее посмотрев, вымолвила:
– Да ты что, ты хоть представляешь, что для меня значит уволить слуг? Если я их уволю, то кто же будет готовить, стирать и убираться в доме? Я? Этого еще не хватало! И потом, дело же не только в деньгах. Эти сплетники не устают шушукаться относительно того, что Фикрет замешан и в других черных делишках. Дело дошло до того, что даже на самом верху неустанно об этом толкуют. Знаешь что, если даже у Фикрета будет хоть один чемодан денег, его все равно не примут на работу, потому что все уведомлены о его «взяточничестве». В худшим случае, возьмут у него денег и назначат его на какую-нибудь маленькую работу с мизерной зарплатой.
– Ну и пусть, это же лучше, чем остаться ничем. – сказала Гамер. - Ведь деньги - то приходят и уходят, а он если все время останется дома, то станет пассивным и будет с утра до ночи брюзжать. А тебе придется все время выслушивать его жалобы и вытерпеть его выходки. Все это в сторону, ты лучше скажи, а Камран Амиросланович в курсе того, что его свата уволили с работы? – с необыкновенным любопытством поинтересовалась Гамер и Дильшад, пожав плечами, высказалась:
– Ну, конечно же, он в курсе. А как же? От этого-то ему ни жарко, да и не холодно. А я-то надеялась, что он станет для нас подмогой. Ах, как же я все-таки ошиблась в своих предположениях. Он же мог хотя бы ради своей дочери хоть немножко помочь Фикрету? Не могу себе простить, ну, просто не могу, ведь я вот этими вот руками и столкнула своего милого сыночка в пасть этих оголтелых людишек. А разве они были достойны нас? Ах, если бы я знала, если бы я знала….- тужила мать о «горькой» участи своего дитя, как Гамер, внезапно спохватившись, вскочила с места и начала судорожно расхаживать по дому.
– А знаешь, я нашла выход! Давай, вставай, я отведу тебя в одно место! – вдруг вскрикнула Гамер, схватив за руку Дильшад и вынуждая ее приподняться в свою комнату.
– Гамочка, а ты знаешь такого человека, который в силах нам помочь? Он что, министр?– ошеломленно спросила Дильшад, но Гамер, не дослушав соседку, нетерпеливо заорала:
– Министр? Нет, этот человек выше всех министров. Да весь наш город, вся республика обращается к этому человеку как к лекарю со своим горем, а она безвозмездно им помогает. Она у нас, как говориться, самый последний лучик надежды. Ты лучше не таращи глаза, иди переоденься. Да и не мешкай, а то вдруг она откажется нас принимать. Люди, чтобы попасть к ней, записываются заранее в очередь. Она меня очень хорошо знает, вот поэтому - то примет нас вне очереди. Ну, давай, пошевеливайся, дело не терпит отлагательств. – живо вымолвила Гамер, подталкивая её сзади, чтобы как-то её привести в действие. Через час они уже обе стояли перед домом, у которого толпилась много народу.
– Гама, скажи, а куда это ты меня привела? Ох, и душно же здесь, нет, у меня от этой духоты однозначно лопнет сердце. Давай лучше уйдем. – возразила Дильшад, но Гамер, перебив ее, нарекла соседку:
– Не ной. Имей же хоть чуточку терпения. Тебе лучше подождать меня здесь, да и не вздумай уходить. Я мигом. – ответила женщина, исчезнув в мгновение ока. Когда она вернулась, то Дильшад уже собиралась уйти. – Ну, давай, проходи. Поздравляю, Хырдаханум согласилась тебя принять. – торжественно объявила она, помешав ей передумать.
– А кто такая Хырдаханум? И зачем я ей? Разве она меня знает? – с удивлением спросила Дильшад, после чего Гамер, впихнув ее во внутрь через щель двери, прошептала:
– Аллах одарил её таким пророчеством, что она любого способна узнать. Ну, ничего, теперь сама убедишься в этом. Ты только не бойся и возьми себя в руки. Ну, давай, заходи.
В ту комнату, в которой Хырдаханум принимала посетителей, осел такой мрак, что по телу Дильшад побежали мурашки. В комнате не оказалось ничего, что можно было бы назвать ценной вещью. Окна комнаты были достаточно большими, но хозяйка дома повесила на них тёмные шторы, мешая дневному свету проникать в комнату. Опытная гадалка, увидев Дильшад на пороге комнаты, которая с испугом и с колебанием оглядывалась по сторонам, сразу же обратилась к ней с особой доброжелательностью.
– Дильшад ханум? Не стоит бояться, заходи. – сказала она, указывая ей место.
– Гамер, это ты настучала ей мое имя? Ну и дура же ты! – рассердилась Дильшад, обращаясь к подруге. А затем ее внимание привлекло внешность гадалки, которой вселял в неё страх. - О, господи, какая же она страшненькая, не дай бог, чтобы она приснилась мне ночью, а то я, без сомнения, чокнусь. Да она же похожа на натуральную баба-ягу. – призналась Дильшад, как Гамер, вытолкнув ее вперед, заговорила:
– Тебе лучше держать при себе свое мнение, а то догадается она о твоих мыслях, и сразу же нас прогонит. Не лишай себе последней надежды.
– Ну ладно, ладно, ты только не толкай меня, не видишь, мне щекотно. – вымолвила Дильшад, двигаясь с места. Гадалка, почувствовав колебания Дильшад, сразу же отреагировала.
– Дильшад ханум, ты что, сомневаешься в моих способностях? – спросила она, исподтишка взглянув на эту богатенькую ханум.
– …Да, нет же, нет… просто я…– с опаской ответила Дильшад и гадалка, плотно закрыв веки, вошла в транс и неожиданно вымолвила:
– А ты знаешь, ангелы до вашего прихода предупредили меня заранее, что сегодня у меня будут почетные гости. Но я вижу, что ты совсем в меня не веришь, а я вот, не занимаюсь теми людьми, которые с сомнением относиться к моему божьему дару.
– А я и сомневаюсь, ни чуточку не сомневаюсь. – с волнением произнесла Дильшад, решив, что лучше ей не представить себя в плохом свете перед гадалкой, - Ведь я же пришла к тебе за надеждой…И Гама тоже так хорошо о тебе отзывалась, что я вот, решилась с тобой встретиться.
– Ну, хорошо, ты лучше не стой в стороне. Проходи и садись рядом. А теперь скажи, что тебе так терзает и не дает покоя? – многозначительно на нее посмотрев, спросила гадалка, когда Дильшад расположилась в противоположном стороне. – Нет, лучше молчи, не говори. Я и сама вижу, да, я вижу! Посмотри на это, посмотри внимательно, видишь черную семерку и десятку? Ах, ах, у тебя же вокруг сконцентрировалась столько отрицательной энергии, что ты мечешься между ними, как угорелая. Джан, джан, даже сегодня эти черные силы не покинули тебя, они то и дело приносят тебе скорбь. В твоей пути стоит черный туз, оно-то и создает для тебя помеху. Каждый день ты получаешь от судьбы множество ударов. Я угадала? – вопросительно взглянув на клиентку, спросила гадалка и Дильшад, не успев прийти в себе от услышанного, живо заявила:
– Прямо в точку, скажи, смогу ли я выбраться из оков этих черных сил? – взволнованно спросила Дильшад.
– По милости Аллаха, все наладится, ты только не переживай и во всем положись на меня. – убежденно произнесла эти слова Хырдаханум и клиентка больше не сомневаясь, произнесла:
– Да мне же некому больше рассчитывать, кроме тебя. Ответь, есть ли на моем пути другие препятствия?
– Что же это такое? – внезапно воскликнула Хырдаханум, раскрывая карты. - Да, это же мужик. Он что, твой муж? – взглянула она на Дильшад и, убедившись, что не ошиблась в своих догадках, продолжила еще увереннее. - Ах, боже мой, а кто это женщина, которая стоит рядом с ним? Могу поклясться, что это явно не ты, а какая - то рыжая женщина, нет, не рыжая, блондинка. Да, точно блондинка.
– Да какая еще блондинка?! – завопила Дильшад, отказываясь поверить в слова гадалки. – Наверняка, твои карты лгут, рядом с ним не может быть никакой блондинки.
– Как это не может быть? У меня все как на ладони.– снова взялась упрекать клиентку Хырдаханум, - Вот, ты опять начала сомневаться. Если так, то тебе лучше покинуть мой священный очаг. У меня и без того мало времени, а людей, которых записались на мой прием, полным - полно. Так что, не отнимай у меня времени, я только ради Гамера согласилась принять тебя вне очереди, а ты вместо того чтобы благодарить, ставишь под сомнения мои способности,– ни на шутку рассердилась Хырдаханум.
– Ну, хорошо, хорошо, я больше не буду. Ты только не дуйся. Рассказывай дальше, что общего между моим мужем и ею? – спросила Дильшад, пытаясь уточнить все детали дела.
– Ты что, первый день живешь в этом мире? – с изумлением произнесла Хырдаханум. - Да что может быть общего у мужчины и женщины? Это же ясно как божий день. У него с ней бурные любовные отношения. Он же уже долгие годы тебя изменяет, а ты спишь, как младенец и ничего не замечаешь. Она - то не из наших, вполне вероятно, что она русская. Нет, не русская, у нее две религии, да, точно, любовница твоего мужа метиска. Если не веришь, то посмотри, видишь, рядом с нею крест.
– Нет, я больше ничего не вижу, не вижу! – сконфуженно завопила Дильшад. - Не молчи, а ну-ка рассказывай, что это за стерва и что ей понадобилась от моего мужа? Ну, ничего, Фикрет, ничего. Вот увидишь, я сегодня же задушу тебя вот этими вот руками. Скажи, сколько он потратил денег на эту блудницу?!–заорала нетерпеливая клиентка и Хырдаханум, воспользовавшись ее реакцией, беспечно заявила:
– Много, слишком много.
И не успела она вымолвить эти слова, как Дильшад стало не по себе. «Не следовала так переусердствовать. Не стоило ее доводить до такого предела. А может, у нее больное сердце, а вдруг с ней что-то случится? Как тогда мне объяснить все это полиции? Ведь она же не простая клиентка, а жена состоятельный судьи. Да и меня везде ищет полиция, если найдут, то тотчас же упекут за решетку, да не только упекут, но и шкуру снимут. Нет, не стоит из-за жадности лишаться всего, что я успела за все эти годы нажить с помощью таких наивных дур, как она», - с горечью подумала гадалка и сразу же принялась исправлять свои ошибки.
– Ай, Дильшад ханум, ну что это с тобой? – принялась Хырдаханум успокаивать свою «беспокойную» клиентку. – Стоит ли так убиваться из-за такого пустяка? Нынче же все мужья изменяют своим женам, даже самым прелестным и обаятельным. Ведь это же не конец света, из всякой же ситуации можно выйти с умом. Послушай, ты лучше не переживай. Будь уверена, я тебе помогу. Вот увидишь, с помощью белой и черной магии, так заворожу твоего мужика, что сама охнешь от удивления. А может, заколдовать эту блондинку, чтобы она раз и навсегда отстала от него? Ну что, заколдовать ее или как?
– Сделай все от тебя зависящее, лишь бы этот селадон после этого раз и навсегда отвык бы от привычки истратится на подобных разорительных дам! – требовательно закричала Дильшад, обвеяв себя веером, - О, Аллах, какой же он все-таки бессовестный человек, мы и так еле – еле сводим концы с концами, а он, вместо того, чтобы найти какой – то выход, бегает по бабам и расходует наши деньги на них. Чертов дамский угодник! Вот и дети его не смогли от него научиться ничему хорошему, а дочка прямо-таки пошла по его стопам. Если бы вовремя вышла замуж за богатенького, они хотя бы помогли нам выйти из этой путаницы. Ну, ничего, я с вами еще расквитаюсь! – надменно заговорила она.
– Ты только не вздумай поднять шум дома, я не советую тебе этого делать. А то всего лишишься. – предупредила гадалка, чем и взбесила Дильшад.
– Ну, зачем, зачем ты не позволяешь мне дать ему по заслугам? Зачем всеми силами пытаешься огородить грешного от наказания? Я что-то не пойму, ты, в конце – концов, на чьей стороне?! – недовольно спросила Дильшад и Хырдаханум, пожав плечами, ответила:
– Ну, конечно же, на твоей. Но пойми, если бы можно было шумом и гамом чего-то добиться, то в мире все проблемы решались бы только таким путем. Мой долг тебя предупреждать, эта женщина не собирается оставлять его в покое. А если она отнимет у тебя мужа, то тебе лучше прощаться со своим добром. Потом ни говори, что я тебя не известила об этом. У вас же еще будет много денег, твоему мужу придет помощь от одного благородного старика, правящего в казённом доме. Так что, тебе стоит сконцентрировать все внимание только на этом, – сказала гадалка, указывая на короля.
– Да ты что? Где, где этот благородный старик, а ну-ка покажи. Значит, у нас еще появятся деньги? Посмотри, а сможем ли мы вернуть себе наш дачный домик? – с радостью спросила Дильшад.
– Ну, разумеется, сможете. Но здесь существует одна загвоздка, ему не дают покоя шайтаны, они то и дело дергают его за ноги, не позволяют ему двигаться. Но ты не беспокойся, я могу с ними договориться. Просто на это потребуются кое-какие средства. – с намеком заговорила гадалка и Дильшад в ту же минуту сообразив, осведомилась:
– И сколько же?
– Ну, даже не знаю какую цену тебе назначить, - поколебалась Хырдаханум ставит в известность клиентку о необходимой сумме,- ведь ты же подруга моей самой близкой клиентки…ну, если дашь пятьсот долларов, то можно считать это дело вполне исчерпанным. – ответила гадалка, зажмурив глаза.
– Чтооо, пятьсот долларов?! – запиналась Дильшад, – Ведь это же не лезет ни в какие ворота. За пятьсот же долларов не только его, но и весь город можно заколдовать.
– Послушай, неужели ты думаешь, что я злоупотребляю твоей добротой? – с очевидным изумлением спросила Хырдаханум. - Я только ради Гамер назначила тебе такую цену, если бы ты пришла одна, то я едва ли согласилась бы на тысячу долларов. Я же в один миг выполню для тебя две работы, а ты знаешь, сколько на это понадобиться материалов? Мне еще потребуется специально для тебя привести из района шкуру газели. Неужели ты полагаешь, что найти газель в такой большой стране легко? Э, нет, ныне она является таким ценным материалом, что не каждому посчастливиться её достать. Мне следует еще найти того человека, который согласился бы на такую сумму дубить эту шкуру. А для второй магии понадобиться волчий жир. Надо бы еще зайти на кладбище…
– Какой еще жир? – с тупым взглядом взглянув на гадалку, спросила Дильшад, как она сразу же отделавшись от нее, произнесла:
– Эх, если я даже расскажу тебе о нём, ты все равно ничего не поймешь. Могу сказать лишь одно, нет лучшего лекарства от всякого недуга и горя, чем это. Я передам его тебе в одном стеклянном сосуде. А ты будешь тереть его тюфяку своего мужа. Но моя обязанность тебя остерегать, не стоит тебе там спать, а то оно потеряет свою целительную силу. И потом, здесь самое главное, это - вера. Если ты не поверишь в мои силы, да и не оценишь мои старания должным образом, то все наши хлопоты и труды пойдут пух и в прах. Ну, ты лучше не задерживай меня, скажи прямо, мне заниматься этом делом, или как?
«А может, от этого и вправду выйдет какой-то толк? – подумала Дильшад, прежде чем согласиться. - Эх, лучше дать ей то, чего она просит, а то затянется это дело до бесконечности и не видать мне больше беззаботный жизни, как своих ушей».
– Ну что же, если от этого и вправду будет польза…..ну хорошо, у меня при себе только эта сумма, ты лучше начинай свое дело, а остальную сумму получишь в конце. – сказала Дильшад, вытаскивая из сумки двести долларов.
– Ты только не настраивайся скептически, а то нам и вправду не добиться пользы. – ответила гадалка, схватывая на лету у неё баксы. Дильшад вылетела пулей из тёмного помещения, впихнув волчий жир в свою сумку. Как только она вернулась домой, то поспешила зайти в спальню, чтобы выполнять распоряжение гадалки. Она достала волчий жир, намазала её в матрац мужа, после чего забрала с кровати свои постельные принадлежности и постелила для себя удобное место на широком диване. А вечером, когда Фикрет зашёл в спальню и улёгся на кровати, то он затруднился найти объяснение такому внезапному поведению Дильшад.
– Дильшад, ай, Дильшад. Ну, и зачем же ты легла на диване, ведь здесь же по сравнению с диваном гораздо комфортно? – с удивлением спросил муж, но Дильшад отрицательно покачав головой, заявила:
– А здесь удобнее.
– А знаешь ли, я, кажется, догадываюсь о причине твоего столь неожиданного поведения? – усмехнулся Фикрет. - Ведь у меня же заканчиваются деньги, да и с работы меня уволили. Ну, зачем я тебе? Я же больше ни на что не гожусь.
– Послушай, ты что, задумал дебоширить? – начала Дильшад. - А уж потом жаловаться, что это я вынудила тебя к этому? Разве я не имею права спать там, где мне удобно? А может, мне еще заранее получить от тебя на это согласие? Ничего себе, если мне будет угодно, то я взберусь на стол. Ну что, имеются ли другие претензии?
– Не имеются! Спи хоть на полу, меня это уже совсем не волнует! Ну что же, приятных тебе сновидений, но прежде чем погрузиться в крепкий сон, выключи свет. Видишь, он прямо над твоей головой. – с сарказмом произнес Фикрет. Он не мог заснуть, прислушиваясь к храпу своей жены. Наконец он вскочил с кровати, отбрасывая одеяло в сторону. - Ну и бестия же эта Дильшад. Всю ночь свистит, как паровоз. Если бы передохнула, то хотя бы и мне, бедняге, посчастливилось бы выспаться. Ну, вот, молился богу за то, что он хотя бы не лишил мне сна, но благодаря Дильшад и его упустил. Ну, как мне после этого заснуть? – пожаловался Фикрет, спускаясь в гостиную. В доме было темно. Он присел на диван, долго размышлял о том, как выйти из сложной ситуации и, наконец, заснул прямо в сидячем положении. В середине ночи постучали в дверь. - Интересно, кого это занесло на ночь глядя? – удивился Фикрет, шагаю к двери с сонными глазами, - А, это ты? Ну что тебе опять нужно? А может, соскучился и решил «порадовать» нас своим визитом? Да, видать не будет у меня покоя до конца жизни. – сказал он, когда гость предстал перед ним.
– Дай мне пройти. У меня к тебе серьезный разговор, а может, потолкуем в кабинете? – произнёс гость хриплым голосом, после того, как хозяин дома дал ему дорогу. Он шёл по пятам Фикрета. А когда он зажёг свет, то хозяин заметил, что гость как-то беспокойно оглядывается по сторонам.
– Ну что опять осматриваешься по сторонам? Ааа, смотришь в сейф, ну и что ты там ищешь, неужто, денег? – спросил Фикрет насмешливым тоном, после чего гость решительно заговорил:
– Угадал, у меня в эти дни и вправду туго с деньгами. Я, как говориться, на мели. Мне даже пришлось одалживать немного деньжат у своих братанов. Мне поставили срок, я должен их немедленно вернуть. – требовательно отозвался гость, чем и вызвал гнев у пожилого хозяина.
– Ах, какой же ты все-таки наглец. – сказал он сквозь зубы, - Скажи, в какую историю ты на этот раз влип, а?! И на кого ты тратишь столько денег, а, на кого?! Ну что молчишь, ответь! Зачем и кому ты на этот раз одолжил?! – спросил Фикрет, и незваный гость сразу же перебив его, гримасничая, заявил:
– Эээ, не мели чепуху, я ни на кого не трачу твои деньги, да и в никакую историю я не влип. Просто я женатый человек и у меня могут быть долги. Разве содержать семью в такое тяжелое время легко? Да и потом, разве я не имею права ну хотя бы иногда сидеть в ресторане со своими приятелями или же зайти с ними в казино? Ты что, жалеешь денег на своего же единственного сына? – с возмущением заговорил гость, как хозяин, не выдержав такого натиска, поворчал:
– Вот до чего дошло, значит, стал картежником?! Ну, ничего, я как-нибудь с тобой расправлюсь, но только не сейчас, оставим это на потом. Ну, а теперь скажи, какую сумму ты одолжил у своих дружков? Ну, чего прищурился, скажи, на какую сумму ты проиграл?!
– На две пачки зелёных. – коротко ответил гость, почесывая затылок. - Но если сможешь дать пять тысяч, то еще долго тебя потревожу.
– Скажи, а этого не покажется мало? – по издевательски отозвался Фикрет. - Ну, какой же ты и вправду паразит! Да пойми же ты! У меня больше не имеется столько денег, я банкрот, понимаешь, банкрот! Этот дом не банк, и я тоже не производитель денег, чтобы каждый раз чеканить для тебя бабки! Если тебе так нужны деньги, то иди и заработай их своим трудом!
– Знаешь что, ты уже у меня вот где сидишь! – взбесился гость, размахивая руками, - Не посмотрю на то, что ты мой папаша, растопчу тебя как букашку. Да пойми же ты, дряхлый ты старик, мне нужны деньги, понимаешь, они мне позарез нужны! И не надо вешать лапшу на мои уши! Они у тебя имеются, да у тебя же за пазухой полным – полно зеленных и мне даже известно их местонахождение. – сказал гость, подойдя к сейфу.
– Не смей, слышишь, не смей! Ты не только не притронешься до сейфа, но даже не подойдешь к нему без моего разрешения. Это вовсе не твои деньги, а мои! Я их накопил на свой черный день! Ну, ничего, ворюга ты несчастный, я тебя проучу. Покажу, как обворовывать своего же родного отца! – закричал Фикрет, швыряя сына и не позволяя ему дойти до сейфа. Он сердито достал ключи и собирался проверить замок сейфа, как вдруг грохнулся на пол от сильного удара по голове каким - то тупым предметом. Фикрет хрипел на ковре, изливаясь кровью. Он видел, как его дорогой сын обчистил сейф, засунув пачки в свои карманы. - Мер-за-вец, Ал – лах на- ка- жет те- бя за это. – еле – еле произнёс отец и его слова оборвались на полпути. Лицо Фикрета побледнело, скрываясь под тонким покровом смерти, в глазах потускнели последние искры жизни, губы посинели, а в жилах поледенела кровь. Стук сердца Фикрета ослаблялся в каждую секунду, после чего глаза судьи замерли, вглядываясь в одну точку. Тот отец, который когда-то не позволял, чтобы его сын поник головой перед друзьями и знакомыми из-за несостоятельности, да и смог хвастаться перед ними своим огромным состоянием, отправился в мир иной, благодаря большому усердию своего же сына. Сын прикончил отца ради мирских благ. Тярлан обчистил весь сейф и когда повернулся в сторону отца, ругая его разными словами, то перед его глазами предстал лишь мёртвое тело, лежащее навзничь прямо на ковре, где стояла большая лужа крови. Он сильно испугался. Он хоть и бросился к нему и старался привести его в чувства, но ему, все же, не довелось услышать от охолодевшего трупа отца ни одного словечка. Тярлан схватил статуэтку, которой пришил отца и достал из кармана носовой платок, стирая все следы на тех предметах, к которым он прикасался. Он исчез в течение доли секунд, когда Самира поднялась к Гаджи, окутываясь в шерстяную косынку.
– Бый , Самуш? Ну что, лапочка, пришла со мной помириться? Да буду я твоей жертвой, значит, ты простила меня? Ну, не стой на пороге. Заходи, крошка, заходи.– сказал Гаджи, подумав о том, что, наконец – то, Самира решила прийти с ним к общему согласию.
– Эй, тебе лучше не размахивать руками. Я к тебе не мириться пришла. – раздраженно возразила Самира, отталкивая его руку назад.
– Ну, тогда зачем же ты объявилась на пороге моей комнаты? А может, решила на ночь рассказать мне сказку? Не стоит себя утруждать, я и без твоих сказок могу уснуть. – с этими фразами и собирался Гаджи прихлопнуть дверью, как Самира живо заявила:
– Нет, я пришла рассказать тебе не сказку, а басню, басню о том, что в доме твориться что-то неладное. –серьезным видом произнесла девушка, указывая вниз. - Послушай, сейчас не время шутить, кажется, Тярлан пришел к хозяину и они о чем -то громко спорят. Знаешь, от этого Тярлана чего угодно можно ожидать, вдруг он что-то сделает бедному старику. Ширзад, ай, Ширзад, послушай, а может, нам спуститься вниз и выяснить что это с ними, а?
– Самуш, заклинаю тебя душами усопших, да оставь ты и их, и заодно меня в покое. Браниться - то уже давным-давно вошло в их привычку. Пусть хоть до утра грызутся. А мне спать хочется, понимаешь, я валюсь с ног. – отказался Гаджи оказать услугу девушке, и Самире пришлось не церемониться, а настойчиво потребовать:
– Эээ, хватит! Ты сейчас же переоденешься, и мы вместе спустимся вниз… к ним!
– Ну, хорошо, убедила. – робея, ответил Гаджи, неохотно направляясь в кабинет хозяина. Дверь комнаты была открытой. Шофёр сперва не обратил внимания на труп Фикрета, который виднелся с порога комнаты. Он машинально зашёл в комнату и очнулся лишь тогда, когда заметил Фикрета у своих ног. - Убили, убили, нашего хозяина убили! – закричал Гаджи, выбежав из комнаты, забиваясь от страха. - Самуш, он мертв, мертв! Люди, вставайте, наш хозяин мёртв!
В доме зажгли свет. Все спустились в гостиную, где начали шуметь, кричать без умолку. Дильшад не могла понять причину суматохи.
– Вы что, совсем очумели? – рассердилась она, когда наконец - то соизволила спуститься к прислуге. - Почему вы все собрались в гостиной? А может, кто-то из вас объяснить мне, что здесь происходит?! – спросила она, с надменным взглядом оглядывая прислугу. И тогда она заметила, что Саида плача горькими слезами, указывает в комнату Фикрета. - Почему молчите, ну скажите, в чем дело?! Почему вы все на ногах?! – снова повторилась Дильшад, испытывая лёгкое волнение.
– Вы еще скажите Аллаху спасибо, что после такого происшествия, мы хотя бы способны стоять на ногах. – с иронией отозвался Гаджи.
– Саида, о чем это он, а? Саида, не молчи, скажи, что здесь происходит?! Что, что ты пытаешься мне объяснить? – спросила она, на цыпочках передвигаясь в сторону кабинета. Её душа ушла в пятки. - Фикрет? Фикрет, ты здесь? Фикрет, ты меня не слышишь? Ну, отзовись же, наконец! Фикрет, я тебя предупреждаю, оставь свои дурацкие выходки и выйди к нам! – по старый привычке пригрозила ему Дильшад, в надежде услышать хоть какой - то ответ от мужа. Она едва дошла до комнаты, как ее дикий крик раздался не только в доме, но и во дворе особняка. Хозяйку с трудом вывели в гостиную.
– Бедный наш Фикрет, бедный ты мой, ну кто, кто посмел поднять на тебя руку? – не умолкая, твердила и плакала Саида. - Кто? Ну почему же не дали тебе спокойно поспать в своей постели? Почему лишили тебя этой и без того горькой жизни? Ведь она же для тебя была горькой, ты даже не успел порадоваться ей.
Через опредёленное время в доме появились оперативники, после чего и прибыл следователь. Он взглянул на жену покойного, которая сидела на диване в сконфуженном состоянии и, решив пока что не нарушить ей покой, обратился к своему сотруднику.
– Доложите обстановку.
После того, как оперативник коротко и ясно изложил суть дело, следователь, в первую очередь, поинтересовался отпечатками пальцев преступника и только после этого стал допрашивать об очевидцах происшествия.
– А вы уяснили, заходили ли к судье посторонние лица?
– Вся прислуга в один голос твердит, что за весь день к нему заходил только его сын.
Дильшад лишь теперь придала признаки жизни, когда услышала, что люди стоящее вокруг нее говорят о его сыне.
– Да не слушайте вы их, это все неправда! Он не мог так поступить со своим отцом, не мог! Наверное, он пришел проведать своего отца, а потом ушел. Что, разве сын не имеет права навещать своего отца?! – накричала она, пытаясь уверить следователя в том, что его сын не имеет никакого отношения к случившемуся.
– Ханум, я вас очень прошу, возьмите себя в руки. Здесь же никто не говорить о том, что именно ваш сын причастен к этому убийству. – ответил следователь, а затем добавил. – Я вас понимаю, вам тоже пришлось несладко. Но вы лучше расскажите мне, была ли у вас и прежде кража?
– Нет, у нас никогда не было кражи. – безмятежно ответила Дильшад, - Хотя…да, вспомнила. Фикрет дважды говорил мне о том, что в сейфе нехватка.
Следователь обратился к ней с очередным вопросом.
– А подозревал ли он кого-нибудь в этом?
– Нет, он сам никого не подозревал. – твердо высказалась хозяйка дома, и следователь повторил свой вопрос, но уже в иной форме.
– А вы? Вы подозревали?
– Не знаю, что и ответить….,- запинаясь, ответила Дильшад, пожав плечами.
– Дильшад ханум, вы должны понять, что для нас ныне ценна каждая информации. Ну вот. А теперь скажите, кому было известно о деньгах, лежащих в сейфе? – следователь предпринял попытку развязать язык хозяйки, как она, не подумав, произнесла:
– Его дочери Ганире. Да, только ей был известен код сейфа. А она уже год как вышла замуж и уехала. Но у нее такой серьезный муж, что она даже не заезжает к нам. Вот и все, что я знаю. Ах, да…- вдруг заговорила ханум. - вспомнила, когда однажды Фикрет открывал сейф, рядом с ним был и один человек. Это Ширзад…э нет, Гаджи. Вот он, наш шофер.
– Дильшад ханум, вы что, и впрямь предполагаете, что я, долгие годы верно служащий своему хозяину Гаджи, способен убить своего хозяина из-за каких – то чертовых денег? Ага начальник, пожалуйста, не верьте словам этой помешанной женщины. – возмутился шофёр, от такой несправедливой клеветы.
– Вы, похоже, шофёр этого дома. Не так ли? - обратился следователь к сердитому лицу.
– Да помянет бог твоих усопших, начальник. Я и вправду шофёр этого бедлама. – с гневом добавил Гаджи, как Дильшад словно сорвалась с цепи:
– Да как ты смеешь назвать мой дом бедламом? – закричала она во весь голос. – Вижу, что у тебя язык, в последнее время, слишком уж затянулся, ну ничего, я знаю, как его укоротить. Вот вышвырну тебя на улицу, и придется тебе вернуться туда, откуда пришел.
– Ну и вышвыривай. Надумала такими вот угрозами запугать меня? – с уверенностью спросил шофёр. – Но тебе это не удастся, потому что я сам, лично и самовольно покину этот дурдом.
– Ну и уходи, но заранее предупреждаю, если вдруг вздумаешь вернуться назад, то я даже ради памяти Фикрета не приму тебя обратно! – недовольно заорала Дильшад, при этом пальцем угрожая шоферу, - Ах, Фикрет, ах! Ну почему ты окружил себя такими необтесанными людьми, как этот плут Гаджи? Господин следователь, ты лучше послушай меня. Фикрета убил этот вот шулер. Да вы даже не можете себе представить, какой он у нас аферист. До сих пор обманывал нас всех, что холост, а оказывается, у него в районе есть жена. Так вот, если ищете убийцу, то он и есть убийца. Лучше арестуйте его, пока он не сбежал от правосудия. – начала оговаривать шофёра хозяйка и Гаджи стал пламенно себя защищать, упрашивая то Самиру, то Саиду.
– Значит, так? Значит, вздумала запрятать в тюрьму ни в чем неповинного человека? Ай, Саида, ай, Самуш, я вызываю вас в свидетели, посмотрите, что она хочет со мной сделать, она старается запятнать мое доброе имя. Самуш, да буду я твоей жертвой, умоляю, хотя бы ты скажи им. Ведь когда убили нашего хозяина, я же в то время мирно спал на своей постели. Ну, ты же сама поднялась ко мне, ты же видела, как слипались мои глаза. Разве можно убить человека в полусонным состояние? Если расскажете это дохлой курице, ей – богу, она вас тоже засмеёт. Так, значит, не осмеливаетесь сказать им правду? Ну, ничего, Дильшад ханум. Я сию же минуту самолично расскажу ага начальнику всю истину о тебе и о твоей семейке, вот что, господин начальник, в этой семье может быть только один вор. Это сын Фикрет бека – Тярлан!
– Заткнись! И не смей произносить имя моего ребёнка! Ты даже в подметки ему не годишься! – накричала Дильшад.
– Эхх, да куда мне до него. – с насмешкой ответил Гаджи. - Он же у тебя был настоящим дармоедом, как называл его достопамятный наш хозяин. Вы лучше не слушайте ее, господин начальник, она всегда была такой, лезла из кожи вон, чтобы как-то покрывать дурные поступки своего сынишки.
– А ты чего ждал? А может, надеялся на то, что я буду винить своего беспорочного ребёнка в несодеянном им убийстве? Еще чего! Мое материнское сердце не обманывает меня, он не причастен к убийстве, не причастен! А это стерва тоже хороша, вы что, договорились между собою, что упрячете моего сынишку в тюрьму?! Что вы хотите от него, а?! Что он вам сделал?! Это вы, вы убили его, а потом подняли шум, чтобы никто не стал вас подозревать в случившемся! – продолжала Дильшад обвинять уже Самиру.
– Да что ты несешь?! – наконец не вытерпела Самира и громко высказалась. – И не надо все взваливать на нас, потому что нам не о чем договариваться. Ну, допустим, что я ошибся в своих догадках, но телохранители, телохранители же видели твоего сына. Ну что ты на это скажешь, а? А может, скажешь, что у них тоже пропало зрение или же они перепутали его с другим человеком? Ну что ты вцепилась в Ширзада, он же, бедняга, говорит правду, когда я звала его на помощь, то он и вправду спал сном праведника. В доме же не два Ширзада, чтобы он успел присутствовать одновременно в двух местах. Что, из-за того, что мы нашли твоего мужа мёртвым, нам что, стоит взять вину на себя? Я говорила это в начале и теперь тоже готова повторить, в эту ночь с Фикретом ругался сам Тярлан и никто другой.
– Заткнись, дура! Сами украли деньги, а желаете, чтобы все подозрения пали на моего Тярлана?! Не бывать этому, не бывать! – пригрозилась Дильшад. - Господин следователь, - обратилась она к капитану, пытаясь его уговорить. - господин следователь, я умоляю вас, не верьте вы им, не верьте. Он никогда бы не осмелился на это. – Но, увидев в глазах окружающих осуждающее сомнение, беспомощно посмотрела на Саиду и взмолилась. - Саида, ай Саида, умоляю тебя, скажи им, что мой сын не может быть преступником. Я прошу тебя, скажи им, скажи.
– Начальник, я прошу тебя, оставь нас хотя бы на один день в покое. Ты же сам видишь, в каком состоянии ханум, дайте ей хотя бы передохнуть. – заговорила Саида, не вытерпев молящего тона хозяйки. - Мы же не собираемся куда-то удрать, зайдите позже и мы обязательно ответим на все ваши вопросы.
– Ну, хорошо, убедили. – неохотно вымолвил следователь. - Но у меня и к вам один важный вопрос.
– Ну что ж, задавайте. – в вымотанным состоянии ответила Саида.
– А вы случайно не в курсе, где сейчас находиться сын Фикрет бека? – поинтересовался местонахождением сына хозяина следователь и Саида, у которой душа ушла в пятки, с трудом вымолвила:
– В своем доме, где же ему быть-то?
– Дайте мне его адрес, – прозвучал уже не вопрос, а требование следователя и Саиде, которая затруднялась выполнить эту просьбу, пришлось перебороть в себе страх и она, поразмыслив о том, что скрыть необходимую информацию от следствия также может вызвать у следователя безосновательные подозрения, решила не сопротивляться.
– А зачем он вам? Вы что, его задержите? Но он не виновен. – вполголоса высказалась Саида, после чего раздался ответ, который хоть чуточку ее унял.
– Будьте уверены, мы не задерживаем невиновных людей. Мы обязаны взять у него показания как у свидетеля. Ведь он последний, кто видел судью в живых. А может, он наткнулся на убийцу?
Саида записала адрес Тярлана в клочок бумаги, но прежде, чем передать её следователю, уверенно заявила.
– Господин следователь, он не преступник, мой сыночек не хищник, чтобы так поступить со своим отцом.
– Спасибо вам за помощь. Значит, так. Чувствую, что найти преступника не составить для нас трудности. – с уверенностью про себе вымолвил следователь, игнорируя слова няни. - У меня к вам еще одна просьба. До окончания следствие, никто не должен покинуть этот дом. Если вдруг кто-то из вас, особенно, вы, Гаджи, надумаете уйти, то хотя бы оставьте нам свои координаты.
– Обязательно, ага начальник, мне же нечего скрывать. – сказал Гаджи, качая головой в знак согласия.
– Закругляйтесь, нам пора! – произнёс следователь, обращаясь к группе оперативников.
На следующий день, по результатам дактилоскопии была обнаружено, что в убийстве судьи виновен не кто иной, как Тярлан, которого сразу же задержали, когда тот собирался смыться со Стасиком. А после ареста открыли уголовное дело. Дильшад, осведомившись о том, что против Тярлана выдвинуто обвинение, полностью забылась, предавшись уединению. А когда она всё же заглянула во двор, то увидев Гамер возле ворот, обратилась к ней с молящим тоном;
– Гама, ну что мне сейчас делать без мужа и сына? – сказала она в надежде услышать слова утешения. Но её самая близкая соседка, с которой Дильшад привыкла делить свою радость и боль, криво взглянула на неё, отъехав от нее в частном автомобиле. На этот раз в доме не Фикрета, а Дильшад стояла страшная тьма. Хозяйка дома лишилась своего величия, чувствуя себя отверженным существом. Женщина, потерявшая свое уважение и почести, мать, отказавшая в любви и заботе дочери, мать, которая, потеряв своего любимчика, потеряла последнюю надежду на жизнь, опиралась лишь на Саиду. Кроме неё в этой жизни у нее не осталось ни близкого, ни родного человека. А вскоре вся прислуга начала уезжать из этого дом в поиске новой и прибыльной работы. Лишь Саида и осталась. Она, как и раньше, поддерживала Дильшад, заходя в гостиную с подносом еды и горячим чаем; - Саида, ну почему все это должно было случиться со мной? Что я сделала не так? В чем я так провинилась? Ведь я в жизни не обидела даже мухи. Это все сглаз, да это все сглаз, из-за него наши дела и стали хуже. Ни с того, ни сего арестовали и моего бедного сыночка. Ах, что мне делать, как мне жить дальше? - хриплым голосом спросила Дильшад, в надежде на то, что ей удастся выявить истинную причину всех этих бед.
– Дильшад ханум, возьми себя в руки. Тебе вредно столько плакать, а то окончательно захвораешь. – попыталась Саида уговорить ее поесть, как Дильшад тупо не нее взглянув, произнесла:
– Ну и что? Мне уже все равно. Саида, известно ли тебе, какую сплетню распространила Гамер среди наших соседей? – спросила она вдруг, как Саида сердито выказалась:
– Нет, Дильшад ханум, я ничего не знаю, и знать не желаю!
– Нет, ты уж послушай. – подавленно заговорила Дильшад: - Она рассказала всем, что это я, я Дильшад прикончила своего мужа, потому что мне стало ведомо о том, что он меня... А мой сын Тярлан, ради того, чтобы как-то огородить меня, взял всю вину на себя.
– Ай Дильшад ханум, разве тебе не известно, что женщины по всякому поводу любят посплетничать, вот и она из-за безделья несет белиберду. – заговорила Саида. - Да махни ты на нее рукой. Пусть немножко потреплет языком, не пройдет и месяца, как сама же устанет от этой болтовни. Ты лучше поешь, а потом я принесу тебе чай.
Дильшад, подняв глаза, посмотрела безумными глазами на Саиду и вдруг промолвила;
– Видишь, все ушли, все меня бросили. Даже и не оглянулись. Они же все эти годы жили на средства Фикрета, питались хлебом и солью из его же стола, но как только его …не стало, они тут же, не задумываясь, оставили этот дом. Я за эти дни ни разу не услышала от них ни одного доброго словечка, ни одного слово утешения. Ну и что, что я угрожала им и собиралась их прогнать? Они же могли, ну, хотя бы ради милосердия, попрощаться со мной по-человечески. Ведь я же в протяжении стольких лет была их хозяйкой. Они ушли, они бросили меня….А почему ты осталась Саида? Зачем не уходишь? Зачем ты не оставляешь меня одну со своим горем? Ведь тебя же никто здесь не удерживает. Ты же пришла в этот дом, чтобы воспитывать моих детей. Видишь, их больше нет. Они оба покинули меня. Видимо, не смогла я дать им хорошего воспитания, не смогла. Мать из меня никудышная. Не смогла ни воспитать, ни уберечь своего ребёнка. Нет, я не должна сидеть, сложа руки, я не имею на это право! Я не должна сдаваться, я должна бороться, и, наконец, добиться его освобождения! Но как его спасти от такой тяжелой участи? Ведь для этого следует набраться сил и терпения, а они у меня уже давным-давно иссякли. Я не та Дильшад, которую ты когда-то знала, Саида. Видишь, как я поражена, подавлена. Я не хочу, чтобы меня видели таким побитым. Саида, я тебя прошу, уходи, оставь меня, оставь. Но прежде, чем уйдешь, убери все это со стола, мне не хочется ни есть, ни пить. Мне нынче хочется только одного. Умереть, чтобы все забыть. Умереть, чтобы никогда больше не узнать, что такое мучение.
– Нет, Дильшад ханум, нет, не пытайся меня уговаривать. – возразила Саида, решив высказаться и излить душу перед ханум. – Да и не в силе ты выставить меня вон, как сделала это с другими. Потому что я все равно тебя не оставлю. Ты права, мне некому здесь удержать. С уходом Фикрета, я потеряла не только своего хозяина, но и себя саму. Ведь я так привыкла к его присутствию. А от тебя я видела столько несправедливости, которую, наверное, я когда-то и смогу забыть. Но одного я не смогу тебе простить, это уж точно. Помнишь ли ты, как ты лишила мне радости присутствовать на свадьбе своей дочери, да, ты не ослышалась, своей дочери Ганиры. Это же было моим правом, правом няни, которая с нетерпением и радостью дождалась этого долгожданного дня. А ты отняла у меня и это право. Ты растоптала право и этой девочки, этой сиротки…Айбениз….Но вопреки всему этому, я решила остаться. Это не самопожертвование, отнюдь. Да и не чувствуй себя в долгу передо мной. Просто я привыкла видеть тебя ханумом этого дома, я услужила столько лет твоему мужу и в данный момент, моя обязанность находиться рядом с тобой. Да и ты нуждаешься во мне, Дильшад ханум, а я не из тех, кто способен растоптать доверие и уважение хозяев. Я хочу, чтобы ты и напоследок доверялась своей Саиде. Обращалась ко мне за советом, а не к таким сплетницам и завистницам, как Гамер. Только в трудные времена люди распознают настоящий облик друзей и знакомых. А может, это тоже своего рода испытание, которого ты обязана была пройти. Откуда знать? Может, так посоветовал сам Всевышний? Лучше вставай. Не изводи себя бесчисленными вопросами. Тебе надо выспаться, чтобы ты сумела завтра найти в себе силы упрашивать вельмож помочь Тярлану. Ты нужна ему. Он в тебе нуждается как никогда. Вставай же, вставай. – сказала она, заставив Дильшада встать на ноги. И вправду, завтра Дильшад собиралась заехать в прокуратору, чтобы упрашивать знакомого следователя помочь ей в оправдании своего сына. Она собиралась воспользоваться любыми способами, для того чтобы спасти убийцу своего собственного отца от справедливого правосудия…..
Глава 44.
Айбениз стояла перед отцом, выслушивая его укоры с виноватым видом. Непримиримое отношение Вахида к дочери не находило положительного отзыва со стороны его дочери. Она всеми силами пыталась понять и простить отца, хотя кажется, чувство прощения давно покинуло её измученную душу. Вдруг она заметила белое одеяние отца. «Папа, папочка, папа. Почему ты так оделся? Твой наряд похож на….саван. Откуда ты его взял? Давай-ка снимем это с тебя», - упрашивала она Вахида. «Эта одежда передана твоей матерью. Она твёрдо наказала, чтобы я надел её. Ты же знаешь, как ей нравиться белый цвет, отчего я не осмелился ей возражать. Вот видишь, я не могу ей перечить, а ты обвиняла меня в предательстве. Наверное, она тоже соскучилась по мне и пришла за мной. Говорит, что хочет куда – то меня увезти. Ей хочется мне что-то показать. Если тебе интересно, то тебе стоит присоединиться к нам» - приглашал Вахид Айбениз, чтобы та пошла с родителями. Но она отказывалась выйти в долгое и столь неожиданное путешествие. «Постой, не уходи, не оставляй меня одну! Ну, постой же, постой!» - кричала она, пытаясь помешать матери, чтобы та не забрала отца с собою….
– Тише, тише. Что это с тобой, а? Кошмар приснился? – воскликнула Ламия, зажигая свечу а тёмной комнате.
– Кошмар? Нет, это не был кошмаром. Мама хотела забрать моего отца к себе. Но ему не следовала пойти с ней. Я кричала во весь голос, стремилась его удержать, но он не услышал меня. А разве ты их не видела? Они же минуту назад были здесь, а потом ушли, ушли вместе. – начала бормотать непонятный слова Айбениз.
– Довольно. – испугалась Ламия, а затем, указывая на свои руки, призналась: - Не видишь, у меня от ужаса мурашки по коже. Наверное, тебе снились кошмары, и ты перепутала сон с реальностью. Это не к добру. Ты лучше вставай и расскажи свой сон воде или же свету ради, чтобы тебе удалось избежать от неприятностей. – посоветовала Ламия, но ее предложение не нашло отклик в душе Айбениз и она, лишь отвернувшись, закрыла отяжелевшие веки….
Утром Айбениз собралась на работу. Её голова трещала от боли, так как ночные кошмары не дали ей выспаться, как следует. После работы она, наконец-то решила зайти к отцу, чтобы проведать его и успокоиться. За приоткрытой дверью стояла Сахиба, оглядывая Айбениз тупым взглядом и разжёвывая яблоко.
– И зачем ты объявилась? Что тебе нужно? – поспешно спросила она падчерицу.
– Я должна видеться с отцом. Я должна его увидеть, должна! – настойчиво вымолвила Айбениз.
– Все равно это тебе ничего не даст. Он уже давным-давно отказался от тебя, даже лишил тебя права называться его дочерью. – с иронией высказалась мачеха, но Айбениз отказываясь поверить ее словам, закричала:
– Я не верю тебе! Это все ложь, отвратительная ложь! Тебе просто не под руку, чтобы мы виделись с ним. Если это и вправду так, то пусть он сам признается в этом. – возразила Айбениз
– Ну что же, если не веришь, то спроси у него же самого. Но тебе придется подождать своего папашу в парадной или же лучше всего на улице, мне без его разрешения никак не впустить тебя в дом. – хладнокровно вымолвила Сахиба, а затем добавила: - Жди на улице, он вот-вот вернется с работы.
– А он что, устроился на работу?– спросила дочь с удивлением.
– Ну, надо же как-нибудь содержать семью. – беспечно произнесла Сахиба, пожав плечами.
– Кем же он работает? – не скрывая своего интереса, осведомилась Айбениз и Сахиба, смерив ее взглядом, сказала:
– Простым рабочим на стройке, кем же ещё?
Столь неожиданный ответ удивил Айбениз больше, чем вчерашний сон. Она на минуту потеряла ориентацию. По привычке или по каким - то неизвестным причинам, девушка подошла к двери Ирады.
– Эй, куда это ты собралась? Ее там нет. Она продала свой дом и ушла. – произнесла Сахиба, и, не дождавшись ответа Айбениз, захлопнула дверью.
– Значит, он работает рабочим на стройке? – шептала про себя ошарашенная девушка, присаживаясь на ступеньке лестнице, по которой она когда-то поднималась в свою квартиру. - Он же всегда гордился своей профессией, он всегда твердил, что профессия преподавателя - это самая достойная отрасль среди поприщ, ведь именно с помощью таких людей другие и получают право учиться и просвещаться, ведь именно с помощью этого просвещения, они потом находят свое место в жизни. Профессия преподавателя - это свет в темном пространстве. Разве подобает учителю мешать цемент? Что же стало с твоими убеждениями, с твоими взглядами, папа? И ради чего, ради кого все это? Ради Сахибы, которая вышла-то за тебя не по любви, а по расчету? О, Аллах, я бы всем пожертвовала, чтобы не слышать такого о своем отце. Я бы отдала ему все, чтобы он никогда не брал в свои руки лопату.
Айбениз даже не заметила, когда Вахид вернулся к себе домой. Она очнулась лишь тогда, когда тот тихими шагами прошёл мимо, не заметив свою дочь, которая сидела в одной из лестниц, окутавшись в старое женское манто.
– Папа, папочка, папа! – закричала Айбениз вслед за отцом. - Я тебя умоляю…посмотри на меня…Это я…Айбениз…твоя Айбениз….пришла увидеться с тобой. Зачем ты одел на себя эту одежду, ведь она совсем поношенная. Папа, это же она, да, она вынуждает тебя работать на стройке, не так ли? Папа, ответь мне, это же все ее требование? – спрашивала дочь, брав его под руку.
– Зачем же ты пришла? Я тебя не звал! Уйди! – ответил Вахид, даже не поворачиваясь к дочери.
– Папа, папочка, папа, я так соскучилась по тебе. – со слезами взмолилась Айбениз перед отцом, - Неужели, так трудно понять мое состояние? Ну почему ты отталкиваешь меня от себя? Ну, я же твоя дочь, твоя единственная дочь, - напомнила она ему о своем существовании, как он оттолкнул ее в сторону и словно ошпаренный заорал:
– Ты думаешь, я не в курсе того, что ты наделала со своим честным именем?! В душе отца не может остаться любовь к такой девушке, как ты! Я давным-давно тебя забыл! Я вычеркнул тебя из своей жизни! Я отнял у тебя право называть меня отцом! …Я - то все это время полагал, что смог вырастить благовоспитанную дочь, которая никогда бы не склонила мою голову перед людьми! А она, оказывается….Уходи, я не хочу больше тебя видеть, слышишь, не хочу! – накричал отец на свою дочь, обернувшись и указывая пальцем вниз.
– Уйду я, уйду, но лишь с одним условием, - не выдержала такого натиска и заплакала Айбениз, - ты должен повторить все то, что сказал, смотря прямо в мое лицо. Я умоляю тебя, папа, хоть раз взгляни на меня. Позволь мне приласкать твои седые волосы, твое смуглое лицо. Зачем же ты поворачиваешь голову? Неужели, тебе так неприятно сталкиваться со мною глазом на глаз? Разве ты не чувствуешь ко мне хоть чуточку любви, хоть чуточку привязанности? Я не в силах верить всему этому. Нет, не в силах. Ведь ты же не из тех отцов, чья любовь исчерпывается со временем. Я верю, папа, в твоем сердце пока что осталось место для меня и мамы. А Сахиба…Она, она же была чистой случайностью, она - то вошла в нашу жизнь, когда мы оба потеряли нить, которая связывала нас, не по нашей с тобой воле. Она воспользовалась твоим одиночеством и одним своим приходом разрушила, то, что мы когда-то величали семьёй. Ты избегаешь моего присутствия. Но, как бы там ни было, мы же не настолько чужды друг – другу? Как бы ты не грубил мне, ты бы не решился отказаться от своей дочери. Ты же не можешь меня ненавидеть, ты не можешь меня презирать!… - неустанно расспрашивала дочь своего отца, но не получив ответа, мучилась в сомнениях: - А может, ты и вправду забыл обо мне, забыл о моем существовании? Ну, ты же не мог стереть меня из своей памяти! Папочка, ответь мне, ответь! – с ужасом кричала Айбениз и убивалась ради того, чтобы услышать долю правды из уст отца. Вахид не решился что-нибудь промолвить. Он покачал головой в знак согласия, как будто он собирался сказать дочери; «Да, я забыл тебя, я давно стёр тебя из памяти. И ты лучше забудь меня, забудь». Айбениз лишь теперь глубоко сознала, что она потеряла в лице отца и самого задушевного друга и самое родное создание, которое не в силах было осознать свою ошибку, так как полностью доверился чужой женщине. - Не волнуйся, я больше не буду тебе надоедать. Ухожу я. Ухожу! Ты же уже успел привыкнуть к моему отсутствию. Все равно ты этого не почувствуешь, не так ли? Ну, конечно же, так. Ведь ты же потерял ту единственную нить, которая связывала нас все эти годы, если бы это было не так, то ты бы смог помочь себе простить меня. Да, ты и вправду потерял ту единственную нить, которая называется отцовством. Но с ним потерялось и твое самолюбие, даже твоя сущность потеряла всякий смысл. А когда человек теряет себя, то ему становиться очень тягостно найти себя. Ну, что же, я ухожу, оставляю тебя ей, может, тебе удастся найти себя рядом с нею. Прощай! – сказала она, бросаясь в бегство. Она бежала от того, кого она называла отцом, от того, кто вызывал жалости своим жалким существованием. Она бежала от того, кто, захлопнув дверью в лицо дочери, на самом деле, предал любовь, которую он обязан был испытывать к своему ребёнку. Она бежала от того, кто, в действительности потерял, собственное «Я» после долгих блужданий в мире такой корыстной женщины, как Сахиба. Теперь Айбениз была готова пройти мимо своего дома, при этом не испытывая никаких тёплых чувств, словно он ничем не отличался от миллионов квартир…
Из странных возгласов за дверью, Сахиба поняла, что муж находиться в парадной и болтает с дочерью. Она даже не дождалась, когда муж позвонит в дверь. Вахид вошёл в дом, волоча ноги и сбрасывая с себя пальто, которое жена оставила лежать на полу, а сама присела на диван, пялясь в телевизионную передачу. В глубине души Вахид сознавал, что Айбениз была права, когда называла Сахибу чистой случайностью. Но страшнее всего было признаться перед дочерью и повиноваться своей слабости. Он чувствовал себя виноватым перед своим ребенком, хотя предпочёл молчать, дабы не лишиться отцовского достоинства. Вахид подошёл к двери комнаты своей дочери. Он уже год не заходил в эту спальню, даже забыв интерьер этого помещения. Он захлопнул дверь и разлёгся на кровати Айбениз. После неожиданного ухода дочери, Вахид часто обращался к памяти Рены в надежде услышать от неё слов утешения.
– Вахид, я оставила тебя ее, как аманат . Ты был обязан заботится о ней, чтобы она не нуждалась в других людях, кроме тебя, чтобы ты стал ее опорой и путеводителем в жизни и чтоб защитил ее от всяких невзгод. А ты…а ты вместо этого, лишил ее семейного очага. Как, как ты мог так поступить с нею? Ведь это же нечеловечно. Жестоко и нечеловечно. Ведь ты был ей нужен как никогда. А ты что сделал? Не успела я покинуть этот бренный мир, как ты сразу же выпустил на волю нашу единственную ласточку. Нынче на ее долю выпала участь жить кочевой жизнью. Разве она была достойна такого обращения, ведь в твоем же сердце до сих пор осталась любовь к ней. Ведь эти же чувства не прошли, ты их просто зарыл в глубину своей души, чтобы они не сумела больше вырваться наружу. Ну, стоит ли прятать то, что когда-нибудь обязательно всплывет наружу? Конечно же, нет.– жаловалась Рена, упрекая мужа за слабоволии.
– Рена, ты не знаешь, тебе же не известно о том, как она подло со мной поступила. Видишь, она оказалась настолько бездушной, что убила во мне веру в нее. Оказывается, она всегда была эгоисткой, а я этого просто не замечал. Она же могла думать о своих родителях, которые пожертвовали бы всем, чтобы она никогда не склонила их и себя перед недостойными людьми. А она…уничтожила себя и оставила меня одного с этим горем. Рена, не упрекай меня. Лучше ответь, что должен был ощутить отец, разочаровавшийся в искренности и в непорочности своего дитя? Ответь, Рена, ответь. Что я должен был сделать, как я должен был отнестись к этому безрассудству? – оправдывался Вахид всеми силами.
– Не допускать того, чтобы между вами появилась это нерушимая стена, эта пропасть. Ведь все ее мечты и грезы были уничтожены и затоптаны этим подлецом – Тярланом. Он оставил рану в ее сердце. А ты…ты вместо того чтобы излечить её, сделал ее более глубокой. Вы оба истерзали ее душу, разбили и сокрушили ее гордыню и ее величие. Это вы, вы подтолкнули ее в омут жизни. Она стала путницей извилистой дороги, которая еще неизвестно куда ее приведет. Не знала я, что ты так малодушен. А то бы не оставила ее тебе. – ещё больше мучила Рена своего мужа….
После неожиданной встречи с дочерью, Вахид решил уйти в уединение, чтобы найти в себе силы попросить прощения у дочери. Он лежал и оглядывался по сторонам, пытаясь найти в этой маленькой комнате тот предмет, который напомнил бы ему о прошедших счастливых днях. Он заметил лишь увялые цветы, стоявшие в вазе. То были белые розы, которые Джавад подарил Айбениз в ночь разлуки и которые Вахид еле – еле сумел разглядеть. Отец не понял, кем подарены эти цветы её дочери. Но он осознал лишь то, что лёгкое дыхание дочери живёт в этих цветах, несмотря на то, что благоухание белых роз давным-давно потеряло свою свежесть. Спустя несколько лет Вахид всё же нашёл в себе силы высказаться.
– Айбениз, доченька, прости меня, прости. – сказал он, обращаясь в небытие. - Прости того, который всю жизнь выступая за здоровый образ мышления, не смог спастись от предрассудков. Вы обе правы, доченька. Я не смог уберечь тебя и этим потерял тебя навсегда. Но ты не думай, что мне от этого хорошо. Я сделал все, чтобы этот семейный очаг, остался без того единственного человека, который долгие годы озарял всю нашу жизнь, стал для нас единственный надеждой. Я сам, вот этими вот руками разрушил свое счастье, свою радость. А сейчас мне остается только греться над его руинами. Но это тоже непросто. Ведь от него же не исходит теплоты. Здесь так холодно, что мои руки замерзли до костей. Но если бы ты хоть раз зашла бы в эту комнату и повторила бы тех слов, которых ты произнесла минуту назад, наверняка, этот грубый старик почувствовал бы себя самым счастливым отцом во всём белом свете. «Папа, папочка, папа. Я тебя умоляю…посмотри на меня…Это я…Айбениз…твоя Айбениз….пришла увидеться с тобой». – сказала бы ты мне, обрадовав меня своим приходом. Знаешь, что бы я тебе ответил? Я бы сказал; «Здравствуй, доченька, здравствуй, дорогая, здравствуй, парус моих грез, здравствуй. Хорошо, что пришла, ведь мне пришлось так долго ждать этой встречи. Ты спрашивала, почему я так плохо выгляжу? Я отвечу, да, я отвечу тебе. Это разлука, это тоска по тебе, превратил меня в неузнаваемое существо. Доченька, ну ты же веришь мне, веришь? Нет, не веришь. Ты права, ведь я не смог убедить тебя в своих чувствах. Но я не забыл тебя, нет, не забыл. Я предатель? Предал тебя, как и твою мать? Ошибаешься доченька, ошибаешься. Я же каждую ночь беседую с Реной. Вот видишь, она снова пришла ко мне, вот видишь, она зовет меня к себе. Вот, вот, она даже протянула мне руку. Она даже одела свое любимое платье, которая было на ней в день твоего поступления в институт. Ты помнишь это платье, помнишь? Наверное, сегодня тоже знаменательный день и видимо, она желает, чтобы я сопровождал ее в этой поездке. Рена, Рена, как ты красива, как ты пленительна. Пора? Настала пора уйти? Ну, куда ты хочешь меня вести? Куда, в беспечный мир с необъятными границами? Ну что же, я согласен. Веди меня, веди. Но не надо так спешить. Видишь, у меня даже нет сил, чтобы встать на ноги. И не стой так далеко. Подойди, возьми меня за руку. Ты знаешь, я сначала хотел бы вернуться на берег того моря, где наша маленькая Айбениз топает по влажному песку своими маленькими ножками, где она играет с Джавад, где они оба строят домик из песка. И где она разрушает этот дом, обижая Джавада. Я сначала хотел бы вернуться на берег того моря, где можно сносить лишь песчаные домики, а настоящие очаги никогда. Увези меня, увези меня на встречу с воспоминаниями. – сказал Вахид, испытывая волнение. В комнате продуло ветерком смерти, которая, цепляясь за последние слова Вахида, потанцевала под той мелодией, которую он любил исполнять на рояле для своей Рены. Вахид встал с кровати и пригласил супругу на танец. Снова в его глазах загорелись искры любви. Они кружились в этой маленькой комнате, при этом, не задевая предметы утвари. Танец они продолжили на берегу моря, на открытом воздухе. Эта мелодия придала им крылья. Они оба превратились в белых лебедей, присоединившихся к длинному каравану, который летел в южном направлении. В темноте ночи от них остались лишь белые следы без имени и адреса. Лишь белые следы, без имени и адреса…В ту самую ночь, Айбениз во сне боролась со сверхъестественными силами, которые пытались ей что-то объяснить. А утром, когда дяденька Умуд попросил Айбениз о помощи, и она тихо прошла за станок Халиды и проработала на нём всего полчаса, он оттолкнул её в сторону со словами возмущения;
– Доченька, осторожно, ну что это ты делаешь? Чуть – чуть и ты бы могла остаться калекой.– сказал старик, указывая на оборудования и на руку девушки. В ответ на этот упрек, Айбениз резким движением сняла с себя рабочий халат, выбросила его на тот же станок и вылетела из помещения пулей, оставив дяденьку Умуда в недоумении. - Что это с ней? Я разве что-то не то сказал? Наверное, нарекания мои показались ей слишком суровыми. Вот и обиделась она на меня. Сабина, доченька, если увидишь ее, скажи, чтобы она простила меня. Это вышло так нечаянно…- подумал старик, посчитав себя виноватым….
«Едем», - сказала Айбениз шофёру, направляясь в дом отца. Опять на дорогах стояла пробка. Шофёр с нетерпением выключил двигатель, чтобы не терять горючего, и через минуту заводя его, трогался с места черепашьими шагами. Айбениз решила сойти на Зевина, а до дома ей пришлось добежать пешком. Во дворе её дома соорудили палатку – вестник поминки, вокруг которого собралась толпа мужчин.
– Наверное, кто-то умер. Вот и палатку соорудили. Дядя Халид? Нет, не может этого быть, не может! – с шепотом сказала Айбениз, заметив его возле своего подъезда. Она, без передышки, побежала наверх и вошла в дом, где на пороге валялась обувь гостей, а когда она прошла в гостиную, где лежал труп отца, то у неё отнялись ноги. Она упала прямо на него, заплакав от горя. - Папа, папочка, папа, я пришла, пришла, чтобы увидеться с тобой в последний раз.- говорила она, обнимая тело отца. - Папа, ну почему ты не простил меня? Ну, я же приходила к тебе и просила у тебя прошение. Почему ты оставил меня с такой болью? Почему ты прогнал меня из своей жизни? Почему не дал мне хотя бы в последний раз обнять, и прижаться к тебе? Почему ты меня бросил, зачем ты со мной так жестоко обошёлся? Ведь я же тебя так любила. Ну, кому я после этого нужна? Зачем мне такая жизнь? Ведь у меня же никого не осталось. Папа, папочка, папа, открой глаза, я тебя умоляю, не оставляй меня одну….
Женщины, сидящие на поминках, смотрели на неё кто с жалостью, кто с укором, а кто и с безразличием.
– Отойди! Ты нам мешаешь! Отойди! – внезапно закричала откуда-то появившиеся Сахиба, приводя с собой мужчин, которые готовы были вынести труп из дому.
– Ну что, хочешь как можно быстрее от него избавиться? Ну, я тебя сейчас….,- ответила Айбениз, сильно вытолкнув Сахибу. Потом она начала умолять мужчин, чтобы те дали ей время проститься с отцом. - Не трогайте его! Оставьте! Он мой отец, мой отец! Не смейте отнимать его у меня! Я не позволю, чтобы его зарыли в землю так преждевременно! Ведь я еще не успела с ним попрощаться, не успела, как следует погрузиться в печаль! Я его дочь, слышите, я его дочь! И я вам запрещаю так быстро хоронить его! – не позволяла она им приближаться к гробу, как сразу же вмешалась мачеха.
– Не надо из себя строить жертву. Отойди! – заорала она во весь голос. - Если ты и вправду любила бы своего отца, то не бросила бы его на произвол судьбы и не оставила бы его одного. Что, уже успела ощутить вкус свободы и независимости? И вдруг у тебя проснулась совесть и ты вспомнила своего отца? Но не стоило тебе приходить, не стоило. Потому что ты и так лишняя на этом меджлисе. Будет лучше, если ты, вообще, уйдешь и хотя бы в такой тяжелый день оставишь нас в покое. Я сама смогу позаботиться о том, чтобы его благополучно похоронили. Что, тебе мало того, что ты свела свою мать в могилу, а сейчас не позволяешь до захода солнца закопать старика в землю? Да отбросьте же вы ее в сторону, что вы с ней церемонитесь, она же у нас настоящая актриса, каждый день у нее новая роль. Ну, давайте, приподнимите его!
Сахиба еле - еле успела отворить двери гостиной, чтобы те смогли вынести Вахида, как Айбениз тут же набросилась на неё с сумасшедшей хваткой и начала душить мачеху прямо на глазах всех родственников.
– Люди, угомоните эту сумасшедшую, а то она сейчас же задушить меня! Помогите, умоляю, спасите меня от нее! Ну, кто-нибудь, позвоните в ноль три и позовите врачей, чтобы они отвезли ее в дурдом. А то она задушит меня-я. – задыхалась Сахиба, кожа, которой посинела от нехватки воздуха. Их с трудом разняли. Спустя минуту, позвали психиатрическую бригаду. А когда дежурный врач спросил у женщин;
– Что здесь твориться? – то они ответили в один голос.
– Да вот, после кончины отца девочка совсем потеряла рассудок. Прицепилась к горлу мачехи и чуть ее не убила.
Айбениз взяли со смирительной рубахой после того, как ей ввели успокоительный раствор. Машина психбригады заехала во двор нервно – психиатрического диспансера, доставляя туда тяжёлую больную, которая всю дорогу лежала на носилках и глядела в сторону безумными глазами….
Глава 45.
Дильшад лишилась всего состояния, продав его ради того, чтобы спасти шкуру сына. Она пошла к судье Джафарову после того, как следователь отказал ей в помощи.
– Дильшад ханум, я всегда, с глубоким уважением относился к Фикрету Пашаевичу. – сказал Джафаров. - Но вы тоже должны меня понять. Я не имею права отпустить вашего сына окончательно на волю. Ведь он же совершил преступление и закон требует того, чтобы его наказали. Если я сниму с него ответственность за содеянное, то наверху этого не поймут. Мне удастся лишь облегчить его участь. Ну, вот и все, что я могу для вас сделать.
Но Дильшад, не переставая, умоляла его о помощи, пытаясь доказать невиновность своего сына.
– Я верю вам, верю, но в полиции уйма улик против него. Ну, что я могу делать в таком положении? Я бессилен. Но вы не волнуйтесь, если даже его обвинят в преступлении, то это тоже не конец. Ведь можно обжаловать решение судьи, а потом, с помощью амнистии, добиться его освобождения. – окончательно изъявил судья. Во время судебного заседания творилось такое, что шансы выпустить Тярлана приравнялись нулю. В этом больше всего переусердствовала Ганира.
– Господин судья, он убийца своего отца! Вы должны жестоко наказать его! Он не может так легко уйти от правосудия! Я требую от вас, не будьте милосердным к такому зверю! Не стоит быть милосердным к таким душегубам, как он! – заявила Ганира, требуя от правосудия соответствующего наказания для своего брата.
– Какой же ты подлец, убил нашего брата. Чтоб сгнил ты в тюрьме, и не было тебе покоя!– говорили сёстры Фикрета, проклиная своего племянника. В такой шумихе, Дильшад боялась пикнуть в пользу сына, так как опасалась напасти со стороны золовок и собственной дочери. Судьи, выслушав все аргументы дела, вынесли вердикт после напряжённого судебного разбирательства. Фейзуллаева Тярлана Фикрет оглы признали виновным в умышленном убийстве на основе 95 статьи УПК Азербайджанской Республики и 6 пункта 226 статьи, что последовала лишением свободы на срок до семи лет. После вынесения вердикта, Тярлана вывели из камеры подсудимых, приводя приговор в исполнение. Он озверел от сильного потрясения, пытаясь наказать Ганиру за подобную «клевету», из-за чего ему вынесли подобное наказание.
– Ну, ничего, стерва, я выйду отсюда, обязательно выйду и покажу тебе, какой я, на самом деле, зверь! Мамуля, я умоляю тебе, помоги мне. Вытащи меня отсюда! Не бросай меня! Мамуля, у меня вся надежда только на тебя. Помоги мне, мамуля, умоляю, помоги! – кричал Тярлан, призывая мать на помощь. Дильшад сидела на скамье, испытывая тяжесть, и у нее гудело в ушах. Зал судебного заседания остался пустым после ухода судьи и присяжных. Саида сидела рядом с ханум и подбадривала её разными словами. Дильшад готова была расплакаться, хотя сразу же взяла себя в руки, увидев Ганиру в нескольких шагах от себя. Она встала, поправила свой костюм и с надменным взглядом вышла из зала суда. Но во дворе здания ей все же стало плохо. Саида, взяв Дильшад за руку, попросила её присесть на ближайшую скамью.
– Дильшад ханум. Давай лучше присядем на этой вот скамейке. Тебе надобно прийти в себя, а то не сможешь передвигаться дальше. Ради всего святого, садись на эту скамейку и немножко передохни.- сказала она, указывая ей свободное место. Дильшад еще долго плакала на этой скамье, отказываясь возвращаться домой. Среди тех, кто наблюдал эту взволнованную женщину со стороны, оказались двадцати - двадцати трёх летние парни.
– Взгляните. Ну и тёлка. По внешности заметно, у нее явно водятся денежки. Как вы думаете, а может, мне стоит ее окрутить?– сказал один из них, хлопая глазками.
– Да ты что, гагуля. Она же тебе в бабушки годится. Лучше найди для себя молоденькую дурочку, нынче таких, ох, как много. И потом, она же похожа на спесивую бабу. У тебя все равно ничего с нею не получится. Таких очень трудно убедить. – возразил другой.
– А я спорю на двадцатку, что мне удастся ее забагрить. И проживу бала – бала с помощью ее денежек. – ответил тот парень, которого звали Вюсалом.
– А вдруг проиграешь? – отозвался третий.
– Не проиграю. Сейчас перед всеми вами подойду к ней, и вы увидите, какие у меня способности приударить. – уверенно сказал Вюсал, направляясь к Дильшад. - Добрый день, ханум. Извините за назойливость, но вам, кажется, дурно. А может, я могу вам чем-нибудь помочь? – предложил свою помощь, какой - то парень, когда Дильшад едва встала со скамейки.
– Не нуждаюсь я в твоей помощи. Пока что в силе дойти до дома сама. – ответила Дильшад, отказываясь от любезного предложения этого симпатичного парня, но когда она все споткнулась, то юноша быстро среагировав, сцепился за нее и настойчиво повторил:
– Не поймите меня превратно, но я вижу, вам не обойтись без меня. Пожалуйста, ханум, не надо меня отталкивать, это будет для меня большой честью, от этого я получу только удовольствие.
Итак, Вюсал проводил обеих женщин до дома, где вынул из кармана клочок бумаги и потянул её уважаемой даме.
– Ханум, я, на всякий случай, оставлю вам свой номер. А может, понадоблюсь, так вот, я в любое время к вашим услугам.- сказал юноша, оглядывая Дильшад. Женщина хотя и проигнорировала его предложение, но все же неохотно взяла бумажку, дабы не обидеть своего доброжелателя….
Дильшад сидела в кухне, где Саида готовила ужин для достопочтенной ханум. Она вспоминала, как продала свой особняк и переехала в холостяцкую квартиру сына, когда Гюля вернула ей ключи после ареста мужа.
– На, возьми свои ключи обратно. Я развожусь с Тярланом. Прощай. – с безразличием заявила невестка о своем намерении, но Дильшад не веря своим ушам, выказалась:
– Доченька, что ты это вытворяешь? Пока не дошло до слуха твоего мужа это весть, откажись от этой глупой затеи. Сколько раз надо повторять, чтобы ты поверила в то, что Тярлана задержали чисто по ошибке. Его отпустят, обязательно отпустят. Вернись в свой дом и дождись мужа! Что это за самовольство, в конце – концов?!– сетовала Дильшад, после чего Гюля, не выдержав, закричала:
– Ещё чего?! Значит, мне лучше вернутся в этот злосчастный дом и после всего этого ждать того дня, когда твой сыночек вернется назад, чтобы превратиться в очередную жертву этого безумца?! Не злись, свёкровушка, но у тебя, явно от горя шарики за ролики поехали. Знаешь что, я еще не потеряла рассудок, чтобы жить под одной крышей с таким человеком. Мне еще жить, да жить и радоваться жизни.– нагрубила невестка своей свекрови.
– А я разве требую от тебя, чтобы ты не радовалась жизни? Ну, и ты должна понять, что ты замужняя женщина и семью просто так не разрушить. Я, как мать Тярлана, не могу позволить тебе бросить моего ребёнка. Ведь ты теперь ему нужна как никогда, ты и в горе, и в радости должна быть рядом с ним. И потом его честь - это моя честь. Пока его не выпустят из этой темницы, ты и шагу не ступишь из этого дома! - возмутилась Дильшад.
– Подожжи. Я что - то не усекла. Мне что, следует прожить всю свою оставшуюся жизнь с недоумком, который из-за каких-то грошей прихлопнул своего отца? Прости, дорогуша, но у меня, в отличие от тебя, пока что все дома. Так что, прощай! – сказала Гюля, оставив её с носом….
После ареста Тярлана, у Дильшад осталось только эта квартира и маленькая сумма в банке. В последнее время, она чувствовала, что у неё нервы на пределе. Вдобавок ко всему, тот юноша, который так любезно предложил Дильшад свою помощь в день осуждения её сына, всё время шатался по двору, оглядываясь на окошко этой ханум. В один вечер, когда Дильшад зашла в кухню, чтобы выпить чаю, Саида не сдержавшись, так и высказала свои подозрения;
– Ай Дильшад ханум, этот паренёк опять явился. В последнее время, он сюда слишком уж пристрастился. Все время стоит под окном и не может оторвать глаз от наших окон. Не пойму, что он здесь потерял? Ну, у нас же нет молоденьких, чтобы он часами ждал, когда выйдет наружу его любимая.
– Ты тоже хороша, обращаешь внимания на мелочи. – рассердилась Дильшад. – Наверное, он смотрит не в наше окно, а куда – то в сторону. Такие молодые парни любят мучить себя понапрасну, а в сущности, им даже самим неизвестно, чего они хотят.
– Дааа, что правда, то правда. Но дело в том, что он появился здесь сразу после того случая, когда проводил нас до дома. И я вот думаю, а может, он вор и просто выслеживает нас, чтобы узнать, когда мы не бываем дома, чтобы потом залезть в дом? А может, нам стоит предупредить об этом полицию? – настаивала Саида.
– Бога ради, хватит, у меня нет настроения выслушивать такую бессмыслицу. Лучше поменяй тему, а то она начинает меня раздражать.- ответила Дильшад, отправляясь в свою комнату. Через полчаса она переоделась и решила прогуляться. - Мне что-то дурно. Хочется подышать свежим воздухом. Немножко прогуляюсь и вернусь. – предупредила ханум свою прислугу. Дильшад ходила по городу, прогуливаясь на чистом воздухе. Во время ночной прогулки, её и сопровождал тот юноша, Вюсал, который не смог найти в себе смелости подойти к этой женщине. Он долго наблюдал за нею в течение недели и, наконец, в один прекрасный день решил заговорить первым с этой привлекательной дамой.
– Добрый вечер, ханум. Зачем у вас такое грустное личико? – спросил Вюсал в очередной раз, когда Дильшад снова пустилась в ночную прогулку.
– А вас совсем не касается. – резко произнесла Дильшад, отвергая любезность юноши.
– Ханум, если я чем-то вас обидел, то прошу у вас прощение. Я уже как неделю волнуюсь за вас, но не осмелился подняться наверх и поинтересоваться вашим самочувствием. – с искренней доброжелательностью отозвался юноша на грубость Дильшад и женщина вспомнив, что не успела тогда его благодарить, спросила:
– Молодой человек, что вам надобно от меня? А может, нуждаетесь в благодарности за оказанную помощь? – произнесла она эти слова и юноша, не скрыв своей обиды, признался:
– Да нет же, нет, мне достаточно вашей улыбки и того таинственного взгляда. Для меня нет радости, больше чем это.
– Разве для вас имеет смысл, в каком я расположении духа? – раздраженно вымолвила Дильшад.
– В моем понятии, не подобает такой очаровательной женщине выглядеть печальной. – выговорился юноша и, подойдя ближе к женщине, он всмотрелся в ее глаза и прошептал: - Вы появились на свет не тосковать, а чтобы любить и быть любимой. Такая угрюмость вам вовсе не к лицу.
– Это вам так кажется, а в действительности, у меня все хорошо, я бы сказала идеально! Прошу больше не обращаться ко мне с такими абсурдными разговорами! – сказала она, отказываясь от прогулки. На следующий день, когда Дильшад застала того же парня во дворе, то, потеряв всякое терпение, решила спуститься и выгнать его подальше. - Сынок, я не знаю, что у тебя на уме, но я тебя предупреждаю, не трать зря свое драгоценное время на такую ерунду. Между нами большая, очень большая разница. Разве ты сам этого не замечаешь? – холодно спросила она, и юноша, краснея от возмущения, опечаленно произнес:
– Как у вас повернулся язык называть меня сынком? Я же отношусь к вам как к очаровательной и обворожительной женщине, а вы называете мои чувства ерундой? Вы же должны это знать, ведь любовь не взирает на годы. Она свободна, как птица, она беспечна, как вода, она безоблачна, как небо. Разве вам так трудно это понять? А вы не влюблялись хотя бы раз в жизни? – нагло спросил Вюсал и Дильшад, окончательно сбившись с толку, сердито ответила:
– У меня больше нет слов. Лучше уходи отсюда. И чтоб больше я тебя не видела! – рассердилась она, выгоняя его со двора. Но и эта попытка не оказалась достаточной. В одно утро, когда Дильшад выглянула из окна, то перед ее взором открылась прекрасная картина, к которой она не смогла остаться равнодушной. Вюсал разукрасил всю площадь цветами, нарисовав из лепестков рисунок сердца, где написал следующие слова; «Я люблю тебя. Пожалуйста, не отвергай меня» Он заметил, что Дильшад наблюдала эту картину с восхищением, и потому он, не теряя времени, успел выбросить в её окно букет цветов. Дильшад не ожидала подобного жеста, после чего у неё появился немалый интерес к этому настойчивому юноше. За всю жизнь Дильшад не видела такого внимания и любви со стороны своего мужа – Фикрета. «Эх, если бы Фикрет любил меня с такой страстью», подумала Дильшад на следующее утро, когда в подъезде нашла цветы, предназначенные для своей персоны. Она больше не могла грубить этому любезному парню, который пользовался всякими уловками, чтобы заполучить Дильшад. Она долгими вечерами мучила себя вопросами; «Я же не могу полюбить молокососа. Он же мне в сыновья годиться. Всё моё окружение будет высмеивать подобную связь. Я же никогда не была женщиной лёгкого поведения», думала Дильшад, остерегаясь малодушия. Но вскоре, ею овладело странное чувство, которое заставляло её поменять решение с удивительной скоростью; «Почему бы и нет? Чем я хуже любой другой женщины? Он же сам признался, что восхищается моей красотой. Если бы это не было правдой, то он не шатался бы перед моим домом в надежде поговорить со мной при первом же удобном случае. А потом, он прав. Я же не так стара, как мне кажется. Мне всего-то сорок четыре года. Я всё ещё не потеряла своей свежести. Разве что поседели волосы в некоторых местах, но и это не беда. Ведь я всегда была ухоженной….Да и что в этом плохого? И все-таки он прав. Тот, кто не понимает необходимость в любви, тот невежественен и глуп, о чём даже не стоит спорить». Она долго крутилась перед зеркалом, борясь сама с собой. Наконец, эта битва завершилась победой женских чувств. К десяти часам вечера, Дильшад всё же решила созвониться с Вюсалом и провести с ним душевный разговор. - Аллооо. – сказала она со второго раза, когда первая попытка была неудачной, так как эта уважаемая дама никак не решалась увлечься столь странной любовью.
– О, Всевышний, я отказываюсь верить своим ушам. – произнёс Вюсал, - Нет, нет, не может этого быть. Наверное, мне снится сон, сладкий сон. Умоляю, ответь, мне так хочется еще раз услышать твой голос, напоминающий журчание родника или же пение соловья.
– ...Да, это я. – тихим голосам отозвалась Дильшад.
– Добрый вечер, добрый вечер, моя прелестная ханум. Ты даже не можешь себе представить, как ты осчастливила меня в такой поздний час. Ты, наверняка, не знаешь о той буре, что бушует в моей душе. Как же я счастлив. Я не могу выбирать слова, чтобы высказать тебе мою благодарность. Я чувствую сильное волнение, которое мешает мне сосредоточиться. Видишь, я даже начал заикаться. Сердце выскакивает из груди. Но ты не обращай, пожалуйста, на меня внимания. Расскажи, что же тебе заставило набрать мой номер?
– Ну что мне тебе сказать? – произнесла Дильшад в некоторым замешательстве: - Ведь я тоже затерялась в этой неловкой для меня ситуации. – призналась женщина, после чего Вюсал снова начал заливаться словами.
– О, Аллах, твой голос так сладок, так прекрасен, словно материнская колыбельная, которую я готов слышать долгими вечерами. В ней я нахожу пылкую страсть, о которой мечтаю с первого же нашего знакомства. Нет, я и вправду готов свихнуться. Нет, мне не прожить до утра от безумного блаженства.
Дильшад не смогла выдержать и громко расхохоталась, услышав красноречивые слова юноши.
– Ха! А может, все эти слова являются сладкой, но восхитительной ложью, на которою невозможно не клюнуть.
– Я очень рад, рад, что ты вспомнила обо мне после долгих раздумий. Но я желаю познакомиться с тобою ещё ближе. – неустанно твердил о дальнейших планах юноша: - А может, назовешь мне своё имя. Я верю, верю, что оно так же прекрасно, как ты сама, моя несравненная, – сказал Вюсал, снова поэтично заговаривая.
– Ну что же, меня зовут Дильшад. – начала Дильшад. - А теперь скажи,…скажи, как твое имя?
– Дильшааад. – услышала она в ответ своё собственное имя, которое Вюсал произнёс с особым ударением.
– Ну, ладно, а теперь скажи, сколько тебе лет? – не выдержала Дильшад, в ответ на что раздался обиженный голос.
– Ну почему, Дильшад, почему ты так меня обижаешь?
– У меня даже в помыслах не было тебя обижать. – удивилась Дильшад. - Я же всего-навсего поинтересовалась твоим возрастом. Зачем же этот вопрос вызвал в тебя обиду?
– Ведь ты, спрашивая о моем возрасте, дала мне понять, что я тебе не пара. – вполголоса отозвался Вюсал, и Дильшад в ту же минуту опровергла эту мысль.
– Если бы я не считала тебя своей парой, то никогда бы в жизни не позвонила и не беседовала бы с тобой. Ну, не стоит воспринимать все так драматично. Ну, ты же не из тех, которые обижаются на болтовню женщин, не так ли, мое дитя? – ласково произнесла Дильшад, пытаясь успокоить пламенного парня.
– А ну-ка повтори, как ты меня назвала?– переспросил юноша женщину и Дильшад, закрыв глаза, вымолвила:
– Я назвала тебе моим дитя. Ну, ты же не будешь против, если я так к тебе обращусь? – улыбаясь, спросила Дильшад.
– Не буду. Мне в тебе все нравится. И твой голос, и твоя улыбка, и даже твоя молва. С этого дня, я принадлежу тебе и лишь тебе одной. Моя Дильшад.
Итак, они долго болтали по телефону, создавая невидимые нити, по которым решили карабкаться, не боясь высоты. Утром, когда Дильшад встала с постели, то увидела Саиду на ногах, которая занималась заваркой чая. Она всё время зевала, и её клонило ко сну.
– Ты что, не выспалась? – спросила Дильшад, удивляясь её состоянию.
– Я – та спала, только услышав ваш голос, сразу же проснулась. – недовольно ответила Саида. - А когда встала и прошла перед вашей комнатой, то случайно услышала ваш разговор с этим…. Если бы мне раньше сказали, что такая ханум, как ты свяжется с каким – то пареньком, то я бы никогда не поверила этому. Ну почему вы так? Разве вам трудно понять, что такие молодые люди просто ищут для себя забавы и после того, как проводят некоторое время с такими взрослыми женщинами, ну,… как вы, то тут же меняют их на молоденьких? Дильшад ханум, ведь он же ни за что на свете не останется с тобой, он, использовав тебя в своих целях, сразу же тебя бросит. И потом, Дильшад ханум, он же тебе в сыновья годиться. – постаралась вызвать у хозяйки чувства стыда Саида, но вместо этого ей пришлось с возмущением Дильшад.
– Ну и что? – высказалась ханум, пожав плечами. - Саида, ведь любовь не властна над годами. Она не знает границ, она свободна, как птица. Как и я сама. И в этом нет ничего страшного.
– Нет, есть! – громко заявила Саида, тряся головой, - Она становится ужасной, когда приводит к плохим последствиям. Тебе лучше отказаться от подобной «любви», она не для тебя. Пойми, ты не имеешь право заниматься такими глупостями. Ведь у тебя двое детей, как они воспримут твои поступки, ты хоть об этом подумала? И потом, ведь еще даже не успела простыть могила твоего муж. Если это будет известно всем вашим знакомым, то, что они на это скажут, а? Скажут, что после смерти мужа, Дильшад нашла для себя молоденького и тешит себя пустыми надеждами? Тебе лучше думать о своих детях, а не забивать свою голову такой чепухой. – с дельным советом обратилась служанка к своей хозяйке, но Дильшад взбунтовалась.
– Я не хочу больше о них думать, не хочу! –заорала Дильшад. - Разве один из них не сделал меня вдовой, а другая, вообще, забыла о моем существовании? Мне же из-за сына пришлось лишиться всего, я лишилась своего положение в обществе, своих денег и в довершении всего, я потеряла мужа и осталась вдовой. Я всем пожертвовала ради него, а разве у него, у него хотя бы екнуло сердечко, когда благодаря ему, за один миг, я лишилась всего? Ради бога, Саида, хватит! Я всегда думала о них, я все делала, чтобы их жизнь была безмятежной. А нынче настал пора позаботится о себе. И пусть и они, тоже хотя бы раз в жизни, будут ко мне снисходительнее и не противостоять моему решению. А что касается тебя, то тебе уже давно пора изменить свое мировоззрение и посмотреть на эту жизнь другими глазами.
– И какими же глазами я должна смотреть на жизнь? – с явным сарказмом заговорила Саида.
– Моими. Моя жизнь изменилась, значит, мне ничего не остается, кроме как идти с ним нога в ногу. Так даже лучше, ведь я стала более уверенной в себе. А он поможет мне забыть о всех моих душевных невзгодах. – с уверенностью твердила хозяйка, - Я же потеряла себя, а он помог мне найти себе. У меня даже появился стимул в этом бренном мере, мне хочется жить, жить полной жизнью. Ведь я тоже обделена таким правом, не так ли, Саида? И не вздумай мне мешать. Лучше порадуйся за меня.
– Простите, Дильшад ханум, но я не могу радоваться вашему горю и несчастью. У меня еще не помутился разум. – нагрубила Саида, покинув кухню, а Дильшад разбив чашку, заорала вслед за ней.
– Послушай, Саида, ты лучше не лезь ко мне со своими советами. Я уже давно не нуждаюсь в них. И знай свое место. А то…,- пригрозилась Дильшад, в ответ на что впервые в жизни услышала возражение прислуги.
– Ну что, что вы сделаете? Прогоните меня из дома? – скребя зубами, от злости закричала Саида. Дильшад не смогла найти подобающего ответа и потому покинула кухню, отказываясь от завтрака. Саида сильно расстроилась. Но она всё же не собиралась лишиться хозяйки из-за наглого какого-то молокососа. Она начала искать пути спасения, чтобы избегнуть срама и бесчестия, которые, по её мнению, ожидали ханум в результате неосмотрительности. Она искала пути спасения, ибо жутко опасалась последствий такого необдуманного шага…
Глава 46.
«Папа, папочка, папа, почему ты оставил меня одну? Почему не забрал меня к себе? Не захотел оставить маму и поэтому решил уйти к ней? Отчего не пожалел меня? Если бы знал, какой потерянной я стала после твоей смерти. И теперь стала ненужной, моя жизнь более чем бессмысленна. Хоть я и жива, но моя душа давным-давно покинула измученное тело. Даже она не может найти покоя, ибо желает одного - воссоединиться с вами. Нет, я вас обоих ненавижу! Ненавижу! Вы оба ушли и бросили меня на произвол судьбы. А она так ко мне жестока. Уходите, уходите! Я не хочу вас видеть! Нет, постойте! Не оставляйте меня одну за этими темными стенами! Помогите мне выйти отсюда. Или же присядьте ко мне. Если вы пожелаете, то я могу попросить доктора, чтобы он выделил для вас койку. Нет, лучше пусть мама останется, а ты пока уйди. Нет, останься! Я боюсь, мне так страшно. Словно стены движутся на меня, видишь, осталось совсем чуть-чуть, как они вытеснят и раздавят меня. А ты знаешь, я умею разговаривать со стенами и даже другими вещами, которые находиться вокруг да около. Они пытаются предупредить меня, но для меня порою трудно их понять. Они говорят так невнятно. Иногда, мне даже хочется выброситься из окна и разбиться на смерть. Но здесь это невозможно, потому что здесь все окна в решетках. Не уж то я в темнице? Нет, в тюрьме не бывает людей в белом обличии. Что же это за место? Здесь так спокойно, да, здесь чересчур спокойная обстановка. Даже не слышно шороха жёлтых листьев, которые сыпятся на землю, а они сыпятся, я же вижу их, вижу. Но тут так скучно, что мне хочется вырваться на свободу. Отпустите меня, пустите, я больше не хочу здесь оставаться!».
Именно так Айбениз бредила в одиночной палате, впадая в невменяемое положение. После долгого лечения, она немножко поправилась, но у неё начались другие проблемы. Айбениз превратилась в аскета, желающего найти покой и уединение в стенах нервно - психиатрического диспансера. Ей больше не приходилось тужить о своих обыденных проблемах, о нужде, с которой она столкнулась в последнее время. Ей больше не приходилось встречаться с людьми, подобными дьяволу с ангельским личиком. Она словно распрощалась с будней жизнью, запираясь в маленьком пространстве. Ей казалось, что компания умалишенных, намного безопаснее и надежнее, чем-то общество, в котором человек с детских лет пытается ужиться и реализовать свои планы. Однажды молодой врач, который занимался лечением своей безумной коллеги, вывел её во двор, указывая на внешний мир, который протекал за стенами этой лечебницы. «Там тебя ждет иная жизнь», - сказал врач, проверяя её ответную реакцию. К сожалению, ответ был отрицательным. «Нет, меня там никто не ждёт! Я одинока, я никому не нужна! Я прошу вас, оставьте меня в покое, оставьте!», - взволнованно ответила Айбениз, возвращаясь в свою палату.
– Мне так жаль эту девушку. – сказал врач своей коллеге, вспоминая свою беспокойную пациентку. - Хотя я и не имею права долго её задержать, но так же боюсь отпустить на волю. По правде говоря, она здесь чувствует себя в безопасности. Если она выйдет отсюда, то еще неизвестно, какая участь будет её ждать вне стен этой клиники. Я боюсь, а опасаюсь я того, как бы она опять не сломалась. Я опасаюсь того вреда, который могут причинить ей окружающие ее люди. Но в больнице её тоже не стоит удерживать, потому что это может навсегда разлучить её с обществом. Она замкнется в себе и не захочет больше выйти к людям. У нее же там даже родни не осталось. Говорят, что она круглая сирота. Не знаю, не знаю, кому же её доверить…
Через неделю в лечебницу заявилась молодая женщина, которая якобы искала свою близкую подругу, исчезнувшую из поля зрения совсем неожиданно, и когда она встретилась с молодым врачом и поговорила с ним, то выяснилось, что потерянная девушка, которую она ищет, уже долгое время находится в этом заведении и не желает ни под каким – либо предлогом покинуть его.
– А где вы были до сих пор? Почему не навешали её? Вы что, её родственница? – с упрёком спросил доктор гостью.
– Нет, доктор, я ей не родственница, а подруга. Я уже несколько месяцев ищу её, но мои попытки всякий раз оставались безуспешными. Потом, чисто по случайности, узнала я от ее соседей, что ее упрятали в эту больницу. Доктор, скажите, разве она так больна, что у нее даже нет шансов на выздоровление? – поинтересовалась девушка о самочувствии подруги, как врач, живо ответил:
– Да нет же, нет, она совсем здорова. Правда, когда мы ее принимали в наше отделение, то она было немножко не в себе, наверное, впала в депрессию из-за потери близкого человека. Так нас известили врачи из скорой. Но знаете, в чем ее проблема, она не хочет покинуть клинику. А может, вам удастся ее убедить? А то я совсем в замешательстве, не знаю, как ей помочь. – признался в безвыходности лечащий врач, и гостью пообещала доктору, что она сделает все от себя зависящее, чтобы как-то уговорить свою знакомую и добиться положительных результатов.
– Нет, я отсюда никуда не уйду. Ведь здесь так спокойно. И я тоже очень привыкла к этой атмосфере. Нет, я никуда не уйду. Но ты хорошо сделала, что навестила меня. А я-то думала, что меня забыли. – отказалась Айбениз, когда Сабина предложила ей покинуть этот мир, где отсутствовал здравый смысл и человеческий разум.
– Да ты что. Послушай, Айбениз, ты давным-давно выздоровела и ты должна найти в себе силы взглянуть в глаза действительности. Ты же не можешь здесь оставаться вечно. Ну, так же нельзя. Помнишь ли ты, как ты рассказывала мне о своих мечтах, о том, что хочешь продолжить свое образование, о том, что не терпится приступить к своим обязанностям, перешагнуть в новую жизнь? Ну, так вот, тебе уже пора вернуться назад и начинать все с нуля. Айбениз, я завтра уезжаю в Москву, со своим мужем и матерью. Да ты не ослышалась, я же встретила одного доброго человека, да и создала с ним семью. Видишь, Айбениз, когда-то у меня тоже была боязнь перед людьми, я им не верила. Но Аллах дал мне второй шанс, и я вцепилась в него и не отпустила. После замужества, у меня даже поменялось отношение к жизни, у меня появилось много надежды на лучшее. Сейчас ты в таком состоянии, что замкнулась в себе и ты пессимистично настроена. Но поверь, жизнь стоит того, чтобы за неё бороться. А для того, чтобы немного развеяться, тебе стоит поменять атмосферу, вот увидишь, как ты там быстро придешь в себя, и потом, я же тебя никогда не оставлю одну, я буду близка к тебе, как никогда. Там, вдали от этого место ты быстренько восстановишь свои силы и адаптируешься среде. Я тебе буду оберегать, я помогу тебе, чем смогу, больше тебе не коснуться невзгоды. – произнесла Сабина и этим добилась согласие подруги….
В зале ожидания Айбениз долго глядела на взлётную полосу, размышляя о том, что на счету осталось совсем мало времени, после чего она навсегда проститься с родным городом. Муж Сабины, Вагиф вернулся с билетами, и после мучительной регистрации, их наконец - то выпустили на площадку. Болезненное лицо Айбениз сразу бросалось в глаза. На трамплине она неожиданно остановилась и схватила за руку подруги.
– Ты слыхала? Он кажется зовет меня. Да, он зовёт меня, зовёт! - сказала она неразборчивыми словами.
– Кто, кто тебя зовёт? – в недоумении спросила Сабина и Айбениз, взглянув куда – то вдаль, зашептала:
– Джавад. - После чего она снова замолкла. Сабина знала о той любви, которую больше всего встретишь в детских сказках с хорошим концом, но не в жизни. И потому она оглянулась по сторонам в надежде увидеть главного героя романа этой злосчастной любви. Но вокруг никого не было.
– А может, тебе показалось? Ну, скажи, где он, где Джавад?– спросила Сабина взволнованно, дёргая Айбениз за руку.
– Да здесь же он, здесь! Поверь мне! Он пришел за мной! Пришел! – громко и безостановочно повторяла Айбениз, играя безумными глазами. Сабина сразу подумала о звуковой галлюцинации и помогла Айбениз подняться на борт корабля. Но и в кабине самолёта началась сильная истерика. - Он же звал меня. Да, он звал меня, звал. Я же так отчетливо слышала его голос. А почему тогда он не откликнулся на мой зов? Зачем не откликнулся? А может, он держит на меня обиду и не желает нашей встречи? Джавад, где ты Джавад? Почему ты бросил меня? Вернись же, вернись и забери меня к себе. – плакала Айбениз, сильно испугав других пассажиров. К ним подошли несколько лиц из состава корабля, с которыми пришлось объясняться Вагифу. Через минуту Айбениз успокоилась, прислонившись лбом к иллюминатору самолёта. В тот миг, когда самолет поднялся в воздух в направлении Москвы… ноябрьским утром 1997 года, на каждом переулке, и на каждой улице города Баку гудел холодный северный ветер, и поднимал пыль, замораживая до костей горожан, которые стояли на остановке в надежде появления нужного транспорта. Этот северный ветер заставлял прохожих бежать, то толкая их сзади, то создавая беспокойство своим воем. В тот миг, когда городской транспорт двигался в нужном направлении, ожидая, когда загорится свет светофора, в тот миг, когда в синем море северный норд перекачивал лодки в порту Каспия, в тот миг, когда самолёты убирали шасси, чтобы взлететь в воздух, на Бакинском вокзале остановился поезд, доехав до платформы. Во время утреннего рассвета, когда на перроне не было людей, кроме проводников, с поезда спустилась волна пассажиров, среди которых отличался божий слуга с хромой ногой. Он закутался в своё поношенное пальто и прошёлся до метростанции «28 мая» робкими шагами. Этот божий слуга резко столкнулся с потоком студентов, спешивших зайти в подземный ход. Кто-то из девушек, оглядывая божью слугу, подмигнула своей подруге.
– Боже правый! Да ты взгляни на него, какая же у него отвратительная внешность. И лицо его совсем затерялось в волосинках. Фу, даже смотреть тошно …
– Перестань, а вдруг он услышит. – возразила другая, таская её за собой. Божий слуга едва различал номера автобусов в такую ветреную погоду. Он поднялся в кабину, где присел на заднем сидении. Через минуту в кабине автобуса появился молодой парень с одной рукой, которому никто не хотел уступить дорогу.
– Садись, братец, садись. – сказал божий слуга, указывая на своё место. После такого жеста, другой мужчина встал на ноги и захотел уступить ему своё кресло.
– Нет, не хочу. Наверное, я перепутал маршрут. – ответил божий слуга, спускаясь с транспорта. Он зашагал по улице Физули, не обращая внимания на холодную погоду. Божий слуга дошёл до маленькой будки, где продавали цветы, и любезно спросил продавца; - Здравствуйте, скажите, а сколько стоят эти тюльпаны? Узнав цену, он взял маленький букет и спрятал его под пальто, чтобы сильный ветер не смог отнять их у него. Божий слуга достал из кармана пачку сигарет, закурил по дороге, после чего начал кашлять, задыхаясь от запаха сильного никотина. Он выбросил окурок на асфальтовую дорогу и двинулся назад. Пройдя несколько кварталов, божий слуга всё-таки нашёл подходящий транспорт и еле – еле поднялся на его кабину…..
– Бабули, ай, бабули, я хочу поиглать в песочке. Пойдем, бабули, пойдем. – плакала Метанет, дёргая за край халата Гюльтекин.
– Ай ты моя сладкая, ай ты моя хорошая. Не надо дергать бабушку. Видишь, бабушка моет посуду, вот закончит твоя бабуленька свою работу, и мы вместе выйдем на улицу. – обещала сходить с ней погулять старая женщина, как девочка завизжала:
– Нет. Я хочу поиглать, поиглать хочу. Бабули пойдем, пойдем, бабули. – не переставая, упрашивала бабушку Метанет.
– Ах ты, шайтанка, ну куда же это ты бежишь? Ведь шапку – то не надела. Видишь, на улице холодно, вот, замерзнет твоя маленькая головка, простудишься, и вот тогда бабуля тебе пошлепает по мягкому месту, чтобы это напоследок послужила тебе хорошим уроком. Матиш, постой. Ну, погоди, вот дойду я до тебя и покажу как не слушаться взрослых. – закричала Гюльтекин, спускаясь за ней по крутой лестнице. Избалованная внучка сразу побежала во двор, бросаясь на груду песка. - Матиш, не играй с песком. Не видишь, какая на улице вьюга. Сейчас попадет в твой глаз крупинки песка, и разболеются твои глазки. Эхх, ну и шалунья же она, точно таким же был и её отец.– сказала Гюльтекин, внезапно вспомнив сына, потерянного без вести. Тут ее сердце сжалось, а глаза ее прослезились. Гюльтекин долго ходила по кабинетам в надежде разузнать о сыне хоть каких - то вестей. После некоторое время, несчастной матери все же пришлось смириться с утратой своего дитя, а когда ей принесли новорождённую внучку из передовой линии Ходжалы, а точнее, из Агдама, у нее на глаза навернулись слёзы, и она лишь тогда узнала о том, что Джавад женился, и безвременна ушла от жизни ее невеста. Но она с радостью приняла внучку, связав с нею все свои желания и мечты. - Доченька, красавица ты моя, иди к бабушке, иди, моя хорошая, иди. – сказала Гюльтекин, позвав Метанет. Вдруг она заметила чей - то силуэт в беседке, что стояла рядом. Она едва разглядела в том незнакомом лице бородатого мужчину, который сразу же спугнул её своим внешним обликом. Она схватила внучку и прошла с нею в сторону, испытывая в душе какую - то опасность от постороннего взгляда. Но божий слуга присматривался к этой пожилой женщине с ребёнком, не издавая ни единого звука. Гюльтекин двинулась с места, подойдя к этому человеку на два шага ближе. Она попыталась узнать в этом человеке какое-то знакомое ей лицо. Но сколько Гюльтекин ни старалась, божий слуга показался ей чужим незнакомцем. А когда на глазах этого незнакомца появились слёзы, она растерялась. «О, Аллах. Кто же он? Мне трудно его узнать, но сердце мне подсказывает, что мы где-то с ним встречалась. Да, у него знакомое лицо, хотя так трудно вспомнить его. О, Всевышний, кажется, я теряю разум и память постепенно становится никчемной. Ну, а если мы с ним незнакомы, тогда почему же он так странно смотрит на меня и ничего не говорит? А может, он немой?... Ну вот, а сейчас у него в глазах даже слёзы появились. Какой же странный человечик». – шепнула мать, не узнав в этом незнакомце своего сына, по которому долгими годами горевала Гюльтекин. Божий слуга, увидев у женщины подобную нерешительность, прошагал вперёд, опираясь на жезл. Он остановился в десяти шагах от матери. Но он не сразу нашёл в себе смелость взглянуть в ясные глаза пожилой женщины. Он вспомнил те тяжёлые минуты, когда, сталкиваясь с разными пытками и издевательствами, с разными лишениями и терзаниями в плену у врага, как каждый миг молил Всевышнего о том, чтобы тот соизволил ему выбраться из вечной тьмы и добраться, уповая на последние силы, до порога своего родного очага. «Если бы я мог спастись от плена, если бы я мог вернуться в свой дом,… я бы поцеловал ту землю, по которой ступает нога моей матери, я бы поцеловал материнскую седину, материнские руки в волдырях, я бы поцеловал её за щеки, лоб матери, покрытый морщинками, я бы поцеловал её глаза, милые глаза, которые, потускнели от горьких слёз, пролитых ради сына. Если бы я мог вернуться в свой дом, я бы вздохнул тем воздухом, которым дышит моя мама. Если бы я мог вернуться в свой дом, я бы всю ночь просидел бы у ног своей мамы и заснул бы сладким сном на деревянном полу, приглядываясь к её усталому и постарелому телу. Если бы я мог вернуться в свой дом, в тот миг, этот деревянный паркет казался бы мне тюфяком из перьев белых лебедей, где рядом на мягкой кровати спала бы моя старушка. Если бы я мог вернуться в свой дом, я бы поверил в существование рая не в потусторонним мире, а в мире живых», - твердил про себя Джавад когда-то, потеряв последнюю надежду на своё возвращение. А теперь, когда его мечта сбылась, он не мог произнести ни слова, боясь, что этот миг долгожданной встречи, которая, по сути, напоминала нежную нить, готовую порваться в любую секунду. Джавад пытался спрятаться за приподнятым воротником поношенного пальто, чтобы мать не заметила его губы, готовые съежиться от волнения. Но сердце, измученное сердце Джавад просило его о другом. «Подними голову, Джавад, подними. Посмотри на это святое создание, по которому ты так жутко тосковал за эти годы разлуки. Скажи ей; мама, мамочка, мама, это же я. Скажи ей; мама, мамочка, вот видишь, я вернулся. Скажи ей; мама, мамочка, неужто ты не узнала во мне своего сына Джавада. Это же я. Здравствуй, скажи ей и обними её так сильно, чтобы она простила тебя за ту боль, что ты причинил ей своим долгим отсутствием». Но Джавад не прислушался велению сердца, а лишь сумел поднять голову и взглянуть в лицо матери, ощутив при этом сильное волнение и боль в растерзанной душе. Этим таинственным взглядом, он сказал все то, что не смог вымолвить. С этим таинственным взглядом, Гюльтекин сильно растерялась, наконец, узнав в этом странном незнакомце своего сына, ради которого она боролась до последнего дня, а когда всё-таки ей пришлось лишится надежды, то стала утешаться лишь его фотографиями и разными рубашками, которые вынюхивала, чтобы успокоиться запахом сына. Она не знала, где находится могила Джавада, куда могла бы обратиться в день скорби. Она, вообще, не знала зарыта ли могила её сыночка или же он пропал где - то в горах, в каких - то обрывах, не оставляя после себя никакого следа. Сегодня, в этот день, она узнала в таинственном незнакомце своего сына, чья фотография висели в гостиной, вставленная в чёрную раму. Мать, снимая с себя косынку, прижала её к груди и, опираясь на свои болезненные ноги, захотела броситься к своему сыну, но не смогла. С каждым тяжёлым шагом, она напоминала сироту, которая носилась в неизвестном направлении, раскрывая свои объятия для ласки и нежностей.
– Сыночек,.. свет моих погасших очей, неужели это ты? – закричала Гюльтекин, приударив головой по широкой груди своего сына. Маленькая Метанет дёргала бабушку за платье, не поняв смысл её неожиданного поведения. Гюльтекин не обращала на неё внимания, долго стоя лицом к лицу с сыном. Она приглаживала смуглое лицо, поседевшие волосы и распущенную бороду Джавада, а тот, сжав лицо матери в своих ладонях, целовал её глаза, щёки, подбородок на одном дыхании. Гюльтекин плакала, спрятав голову в объятиях сына;
– Бабули, ну зачем ты плачесь? Бабули, а кто этот дяденька? Кто он такой? – визжала Метанет, заплакав наконец от страха. Гюльтекин подняла внучку на руки, поцеловала её влажными губами и, не выдержав, сквозь слёзы, произнесла;
– Голубушка, Матиш, это же твой отец, это Джавад, понимаешь, твой отец Джавад.
Джавад раскрыл глаза и резким движением головы посмотрел на маленькую, пухленькую девочку, обнимающую своими маленькими ручками голову бабушки.
– Матиш, моя малютка? Дочка, – прошептал Джавад, а потом заплакал, сильно прижав дочку к груди. - Мама, а где Медина? Она осталась наверху? Ну, ничего, я сейчас же поднимусь к ней. – сказал он, когда отпустил ребёнка.
– Наверху? – растерянно повторила Гюльтекин. Ей было страшно признаться в том, что Медины давно уже нет в живых. Она поменяла тему разговора, лишь бы улизнуть от ответа.- Вот видишь, эта шайтанка так сбила меня с толку, что я даже забыла закрыть дверь.
– Мама, посмотри, я эти цветы принёс Медине. Я же обещал ей, что приду на встречу с ней с большим букетом цветов. Мама, это не тот букет, но я сдержал свое обещание. Я вернулся, вернулся в свою семью. А сейчас я поднимусь наверх и подарю ей эти цветы. –шёпотом произнёс Джавад, даже найдя в себе силы улыбнуться, от чего он давно успел отвыкнуть. Он торопился на встречу со своей женой, он торопился порадовать её своим приходом, и потому железной хваткой, держась за перила, поднимался наверх, прихрамывая на одну ногу. - Медина, Медина, я пришел, я здесь! Медина, где ты?! Зачем это ты не встречаешь меня?! Ведь я же вернулся, вернулся к тебе!– зарыдав, вымолвил Джавад, ища её то в одной, то в другой комнате. Медины не было дома. Джавад вышел в коридор с таким выражением лица, как будто он готов был расспрашивать весь мир; «Где же моя Медина?».
– Джавад, постой, сынок, постой! – кричала за ним мать, пытаясь остановить сына. Но когда она зашла в дом после внучки, то столкнулась с вопросительным взглядом сына, в ответ, на которой прозвучала следующая фраза. - Сынок, ее больше нет. Ушла она от нас, ушла твоя Медина, Аллах забрал ее к себе, когда она подарила жизнь этой девочке.
Потом раздался горький плач. Джавад опустил голову и после того, как долго постоял на месте, напоминая столетний чинар. Он почувствовал, как его тело онемело от сильного волнения. Пальцы, которые сжимали букет цветов, лишились сил. Он уронил красные тюльпаны на линолеум, которым была покрыта площадка прихожей…Гюльтекин положила внучку на кровать и ненадолго задержалась в той комнате. Она обняла голову сына, заплакав от радости. Джавад устроился на диване, положив голову на колени матери. Потом он вытаращил глаза и начал рассказывать матери о всех бедах, которые ему пришлось пережить.
– Мама, если в этом мире и вправду существует ад, то мне уже удалось своими глазами видеть его. Там все было так страшно, так ужасно.
– Знаю, сынок, знаю. Слышала я об этих мучениях, ведь я тоже тебя искала, хотя и не получала положительного ответа. Пусть Всевышний их всех покарает. Пусть земля горит под ногами тех, кто лишил тебя человеческого облика. Да будет проклят этот мир. Я не смогла узнать своего сына одной плоти и крови, – сказала Гюльтекин, хлопая по коленям.
– Мама, ты не знаешь, нет, ты даже не сможешь себе представить, что там творили эти изверги. Сколько пролилось крови, сколько полетело голов, сколько женщин лишилось чести, сколько невинных людей они зарубили на мелкие кусочки, чьи тела смешались с землёй. Я ещё в детстве узнал о трагедии Хатынь, происшедшей в годы второй мировой войны. Я понимаю, неверно сравнить чужую трагедию со своей. Но, мама, они же стёрли с лица земли не какую - то деревню, а целый город. Люди бежали в надежде спастись от злых помыслов головорезов, но на каждом шагу их ожидала кошмарная смерть. Трупы валялись везде. В лесах, в горах, на дороге. Не нашёлся человек, который бы обмыл покойников, не нашлась женщина, которая бы оплакивала мёртвых с причитаниями, не нашёлся человек, который бы обернул бы мёртвых в саван и предал бы их земле. Они превратились в ненужные вещи, которые остались под ногами, которых истерзали стервятники. Я ещё…,- Гюльтекин помещала сыну высказаться.
– Хватит, сынок, хватит. У меня нет сил все это выслушать. Тебе и без того досталось. Не вспоминай об этом, не вспоминай. Прошлые воспоминания не утешат тебя, а наоборот, лишат тебя разума...Пять долгих лет мне пришлось ждать твоего возвращения. Слава Аллаху, что ты вернулся ко мне целым и невредимым. Бог помиловался над нами, над твоей старой матерью и Метанетом, моей сладкой внучкой и не оставил нас без тебя. Ты нужен нам, сынок, ты нам так нужен.
– Мама, как же я мог оставить Медину? Ведь всё равно я не смог пригодиться ничем, не смог помещать случившемуся. Всё равно меня взяли в плен и на своей же собственной земле, превратили в прислугу. Потом кто-то из Красного Креста поинтересовался мною. А когда меня поменяли в Тартаре на какого - то армянина, я узнал, что Ходжалы не последняя потеря. Они отняли у нас весь Карабах - Агдам, Шушу, Лачин, Кельбеджар, Агдере, Джабраиль, Физули, Кубадлы, Зангилан….Сперва мне стало страшно за Медину и за ребёнка. Потом я утешил себя тем, что она, наверное, уже успела вернуться домой и ждёт моего возвращения. Но оказывается…
– Нет, сынок. Всё было иначе. Однажды ко мне явилась врач по имени Валида, которая принесла внучку с известием о смерти Медины. Да я чуть не забыла…она передала мне какое – то письмо. Куда же я его положила? Ах да, вспомнила, я сейчас, – сказала Гюльтекин, выйдя из гостиной. Через минуту, она вернулась с каким-то конвертом на руках, на котором не указывался обратный адрес владельца этой бумажки. Джавад вскрыл конверт после ухода матери и присмотрелся к запоздалому письму Айбениз. «…Здравствуй, Джавад, здравствуй. Я уверена, что моё письмо удивит тебя, а может, и собьёт с толку. Но я буду краткой. Прими этот клочок бумаги запоздалым признанием в любви, которую я не смогла оценить по достоинству. Знаю, я была глупа и мой поступок не имеет оправдания. Но человек способен понять и познать настоящую любовь в тот миг, когда он оказывается обманутым. Я не имею права просить тебя о верности, о той любви, от которой ты, наверняка, уже отказался, посчитав меня недостойной светлым чувствам. Но я всё же верю, что тот любезный и доброжелательный Джавад, которого я знала всю жизнь, не может с такой лёгкостью, отречься от той девушки, за которую он боролся, не жалея сил. Жизнь так сложна, что я и не надеюсь на скорую встречу. Но как бы там ни было, как бы ни сложилась наша дальнейшая судьба, я, всё же, оставлю навеки в своём сердце особое место для моего Джавада. И никто ее не заполнит. А если в один прекрасный миг, я не узнаю в тебе моего Джавада, то я всё равно не обижусь. Ибо в моих воспоминаниях ты останешься прежним, культурным и великодушным парнем с приятной улыбкой, которого сотворил сам Всевышний для несчастной Айбениз…». Джавад, вкладывая письмо в прежнее место, долго смотрел на ту бумажку, которая возвратила его в далёкое прошлое. Это письмо как будто вытащило милый облик Айбениз из груды воспоминаний, что скопились в памяти Джавада. Он снова потосковал по тем временам. Но эту тоску он выразил с такой осторожностью, чтобы душа Медины не смогла прочесть её в глазах мужа и чтобы добрый дух этого дома, который убаюкивал Метанет возле её кровати длинными вечерами, не горевала из-за морального предательства главы семьи. На следующий день Джавад сидел в кухне бритым и стриженным.
– Мама, а ты после моего ухода виделась с нею? – спросил Джавад про незабываемую любовь.
– Ах, моя бедняжка. Я же ее не видела с тех пор, когда она покинула свой отцовский дом. Да ты же не в курсе. Вахид - то после смерти Рены женился на одной коварной женщине. Так вот, она в тот период заходила ко мне, но после того, как покинула свой родной очаг, я совсем ее затеряла. А когда недавно позвонила в их дом, чтобы узнать о ней хоть что-нибудь, то мне сообщили, что им совсем неизвестно ее местонахождение, тогда мне и пришлось спросить о Вахиде. На что мне ответили, что и Вахид скончался. Вот так и погас их очаг. – неожиданно ответила Гюльтекин.
– Дядя Вахид, значит, и его нет в живых. – с грустью заговорил Джавад, от чего мать ощутила ту давнюю близость, которого он до сих пор испытывал к Айбениз. Но с каждым днём Джавад превращался в отшельника, живя тяжёлыми воспоминаниями о войне. Солдаты и врачи - передовики военных действий, на чьих глазах происходят все военные операции и злодеяния долгое время не находят в себе силы адаптироваться в реальной жизни. Им кажется, что война ещё не закончена. Им кажется, что где-то в доброй памяти их ждёт поле битвы или же операционный стол, куда вносят десятки раненных. Им сдается, что все, помимо них, погрузились в сладкий сон и не понимают важности исторического события. В зарубежной литературе ХIХ века существует тема потерянного поколения, которую прекрасно осветил Эрих Мария Ремарк в произведении «Три товарища». Неужели, и Джавад тоже относился к этому поколению, которое начало расцветать в южном городе, на другом конце света через какие-то столетий. Наверняка, это больше напоминало правду, чем стремление Джавада вернуться к семье, к дочери, о которой он страшно тосковал, будучи в плену у армянских боевиков. Метанет пока что не привыкла называть Джавада "отцом". Для нее лишь стало ясно, что в доме появился человек, который очень дорог её бабушке и которого она просто обязана полюбить. Однажды вечером, когда Метанет побежала в кухню, то увидела стакан чая, приготовленный бабушкой для дорогого гостя.
– Бабули, чай, чай. – сказала девочка, притягиваясь к стакану.
– Что, моя сладкая, чаю хочешь? Сейчас, сейчас я тебе налью. Но сперва угощу отца чаем. – пообещала внучки Гюльтекин и Метанет, зажмурив маленькие глазки, спросила:
– Давад. Даваду чай? – и не успела оглянуться Гюльтекин, как девочка сразу же схватив стакан, понесла его в гостиную. Бабушка побежала за внучкой.
– Ах ты, проказница, не трогай стакан! Вот сейчас опрокинешь все на себе и ошпаришься.
– Нет! Я шама, шама. – визжала Метанет, играя плечами. Она зашла в гостиную, положила стакан перед Джавадом, который увлёкся чтением газет и начала хлопать маленькими карими глазами в ожидании чего-то занятного.
– Почему ты так смотришь на меня? – с безразличием спросил Джавад маленькую девочку.
– Я же прийесла тебе чаю. Видис? Матис холошая, Матис класивая. А ну-ка поцелуй в сечку! – сказала она, протягивая головку вперёд. Джавад улыбнулся, подарив дочери поцелуй. Но вскоре, он снова забылся, питая то же равнодушие к дочери…
Джавад ехал в автобусе в Сумгаитском направлении. Он с трудом нашёл домашний адрес Шюджаета. Ему не терпелось с ним встретиться, снова пожать его смелую руку и быть уверенным, что рядом имеется друг, на которого можно полагаться. Когда он решил прикурить в садике, расположенном напротив дома лейтенанта, его измучили муки совести. «Зачем я только явился к нему в гости? Предположим, я поднимусь, и он будет рад неожиданной встрече. Мы посидим часок другой и поговорим о том, о сём. А если он спросит у меня, жива ли Гюлебетин, которую я обязывался защитить, смогу ли я ответить ему, что она мертва, что у меня не хватило смелости и мужества спасти её от вражеской расправы? А разве он не упрекнет меня, не скажет, что зря доверился на того, кого посчитал другом? Разве он не назовёт меня трусом? Нет, мне лучше вернуться назад. Я не в силе выслушать упрёков друга. Друга? Нет, я не имею права назвать его так, ибо я не достоин его дружбы. Не достоин!». Джавад стал было собираться поймать такси и вернуться, как какая - то сила заставила его передумать. «И ты называешь себя мужчиной? Собирался бежать, чтобы избавиться от упрёков, которые ты заслужил? А вдруг, Шюджает неизвестно о горькой участи Гюлебетин? Возможно, он считает её беженкой. А может, он верит, что судьба когда-то будет к ним снисходительна и он снова её встретить? Нет, ты не должен скрыть от него правду! Он имеет право её знать. Сладкая ложь не для таких, как Шюджает. Он найдёт в себе силы придавить горе и печаль, это необходимо для смелых сыновей, чтобы они помнили своё прошлое и не растерялись в открытом бою с врагом». Джавад стоял возле двери, постучав в неё несколько раз. Дверь не сразу отворилась. На пороге дома появилась старая женщина в чёрной косынке.
– Добрый день, сынок. Что тебе надобно? – спросила она незваного гостья.
– Тётя, мне бы увидеться с…Шюджаетом. – ответил Джавад. К ему большему изумлению, женщина ничего не сказав, оставила дверь открытой, а сама робкими шагами прошла в комнату. Джавад зашёл за ней, закрыл входную дверь, а когда прошёл в гостиную, то увидел знакомое лицо героя войны, чей портрет висел на стене и на груди, которого горела медаль Национального Героя Азербайджана за отвагу и героизм, проявленный в бою за город Ходжалы. Ему стало не по себе. Джавад, сам того не ведая, схватил откуда-то стул и прислонил его к стене. Он присел, испытав лёгкое головокружение.
– Сынок, а как тебя зовут? – сказала мать, оглядывая гостья.
– В данный момент…это ….никакого…значения…не имеет. – еле – еле произнёс Джавад, расслабив узелок галстука, который не давал ему глотнуть воздуха.
– Что-то не пойму тебя, сынок. Если пришел, то хотя бы представься. Кем ты ему будешь? Вот сегодня его годовщина, а я в его честь приготовила халву, угощайся, сынок, угощайся. От этого в его душе воцариться покой. – предложила старая женщина, передав ему тарелку с халвой.
– Нет, мать, я не буду кушать эту халву, не буду! – живо ответил Джавад. А потом, с трудом взяв себя руки, продолжил разговор. - Простите. Я очень хорошо знал вашего сына, мы даже успели сблизиться друг с другом. А потом, после того, как он помог докторам покинуть Ходжалы, он вернулся прямо в разгар боевых действий и стал на защиту отчизны. Я тоже остался в Ходжалы, но нам не суждено было больше встретиться. Я думал, что и он, как и я, попал в плен. Но оказывается…
– Сынок, а ты случайно не Джавад? Ну, скажи, не Джавад ли ты? - взволнованно вымолвила мать, услышав про Ходжалы и больницу.
– Да, мать, это я. – с изумлением ответил Джавад, удивляясь тому, откуда мать Шюдьжаета смогла узнать в незнакомце именно его.
– Сынок, я так рада твоему приезду. Вот, наконец – то мне повезло и я увиделось со своим вторым сыном. Ведь Шюджает очень ценил тебя, как своего самого лучшего друга. Бедный мой мальчик, с таким энтузиазмом писал о тебе. Он так тебя хвалил. Писал мне о твоих заслугах перед больными и ранеными. Он называл тебя своим братом. Вот поэтому - то с тех пор ты и стал для меня родимой душой, в которой я так нуждалась в горькие для меня часы. – с грустью заговорила мать.
– Скажите, а как он…погиб? – вполголоса спросил Джавад.
– Ахх, сынок. – начала старушка. – Его привезли тридцатого февраля. На нем было столько дыр от пуль, что я с трудом разузнала в трупе моего сына. С того дня, ко мне приходили многие, чтобы дать мне соболезнование. Каждый раз я спрашивала его боевых товарищей, есть ли у них известие о тебе? Я столько тебя упрекала, как ты мог не прийти на похороны своего брата? Если бы я знала…
– Упрекала? – спросил Джавад, у которого на глазах навернулись слёзы. - Правильно, мать имеет право осуждать своего сына. Прости меня, мать, прости. Я не оказался рядом с ним, когда он во мне так нуждался. Прости меня, прости…
Джавад собирался выйти, как мать спросила о Карабахской красавице, о которой молва донеслась и до Сумгаита, благодаря письмам сына.
– Он писал мне о том, что влюбился в одну Карабахскую газель, так он называл свою любимую. Как же ее звали…ах да, Гюлебетин. Так вот, я бы хотела узнать, что стало с этой девушкой, смогла ли она избежать этой ужасной участи или же от нее тоже осталось только живое воспоминание?
Джавад может, струсил, а может, и решил не омрачать старушку скверной вестью.
– У меня нет никаких известий о ней, нет! Прощайте. – сказал он, направляясь прямо на кладбище… Он стоял возле могилы Шюджаета и никак не мог отнестись с равнодушием к молодому лейтенанту с мужественным взглядом. Он плакал, утирая глаза носовым платком. Он долго не мог успокоиться, так как не ожидал встретиться с могилой дорогого брата. Прошёл час, когда Джавад нагнулся, еле - еле вытягивая хромую ногу вперёд и встав на одно колено. Он снова начал прислушиваться к сердцу, к сердцу, которое всегда умело дать ему правильный ответ и силы в моменты, когда он не находил слов высказать свое возмущение и волнение. «Здравствуй, Шюджает. – вырвался из его груди эти слова, и он дотронулся до надгробной фотографии Шюджаета. - Вот видишь, я не забыл благородного и отважного парня из Сумгаита и, наконец, пришел к тебе, чтобы выразить свою благодарность и преклониться перед твоей памятью. Но какая у нас необыкновенным получилось встреча. Я приехал сюда с надеждой увидеться и поговорить с тобой, а приходиться прощаться. Прости меня, Шюджает, прости. Я не выполнил свое обещание. Мне не удалось защитить Гюлебетин. Я даже не смог ее захоронить, она осталась там, в глубине обрыва Каладиби. Ох, какой же я подлец, какой же я подлец, я не смог, нет, не смог уберечь такую смелую девушку, твою проныру Гюлебетин. Она осталась там, над глыбами, над скалами этих многострадальных мест, видишь, она добилась своего, ее душа и труп смешались с этой святой землей, чью красоту она всегда олицетворяла в своих песнях. Не упрекай меня, друг, не упрекай. Знаешь ли, у меня даже не хватило смелости когда-то постоять за свою любовь.. Как же я мог, как же я мог пообещать тебе заступиться за твоё счастье, когда я не способен строить собственное. Но я привез тебе кое-что, что может тебя порадовать и утешить. Нет, нет, я ошибся, прости, это не кое-что, а земля, земля, за которую ты погиб, земля, на которой были захоронены наши предки, земля, за которую пролилось море крови наших соотечественников, земля, на которой дышала и прожила черноглазая проныра Гюлебетин. Возьми её, возьми, пусть она станет преподношением из того края, где она прожила своё детство и юность, где она полюбила озорника – смугляка, где она благодаря своей воле и смелости слилась со своей землёй в единое целое, где она стала Карабахом. Бери!», - сказал Джавад, ссыпая землю Ханкенди, которую он достал из носового платка…..
Мать страшно мучилась, увидев сына в неузнаваемом настроении. «Уже месяц как он вернулся, но никак не может адаптироваться ни к дому, ни к своему ребёнку. Словно его думы все время заняты этими злосчастными воспоминаниями. О, Аллах, это проклятая война безвозвратно забрала у меня единственного сына, хотя он рядом, но я все равно не могу толком чувствовать его присутствие. Он после прихода, даже ни разу не приласкал, не приголубил своего малыша. Ну, она же у него единственная, как и он для меня. Неужели, он не чувствует той грусти, которая воцарилась в ее глазах? Неужели, он стал таким бесчувственным к печали своего же ребенка? Ведь в жизни можно отвергать все, но своего дитя,.. нет, это уж слишком. А может, я тороплю события? Возможно, на это требуется время, чтобы эта крошка смогла достучаться до его сердца, а может, ей удастся вернуть своего папу в нашу маленькую семью? О, Всевышний, услышь мои молитвы и сжалься над этим ни в чём неповинным ребенком, пусть её папа очнется от этого страшного сна», - думала мать, моля Всевышнего. Однажды утром она вышла из кухни и направилась к комнате сына.
– Тебе лучше прогуляться немножко с дочерью. Даже не знаю, что ты нашел в этой маленькой комнате? – спросила она с недовольством.
– Мама, ведь я столько лет прожил в плену в маленьком сарайчике. Я часами сидел там и погружался в думы. Я даже не чувствовал, как светало во дворе. Ну что делать, наверное, это вошло в мою привычку. – ответил Джавад, расстроив мать ещё больше. Но у него не хватило смелости перечить и без того измученной матери. Он встал, собрался и вышел погулять с Метанет.
– Давад, посмотйи туда, видис, песочек. Я хочу поиглать, поиглать хочу.– сказала Метанет, побежав к песочнику. Там уже играл маленький мальчик, который никого не пропускал на свою территорию.
– Уйди. Ты не нас отряд. – говорил мальчик, не подпуская Метанет ближе.
– Послусай, если ты не дас мне иглать с песком, то я сказу Даваду, и он тебя наказет.- пригрозилась Метанет, указывая на своего отца. Мальчик отступился, и она начала копаться в песке, лепя из него примитивный домик с ведерком. Джавад сидел в стороне на поломанной скамейке и курил сигарету. Он игнорировал свою дочь, погрузившись в тяжёлые воспоминания. Вдруг тот маленький мальчик, который хотел избавиться от своего конкурента, одним ловким движением разрушил дом, который налепила Метанет. Крупинка песка попала в глаза девочки. Она громко заплакала. В этот миг, отрешённый отец, вскочил с места, как безумный, вспоминая те далёкие детские воспоминания, в которых Айбениз поступила точно так же, разрушая мечты, будущее счастье Джавада. Ему показалось, что весь мир против него. Ему показалось, что маленький мальчик соизволил разрушить не какой-то песчаный домик, а тот дом, который Джавад собирался строить вместе с дочерью и мамой. Он побежал к дочери, взял её на руки, сильно обнял и вымыл её глаза водой из крана, что стоял во дворе.
– Не плачь, моя малютка, не плачь. Ну, ничего, мы опять вместе построим домик. Вдвоем. Я и ты. – сказал Джавад, заплакав. Мать, которая наблюдала за ними из окна кухни, вытерла глаза краешком косынки и, наконец - то поздравила себя с возвращением сына;
– О, Всевышний, спасибо тебе, спасибо. Вот и озарил ты его душу своим светом. Он вернулся ко мне, вернулся. Поздравляю, Гюльтекин, наконец – то и в твой очаг заглянул свет.….
В тот день, когда душа Джавада освободилась от рабства, его жизнь вошла в другое русло. Он устроился на работу, и в течение короткого времени, сумел добиться грандиозных успехов в своём деле. Видимо, военная практика сполна сказала своё слово. Во время первой операции, пальцы хирурга дрожали от волнения. Руки военного врача, которые привыкли в последнее время держать оружие, лопату, вилы и заниматься изнурительным трудом, никак не хотели привыкнуть к ланцету. Но говорят, что и пальцы не без памяти. Они успешно завершили свою работу, не обратив внимания на лёгкое волнение хирурга. После этого Джавад больше ничего не боялся и с лёгкостью возился с больными на операционном столе. Время проходило незаметно. Метанет росла на глазах. Ей было восемь, когда Джавад, взяв дочку за руку, посетил Аллею Шехидов. Оттуда они спустились в сторону садика имени Азизбекова и уселись на скамье, где Джавад рассказал о своём городе, который превратился в значительную часть его существования.
– Взгляни, доченька, взгляни на город, в котором я вырос, в котором я возмужал и познал жизнь, что протекает мимо нас. Каждый человек способен хранить в памяти воспоминания о своём городе по-разному. Твой папа Джавад будет помнить Баку кривыми переулками, светлыми тротуарами, газетными киосками и цветочными будками, стоявшими на каждом шагу, троллейбусной остановкой, улицей Торговой, где выставлены самые прекрасные картины Бакинских художников, занимающихся самодеятельностью, Малаканским садиком, фаэтонами, носящимся по старинному городу в надежде полюбоваться его красотой, историческими памятниками, с которыми я встречаюсь чуть ли не каждый день, Нагорным Парком, который после долгих лет опять превратился в Аллею Шехидов, бульваром на берегу моего Каспия, пятиэтажными домами, балконы, которых открывают тёплые объятия хазри и гилевар , маленькими кварталами, сохранившими в себе прошлый облик древнего Баку, чинарами, растущими на тротуарах, а быть может, просто необыкновенным солнцем, взглядывающим на город совсем по - другому, не так, как сейчас. А ты, моя девочка, запомнишь свой город его современной жизнью, а точнее, не теми красотами, которые перечислил я, а высотными домами, цветущими парками и многочисленными фонтанами, сохранившими былую красоту. Дочка, человек не всесилен над годами. Сколько бы времени ни прошло, то, чего ты способна любить сумеет лишь поменять форму, а не содержание. Для меня Баку останется тем же городом, который я полюбил, с красотой сорокалетней давности. Потому что я привык видеть его теми глазами, глазами прошлого…,- сказал Джавад, оглядывая с любовью деревья, чьи листья плясали под дуновением осеннего ветерка…
Джавад направился к зданию, расположенной напротив Бакинского бульвара и поднялся по лестнице, где увидел чёрный рояль Вахида, который старались вынести из его квартиры. Сахиба успела продать имущества покойного мужа, хотя в его стенах еще сохранились прошлые воспоминания одной семьи.
– Друг, а может, позволишь нам пройти? Не видишь, нам и без того тесно с этим роялем. – закричал один из рабочих, косо посмотрев на Джавада.
– Вам лучше не торопиться. Мне бы хотелось купить этот рояль. – спросил Джавад. На голос незнакомца отозвался новый хозяин дома, который поблагодарил его за услугу.
– Друг, ну и выручил же ты меня от такой тяжелой ноши. Даже не знал, куда его девать.
Когда Джавад начал возиться с роялем, заплатив нужную сумму мужчине средних лет, сплетницы этого старинного дома, наблюдая рабочих со стороны, тут же заговорили о Сахибе.
– Ах, ах, какая же Сахиба и вправду оказалась бездушной. Как только она избавилась от Вахида, то сразу же пустила насмарку и его квартиру. – сказала Сарвиназ, вспомнив свою бывшую соседку.
– Честно говоря, я даже не могла себе представить, что Сахиба может быть такой бессердечной. Бедный Вахид, от ее сварливости он свернулся комом. А она управляла им как хотела. Даже не позволила бедной его девочке в последний раз попрощаться со своим отцом. И чтобы потом она не путалась под ногами, как следует, избавилась от нее. Отправила ее туда, откуда нет возврата, прямо в психбольницу. Ах, ах, если бы я была на месте Айбениз, то проучила бы ее как надобно. А потом потребовала бы от нее компенсацию за ущемление ее прав. Послушай, Солмаз, как ты думаешь, что стало с этой бедняжкой, а? Она что, до конца своих дней останется в этой психушке?
– Откуда мне знать? - ответила Сарвиназ. – наверное, выпишут, если, она, вообще, после всего случившегося, сможет прийти в себя.
– Послушай, а куда это они тащат эту громоздкую вещь? – удивилась Солмаз, меняя тему разговора и заметив рояль. – Умно ли таскать такую тяжелую вещь по всему подъезду? Он же не выдержит, и раздробиться на мелкие частицы.
– А что им прикажешь делать? Они же не могут сложить его аккуратненько и перевозить в карманах? Надо как-нибудь найти выход и они, похоже, его нашли. – с насмешкой ответила Сарвиназ.
– Да, ничего не скажешь. Видимо, им в голову не пришла толковая мысль. Да они же могли привести сюда кран и попытаться перетащить его из окна. – предложила Солмаз.
– Будьте осторожны. – кричал Джавад, давая указания рабочим. - Лучше попытайтесь взяться за него справа. А то ножки сломаете.
– Послушай, Солмаз, а кто этот парень? – спросила Сарвиназ, заметив хромого мужчину в очках. - У него такое знакомое лицо. Мне кажется, что я его где-то видела.
– А как же, видела. Он же пару раз снился тебе на белом коне. – с насмешкой ответила Солмаз. - Послушай, давай лучше поднимемся наверх. А то здесь как-то скучно.
Возле своей двери, Солмаз почувствовала запах горелого.
– Вот, проболталась с тобой, опять сгорела моя кастрюля. – сказала она, побежав к двери.
– А я здесь при чём? Ну и повадка же у тебя, угощать своего муженька горелым. – придиралась Сарвиназ. - Мне так его жалко, у него же вся зарплата уходит только на кастрюлю. А потом жалуешься на то, что он у тебя плохо зарабатывает. Какой же он и вправду бедняга. Если бы я была на его месте, то ударяла бы по твоей башке шумовкой до тех пор, пока ты не отвыкнешь от этой вредной привычки. Ну, куда это ты так бежишь? Нечего спасать. Кастрюля - то давно уже перегорела, а от обеда осталась только зола. Когда дойдешь до дома, хотя бы открой окно, а то удушишь всех нас этим дымом.
– Ну что ж, пойду постираю белье оставшееся с нынешнего года. - ответила Солмаз. -Столько работы, что никак не могу до него дотянуться. Потом закроют воду, и этого не успею сделать.
Сарвиназ не успела подняться на свой этаж, как услышала сильный грохот, который раздался из квартиры подруги. Она сильно испугалась и начала изо всех сил ломать дверь.
– Ай Солмаз, ай Солмаз. Да открой же ты эту чертовую дверь. Солмаз, ответь. Ты жива или уже успели протянуть ноги? – кричала она за дверью. Когда всё-таки пострадавшая соседка смогла отворить её, то перед глазами Сарвиназ появилась настоящая баба - яга, чьи волосы стояли дыбом, а лицо было вся в саже. - Ужас, в каком же ты состоянии. У тебя что, там взорвалась бомба?
– Не… успела…. зажечь… ссамовар… как он.. тут же….взорвался…. – заикалась Солмаз.
– Да, ты у нас и вправду неисправимая личность. Разве можно зажечь самовар, не проверив открыт газ или нет? Благодари Бога, что, вообще, осталась жива. Представляю, что было бы, если бы там скопилось много газа, ты за долю секунду угробила бы всех нас. Ай хай . – сказала она, помахав в её сторону рукой….
В городскую больницу, куда устроился Джавад, принесли тяжёлого раненного с открытой внутричерепной травмой, которого сбила машина. Бедного парня не смогли спасти. Он скончался прямо в лифте, не успев дойти до операционной.
– Доктор, наверное, его давно сбили. – сказал постороннее лицо, который забрал раненного прямо с тротуара. - Когда я проходил мимо него, то у него уже было сильное кровотечение. Никто из шоферов, помимо меня не захотел обратить на него внимание. А когда я приблизился к нему, то все стали винить меня в том, что это я его сбил. Даже известили об этом полицию. Доктор, ответьте, что я должен был сделать, бросить его там одного, чтобы он окончательно помер? Я же, как человек, выполнил свой человеческий долг. Наверное, через минуту придет полиция и будет меня допрашивать. А может, не поверив, тут же задержат меня. Доктор, я вас умоляю, позвольте мне уйти.
– Куда это ты собираешься уйти? – отозвался один из врачей. - А что мы скажем полиции? А может, это именно ты его сбил, но хочешь выйти сухим из воды?
– Отпустите его!– рассердился Джавад. - Друг, ты можешь идти. Никто не посмеет обвинять тебя в не содеянном.
После того, как Джавад содействовал к тому, чтобы благородный спаситель не подвергся лишнему допросу, коллега Джавада тут же начал его упрекать.
– Джавад, ты поступил опрометчиво. Не надо было его пускать. А вдруг заявиться полиция, что тогда мы им скажем? – спросил он, стараясь застраховать себя от излишней нервотрёпки.
– Если будет надобность, то я сам лично с ними и поговорю.– раздраженно ответил Джавад. - А этот малый не должен нести ответственность за не содеянное. Какой – то мерзавец сбил и бросил этого парня умирать. А он ему помог. Разве он виноват в том, что у него в груди бьется сердце, а не камень, и он не может оставаться хладнокровным к человеческой жизни? А вдруг придет полиция…ну что же, пусть придут, у меня есть, что им сказать. Я скажу им, пусть сначала требуют объяснение от тех безнравственных людей, которые оставляют раненого человека посредине улицы и проходят мимо, как ни в чем не бывало. Пусть задержать тех бессовестных людей, которые, превышая скорость, из-за самодовольство калечат и губят людей. До чего же ничтожной стала жизнь. – произнёс добрый доктор, возвращаясь в свой кабинет…
Глава 47.
В последнее время Дильшад чувствовала сильную привязанность к тому молодому парню, который, благодаря своему умению и таланту ухаживать за пожилыми женщинами, добился расположения этой надменной дамы. Чувства Дильшад были более чем запутанными, так как она не только испытывала к Вюсалу интимную увлеченность, но и подобно матери, обожала играть его капризами, проявляя достаточной заботы. В одно утро, когда Дильшад проснулась в объятиях Вюсала, она, еще долго присматриваясь к этому приятному молодому человеку, удивлялась своему безумию. «О, боже, какое же у него невинное личико и ясный взгляд. Он напоминает ангела - хранителя, который спустился с небес, чтобы сделать меня счастливой. Он прекрасен даже во сне. Я не виновата, нет, не виновата. Как же я могу не полюбить эти прекрасные глаза, эту детскую улыбку, эту сексапильную внешность, которая напоминает мне о моей молодости, когда я жила лишь пылкой страстью. Он так мил», - сказала Дильшад, поцеловав своего любовника в губы. Он открыл глаза и начал недовольно поворачиваться то в одну, то в другую сторону.
– Добрый день, мое дитя. Эй, а ну-ка, открой глаза. Пора вставать. – сказала Дильшад, заигрывая с ним. Вюсал не оставил без внимания и нежностей страстные попытки женщины.
– Ну, иди ко мне.– ответил Вюсал, потащив Дильшад в омут таинственных и сокровенных желаний. После бурного дня и ночи, которые они провели в компании друг – друга, Вюсал исчез ровно на неделю. А когда он всё же появился после долгого отсутствия, Дильшад начала укорять его за неожиданный поступок.
– Куда это ты запропастился? И почему у тебя телефон не отвечает? А зачем сейчас объявился? Ну почему молчишь, скажи хоть что-нибудь!
– Дильшад, ну почему ты со мной так? – обидчиво вымолвил Вюсал, заметив, что его покровительница теряет последние крупинки терпения. - У меня же горе. Уже как неделю я не могу ни есть, ни пить…Дильшад, моя мама страшно больна, доктора потребовали от меня пять тысяч долларов на ее операцию. Но ты же знаешь, у меня нет такой суммы. Я всю эту неделю занимался тем, что умолял своих родственников помочь мне с деньгами. Но они просто-напросто отказали мне. Что же мне делать? Если я не найду какой-нибудь выход, то я больше не увижу в живых мою маму, не увижу.
После этих слов Дильшад почувствовала себя виноватой.
– Прошу, прости меня. Увидев, что ты не навешаешь меня, в мою голову лезли всякие дурные мысли. Ну, не плачь, родненький, не плачь. Я же не оставлю тебя без надежды. Я помогу тебе, обязательно помогу! Ты лучше выпей воду, приди в себя, а я мигом.
Она прошагала в другую комнату, открыла шкаф и достала солидную сумму и вернулась к любовнику, чтобы порадовать его «дорогим подарком».
– На, возьми. Да не стесняйся же. Возьми их, возьми. Ведь мать - это самое святое, что у нас есть. Ты должен беречь ее, как зеницу ока.- сказала Дильшад, оценив в Вюсале благородную попытку, которую он сделал «ради спасения матери». На завтрашний день, когда Вюсал приобрёл на эти деньги машину марки "Жигули", он собрал друзей и знакомых, якобы прокатить их на своей шикарной машине.
– Ала, братильник, между нами говоря, ты и вправду выиграл пари. Она, и поистине для тебя ничего не жалеет. – сказал кто-то из друзей, в ответ на что Вюсал, убавив громкость магнитофона, вымолвил;
– Еще бы! Разве можно чего-то жалеть ради такого клёвого паренька, как я? А, вообще, я тоже не остаюсь ей должником. Дарю ей такое блаженство, что она теряет голову от счастья.
– Вюська, а вдруг твоя тётка узнает о том, что ты месяц уже как обручился? Как же ты собираешься выйти из этого дерма? – спросил один из товарищей парня и Вюсал, задумавшись, произнес:
– Эх, до этого что-нибудь придумаю. И потом, моя же невеста не в Баку, а в Гяндже. Откуда ей может быть известно о моих связях с этой бабенкой? У меня всё под контролем. Я еще собираюсь за её счет накупить моей невесте свадебные подарки. Еще и свадьбу сыграю. Так что, еще не пришло время нашему расставанию. Вот увидите, ей еще придется, как следует трястись и попотеть. – произнёс молодой альфонс уверенным голосом. Итак, отношения «мамочки» и «сыночка» начали строиться на основе материальных интересов Вюсала. Те денег, которые Вюсал забирал у Дильшад, он тратил на привлекательных девиц, разукрасив свой день неожиданными сюрпризами. В одно утро, когда он появился в квартире Дильшад, Саида не намеревалась пропустить этого альфонса в дом. Она ненавидела этого парня, который умудрился вскружить голову её хозяйки.
– Ну, зачем опять пожаловал? Уходи отсюда, уходи! – сказала Саида, придавливая его ногу дверью.
– Тебе лучше не связываться со мной. Я пришел к Дильшад, а не к тебе. У меня к ней есть срочное дело. – ответил Вюсал, открывая дверь сильным толчком.
– Ну, и наглый же ты. Наглее и не бывает. У тебя не может быть никакого срочного дела с нею. Ведь ты бродяга с большой буквы. Лучше убирайся, а то я…- начала Саида обращаться к мальчику с угрозами, как Вюсал оттолкнув ее в сторону, заорал:
– Эээ, заткнись. Открой дверь! Мне нужно войти!
Дильшад услышав крик Вюсала, вышла, чтобы разузнать, в чём проблема. И столкнувшись со своей запоздалой любовью, она не позволила прислуге вмешиваться в личные дела обоих.
– Саида, оставь нас одних! – приказала она, отведя парня за собой в комнату. Саида не поняла, что произошло в гостиной между ними, но когда парень вылетел из дому пулей, Дильшад, не накинув на себя ничего приличного, выбежала на улицу прямо в пеньюаре. - Постой! Постой, не уходи! – кричала хозяйка, умоляя парня вернуться.
– Дильшад ханум, ну до чего ты себя довела? Хватит, возьми себя в руки, – вымолвила Саида, призвав ханум к благоразумию. Но она лишилась всякого чувства гордости, пытаясь вернуть любовника по середине двора, где за ней наблюдали миллионы с балконов, со двора, с подъезда.
– Нет, ты не можешь меня бросить! Не можешь! Умоляю, не уходи! Не бросай меня ради какой – то молоденькой стервы! Ну ты же меня любил. А ну-ка вернись! Я не отпущу тебя, не отпущу! Ты принадлежишь только мне, и никому другому! Я убью тебя своими руками, но не позволю тебя уходить к этой стерве, не позволю! Богом тебя молю, не уходи, не оставляй меня одну! – кричала Дильшад, цепляясь за него по дороге. Но она всё же не осмелилась выйти на улицу в таком непристойном одеянии. Она постояла в арке и со слезами на глазах, наблюдала за Вюсалам, который, не обращая внимания на вопли своей экс-любовницы, сел за руль «Жигули» и поехал вместе с девчонками, которые сопровождали его за заднем сидении. Дильшад вернулась во двор и уселась на ступеньке лестницы подъезда, где, съежившись от холода, начала плакать, проклиная свою судьбу.
– Дильшад ханум, - сказала Саида, обнимая хозяйку за плечи, - ну, не стоит так убиваться из-за какого-то мерзкого пацана. Вы же ханум, а ханумам не подобает валяться на полу. Вставайте, ханум, вставайте. Давайте зайдем в дом, вам нужно успокоиться.
– Саида, какая же из меня ханум, я же потеряла всё, и свое ханумство тоже. – ответила Дильшад, после чего поднялась к себе в квартиру с помощью прислуги…
Дильшад стояла, затаив дыхание перед незваным гостем, который готов был разорвать ее в клочья.
– Значит, ты, воспользовавшись моим отсутствием, завела любовничка? Ах ты, сука! – закричал сын, ударив мать кулаком прямо в лицо. Он швырял ее куда попало, не скупясь на оплеухи, которые он наносил матери. - Ну что, потратила наши денежки на своего хахаля, а сама осталась у разбитого корыта? А он, после того, как потешился с тобой, унес от бога ноги? Зачем ты живешь на этой земле, зачем?! Ты же достойна умереть! Умри! Сдохни! – кричал Тярлан, избивая её от злости. Саида попыталась вмешаться, но, получив за это ругательства, прошла в кухню, откуда позвонила к единственному человеку, которой было под силу препятствовать семейной трагедии.
– Доченька. Тярлан вышел из тюрьмы, он рвет и мечет, избивает маму. Доченька, прошу тебя, приходи. Останови его, а то он сейчас же её прикончить. – просила о помощи Саида у Ганиры.
– Убирайся, убирайся из моего дома! – орал Тярлан, толкая мать по лестнице. - Чтоб глаза мои тебя не видели! Я тебе покажу, как мой дом превратить в притон!
– Сынок, богом тебя молю, не бей ее, не бей. – умоляла Саида «своего сына». - Имей совесть. Она же тебя так лелеяла. Она пожертвовала всем ради тебя, даже когда ты убил ее мужа, она все равно не бросила тебя. Она лезла из кожи вон, чтобы как-то вызволить тебя из этого ада. Опомнись, благодаря ее помощи ты и получил амнистию. Сынок, умоляю, сжалься над бедной матерью.
– Закрой свою пасть! – нагрубил Тярлан и Саиде. –Ты тоже хороша, она загуляла, а ты закрывала на это глаза. Вы обе два сапога пара. Живо убирайтесь отсюда!
– Тярлан, сынок, я умоляю тебя, не прогоняй меня, не прогоняй. –умоляла мать сына, прося у него милости. - Я отдам тебе свои последние сбережения, но, пожалуйста, не выгоняй меня на улицу, не лишай меня крова.
– Об этом надо было думать раньше! А теперь уже поздно, слишком поздно! У меня больше нет матери! Проваливай, пока я окончательно тебя не пришил! – заорал Тярлан, вышвырнув её на порог подъезда. Когда он поднял голову, то увидел Ганиру, которая стояла напротив и уставилась на брата с ненавистью. А Тярлан лишь косо посмотрев на сестру, поднялся к себе в квартиру. Дильшад валялась на асфальтовой дорожке, проклиная сына за подобное безжалостное обращение, которого она никак от него не ожидала. И тут она вспомнила слова Фикрета. «Дильшад, твой сын неблагодарный щенок», - говорил когда-то супруг о своем сыне, на что ему приходилось выслушивать яростные возражения жены.
– Каким же ты оказался гнусным. Пусть бог покарает тебя за такое обращение с матерью! Ты бы не позволил себе поднять руку на какую-нибудь уличную девку, а со мной ты обошёлся хуже всякой проститутки. Ты отнял у меня всё моё состояние и покой. А я, глупая мать, не пожалела ради тебя ничего. Я никогда не придиралась к твоим поступкам, я простила тебе даже смерть мужа. О, Аллах, зачем же я только родила этого изверга?! Если бы ты умер, не родившимся, то я бы не мучилась, не убивалась за твою потерю! Но память о том, что я вырастила неблагодарного ребёнка, способного унизить и растоптать свою мать, убивает меня с каждой минутой, отнимает у меня силы и разум. О, Аллах, душа разрывается на части! Как же мне больно, ох, как же мне больно! – рыдала Дильшад, царапая ногтями асфальтовый покров.
– Мама, мамочка. – вдруг совсем рядом послышался голос той, которого мать отвергла и не желала видеть, - Встань. Пойдем со мной, пойдем. Я отвезу тебя к себе.
Дильшад, привстав на колени, вытерла слёзы и отворачивая голову в сторону встала, цепляясь за униженную гордость.
– Нет, я никуда не пойду, никуда не пойду! И не стоит болеть за меня душой. Дильшад никогда не останется на улице! Она найдет для себе жильё! – ответила она с упрямством. В ту минуту, когда дочь уговаривала мать не противиться её предложению, маленький мальчик, стоявший возле матери, увидев плачущую вздыр пожилую женщина, не выдержав, начал расспрашивать Саиду.
– Тётя, скажи, а кто это женщина?
– Это твоя бабушка, мой сладкий, твоя бабушка. – ответила Саида, поцеловав его в щёку. И тогда мальчуган, дёргая за халат бабушки, завёл неожиданную беседу.
– Бабуля, бабуль, - неожиданно произнёс мальчик, и Дильшад только сейчас его заметила, когда он начал играть словами, - пойдем с нами, пойдем. У нас тебе будет весело. У нас никто тебя не обидит и тебе никогда не придется пролить слезы. Я покажу тебе свои игрушки, а потом, мы поиграем с тобой в прятки. Мама вчера купила для меня книжки. А знаешь, там много интересных сказок. Но я не умею их читать, потому что не знаю азбуку. Бабуль, скажи, если я тебя очень и очень попрошу, то ты прочтешь его для меня? – произнёс мальчуган, оглядывая ошарашенную женщину. И тут женщина неожиданно встала на колени и, погладив нежную кожу ребёнка, дрожащим голосом вымолвила.
– А как тебя зовут?
– Бабуля, не плачь, не надо. А зовут меня Фикрет, точно так же, как и мою дедулю, – ответил мальчик, и протянув руку вперёд, он своими нежными ручонками приласкал лицо бабушки. Дильшад только теперь поняла, что она приобрела взамен на грубое и бесчеловечное отношение сына. Она только теперь сознала непростительную ошибку и несправедливость, совершённую ею в отношении этого дитя и, подавленная женщина, потеряв самообладание, крепко обняла своего внука, забыв о всех невзгодах.
Глава 48.
Москва, столица бывшего СССР, куда стремились попасть люди со всего конца света, красовалась золотыми куполами, историческими памятниками древней Руси, где соединялись прошлое и настоящее, создавая мост, подобный мосту, установленному над Москвой - рекой. Этот мост не только протягивался между разными временами и эпохами, но и между людьми разных национальностей, ибо долгое время она, Москва, славилась своим интернационализмом не только во времена коммунизма, но и накануне миллениума… Айбениз неожиданно поменяв свою обстановку, то есть, переехав из южного города в суетливую и шумную Москву, на древнюю славянскую землю, где веками происходили разные исторические события и государственные перевороты, молва о которых разносилась по всему миру, оказывая воздействие на международные политические – исторические процессы, начала постепенно адаптироваться к новой обстановке, сняв квартиру напротив дома Сабины. Подруга поддерживала её во всём, пока она не поступила в Московский Медицинский Университет имени Ломоносова. Айбениз научилась планировать свой будничный день, учась и одновременно работая в ночную смену санитаром, а после, и медсестрой. Практика во время учёбы, помогла ей ещё больше полюбить свою профессию, хотя о прежней специальности – специальности невропатолога не могло быть и речи. Она решила стать глазным врачом, полностью поменяв своё отношение к жизни. Те часы, которые она проводила за круглым столом в библиотеке, оказывали положительное влияние на её учёбу, во время которой она сдавала экзамены и зачёты с невероятным успехом. Пришёл день, когда Сабина родила ребёнка. Айбениз занималась им в выходные дни, передав этому маленькому существу всю свою материнскую ласку. Во время занятий и лекций в университете, Айбениз чувствовала посторонний взгляд одного робкого и стеснительного парня Славы (Вячеслава), сидевшего на заднем фланге аудитории. Он раскусил эту тихоню с первого же дня их встречи. Слава понимал, что ей неинтересно заводить дружбу с окружающим миром, ибо она страшно увлеклась книгами, от чего её невозможно было оторвать. Он превратился для южанки в хорошего и отзывчивого друга, который любил болтать с нею целыми часами. Однажды Слава задал девушке такой вопрос.
– А знаешь, у тебя очень интересное имя. Ты сумеешь растолковать его смысл?
– Айбениз, это в смысле, красота наподобие луны. – ответила она, после чего услышала другое, более прекрасное толкование устами Славы.
– А, значит, луналикая.., – сказал он, уточняя для себя смысл этого необыкновенного слова. После он привык звать её именно так. «Значит, твоё будущее зависит от твоего призвания, которым награждал тебя бог с самого рождения. Самое сложное найти его и реализовать себя в этом деле. Кем бы ты ни был на этом поприще, ты всё равно сумеешь достичь положительных результатов, ибо ты влюблён в эту профессию с детства», – подумала Айбениз, начиная верить в свои способности. Она вскоре окончила субординатру, а после интернатуры, приступила к учёбе в аспирантуре. Айбениз совершенствовалась в клинике глазных заболеваний имени Филатова в Одессе, после чего приступила к работе в Москве в научно - исследовательском институте имени Филатова. Она работала над докторской диссертацией после защиты кандидатской. Она часто вспоминала воскресный день, когда после завершения последней сессии ребята решили отправиться на пикник и справить его на берегу Волги. Для девушки из южного города такое чудное предложение послужило поводом, чтобы прогуляться по русской природе. Компания студентов доехала до Тулы. Ребята занимались заготовкой пищи, приготавливая на костре уху – традиционное русское блюдо. Кто-то из них играл на гармони, а кто-то бросал домино, увлекшись игрой. Айбениз увидела вдали берёзовую рощу, куда её потянуло невидимой силой. Слава догнал её.
– Куда это ты? – спросил он прекрасную южанку.
– Да так, захотелось прогуляться по березовой роще. – ответила Айбениз, резким движением выбрасывая в воздух опавшие сухие листья. Они рассыпались на плечи, на длинные волосы девушки. Они сидели под молодой берёзой, прислоняясь к ней спиной.
– Вот и годы пролетели. Не успели оглянуться и всё. Наверное, и мы с тобою расстанемся. Небось, не задумываясь, сразу вернёшься в свой город. Не так ли? – спросил Слава.
– Не - а. Не вернусь. Думаю год или два поработать по своей специальности. Приобрести хоть какой - то опыт. Набраться навыков. А там уже будет видно. – ответила Айбениз, поменяв тему разговора. Она рассказала Славику о своем городе, о Каспии, после чего присев на большой камень, пригляделась к синим волнам Волги.
– Чего призадумалась? – спросил Славик, заметив грустный взгляд своей собеседницы.
– Славик, я читала, что Волга впадает в Каспийское море. Так ли это? – внезапно спросила Айбениз.
– Верно, – подтвердил Вячеслав слова той, которая сняла с себя платок и выбросила его в Волгу.
– Платочек уплыл. Зачем ты так? – спросил Славик, не поняв смысла подобного жеста.
– Не беспокойся, я умышленно его выбросила. Пусть приплывает к родным берегам. – сказала она коротко и ясно.
– А ты не подумала о том, что вдруг он где-нибудь застрянет? – усмехнулся Слава, удивляясь наивности этой девушки. Айбениз вздохнула полной грудью, а затем сказала;
– Не застрянет. Потому что он мой. Он пробьется, пробьется и приплывёт к берегам Каспия. Обязательно приплывёт.
Приятный запах березовой рощи пронесся в воздухе, который Айбениз почуяла внутри себя самой с надеждой унести его в родной край в качестве прекрасного воспоминания о неповторимых минутах на чужбине. Какая сила могла вернуть её в родной край, когда несколько лет тому назад она всеми силами пыталась отдалиться от этих мест. Годы. Разве они способны стереть из человеческой памяти всё былое, наоборот, они вернут тебе твоё прошлое с каждым рассветом и закатом родного города. Айбениз поднялась в свой вагон на станции, где её провожали друзья, пожелав героине нашего романа благополучного отбывания на родину…. Скоростной поезд, уносящий Айбениз всё дальше и дальше, скоростной поезд, стремящийся в родные края, словно торопясь бросить её в разгар неожиданных событий, ехал с небывалой скоростью. Скорость поезда, проезжающего в один миг населённые пункты, поселения, направляясь до назначенного пункта, напоминал ей, стоявшей у окна беспокойную человеческую натуру, всё время спешащую куда - то, боясь, что жизнь повернётся к нему не той стороной, и она не успеет завершить начатое, уйдя в бесконечное небытие. Айбениз задумалась перед окном, прислушиваясь к стуку колёс, напоминающему ей сильный пульс её любящего сердца, которое, по сути, казалось ей развалиной, где всё время прогуливались северные и южные Бакинские ветры. Стук колёс напоминал ей сильный пульс того сердца, у которого не было ни окон, ни дверей и чей крик раздавался повсюду, пересекая все границы и моря с силой грозного ветра, с надеждой, что её любимый, блуждающий среди тьмы, услышит её и вырвется на свет навстречу своего спасения. Айбениз глядела в путь, не опуская век. Поезд Москва – Баку доехал до станции Кешла, когда Айбениз проснулась на голос проводницы.
– Скажите, пожалуйста, а где мы сейчас находимся? – спросила она пожилую женщину.
– Поезд приближается в Кешлы. – ответила она, поставив чай на место. Айбениз сбросила с себя одеяло и побежала к окну, откуда веял ветер с запахом родной земли. А когда поезд завершил путь на Бакинском вокзале, Айбениз спустилась на перрон, откуда вышла на станции «28 мая». После возвращения в свой город, она навестила могилу отца и матери. Узнав о том, что Сахиба успела продать квартиру отца, купила однокомнатную возле метростанции «Бакы Совети» на деньги, заработанные на чужбине. Потом жизнь потекла обычным чередом. Она устроилась на работу, где надела на себя белый халат с желанной гордостью. Однажды в ту клинику, где работала Айбениз привезли больного, страдающего от глаукомы. Молодой доктор, ознакомившись с историей болезни больного, в попытке назначить правильное лечение, пришёл к отрицательным результатам.
– Доктор, срочно требуется ваше вмешательство. – сказал молодой врач взволнованно, когда побежал в кабинет молодого специалиста, недавно приехавшего из Москвы. Айбениз прошла с ним в палату, где лежал пациент на грани комы.
– Скажите, какой препарат был применен ради того, чтобы вывести больного из тяжелого состояния? – обратилась она молодому врачу, обследовав больного.
– Доктор, пациент поступил с внутриглазным давлением, с сильными головными болями и болью в глазной и височной части . В качестве первой и неотложной помощи, мы воспользовались препаратом пилокарпина. А после, прибегли к применению пиявок в височной части и горчичникам в области шеи. Но, похоже, положение больного меняется в худшую сторону. – взволнованно заявил врач. Айбениз решила прибегнуть к хирургической операции методом трабекулоектамии.
– Не волнуйтесь. Я сама оперирую больного. Попрошу вас присутствовать во время операции в качестве ассистента. – сказала она, готовясь к операции. Больного вывели из тяжёлого состояния с помощью современной методики. А в другой раз, когда Айбениз сумела восстановить зрение какого - то старика, он отблагодарил доктора от всего сердца, что не смогло оставить её равнодушной.
– Ай моя доченька, ай моя красавица, пусть Аллах воздаст тебе сполна за твою доброту. Уже четыре года как мои глаза лишились дневного света. Я и не надеялся на то, что когда - нибудь ко мне придет озарение. Доченька, я так тебе благодарен. Спасибо, доченька, спасибо, милая, пусть Аллах подарит тебе много радости.
– Эхх, дедушка, – ответила Айбениз, задумавшись, – Ты радуешься тому, что кто-то помог тебе взирать на этот мир собственными глазами? А порой бывает и так, что душевная слепота оказывается страшнее, чем эта. Подобным людям трудно помочь, а иногда даже невозможно….
Судьба продолжала радовать Айбениз разными сюрпризами, когда она встретила на пути свою соседку Ираду.
– Айбениз, доченька, это ты? – воскликнула Ирада, крепко обняв её.
– Тётя Ирада, здравствуйте, тётя Ирада. Как же я рада вас видеть. – с прежним игривым голосом заговорила Айбениз, хлопая в ладоши. Они смеялись от радости этой встрече, на которую и не надеялись. Айбениз заехала к Ираде в гости, где за чашкой чая завёлся разговор, как в прежние добрые времена.
– Когда мне стало известно, что Сахиба продала ваш дом, я тут же бросилась к вам. Я встретилась на пороге вашего дома с мужчиной средних лет. Эта мерзавка продала дом со всеми его принадлежностями. Мне не удалось захватить много вещей. Я лишь успела забрать только самые дорогие вещи и чемодан с фотографиями. Подумала, вдруг жизнь сможет нас свести друг с другом. Вот, слава Аллаху, он дал мне такую возможность.
– Даа, жизнь временами преподносит нам «неожиданные» сюрпризы. Ну что делать, иногда приходится падать, чтобы потом встать и пойти вперед. – сказала Айбениз с оптимизмом, которого Ирада совсем не ожидала от неё услышать. Она радовалось тому, что перед нею стояла не та девушка, которая готова была умереть, чтобы избавиться от жизненных мук, но женщина, уверенная в своих силах и способностях, а самое главное, ждущая от жизни только приятного. Айбениз забрала все свои вещи. Вечером она стала разбирать свои прошлые воспоминания, когда наткнулась на женское манто, с которым она отправлялась на встречу со своим бывшим женихом. Айбениз надела его, постояла перед зеркалом, откуда улыбалась другая, более жизнерадостная Айбениз с необыкновенной любовью к жизни. Она засунула руку в карман, откуда достала зажигалку «Зиппо», которую она подарила Тярлану…да, ему в день его «день рождения». Утром Айбениз, собираясь на работу, косо посмотрела на этот предмет прошлых лет и бросила его в сумку для того, чтобы потом от него избавиться. А по возвращении домой, она решила прогуляться по Бакинскому бульвару, порадоваться приходу весны, понаблюдать за детворой отдыхая на скамейке, а также, полюбоваться спокойным морем и белыми чайками, чей крик всегда готов был раздирать душу этой женщины. Она долго шагала по бульвару, останавливаясь то тут, то там. Дети играли в ловитки, женщины болтали, наслаждаясь приятной погодой, старики вспоминали свою молодость, удивляясь тому, как город изменил свой облик в течение четверти века, а молодые выкуривали сигарету где-то в стороне, обсуждая что-то интересное. И тут Айбениз заметила волосатого молодого мужчину в лохмотьях, который попросил у молодых парней папиросу и присел в сторонке, боясь броситься кому-то в глаза. Он ковырялся в коробке для спичек, чтобы прикурить, но, кажется, он не нашёл огня и бросил его, резким движением вставая со скамьи и мечась на месте. Айбениз внимательно оглядывая его, узнала в нём… Тярлана. Она подошла к нему и постояла с ним рядом, хотя Тярлан заметил её не сразу. Ему стало совсем не по себе, когда он почувствовал посторонний взгляд некой изящной дамы. Тярлан смущался своего вида и потому поспешил уйти прочь, чтобы та не доставала его своим вниманием. Но Айбениз помешала ему, вынимая из кармана зажигалку. Она подошла ещё ближе и зажгла ту сигарету, фильтр, которой он разжёвывал во рту от напряжения. В эту минуту он и посмотрел в эти глаза и в те руки, которые держали знакомую зажигалку, подарок его невесты. В этот миг ему показалось, что Айбениз сожгла зажигалкой его измученное сердце, которое до сих пор пылало в огне, не забывая ни на минуту свою болезненную любовь. Она вернула ему свой подарок в память о «брачной» ночи, от которой она избавилась одним взмахом. Он пристально смотрел на ту, которая, повернувшись к нему спиной, пошла в сторону Азнефти, оставляя после себя непреодолимое расстояние. Шаги этой женщины были настолько уверенными, что он, удивляясь той иронии судьбы, которая сумела возвысить её в его глазах и, наоборот, превратить парня с безумными глазами и былым шармом в какое-то жалкое существо, упал на скамейку, что стояла рядом, и прижал подарок, бывший невесты к груди с чувством глубокого раскаяния.
Глава 49.
Айбениз стояла на берегу моря, испытывая чувство радости во время этой долгожданной встречи. Она вспоминала тот вечер, когда Вахид пил, играя на рояле, и когда она простилась с морем, куда она отправилась, чтобы лишить себя жизни. «Айбениз, всмотрись в синее море, всмотрись. Взгляни на бушующее море, взгляни. Как оно загадочно, полно всякими тайнами. Как оно притягивает меня к себе. Оно обращается ко мне словами: «Иди ко мне. Обними меня. Утопай в моих объятиях. Пусть наши души сойдутся как единое целое. Посмотри на этот бренный и злой мир другими глазами. Посмотри, как оно меняет свой облик» Но нет, нет. Я не хочу обнять тебя. Я не хочу засыпать в твоих объятиях вечным сном. С того дня, как я сумела познать себя, я хожу по острию лезвия, по краю пропасти. Вместо того, чтобы избегать опасностей, подстерегающих меня на жизненном пути, я играю с ними в прятки. Я подружилась с непонятными и загадочными людьми. Ну и чем же всё это закончилось? Чего я достигла в конце? Скажи мне. Не зови меня, синее море, не зови. Не закипай с новой силой. Не забирайся в крутые скалы. Всё это бессмысленно. Я не зайду в тебя, восхищаясь твоей красотой. Море, скажи мне. Разве ты знаешь о той буре, что несется в моей душе? Разве тебя интересует всё то, с каким горем я пытаюсь бороться в последние дни? Если так, если тебе безразличны мои муки, моё существование, то зачем я должна лишиться жизни, поддаваясь твоим чарам? Зачем я должна превратиться в твою жертву? Ты бы пошёл на это ради меня? Навряд ли. Я не желаю, слышишь, не желаю превратиться в маленькую каплю. Я желаю восстать из пепла и стоять волной против всех безжалостных, крутых поворотов, страданий, напоров жизни, которые падут на мою долю. И до тех пор, пока я не почувствую себя этой безмерной силой, способной обрушить скалы, я обещаю, больше никогда не возвращаться на твой берег, не бежать к тебе на встречу. Прощай!».
Теперь она пришла на встречу с Каспием с новыми мыслями и желаниями. Она пришла, чтобы приветствовать новый день на берегу своих прежних воспоминаний.
– Здравствуй, Каспий, здравствуй, мой синеглазый Хазар. Скажи, а ты узнал меня? Разве ты не узнал ту девочку, которая играла часами с твоим песком, не зная о том, что ей предстоит пережить здесь, на этом же берегу? Разве ты не узнал ту несчастную девушку, которая, пережив свою личную трагедию перед твоими светлыми глазами, решила лишить себя счастья жить, утонув в твоих синих волнах? Не узнал? Да конечно же, узнал. Ну вот, наконец - то я явилась к тебе после долгих лет разлуки. Я пришла, чтобы снова любоваться твоей красотой и сказать тебе: видишь, видишь, какая я? Я изменилась. А теперь скажи, похожа ли я на какую - то маленькую каплю, которая испаряется в воздухе, не успев упасть на землю? Я пришла к тебе, потому что чувствую себя готовой противостоять всяческим оплеухам жизни. Скажи, ты же не узнал во мне ту, которая вызывала к себе жалости своим наивным взглядом? Тогда познакомься с той, которая успела повзрослеть и добиться чего-то в жизни своим трудом. Познакомься с той, у которой под лучами солнца и при свете луны, виднеется седина, необыкновенный дар долгих лет на чужбине. Вчера, когда ты желал, чтобы эта девушка навеки распрощалась с красотами и перипетиями жизни, сегодня она пришла приветствовать тебя словами: Айбениз вернулась, да, она вернулась. Вернулась, чтобы обнять тебя и сказать: Здравствуй, мой синеглазый Хазар, здравствуй». Айбениз раскрыла руки и как прежде отдалась сумасшедшим ветрам природы, которые сняли с её головы платок и унесли вдаль, теряя его в золотом песке родного берега. Она прошла несколько шагов, как вдруг увидела песчаный домик на небольшом расстоянии от себя. Айбениз побежала к нему, нагнулась и начала рассматривать его с такой тоской, что руки приласкали это тёплое воспоминание, даже и не дотрагиваясь до него и боясь, что он свалится от неосторожного прикосновения. Её неожиданно осенило.
– Джавад, Джавад здесь? Да здесь он, здесь! А зачем его не видно? Где же мой Джавад? Где же он? – закричала она, мечась по всему берегу и ища его везде и повсюду. Айбениз наткнулась на его милый силуэт, который виднелся вдали от берега на краю крутых скал. Он стоял и любовался морем, прислонившись к жезлу, который помогал ему не терять своего равновесия. Айбениз испытывала страшное волнение, наблюдав за каждым его движением и вспоминая каждый миг, проведённый в его компании. Айбениз плакала, плакала горькими и в тоже время радостными слезами, поблагодарив бога за этот дар, который преподнесла ей судьба в связи с возвращением на родину. Джавад повернулся в сторону берега и пошёл маленькими шажками, не желая торопить время. Когда он вышел на берег, Айбениз полетела с места и догнала его на рубеже своего одиночества. - Джавад. – сказала она, еле слышным голосом, ожидая хоть какого-нибудь ответа. Он остановился на минуту - другую, но, решив, что всё это ему показалось, продолжил свой путь. - Постой, Джавад, постой! – громким голосом отозвалась Айбениз, после чего Джавад не поверив своим ушам, замер, затаив дыхание. Он повернулся не сразу, так как долго противостоял своему волнению и слезам, которые были готовы смущать его перед запоздалым блаженством. А когда он всё же нашёл в себе мужество посмотреть в глаза той, чей голос и облик жили в его сердце с момента их знакомства, он узнал свою Айбениз, свою ненаглядную Айбениз, ждавшую от него хоть какого-нибудь ответа. В этот миг она так нуждалась в приятной улыбке и в тёплом взгляде доброго доктора, чтобы понять, примет ли он её после долгих неудач и отчаяний. Встреча этих двух созданий, которые сумели прожить четверть своей жизни в одиночестве, металась в омуте вопросов, предположений и бесконечных сомнений. Айбениз опустила голову, устрашаясь той мысли, что локомотив их счастья проехал мимо, что Джавад не свободен, что он женат и что она не имеет права полагаться на внимание своей потерянной любви. Он уловил уныние и отчаяние в её глазах и протянул ей руку, не сказав ни единого слова. На берегу моря заиграла музыка, которого Джавад исполнял своими нежными пальцами, заставив её уловить каждую ноту этой мелодии, которую Вахид когда-то играл на рояле. На берегу моря заиграла музыка, под мелодией которой нельзя было не танцевать, когда партнёр был рядом и когда на горизонте виднелся закат потускневшего солнца. Айбениз, подойдя ближе к той любви, которая превратилась в легенду и отдалилась от реальной жизни, положила голову на его плечо, где они долго танцевали, простившись навеки с прошлыми воспоминаниями…
В одной из комнат большого дома стоял чёрный рояль, в памяти клавишей которого было запечатлено прикосновение пальцев покойного Вахида. Он радовался тому счастью, что воцарилось в этом доме после долгих и мучительных ожиданий. Он держал в себе секрет счастья, наблюдая предметы утвари, что стояли рядом. На нём лежали фотографии прошлого и настоящего. Фотографии, которые сохранились с давних времен, и перешли всю военную дорогу, найдя своё место там, где должны были стоять. Рояль стоял открытым, словно кто-то собирался играть на нём, чей чудный голос порадовал бы жителей этого дома и прохожих, проходящих мимо окон родного дома. Пальцы, скользящиеся по белым и чёрным клавишам рояля принесли цветы, – белые розы, и разместили их возле фотографий в качестве буревестника счастливых и беспечных дней героев этой легенды…
ЭПИЛОГ.
Синими барашками моря любовалась женщина с большими, миндалевидными глазами. На её волосах виднелись белые линии, подарок многочисленных потерь, с которыми она встречалась в каждый миг. Но её внешний вид был настолько царственным и величавым, что всякий, кто не знал бы её, удивился бы той воле, терпению, которые наблюдались в этой хрупкой натуре. Аллах оказался милосердным. Она превратилась в живую свидетельницу позора и краха тех, кто проявил к ней бесчеловечное отношение. Всевышний указал ей дорогу, на которой сам превратился в проводника к желанному счастью. Теперь эта женщина собиралась завершить этот путь вместе со своими родными и близкими. Она любовалась горизонтом. Наступил вечер. Она почувствовала лёгкое и приятное прикосновение знакомого дыхания. Спутник жизни, подойдя к ней сзади, обнял её крепко, и понаблюдал за закатом, в одном из которых он достиг желанного блаженства. Они смотрели друг на друга с той любовью, которую им предстояло сохранить на долгую вечность. Он поцеловал седину её волос, после чего они начали двигаться мелкими шагами. Рядом с ними бегала девочка, радуясь морскому воздуху и необыкновенному закату, что виднелся из-за горизонта разных судеб. Опять поднялся лёгкий ветерок. И на том месте, где остались лишь следы прежних посетителей, ветер, игривый ветер написал слова, в которых запечатлелась вся судьба нашей героини. В этих строках олицетворялись радость и печаль, поражение и победа, которая внесла последнюю лепту в живые и прошлые воспоминания прожитой жизни.
Таков удел ошибки грубой,
Не надо верить чудесам.
Ты не взирай на жизнь злобой,-
Не создавай причину сам.
Не думай, не поможешь горю,
Когда нет рядом никого.
Поверь сполна ты силе воли,
Чтоб не оставаться вовек в долгу.
Ты скрой секреты от посторонних,
Чтоб не неслась вокруг молва.
Прости ты тех, кто соизволил,
Разрушить всю твою судьбу.
Живи и радуйся ты счастью,
Не по велению души,
По воле разума ты здравствуй,
Прощаться с жизнью не спеши .
2007, апрель.
РЕДАКТОР;
КАНДИДАТ ФИЛОЛОГИЧЕСКИХ НАУК
ПРЕПОДОВАТЕЛЬ АЗЕРБАЙДЖАНСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО СЛАВЯНСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
НАРГИЗ ЮСИФХАНОВА.
Все отзывы и пожелания отправить на е-маил: vezirkeani@rambler.ru