«Мудрая тоска Мурманска…»
Отрывок из литературного дневника – о стихах Николая Колычева.
9 января 2010 года.
С самого утра – снова эта книга. Как наваждение – «Гармония противоречий». Вчера я многое «выплеснула» в мои литературные этюды о стихах Колычева. Многое, но не всё. Всё не высказать, не выплеснуть. Потому что стихи Колычева настолько связаны с нашей жизнью, что в каждой строке открывается смысл, предназначенный лично тебе. В десятки раз перечитанном стихотворении вдруг встречаешь такие строки и мысли, от которых в буквальном смысле «столбенеешь» и «цепенеешь».
Сейчас открыла книгу наугад, как любят это делать девчонки, гадающие по книгам. Улыбнулась. «Налейте, я бы выпил…» Впрочем, улыбка слетает, когда перечитываешь эти болью обожжённые строки. Кажется, это жуткие страницы «личного дневника». Потрясающие откровения. Но разве это только об авторе стихотворения? Разве это только колычевское? Разве такого не бывает с каждым живущим – смертельной тоски от состояния «ненужности»? И при этом с каждым – даже не обязательно пишущим… С любым из нас…
Налейте, я бы выпил…
Заела тоска.
Себя я в песню выпел.
А кто услыхал?
Кто знает, что я выжег всю душу свою?
Никто меня не слышит. Все видят, что пью.
Я Мурманску не нужен…
Куда мне теперь?
Я рвусь! Я рву и рушу! Я загнанный зверь!
Но страшно расставаться с покоем оков
Болезненного рабства мелодий и слов.
О, стихи могут «выжечь душу»! Это не весёлая игра словами, если это всерьёз. «Себя я в песни выпел» – это по-колычевски. Без остатка, наизнанку, до конца, с полной самоотдачей – всё людям. И это горькое: «А кто услыхал?» А кто мог услышать в этом больном мире, в котором мы слышим только себя? Никто никого не слышит… ( Горькая усмешка: да и поэты, наверное, не всех слышат… не всех…)
Строка «Я рвусь! Я рву и рушу! Я загнанный зверь!» – это вообще потрясающая аллитерация – у Колычева уникальный слух! Поэтический слух. Рёв загнанного зверя в строке и без смысла слов уже улавливается – на уровне одних звуков.
А эти строчки настолько для меня личные и своевременные, что я вздрагиваю, читая их ( ведь уже в сотый, в сотый раз!):
Но страшно расставаться с покоем оков
Болезненного рабства мелодий и слов.
«Покой оков» – снова уникальная поэтическая пара. Аллитерация и оксюморон вместе – глубина совершеннейшая!
О, мне так знакомо это «болезненное рабство мелодий и слов», от которого нет избавления, но которое награждает спасительным «покоем оков»…
Пусть будет путь неведом и чёрен, как ночь!
Уеду я! Уеду я – из Мурманска – прочь!
За далями дорог в необъятной стране
Быть должен уголок, где нужда есть во мне.
И хочется запить – да всё пропил уже.
И хочется завыть – да ни звука в душе.
И в городской толпе не нужен я никому,
Ну, разве что тебе, почему – не пойму.
«И хочется запить» – первая строчка жуткая своим отчаянием, но вторая ещё отчаяннее и страшнее. Если «ни звука в душе» – это уже почти смерть для поэта. Спасает лирического героя от «последнего шага» ( от того рокового, перед которым не устояла, на который «искусилась» Марина Цветаева – да разве только она?) – спасает только этот маленький, хрупкий, тонкий росточек радости: «ну, разве что тебе» – всё-таки нужен!
И снова у вокзала, у мурманского,
На выходе из зала мы курим с тобой.
Гляди, моя звезда замерзает во льду…
Уехать бы куда… Только где меня ждут?
Уже напряжение отчаяния спадает, уже – не один, уже зазвенела надежда – шесть звенящих звуков ( вокЗала, Зала, ЗвеЗда, ЗамерЗает) уже звучат, позванивают, переливаются… Несмотря на содержание, смысл (жуткий!), что звезда замерзает, но не замёрзла и не замёрзнет, потому что рядом – ТЫ, потому что мелодия звуков возвращается…
Ветер снова завыл в троекратном «уехать?» следующей строфы:
Уехать? А в кармане – лишь горстка монет.
Уехать? Ах, как манят места, где нас нет.
Уехать? – воет ветер с Горы Дураков:
Когда и где поэту бывало легко?
Уже «прозревает» отчаявшийся человек, опыт многих поколений ему напоминает: «хорошо там, где нас нет», и мурманское шутливое название микрорайона «Гора Дураков» задевает чувство юмора, самоиронии. И человеку открывается полузабытая истина, что уехать от себя некуда:
Уеду и не охну!..
Но – тесно в груди,
Мой город во все окна мне в сердце глядит.
Пусть радости конфета не каждому есть,
Но разве был я где-то счастливей, чем здесь?
Темно на свете белом и тяжко дышать,
Уехать! – как из тела на волю душа.
И тает вера в чудо, надежду губя…
Я знаю, мне отсюда – лишь прочь из себя!
Как воспринимается этот оборот – «темно на свете белом»? Для меня это отчаяние, неотделимое от надежды: темно, но свет-то белый, значит нужно искать свет! «Приговор» человек выносит сам, приговор окончательный, но после него – вздох облегчения ( да ещё такой светлой силы!):
И хочется запить – да всё пропил уже.
И хочется завыть – да ни звука в душе.
И в городской толпе не нужен я никому,
Ну, разве что тебе…
Так иди, обниму.
Приговор – это вот: «Я знаю, мне отсюда – лишь прочь из себя!» Значит, надо жить: здесь и сейчас. И повторение начальных строк, полных отчаяния и боли ( запить, завыть, ни звука в душе, не нужен никому) – уже совершенно другое. Напряжение спадает. Человек прошёл круги адского уныния и отчаяния и пришёл к мудрому пониманию: от себя – не уехать, не убежать, не уползти. И от неё, от той, единственной, которой он нужен. Всё-таки нужен: «Ну… так иди, обниму». Концовка стихотворения изумительная. Тихая, чистая – и такая огромная радость! Ради этой одной-единственной и стоит жить, стоит остаться «горестным странником», чтобы искать звуки в душе.
О каждом из нас это стихотворение: я перечитываю его и слышу, как утихает боль и в моей душе. Потому что я тоже знаю, кому нужна.
Я сейчас пересчитала «мурманские» стихотворения в «Гармонии противоречий» – их 14. Конечно, «мурманский цикл» солиднее, чем «кандалакшский». Но мои заметки о Мурманске – это очень личное и субъективное, связанное с моим детством, с молодостью родителей, с ностальгией по городу, в котором я когда-то мечтала жить. Это уже не «литературные этюды», а личные страницы – из рассказа «Мурманск подарила мне мама». Второй раз этот город мне (и всем другим читателям) подарил в стихах поэт Николай Колычев..
Несправедливо, конечно, в заметках о стихах Колычева оставить без внимания цикл стихов о Мурманске. Но я утешаю себя остроумной мыслью, что при таком подходе точку в заметках вообще будет нельзя поставить. Ведь несправедливо оставить без внимания и пейзажную лирику, и его «детские стихи», и мистического «Оборотня», и юмор, и «солдатские» стихи, и самые нежнейшие семейные строки поэта, и страстную любовную лирику, и размышления о поэтическом творчестве, о живых и мёртвых собратьях по перу, «уделе настоящих поэтов». А рисунки Колычева? Поэт так разнообразен и многообразен, что осмыслить его поэзию не хватит целой жизни. Не начитаться во всю жизнь!
Да, Мурманск – особенно дорогая страница в «Гармонии противоречий». Невероятно дорогая, как будто вырванная из души, как будто страничка из найденной на чердаке школьной тетрадки. «Мурманский цикл» Колычева по сравнению с «кандалакшским» звучит резче, больнее, «обнажённее». Я не знаю других таких стихов, где бы личное ( любовь к родному городу, к любимой женщине, ностальгия по ушедшей юности) так гармонично, так неразрывно соединялась бы с «общим», «общественным», «гражданским». Это звучит в любом из мурманских стихотворений у Колычева, но одно из них просто уникальное по силе лиричности и обобщения. ( Колычеву столица Заполярья обязана самыми нежными признаниями в любви и самыми горькими строчками).
Мурманск – это взморье и взгорье.
Берег – негде спрятаться лжи.
Скалы обрываются в море
Резко и внезапно, как жизнь.
Мурманск, я твой мытарь и пленник!
Вязью всероссийских дорог
Долгий смутный путь поколений
За моей спиною пролёг.
Страшно у порога бессилья.
Горько – до чего мы дошли!
Вижу всю больную Россию
С края, от начала земли.
Я стою, с трудом поднимая
Тяжесть непонятной вины:
Это – край дошедшей до края,
Некогда бескрайней страны.
Очень трудные 90-е годы остаются зарубками на сердце, но приходит новое десятилетие, пусть не всё ещё гладко и далеко до настоящей весны в России, однако в мурманских стихах Колычева, в «весенних» стихах, столько радости и надежды на обновление, что хочется повторять их без конца:
От чёрных зим душой черствей не стали мы,
Нас согревала память о тепле.
Пришла весна! Давай с зимой оттаивать.
И вместе с небом мурманским – светлеть.
Удивительное, удивительное чувство радости и обновления! И удивительное совпадение сейчас: 9-е января, мороз за двадцать, лютый холод, а солнце из-за сопки выглянуло – такое яркое, торжественное, великолепное, побеждающее оставшуюся в 90-х годах «ущербную луну». Солнце воскресения, надежды, веры, любви, радости! Мистика какая-то!
Подошла к окну. «Мороз и солнце; день чудесный!» Великолепная картина! А ведь оно, солнышко заполярное, и над Мурманском так же точно сейчас сияет, остановилось с доброй улыбкой: «Подождите, люди добрые, не сердитесь, летом долги вам верну сполна!» Может, Поэт тоже сейчас щурится от солнца и уже с меньшей болью вспоминает свою поэтическую луну прошлого десятилетия. Нет, солнце непобедимо! «Да здравствует солнце! Да скроется тьма!»
Январский угрюмый Мурманск радуется солнцу и мечтает о настоящем тепле. Краткий золотой всплеск над сопками обещает впереди радость весны и лета…
А я снова вчитываюсь в строчки Николая Колычева:
Угрюмый Мурманск, твоя угрюмость –
Лишь маска нежной и доброй силы.
Валов лазурных седая бурность,
Ласкаясь, трётся о берег милый.
И с плеском блещут залива волны,
Целуя скулы гранитным скалам.
И лето зреет, и воды полнит
Из ночи белой закатом алым.
Родимый город. Солёный запах.
Залива зелень с небесной синью.
Судами тянешься ты на запад,
Домами держишься – за Россию.
Ты весь измаян прощальной грустью,
Ты весь боязнью измены болен.
О, горечь моря – разлука с Русью!
О, горечь берега – ждать доколе?!
Ты – в состоянии непостоянства.
Ты – в постоянном ладу разлада.
Но сладок берегу ветер странствий,
И воздух родины морю сладок…
О, ещё как сладок он, ветер странствий! Странствий по поэтической книге Николая Колычева.
Фото: http://megainf.ru/foto/id_1692_murmansk_1.html