В такое время дня живого человека не увидишь в деревне. Никакого движения. Мертвая тишина. И во дворах никого нет, и на площади пусто. И стою я в центре этой деревни, вращаюсь вокруг своей оси как флюгер, думаю, куда пойти. Пробую вспомнить, по какой улице можно добраться до дома своих дальных родственников. Когда была маленькой, меня водили туда в гости, однако, с тех пор прошло много времени и ничего не вспоминается.
Прошел бы мимо хотя бы один человек... Магазин не работает. Здание сельского управления глухое. Поликлиника без признаков жизни. Школа тоже необычно утонула в тишинe...
Возле реки есть водосток, знакомое мне место и очень дорогое, могу туда пойти, а больше не к кому. Отсюда воду наливали, носили вверх, где был бабушкин дом. Посылали нас, детишек, а нас там, во время летих каникул много было. Пойдем по воду, а там посмотри, как оно! Брызги, крики! Речка невелика, переходим через неё туда и обратно сотни раз. И она пересыщается воспоминаниями и в нас наслаиваются пласт за пластом радость, солнце, воздух, вода. От водостока, наверное, вся та же вода истекает...
Наконец! Идет человек навстречу! Нужно только остановить его и спросить, а вдруг не хочется. Я так ждала появления живого существа, а вдруг что, испугалась ли, что ли, нечто меня резко отталкивает от встречи, действительно, страшновато стало – одинокой, на этой безлюдной площади.
С края глаз я увидела его лицо и сразу повернулась в другую сторону, чтоб не смотреть больше, даже если возможно, вообще не увидеть как он пройдет мимо. Волосы у него были белыми, но не поседевшие, а именно белые как мел, как столовая скатерть, скажем. Очень странный человек. И брови его белые, и ресницы тоже, а лицо красное. Словно сквозь огня прошел. Я лишь потом узнала, что такие люди альбиносами называются. Но было и что-то другое. Голова не знала гребешка, допустим двадцать дней. Торчат дыбом эти белые, растрепанные пряди, якобы он валялся в сеновале до сих пор, даже одежду не успел отряхнуть.
И вот он уже совсем близко подходит. Я поворачиваюсь в другую сторону. Не могу смотреть! Вот-вот, еще немножко и поравняемся с ним, он пройдет, и я опять останусь одной на этом пустом месте.
Не знаю, как случилось, но все таки поздоровалась, как принято здесь. И сразу пожалела, потому что когда здороваешься, ведь надо посмотреть на человека. А мне снова стало неприятно и страшновато. Но уже не куда было. Почти повернувшись в сторону, чтоб не смотреть на него, спросила, не знает ли он, где находится тот и тот дом.
- Так, а че? Знаю, как не знать! Но там сейчас нет никого. Если хочешь, я пойду с тобой, покажу дом. У меня никаких важных дел пока нету.
Еще не приходила во мне смелость поднять глаза, как мягкое произношение и знакомая диалектная форма сделали свое и я более свободно вошла в разговор.
- Почему нет никого?
- Этот дом выставлен в продажу. Старые вымерли, молодые теперь в городе живут, возвращаться никак не намереваются, вот и объявили, что продается и дом, и земля. Приходили вчера люди смотреть. Я как увидел тебя, подумал, что в этой связи хочешь спросить. - Видно у человека этого тоже была необходимость разговаривать.
- Нет, - ответила ему - я не в этой связи. Хотела встретиться с родственниками, мы много лет не виделись. Я далеко живу, а вот сейчас немножко времени оказалось.
- С каких пор не виделись? – он посмотрел на меня как бы подсчитать. И я посмотрела на него. Удивилась! От разговора ли, от чего ли, лицо этого некрасивого человека изменилось. Оно уже не пугало так страшно. И мы продолжили с ним спокойно говорить. Разговор такой затянулся, как пряжа от старого свитера, наматывали в клубке, то о родне, то о жителях деревни, до старосты дошли.
- Читала я в газетах - начала я важно - как он, ваш староста, многое сделал: школьное здание подтянул, клуб для пенсионеров построил, памятник воздвиг. Я смотрела по телевизору какие пышные торжества проводили вы здесь! – и говорю, говорю, чтобы видно, как мы, хотя и далеко, но все знаем. А человек смотрит-смотрит на меня испытывающее, словно хочет возразить, не сдержался, наконец, и протянул руку:
- Посмотри, вот это клуб пенсионера. Бывшая остановка для автобусов. Он только покрасил внешние стены. Внутри стол и 4 -5 стула, сколько человек могут войти, а? Фасад школы только со стороны улицы раскрасил. Было у нас собрание на днях, отчитывали деятельность. Говорит, для водостока, что на кладбище находится, израсходованно 300 левов для ремонта. А я такого ремонта не видел. Каждый день мимо этого водостока прохожу. Ничего не сделано. Я высказался на собрании: отпустите эти деньги, мы закупим материалы и сами сделаем, труд бесплатный. Но дело тут другое. Эти деньги, предназначенные для водостока, ушли в другом направлении. Никто не проверяет потом сделан ли ремонт или не сделан. На следующий год снова записывают, что нужны деньги на ремонт водостока. А хлеб какой у нас, знаешь? Греческий. Из Греции ввозят муку, как бы мы здесь пшеницу не выращивали. И памятник Ботеву поставили, а он в деревне вообще не бывал, это и дети-школьники знают. Ни с чем не связана эта скульптура. Ботев и его чета во время турецкого рабства шли по другому маршруту, это всем известно и там давно сделано все, что надо. Деньги лишние потратили. Постарался бы скульптор красиво сделать памятник, а то, посмотри...
Красота и величие поэта-революционера тонули в тени деревьев, а человек этот с которым разговаривала приобрел такой своеобразный чар, стал такой симпатичным и приятным. Как бы выкупался словами. Как бы исповедовался. Короче, ему выговориться нужно было.
автор: Магдалена Манчева