Димкины рассказы
АХИНЕЙЩИК
Позвал меня как-то Димка в гараж его машину отрегулировать. Установили мы зажигание. Карбюратор продули. Свечки почистили. Словом, отладили – полный порядок! А тут Володька, сосед, подошёл. Трёхлитровую банку пива принёс.
Димка сбегал в огород, огурчиков, помидорчиков, зелени принёс. Расстелили мы газетку. Сольку горкой насыпали. Огурчики вдоль пополам разрезали, насечки сделали, солью присыпали, потёрли половинки друг о друга. Сок проступил, аж слезится.
Нарезали помидорки. Сахаристую, крупитчатую мякоть тоже солькой присыпали. Петрушечки, укропчика, сельдерея намыли.
Налили пивка по кружечке. По паре глотков сделали.
– Ну, – думаю, – пора Димке за свои рассказы приниматься.
А Володька, сосед, пивка отхлебнул, огурчиком хрустнул, помидорчиком закусил, поверх зелени побросал и не дал Димке и рта раскрыть.
Володька, мужик хоть и не молодой, но ещё не старый. С завода уволился, мол, мало платить стали. Да так и перебивается случайными заработками. То, то подрядится продать, то это. Сейчас сгущёнкой торгует.
А как он это делает – надо видеть!
– Орловская, восьмипроцентной жирности. Хорошая! Мужик вон на днях две баночки взял, попробовал, потом ещё пришёл, десяток купил. Во-о как! Берите. Не пожалеете! Густая, что мёд. Я вон и сам с чаем заместо сахара пью. Или с батоном, заместо варенья. Варенье-то, его ещё сварить надо! Орловская, восьмипроцентной жирности. И цена – дешевле не найдёте!
Ну как тут не взять? Цена и вправду приемлемая. Да так вкусно расхваливает!
– Надо взять.
И идёт торговля у него. Не жалуется.
– На жизнь хватает. А так куда деньги-то девать? В могилу с собой не заберёшь. Попросту не нужны они там! Уж лучше здесь попользоваться, чтоб хватило и без излишков.
С завода он ушёл, но сердце его, видно, при заводе так и осталось. Всякие байки, так или иначе связанные с заводом, рассказывать любит...
– Зарплату на заводе теперь только по пятницам выдают, – дожевав огурчик, начал травить Володька. – Приказ такой вышел. Во-о! А то как зарплата, уже в два часа никого не найдёшь. Все уж или пьяные, или долги раздавать побежали.
У нас мужик работал. Золотые руки. А как зарплату получит – три дня его на работе не найдёшь!
Иду я как-то на следующий день после зарплаты на обед. Он из лопухов вылезает, только глаза продрал.
– Слышь, – кричит, – Володька, сколько времени-то? А то я чёт счёт времени потерял.
– Да ещё всего двенадцать, – отвечаю, – ещё только полсмены прошло.
– Да не-е, – говорит, – я тя спрашиваю, сколько прошло времени, как зарплату давали? А то мастер сказал, что больше трёх дней терпеть не будет. А мастер у нас – мужик что надо. Его обижать нельзя!
– Да зарплату, – говорю, – вчера давали.
– А-а, тогда ладно. Ещё немного расслаблюсь, – и шмыг в лопухи. Только его и видели.
Во-о, как зарплату-то в середине недели давать. Вот и вышел приказ – только по пятницам!
Мы с Димкой переглянулись. Ещё по кружечке пивка налили. Глоточками прихлёбываем.
– Володь! Ты б пивка попил. Да вон салатиком бы угостился.
Он только рукой махнул. Но пивка пригубил и продолжил:
– У нас на заводе замдиректора был. По снабжению работал. Толковый мужик. Только выпить любил. Говорит, работа у него такая. По снабжению. А там без этого ну никак нельзя.
Зарплату-то только по пятницам выдавать стали. Так он приходит в понедельник. Голова с похмелья чугунная. Подлечиться бы! Да где взять? С утра-то раньше негде было.
А у нас в цеху мужик работал. Электриком. Во голова! Кулибин. Так он приноровился настойку из мастики для уплотнения труб гнать.
Так этот замдиректора приходит к нему. А они друг друга давно знали. Он у нашего Кулибина когда-то мастером был. Так вот, приходит к нему и спрашивает:
– Михалыч, у тебя там ничего нету?
– Да вот, – говорит Михалыч, – из мастики будешь? Бери. Вон в шкафчике стоит.
– Не-е, из мастики не буду.
– Ну нет, так нет. Сам смотри. – Михалыч, электрик стало быть, только плечами пожал.
А голова-то болит. Взгляд-то мутный. А ещё на планёрку к директору идти. Да и в желудке-то крутит.
– Ладно, – говорит, – давай. Авось выживу. Господи, какую гадость пить приходится!
Налил. Зажмурился. Выдохнул. Вбросил... Глаза открыл. Прислушался. Вроде ничего. Прошло. В животе горячо стало. Провалилась, значит.
– Ну спасибо. Я побежал.
А часа через два, после планёрки опять прибегает.
– Михалыч, у тебя там ещё не осталось? Хороша мастичка! Высший класс!
– Что ж не осталось, осталось. Возьми вон. Сам знаешь где.
Вот так он к нему по понедельникам и заглядывал. И рубль оставлял. А то как же? За труды-то? Хоть и замдиректора, а рубль-то оставлял.
Во-о как! Замдиректора и тот с похмелья по понедельникам мучался.
Тут, видать, у Володьки в горле пересохло. Он кружку пива залпом выпил. Губы облизал. Помидорчиком закусил и аж ногой топнул.
– О! Ещё случай был. Ушел у нас один начальник цеха в отпуск. А заму своему сказал, мол, завтра приду дела там какие-то передать. А жил один. Тоже выпить любил. Жена от него и ушла. А он что? Попил, попил, да, видать, так прихватило – и пить бросил, и лечился долго. Но жена уже не вернулась.
Проходит день, другой. Не приходит он на работу, чтоб, значит, дела передать. Зам его забеспокоился. Слесаря к нему домой послал. Тот вернулся и рассказывает:
– Дома он. Видать, опять пить начал. Телевизор работает вовсю, а сам не открывает. Или не слышит, или спит, или открывать не хочет.
Прошло ещё пару дней. А он всё не показывается. Послали к нему ещё раз того слесаря.
– Да дома он. Сидит перед телевизором. Я через штору увидел. Там неплотно было. А открывать не идёт.
Тут зам его и понял: что-то не так. Сам к нему пошёл. Посмотрел. Всё так, как слесарь описал. Но сомнения его взяли. Велел он тому слесарю в форточку залезть.
Открыли дверь, а начальник цеха тот, так перед телевизором сидя и умер. И бутылку не допил. Сердце, видно, или ещё что.
Во-о как бывает! А телевизор-то все эти дни работал и хоть бы что. Во-о, какие телевизоры делать стали! Он уже пахнуть начал, а телевизор как работал, так и работает. Во-о какие телевизоры у нас теперь делают!
Володька сделал паузу. Пригубил пивка. Хрустнул огурчиком, закусил зеленью. Смотрим, глазки у него забегали. Чувствуем – работа мысли пошла. Видать, мало показалось. Решил дожать экспромтом.
– Тут по телевизору передавали, или не помню уж и где, в Америке, мужик вот так же перед телевизором умер. Так его через десять месяцев только нашли. Во-о как!
Опять у него пошла работа мысли. И, видно, всё просчитав, он хохотнул:
– За десять месяцев один скелет остался. Во-о, что телевизор с человеком делает! Во-о какие телевизоры у них там, в Америке выпускают! Десять месяцев без перерыва проработал и, видать, кому достался, ещё работает!
Тут уж Димка не выдержал. И, еле сдерживаясь от явной ахинеи, спрашивает:
– А черви-то куда делись, когда скелет обглодали?
Он на секунду задумался, но только на секунду. И, ничуть не смутившись, ответил:
– Куда-куда? Сдохли. Жрать-то больше нечего было, вот и сдохли!
– Спасибо за пиво, – вытирая слёзы, то ли от жалости, то ли от смеха, выдавил Димка. – Ну а ты-то сам, что всё один ещё?
– Да нет. Так, женщина есть. Приходит. Но для жизни нету. Надо будет, сгущёнку продам, заняться. А то всё некогда. Вот сгущёнку продам, и к зиме надо будет кого-нибудь для жизни подыскать.
Глаза его заволокло мечтою. Он встал. Взял с газетки огурчик.
– Банку потом заберу.
И пошёл, привычно горбясь, как от тяжести коробок с товаром. Он шёл, вяло переставляя ноги, словно человек, которому некуда спешить. Которого никто нигде не ждёт. Но который обязательно найдёт себе кого-нибудь для жизни, как только продаст сгущёнку.
Мы в молчании допивали пиво, похрустывая огурчиками, заедали их помидорками и приправляли всё это зеленью. Мы допивали пиво в молчании. Нам почему-то совсем не хотелось говорить.
Даже Димкины рассказы меркли в простоте и обыденности, любви и жизни, привязанностях и судьбе обычного постсоветского ахинейщика, живущего памятью о том, казалось бы, безрадостном для всех времени.