Евгений Дмитриевич после неудачного брака с Викторией Сергеевной попробовал ещё раз связать себя узами этого самого брака, правда уже гражданского, и по прошествии семи лет он таки обратил внимание на Галину Васильевну – свою бывшую сотрудницу, с которой иногда перезванивался и которой оказывал мелкие хозяйственные услуги по её просьбе. Она переехала к Астахову, оставив комнату в такой же коммунальной квартире, как и у Евгения Дмитриевича, и даже повесила на его окна свои занавески, что в своё время не было позволено Виктории Сергеевне.
Ровно через год Галина Васильевна вернулась в свою коммуналку, так и не поняв, зачем уезжала оттуда.
Разрыв с ней обошёлся Астахову не слишком большой кровью. Собираясь жить вместе, они заранее договорились о том, что если между ними ничего не получится, то расстанутся они без трагедий и всяких там сожалений. Так и вышло. Только уезжая к себе, Галина Васильевна сказала на прощание:
- Тебе обязательно нужно сходить в церковь, Евгений. Сходить и покаяться, тебе же легче потом будет.
На что он сдержанно проговорил:
- Это уж позволь решать мне самому, – и, немного погодя, словно одумавшись, добавил: - Может, и схожу…
На этом Евгений Дмитриевич решил прекратить попытки улучшить свою жизнь и честно признался самому себе: «Видно, и в самом деле судьба не благоволит ко мне. Ну, что ж – буду теперь один, только вот… жизнь почти прошла».
И снова, как много лет назад, раскладывая пасьянс из формулы будущего, он пытался уловить взаимосвязь происходящих в его жизни событий и отыскать смысл своего бытия на Земле.
Целых три года после этого понадобилось Евгению Дмитриевичу для того, чтобы понять, что нежелание или неумение прощать, – это действительно великий грех. Это один из паразитов, который часто сопровождает жизнь человека по воле самого же человека. Осознал он также и то, что земная жизнь может закончиться в одночасье, и тогда в пределы иного мира придётся уйти с обеспокоенной душой, к тому же отягощённой непрощением, и это плохо.
Осознал и помирился с братом.
Но больше всего ему хотелось увидеться с Викторией, так как он чувствовал и понимал теперь, что его вина перед ней не сопоставима ни с какой другой. В долгие вечера раздумий он также понял и то, что оба они в те далёкие времена сделали всё для того, чтобы не приблизиться друг к другу, а отдалиться, и в этом больше виноват он, так как ему и стены помогали, а она… Она была одна в чужом доме и чужом городе.
И что за наваждение нашло на него тогда? Почему он испугался её болезненной адаптации к нему, почему не помог выйти из того чудовищного кризиса, в который она попала, а наоборот, сделал всё, чтобы ещё более усугубить его? Хотя нет, с самого начала он вроде бы пытался что-то предпринять, например, убедить её в «немасштабности переживаний» (его любимое выражение). Пытался… А она не приняла его помощи, потому что не поверила. Потому что эти «немасштабные переживания» для неё обернулись душевной болью, а он так и не понял этого. И самое главное, – потому что они друг с другом так и не стали по-настоящему близки, да где там близки, – они настолько отдалились друг от друга, что о совместной жизни не могло быть и речи.
А ведь вступая в очередной брак, он всякий раз надеялся на то, что все свои негативные эмоции спрячет куда-нибудь далеко-далеко – на самое дно своей беспокойной души, – и ни за что, ни при каких обстоятельствах, не позволит им выбраться оттуда. Но в его отношениях с жёнами (да и с женщинами вообще) почему-то часто возникали необъяснимые моменты, которые сначала пугали его, а потом раздражали и даже злили. И вот тогда его второе «я», которое он тщательно скрывал даже от самого себя, как смерч, вдруг взмывало наружу и крушило всё, что можно было сокрушить. Но вины своей при этом он не чувствовал, полагая себя правым, так как делал всё возможное, как ему казалось, чтобы сохранить статус «кво». И надо сказать, к Виктории Сергеевне это убеждение относилось в большей степени, нежели к другим женщинам. Он и сам не знал, почему.
Теперь же, спустя тринадцать лет после разрыва, он наконец осознал, что как индивидуумы они абсолютно разные и ничего связующего между ними не было и быть не могло, – это виделось с самого начала, только каждый из них втайне надеялся, что это не так.
В глубине души Астахов конечно понимал, что ужиться с ним непросто, и что женщине для этого нужно чуть ли не до мелочей продумывать своё поведение и даже отшлифовывать его, если угодно. Но только теперь, по прошествии многих лет, он вдруг понял, что тогда у Виктории Сергеевны на это не было ни времени, ни сил.
Да, они не созданы друг для друга. Да, их брак – это ошибка. Но увидеться с ней он всё-таки должен. Только он не мог решиться на поездку и придумывал разные, ничего не значащие предлоги, чтобы в который раз отложить её. Наконец однажды, прохладным сентябрьским утром, Евгений Дмитриевич вышел из дома, и пройдя пешком до остановки, сел в двенадцатый троллейбус и поехал на автовокзал.
* * *
В этот день Виктория Сергеевна намеревалась заняться заготовкой овощей на зиму. Она сходила на рынок и, закупив всё необходимое, стала перемывать овощи. Гостей она не ждала и очень удивилась, когда в прихожей раздался звонок.
«Кто бы это мог быть? – удивлённо подумала она. – Ах, как некстати».
Она открыла дверь и невольно отшатнулась, – перед ней стоял её бывший муж, ещё более похудевший, и седой как лунь.
«Боже мой, как он постарел, – подумала Виктория, – но глаза всё так же молоды, и даже холодные льдинки как будто исчезли».
- А ты почти не изменилась, - сказал он, напряжённо улыбаясь, хотя тут же подумал: - «Конечно, изменилась, но всё такая же красивая». - Можно войти?
- Но позволь… ты зачем… с какой целью приехал? – едва не потеряв дар речи, также напряжённо спросила Виктория Сергеевна. – А впрочем, проходи, - она отступила в глубь своей маленькой прихожей.
Пройдя в комнату, Виктория указала Астахову на кресло, – сама уселась в другое, напротив.
- Слушаю, - пытаясь освободиться от недоумения и скованности, сказала она.
- Я приехал к тебе… приехал… - сбивчиво начал Евгения Дмитриевич, - в общем, я знаю, что нам не быть вместе, да и зачем повторять старые ошибки, – но я долго живу на свете, во всяком случае дольше, чем ты, и я понял одну вещь: всё, что рождается, рано или поздно должно умереть. Это так… - Он набрал а лёгкие побольше воздуха и договорил: - все мы не вечны, и кто знает, может, и моё время не за горами.
Литвинской стало жаль его, и она, как можно мягче, проговорила:
- Господи, Женя, ну что ты такое говоришь?
- Подожди, не перебивай меня… А в другой мир, наверное, каждому из нас хотелось бы уйти с умиротворённой душой, во всяком случае, освобождённой от бремени каких-либо долгов, особенно долгов непрощения. Знаешь, я долго и серьёзно болел...
- А что случилось? – вскинула на него глаза Виктория.
- Ну, ты же помнишь мои дикие головные боли, но сейчас речь не об этом, – сейчас хочу сказать, что за время пребывания в больнице и потом, уже дома, я многое передумал и многое понял. Я был жесток с тобой, Вика, будто бес вселился в меня, поэтому прошу, – прости меня. Прости, что не понял тебя тогда.
- Не ожидала, - едва слышно проговорила Виктория. - Не ожидала и не думала, что увижу тебя в моём доме, да ещё через столько лет. И слов от тебя таких не ждала. Знаешь, после нашего разрыва я готова была проклясть тебя. Но это после. А сначала, помня твои слова о том, что я разрушитель, а ты созидатель, я вдруг впала в депрессию и во всём стала обвинять и ненавидеть себя, – только себя. Потом, кое-что переосмыслив, уже ненавидела тебя. О, как я ненавидела тебя! Но время излечило мою душу, и боль стала жить отдельной от меня жизнью. Она уже не мучила так, как мучила раньше, только в памяти иногда проскальзывали воспоминания, но уже будто не со мной. Потом я простила тебя и сказала: «Если тебя не слышат те, которые должны слышать, но до которых уже не достучаться, попробуй доказать своей судьбе, что тебя могут услышать другие». С того времени стараюсь жить в согласии с самой собой. Это трудно, но это возможно, надо только не требовать от жизни слишком многого.
Виктория Сергеевна замолчала, молчал и Астахов. Созвучно их настроению затихла оживлённая улица. Могучие клёны и каштаны, устремив к высоте всё ещё зелёные кроны, пребывали в полном покое. Спрятавшись в тёплой густой тишине, они, казалось, искренне сопереживали этим двум симпатичным, но далеко уже не молодым людям.
http://www.proza.ru/2011/05/05/36