СВАЛКА
Роман
Глава 1
УАЗ натужено выл загнанным двигателем и звякал промороженными железками на ухабах, внутри был почти такой же холод, как и снаружи – ветер свистел в дырявое днище и в щели расхлябанных дверей, печка не работала.
Вокруг простирались пространства, заваленные снегом тьмы, пробиваемой лишь слабыми лучами фар, злобные, острые снежинки косо летели в желтоватом свете, ветер нес по черному дорожному покрытию снежную пыль.
Он не знал, сколько часов или сколько километров уже едет по этой дороге, он не помнил, когда видел признаки человека и поэтому рефлекторно сбросил газ, когда впереди и справа на пределе досягаемости света фар появилось какое-то сооружение, похожее на бетонный навес над автобусной остановкой. Какие автобусы? Не было видно ни зги, ни движения, ничего, кроме черной дороги посреди белых снегов, придавленных тьмой.
Он медленно проехал мимо, остановился и, поразмыслив несколько секунд, сдал назад – ему показалось, что в углу полуразвалившегося сооружения кто-то сидит, его охватило странное чувство дежа-вю, он уже почти знал, что это такое.
Когда он вышел из машины, ледяной ветер пронзил его насквозь и захлопнул дверцу раньше, чем он успел это сделать сам.
То, что сидело там, сидело неподвижно на корточках рядом со сломанной скамейкой и было похоже на ребенка женского пола – из-под длинной куртки торчали голые ноги в сиротских войлочных сапогах, лицо было скрыто в тени капюшона.
Он подошел и постучал пальцем по опущенной на грудь голове, - Эй! – но ребенок не пошевелился. Тогда он отбросил капюшон. И увидел в желтом свете фары черное свиное рыльце.
В следующую секунду наваждение рассеялось – девочка молча смотрела на него блестящими, звериными глазами, ее грязное лицо наискось пересекал старый, уродливый шрам, нос был сломан и сплющен, из-под разорванной верхней губы торчали зубы.
- Вставай, - сказал он, со свистом выдохнув воздух, - Идем со мной, - он повернулся к машине, - Ты замерзнешь здесь насмерть.
Глава 2
Человек лежал на продавленной кровати неподвижно, под несколькими драными одеялами – он умирал. Он совсем не ел уже две недели и недоедал полгода, его организм был ослаблен алкоголем. В комнате стоял почти такой же холод, как и снаружи – печка не топилась давно.
Человек рассчитывал тихо угаснуть от голода и общего истощения – но умереть оказалось не так-то легко, и он сильно страдал – от тоски в основном, телесные муки просачивались в сознание такими малыми каплями, что их можно было игнорировать. Он пожалел о том, что не закончил это сразу, но теперь уже было поздно. Из его груди выскользнул смешок – это он посмеялся остатком сил над слабоумием писателей, воспевавших волю к жизни – воля к смерти требовала намного больше воли. Когда-то он сам был писателем – теперь это было смешно.
Он попытался дышать медленнее, рассчитывая таким образом выключить сознание – и у него получилось. Человек начал проваливаться в гремящую тьму.
Глава 3
Автомобиль натужно выл изношенным двигателем и звякал промороженными железками на ухабах, острые снежинки косо летели в желтоватом свете, ветер нес по черному дорожному покрытию снежную пыль.
Он не помнил, сколько часов или сколько километров уже едет через заваленную снегом тьму, без признаков человека и поэтому рефлекторно притормозил, когда фары выхватили покосившееся сооружение, похожее на автобусную остановку. Какие здесь могли быть автобусы?
Но он уже знал, что сейчас выйдет из машины и пойдет посмотреть, кто сидит там, в углу, нахохлившись, под надвинутым на лицо капюшоном?
Глава 4
Человек начал проваливаться в гремящую тьму, в которой оказалось ничуть не лучше, чем под драными одеялами – здесь был ледяной холод, и завывал ветер, его закружило, как снежинку в воздушном потоке и вышвырнуло на что-то твердое, где он сразу обрел вес и плотность.
Он увидел две звезды, летящие на него из тьмы, его сшибло и понесло, все тело пронзила рвущая боль…
Глава 5
… и он очнулся на полу, трясясь и все еще крича. Но боль постепенно отпускала.
Постанывая, он поднялся на ноги и побрел на кухню – пить воду. Вдруг ему стало очевидно, что умереть не получилось и теперь уже не получится.
Он жадно напился из ведра и постоял, оглядывая кухню и покачиваясь на немощных ногах. В доме не было ни крошки, а жрать хотелось смертно. Тогда он вспомнил, что в земле должна остаться невыкопанная картошка, натянул телогрейку и побрел в огород, волоча за собой лопату.
Через полтора часа, не имея сил дождаться, пока картош8ка свариться, он начал выхватывать ее из грязно, кипящей воды и есть полусырую. Картошка была подмороженной, сладковатой и нетвердой, он грыз ее остатками своих кариесных зубов и проглатывал, не обращая внимания на ноющую боль в желудке.
Затем он вытряхнул мусорное ведро, нашел несколько окурков газетных самокруток и, добыв крошки табака, свернул себе «козью ножку», состоявшую, преимущественно из бумаги. Но и это был кайф. В голове сразу поплыло, и он лег на пол, глядя в потолок осоловевшими глазами – жизнь продолжалась.
Потом он неожиданно заснул – от сытости или от слабости. И проснулся уже в сумерках. Тело задубело от холода, но вставать не хотелось. Так он лежал до темноты, ни о чем не думая, ощущая себя и чувствуя, как жизнь проходит через него, как черная вода. Жизнь была совершенно беспросветной. Но сама эта беспросветность неким непостижимым образом теперь веселила его и вселяла бодрость.
Покряхтывая и подвывая, что должно было означать веселый мотив, он выбрался во двор, чтобы помочиться. И тут услышал в огороде какие-то непонятные звуки. Застегивая на ходу ширинку, он тихо приблизился к углу дома и выглянул оттуда.
Сначала он подумал, что в огороде роется собака. Но что там было делать собаке? Двигаясь бесшумно через темноту, он подобрался к этому существу и схватил его в охапку. Оно не издало ни звука, но дрожало, воняло и стояло на двух ногах – как человек. Он поволок его в дом – к свету, споткнулся о мешок с картошкой и прихватил его с собой, чуть не расхохотавшись – оказывается, даже у нищего можно что-то украсть.
В мутном свете самой тусклой из всех лампочек на свете, которая помещалась в его доме, он рассмотрел добычу. Это была девочка лет одиннадцати, на редкость уродливая. Пол он определил чисто интуитивно - признаки пола, которые можно было уловить поверхностным осмотром, отсутствовали начисто. Сначала он подумал, что это – «даун». Но через несколько мгновений понял, что это старый шрам, оттягивающий угол ее рта в идиотской ухмылке, а нос сплющен ударом, а не болезнью – подбородок ее был красив.
Голову ее покрывала драная вязаная шапка, натянутая на уши, голые ноги в войлочных ботинках торчали из-под куртки, выброшенной на помойку каким-то взрослым бомжем, а из левого рукава неосторожно высовывался кончик ножа, которым она копала картошку и который вполне мог бы оказаться в животе у хозяина картошки. Он усмехнулся и указал на нож. Девочка, не глядя, разжала пальцы, и нож ударился в грязные доски пола.
Стараясь не делать резких движений, он подвел пленницу к столу и усадил ее на стул. Затем воткнул в розетку штепсель электрической печки, на которой все еще стояла кастрюля с грязной кипяченой водой, и принес мешок с изъятым картофелем – начал приготовления к пиру.
Пока яство варилось, он затопил печь, забывшую об огне, и вскоре в помещении стало намного теплее, девочка расстегнула куртку. Он делал все молча, но делал так, чтобы ей понятен был мирный смысл происходящего, у него были сомнения относительно ее способности воспринимать и артикулировать речь.
Когда он выставил на стол парующую картошку, не очень заботясь о том, достаточно ли она проварилась, девочка достала из-под куртки плоскую пол-литровую бутылку и поставила ее рядом с кастрюлей – в качестве взноса, надо полагать. В бутылке была мутно-желтая, похожая на старую мочу, жидкость. Он вынул резиновую пробку и понюхал – пахло самогоном и чем-то затхлым, вроде прелых листьев. Девочка взяла бутылку у него из рук, приложила к губам и сделала глоток, показывая, что это можно пить. Он пожал плечами – пить, так пить, принес пару стограммовых стаканчиков и плеснул в них зелья – терять-то было нечего. Чем бы оно ни было, оно было крепким – горло обожгло. Они принялись за картошку, обжигаясь и чавкая. У девочки потекли сопли, она стянула шапку и вытерла ею под носом, голова ее оказалась клочковато стриженной наголо, линия волос надо лбом была усеяна черной сыпью гнид. Ему захотелось рассмеяться – его собутыльница была красоткой. Но он сдержался.
В этом самогоне, настоянном на гуане птеродактилей, серы было больше, чем в аду, но второй стаканчик развеселил его и привел в движение ржавую машинку ума, в голове зашевелились планы.
После царского ужина он решил помыться и вымыть девчонку, у него было все – голод, холод и черная дыра вместо жизни, но вши не входили в перечень его богатств или предполагаемых доходов, а выкинуть красотку за забор вместе с ее сокровищами ему просто не приходило в голову.
Его баня представляла собой деревянный чулан с обычной печкой, в которую был вмазан котел, изготовленный из передней части корпуса авиационной бомбы, но нагревался он быстро и пар держал хорошо, а вода и дрова были дармовыми.
Гостья некоторое время наблюдала его хлопоты, поскольку дверь в баню вела прямо из комнаты, в которой они пировали, но когда баня протопилась, она уже клевала носом, и ему пришлось потормошить ее за плечо. Он положил перед ней сложенные стопкой рубаху, спортивные трусы и носки, - Это потом оденешь. Это, - он подергал ее за одежду на груди, - Все снимай и бросай на пол. И иди мыться, - он указал пальцем. Он говорил раздельно и внятно, рассчитывая, что если она не поймет или не услышит слов, то уловит смысл артикуляции и жестов. Она послушно сняла куртку. Он подтолкнул ее к двери в баню, - Там раздевайся, здесь холодно, - и вошел вслед за ней.
Возможно, она успела повзрослеть, не поняв, что с ней происходит. Или не имея возможности понять. Во всяком случае, потекам менструальной крови на ее драных колготах, трусах и подоле сиротского платья было не менее нескольких месяцев и все это жутко воняло. Он схватил в охапку заскорузлые тряпки и бросил их в печь. А, раздеваясь сам, понял, что из них двоих не ему было воротить нос – он выглядел и пах не намного лучше.
Поставив девочку в широкий, деревянный ушат, который вполне мог помнить русско-японскую войну, он начал осторожно поливать ее из ковша, стараясь не обжечь, но она никак не реагировала на происходящее. Она была концлагерно худа, но на этом истощенном теле с торчащими тазовыми костями и впалым животом странно выделялись крепки груди и округлый, как яблоко, лобок, покрытый густыми волосами песочного цвета и, присмотревшись, он понял, что не зря прихватил с собой бритву.
Ему пришлось трижды слить в корыто мыльную грязь из ушата, прежде чем он увидел в свете мутной лампы, что кожа у девочки, как обезжиренное молоко – голубоватая, и что она – платиновая блондинка.
Когда он тщательно собрал всю платину бритвенным лезвием – в ушате черного дуба осталась сидеть почти готовая фигурка спящей девочки из лиможского фарфора – с незаконченной головой.
Глава 6
Ему снилось, что он едет в автомобиле по какой-то черной дороге, меж белых снегов, придавленных тьмой, в желтом свете фар косо летят острые снежинки, печка не работает, холодный ветер метет снежную пыль. Во сне он знал, что был в этом сне уже много раз, но в этот раз ему уже не было холодно во сне.
Он выплыл из сна в светлеющее пространство хорошо протопленной комнаты, ощущая под толстым ватным одеялом теплую тяжесть девочки на своей груди, провел руками по ее спине и с удовольствием коснулся щекой гладко выбритой кожи ее головы, наслаждаясь ее дыханием на своей шее – уже много лет ему не было так хорошо. Но зов тела, пробудивший его ото сна, требовал удовлетворения, он осторожно освободился и выполз из-под одеяла.
Помочившись, он расположился, было, воздев ноги на кухонный стол, чтобы в свете наступающего утра сориентировать свое утлое тело, вновь уносимое потоком жизни, как вдруг услышал из спальни, где оставил девочку, собачье поскуливание и тявканье. Очень удивленный, он вошел в комнату и обнаружил, что звуки доносятся из-под одеяла. Когда он присел на корточки перед кроватью, девочка перестала повизгивать и открыла глаза.
Глава 7
На ней была большая, не по размеру, замшевая куртка не меху, плотно обтягивающие джинсы и черная бандана с черепами, у ног ее, обутых в войлочные сапоги, стояла дорожная сумка. Водители пролетающих по трассе машин косились на нее, кто с ухмылкой, кто – без, выглядела она странно даже для малолетней «плечевой», а ее лицо могло соблазнить только очень специфического любителя.
Ее наставник, притаившийся за придорожным кустом, уже потерял всякую надежду, когда рядом с голосующей притормозил темно-зеленый «БМВ».
Было договорено, что она не станет садиться в машину, если водитель не один. Если один – то выстрелит ему в печень, не вынимая из сумки двуствольного обреза.
Девчонка скрылась в салоне с тонированными стеклами, почти сразу он услышал глухой выстрел и бросился к машине. И почти сразу рядом с «БМВ» затормозила черная «Ауди», едва не ткнувшись носом в задний бампер.
Он в панике оглянулся – из «Ауди» выскочили двое. И тут же, без звука, рухнули на асфальт.
Он рванул на себя дверцу «БМВ» - водитель скорчился, упав головой на руль. Он выхватил у девчонку сумку с обрезом и на мгновение замер, сунув в нее руку. Мимо с шумом пронеслась какая-то машина, и все стихло, двое неподвижно лежали возле «Ауди», из салона «БМВ» несло пороховым дымом.
Он бросил ремень сумки через плечо, кинулся к водителю «Ауди» и затолкал его в кабину, затем проделал то же самое с его напарником – оба не проявили никаких признаков жизни.
Передняя дверца «БМВ» была распахнута, девочка спокойно сидела на сиденье спиной к застреленному водителю. Мимо пронеслась еще одна машина.
Он влез в салон «Ауди» и наспех обыскал неподвижные тела, на одном из них, кроме бумажника, оказался еще и пистолет.
Уже спокойней он вернулся к «БМВ» и сел за руль, сбросив мертвого владельца на пол, под ноги своей маленькой подружке.
Глава 8
Сыр источал пахучую слезу и эротично, сочные раздвинув ломти, розовела ветчина, коньяк лениво колыхался – черный, как настоящий грех и с золотой искрой – как проблеск рая. Горели свечи подлинного воска, церковной чистоты и аромата старой, византийской веры – меж яств и на столе из серых досок, возможно, служивших одром прежним поколениям.
Он со вздохом откинулся на ветхом стуле с голландской сигарой в руке – ни что не желанно так сильнее и не пересыщает так быстро, как деликатесы. И секс.
Разбой дал денег, намного больше, чем предполагалось – дуракам иногда везет. Но дураку остался непонятен смысл события. Не имело значения, какой грех послужил причиной гибели мецената из «БМВ» - развратность или милосердие – он скончался и был похоронен в чистом поле, по мусульманскому обычаю – без гроба и надгробия, с честью и со здоровенным куском свинца, разодравшим его печень. Но от чего умерли двое из «Ауди», которые, наверняка, были «сопровождающими лицами»? Безрезультатно понапрягавшись в поисках ответа, дурак почел за благо оставить зеленый виноград придорожному воронью и заняться своим куском сыра. Кусок сыра состоял из трех кусков «зелеными», хорошего австрийского пистолета и хорошей германской машины, нашедшей приют в дровяном сарае на дворе его драной восточнославянской усадьбы, торчавшей гнилым хутором на краю вымершего поселка посреди полувымершей после развала страны местности. Здесь была шахта когда-то, шахта сдохла, хвост облез – кто не вымер, тот и съест. Его ничуть не заботили свидетели – Бог свидетель, да еще зайцы и лисы могли быть свидетелями в этой мерзости запустения, где все свидетельствовало против сына человеческого и откуда ему пришлось добираться семнадцать километров до укрепленной как форт придорожной харчевни, чтобы купить пожрать и выпить. Здесь не было пахотных и лесных угодий, не было воды, рабсила давно разбежалась, и только маньяку-токсикоману пришло бы в голову использовать эту загаженную промышленными отходами землю под строительство жилья – сюда не совали носа ни Бог, ни тоталитарные секты, которые называли себя властью в этом дрянном углу Европы, полагавшим себя ее центром.
Он выпустил ароматный, но вялый и импотентный, как все европейское, дым голландской сигары – в сторону далекой теперь уже Кубы и посмотрел на соучастницу. Соучастница блестела лаковым черепом, блестела черными, звериными глазами, блестела белыми, звериными зубами, она сыто рыгала, в руке ее, сияя зеленью в бокале, подрагивал «шартрез» - наверняка, поддельный, но красивый. Она сама сейчас была красива и выпукла в свете свечей и на фоне грязных стен – как будто сошла с полотна Иеронима Босха – со своей кривой ухмылкой и собачьим носом. Он ухмыльнулся ей в ответ – в ответ ей ухмыльнуться было уместно всегда - и заздравно поднял свой бокал – «Метакса» в нем, как и его заздравие, были неподдельными. В этот момент он испытал чувство ирреальности происходящего. Ему вдруг показалось, что в поднятом бокале, как в волшебном шаре, мелькнули снежинки, и лицо девочки обратно преломилось в нем, став лицом ангела. Он смигнул, чувствуя головокружение, но водоворот снежинок затягивал его, вдруг девочка взвизгнула – и все стало на свои места. Он вытер выступивший на лбу холодный пот и залпом выпил коньяк. Сразу потеплело.
Сразу приблизились огни свечей и отдалились грязные стены и грязный, холодный мир за стенами. О, коньяк! Да святиться имя твое, да придет царствие твое, да сгорит в твоем золотом огне вся грязь и суета этого мира! Да будет проклята тщета богов, да обратиться в прах импотентность религий, перед Новым Заветом органической химии, ибо нет бога, кроме священной молекулы, изменяющей сознание, преосущественной в ковчеге перегонного куба!
Он загасил парфюмерно пахнущую сигару и закурил папиросу, изготовленную местными умельцами из табака, произрастающего на этих гиблых землях. Он сам был порождение этих гиблых земель, его организм привык ко всему дрянному, как организм крысы, выросшей на мусорнике, и только дух, взыскующий чистоты, предпочитал алкоголь из тех краев, куда Вакх принес цивилизацию и чистую религию – из Греции. Он усмехнулся, выпустив серо-зеленый дым – лицо его подружки очень напоминало лица подружек Вакха, какими они сохранились на древних барельефах – с ухмылками и подпорченными носами.
Он был не единственным насельником здешних гиблых мест – здесь жили и другие крысы. Как крысы они ненавидели все, что вне их мусорника, никому из них в голову бы не пришло доносить властям о его маленьких шалостях на дороге. Как крысы – они видели все, хотя он никого не видел, когда вел машину к своей хибаре. И как крысы, они жрали любой кусок из любых рук, ненавидя и эти руки и других крыс.
Жадность и голод были очевидной причиной того, что его вычислили вообще, а то, что покойный меценат оказался важной шишкой, было неочевидной причиной того, что вычислили так быстро и так оперативно.
Девчонка почувствовала что-то за несколько мгновений до того, как они ворвались в дом – она напряглась, она потянула носом – но было уже поздно.
Они вышибли дверь, и комната мгновенно наполнилась общим воплем людей в дорогих костюмах и с дорогим оружием в руках. Его сшибли вместе со стулом на пол, он ощутил вспышку боли и ярости – затем послышался стук падающих тел, и все стихло.
Постанывая, он поднялся на ноги. На грязном полу, среди разбросанных ломтей ветчины и коротких автоматов, лежало семь неподвижных тел. Мгновение он постоял, потом быстро поднял автомат и направил его на дверь. Но никто больше не появился. Девчонка зашевелилась и встала из угла. Она была единственной, кто пошевелился. Он прошелся между телами, осторожно тыкая в них ботинком, а потом – переворачивая на спину. Все они выглядели мертвыми и были мертвыми – но без всяких видимых повреждений. Он потянул носом и тут же понял бессмысленность этого – если бы в воздухе был газ, то некому было бы принюхиваться. Он показал девочке рукой – сиди, мол, тихо. А сам осторожно вышел из дома во двор с автоматом в руках. Нигде не было ни движения, ни света, ни звука. Он вышел со двора и, крадучись в темноте, прошел по обочине дороги метров двести, пока не увидел два больших черных джипа – как две глыбы марка. Огрызок луны выглянул из-за туч. От одной из машин в его сторону двинулась темная фигура. Не задумываясь, он дал короткую очередь. Человек ударился спиной об автомобиль и сполз на дорогу. Выждав несколько секунд, он осмотрел обе машины, там было пусто.
Когда мощный, трофейный «БМВ» уносил их прочь из гиблого места – в еще более гиблые места – за их спинами полыхал хутор, набитый трупами, корчащимися в огне, и падальщики, привлеченные вонью паленого мяса, уже подбирались со всех сторон к джипам, брошенным на дороге.
Глава 9
Нет машины, лучше машины, изготовленной в зеленной Баварии умелыми немецкими руками, умеющими делать лучшие в мире «Газенвагены», «народные вагоны» и жирные от вложенного в них труда и денег элитные седаны. Здесь все отзывалось на малейшее прикосновение пальцев – рук или ног – сенсорно, как тело женщины. Бесшумно и почти мгновенно набиралась с места скорость, мягко вдавливая тела в подушки сидений и мягко, от единого прикосновения пальцев, подобно послушной женщине, падали на спинку сиденья, предлагая место и негу телу. В таком салоне можно было кричать от боли или от оргазма – никто не услышит. В таком салоне можно было заблевать салон – и все равно будет пахнуть дорогими сигарами и деньгами. Такая машина может выглядеть, как шлюха – но шлюха, которой целуют и лижут ее лаковую задницу и которая, даже в старости, остается роскошной. Кто, кроме немцев, мог придумать такой цвет, оливково-зеленый – даже на ощупь и на вкус? Никогда банзай-японцы, со всем своим дзэн-буддизмом или американцы – пусть даже оттянут средства от постройки пары-тройки авианосцев – не сумеют создать такую машину. Такую машину можно пристрелить в порыве страсти, как неверную любовницу – но ее невозможно было просто бросить, и сжечь ее было преступлением – все равно, что брызнуть кислотой в лицо Моне-Лизе.
Лицо девочки дрогнуло от луча солнца, проникшего в салон, и она открыла глаза. Он смотрел на нее уже минут пятнадцать – помимо изуродованного носа, рта и левой глазницы, было чем полюбоваться – его попутчица обладала совершенной формы черепом – основой красоты и высоким лбом, ее ушная раковина была безукоризненной. Но вот она зевнула, непринужденно, как собака – и сморщился собачий нос, и обнажились кривые, плотно посаженные зубы с собачьим прикусом.
Она потянулась, выскочила из машины и тут же присела, спустив штаны и не захлопнув дверцу, запотевшие изнутри стекла мгновенно подернулись капельками влаги.
Ее попутчик уже успел отдать утреннюю день природе и ждал только пробуждения напарницы, чтобы заняться удовлетворение давно уже пробудившегося голода. Он достал из багажника дорожный холодильник, подаренный меценатом, разложил на сиденьях снедь и открутил крышку персонального термоса, заряженного загодя, персонально заваренным чаем.
Машина стояла в заснеженном поле за лесополосой, отделяющей его от шоссе. Они ехали полночи, прежде чем расположиться бивуаком, заехали черт знает, куда и находились черт знает где. Но какая была, к черту, разница? Отчаливая, они имели полный бак, и он нацедил пару канистр из джипов прежде, чем отчалить, багажник был забит провизией, а деньги из бумажников усопших оттопыривали его карманы, машина работала лучше, чем швейцарский «Роллекс» и британский «Роллс-ройс» вместе взятые – она работала, как германский «БМВ» - о чем было беспокоиться, имея всю грязь мира у своих ног? Он и не беспокоился. Его только разбирало любопытство – что же осталось у него за спиной и что будет за следующим поворотом? И его радовало это любопытство, поскольку оно свидетельствовало о том, что он – живой. А быть живым было воистину хорошо!
После завтрака он разложил на коленях трофейную карту и попытался сориентироваться на местности, припоминая дорожные указатели, которые фары выхватывали ночью. Девочка заглядывала ему через плечо, а потом ткнула пальцем в точку на карте, которая находилась километрах в двухстах от их предполагаемого нынешнего местоположения и не более чем в пятнадцати от канувшего в огонь хутора. Он непонимающе уставился на нее. Она ухмыльнулась и пожала плечами – возможно, она вообще не умела читать, не только карту, но и буквы. А, какая, собственно, разница? Он тоже ухмыльнулся и пожал плечами, - Поехали!
Он с наслаждением гнал машину по чистому шоссе, чувствуя, что она, как бы, приседает от скорости, и девчонка, похоже, наслаждалась вместе с ним. Он не боялся, что слетит с дороги, зная, что этого не случится, он не стал бы притормаживать, кто бы ни появился на дороге – пусть уступят, под рукой его был пистолет – он заранее решил, что пристрелит каждого, кто попытается его остановить.
Солнце утра восходило впереди – красное, как кровь, и дорога исчезала в его сиянии.
Глава 10
Морозным мартом Герта принесла девятерых щенят, и все они пришли в этот мир на удивление крепкими, но зима не собиралась кончаться, а жрать было нечего и древний, жестокий инстинкт приказал ей сожрать шестерых из них, вместе с последом, чтобы могли выжить остальные. Но наступила оттепель, оттаяли мусорные кучи, обнажая свои восхитительно пахнущие развалы, заполненные за зиму встрепанными тушками ворон, прилетавших сюда издыхать и жизнь, предназначенная для девятерых, начала распирать тело Герты, причиняя боль и истекая из ее сосцов желтым, густым молоком, которое, взахлеб и срыгивая, не успевали отсасывать трое, отобранные судьбой.
Герта-Меркк фон Цвилленбоген была благородной сукой, хороших добберманских кровей, но жизнь ее сложилась так, что она оказалась на улице и, хотя сила подлинно чистой крови, присущая многим аристократам, не дала ей сдохнуть, она оказалась, в конце концов, как и многие аристократы, на мусорной свалке, где и принесла щенков от черт знает кого в развалинах недостроенного и брошенного мусоросжигательного завода, ставших ее родовым замком и родильным домом.
Когда в окрестностях замка появилась стайка бродячих детей, Герта приняла их настороженно, она выглядела, поистине, ужасающей – желтоглазая, с повисшими на длинных клыках слюнями и вздыбленной на холке шерстью. Но эти дети не боялись собак – они бросили ей здоровый кусок подванивающей колбасы и, смеясь, расположились в ее владениях. Эти дети принесли с собой такой же вонючий, как колбаса, сверток, в котором корчилась и кряхтела красная креветка – детеныш. Они быстро обнаружили ее детей и, посоветовавшись, подложили к ним своего детеныша, вымотав его из грязных тряпок – Герта не протестовала.
К середине лета детеныш-сучка, толстый от собачьего молока, уже вполне прилично ходил на четвереньках, визжал и лаял, старшие дети, которые обосновались в развалинах, смеясь, подкармливали его мясом, вместе с его двумя братьями и сестрой.
Злые ветры дули над страной, несущейся, как льдина, оторванная от берега в черных водах хаоса, но солнце продолжало неумолимо гореть, и трава продолжала прорастать сквозь тела умерших, и давала семя, и снова уходила в землю, и живые хоронили своих мертвецов, и рождали новых, и дети уходили в небо, чтобы не стать взрослыми, и взрослые становились детьми, чтобы не сойти с ума от горя – и так было и будет всегда, и никогда не было иначе, ибо имя человека – тлен и прах, ибо сказано – вечное проклятие, ибо сказано – скрежет зубов, ибо всегда сбывается реченное пророками и тот, кто ликует сегодня – умоется слезами завтра, ибо Гнев Господень уже обрушился на землю, и Проклятие Господне обратило ее в ад.
Одиннадцать раз вырастала трава с тех пор, как человеческий детеныш встал на четвереньки, еще девять раз рождала Герта – теперь она уже была стара для этого, мусорная свалка разрослась до размеров страны, а той ее части, где продолжало жить Племя – выросли деревья, выросли дети – те, которые выжили и вполне удобно устроились, вместе с собаками, в созданной или экологической нише. Они обустроили Замок и построили хижины, они рождали своих детей в 14-15 лет и неплохо зарабатывали, принимая на своей территории машины со всякой дрянью, которую было нельзя или дорого выбросить в другом месте. Эта свалка всегда была полудикой, потом – совсем дикой, а теперь, стараниями ее обитателей, приобрела некие химерические черты дикой цивилизованности. Она находилась на достаточном удалении от города, чтобы туда лень было ездить всяким интересующимся и достаточно близко, чтобы быть удобной для интересующихся предметно – куда сбросить ядовитую гадость. Теперь здесь уже скопилось столько такой гадости, что если власти и помнили об этом месте, то предпочитали не помнить – соваться сюда было физически опасно, а, кроме того, как бы и, не существуя и не мозоля глаза высоким гостям из Европы, свалка решала множество щекотливых экологических проблем, совершенно не решаемых при помощи бюджетных средств, которые можно было спокойно положить в карман.
Свалка и была той точкой на карте, куда ткнул палец девочки, единственным местом на огромном и прекрасном глобусе Земли, которое могло считаться ее родиной, она ехала домой, круг замкнулся, гиблое место поймало их снова, из него нельзя было убежать, его невозможно было сжечь огнем, потому, что оно находилось везде.
Глава 11
Дед признался потом, что ему было 48, но выглядел он на все 70, хотя и был достаточно крепким. У него была обширная, яйцеобразная плешь, обрамленная длинными седыми волосами, завязанными узлом на затылке и белая борода до пояса, он одевался в вязаный жилет, давно приросший к его ребрам, драные штаны хаки и даже зимой ходил в комнатных тапочках – впрочем, настоящая обувь была ему и не нужна, поскольку большую часть времени он проводил в тепле разлагающейся и нарождающейся жизни. Дед был биохимиком когда-то, но теперь дела его грешные были очень далеки от академической деятельности.
Сейчас они находились довольно глубоко под землей, под основанием Замка – там, где творились грешные дела. – Я полагаю, что эти емкости предназначались для сортированного мусора, - объяснял Дед, - Но их начали использовать раньше, чем отстроили эту халабуду, - он ткнул пальцем вверх, - Когда строительство заморозили, их накрыли плитами и засыпали землей – до лучших времен. Лучшие времена так и не наступили, зато в тех туннелях, где были органические остатки, образовался толстенный слой плодороднейшего перегноя и достаточное воздушное пространство между кровлей и почвой. По некоторым причинам, которые еще требуют изучения, этот перегной явился идеальным субстратом для «micos micenos». – Почему гриб – «микенский»? – спросил посвящаемый в таинство. – Потому, что микенская культура – это культура лабиринта, подземного лабиринта, как и наша. – Вы всерьез считаете, что нелегальное выращивание псилоцибиновых грибов – это культура? – Да, я так считаю. – На каком основании? Таких плантаций полно по всему миру, и их владельцы не считают себя культурными героями. – Нет таких плантаций, - Дед триумфально ухмыльнулся, - В этом грибе нет псилоцибина. – А что же в нем есть? – Не знаю. У меня нет оборудования, чтобы исследовать. Но то, что в нем есть, вполне и обоснованно может быть названо фундаментом новой культуры. Или хорошо забытой старой, если хотите. – Вы можете сказать конкретно, в чем проявляется его действие? – А ни в чем конкретно оно не проявляется. Никаких полетов во сне и наяву. Ты просто становишься другим. – Для того чтобы узнать, что ты стал другим, надо знать, каков ты был раньше. – Дед взглянул на него с интересом, - А я не зря привел вас в лабиринт. Вы кажетесь мне многообещающим. – Я ничего не обещал. Это вы обещали – фейерверк. А привели в вонючий и грязный тупик. – Если вы не уперлись лбом в тупик, - Дед повысил голос, - То весь мир перед вами. Можете валить отсюда, никто не держит. – Я не собирался менять один тупик на другой… - он тоже повысил, было, голос, но тут же осекся, он, не без оснований полагал, что ему следует быть доброжелательным, - Ладно, - сказал он примирительно, - Давайте не будем говорить, как пара героев греческой трагедии. Мы – пара совершенно равноценных червей, ползущих в навозе. Давайте ползти дальше. – Дед усмехнулся, - Ну, хорошо, поползли. – Он повернулся и, подсвечивая фонарем, медленно двинулся по узкому подземному коридору, продолжая на ходу свой рассказ, - Это не я открыл гриб. Пацаны, которые заползли сюда первыми, надышались спорами, и в психике некоторых из них произошли неявные, но необратимые изменения. Это не было ни отравлением, ни опьянением, ни помешательством. Они спокойно выбрались отсюда и продолжили заниматься своими делами. Но через некоторое время один из них начал понимать язык животных, причем он полагал, что умел это делать всегда. Этот парень и сейчас живет здесь, вы можете с ним увидеться. Второй, который был пацан, как пацан – вдруг стал совершенно неустрашимым бойцом. Он в короткий срок стал здесь лидером, сейчас он довольно известный бандит в городе. Наведывается иногда. Ему пятнадцать лет, но все думают, что двадцать пять. – Не знаю, как насчет языка животных, но большинство бандитов – из таких пацанов. – Что – да, то – да. Но он еще и неуязвим в придачу. – Как это? Пуля, что ли, не берет? – Может быть, и берет. Но он сам двигается, как пуля. Если он видит ствол, то в него невозможно попасть. – Откуда вы знаете? – Проводил эксперименты, он сам просил. Он говорит, что видит пулю, и я ему верю. Муха может видеть лопасти вращающегося вентилятора. Движение – это иллюзия, основанная на восприятии времени тела. Я думаю, парень умеет замедлять время физических тел, ускоряя время своего собственного. – Ни хрена себе. – У вас есть другое объяснение? – Вот когда я выстрелю ему в лоб, тогда у меня будет объяснение. – Не советую. При всех своих способностях он сохранил прежние качества – злобность и мстительность беспризорника. Убьет, не задумываясь. А вы даже не уловите начало его движения. – Возможно, мне и не придется ничего улавливать. – Что? – Да так, ничего. Продолжайте. – Да мы уже пришли.
Они находились в квадратном и низком туннеле, совершенно черном от покрывавшего его перегноя, с потолка свисали длинные пряди грязи, пол пружинил, было душно и тепло, воняло, как в канализационном отстойнике. – Что-то я не вижу здесь грибов, - сказал он. Дед направил луч фонаря на стену, по которой змеилась сероватая плесень, ухмыльнулся, - Вот это и есть гриб. Он микроскопичен. Грибное тело можно увидеть только в увеличительное стекло. – Сейчас мы вдыхаем споры? – В очень незначительном количестве. Какая-то их часть присутствует в воздухе постоянно, но сейчас не время. Я бываю здесь уже пять лет, раз по пять в неделю и ничего со мной не случилось. – Вы не стали экстрасенсом? – Не стал. Гриб действует избирательно. Из пятерых пацанов, спустившихся сюда первоначально, экстрасенсами стали только двое, еще с двоими ничего не произошло. – А что стало с пятым? – Он спит. – Как спит? Летаргическим сном? – Не совсем. Каждые сутки он просыпается на пару часов. Справляет естественные надобности, есть, что дают, гуляет. И ничего не говорит, только улыбается. Потом снова засыпает. Выглядит здоровым. В таком состоянии он уже восемь лет. – Так какие, черт возьми, основания болтать о новой культуре? И вообще, связывать все это с действием гриба? – Дед изучающее посмотрел ему в лицо, он, казалось, ничуть не удивился и не обиделся на резкость, - Я изложил вам только те факты, в которые вы можете вложить свои персты. Пацаны излазили лабиринт вдоль и поперек, они даже жили здесь, и за одиннадцать лет существования колонии таких преображений было множество, десятки. Они же пытались жрать мицелий и грибное тело – с голодухи, теперь уже не жрут, боятся. Когда я поселился здесь, пять лет назад, большинство из них уже понимало, что это – игра в русскую рулетку и даже спускаться сюда не для всех безопасно. Человек может получить что-то, но никогда не знает – что и как пользоваться полученным, он даже не знает, получил ли, до тех пор, пока оно не начнет проявляться, а в сроках нет никакой закономерности. Здесь были случаи, когда люди исчезали бесследно, просто растворялись в воздухе – через три-четыре месяца после посещения лабиринта. – Это все напоминает племенные легенды. – Знаю. И не стану говорить вам, что видел это своими глазами, потому, что вы все равно не поверите. Но я могу показать вам девушку, которая проходит три километра в любом направлении, например, по свалке и всегда находит деньги, ювелирное изделие или ценную вещь – даже если она под метровым слоем земли. И я могу показать вам несчастного ребенка, у которого заросли глаза. – Как заросли? – Так. Исчезли за одну ночь. Он лег спать однажды, а проснулся без глаз. Там, где положено быть глазным впадинам, у него совершенно гладкое место, заполненное мышечной тканью. – Вы для этого привели меня сюда? Посмотреть, а не зарастут ли у меня глаза? А ведь я, пожалуй, сверну вам сейчас голову. – Не сможете. – Почему это? – Потому, что ваши ноги приросли к полу. – Он посмотрел вниз и увидел, что его ноги пустили корни, или это корни, проросшие из перегноя, спутали его ноги. Он закрыл глаза, чтобы не быть ослепленным вспышкой собственной ярости, потом открыл их, чтобы увидеть мертвое тело Деда у своих ног.
Но никакого Деда в подземелье не было.
Глава 12
Он долго смотрел в темную и блестящую стенку, прежде чем понял, что видит свое лицо, отраженным в экране компьютера, и шевельнулся в кресле.
В комнату вошел ухмыляющийся Дед с двумя кружками кофе в руках, - Поздравляю с прибытием. Надеюсь, вас не очень утомило путешествие?
Он попытался что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни звука. – Не напрягайтесь, - Дед предостерегающе поднял ладонь, - Эта немота быстро пройдет. Молчите, пейте кофе и слушайте, - он сел в кресло напротив, - Будучи скептиком, также, как и вы, я знал, что никакой обмен между нами невозможен, пока вы не вложите пальцы в раны Христа, чтобы убедиться если не в существовании Христа, то хотя бы ран, - он ухмыльнулся, - Но мне не хотелось, чтобы эти раны были моими. Из того, что вы нашли нужным сообщить мне о себе, и до чего мне удалось дойти самостоятельно, я сделал вывод, что прямое общение с вами может быть небезопасным, и решил сделать его, так сказать, виртуальным, создать буферную зону для контакта. – Значит, - он сумел, наконец, разлепить губы, - Не было никакого подземелья? – Подземелье есть и оно именно такое, каким вы его видели, но вас там не было. Я показал и рассказал вам все, что хотел, вы получили наглядный урок силы – теперь у нас есть пространство, в котором можно двигаться, и я приглашаю вас на танец. – Чтобы заманить в очередную ловушку? Вы утверждали, что гриб не оказывает на вас никакого действия – и вдруг оказывается, что вы способны давать уроки силы. Какой еще урок вы намерены мне дать, пока я, в свою очередь, не проучу вас? – Гриб не действует на меня! – Дед приподнялся в кресле, - Это я на него действую! Он – живое существо и каким-то своим образом мыслящее. Он – не химическое вещество, которое действует одинаково на весь класс существ, принадлежащих к одному классу, как псилоцибин, морфий или кофеин, - Дед снова обрушился в кресло и сжал пальцами подлокотники, - Он действует на кого хочет, как хочет и когда хочет – у него есть воля, цель и план. Возможно, он – инопланетянин, и это звучит не так уж по-идиотски, поскольку никто не знает, откуда взялся на Земле код ДНК, программирующий все живое уже три миллиарда лет. Возможно, он – мутант, запрограммированный этим кодом три миллиарда лет назад, чтобы проявиться при благоприятных обстоятельствах здесь, - Дед ударил пяткой в пол, - В этой ядовитой грязи. Но независимо от того, новорожденный он или новоприбывший – он беспомощен перед оружием человеческой злобы, коварства и ума, которые совершенствовались три миллиарда лет в ядовитой грязи этой богоспасаемой планеты. Поэтому, я держу его в клетке, я ломаю его волю, его цели и его планы, ради собственной выгоды. Он – живой и мыслящий. А все живое и мыслящее можно принудить к чему угодно, надо только знать способ. Я нашел способ. Я заставил его работать на себя. Теперь я насилую его в его клетке и выдавливаю из него его силу, не зная, что она из себя представляет, но – сколько хочу и когда хочу. – Я тоже хочу. Вы позволите мне трахнуть его разок, Док? – Дед расхохотался, - Вот вы уже и сделали первое па, теперь мы можем всласть покружиться в вихре вальса.
- Итак, вы держите бедного, маленького Микоса в плену, - сказал он, - Мне не интересны секреты ваших пытошных машин, мне интересно, что и в обмен на что я могу с этого поиметь.
Они покинули затхлый Дедов кабинет и теперь находились высоко над землей на обширной, как футбольное поле крыше мусоросжигательного завода, представлявшего собой огромную и мрачную коробку серого бетона, не разобранную до сих пор на запчасти лишь потому, что для этого понадобился бы башенный кран. Здесь у Деда было оборудовано «орлиное гнездо», состоящее из стола и пары драных пластиковых стульев, под ободранным ветрами полосатым тентом, куда он удалялся, когда возникала нужда проветрить мозги – он не любил поверхности земли и всего, что на ней находится, предпочитая проводить жизнь глубоко под или высоко над ее поверхностью.
Дед откинулся на спинку стула с чашкой коньяку в руке и задумчиво огладил бороду, - Прежде всего, раз уж зашла речь о конкретностях, я хочу конкретно предупредить вас об опасности дилетантского экспериментирования с этой штукой, - он усмехнулся, - Чтобы не возникло искушения. Вы знаете, что такое спорынья? – Знаю. – Спорынья в любой стадии созревания и в любом виде – в сыром, обезвоженном или в вытяжке – это сильнейший яд, который причиняет необратимый спазм сосудов, что влечет за собой смерть от некроза, инвалидность или слабоумие. Но из лизергиновой кислоты, которая в ней содержится, можно синтезировать диэтиламид, который имеет совершенно иной результирующий эффект – если знать, как это делать. – Вы делаете нечто подобное с Микосом? – Ничего подобного я с ним не делаю, это только пример. Вы знаете, что делают с растением алоэ, чтобы заставить его стать целебным? – Что? – Дед ухмыльнулся, - Его помещают в пытошную камеру – в морозильную. Защищаясь от смерти, живое растение создает вещество, которое мы отбирает у него для своих целей. – Вы так поступаете со своим пленником? – нет, так я с ним не поступаю, это тоже только пример. Я не смогу заставить вас создать поэму, если помещу вас в морозильную камеру – вы просто замерзнете и все. Но есть и другие способы изнасиловать ваше сознание, например, я могу поместить вас в гарем. – Вы смещаете понятия, создание поэмы и выделение спермы – это не одно и то же. – Одно и то же, мой далекий от биохимии друг. Наличие половых гормонов в крови – это основа любого творчества, в том числе и поэтического. А когда вы создадите поэму, или решите математическую задачу, или услышите вопль от вашей любовницы – ваша нервная система поощрит вас, синтезировав в мозгу эндоморфин, который в 100 раз сильнее морфия. Если бы Эйнштейн и Пушкин не были эволюционными наркоманами, то не было бы ни теории относительности, ни «Евгения Онегина», уверяю вас. – Значит, вы насилуете Микоса в лабиринте при помощи каких-то микозных гурий? – Нет. И этого я не делаю. Он – живой и мыслящий, так же, как и вы, его не так-то просто взять. – Тогда зачем все эти примеры? – Я хочу, чтобы вы поняли всю сложность контроля над ним. – Зачем вам нужно мое понимание? – Вы – существо насилия, так же, как и он. Я не хочу, чтобы вы погибли, пытаясь устранить меня от посредничества между ним и вами. И я не хочу погибнуть сам, выпустив одного из вас из одной из клеток, в которых вы оба сидите. Там, в лабиринте, - Дед ударил ногой в бетон, - Сила, которая способна сделать из вас бога или дьявола – на выбор. Вас, а не меня. Потому, что я мыслитель, а не воин, я не способен воспользоваться ею в полной мере, а только как ключом – к вашей клетке. Но потому, что я мыслитель, а не воин, я хочу увидеть силу моей мысли в действии – я хочу выпустить вас на мир. Я не могу договориться с существом из лабиринта – оно вне человеческих концепсий. Я ждал вас – человека из ниоткуда, ни для чего и ни зачем, ничто, убивающее взглядом – с вами я могу договориться. – Зачем вам все это нужно? – задумчиво спросил он. – А зачем нужно все? – Дед вскочил на ноги и растопырил руки, - Зачем нужно существование? Я – Пандора, я хочу увидеть, что получиться, если открыть ящик – просто из любопытства.
Глава 13
Они танцевали вдвоем – в буквальном смысле кружились вальсом по бетонной крыше мусорного Замка. Ярко светило ледяное солнце, в воздухе поблескивали мелкие снежинки, но им было жарко от предчувствия радости и двух бутылок выпитого коньяку, патлы Деда развились и встали дыбом, он хохотал в объятиях партнера, задирая кариесную пасть к голубому небу, - Хей-хо, он пляшет, как безумный, тарантул укусил его! – орал он, - Всего две пары рук на сундук мертвеца - и бутылку рому! – и тряс лохмотьями, и стучал пятками по бетону, пускаясь вприсядку, пока партнер сосредоточенно отбивал рядом чечетку, - Ламца-дрица, ца-ца-ца!
Вдруг снизу, от земли, донесся выстрел. Переглянувшись, они бросились к парапету.
Внизу, на утоптанной площадке вразнобой стояли три черных лимузина, похожие сверху на черных жуков, от них веером расходились люди с оружием в руках, кто-то неподвижно лежал на земле, во все стороны разбегались обитатели свалки.
- Кто это? – спросил он. – Понятия не имею, - ответил Дед, - Быстро вниз.
От подножия лестницы он метнулся в угол бетонной коробки к своему «БМВ», в котором лежали автоматы, но Дед схватил его за рукав, - Не туда! – В этот момент он увидел сквозь пролом в стене, как какой-то тип в черной кожаной куртке схватил за воротник его девчонку и, вырвав рукав, выпрыгнул наружу, выхватывая из-за пояса пистолет.
Тип обернулся и рухнул на спину, получив пулю в глаз, тут же ударили автоматные очереди, он закружился юлой, визжа от боли и ярости, увидел черных, плюющихся огнем тараканов, голубое небо, вспышку солнца – и все погрузилось во мрак.
- Счастье еще, - сказал Дед, - Что девчонка не попала в поле вашего зрения, иначе быть бы ей там же, где и ее обидчики. – Они находились в берложном Дедовом кабинете, он навзничь лежал на раскладушке, Дед сидел рядом на стуле. – Что с ней? – А что ей сделается? Ее и не так за шиворот таскали. Да вот и она. – В комнату вошла здоровенная черная собака с седой мордой, девочка – вслед за ней. Она, как всегда, улыбалась, в ее руке был стакан, который она, поколебавшись, передала Деду. – Ну-ка, приподымитесь, - сказал Дед, - Я помогу вам хлебнуть горькую. – Морщась, он последовал указанию, рана под ключицей побаливала, девочка тут же выставила изголовье раскладушки так, чтобы ему было удобно сидеть. Он хлебнул из стакана – там был коньяк с каким-то затхлым привкусом. – Я капнул туда эликсира, - пояснил Дед, - Поможет заживлению раны. – Что это были за люди? – спросил он. – Вы будете очень удивлены, - Дед наморщил лоб, поскреб лысину, - Так же, как и я. Судя по документам, это – служба безопасности. – Что им надо было? – Установить это теперь уже не представляется возможным. Вы предъявили сои верительные грамоты раньше, чем они успели вякнуть. – Сколько их было? – Восемь человек, вооруженных автоматами, с подполковником во главе. – Где они? – Дед огладил усы, пожевал губами, - Микос очень любит органику, с ума сходит по животному белку. – Машины? – Пусть это вас не волнует, здесь полно специалистов, с ума сходящих по машинам и запчастям. – Они пришлют еще людей. – Вы хотите еще людей? Микосу пока хватит. – У вас есть план? – У меня был план задолго до того, как вы сюда прибыли и спустили пружину. Теперь надо действовать по плану быстро, пока они не разобрались, что почем и не бросили сюда бомбу. – Насколько опасна моя рана? – Вообще не опасна, тем более – для вас. Пуля прошла навылет, не задев легкое, кровопотеря минимальная, через три дня вы забудете о ней. – Отчего я потерял сознание? – От шока. Вы же не думаете, что вы – супермен? – Не думаю. – И правильно, - Дед расхохотался, и в глазах его вспыхнули сумасшедшие огоньки, - Вы не супермен, вы – дьявол, и я начинаю думать, что дни наступают последние, если на земле появляются такие существа, как вы и Микос. Ваша подружка, - он кивнул в сторону молчаливо улыбающейся девочки, - Разъяснила мне кое-что о вас, но я и не надеялся, что сподоблюсь увидеть такое своими глазами. Однако, - он поднял вверх заскорузлый палец, - Помните о мальчике, у которого заросли глаза. Сила – она сама по себе. И может обратиться против недостойного сосуда и разнести его вдребезги. Но сила – это и есть достоинство, само по себе. Силой можно завладеть, удержать ее и использовать ее – только при помощи силы. Я не знаю, кого или что вам пришлось изнасиловать, чтобы стать сосудом силы. Но я знаю, что любая форма укрепляется через совершенствование формы – через искусство средств и метода. У меня есть метод, у вас есть сила, у нас есть Микос – мы возьмем этот мир за горло.
Глава 14
Он лежал в бархатной тьме под толстым одеялом, ощущая теплую тяжесть девочки на своей груди и ее дыхание на своей шее. Она не спала, она прижималась к нему очень осторожно, помня о его ране, но он чувствовал прикосновение ее теряющих мягкость сосков и тепло ее живота на своем бедре.
Он легко провел руками вниз по ее спине, обратно – и тонкая ткань рубашки легко скользнула вверх под его ладонями, ритм ее дыхания изменился, он ощутил, какая она горячая, у нее была глубокая ложбинка вдоль спины и выпуклые ягодицы.
Он коснулся щекой гладкой кожи ее головы, ее дыхание пахло так, как пахнет теплый воздух после майской грозы, от ее тела поднимался отчетливый сексуальный аромат, ее бедро чуть дрогнуло, и он чуть отодвинулся, чтобы не касаться ее восставшей платью, но она придвинулась снова, и он улыбнулся в темноте от наслаждения – «Кама-Сутра» могла рассыпаться и пасть во прах перед такой игрой.
Он слышал биение ее сердца и биение соков в ее теле и раскрывался навстречу своим истрескавшимся сердцем и израненным телом, и потеплело, и снег перестал идти в холодом мраке его души.
Она обхватила руками его шею, он ощутил вкус ее губ и удивленное движение ее ресниц на своем лице – ее никто никогда не целовал, она не знала, что это такое.
Ей была известна единственная техника продолжения рода, позаимствованная у Герты-Меркк фон Цвилленбоген. Но он не был намерен продолжать род, изначально никчемный и не стоящий продолжения, он был намерен длить наслаждение, похищая его у первородного инстинкта, и разделить его искренне, до последней похищенной капли, излив в капсулу времени их тел, возникшую посреди холодной и никчемной и никчемной Вселенной.
Это оказалось гигантским предприятием, заполненным мучительным, как само существование, оргазмом – любовь с ней была весьма отлична от тоскливого соития с пахнущими несвежим салом кусками плоти, которые он раньше называл женщинами.
Она не двигала чем-то – она пульсировала сразу всем, сжимая его так и там, где он и не подозревал о существовании способности к сжатию, это длилось, и длилось, и длилось, как остановившийся взрыв, а время капало где-то, за пределами сферы, стекая по миллиардам пустых черепов, в которых миллиарды раз вспыхивали и гасли те же никчемные сверхновые звезды – беспощадно, бессмысленно и бесплодно.
Он забыл о том, что он есть, он исчез в горячей первоплазме девочки-полуживотного, он пульсировал в собственной крови ее влагалища и в каждой клетке, в которой выл запертый зверь, в каждом фотоне этого мира и каждом атоме, изнывающем по делению.
Но рана ныла в его груди, которой не было, он сам был раной, в которую вкладывал пальцы, чтобы убедиться в собственном существовании, и собственной кровью искупал свою жизнь, утекающую сквозь вложенные пальцы, он был ранен миром – за миром был должок.
И когда его животная любовница, полуангел, полудемон в последний раз напряглась и раскрылась, истекая смешавшимся соком их тел, в черной пустыне его души пророс бледный росток понимания, зачем он сюда пришел.
Глава 15.
- Я экспериментировал с ними, - сказал Дед, - Теперь эти собаки уже не совсем собаки. – Они шли по одному из узких и вонючих бетонных коридоров, соединяющих еще более зловонные мусорные туннели, впереди, оборачиваясь иногда и посверкивая фосфорическими глазами в лучах фонарей, бежали трое здоровенных черных псов. – Я могу быть уверенным, что вы снова не создаете буферную зону? – спросил он. – Можете. Теперь уже нет смысла создавать иллюзии, вы приняты в компанию жителей реального ужаса.
Они вошли в туннель, в котором он уже бывал или очень похожий. Собаки остановились, как вкопанные и начали принюхиваться, пригнув плоские головы. – Что-то здесь не так, - сказал Дед, - Ну-ка, выключите-ка фонарь, - и выключил свой. Вокруг них, в бархатном мраке начали медленно разгораться созвездия зеленоватых огней. – Что это такое? – спросил он. – Не знаю, - растерянно ответил Дед, - Такого еще не было.
Своды исчезли, почва ушла у них из-под ног, туннель никуда не делся, но стал невидимым, свечение, наливаясь интенсивной зеленью, казалось висящим в пространстве, и от этого кружилась голова, казалось или действительно стало свежее, перестала ощущаться вонь, и в воздух проник тонкий запах гиацинта.
- Похоже, он реагирует на вас, - сказал в темноте Дед. Сложный узор казавшихся взаимосвязанными туманностей, спиралей и россыпей зеленых звезд был неподвижен, но стоило зафиксировать взгляд в любом направлении на любом из фрагментов картины, как вся система, оставаясь на месте, приобретала качество движения справа налево и вниз, им пришлось сесть на корточки, чтобы не упасть – казалось, звезды играют в прятки со взглядом, неуловимо смещаясь вне поля зрения. – Что за хреновина, - пробормотал Дед, - Кажется, что туннель идет во всех направлениях. Не нравятся мне эти игры. – Он включил фонарь – и пространство сразу приобрело объемность, замкнутость и вонючесть. Собаки, пластом лежавшие на земле, встали на ноги. – Что-то наш узник разыгрался, - ухмыльнулся Дед, - Следует показать ему, кто здесь хозяин. Наденьте-ка очки, - он достал из сумки две пары защитных очков и ультрафиолетовый фонарь с мощной батареей, - Ща, я его шибану пару раз, - он нацепил очки и дважды нажал переключатель. Две вспышки озарили туннель. Собаки взвыли.
- Ну, вот, - удовлетворенно сказал Дед, - Теперь не до фокусов будет, - и на ощупь завозился, щелкая кнопкой обычного фонарика. – Не вижу ни хрена, батарейки, что ли, сели. У вас тоже не горит?
А он, сняв очки, смотрел на ослепшего Деда и не понимал, что происходит. Туннель был озарен мягким фиолетовым сиянием, в нем косо шел черный снег, зеленое свечение на стенах исчезло, стены исчезли, туннель стал столбом фиолетового света, протянувшегося из бесконечности в бесконечность, в котором напряженно застыли фигуры трех черных псов, и копошился, как таракан, Дед со своим фонариком.
«Кто я и где я?» - подумал он, псы повернули головы в его сторону, их глаза были, как серебряные дыры. – Да зажгите спичку! – раздраженно сказал Дед, - Я забыл свои. – Пойдемте, - он взял Деда за руку, - Надо выбираться отсюда. – В сиянии стали проступать структура и формы, собаки сорвались с места, он двинулся вслед за ними, торопясь в угасающем фиолетовом свете и волоча Деда к выходу.
- Да постойте! – Дед вырвал руку и выпрямился – жалкая и гордая слепая фигура в объявшей его тьме, - Не показывайте страха! – Он на ощупь пробрался к стене, достал из кармана нож, вырезал из пространства между стеной и полом кусок черной грязи и уложил его в полиэтиленовый пакет, - Теперь пойдемте.
Выбравшись из лабиринта, они укрылись в берлоге Деда и раскупорили бутылку коньяку, теперь все были настороже, в ожидании очередного налета на крыше Замка дежурил часовой.
Дед капнул в чашку мутно-желтый эликсир, - Выпейте, у меня такое чувство, что пора вас активизировать и приводить в форму, не зря Микос зашевелился. – В его присутствии у меня возникли мысли о смысле жизни, - заметил он. – Ха, у него возникли мысли, - Дед опрокинул свой коньяк в волосатую пасть, - Жизнь становится лучше и веселее, вам следует ускоряться, пока она не догнала вас сзади с молотком и гвоздями в руках. – Что вы имеете ввиду? – Дед перекосился в кресле, - Я имею в виду формулу скорости, достаточной чтобы улететь за сокровищами на небо, оставив в пропасти и во рже вора, который подкапывает и крадет. – Я не успеваю за полетом вашей библейской мысли. – А вы наращивайте скорость, а то не успеете за Микосом, и он вылетит через вашу макушку. Биокомпьютер человеческого мозга состоит из ста миллиардов нейронов, каждый из которых принимает информацию от десяти тысяч дендритных рецепторов и обрабатывает сигналы в двоичном коде со скоростью ста пятидесяти миллионов битов в секунду. Неужели вы думаете, что эта Вселенная существует для того, чтобы вы могли проживать тот вялотекущий процесс, который вы называете жизнью? Да за секунду человеческого времени в нервной системе происходят зоны времени, заполненные событиями, о которых мы не имеем ни малейшего понятия. Человек – это машина, созданная для того, чтобы миллионом способов обеспечить потребности нервной клетки, а то, что мы называем человеком – это застывший болван, который пялится через пару окон на статичные декорации, которые он называет миром. Очень возможно, что нервная система понятия не имеет о существовании болвана, да он и не существует реально, он – иллюзия в нейрологической Вселенной, где события происходят со световыми скоростями. – А вот хрен вам. Я – реальность. Я иду, куда хочу, и волоку свою нервную систему с собой, и я еду на ней, когда заставляю ее двигать своими ногами, пусть даже и, не зная, что в ней происходит. – Какими ногами? Единственная реальность – это атомная реальность, вы сто, в школе не учились? На энергетическом уровне человеческое тело – это туманность, где расстояния между атомами сопоставимы с расстояниями между солнцами в галактике. Что-то происходит в этой туманности, что вы осознаете, как желание двинуть вашей иллюзорной ногой или вашим иллюзорным хреном – вот и весь вам хрен до копейки, возьмите себе эту гадость. – Это не гадость. – Это глупость. Не будьте мальчишкой, который резвиться среди пыльных декораций, сшибая их наземь и полагая, что он – бог. Декорации – это не жизнь и нет смысла жизни в пыли под пыльными декорациями. Жизнь – внутри вас, там же, где и Царствие Небесное, об этом вам сказал Спаситель две тысячи лет назад. – Ничего он мне не говорил. – Я говорю вам – вы не бог, вы дьявол, но дурной, и кто-то должен научить вас профессии, пока не нашлись желающие искупить вашей кровью свои грехи, как они это сделали со Спасителем, который ввязался в наши дела, не зная толком, что тут почем.
Глава 16
День, заминированный возмездием, минул, на удивление, спокойно – либо смысл события оказался не по мозгам профессиональных налетчиков, либо кишка контры – тонка для повторной атаки, ночью, сменив часового, они стояли под яркими звездами на крыше Замка, было морозно, но ясно, запах свалки не доносился сюда.
- Что такое Микос, в техническом смысле? – спросил он. – В техническом смысле – это нервная система, способная изменять нервные системы других организмов, - ответил Дед, - Сознание – это химический процесс. Глупые плоские черви становятся умными, пожирая умных плоских червей. Необученная крыса становится профессионалом игры, в которую с ней играют дрессировщики, если ей вводить вытяжку из мозга дрессированных крыс. Утренняя чашка кофе превращает сонного обывателя в пижаме в энергичного деятеля в деловом костюме. На бытовом уровне это знают все, но мало кто задумывается над значимостью такого события, как чаш8ка кофе. Почему вы мгновенно узнаете о новой марке холодильника и ничего не знаете о медиаторах, делающих ваше сознание эффективней? Потому, что тем, кто делает игру, выгодно ваше неведение. – Дед усмехнулся, - Я не всегда жил на свалке. Приходилось живать и в Индии, я приехал туда со всем моим пиететом, чтобы припасть к источникам духовной силы и обнаружил, что все разговоры о силе духа йогов – бред собачий. Вы можете всю жизнь простоять на голове и ничего не получите, кроме мозоля на лысине. В основе всех йогических практик лежит применение нейромедиаторов, которое особо и не скрывается – просто не афишируется, никому не охота иметь неприятности с полицией. Этим медиатором несть числа, многие можно купить на базаре, но вы не найдете даже упоминания о них в европейской литературе. Йог – такой же человек, как и вы, он не может жить голым в снегах, он не может не бояться смерти, не может всю жизнь питаться корешками и не сдохнуть от анемии – он делает все это и многое другое, потому, что у него есть доступ к психотропным веществам, и он знает, как ими пользоваться. ЛСД был известен Кулу за тысячи лет до рождения Гофмана, а препарат спорыньи под названием «сома» описан уже в Ригведе – именно эту штуку принес в Грецию из Индии Дионис – с чего и началась античная цивилизация. Никто не задумывается о том, что чай – это психотропное вещество, которое делает психику эффективней, и что существуют нейромедиаторы, которые могут превратить обычного человека в Диониса. Почему это так? Да потому, что тем, кто делает игру, не нужны Дионисы на улицах – они сами хотят быть богами и являются ими, до тех пор, пока человечество - легко управляемое при помощи холодильников стадо баранов. Человек, вышедший на новый уровень понимания, не станет играть в их социальные и политические игры – он станет неуправляемым. Он ушел из-под пресса символьного давления, он живет в подлинной реальности, ему не нужен работодатель и законодатель – он сам себе и закон и хозяин. Человек ничего не делающий, чтобы купить холодильник – это самый страшный террорист, который, сидя в позе «лотос» разрушает цивилизацию, потребляющую человеков. Вот почему власть демонизирует психотропные вещества и запрещает их. Ей нет дела до того, что миллионы людей гибнут от алкоголя, от выхлопных газов, от спровоцированного ею голода и от ее войн – ей есть дело до того, что вы наносите вред своему здоровью, покуривая травку, и чтобы поправить ваше здоровье, она сажает вас в тюрьму. – Дед хлебнул из бутылки, - Вот почему я на свалке, а не в академии наук – здесь мне самое место. – А что вещает Минздрав по поводу Микоса? – поинтересовался он. – А что вещает наука по поводу телевидения? Каждый раз, когда вы облучаете вашу нервную систему, помещая ее перед телевизором, в ней что-то происходит, и никто толком не знает, что. Телевидению уже семьдесят лет, но это слишком малый срок, чтобы засечь возможные изменения на генетическом уровне. Но, если даже выяснится, что они ведут к мутациям – что это изменит? Всем известно, что выхлопные газы смертельно вредны – ну и что? Зато ЛСД запретили, едва он вышел из лаборатории – под страхом генетических мутаций. – Вы не ответили на вопрос. – Так я и не Минздрав. Я скромный инквизитор-любитель, а у вас уже выросли рога и хвост – чего вам бояться мутаций? – Дед мощно глотнул из ствола, - Жизнь – это линейный процесс с летальным исходом – расслабьтесь и получайте удовольствие, вы гарантированно доживете до смерти – согласно купленному билету. – Я интересуюсь чисто теоретически. – На нас уже обрушилось бремя практики. Микос – это фактор, ускоряющий время, если хотите. Я доил его по капле, как опытный мастурбатор. Но появились вы, и время хлынуло потоком, Микки уже ломает фонари и строит вам глазки, он сломает вашу клетку и вырвется на волю через вас – я уже чую запах серы своим помойным носом. – Это Микки вырвался на волю через мою задницу, - расхохотался он. Дед чуть не выронил бутылку, согнувшись пополам от смеха, - Двуликий анус! Мао-Бзде-Дун! Революция продолжается! – заорал он, его вопли далеко разносились в морозном воздухе, внизу хлопнула дверь, кто-то вышел из хижины и посмотрел вверх, - Пролетарии фекалий, слейтесь в оргазме! – орал Дед, свешиваясь через парапет, - В серп и в молот! – Бутылка вылетела из его рук и разбилась где-то далеко внизу, сам буревестник революции чуть не слетел вслед за бутылкой, но собутыльник успел ухватить его за штаны, и край крыши, всегда находящийся в голове у пророка отступил, на этот раз.
Глава 17
Утро зашевелилось в пепле отгоревших звезд и перегарной вони биллирубиновых революций, треснуло болью за стенками черепа, как пустая бутылка о кирпич – Микос мог даровать и жизнь, и истину, и силу – но ничто на Земле не могло отменить похмельный синдром.
Дед, злобно трясясь и похмельно чертыхаясь, возился со своими пробирками дрожащими руками. – Я думал, вы уже не проснетесь, - сварливо сказал он, - Я обыскал ваши карманы, но ни хрена не нашел. Куда вы дели ключи от машины? – Зачем они вам? – У вас там пол-ящика коньяку, вы что, похмеляться не собираетесь?
Через четверть часа берлога Деда озарилась мягким янтарным светом, боль растворилась в нем, тело, не успевающее за сердцем, перестало детонировать, и время, перестав разбрасывать катящиеся камни, вошло в свое русло.
- Вы оставили свой пост вчера, - мягко попенял ему Дед, - И нас могли захватить врасплох. – Это потому, что мне пришлось волочить вас домой. Иначе вы бы замерзли на крыше, и мне не с кем было бы похмеляться. – Ну, ладно, - отмахнулся ладонью подобревший Дед, - Не захватили же.
В комнату вошел крепкий, быстроглазый мальчишка лет шестнадцати, - Дед, там две машины подошли, с мусором. Не хотят платить за разгрузку. Говорят – сами разгрузим. – А что за мусор? – Какой-то вонючий порошок в мешках. – Удобрения? – Нет, не удобрения. Воняет, как резина. – Ну, пошли, посмотрим. – Они накинули куртки и вслед за пацаном вышли на свалку.
- «Контора», - сразу подумал он. У двух голубых «ЗиЛов», улыбаясь и не резко жестикулируя, четверо неприметных мужичков среднего возраста и среднего телосложения переговаривались о чем-то с группой раздраженных подростков, они выглядели слишком чисто для работяг, двое из них не позаботились прикрыть головы шапками или фуражками, их волосы были хорошо промыты и хорошо подстрижены, в ходе собеседования они по очереди и ненавязчиво перемещались вблизи машин, оглядывая свалку и ненужно оправляя одежду.
- Постойте, - он удержал Деда за руку, - Это разведка. Укажите им, где разгрузиться, проследите, чтобы не отходили от машин и пусть валят отсюда. – А что они здесь могут увидеть, кроме кучи дерьма? – беспечно ответил Дед, - А вот их деньги нам никак не помешают. Пустите, мне надо делать бизнес. – Они фотографируют, - предупредил он. – На всех фотографиях будет моя задница, - ухмыльнулся Дед, - Вы уже забыли про буферную зону? Никакой бизнес в подметки не годится шоу-бизнесу. Я продам им билет на шоу, и они мне заплатят за разгрузку, кем бы они ни были. А вы возвращайтесь в хату и не чапайте клиентов, мне нужны их деньги, а не их трупы. – В первой стадии подпития, еще не перешедшей в революционную, пастырь ангелов смерти и апостол Апокалипсиса был вполне доброжелательным человеком, отнюдь не склонным, в отличие от своего приятеля, отбирать деньги вместе с душой.
Когда удачливый бизнесмен вернулся с помойки, ангел смерти уже уговорил полбутылки «Метаксы» и начал погружаться в состояние привычной паранойи. – Смотались, соколы, - сказа Дед, профессионально замерив взглядом уровень горючего, - Я отправил за ними пацана на мотороллере, пусть посмотрит, откуда они прилетели. – Они могут его захватить и выбить что-нибудь интересное. – Вряд ли, - оскалился Дед, - Этот пацан – тезка известного изобретателя, его здесь зовут Наган. Он постоянно таскает эту штуку за пазухой и всегда рад применить. – Да? – заинтересовался он, - А где вы берете патроны? – Сами делаем. Главное – это иметь гильзу. Гильзу от «нагана» обжимать не надо. Воткнуть туда капсюль и свинцовый жакан, засыпать порох – ничего не стоит. Дырку пробивает, как охотничье ружье. – А где вы берете гильзы? – На свалке их видимо-невидимо, каких угодно. Да и «наган» оттуда же, - акула шоу-бизнеса кариесно улыбнулась, - Не заговаривайте мне зубы, пока я зарабатывал деньги, вы меня обездолили, я жажду справедливости.
Справедливость восторжествовала, Дед удовлетворенно крякнул, утер набежавшую с мороза соплю и продекламировал: «Если бы на дворе не дул холодный ветер, разве был бы так прекрасен цвет сливы?» А не пришла ли пора закусить по-японски, в стиле хайку – коротко и каким-нибудь полусырым дерьмом? У меня есть мороженая рыба, хотите? – Хочу.
- Вы обещали раскрыть ноу-хау, - сказа он, закусив неожиданно вкусным палтусом и откинувшись на спинку кресла, - Каким способом вы создаете иллюзии? – Старым и проверенным, - ухмыльнулся Дед, ковыряя спичкой в немногочисленных зубах, - Ваш мозг постоянно создает виртуальную реальность – персонально для вас, но в соответствии с глобальной информационной сетью человечества. Поэтому вы видите мир не таким, каков он есть – как энергию, а оцифрованным в виде символов, предлагаемых сетью. Сырую энергию можно отштамповать во все, что угодно и тогда вы увидите на экране вашего очень персонального компьютера хрен вместо горы Эверест или Василису Прекрасную вместо жабы. Старые сказки о превращениях не так уж глупы, старые мошенники-колдуны умели делать такие фокусы при помощи каких-то нейромедиаторов. А новые мошенники делают то же самое при помощи телевидения. Телесигнал поступает в мозг, минуя реальность, и преобразует ваше сознание прямо по месту его пребывания. – Микос преобразует сигнал? – Хлорофилл преобразует энергию Солнца в питательные вещества для травы. Но действие Солнца этим не исчерпывается. – Не морочьте мне голову, как действует чертов гриб? – Не знаю! Никто не знает, как действует даже такой хорошо изученный наркотик, как алкоголь, - Дед щелкнул грязным пальцем по бутылке, - Мы наблюдает результат, когда падаем носом в лужу. Или кто-то наблюдает результат, когда тащит в вытрезвитель. Выпивание рюмки водки – это чистейшей воды магия. Мы знаем причину результата. Но никто не знает, что происходит между ними в нервной системе. Никто не знает, как и по какой причине работает сама система. Мы наблюдаем цепочку причин-следствий, которая начинается нигде и уходит в никуда, мы называем это объективным исследованием, но на самом деле просто торчим столбом на дороге, по которой идет жизнь и пытаемся удержать разбегающийся мир, объективируя его в точке под своими ногами. Вы хотите знать, как работает Микос? – Дед сделал паузу на один глоток, - Ну, так я объясню вам, единственно возможным способом. Он играет с нами так, как кошка с мышью, возомнившей себя тигром. Он сшибает столб, и столб, волочимый потоком явлений, вдруг обнаруживает, что никакого потока нет. Столб становится Солнцем, в нем происходит ядерная реакция, и он начинает во всех направлениях излучать самого себя, вбирая в себя все, с чем соприкасается. Это момент импринтной уязвимости, это русская рулетка – вы можете стать всем, чем захотите или зарастить собственный глаза. Это игра – вы можете играючи врастить чьи-то ноги в землю или обнаружить, что вы не Солнце, а спичка – кто-то играючи дунул, и вас нет. – Дед утомленно откинулся в кресле. – Ну-ка, плесните, а то что-то пасть пересохла от этих лекций, - он гулко глотнул и отставил стакан, - Вот вам и весь ноу-хау до копейки, а кто есть ху, вам придется выяснять самому. Но вы – тигр, а не мышь, и я еще посмотрю, как вы с этим ху поиграете. – Вы вбрасываете меня в игру, как мяч, и мне не нравится, как Микки Маус играет моей головой. А вы играете с ним уже пять лет, неужели вы не можете объяснить мне правила игры? – Нет правил. – Лукавите, Док, всегда есть правила. Любая искусственная реальность создается и существует по своим законам. Даже когда я играл со своим ху, в подростковом возрасте – были правила игры. Вы не сможете ни написать картину, ни толком сдрочить, не зная законов перспективы. Мне нужна карта, изображение его задницы, понятно? – Любая реальность – искусственная! – Дед свирепо поскреб лысину, - Вы никогда не узнаете, какова реальная реальность потому, что являетесь одной из бесконечного количества точек зрения реальности на саму себя. И любая ваша искусственная реальность является подлинной, как стенка, о которую можно расшибить лоб, потому, что вы строите ее из самого реального материала во Вселенной – из самого себя. Я пытаюсь объяснить вам, что вы сами создаете правила игры, а вы требуете мою карту, чтобы стоять столбом, врастая ногами в грязь, по моим правилам. Я не более лукав, чем тот путешественник по звездам, который пытался объяснить людям, что они могут двигать горами. А вы – дурак, вы хотите копошиться в горе, как мышь, и Микки будет играть с вами, как с мышью, пока вы не обретете веру. – Что-о-о? – Веру! – Дед зверски дернул себя за бороду, - Без веры в себя все усилия тщетны, вы всегда будете тварью под катящимися камнями, даже имея силу Бога. Оставьте детские игры по дворовым правилам – и вам не понадобится ни карта, ни Бог, чтобы путешествовать по звездам, все карты сокровищ – поддельные, потому, что здесь нет сокровищ, они – на небесах, как вам узе сообщил специалист. Человеку нужен Бог, потому, что он не может поверить в себя, ему нужно зеркало, чтобы объективировать силу в своем отражении. А вы не нуждаетесь в зеркале. Вы уже прошибли стенку своим дурацким лбом, не заметив этого, и вернулись из Зазеркалья, но пока вы торчите столбом, соображая, на каком свете находитесь, кто-нибудь возьмет вас за жопу. Думать надо быстрее, чтобы жить веселее и лучше. Несите еще бутылку.
В пространство между первой и второй втиснулся возбужденный подросток, - Дед! Там Наган вернулся, они его ранили, суки.
Глава 18
На губах мальчишки пузырилась кровавая пена, его прострелили в грудь насквозь, непонятно было, как он, вообще, добрался до дому. Дед низко наклонился к белому лицу, - Коля, зачем они в тебя стреляли? – Но Наган хрипел и ничего не мог ответить, глаза его закатывались.
Стоя в толпе сочувствующих рядом с Дедом посреди грязного дощатого барака, окутанный запахами немытых тел, крови и подступающей смерти, он вдруг ощутил ирреальность происходящего. Кто-то стряхнул декорации, косо пошел снег, и они оказались стоящими вдвоем с бледным мальчиком внутри темнеющей сферы.
- Я не хочу уходить, - сказал мальчик, - Здесь холодно. – Ты не уйдешь, - сказали его губы, - Я заберу тебя с собой.
Толпа замерла, когда этот небритый тип с лицом, как смерть, прижал свой рот к губам мальчика.
В мертвой тишине Наган сделал воющий вдох и широко открыл глаза, кисти его рук напряженно раскрылись, дернулись ноги в грязных ботинках.
Тип выпрямился, в глазах его не было зрачков – один грязный лед. Внезапно он хлопнул ладонью по ране в груди мальчика, и тот сел, как складной ножик.
- Живи, - сказал тип и ударил его костяшками пальцев в лоб – мальчик упал навзничь, - И веселись. – Тип утер слюну со своих губ, - Не трогайте рану вообще, не обмывайте, не прикасайтесь к ней, - и обернулся к Деду, - Пошли.
Глава 19
- Похоже, вы начинаете ускоряться, - сказал Дед, вытерев с усов капли коньяку, - Вот уже исцелили умирающего. – У меня такое чувство, что это был не я. И с некоторых пор перед тем, как меня прошибает каким-нибудь феноменом, я попадаю в какое-то темнеющее пространство, в котором идет снег. – Только не надо переживать, - Дед поскреб лысину, - И мистифицировать. Ум – это аналоговая машина, которая познает себя так же, как и окружающий мир – по закону соответствий. Когда в вашем мозгу начинает работать контур, который раньше не использовался, вы слышите голоса или видите райский сад или кабинку в общественном туалете. Сознание интерпретирует работу незнакомого контура в знакомых или узнаваемых символах, оно не может работать без опоры на известное. Чтобы сделать шаг в познании, мы должны опереться на ступеньку схемы, которую создаем сами или извлекаем из чужого опыта. Люди делают такой шаг сплошь и рядом и повисают в воздухе, не имея ступеньки для опоры – тогда их называют сумасшедшими. Если они опираются на схему – их называют учеными. Харви и Фрейд описали работу сердца и психики соответственно в терминах гидравлики и термодинамики – поэтому их поняли. А язык автора Апокалипсиса был невнятен, даже большинству современников – поэтому мы сегодня смеемся над его семиглавыми Зверями. Представления Харви и Фрейда оказались несостоятельными, но без них никто не встал бы на следующую ступеньку, с которой стала очевидной их несостоятельность. Мы двигаемся к правде от одной лжи к другой, и кто знает, каких зверей мы увидим, если дорастем до ментальности библейского пророка? – Кто такие «мы»? – усмехнулся он, - Я не знаю никаких «мы». Я сам, - он выплеснул в рот коньяк, - Со своими зверями, которых легион. Я вы****ок, у меня нет ни отца, ни сына, ни святого духа. Никто не мостил мне камни под ноги – только в голову бросали. Я научился сам прыгать через пропасть, я не пишу писулек, в отличие от вашего чмошного пророка, я умею делать дела. – «Я»? – ухмыльнулся Дед, - Это я вам сказал, что это вы делаете дела. Минуту назад вы полагали, что за них ответственен кто-то другой. Не надо болеть звездной болезнью, вам еще далеко до того, чтобы прыгать со звезды на звезду. Но сам факт резкой смены самооценки говорит о серьезных подвижках в вашей психике – не сдвинетесь совсем, вы будете не первым, кто допрогрессировал до шизофрении. – Я буду последним. Нам не о чем беспокоиться, Док, у нас светлое будущее. Вы же не полагаете, что мы оба – вменяемы? – Дед расхохотался, - Вы будете первым богом-шизофреником, я уже начинаю пророчествовать о вас! – Далеко не первым, неадекватность поведения всегда была признаком божественности. Чего стоит один только Зевс, который постоянно прикидывался то быком, то лебедем, чтобы кого-нибудь трахнуть? А как вам нравится этот Всевышний, который сначала создает человека по своему образу по подобию, а потом наказывает его за грехи? – Не нравится совсем. Насадить посреди рая наркоту и рассчитывать, что Адам со своей подружкой не запустят туда лапу! Где всезнание? Предвидение где, я вас спрашиваю? Особенно учитывая, что, как утверждают, без Его воли и лист конопли не может шевельнуться? – А где выполнение предвыборных обещаний? Он же говорил еще апостолам, что их поколение увидит Царствие Небесное на земле, совсем как Хрущев. С тех прошло уже две тысячи лет. – Вы все еще ждете? – ухмыльнулся Дед, - Мошенник давно смылся, а прислуга продолжает божиться на пачке оставленных им фальшивых векселей перед тем, как сделать какую-нибудь гадость. Сатана – тот был честнее, он предлагал царства земные. Но Искупителя не устроила цена, и теперь мы купаемся в собственной крови, стоя на этой земле раком в ожидании пинка, неизвестно с какой стороны.
Так они богохульствовали помаленьку, чтобы не потерять веру в собственное существование и веселились, ведая, что выплата по векселям производится постоянно, без перерывов на Апокалипсис и безотносительно к содержанию мозгов, по которым получает каждый – в строгом соответствии с выданными гарантиями.
- А почему вы не дали Нагану эликсир, как дали мне? – спросил он, когда, вдоволь обсудив вопросы теологии, они перешли по скелетам мороженого палтуса к третьей бутылке. – Потому, что вы дали ему свое причастие раньше, чем я успел подумать о терапии, - хохотнул Дед, - И черт его знает, как повлиял бы на него эликсир. Пусть бы лучше вытянул ноги от раны, чем от моего зелья, иначе мне бы самому понадобилась терапия. – Почему Микос действует избирательно? – Потому, что он – Дудочник! Он уводит за собой ту часть генофонда, которая ему нравится, а остальных предоставляет их судьбе или пускает под нож непредсказуемых мутаций. – Зачем же нож? – Чтобы отсечь от избранных нежелательные генетические контакты. Он, подлец, поощряет тех, кто способен войти с ним в симбиоз, а несовместимых подвергает порицанию через мясорубку. – Такое возмон6о? – Такое уже было. Среди предков человека выжили те, кто оказался способен войти в симбиоз с пищеварительными бактериями – остальные вымерли в мучениях. Он действует старым, проверенным способом мамочки-природы, только быстрее и лучше, - Дед поднял брови и поскреб лысину, - Как, в сущности, естественно и достоверно все, что именуется или кажется таинственным, включая ваш взгляд василиска, сто раз описанный в старых и серьезных текстах. – А где описан Микос-из-Лабиринта? – В Священном Писании! – Дед выпучил глаза и напряженно вытянул грязный палец в его сторону, - Над которым мы так славно поюродствовали, подобно всем влюбленным недоучкам. Он – Конь Бледный, он – посланник Антихриста и средство его продвижения в мир. Он собирает армию Антихриста и вооружает ее так, как речено пророками! – Неужели вы во все это верите? – Я не верю ни во что, кроме моей смерти! – Дед уже кричал, - А в свете моей смерти становится вероятным все и очевидным тлен человеческих философий! Знание – там, где вера. А фундаментальности человеков – пыль в луче моей смерти. Поэтому я верю речениям пророков, а болтовне торговцев пылью – не верю! – Я тоже не верю, усмехнулся он, - Но и в пророках сомневаюсь. – Пророки – это и есть сомнение! – заорал Дед, - Сомнение ведет к отрицанию, а вера становится возможной тогда, когда уже не во что верить и приводит к прямому знанию. Дух нисходит, как инфаркт, а не как голубь, ни один пророк, ни слова не сказал о любви, но только – о гневе. Ни один из них не был настолько хамом и дураком, чтобы называть Бога – отцом, грядущего Мессию – сыном человеческим и полагать, что Богу есть дело до ничтожных человеко-тел! – А до чего ему есть дело? – До душ! Бог селекционирует человеков, создавая программы и отбирая совместимые со своим аппаратным обеспечением. О зерне и соломе – вот о чем говорили пророки, и это записано двоичным кодом в Программе программ, заложенной в машину человеческой эволюции. – А какое место в вашем программном бреде занимает Антихрист? – Такое же, как ноль по отношению к единице. Христос в христианском смысле – это семантический призрак, ничто. В библейском смысле Он – грядущий Мессия, который приходит в конце времен, чтобы отделить зерна от плевел и поставить точку. Антихристос – это Тот, кто по воле Бога предшествует Ему и готовит Землю к сбору урожая. Этот персонаж присутствует в оккультном ядре всех Святых Писаний мира, где так и называется – Жнец. – Значит, Христос – молотилка? – Он – Цеп и Молот на наковальне Земли, воистину, безмерна глупость тех, кто ждет от Него пощады. Цеп и Серп – это древнейшие символы Страшного Суда, как бы его ни называли в разных культурах. – А как же, черт возьми, милосердие? – Где в честном и Святом Писании вы найдете хоть слово о милосердии? Протоки говорили о сокрушении сердец ввиду Гнева Господня, раскрывая людям глаза на истинное положение дел и ничего не прося взамен. Сладенький Христос – это недавняя и недалекая выдумка попов, этих вирусов в программе, которые растлевают души, собирая дивиденды с его слез. – Вы слишком патетичны для атеиста и слишком циничны для пророка. – Все пророки были циниками и не стеснялись в выражениях, их ругань дошла до нас даже через десяток переводов. Как вам нравится – «чаша, наполненная мерзостями блуда ее»? – Очень нравится. Давайте-ка прекратим креститься впрок, да и плеснем в чаши какой-нибудь мерзости, пока гром не грянул и мерзость есть.
Глава 20
Он проснулся посреди ночи с бешено бьющимся сердцем и широко раскрыл глаза, глядя из тьмы во тьму. В голове продолжали кружиться обрывки сна, тая и исчезая в водовороте времени, через несколько мгновений он уже почти ничего не помнил. Каждый раз, оказываясь в этом сне, он знал, что уже много раз был на этой черной дороге, в лучах фар, пронизывающей снежную тьму. И каждый раз, выходя из сна, терял ощущение многократности уже бывшего и память о нем. Но этот раз был не каждым, от него осталось ощущение удара, он не выплыл из сна в реальность – он пробил реальность сна лбом и выскочил из нее по другую сторону – в здесь и сейчас.
Здесь было тепло и темно, рядом тихо дышала девочка, но он знал, что она не спит и прислушивается вместе с ним к тающему в его ушах звуку лопнувшей струны, который сопровождал удар.
Он сполз с постели, на ощупь оделся и вышел на морозный воздух, под яркие, льдистые звезды.
И здесь на него вдруг обрушился водопад счастья. Даже в юности, резвясь на зеленых пажитях под солнцем начинающейся жизни, он не испытывал ничего подобного. Он стоял посреди свалки, на мусорной куче прожитых лет, бездомный, гонимый, никчемный – и радовался. Это было настолько нелепо, что он расхохотался. И с веселым ужасом понял, что ничего, кроме смеха в нем не осталось собственного. Он стал чужим самому себе, и некто другой смеялся, сожигая в огне своего смеха мусор чужой и нелепой жизни. Разве мог знать чужой, скисший в своем вонючем углу, как прекрасна жизнь? Она была прекрасна – в воздухе, в звездах, в ощущении тела, в каждом своем мгновении, из которого открывались мириады возможностей во всех направлениях. Разве мог знать чужой, что пыль, которая в тупике его больного сознания разрослась до размеров Вселенной – просто мусор? Он сам был иллюзией и умер под катящимися камнями своего рухнувшего мира, никогда не будучи живым. Сам факт жизни, очевидный и пылающий, как Солнце, делал жизнь самодостаточной и освещал все темные углы. О, радость! Прекрасней, чем быть живым, была только возможность стать еще более живым!
Несколько подростков осторожно выглянули из барака – им показалось, что на свалке что-то лопнуло, как граната и по ушам мягко ударило, как будто взрывной волной.
И замерло от удивления, увидев этого кошмарного типа, который, нелепо взмахивая руками, приседая и взвизгивая, плясал в одиночестве под звездами.
Глава 21
- Наган оклемался и даже просит жрать, - сказал Дед. – Что он рассказывает? – Он рассказывает, что на полдороге к городу те ребята вышли из машины и попытались его остановить. А когда он не остановился, открыли стрельбу. – Они хотели захватить его? – Черт его знает, чего они хотели. Возможно, им было просто лень играть с ним в игры на дороге, сбрасывая его с хвоста. – Я сам разбойник с большой дороги, - задумчиво сказал он, - Но времена наступили совсем окончательные, если мальчишку можно подстрелить просто так. – Да бросьте! – отмахнулся Дед, - Времена всегда были такими, просто униженных и оскорбленных выводили в расход другими способами. Чего стоит жизнь жителя свалки? Дешевле, чем пуля. Остановится – попытаем, не остановится – пристрелим, вот и все. – Если я еще раз увижу этих ребятишек, я покажу им, чего стоит их жизнь. – Охотно верю. А пока, предлагаю поддержать наше бренное существование чем-нибудь существенным. – Опять палтус? – А чем вам не нравится палтус? Ну, подванивает слегка, так у меня есть еще морская капуста, если вам больше нравится запах йода. Мы ловим морские деликатесы прямо на свалке, хорошая белковая шамовка и хороший сибирский чифирь – что еще надо интеллигентному человеку, чтобы заработали мозги? – А чем кормят раненого пацана? – Не волнуйтесь, его хорошо кормят. Все любят нашего Нагана, он милейший и безобиднейший ребенок, когда ни в кого не стреляет. – Я подарю ему автомат. – Он будет без ума от счастья. Из своей старой рухляди он попадает в пивную банку с двадцати пяти метров. А с хорошим инструментом мальчик станет настоящим мастером. – Дай-то Бог.
- Забавный парадокс, - сказал он, осторожно пережевывая сексуально пахнущие дары моря, - Апокрифы утверждают, что подонки общества – это армия Антихриста. А вполне респектабельный Новый Завет полагает, что им принадлежит Царствие Небесное. – Ничего парадоксального в этом нет, - Дед вытер облепленные чешуей усы, - Если учесть, что Антихрист действует по воле Господа, готовя почву для Пришествия. Кому же еще раздавать подарки, если не верным солдатам? Так всегда было. Любое Царствие, небесное или земное – это какое-то место. Значит. Имеет место местничество. Одесную, ощую – как и регламентировано в Писании. – Там идет речь о духовном царстве. – Ну и что? Дух, который нельзя ни представить, ни описать – не имеет места. В него нельзя верить, нельзя его жалеть, нельзя бороться за него. А свято место, коль оно есть – пусто не бывает, оно имеет наместника. – Господь не может действовать, как сюзерен, раздающий феоды. – Почему не может? Он именно так и действует. Чем был Эдем, если не феодом на двоих? Не сумели удержать – валите отсюда, во тьму кромешную. – Это происки Сатаны, - усмехнувшись, заметил он. – А кем был Сатана? – Дед вздернул лохматые брови, - Он был Ангелом Небесным, возжелавшим плоти земной, он боролся за Эдем и он получил Эдем – на, жри. Господа нашего не даром называют Крепким, Он любит силу и не любит слабость. – Зачем тогда Ему любить униженных и оскорбленных? – Он не любит, Он дает шанс. Все сильные мира сего были когда-то униженными и оскорбленными, которые смогли воспользоваться шансом. Господь всегда дает то, что ты можешь взять. А если приходится жрать дерьмо – значит, ты не то схватил. – Значит, база данных была неадекватной, - усмехнулся он и выплюнул чешую. – Так сформируй другую! – Дед растопырил грязные пальцы, - Господь строит Царствие Небесное из праха земного и дает в нем место те6м, кто адекватен. Он взращивает силу, а если сила скисает, он побивает ее слабостью и в этом конвертере созидается мир! Звезды зажигаются там, где скопилось достаточно органики – праха скисшей жизни – и дают начало новым мирам. Вселенная существует всегда и в вечном обновлении, она организована по единому принципу и пронизана единой энергией – жизнью Бога, созидающего Самого Себя. – Мне нравится полет вашей извилистой мысли, - заметил он, вытирая руки жирной тряпкой, служившей скатертью, - От гнилой рыбы – к жизни Бога. – Мне тоже нравится – потому и существую, - ухмыльнулся Дед, - И не перестаю удивляться человеческому скудомыслию. Любой третьеклассник знает, что все есть энергия. И любой, даже скудно верующий знает, что все есть Бог. Почему они не могут сложить два и два? Человек по очереди роняет себе на ноги то неподъемный камень материализма, то неподъемный камень идеализма, а потом падает на жопу и начинает болтать о божественной любви и сатанинской ненависти. Неужели он не может понять, что в его конечном и ограниченном уме не может возникнуть ничего, чего не существует в бесконечной и безграничной Вселенной? А все существующее в бесконечной и безграничной Вселенной существует по законам его конечного и ограниченного ума, существующего по Закону Вселенной. Нет того и этого мира, все миры – эти и существуют, как факт, фактически существующего сознания. – Если принять на веру факт сознания, - ухмыльнулся он. – А чем вы будете его отрицать? – ухмыльнулся Дед, - Сознание и его факты – это все, что у нас есть. Это – Вселенная, в которой мы живем, у нас нет другой. Факт сознания – это очевидное доказательство бытия Бога, как до этого не доперли теологи? – Вы можете указать место, где находится ваше сознание? – Могу, - он указал пальцем, - Оно находится в моей голове. – А куда оно девается, когда вы валяетесь пьяным после второй бутылки водки? – Оно спит. – Что значит – спит? – Это значит – бездействует. – Что значит – бездействует? – Это значит – не осознается. – Чем не осознается? – Они посмотрели друг другу в глаза и расхохотались. – Вы меня извините за этот детский мат, - сказал Дед, отсмеявшись, - Но вы спросили, где истина, и я вам показал, что истина – в вине. С такой аргументацией играли еще иезуиты – прямые потомки Понтия Пилата и наперсточники, от Бога, все политики мира научились у них, только теперь под наперстком – «демократические ценности». – Мы все – прямые потомки Отца, сущего на Небесах и виновного вместе со всеми наперсточниками мира, - саркастически заметил он. – В этой фразе – вся сумма теологического уродства, - ухмыльнулся Дед, - Претензия твари на сыновство. С вытекающими из претензии обидами, страхами и упованиями. Человек – это факт. Бог – это факт. А отношения между ними – не факт, а отношение между фактами. Откажитесь от мнения, что кто-то кому-то что-то должен – и отношения приобретут цивилизованный характер. – И что это означает, практически? – Это означает, пригибайтесь, когда бьют по башке и не варнякайте. Их – трое с боку, ваших нет. Чего варнякать?
Они долго смеялись.
Глава 22
Отзавтракав, он оставил Деда возиться с его древним, как кибернетический мир компьютером, а сам, осторожно прислушиваясь к дарам моря в собственном желудке, зажившим своей плейстоценовой жизнью, навестил заскучавшую баварскую красавицу, извлек из багажника новенький, оргазменно пахнущий сладкой смазкой автомат с парой увесистых магазинов, отнес свои отеческие дары Нагану, уже вполне пригодному к новому крещению и продолжению крестного пути, после чего вернулся к машине, чтобы погонять ее и прогреть застывший мотор – захотелось покататься.
Однако русских горок не получилось, очень скоро его ждало разочарование – уже километрах в пятнадцати от своего нынешнего места жительства он наткнулся на милицейский заслон. Благословляя мощный двигатель и хорошее зрение, он объехал заслон по полям – и наткнулся на еще один. И еще один. И еще. И еще. И еще. После чего, спрятавшись за лесополосой, он разложил на коленях карту и начал раскидывать мозгами.
Выходило так, что в радиусе пятнадцати-двадцати километров от точки, расположенной между его сгоревшим хутором и свалкой, все было перекрыто наглухо. Заслоны были условно милицейскими, они осуществлялись вооруженными людьми в разномастной форме, в этой стране очень трудно было отличить милицию от национальной гвардии, национальную гвардию – от военных, военных – от полувоенных формирований, одетых в такой же камуфляж, а полувоенные формирования – от бандитов. Особо настораживало то, что кое-где посты были уже укреплены мешками с песком и располагались не только на двух трассах, но и на второстепенных дорогах. В стране могло произойти все, что угодно, но никакие события не могли развиваться в этой глухой местности, где не было ничего, кроме мусорных свалок и полу вымерших поселков, а силами, задействованными для блокады, можно было перетрясти любой конкретный стог сена – если они искали какую-то конкретную иголку на этой территории.
Все получило формальное разъяснение, когда он очень осторожно и не встретив ни единой живой души на отрезке шоссе, зажатом между двумя блок-постами, вернулся домой. – А у нас тут эпидемия, - сказал Дед, радостно ухмыляясь, - По сети сообщают, и пацаны услышали по радио то же самое. – Чего эпидемия? – Вроде как – сибирской язвы, - еще шире ухмыльнулся Дед. – Тут же нет скота, откуда язва? – От нас, надо полагать, мы и есть скот. Со всеми вытекающими для скота последствиями. – Я не видел ничего похожего на санитарные мероприятия. Вокруг – вооруженные быки в форме и никаких санитаров. – А чего им стоит соврать? Когда я, в лучшие времена, отдыхал в Ялте, и там случилась вспышка холеры, то весь квартал обнесли рогатками и написали – «Идет съемка». Но если врут про сибирскую язву, то, на самом деле – чума или чего похуже. И лечить будут по новым технологиям – у каждого санитара тридцать ампул в магазине, - Дед ухмыльнулся совершенно дико, - Я мочусь кипятком при одной мысли о том, что будет, когда они явятся сюда, чтобы вылечить вас. – Если мы все не сдохнем раньше. Я мочусь кипятком и плачу кровью при одной мысли о вашем палтусе. – Вашем палтусу, - расхохотался Дед, - Спорим, на вашу «бээмвуху», что ни с кем из нас ничего не случиться? – Откуда такая уверенность? – От бога, черта, от высшего разума. Вы и есть случай, это вы случаете все, что случается – что может случиться с нами, живущими на территории случая? – Вы дернули коньячку в мое отсутствие? – Как же, дернешь у вас, вы же случайно увезли его с собой. – А теперь случайно привез. Я устал от своей божественности, я жажду профилактических мероприятий и не желаю испытывать случай трезвым, несите стаканы – это приказ.
- Я чую ускорение времени, - сказал Дед, занюхав коньяк комком полусгнившей морской капусты, - Назрел переход к следующему этапу плана, я намерен ближе свести вас с Микосом. – Вы продолжаете держать в тайне ваши собственные отношения с ним, - усмехнувшись, заметил он, - И не раскрываете секрет выдавливания силы. – Я блефовал, - Дед суетливо поскреб кадык, - Секрет прост, как все гениальное и примитивен, как любое насилие, но я дал достаточно намеков – могли бы уже и сами догадаться.- Бывают разные формы насилия, - возразил он. – Это так. Но если ваши яйца зажать в дверь – никакие другие формы не понадобятся, вы и так все сделаете. – Я не смогу даже забить гвоздь с яйцами, зажатыми в двери. – Это вы так думаете потому, что вам их никогда не зажимали. На самом деле вы сможете забить десять гвоздей – за одну секунду. Или решить сверхсложную задачу – если вы мыслитель. Или написать поэму – вопя от боли. Микос – мыслитель, поэт и главный забивальщик гвоздей во Вселенной, он гениален во всем и может все, если его как следует шибануть. – Как эту беззащитность можно соотнести с предполагаемым всесилием? – Понятия не имею. Если бы я знал, что такое Микос, я бы знал, что такое Бог. Он сам есть то, что лежит в основе всех проявлений, но ни черта об этом не знает. Он изменяет свое окружение так, что оно начинает изменяться само, и никто не ведает, что творит. – Вы говорили о его способности планировать действия. – Я излагаю свое понимание так, как позволяет способ моего аналогового мышления. Но Микос – это Хаос. Мой ум налагает на него структуру, чтобы сделать возможным понимание. Но это – понимание моего понимания, а не Микоса. – Попросту говоря, вы можете сказать только то, что можете сказать чушь. – Вы верно уловили мою глубокую мысль. Ум останавливается там, где заканчиваются его структуры. Если вы намерены исследовать Хаос – вы должны заговорить на языке безумия, чтобы понять хотя бы самого себя. Давайте-ка, дербанем по стакану, и я скажу вам пару слов на этом языке, если он повернется. – Булькнула янтарная струя. – Микос, - продолжал Дед после глотка, чмока и краткой паузы на занюхивание, - Это Бог-младенец, который спокойно спал в своей колыбельке, пока не явились мы. Если его ударить – он плачет слезами силы, не ведая, что каждая из них может испепелить мучителя. Или он – старый и мудрый Бог, который миллион лет ждал в своей берлоге, когда придет старый дурак вроде меня и начнет свои пляски и ужимки, полагая это экспериментаторством. Обе версии равноценны, дерьма не стоят – выбирайте любую. – Вы – лукавый, злобный, коварный и хитрый черт, - сказал он, тщательно артикулируя слова, - Мы оба знаем, что из всей вашей болтовни невозможно выудить секрет, который вы зажали и крепко держите в своем заскорузлом кулаке. Скажите хотя бы, отчего вам взбрело в голову, что гриб – это больше, чем наркота? – А вам не взбрело? – Взбрело, - кивнул он, - Но вы не ответили на вопрос. – На этот вопрос нет ответа, - сказал вдруг посерьезневший Дед, - У меня есть прямое знание, которое невозможно выразить моим бедным и заплетающимся языком. Я несу чушь, - Дед печально усмехнулся, - Потому, что носитель не подходит для такой информации. Вы – сосуд силы, у вас может получиться лучше. Поэтому, мы сейчас примем еще на грудь, чтобы моя жопа не отвалилась от страха – и спустимся в лабиринт.
Глава 23
Они не успели выпить ничего, сразу после слов Деда он вдруг увидел свою жену, давно сгинувшую в лабиринте критских борделей, бросив его одного подыхать от алкоголизма на мусорной свалке. Она стояла обнаженная, повернувшись к нему лаковой задницей, и улыбалась через плечо – за ней открывалось бездонное пространство, заполненное зелеными огнями.
Она кивнула, и он, не раздумывая, как всегда, шагнул вслед за ней в пропасть, в которую она его не взяла когда-то. Теперь они были вместе, но здесь - теперь не имело никакого смысла, здесь было – всегда и нигде, на расстоянии миллионов световых лет, они вращались, прижавшись друг к другу, в потоке зеленых огней и межогненного пространства.
- Где? – спросил он с расстояния в миллионы парсеков. – В п…де, - ответил насмешливый голос ему в ухо, и когда он понял, что это ее голос, он начал избивать ее со всей ненавистью, со всем отчаянием и со всей злобой, накопившейся за миллионы световых лет в пустоте.
Она расхохоталась зеленым смехом, каждой изумрудной нотой, причинявшим невыносимую щекотку каждой клетке его тела – упавших на твердую, черную поверхность.
Здесь было холодно и пахло гиацинтом. Но он ощутил теплые руки жены на своей шее и сразу согрелся, ощутив ее запах, поверхность стала мягкой под их телами, и разгорелся теплый, фиолетовый свет.
Она легко отстранилась и села, скрестив ноги, ее голову венчала корона черных волос, ее тело было голубовато-белым, рот, соски и половые губы – цвета артериальной крови, а глаза – как медная зелень.
- Ну, хватит дутья, - сказала она и капризно шлепнула его по колену, - Почему тебе всегда плохо, когда мне хорошо? – Тебе хорошо? – спросил он. – Мне хорошо и будет еще лучше, все зависит от тебя. – Почему от меня? – Потому, что все зависит от тебя, - она подняла обе руки ладонями вверх, - Неужели ты не понимаешь? – Не понимаю. – Какой ты глупый, - она скривила синеватые губы, - Все будет так, как ты захочешь. Чего ты хочешь? – Вот это, - он показал пальцем ей между ног. Мгновенно его накрыла горячая, трепещущая, пахучая плоть – он задыхался, пульсировал, бился – и вдруг выскользнул – мокрый, скользкий, дрожащий. Перед ним была тьма. – Эй! – окликнул голос сзади. Он обернулся. – Это все, на что ты способен? – насмешливо спросила жена, - Попробуй еще! – Сгинь! – выкрикнул он – и она исчезла.
Фиолетовый свет разгорелся сильнее. – Делай, что хочешь, - сказал бесполый хрустальный голос в фиолетовом свете, - Ты есть закон. – Меня нет, - ответил он в фиолетовый свет, - Я есть смерть. – Как хочешь, - согласился голос. И свет погас.
Он висел, как муха в глыбе черного льда. Не двигаясь, прошли зоны безвременья, лед треснул хрустальным голосом, - Ты здесь?- Я здесь. – Ты не можешь уйти, потому, что некуда уходить, - сказал голос во тьме, - Смерть и жизнь – это только слова. Ты – закон слов. Ты можешь выбирать – всегда оставаясь на месте, которого нет. – Я не хочу. – У тебя нет выбора. – Почему я? – Ты прошел через завесу. – Кто такой ты? – Кто хочешь.
Медленно разгорелся теплый, янтарный свет. Зеленые волны лизали белый песок, солнце стекало по ее смугло-золотому телу, ее голову венчала корона черных волос, ее глаза были цвета моря. – Ты всегда получаешь то, что хочешь, - весело сказала она и шлепнула его по бедру. Он дернулся, как от укуса змеи. Ее глаза стали темно-фиолетовыми, - Ты не можешь не хотеть. И ты будешь возвращаться снова и снова. Потому, что сны приходят, а реальность – это вечное возвращение. Теперь ты уже не сможешь заснуть – никогда. – Она вскочила на ноги, красота ее обнаженного тела была – как удар молнии. – Никогда! Никогда! Никогда! – она высунула язык, - Катится, катится колесо! – Вокруг нее начала сгущаться фиолетовая тьма, пока не остался только белый росток ее тела, который слепящей болью пророс в его мозгу. Он закричал, крепко зажмуривая глаза.
И проснулся, скособочившись, на садовой скамейке, газета выпала из его рук, очки повисли на одном ухе – заснул на солнышке. Мимо спешили по своим делам люди, кряхтя, он нагнулся, поднял газету и, опираясь на палку, побрел домой. Ему спешить было некуда, день выдался ясный и солнечный, но на сердце было почему-то тяжко, и вдруг он вспомнил, что Юлька умерла неделю назад.
Сразу потемнело, вспыхнуло болью в груди, палка косо поехала из-под ног, и асфальт брызнул ему в лицо серыми, ватными осколками.
Колесо, как сердце, стучало в темноте – тук-тук, тук-тук, тук-тук, и под стук колеса разгорался тусклый, серый свет.
Глава 24
- Ну, вы даете! Ну, вы даете! – Потрясенный Дед суетился вокруг, приседал и хлопал себя по тощим бедрам. – Что случилось? – он выпрямился на стуле и провел рукой по лицу, медленно приходя в себя. – Случилось то, что вы научились чудесам между палтусом и коньячком – вот что значит гениальность! Вы больше не нуждаетесь в помочах и примочках, чтобы общаться с вашим инфернальным другом – лабиринт в вас. – Что вы несете? – Благую весть. Я свидетельствую о чуде, которое вы отмочили на моих глазах. – Как? – Вы исчезли и секунд через двадцать снова возникли, вот на этом стуле. При этом в воздухе появился какой-то парфюмерный запах. Чувствуете? – Нет. – Где вы были? – Я не могу объяснить. – Вот! – Дед воздел подрагивающий палец, - Есть вещи, которые можно знать, но невозможно объяснить. И не надо, они не нуждаются в объяснении, если вы сами являетесь знанием. Вы – закон, который невозможно сформулировать, и не можете уклониться сами от себя. – Это звучит, как наручники. – Свободы не бывает. – Я сомневаюсь в том, что бывает бытие. – Это разумное сомнение. А жизнь безумна. Она не существует по законам вашего разума. – Я не существую по законам разума. – Конечно. Вы – существо Хаоса, как и ваш брат. – У меня нет братьев. – Каждое живое существо на этой планете – ваш брат. Даже если вы ненавидите каждое живое существо – включая самого себя. – И что из этого следует? – Необходимость следовать закону. – Вы зачем-то здесь. Вот и действуйте по необходимости и не пытайтесь запудрить мне мозги вашей вселенской скорбью. Все страдают от необходимости жить – вы не один такой. И не рядите себя в буддистские одежды – они вам не идут, у вас рога торчат. – Вы за кого меня принимаете? – За черта. И пока вы не перестанете принимать себя за кого-то другого, вы будете больным, глупым и усталым чертом – на больной, глупой и усталой земле. Ни ей от вас, ни вам от нее – никакого толку. – А в чем толк? – В толчке, черт возьми! Эта планета перестает крутиться, она скисает – неужели вы не видите? Что вы слоняетесь по ней с кислой мордой? Возьмите себя в руки, в конце концов, возьмите в руки хоть что-нибудь! – Можно стакан? Без бухла у меня копыта заплетаются.
Глава 25
- Вы знаете, у них опять революция, - сказал Дед. – А? – Он только что проснулся и еще слабо соображал – копыта, в конце концов, подвели его, и пришлось сделать паручасовый перерыв на сон, чтобы отдохнуть от сумасшедших реальностей этого скисающего мира. – Я говорю – революция! – громко, как глухому, повторил Дед. – Какого цвета? – осведомился он, стараясь быть деловитым и прикидывая, по опыту прежних революций, цветовую гамму. – Цвета дерьма, - веско сказал Дед, - Как и все остальные. Они опять делят чужое имущество и обещают поделиться с народом. Народ опять жрет чужое дерьмо и причмокивает – думает, что шоколад. Что можно взять с этого народа, когда у него даже своего дерьма нет – срать нечем? – Похмелиться бы надо, - философски заметил он, - Чтобы не сблевать на революцию. А вы лезете со своими фекальными ассоциациями. Совесть у вас есть? – Есть совесть и еще полбутылки, - заторопился Дед и сноровисто расплескал в стаканы.
- Так что вы там сказали за революцию? – барственно осведомился он, когда золотой поток «Метаксы» начисто смыл фекальный синдром. – Я сказал, вассясь, - угодливо зачастил Дед, - Что революция теперича геморройная – с кровью и без тюльпанов. Шахтарчукам нашим уже выдали по мозгам палками и показали, какая они гвардия труда. Остальное фуфло молчит в тряпочку – куда ему еще молчать? А бандюки взялись за свои автоматы – дело-то привычное и являются единственной силой, которая сопротивляется всеобщему прыщаво-полосатому счастью. – Америка наползла? – Она таки наползла – гнойный сифилис, спидоносная ****ь, заражающая весь мир вонючей демократией своего гнилого демоса. – Вы не любите Америку? – А кто ее любит? Кто любит это сообщество каторжников, терроризирующее весь мир? Но в каждой стране есть группа равных, анально ориентированная на эту зону свободы. Это политико-сексуальное меньшинство везде стремится нагнуть собственный народ так, чтобы американскому народу свободней было въехать сзади – в революционную ситуацию. Секс-шоу на американские деньги – вот, что такое революция в наше веселое время. – Ну и пусть веселится народ, стоя раком, - ухмыльнулся он, - Революции всегда делали продюсеры шоу, а не бомбисты – плюньте на них всех и получите удовольствие. – Плюнуть некуда, - возразил Дед, - Мы внутри балагана, вместе со всем народом – нет выхода. – Вы – зритель погорелого театра, вы уже сидите на мусорной куче и вполне свободны и от народа и от его проблем. – Я ненавижу произвол в любой форме. Я могу сидеть и на гималайской вершине – и не буду свободен, пока на земле существует Федеральный резервный банк. – Маркс, Энгельс и Дед, - усмехнулся он. – Да при чем тут марксизм? – рассвирепел Дед, - Неужели вы не понимаете, что когда жизнью управляет бумажка с волшебными знаками – жизнь превращается в фикцию, она становится ирреальной. Мы живем внутри мира магии, самой чернющей из всех возможных – и полагаем себя реалистами. Это именно то, о чем говорили пророки – поклонение Золотой Лампе Аладдина, исполняющей желания, независимо от того, кто желает и чего желает. Пророки жили еще в объективном, осязаемом мире, мире естественных причинно-следственных связей – поэтому они не смогли оставить свое свидетельство. А мы – жители миража, мы никогда не жили в подлинном мире и уже не отличаем реальность от иллюзии, направляемой банковским талисманом – это и есть падение в библейском смысле. Мы все стоим раком потому, что Моисей не добил тех евреев, которые встали раком перед Золотым Тельцом. Они хотели чуда – они получили чудо. Мы все живем в этом чуде – и против Закона Бога. – Бог не фраер, - вдумчиво заметил он. – Он все видит, - закончил Дед, значительно шевельнув бровями, - И я уже вижу занесенный сапог, и моя жопа ежится в предчувствии пинка. – Да бросьте вы, - вальяжно бросил он, - У вас все-таки есть хорошая «крыша».
Они оба расхохотались и налили еще по одной.
В это время в прокуренную комнату вбежал быстроглазый подросток и сказал, - Дед! Киря приехал. – О! – воскликнул Дед, - Нам нанес визит наш феномен, который ловит пули зубами, - За спиной подростка раздались шаги.
Глава 26
Он ожидал увидеть полудебильного акселерата с угрюмым выражением лица и прыщами, но Киря не имел ничего общего с таким представлением.
Это был невысокий, стройный молодой человек, который выглядел так, как если бы выглядел моложе своих предполагаемых двадцати пяти лет – лет на пять. У него были взрослые и очень жесткие серые глаза, красиво подстриженные темные волосы и нежная, как у девушки кожа. На нем был шелковый костюм, пошитый на заказ, обувь из Лондона и белоснежная рубашка без галстука – пальто из ламы он небрежно бросил на свободный стул.
- Выглядишь, как паразит из офиса, - Дед потянул волосатыми ноздрями, - И духами воняет. Ты подарки семье привез? – Уже отдал, - юноша слегка покраснел, но больше ничем не показал, что укол достал его через шелковую броню, - А это тебе, - он достал из бокового кармана плоскую бутылку абсента и выставил на грязный стол. – Я знаю эту машину, - он перевел взгляд на приятеля Деда, - в ней ездил один очень мрачный тип. Очень опасный, паук. – Чем опасный? – спросил Дедов собутыльник. Киря остро посмотрел ему в лицо, - Был гэбистом, потом какой-то важной шишкой в СБ, организовал собственную службу безопасности. Депутат, собственный банк, собственная холдинговая компания – и никто толком не знает, лежит у него в кармане ментовская ксива или нет, - Киря отвел глаза, - И никто толком не знает, кто мог изъять его из обращения, угробив при этом такую кучу людей. – Да покоится он в чане с кипящей смолой, - набожно произнес Дед, - Какое нам до него дело? – Он держал в своих лапах целую кучу концов, - сказал Киря, - теперь в городе происходит очень большая мутка. – Большая мутка происходит во всей стране, - заметил Дед, - Неужели у кого-то находится время на кокаин? – Причем здесь кокаин, Дед? Ты что, американских мультиков насмотрелся? Разборки идут за землю, за то, что на земле и за народ, который работает на земле. – Ты мудр, Киря, - Дед задумчиво покачал головой, - А я старый дурак. Я забыл, что в этой стране криминал переместился в сферу государства, а государство – в сферу криминала. На этом фоне кокаин – просто пыль. Завтра напишут закон, чтобы кокаин продавали в гастрономе, а колбасу в аптеке – и будут продавать. – Вот и я говорю, - улыбнулся польщенный Киря, - Сейчас самое время, чтобы рвать. Но рвать надо так, чтобы не нарваться. На ФСБ, например, - он кинул косой взгляд на Дедова приятеля, который улыбнулся в ответ очень его позабавившему косому взгляду. – Ты так высоко взлетел? – удивленно вскинул брови Дед, - Ты уже делишь страну, вассясь? – Я не взлетел, - Киря вздохнул и покачал головой, - Но я могу взлететь. У меня есть шанс. – И тебе нужно пространство для маневра, - понимающе кивнул Дед, - Кто-то из пацанов маякнул тебе, что тут у нас происходит в последнее время, и ты прорвался через кордоны на разведку. – Да. – Ты не боишься заразиться тут чумой? – Я родился на свалке и дрался с собаками за кусок падали, - Киря оскалил белоснежные зубы, - Чума – моя сестра, чего мне бояться? Я чумной от рождения, все боятся и обходят меня, как падаль – я урву у них свой кусок перед тем, как сдохнуть. – Он замолчал и вытер батистовым платком капельку белой слюны, выступившую в углу рта. – Истинно говорю тебе, что ты не умрешь, - приятель Деда встал и широко развел в стороны руки, - И унаследуешь землю от самой смерти, - глаза его были вдрызг пьяными или вдрызг сумасшедшими, - Я дам тебе крылья, чтобы возноситься и силу, чтобы рвать мир, - он рухнул на скрипнувший стул и широко ухмыльнулся и вдруг расхохотался.
В этой части планеты, запятнанной, ничего не искупившей кровью, в этой стране, залитой пьяными слезами мучеников, в этой части страны, где собирались те, кому уже нечем было плакать – смех звучал все чаще и чаще – как литавры перед финалом трагедии.
Глава 27
Химера денег обрела невиданную плотность в эти дни, оставшись последней фикцией, за которую люди пытались удержаться на уплывающей из-под ног земле. Революционеры и контрреволюционеры, охранители рухнувшего закона и его нарушители, которым уже нечего было нарушать, маниакально цеплялись за деньги, с равным и почти бескорыстным фанатизмом влюбленных – никто не знал, сможет ли воспользоваться куском.
Кире не было нужды прорываться через кордоны, он спокойно сел в свой «ровер» и поехал за кордон, бросив на сиденье рядом с собой пачку радужных банкнот и литровую бутылку водки – в качестве постоянной визы. Однако вдалеке уже начали постреливать – видимо, пересекали поползновения нелегалов, пытающихся выбраться из зоны в поисках куска хлеба.
Дед уронил прощально поднятую вслед автомобилю руку и вытер воображаемую слезу грязной бородой, - Улетел, голубь. Понес заразу. – Вы действительно думаете, что здесь есть какая-то зараза? – спросил он. – Черт его знает, что здесь есть. Или было. В 64-м здесь взорвали атомную бомбу в шахте – кто об этом помнит? Отработанные шахты десятилетиями использовали для захоронения ядерных и химических отходов – кто об этом знает? Куда делось все химическое оружие, которое запретили, вы не знаете? – Не знаю. – И никто не знает. А его были сотни тысяч тонн, его невозможно утилизировать, и почти все заводы, которые его делали, сосредоточены в этом регионе. Здесь скопилось больше ядовитого дерьма, чем во всем остальном мире и здесь самая большая плотность населения в стране, здесь может случиться все, что угодно. Уже в гражданскую войну шахтные выработки стали использовать для захоронения инфицированных трупов, потом немцы настроили здесь концлагерей, здесь были и тиф, и холера, и сибирская язва – кто знает, где все эти могильники, кто сейчас контролирует? – А зачем знать? – ухмыльнулся он, - Легче просто обнести все колючей проволокой и сделать один концлагерь – как и предлагает одна революционная дама. – Да здесь и был концлагерь всегда, только без проволоки. Люди концентрировались здесь и жили друг у друга на головах – не от хорошей жизни. Какой нормальный человек полезет в шахту за куском угля, если его не гонит туда нужда? Теперь нужда гонит уже не в шахту – она гонит прямо в могилу, мы стоим прямо на здоровенном могильнике, по сравнению с которым Освенцим и Бухенвальд – это детские площадки для игр, а вы спрашиваете, может ли здесь быть какая-нибудь зараза. Пока в концлагере был режим, все это хоть как-то контролировалось, а сейчас, когда режим накрылся мандой, и наступила свобода, из этой земли, - Дед ударил пяткой в грязь, - Может вылезть хоть сам черт – и никто не заметит. – Вы очень жизнерадостный человек, - заметил он, - И в вас должен вселять оптимизм тот факт, что мы не одни на свалке – вся планета превращается в такую зону. – Глупости, - усмехнулся Дед, - Мегаломания червя. Человек не способен нанести урон планете, которая его не замечает. Ущерб, причиняемый им матушке-природе – это ущерб самому себе, а не природе. Природе плевать на то, что он задыхается в своих испражнениях – она использует его испражнения себе на пользу. Она создает тысячу новых видов, взамен уничтоженных человеком, и создаст что-нибудь взамен человека, уничтожившего самого себя. – Из чего? Из отравы? – А кто сказал, что это отрава? Кто сказал, что всей своей самоубийственной жизнедеятельностью человек не готовит питательную почву для новой жизни? Все в природе обновляется так. Кто может утверждать, что яды, которыми мы отравляем биосферу, не могут быть витаминами жизни, основанной на других принципах? Другая жизнь уже бушевала на этой планете, когда ее атмосфера была еще непригодна для появления наших с вами колченогих предков. И эта планета еще толком не остыла – а некоторые недоделки уже примеряют венец творения. – Меня восхищает ваш взгляд на жизнь. – Взгляд обретает эволюционную перспективу, когда поживешь на свалке, - ухмыльнулся Дед, - Дурацкий венец гнет голову к земле, а когда он падает в грязь – можно выпрямиться и посмотреть в небо. Ну, хватит болтать, - Дед почесал кадык, - Я замерз и уже готов выпить.
Глава 28
__________________________//____________________________
Они стояли в гигантской долине, обрамленной черными клыками скал, над их головами было зеленоватое небо. Их были тысячи и тысячи или миллионы и миллионы – тех, кто остался и тех, кто бесплодно прошел и вернулся, чтобы взять свой кусок. Здесь были те, в чьих глазах горел волчий огонь и те, в чьих черепах давно отгорели бесплодные звезды – они пришли все. Они стояли в молчании и ждали, ждать было их уделом, они умели ждать, они ждали веками – под плитами катакомб и братских могил и под грязью всех мусорных свалок мира, они сами были грязью – теперь они пришли.
Он стоял среди них и над ними, его ноги попирали их черепа, их кости прорастали сквозь него серой плесенью и черным пеплом несбывшихся надежд – он был их надеждой, он был их жаждой, их голодом и их ненавистью.
За черными клыками скал был Великий Город, Башня Содома, Вавилонская Блудница, никогда не готовая платить и замершая в ожидании зверя.
Зверь замер за черными клыками скал, готовый рвать и зачинать, Зверь оскалил миллионы жадных ртов и сжал сведенные похотью когти в ожидании Ее горячей плоти.
__________________________//_____________________________
Он проснулся весь в поту и едва разжал сведенные судорогой пальцы – ногти глубоко вонзились в ладони. Рядом блестели в темноте глаза девочки – она не спала или бодрствовала вместе с ним.
Он сполз с постели, оделся и вышел вон – под башню лунного света, беззвучно падающую в вихре снежной пыли. Он покружил, оставляя шрамы на алмазно-блестящей земле, вдыхая мороз и выдыхая пар – затем ноги сами понесли его в лабиринт.
В фиолетовой тьме возник запах гиацинта, и хрустальный голос сказал ему в ухо, - Чего ты хочешь? – Ничего. – Мгновенно косо пошел снег, закачалась черная дорога в желтых лучах фар. – Ты хочешь вернуться? – Нет! – Его руки свело судорогой на руле автомобиля, - Нет! – Впереди появилось сооружение, похожее на полуразвалившийся навес над автобусной остановкой, - Нет! Нет! Нет! – Тогда желай!
Он снова проснулся, мокрый от пота, один в своей постели и сел, сжимая руками голову, в которой таял звук лопнувшей струны, в щель окна сочился рассвет, Дед звякал в своем углу то ли пробирками, то ли стаканами, пытаясь сцедить не уловленную вчера каплю алкоголя.
Вчерашний день, отмеряемый клепсидрой абсентовой бутылки, легко истек журчащей болтовней в подставленную чашу ночи и растворился в наступившем сне без горечи и без осадка. Он усмехнулся и потер лоб – не стоило искать в памяти о прошедшем дне причину ночных видений – ее там не было.
Дед сел за стол с уловом – в мензурке дрожали несколько горьких слез, выжатых им из былого и дум. – Будете? – с надеждой спросил он. – Спасибо, нет. – Дед с чистой совестью слизал свои слезы и, вытерев усы, сообщил, - По ящику передают полный набор апокалиптических новостей. – Каких именно? – В Иране землетрясение угробило тридцать тысяч человек. В Индии идет снег, и они там гибнут, как попугаи на льдине. В Юго-Восточной Азии цунами утопило около двухсот тысяч людей. – И это все? – Ну, у вас и запросы! – У меня нет запросов, я только учусь желать, - он протер глаза и потянулся, - Я желаю вам прозреть. Вы сумели распознать магическую сущность денег и углядеть демона, который смеется над людьми, отрицающими его существование. Второго демона зовут – Нефть и он так же реален, как и первый. В пространстве между ними, в сфере черной, как нефть, магии, где живет человек, разворачивается Апокалипсис человека. – Как он, конкретно, разворачивается? – ухмыльнулся Дед, - Если землетрясения и цунами вас уже не устраивают? – А вот сходите за заначкой в машину – тогда скажу.
- Так что там насчет происков Нефтегазпрома? – нетерпеливо спросил Дед, когда, перекусив и выпив, они перешли к крепчайшему и ароматнейшему чаю. – Что? А, вы все за Конец Света… - он откинулся на стуле с чашкой и дымящейся сигаретой в руках, - Скисающая цивилизация подсасывает последние капли нефти, которая является ее кровью. Без нефти она остановится, как сердце. – Почему это? – Потому, что альтернативные источники тоже связаны с нефтью, а нефть связана с деньгами, у которых нет альтернативы в этой цивилизации. Золото давно уже не является обеспечением денег – таким обеспечением является нефть. Каждый доллар в мире – это нефтедоллар, все мировые валюты являются функцией доллара. Владеть всей нефтью в мире было нельзя. А владеть остатком всей нефти в мире – можно, вот так и начинается конец времен. Тот, кто владеет остатком нефти, в конце времен берет мир за горло и владеет миром – до самого конца и без остатка. Кто этот Тот, приходящий в конце времен? – Он задумчиво выпусти в потолок клуб дыма, - Если вы посмотрите на карту полей, заминированных нефтью, вы увидите карту военных действий, заминированных Армагеддоном. Израиль, Сирия, Египет. Саудовская Аравия, Кувейт, Ирак. Ирак, Иран, Азербайджан. Узбекистан, Киргизстан, Туркменистан. Разве надо быть теологом, чтобы понять, куда прилетит по этому нефтяному пути голубь с оливковой ветвью в клюве? – И что же? – осторожно ухмыляясь, спросил Дед, - Вы собираетесь туда полететь? - За кого вы меня принимаете? – За… - начал, было, Дед. – Я вам что, Мухаммед? – прервал он Деда нетерпеливым жестом, - Я собираюсь сидеть и ждать прямо здесь, на этой свалке, - он топнул ногой в пол, - В самом центре событий. – А почему вы считаете, что центральное событие произойдет здесь? – Потому, что здесь оно всегда происходит, - туманно ответил он. – Что вы имеете в виду? – В данном случае, я имею в виду, - он вздохнул, - Что раковая опухоль или, как вы изволили выразиться, гнойный сифилис, будет наползать левой клешней через Центральную Азию, а правой – через то самое место, где мы сейчас сидим. А поскольку от этого места до Москвы намного ближе, чем от Москвы до Тегерана, то взрыв произойдет именно здесь. – Да с каких фуев? Здесь отродясь не было никакой нефти! – Зато здесь есть труба, по которой нефть идет из Сибири в Европу и по которой можно качать нефть из Центральной Азии в Европу и куда угодно дальше. Без этой причинной трубы эта нефть – что водка без бутылки, ни купить, ни потребить. А эта нефть и является тем остатком, о котором я вам толкую, она из молодых месторождений и останется, когда Аравию высосут до капли. – Это произойдет не сегодня. – И не завтра. Бомба взорвется, когда в танках Земли будет еще достаточно нефти – ее взорвет жадность, а не жажда. Власти – вот чего никогда не бывает достаточно, а угроза жажды – страшнее самой жажды. Когда мы говорим о нефти – мы говорим о власти. Когда мы говорим о власти над миром – мы говорим об Антихристе. – Он покачал головой.
- Две простые и насквозь мистические вещи. Нефть, - он раскрыл ладонь левой руки, - И деньги, - он раскрыл ладонь правой руки, - А насквозь прагматическое человечество, - он посмотрел в потолок и расхохотался, - Тыщу лет пугается черта с рогами!
Глава 29
Племя существовало в основном за счет разгрузки и утилизации отходов, а также отхожих промыслов в городе. Когда оба канала оказались перекрытыми, в поселке стал ощущаться недостаток провизии, и они с Дедом, вдохновившись чифирем, решили предпринять попытку пошарить по округе в поисках пропитания. Они посетили уже две сельские лавки, и нашли их закрытыми наглухо. Теперь они, болтая и развлекая друг друга, ехали по совершенно пустому шоссе к придорожной харчевне, надеясь купить пожрать за любую цену – или взять любой ценой.
- Не понимаю, - сказал он, продолжая ранее начатый разговор, - Как можно, будучи человеком мыслящим – не быть верующим? И как можно, будучи человеком верующим, впасть в такое богохульство, чтобы полагать, будто кто-то может противостоять Всевышнему? – Он пристукнул обеими руками по рулю, - Откуда взялись эти сказки о Сатане? – От двойственности мышления, - ответил Дед, не переставая шелестеть картой и удерживая свободной рукой сползающий с колен автомат, - От двуполярного устройства самой нервной системы. Один-ноль, есть импульс – нет импульса, человек не способен мыслить единство, не оцифровывая его в двоичной системе. А машина, которой человек мыслит – это часть Вселенной, устроенной по тому же принципу. Поэтому, извините, вашссясь, - Дед ухмыльнулся, - Это вы изволите впадать в богохульство. Сатана – есть. Бог – есть. Они есть единство, которое человек разлагает на свет и тьму – так он познает бога. Так он познает вещи – в свете. Но свет и тьма – в устройстве человеческого глаза, их нет во Вселенной, которая проявляет себя в импульсах энергии. Их нет в Боге, который есть эта энергия. – А причем здесь Бог? – усмехнулся он. – Бог здесь притом, что Он – целеполагающее Нечто, а не бессмысленная и безличная сумма энергии, как полагают некоторые, богословствующие, но безмозглые материалисты. – А что доказывает наличие мозгов у Бога? – Ваши собственные мозги, если они у вас есть! Если существует существо, способное ставить себе цели и которое является частью Вселенной – то как можно отрицать наличие цели у Вселенной? Разве может быть часть – больше и целее целого? Вам знакомо понятие умысла? – Очень хорошо знакомо, - он поскреб заросший кадык, - Я дважды сидел в тюрьме. – О, как это прекрасно! – восхитился Дед, - Тогда вы способны понять умышления Бога. Отсутствие умысла – отменяет деяние. Наличие цели у Вселенной – делает ее существующей, а не наоборот. Вселенная приходит к нам из Будущего, в котором находится ее Прошлое – Акт Творения, Цель-в-Себе, - Дед почесал лысину под драной шапчонкой, - Это доказательство Бытия Божия, мимо которого прошли богословы, умиляясь пестиками и тычинками и мусоля Святое Писание, в котором ни черта не смыслят. Это решение парадокса Времени, которое проглядели физики, увязшие в изучении фрактальных процессов. Я дарю его вам, если дадите закурить. – Дед не успел докурить свою сигарету – они подъехали к харчевне.
Фасад выглядел совершенно безжизненным, но у распахнутой задней двери трое расторопных парней активно грузили ящики в белый микроавтобус с надписью «Аякс» - на подъехавшую «бээмвуху» они посмотрели без удовольствия.
- Бог в помощь! – Он вышел из машины, приветливо улыбаясь и держа руки на виду, - А не продадите ли чего-нибудь пожрать? – Не продаем, - отрезал верзила, казавшийся старшим. – А если за хорошие деньги? – Он извлек из кармана толстую пачку баксов. Взгляд грузчика прикипел к деньгам, - Ну, если за хорошие… - верзила облизал заросшие рыжей щетиной губы, - Что тебе надо? – Все! – жизнерадостно ухмыльнулся он, - Крупа, колбаса, чай, водка, сигареты. – Ну, тогда… - рыжий оглянулся на партнеров по бизнесу, - Палка колбасы – десять баксов, пачка сигарет – десять баксов, бутылка водки – двадцать. Бабок хватит? – Хватит. – Ну, раз такие дела… - рыжий развел руки в стороны и кивнул внутрь фургончика, - Подходи и бери, что надо. – Усмехаясь, он подошел к открытой дверце, рыжий отступил ему за спину, и тут со стороны «БМВ» ударила короткая очередь.
Он обернулся, споткнувшись о тело рыжего, и успел увидеть, как один из его приятелей, приседая по-ковбойски, рвет что-то из-под полы куртки, а второй уже держит в руках ободранный АК – старый дырокол и надежный, как смерть.
Затем ударили еще две короткие очереди. Ковбой упал на задницу и опрокинулся на спину. Автоматчика пули развернули по оси, и он рухнул головой вперед в распахнутую дверь харчевни.
Все стихло, Дед щерился, все еще упираясь задом в дверцу «бээмвухи», в руках его дымился автомат.
Глава 30
- А вы неплохо управляетесь с этой штукой, - сказал он, руля по пустынной дороге в сторону родной свалки, - Для биохимика. – А кто из моего поколения, - Дед провел пальцем вдоль ствола, - Натаскавшегося по армиям да по сборам, не умеет управляться с этой штукой? – Нашего поколения, - поправил он, - Мы родом из СССР, нас учили этому дерьму уже в 14 лет, на уроках патриотической военной подготовки. – Не дерьму, как оказалось, - ухмыльнулся Дед, - Это оказалось единственным полезным навыком, который мы вынесли оттуда. – Не единственным, - возразил он. – Увидеть, как патриа превращается в дерьмо, и научиться презирать патриотизм – это очень полезный навык. – Вы были патриотом? – удивился Дед. – Я даже играл в игры патриотов, - ухмыльнулся он, - Как и тот рыжий дурак, которого вы пристрелили. У него на плече такая же татуировка, как у меня – спецназ. Такие татуировки делали те, кто служил в Афганистане добровольно. – Как вы заметили? – Это нетрудно было заметить, ваши пули почти оторвали ему руку, вместе с рукавом. Заметил, когда шмонал его, чтобы забрать деньги и оружие. – А ножа в его руке, который он собирался воткнуть вам в поясницу, вы при этом не заметили? – Заметил, спасибо. И забрал его на память.
Они забрали из фургончика и харчевни все, что там было – и все это уместилось в багажнике «БМВ». В помещении они нашли трупы молодого мужчины и женщины, которые, видимо и являлись владельцами имущества. Их убили за десять палок колбасы, ящик водки, два ящика гнилых сосисок и пару блоков сигарет.
За время их отсутствия в поселке произошло странное событие. Собака, сдохшая год назад и закопанная в землю, вдруг вернулась – тощая, дрожащая, но очевидно живая. Сразу возникло много домыслов: животное похоронили заживо, оно выбралось из мелкой могилы и болталось где-то все это время, а теперь вот вернулось, это вообще могла быть не та собака, а очень похожий щенок от той собаки, которую похоронили заживо, которая выбралась из мелкой могилы и пошла болтаться где-то. Старались не вспоминать, где закопали ту собаку, старались не замечать, что щенок того же возраста, что и сдохший, и что он лезет к знакомым людям – просто бросили ему кусок мяса и все.
Раздав небогатое угощение и прихватив бутылку водки, они взобрались на крышу Замка, чтобы понаблюдать багровый заход солнца и поразмышлять над суетностью жизни.
- Вы что-нибудь слышали о воскресении собак в преддверии Армагеддона? – спросил Дед, кривя губы и задирая кустистые брови. – Нет, не слышал. – У нас даже Армагеддон через жопу, - хмыкнул Дед, - Если так дело пойдет и дальше, то нам следует ожидать появления динозавров. – Все может быть, в этом самом странном из миров. Вся наша цивилизация – это зомби, оживленный кровью динозавров. Вы знаете, что такое рука Славы? – Что это такое? – Это рука мертвеца, специальным образом обработанная и подвяленная, как балык. Если поджечь палец, он будет гореть, как свеча, потому, что пропитан жиром мертвеца. Вот так горит эта цивилизация, пропитанная нефтью. Она никому не освещает путь и никуда не движется. Она просто воняет и корчится в огне, она изначально мертва. В ее ядовитых испарениях появляются фантомы, но люди, которые живут в этих испарениях, считают их реальностью. Они сами стали фантомами – призраками, статической единицей в компьютере, с номером на лбу. – Без которого ни купить, ни продать, ни жить, - усмехнулся Дед, - Это в буквальном смысле то, что сказано пророками. – Это в буквальном смысле то, что сказано во всех пресс-релизах и на всех сайтах, во всех бизнес-планах и во всех талмудах по экономике, - заметил он, - Но кто это видит? Люди – реалисты, они куют бабки, им нет дела до миражей. – А призрак динозавра бродит по Европе, - ощерился Дед, - Давайте выпьем, я не могу смотреть трезво на эту жизнь. – Дед занюхал водку сырой, свисающей, как вялый член сосиской, внимательно осмотрел ее и со вздохом взял в рот. – Не напрягайтесь так, - посоветовал ему собутыльник, - Просто глотайте, не жуя, и все будет в порядке. – Сам знаю, - огрызнулся Дед, - Вы лучше сообщите что-нибудь насчет времен и сроков. – Сроки? – удивился собутыльник, - Срок вышел, как у этой сосиски. Эволюционный импульс сдох, больше не рождаются Сократы, Пифагоры и Цезари, никто не строит Парфенонов, никто не пишет библий, Ригвед и Илиад – вы не заметили? Жизнь утратила плоть и кровь, ее сутью стала бесплодная мастурбация на нью-йоркской бирже. С тех пор, как нефть и деньги замкнули круг – время остановилось внутри этой цивилизации. Не надо ждать Армагеддона – он уже с нами, - собутыльник усмехнулся, - Мы просто ждем чистильщика, который придет и уберет мусор.
Глава 31
Эта ночь, пришедшая в багровой крови закатившегося дня, подарила ему еще одно видение.
Он стоял среди стаи черных собак с окровавленными мордами на краю гигантского каменного плато, вознесенного над миром, над его головой неслись разноцветные облака, рядом были девочка-полуживотное и юноша с лицом жестокого ангела. Они все были – Псы Войны, но они стояли неподвижно и высоко, в молчании и смотрели вниз.
Внизу медленно, как бы увязая в прозрачном глицерине ленивого времени, пронизанного струйками крови, разворачивалась бойня. Деловитые живые мертвецы с розовыми щеками нажимали кнопки. Брели куда-то караваны, навьюченные сокровищами и верблюды, один за другим исчезали в огненной пропасти. В небе кружили стаи металлических птиц, поклевывая то здесь, то там. Везде расцветали розовые цветы. За пределами неба, в черном космосе, разворачивался свиток информационной сети, испещренной рунами искусственных звезд, оцифровывающих одну и ту же команду в миллионы маленьких, бессмысленных убийств. Выползали из шахт лингамы ракет, продирались сквозь толщу морей атомные субмарины, ползли по поверхности морей поля серого железа, усеянные прыщами геликоптеров – памятники никчемности, результат бесплодной мастурбации духа длиной в эволюцию.
Он стоял над грязью этого побоища, в котором не было ни величия, ни красоты, ни единой трагической ноты и видел, как под грязью, в бестеневом свете противорадиационных убежищ копошатся насекомообразные существа и тычут жвалами в клавиатуру компьютеров – они высчитывали и планировали, они проводили жесткую маркетинговую политику – вирус, убивший организм, рассчитывал выжить после смерти организма.
Это было смешно, и он усмехнулся, рядом с ним засмеялся кто-то еще, хрустальным смехом, сразу вспыхнули Солнце, Луна и звезды одновременно – и он проснулся в луче света, падающего через щель окна.
- А у нас оттепель, - сказал Дед, уже прихлебывавший чифирь из железной кружки, - Сажайтесь к столу, я вам расскажу за новые события.
Через пару минут, отправив утренние надобности, он принял первый утренний глоток чаю и приготовился к получению политинформации.
- Тут у одного деятеля есть мобильник, - сообщил Дед, - Так ему позвонил Киря и сказал, что в городе началась заваруха. По ящику пока – ни гу-гу, затаились крысы, а чужих блокируют. – Какие крысы? – Прыщавые. Киевские революционеры решили поделить имущество местных олигархов. Тогда местные олигархи объявили, что это они – настоящие революционеры, а киевские – фуфло. Местные вооружили своих бандюков, за бандюками потянулся дурак-народ, киевские прислали сюда внутренние войска и теперь они уже начинают чистить друг другу рыла. Причем все – за волю, за народ, за правду-матку, за Бога, царя и отечество. Ну, как и полагается в восточных славян. – Теперь следует ожидать провокаций по всей стране, - заметил он, - НАТО уже роет копытами на границах, чтобы защитить демократию и свободу – для того и революция затевалась. – Самое интересное, - Дед почесал лысину, - Что при всех этих пертурбациях с нас так и не сняли оцепление – пацаны уже сгоняли посмотреть.
После завтрака они ершили поездить по округе, чтобы посмотреть, не возникло ли какого-нибудь шевеления в связи с последними событиями, а может и добыть каких-нибудь продуктов.
Но шоссе было безвидным и пустым, не двигались по нему революционные войска и не влачились понурые беженцы, только сырой ветер оттепели нес прошлогодние листья из посадок.
На перекрестке двух проселочных дорог, обрамленных черными осокорями, среди гнилых и заброшенных полей они наткнулись на первый знак событий грядущих – на придорожном дереве головой вниз была распята голая старуха. Ее ноги были приколочены кровельными гвоздями к стволу, а руки – к куску горбыля, прибитому у самых корней. Тело, надрываясь о гвозди, сползло вниз под собственным весом, голова ее была вывернута в сторону, на лицо свисли коричневые мешочки грудей, между ног, как пучок мха, торчали седые волосы. Кости черепа уже обнажились, грязь у корней дерева была истоптана следами животных, на голых ветвях каркало воронье.
Вряд ли можно было добыть хлеб насущный в поселке, в который вела одна из скрещенных дорог, но они поехали туда – из нездорового любопытства.
Поваленные заборы, покосившиеся хибары, крытые чем попало, тощие собаки на обочине, пара-тройка мрачных насельников в телогрейках, ободранная надпись «Сельпо» над глухой дверью – все как всегда, ничего не изменилось здесь с самого памятного 92-го года.
Только начали распинать старух на перекрестках дорог.
Поминая добрым словом добрый мотор, они сделали круг по чудовищным лужам и вернулись на шоссе, где их настигла нежданная удача – уже метров через сто, руля в сторону родного дома, они сбили машиной неудачливо перебегавшего дорогу зайца.
Возникшая было мысль о пикнике на обочине была отметена сразу – промозглый ветер задувал, как спичку все добрые надежды, выметая мусор со всех концов этой обширнейшей в мире свалки – каждый сучок на каждом дереве был украшен драным полиэтиленовым пакетом, как-то не располагало это все к мирной беседе у костерка, да и водки с собой не было,
Дедова берлога в тихом углу Замка на территории собственного феода подходила намного больше для получения кайфа от царской трапезы – много ли надо двум тихим интеллигентам, умеющим добыть свой кусок мяса?
- Вы когда-нибудь пробовали рагу из собаки? – спросил Дед, с наслаждением обсасывая заячью косточку. – Пробовал, - кивнул он, - Очень вкусно. – Я рад, что имею дело с человеком, знающим толк в кулинарии. Человек, знающий толк в кулинарии, не пропадет ни при каких обстоятельствах. Китайцы и японцы научились своим изыскам оттого, что жрать было нечего. – И оттого, что не имели идиотских религиозных запретов, - заметил он. – Точно, - согласился Дед, - В конце концов, мышление – это физиологический процесс. Чем больше данных вы вводите в этот процесс, тем более неординарным становится мышление. – И наоборот, - усмехнулся он, - Свободно мыслящий человек может жрать, что угодно. Иногда он доходит даже до того, что начинает жрать самого себя. – Это обычное дело, - кивнул Дед, - Надо же с кого-то начинать. Свободно мыслящий человек – всегда людоед. Быть свободным – значит быть свободным от человеческих ограничений. А если ты свободен от человеческих ограничений, ты уже не вполне человек, а вполне сатанински мыслящее существо. Освободившись от ограничений религии, человек начал практиковать потребление препаратов плаценты, препаратов человеческой крови и органов, вырезанных из человеческих тел. Это – прямой, хотя и замалчиваемый каннибализм. Человек вернулся к шалостям предков, на новом витке эволюции, - Дед ухмыльнулся, - Потому, что мышление, как и эволюция духа – это физиологический процесс. – Дед поковырял в зубах, - Напрямую связанный с пищеварением и кулинарией. – Как невинно выглядит переливание крови на фоне сказок о Дракуле, - заметил он.
- А операция на Ираке не выглядит невинно на фоне сказок о Джеке Потрошителе? – изумился Дед. – Там выпотрошили сотни тысяч людей, прямо в землю, где был когда-то Эдем – во имя борьбы с мировым злом. Если бы американцы их съели – это было бы не так отвратительно с точки зрения любого, непредвзято мыслящего гуманиста. Американская религия лжи – груба и вульгарна, как обсчет на рынке, как сама Америка, которая со своей ****ской рожей пытается выглядеть невинно, как девочка во флер-д оранже. – Как маленькая вспышечка в Хиросиме, - усмехнулся он, - Демонизируя при этом цветочки конопли. – У китайцев есть древний и весьма почитаемый кулинарный трактат, - сообщил Дед, облизнувшись, - Называется: «Цветок шафрана и правильное размышление о сладкой свинине». Сладкая свинина – это человеческое мясо. – Я знаю. – Откуда? – понятия не имею, но откуда-то знаю. – Знание – сила, - задумчиво заметил Дед, - Современники Лао-Цзы, в отличие от современных каннибалов, были достаточно честны, чтобы сполна наслаждаться поверженным врагом, и изысканно эстетичны в своей невинной любви к кулинарии. – Так выпьем же за то, - сказал он, поднимая стакан, - Чтобы Бог, который есть Любовь, пришел, наконец, на эту Землю. – И даровал верным победу над врагами, - расхохотался Дед.
Глава 32
Племя веселилось, племя гуляло какой-то племенной праздник, это мог быть День Первого Зачатия или Полет Лунного Дракона – племя получило пол-ящика трофейной водки и радовалось, как могло, это мог быть и День Благодарения Халявной Выпивке – какая разница? По случаю теплой погоды веселье иногда выплескивалось из бараков и переходило в танцы с собаками – собаки тоже принимали участие и получали свой кусок праздника.
Они с Дедом наблюдали все это великолепие, стоя у входа в Дедовы апартаменты – особенно прекрасна была одна малышка лет тринадцати с роскошными грязными белокурыми волосами – каждый раз, выходя, чтобы сплясать, бросить кости или помочиться, она заливалась громким смехом, задирая лицо к синеющему небу.
- Она вам нравится? – спросил Дед. – Очень нравится, - ответил он. – Так подойдите и осчастливьте ее, это будет красный день в ее календаре. – Нет, - он покачал головой. – Почему? – изумился Дед. – Я не заметил, чтобы вы придерживались возрастных табу. – Мои желания не имеют границ, - усмехнулся он, - Но мое бренное тело имеет свои ограничения. – А-а-а, - понимающе покивал Дед, - Всегда так. Ты можешь мечтать о чем-то до опупения, а когда это что-то приходит – ты не знаешь, что с этим делать. – Уверяю вас, я никогда не мечтал о малолетних девочках. – Да? – удивился Дед, - А я мечтал. Но когда у меня появился доступ к сокровищам, я обнаружил, что мне это не интересно. Очень многие плоды имеют сладость только тогда, когда они – за решеткой. Это похоже на свободу. Я мечтал о свободе, а когда она обрушилась на меня – я обнаружил себя за решеткой. Теперь я уже не мечтаю о свободе. Теперь я знаю, что свобода – это взгляд из-за решетки – по ту или по эту сторону. – Вы понимаете намного больше, чем думаете, усмехнулся он. – В каком смысле? – В прямом. Между жизнью и смертью – тоже есть решетка. Она – воображаемая, так же, как и граница между свободой и не свободой. Каждый из живущих – уже мертв. И каждый мертвый – живет. – Вы не могли бы объяснить поподробнее? – заинтересовался Дед. – Нет, не мог бы. Это то, о чем говорили все уважаемые вами пророки и очень многие другие, менее уважаемые люди. Но любой человек, кем бы он ни был, начинает нести чушь, когда пытается говорить об этом. Об этом нельзя говорить, но это можно знать со всей достоверностью. Многие знают, но никто еще не смог выразить свое знание так, чтобы хотя бы не быть осмеянным. Уважаемые вами пророки были посмешищем при жизни. Их невразумительные истины дошли до нас только потому, что они взяли на себя труд записать их и запрятать куда-то записанное. – Он усмехнулся, - Все, уважаемые вами пророки жили на тогдашних аналогах сегодняшних свалок. Их никто не принимал всерьез. Это были никчемные, безумные, вонючие старикашки с грязными бородами и грязными желаниями. Даже их апокалиптические прозрения – насквозь эротичны и пронизаны высоким напряжением закоренелого мастурбатора – они сходили с ума от этого. Они не становились в старости благостными дедушками, потому, что неизрасходованная злость, неизрасходованная любовь и неизрасходованная сперма перли из их волосатых ноздрей и ушей. Они не могли стать божьими одуванчиками потому, что были чертополохом, выросшим на свалке. – Вы не очень высокого мнения о пророках, - Дед ухмыльнулся и почесал бороду. – Напротив, я о них очень высокого мнения. Им люди обязаны правдой. Правда – она всегда топорщится шипами, она косноязычна, жестока и безумна. Норма – это очень низкая вещь, на ней, как на пьедестале стоит вся тупость мира. Безумие – это высокая вещь, оно выводит человека из человеческого муравейника, оно ведет к смерти, но смерти нет и безумцы всегда правы. – Откуда вы это знаете? – От верблюда, - усмехнулся он, - Который прошел через игольное ушко. – Ну, раз так, - вздохнул Дед, - Тогда я предлагаю отметить это дело, дерябнув еще по ведру. – И заголосил, - Галя идэ по вод-дку, коромысло гнэться! – А за нэй Иванко, як барвынок вьеться! – поддержал его напарник, обнимая за талию. Так они и уползли обратно в берлогу – шатаясь и голося на два пропитых голоса.
- Нет счастья в жизни, - заметил Дед, поддержав силы из источника жизни, - И нет свободы, потому, что все существующее замкнуто в рамках мышления. – Так разомкните рамки, - фыркнул собутыльник. – Свободно мыслил один лишь Сатана, - вздохнул Дед, - И посмотрите, что из этого получилось. – Так получилось оттого, что он не мыслил свободно, - возразил собутыльник, - Он возжелал плоти девок земных, ибо они были хороши. Они и сейчас хороши, слава Богу. Поэтому он решил пасть во плоть – в их плоть, своей-то не было. Об этом прямо и говорится в Книге Бытия. – Там говорится об ангелах небесных. – А кем был Сатана? Он и был ангелом присутствия, резидентом на месте и, подобно многим другим резидентам, - ухмыльнувшись, собутыльник щелкнул ногтем по бутылке, - Хлебнувшим сладости порочного окружения – ему понравилось. Вкушать от плодов земных – ему показалось интересней, чем болтаться в космосе и выполнять директивы. Он сам запер себя в клетке. В Книге Бытия говорится о том, как Сатана искусил сам себя, вкусив запретный плод устами Адама, и сам изгнал себя с Небес – во плоть, в свет земного дня и в скрежет зубов о зубы самок земных. Кто виноват, что их задницы оказались не так интересны, как через замочную скважину Небес? – Откуда вы это знаете? – в очередной раз спросил Дед. – Я пророчествую, - ухмыльнулся собутыльник, - У меня есть эксклюзивная информация с места событий, документально подтверждаемая регистрационной Книгой Бытия – разве не сказано там, что дщери земные рожали байстрюков от ангелов небесных, подобно некоторым дщерям израилевым и в более поздние времена? Знаете, кто такие пророки? Это авангардные 5%, о которых говорит современная психология. Это диссиденты, которым всегда все не так и которые вечно обламывают рога об устои истэблишмента. Это – дети Сатаны. Это – вы. Христос был один из вас. Он пытался сообщить вам, что плоть – это не единственное место пребывания – исправить ошибку резидента. За это его и распяли те, для которых это место пребывания является единственным. Весть Христа – не для всех. Поэтому Его и не поняли все. Подставить щеку – это не значит позволить, чтобы тебе били морду. Это значит – наплевать на истэблишмент, который провоцирует ответное действие тысячью способов. Не связываться с ним, не позволить пристегнуть себя к машине, которая его крутит – отказаться. Отказ – это бомба, которая отрывает руки всем, кто пытается дотянуться до твоей щеки. Любовь Христа – это динамит в основу истеблишмента, поэтому они воздвигли над ней саркофаг церкви – чтобы не поняли, чтобы не разобрались, что к чему. Они обожествили Христа, чтобы скрыть правду и возлюбили Его потому, что не смогли удушить – руки коротки. – Так что же, Христос уже и не Сын Божий? – ухмыльнулся Дед. – Он – контркультурный философ, не последний в истории человечества. Он – онтологический партизан, которых всегда распинает какое-нибудь гестапо. Он – Сын Того, Кто пал во плоть. Об это прямо сказано в Писании, но сказано для тех, кто имеет уши, чтобы слышать. Поэтому гестапо тиражирует Библию – чтобы спрятать лист в лесу. Оно само удобно прячется в дебрях демократии потому, что демократия – это самая удобная форма тоталитаризма. – За такие идеи вас проклянут и христиане, и атеисты, и нацисты, и демократы, - заметил Дед. – А я и есть тот, кого проклинают все, - ухмыльнулся собутыльник, - Разве вы не видите, что я нарываюсь на распятие? Разве не нарывался на распятие Христос, подрывая истеблишмент на каждом углу? Все это – гестапо. А весть Христа – элитарна, она не имеет ничего общего ни с христианством, ни с демократией. Христос был бродягой, изгоем и бастардом – в буквальном смысле этих слов. Он – человек с мусорной свалки, где во все времена пребывала подлинная элита человечества, не способная жить в застенке. Давайте-ка, помянем Христа – Он того заслуживает. – Он что, умер? – озабоченно спросил Дед. – Пусть вас не волнуют такие мелочи, - отмахнулся собутыльник, - Наливайте. – Как меня может не волновать, где мой Спаситель, - изумился Дед. – Он прийдет вовремя, чтобы увести за собой своих детей, - собутыльник подмигнул, поднимая стакан, - И взорвать весь свинарник.
Глава 33
Их плодотворное собеседование было прервано приездом Кири, который вошел, оставляя за спиной радостные вопли делящих подарки, и выставил на стол бутылку абсента, помеченную черным черепом – традиционное подношение Деду.
- Я приехал за силой, - прямо сказал он, глядя в пьяные глаза Дедова собутыльника, - Вы обещали. – Не понимаю, о чем ты говоришь, - собутыльник пожал плечами. – А зачем тогда раздавали авансы? – агрессивно спросил Киря. – Раздавал? – собутыльник прищурился, - Сейчас мы посмотрим, что ты способен взять, - его глаза стали серым льдом в щелях глазниц, - Сосуд ты или дырявая пивная банка, - он достал из-за пояса пистолет и выстрелил юноше в голову.
Киря не двинулся с места, но пуля вонзилась в дверной косяк за его затылком, Дед не обманул – человеческий глаз не мог уловить движения, которым юноша ушел от смерти.
- Следующий выстрел – за мной, - побледнев, тихо произнес Киря. – Убей меня, - сумасшедший стрелок, заросший полуседой щетиной, протянул ему пистолет рукоятью вперед, - Я хочу умереть. – А я не хочу, - юноша не взял пистолет, - Я все знаю про вас, вам надо стрелять в спину, - он побледнел еще больше, - Я умру раньше, чем шевельну рукой. – Не верь, что ты умрешь, - тип пьяно оскалился, - Верь мне. Стреляй. – Лицо Кири стало, как прозрачный алебастр, юноша медленно протянул руку навстречу пистолетной рукояти и в упор выстрелил в грудь ухмыляющегося пьяницы.
Девятимиллиметровая пуля сшибла его на пол вместе со стулом и дальше – в фиолетовую тьму.
В фиолетовой тьме рассыпался хрустальный смех, рассыпая тьму фиолетовыми осколками в зеленоватом пространстве, и тьма отошла в рассвет звездопадом острых снежинок.
Они стояли на гигантском черном кубе, вознесенном над миром – человек, в глазах которого мерцала Смерть и юноша с алебастровым лицом ангела, у их ног клубился фиолетовый мрак, над их головами веером неслись разноцветные облака. – Где мы? – спросил юноша. – Мы в том месте, которое ты называешь Смерть, - ответил человек, - Месте, которого нет. – Значит, ты все-таки забрал меня, - печально сказал юноша. – Нет, это ты пришел, чтобы взять то, что принадлежит тебе по праву. – Что? – Этого никто не знает. Но оно находится здесь.
- Вы всегда задаете вопросы, - произнес детский голос, и, обернувшись, они увидели золотоволосую девочку в красивом голубом платье, в руке она держала веер из разноцветных перьев, - С игрушками надо играть, а не задавать вопросы, - назидательно сказала девочка и рассмеялась хрустальным смехом. Сразу фиолетовый мрак раздвинулся в их ног, и открылось обширное пространство, с зеленоватого неба ударили столбы света, испещрив землю полями света и тени. – Мы будем играть в шахматы? – задумчиво спросил мужчина и испещренным светотенью лицом. – Шахматы? – удивилась девочка, - Я не знаю, что это такое.
С неба пролились потоки разноцветного бисера и рассыпались по полям. – Это красиво, - сказал юноша. – Возьми перышко, - девочка вынула из своего веера черно-изумрудное перо и подбросила его в воздух.
Медленно-медленно перо закружилось в наплывающих сумерках, падая в подставленную руку юноши. Вот осталась только алебастровая ладонь, раскрытая, как ночной цветок – вот не осталось ничего.
Глава 34
Сумерки сгущались на той частью планеты, где зародилась индоевропейская цивилизация и, распространившись по половине мира, выродилась в свалку подержанных вещей.
Луна восходила над прародиной арийских племен, покоривших мир – все еще отражаясь в широких реках и заливая светом привольные поля – но дух умер здесь, подержанные люди издерживали жизнь, влача свое никчемное существование по свято, некогда, земле.
Засыпали никогда не бодрствующие города и поселки, подергиваясь бредовым светом реклам, газовых факелов и костров, на которых бродяги поджаривали крыс.
А из черного космоса, прячась за светом Луны, бессонные глаза сателлитов искали следов Пришествия, шаря по гиблым землям и передавая информацию туда, где планетарное гестапо высчитывало времена и сроки для избиения младенцев – всех.
В недрах Замка, в комнате, залитой лунным светом из амбразуры окна, человек с испещренным светотенью лицом очнулся и сел в своей постели – в окружении нищего пророка, девочки-полуживотного и юноши с лицом жестокого ангела.
Оранжевая луна восходила над гиблым местом, где в клетках блочных многоэтажек, на хуторах и в катакомбах брат точил нож на брата, и где в клетках казарм псы, клейменые группой собственный крови, ожидали крещения кровью – в крови неминуемого утра.
Конец.