Школа

     Школа.

     Школьные годы чудесные, с дружбою, с книгою, с песнею, как они быстро летят! Их не воротишь назад. Разве они пролетят без следа? Нет, не забудет никто никогда школьные годы!

     Учиться я пошел в Немойтовскую восьмилетнюю школу в 1955 году, которую успешно закончил в 1963. Отличником не был, но учился все время на 4-5.

     Первой моей учительницей была наша соседка и мать моего друга  Федьки – Анна Григорьевна Дубовец. Анна Григорьевна прожила большую, тяжёлую и счастливую жизнь, родив шестерых детей и имея более 30 внуков и правнуков. Умерла моя первая и любимая учительница сегодня утром - 28 января 2018 года, на 93 году своей жизни. И сегодня же ночью мне приснился сон, что я этим летом, как бы  приехал в Немойту и пришел к Анне Григорьевне в гости, как бы попрощаться, зная, что вряд ли ещё раз я смогу приехать сюда снова - на свою Родину. И вот не верь после этого, что что-то может флюидами передаваться даже на очень большие  расстояния... А в 13 часов мне позвонила из Витебска моя  сестра Людочка и сообщила, что Анны Григорьевны уже нет в живых... Как тяжело стало у меня на душе. Уходят родные и близкие мне люди...

     Анна Григорьевна вела в нашей школе начальные классы с 1-го по 4-ый и была моей первой учительницей. Наша школа находилась посредине деревни и состояла из двух небольших деревянных зданий в окружении столетних кленов, лип и берез. Эти здания были как раз напротив дома бабуси. Анна Григорьевна мне сразу понравилась. И школа, и учёба в ней оставили у меня самые добрые воспоминания.  Учился я хорошо. Система оценок в то время была не цифровая, а словесная: отлично, хорошо, посредственно, плохо и очень плохо. На школьном сленге оценку "очень плохо" называли колом. Кол - оценка исключительная, и чтобы   получить кол, надо было совершенно ничего не знать и не уметь. Я учился на хорошо и отлично. И, вне сомнения, не последнюю роль в моей успешной учёбе сыграла моя первая учительница.

     Каким мы представляем учителя?  Он должен быть добрым  и отзывчивым, лояльным и справедливым, сочувствующим  и строгим, пунктуальным и целеустремленным. Именно такой и была  Анна григорьевна. А еще она была внимательной, мягкой и доброжелательной,  всегда  готовой прийти на помощь, а в помощи, прежде всего,  нуждались ученики, учёба которым давалась тяжело.  Она никогда не повышала на нас голоса, но могла приструнить не в меру расшалившегося на уроке ученика.  Она умела очень по-доброму похвалить и совсем не обидно поругать. А еще умела  погасить все возникавшие между учениками конфликты - как в школьном коллективе без них?  Она понимала  и прощала своих учеников и не требовала от них слишком многого – ведь они  всего лишь дети.

     Наверное, у каждого ученика были любимые и нелюбимые предметы. Самым нелюбимым и занудным для меня предметом, да и для других одноклассников, являлось чистописание, которое, как считалось, должно было развивать у нас усидчивость, старательность и внимание. Основной задачей предмета являлось  научить нас писать буквы аккуратно, правильно и с нажимом, чтобы выработать красивый почерк, ег называли каллиграфическим. Для этого  Анна Григорьевна  заставляла  нас многократно  писать в тетради в косую линейку одни и те же буквы, списывая их из так называемых прописей – книжечки с образцами правильного каллиграфического написания букв. Чтобы правильно списывать буквы из прописей, надо было иметь большое терпение, а его-то нам как раз и не хватало.

      Была в нашем классе ученица из детского дома - Наташа Деньдобрый... Так она писала точно так, как это было в прописях, если не лучше... Больше таких старательных учеников у нас и не было в классе.
    
      Буквы мы  писали ручкой с пером под номером 86. Нажим не всегда получался, а к  кончику пера часто цеплялись ворсинки бумаги и сгустки чернил со дна чернильницы-непроливайки, что приводило к помаркам и кляксам и доводило нас до слёз.  Получить по чистописанию оценку «отлично» или «хорошо» было сложно. Мучились мы, мучилась с нами и Анна Григорьевна...
    
      Мы не могли не полюбить свою первую учительницу.  Мы её обожали, а я решил:  когда вырасту, обязательно влюблюсь в похожую наАнну Григорьевну учительницу и женюсь на ней.

      До женитьбы было еще очень далеко, а пока я влюбился в свою одноклассницу из детсклгл дома - Валю Карачевскую.  Она сидела сзади меня  в соседнем  ряду, и на уроках я частенько оборачивался, чтобы посмотреть на свою пассию, а Анна Григорьевна, заметив  это,  делала мне замечание: «Что ты там разглядываешь? Не вертись и не отвлекайся!».
Четыре года учёбы в начальной школе пролетели как один день...

     В День учителя,  люди, отдающие своё время, знания и душу обучению детей, принимают поздравления от своих благодарных бывших и настоящих учеников. Давайте и мы присоединимся к поздравлениям и  пожелаем всем учителям, в том числе и моим родителям,  доброго здоровья, благополучия и успехов!

     В заключение привожу здесь строки из «Школьного вальса» композитора И.Дунаевского на слова поэта М.Матусовского:

И где бы ни бывали мы,
Тебя не забывали мы,
Как мать не забывают сыновья…
Простая и сердечная,
Ты юность наша вечная,
УЧИТЕЛЬНИЦА ПЕРВАЯ МОЯ!

    С другой стороны забор пришкольного участка примыкал к участку детского дома, где жили около сотни воспитанников – послевоенных детей, оставшихся без родителей. Детский дом размещался в здании бывшей польской помещицы – на коммуне.

     Коммуна – это район деревни, где после революции, на базе поместья была образована так называемая коммуна – начальная стадия образования колхоза. Там беднота объединилась в коммуну и вела общее хозяйство. Так и по сей день этот район зовется коммуной, хотя от поместья уже давно ничего не осталось. Школа была общая, как для деревенских так  и для детдомовцев. Почему-то шла постоянная «война» между деревенскими детьми и детдомовцами. Возможно, потому, что детдомовцы постоянно воровали в деревне. Большинство их было из разных городов и мы их не любили за это. В общем, сплошной антагонизм, хотя со временем у меня было много друзей из детдомовских ребят. Все они от нас отличались тем, что у них была форма. Девочки носили коричневые платья с белыми фартуками, а ребята – серые костюмчики и ботинки. А у нас, деревенских такой одежды и обуви не было. Многие деревенские ходили, как только сойдет снег и до первых морозов, ходили босиком.

     После войны в деревнях остались почти одни вдовы и дети. Жили они очень бедно – ходили босиком и в лохмотьях. В нашу школу ходили учиться из нескольких деревень: Головачи, Розмыслово, Дубовцы, Межники, Заборье, Поселок, Застенок и некоторых других. Все эти деревни находились от Немойты в радиусе 3-5 километров. И вот так, круглый год, летом пешком, зимой - на лыжах  добирались школьники из окрестностей  в школу за знаниями. Летом еще ничего. А вот зимой, когда мороз - до минус 20-25 градусов, снег, пурга – попробуй пройти эти километры, когда тебе 11- 12 лет. Но ходили… Начальные школы (до 4 класса) были, видимо, в своих деревнях или же более близких, а вот с 5 класса – надо было ходить в восьмилетнюю школу. Восьмилетка была только в Немойте. Первые 4 класса мы, в Немойте учились не в самой школе, а в съемных  для школы помещениях. Ряд бедных семей сдавали школе помещения (свои хаты) для проведения уроков. Так мы учились, как я помню, у Матвея (Мацей), Марины (Швед), бабуси и еще у кого-то. Учились иногда отдельно от детдомовских, а какие-то годы - вместе. Все зависело от метража сдаваемых помещений.

      В классах было от 15 до 25 человек, а во всей школе – до 150 учеников.
Помню в основном 6-8 классы – где и кто и с кем сидел. Я  сидел в центральном ряду за одной партой с Васей Городецким из Заборья, за нами сидели две девчонки – Валя Кононова и Валя Мурашко из Застенка. Спереди – Зина Карагина и Василь Подъелец. В левом ряду спереди – двоечники: Коля Платонов из Межника и Гришка Дубовец (Хаврук)- оба 1946 г.р. – сидели в двух классах по два года, за ними – Лешка Гардюк из Поселка и Степан Кузьминич из Межника, затем - Коля Мальковский и Володя Барышков из Межника, а последние Люда Кононова из Головачей и Тамара Красновская из Розмыслова. В правом ряду спереди – Валя Корнева и  Валя Савлевич, за ними Галя Гардюк из Поселка с Федей Дубовцом, Жанна Мурашко из Застенка, а  на последней парте - Реня Шафранская из Поселка и Тамара Маковская из Заборья. Может где-то что-то и забыл.

      Учеба, которая должна была начинаться с 01 сентября обычно длилась дня 2-3, а затем вся школа, начиная с 5 класса и до 8-го, вместе с учителями, шли на уборку картошки (бульбы) и других колхозных корнеплодов. Надо было спасать урожай! Длилось это, обычно, до первых морозов. Учителя стояли и вели учет в тетрадях – кто, сколько накопал картошки и снес в гурты. Я в седьмом классе даже занял первое место по школе – собрав 1 тонну бульбы, т.е. 60 пудовых корзин. С наступлением заморозков мы, наконец-то, начинали учиться. Мне из уроков больше всего нравились география, история и литература, а также геометрия и труд. Ну и физкультура, конечно, – на первом месте. Не любил немецкий язык и алгебру. В  школе   я был знаменосцем. На всех праздниках я нес впереди колонны школьников и учителей знамя школы. Возможно знаменосцем я был потому, что отец был директором школы, а может - за хорошую учебу, - не знаю. Пробовал быть барабанщиком и горнистом, но ничего из этого не получилось – медведь на ухо наступил с детства. Мама преподавала нам зоологию, ботанику и химию. Отец – литературу и немецкий язык. Учиться меня особо  дома не заставляли.

     Помню хорошо как мы писали в прописях. Расскажу, чем мы писали. Раньше шариковых ручек не было — в школе все писали простыми деревянными ручками со стальными перьями, которые я носил в пенале. С собой в специальном маленьком мешочке каждый ученик носил чернильницу, заправленную фиолетовыми чернилами.  Мы называли их «непроливайками», изготавливались они обычно из стекла, фарфора или пластмассы. Перед уроком чернильницу ученик ставил на парту в специальную выемку, и на уроке во время письма постоянно в эту чернильницу макал пером. Стальные перья различались между собой и по форме и по цвету. Самым популярным считалось перо с латунным цветом «звёздочка» — на нём стояло клеймо в виде звёздочки; имелось никелированное перо №5; существовало ещё блестящее перо под названием «скелетик» с шишечкой на конце, которое писало очень мягко, но школьникам этим пером писать почему-то не разрешалось. Существовало мнение, что выработать красивый идеальный почерк можно лишь с помощью той самой старой-доброй перьевой ручки. С обязательными промокашками и чернильницами. А вот за идеальное выполненное, но шариковой ручкой, домашнее задание, можно было получить жирную двойку.

     Как я делал уроки – уже не помню. Но помню, как мама меня научила однажды, что надо готовить  уроки всегда и на всю жизнь. Видя, что я вечером не готовил уроки по химии, она меня предупредила, что завтра на уроке спросит меня. Но я не придал этому никакого значения – думал, что шутит, так как недавно я ей отвечал в классе урок. Но на следующий день она сразу же вызвала меня к доске и попросила ответить урок. Я не знал его и молчал. Тогда она громко сказала:

- Ставлю тебе кол, т.е. «1» - садись!. Мне было так стыдно, что после этого,  уже впоследствии,  мне не надо было напоминать об уроках. Так сказать – урок на всю жизнь. Отца я боялся подвести, поэтому всегда старался выучить его уроки – к тому же я очень любил читать. Электричества в деревне не было до 1962 года и уроки делали при лампе или керосиновом фонаре. Я забирался на печь после выполнения письменных уроков и готов был читать до утра. Мама ночью вставала и гасила лампу, чтобы я спал. Тогда я брал электрический фонарик, забирался под одеяло и читал дальше. А утром мама еле могла меня разбудить, так как… надо было идти в школу. Эта привычка осталась у меня на всю жизнь – без книги заснуть практически не могу.

     Зимой, в свободное время, мы проводили на лыжах и санках. Снега еще до конца шестидесятых годов выпадало много, и держался он всю зиму. Оттепели бывали не чаще двух–трех раз за зиму, были они непродолжительны и до полного стаивания снега не доходило. У нашей речки было много самодельных горок из снега, которые, дабы придать им прочность, мы поливали сверху водой. Поливали их поздно вечером, когда мороз начинал крепчать. К утру лед был как камень. Снежные горки были очень демократичны. Они не требовали никакого особого снаряжения, и кататься с них могли и маленькие дети и большие. Катались как кому нравилось: на санках, на куске фанеры или даже сидя в тазу. Часто просто на мягком месте или стоя на ногах (для особого шика) или лежа пластом. Особенно весело было катиться «паровозиком», когда за санки с пассажирами цеплялись еще два-три человека, которые ехали присев на четвереньки.

      Было очень здорово извозиться в снегу так, что и штаны и рукава пальтишек были мокрыми насквозь, да еще облепленными затвердевшим снегом, который уже невозможно было ни сбить руками ни соскоблить варежкой. Спина тоже была облеплена снегом, потому что ну как же можно кататься с горки и не падать при этом на спину.

      И вот после катанья мы медленно тащились домой, уставшие, мокрые и голодные, но все это перекрывала сладость удовольствия, заполнявшая все внутри. Дома все одежды сбрасывались у порога, и мы устремлялись к обеденному столу.

     Недалеко от детского дома протекала наша речка, которая делила деревню на две части. На нашей стороне у речки была большая горка, которая  называлась «У груши». С этой горки в сторону речки был уклон и по тем временам нам казался он был очень большим. Там, до самой темноты, мы катались на лыжах, санках и «козлах». Зима в это время была снежная и везде наметало большие сугробы. Мы копали ходы и играли в «войну», делали в снегу «штабы». Катались на санках в овраге, что был неподалеку, там были хорошие горки.

     «Козел» - это высокая скамейка, снизу сделанная изо льда, т.е. нижнюю, широкую  доску в мороз поливали постоянно водой, которая намерзала. Ее снова и снова  поливали водой и замораживали. И так до десятка раз, пока толщина льда не доходила до 5-7 сантиметров. Эти «козлы» были очень скользкими и развивали бешеную скорость. Обычно на «козла» садилось 2-3 человека и сверху, с  горы неслись вниз так, что ветер в ушах свистел. Не дай бог попасть под «козла» - можно было убиться  насмерть или что-либо сломать. Такие случаи были.  На «козлах» съезжали только самые отчаянные ребята. Но «козлов» было мало – один или два. Родители не делали их своим детям, зная, чем все может закончиться. Их делали для себя только более взрослые ребята и иногда давали нам скатиться на «козле» с горы. Было страшно, но я несколько раз съезжал и довольно успешно.

      Лыжи у нас были широкие с ремешком-лямочкой, в которые просовывались мыски тех же валенок. Лучшим вариантом было прикрепить к ремешкам резинки, которые охватывали валенки сзади и не давали лыжам сваливаться. Но резинки были далеко не у всех, а только у тех, кому их могли приладить заботливый отец или старший брат.
Но отцы в семьях пятидесятых были далеко не в каждой, и катались мы, постоянно теряя лыжи, что было здорово, особенно, когда ты мчишься с горки, подпрыгиваешь на снежном трамплинчике, и лыжи разлетаются в разные стороны, и всем весело, а ты герой.
   
      Второй зимней забавой были коньки и хоккей. Скажу по порядку: сначала о коньках. Коньки были нескольких основных видов: самые ранние, на которых катался я, были снегурочки. Носы их были загнуты дугой, на манер зимних саней. Они продавались без ботинок, и мы их привязывали к валенкам веревочками. Чтобы веревочка не  ослабевала и не сваливалась, под нее просовывалась коротенькая палочка и закручивалась как вертушка. Таким образом удавалось добиться относительно прочного крепления к валенку. Ну конечно, веревочки эти часто развязывались, и тогда приходилось возвращаться домой и просить отца или старшего брата прикрутить их снова, потому что сделать это самому на морозе было непросто.

      Другие коньки, о которых мы только мечтали, были так называемые ножи, для скоростного бега. И все же самыми желанными были для нас «канадки». Эти коньки продавались  уже в сборе с ботинками. Их не нужно было прикручивать веревочками, и они не сваливались постоянно с ног. Помимо этого у них были заостренные носы с насечкой, которыми было удобно отталкиваться. При этом можно было делать всякие крутые повороты и резкие остановки.

      Как только замерзала речка или болотце, недалеко от нас расположенное, мы уже были там. Пробовали сначала ходить по тонкому льду. Бегали по нему, а он под тобой потрескивал и прогибался волной. На речке, через молодой лед, часто было видно рыбу. Мы делали из деревьев так называемые колотушки, бегали по льду и глушили рыбу ударом о лед. Рыба стоит подо льдом и ее хороша видно. Подбираешься потихоньку к ней и со всей силы - «Бах»!!! И рыба тут же кверху пузом переворачивается и течением ее несет. Тут надо вовремя забежать наперед, куда рыбу несет течение и пробить лед, чтобы ее достать из воды. Иногда попадались неплохие экземпляры щук - все было какое-то подспорье для семьи.  В те времена в магазинах рыбу было не достать. Иногда привозили мороженую треску – радость для всей деревни, но не всем ее хватало. Помню, отец приносил домой треску весом килограмм по 15, наверное. Ели целый месяц. Когда лед становился толще, делали клюшки из лозы кривой и гоняли весь вечер в хоккей. Домой приходили мокрые с ног до головы  от пота, но счастливые и радостные. Не могли дождаться следующего вечера, чтобы снова пойти играть в хоккей. Коньки были в основном «снегурочки» - с загнутыми носами и редко у кого – настоящие «хокейки». Привязывали коньки шпагатом прямо на валенки. Вода на валенках замерзала и через какое-то время - это был настоящий монолит. Дома валенки так и оставляли в  холодной прихожей, не развязывая их  и не снимая  с них коньки. Зато, назавтра, ноги засунул в валенки - и готово, можно бежать на речку.

      Еще зимой мы часто занимались настоящими драками с детдомовцами. Драки были страшные – до крови или того хуже - до больницы. Особенно драки были жестокие в середине пятидесятых годов – я уже начал ходить в это время  в школу. В детдоме были также  ребята по 15-17 лет. Это были настоящие уркаганы, прошедшие через военные годы, воровство и банды. И вот, старшие деревенские ребята нам сообщали, что завтра будет драка с детдомовцами. Уклониться было невозможно – засмеют, что испугался. Мне было страшно еще и потому, что отец был директором школы и в случае чего – мне первому и попадет от отца. Но все равно я участвовал в  таких драках. Начинали обычно  драться  ледяными снежками. Для нас,  кто помельче, старшие  давали задание наготовить ледяных снежков. Мы их лепили, делали круглыми, смачивали водой и на ночь замораживали, а во время драки – подносили старшим ребятам.  Старались попасть в лицо или в голову «врагов». При хорошем попадании - лазарет был обеспечен. Когда ледышки заканчивались, мы таскали поленья дров с соседних с детдомом домов  и в бой шла тяжелая артиллерия – тут могли и убить. Но все-таки такого случая я не помню. Снег в крови – помню, разбитые носы – помню, даже поножовщину помню, но до смертоубийства все-таки не доходило. Отчего и для чего дрались — никто не знал, просто это были выход энергии и агрессии, добыча адреналина в процессе спокойной и размеренной деревенской жизни. Пацаны, конечно, должны драться в детстве, т.к. в драках закаляется мужской характер. Но тогда это должна быть честная драка, где увечий никто не наносит друг другу специально. А эти драки между деревенскими ребятами и детдомовцами были всё же подлыми, я их никогда не понимал и не буду понимать.

     Особенно в драках отличался Иван (Ховрук) – его боялись все. Если что не так, он сразу хватался за нож или за опасную бритву:

- Порежу всех!, - орал диким голосом Иван. И резал. На моей памяти, он сидел в тюрьме раз семь или восемь – в основном за драки и поножовщину. Когда последний раз при мне Иван вышел из тюрьмы -  у него было общей отсидки  лет 16-17. Были у Ивана такие вот поговорки, когда хорошо выпьет: - "Финка-ножик не согнется и рука не задрожит! Задушевный мой товарищ во сырой земле лежит! Начинать драку не буду и бежать не побегу - у меня вырыта могила на высоком на берегу! Где на нас ножик точат, мы туда гулять пойдем... Либо нас кого зарежут, либо мы кого убьем!" Когда как-то, после очередной драки в клубе, Ивану и самому хорошо досталось, я услышал такую частушку:- "Ваньке стукнули свянчаткой да подбили левый глаз, а теперь ему — косому из девчат никто не даст!". Я однажды мылся с Иваном в нашей общей бане, после очередной его отсидки в тюрьме. Все его тело было в наколках. Наколки разные – тюремные. Запомнились некоторые из них. Во всю грудь – летящий орел, а под ним надпись «Я раб СССР». На руках кинжалы, обвитые змеей, на плечах – голые девицы, на спине – Ленин и Сталин, а на жопе – кочегар с лопатой. Но самая запоминающаяся надпись – на ноге: «Я туз крестей – ебу всех мастей».  Я рассматривал Ивана со всех сторон – настоящая тюремная живопись и фольклор! Иван ко мне относился хорошо. Может быть потому, что я дружил с его младшим братом – Гришкой. Кличка Ховрук была приклеена к их семье с давних времен. Отец «Ховрук», четыре брата – «Ховруки» и мать «Ховра». Фамилия  у них всех была - Дубовцы, но в деревне их звали «Ховруками». Семья была одна из беднейших. Отец, старый Ховрук, никогда не работал, как я помню – все лежал на печи. Два старших брата иногда приезжали из Донбасса , где работали шахтерами. Иван – в основном по тюрьмам  был спец, а Гришка – двоечник и второгодник. Одна мать только и работала, как я помню.

     Я Гришку иногда подкармливал, но сам он никогда ничего не просил. Ходил до морозов босиком, а иногда и дольше – пока колхоз или школа не купят ему сапоги кирзовые. Тогда он начинал щеголять в новых сапогах – чувствовалось, что радости нет предела. Я тоже в основном ходил весной-осенью в кирзовых  или резиновых сапогах, а летом – босиком,  зимой - в валенках. Помню, когда папа мне купил первые детские кожаные ботинки на шнурках – радости не было предела. Я даже спать ложился в них, чтобы никто не украл или не обул  их ночью вместо меня.

     Зимой, мы, дети 10-14 лет много занимались по хозяйству - нужно было помогать маме. В мои обязанности входило: покормить всю скотину – корову, свиней, собак, кур, кроликов и другую живность, кроме котов. Коты обязаны были сами себя кормить, так как в те времена было много мышей и даже крыс. У нас были очень хорошие коты. Почти каждый  день они  ловили мышей и крыс, а иногда и птиц. Но один случай я помню хорошо. Мама иногда наливала котам молоко – в небольшую выемку в деревянном полу у печи. Воду коты пили редко, в основном молоко, которого было всегда вдоволь. И вот в одну зиму наш кот практически перестал ловить мышей, но был всегда сыт и дома ничего не ел. Только пил очень много. Утром появлялся откуда-то и начинал хлебать воду. Сколько не дай – мало! Мать удивлялась и рассказывала соседям, что кот ничего не ест, а только пьет, да к тому же прибавил в весе килограмма три.

     Через дом от нас жили соседи – дядя Павел с тетей Лидой. У них был сын Толя и дочери Лариса и Галя. Была и мать старая – в общем, семья большая. Тетя Лида всю жизнь была в колхозе кладовщиком. Двор их был огорожен высоким забором с большими воротами. Ничего не было видно с дороги, что же там во дворе. А во дворе – почти колхозное стадо находилось. Две коровы, бычок, несколько свиней, овцы, куры, гуси, утки. И всех надо кормить!

     Так вот, к зиме они обычно забивали двух-трех кабанчиков. Делали много колбас, киндюков, полямбиций, окороков. Все это вывешивалась в холодных кладовых на шестках, сало – в ящиках, а колбасу домашнюю – в 40-литровые бидоны из- под молока закладывали до весны. Бидоны закрывались крышкой на защелку. Что случилось в ту зиму – не знаю. Возможно, дядя Павел брал колбасу и забыл по пьянке закрыть бидон, но к весне 40 кило отборной колбасы, подготовленной для копчения, испарилось. Посадили в мае картошку. В июне она хорошо уже взошла и собралась зацветать. Дядя Павел был любитель выпить на  и когда душу жгло – приходил к нам. Знал, что нальют. Но надо была причина какая-то зайти. Вот он и решил поделиться своим горем, что у него  колбаса пропала, а мама, возьми и ляпни:

- То-то наш кот всю зиму ничего не ел, а только воду лакал! Что тут стало - не передать ?!

– Семеновна! Где кот? Я его сейчас убью! Мама уже пожалела о том, что сказала.

– Кот – то, причем? - Разве он виноват? - Да одному коту и не съесть ведь 40 килограмм колбасы. - Может это и ваши коты съели?

   Но соседа было уже не утихомирить. Дядя Павел рванул домой и через пять минут прибежал обратно с ружьем.
 
- Где кот, Семеновна? Отдай подобру-поздорову сама его мне!

     Кот, предчувствуя свою близкую смерть так сиганул через форточку в огород, что никто не успел и сообразить, как его поймать. Кот – в огород,  Павел с ружьем за ним. Через минуту раздался дуплетный выстрел и мама со слезами побежала хоронить кота. Когда она выбежала на огород видит такую картину - две борозды картофельной ботвы метров на 30 лежит выбитая дуплетным выстрелом, а кот сидит на вершине яблони и орет благим матом и страшным криком от страха  или же ему дробина в яйцо попала. К счастью кота у дяди Павла не было больше патронов, а кота так просто  с яблони было не достать. Он побежал за новым зарядом к себе домой и как только скрылся за углом, кот пригнул с яблони и галопом помчался в сторону леса. Только его и видели с тех пор. Вот такая кошачья история была в нашем доме.

     Весна приносила нам, детям, много радости и много новых впечатлений. Вот уже тает снег, бегут ручьи, травка зеленеет, птички с юга прилетают, коров в поле начали выгонять. Я помню запах весны из этого детства. Когда тебе 10-12 лет. Когда апрель, ручьи, земля оттаивает, почки на деревьях и вот это вот все. И ты идешь такой из школы, и у тебя кружится голова, и хочется петь и взлетать. Весной мы, школьники, делали и вывешивали везде в саду и около дома скворечники. На березе, которая росла перед нашим домом, я повесил семиэтажную квартиру для скворцов – все семь квартир были вскоре заселены и затеи скворцы прилетали в эту семиэтажку ещё много лет. Отверстия делались в разные стороны, чтобы скворушки не мешали жить друг другу. Под нашей крышей несколько ласточек делают одновременно свои гнезда – интересно наблюдать, как ласточки куда-то улетают, затем в клювике приносят глину и начинают ее приделывать (приклеивать) к фронтону крыши под самым козырьком. И так день за днем появляются все новые и новые гнезда – иногда штук 7-8. А потом наблюдаешь,  как птенцы появляются на свет, как их кормят родители, и, наконец, как они впервые вылетают из своего гнезда. Интересна и наблюдательна жизнь в деревне. Мы, дети, все впитывали в себя как губка – и хорошее и плохое.  Да! Весна очень хорошее время года, но лето – лучше. Помню, как летом во дворе моего друга Лёньки Акулёнка, мы делали для себя настоящие самокаты на зависть всем друзьям. Лёнька был настоящий технарь и быстро соображал в этом деле. А я только наблюдал за его работой и старался ему подражать во всём. Я и сейчас не очень хваткий на технические дела.

      Мы стали с Лёнькой строить свои самокаты лет в 11-12. Самое главное для самоката - это  колёса. Два или лучше три колеса. Мы доставали в кузнице, в школьной мастерской или где-то  на стороне старые подшипники, восьми миллиметровую проволоку, гвозди любого калибра, доски от ящиков в магазине и начинали мастерить.  Берутся две доски, желательно  ровные и струганые. Размер подбирали под свой рост. В торце досок делали вырезы чуть шире толщины подшипника и глубиной в его радиус. Дальше  всё просто. В подшипник вставляется деревянный брусок и прибивается в вырез каждой доски. Теперь на целый торец доски – подножки прибивается круглое полено высотой сантиметров 30 и диаметром около 10 см. с уже вбитыми двумя полукруглыми скобами. Во вторую, рулевую доску, также приделываются такие же скобы из толстых гвоздей. Теперь совмещаем подножку с рулем, так, что бы скобы подножки легли на скобы руля. Сквозь них пропускаем толстую проволоку с за-гнутым буквой  «Г» концом скрепляя всю конструкцию под прямым углом. Если есть третий подшипник Можно насадить два подшипнике на длинную палку - ось , так, что бы подшипники расположились по сторонам подножки. Тогда вырез делать в подножке не нужно. На верхний конец рулевой доски прибивается поперечная  деревяшка,  с вырезанными и ошкуренными ручками. Собственно - это руль. И погнали по деревне на зависть всем друзьям!

     Мастерили мы и огнестрельное оружие. Самым простым был пугач из медной трубки, один конец которой сплющивался и изгибался в виде рукоятки. В трубку насыпались спичечные головки, играющие роль пороха. Из длинного гвоздя и упругой резинки сооружался спусковой и ударный механизмы. Для производства хлопка-выстрела надо было нажать на резинку, сдвинув гвоздь, который ударял острым концом по спичечному порошку внутри трубки, и происходил оглушительный взрывчик. Когда мы играли в войну, то такие пугачи были, между прочим у всех... их мы использовали вместо деревянных пистолетов.
 
     Лето – это, прежде всего постоянное купание на нашей речке Немойтянке и ловля рыбы и раков, которых было очень много до определенного времени. Затем – работа в колхозе, которой были посвящены все мои годы, начиная с 10-11 лет. А сколько было всяких игр - это и чижик, и лапта, и штандер, и футбол, и волейбол, и многое другое. Футбол был для нас без границ... Гоняли мяч до самой темноты, когда уже и мяча нельзя было рассмотреть. Главное было - не попасть в коровье дерьмо... Жизнь в деревне мне очень нравилась. Нравилось всё: и развлечения, и прекрасная дружба, и сплоченность друзей моего детства. Жизнь в деревне была счастливой. В детстве, в какой-то момент понимаешь, что вы с друзьями в последний раз играете вместе на улице, хотя никто из вас об этом еще и не подозревает... А ведь это наше счастливое  детство вскоре у нас закончится...

      Сейчас я так глубоко эти фразы про лето и игры прочувствовал почему то... Когда тебе 10 или 12 лет, как бы тяжело не было, ты не унываешь... Для тебя лето, это целая эпоха. Столько событий, игр, тайн, мимолетных обид... Вспоминаю. Теплый летний вечер, деревня... Июль... Ни ветерка. Я выхожу на улицу и все забываю. Вдалеке мычит коровье стадо, слышу, как щелкает кнут пастуха. Солнце садится, до темноты часа 3, но за эти три часа ты проживаешь целую жизнь...

     Слышу свист. Оборачиваюсь - это мой друг Шурик Петровский (Сашка) едет на велосипеде и машет мне рукой. Он живет на другой стороне реки - за мостом, через два двора и перед его домом каждый вечер случается всё самое интересное.

     Я подхожу и вижу, что ребята уже собираются.. В самые насыщенные и веселые вечера приходит человек десять-пятнадцать. Тут и друзья и соперники, и девчонка с соседних улиц, а среди них и Валя Сидорович, при виде которой у меня перехватывает дыхание... я в неё влюблён, но я сплевываю, и делаю вид, что ее не вижу. Вечерние посиделки на лавочке у нас тоже были, да и первая любовь именно там случилась. С той лишь разницей, что до поцелуя так и не дошло... А сколько было мыслей по этому поводу, переживаний, как признаться в чувствах.

      Кто-то принес маленький мяч, а значит сегодня будет лапта. Мы играем прямо на дороге, машин, конечно, нет. Кричим, спорим, бегаем, как последний раз в жизни. Мокрые и счастливые...  Стемнело, но еще не ночь. Часов 10. Самое интересное время. Уставшие, мы садимся на бревна перед Сашкиным домом, достаем семечки и сплетничаем. Все знают, что я влюблен в Вальку. Дело чести всей компании заставить нас поцеловаться. Мы смеёмся краснеем, толкаем друг друга. Эмоции захлестывают. Это пик счастья. Когда темнеет так, что не видно конца улицы, мы начинаем играть в прятки. Счёт до ста, и,- "кто не спрятался я не виноват". Тишина, и вдруг, кто-то с визгом срывается из-за кустов, подбегает к столбу и кричит - "тук тук за себя!"

     А потом, в темноте, по очереди открываются окна и матери кричат протяжно - "Лёёёёёёня, домой" и ты понимаешь, что день закончился...

     Беззаботное деревенское детство... Несмотря ни на что, жизнь в колхозной деревне нам нравилась, но было ведь ещё и своё личное подсобное хозяйство, без которого в Немойте было не прожить... и на первом месте в каждом доме была кормилица-коровушка. И обязательная дойка коровы. И хотя содержать корову очень трудно, но без неё – ещё труднее. Это животное дает не только молоко, но и возможность удобрять землю огорода навозом, и поэтому получать стабильно хороший урожай овощей. Интересно, что холодильника у нас в доме до начала 69-х годов ни у кого не было, так как не было и самого электричества. Вместо него – ведра с холодной водой, куда в стеклянных банках ставят молоко. А далее это и сметана, и простокваша, и творог, и сбитое мной в маслобойке – необычно вкусное сливочное масло. Молоко мама добавляла в тесто для выпечки самодельного хлеба в русской печи, молоком мы поили телят, а также понемногу давали его всем домашним животным…

     Мне (конечно, не всегда, а лет с десяти) мама разрешала мне ей помогать и сносить, после утренней дойки, ещё парное молоко из дому в молочную, которая находилась в самом центре Немойты. Там его заведующая проверяла на жирность и сливала в 40-литровые бидоны. Заведующей в молочной много лет была тётя Оля. А вечером - дома, мама поручала мне сбивать из сметаны и  сливок в своей маслобойке  домашнее масло. Непрерывно взбивая охлаждённые сливки или сметану, разрушаются мембраны, окружающие молочные жиры. Жиры начинают слипаться друг с другом, образуя комки, которые потом легко можно отделить от пахты.  И хотя это была тяжёлая и монотонная работа, но я был рад видеть итог  своего труда, наблюдая,  как из сметаны и сливок получалось это превосходное и вкуснейшее масло. Сколько же воспоминаний связано у меня с моей деревней! Я помню вкусные бабушкины коржики в сметане, помню аромат свежего мёда и домашнюю ветчину в окрошке... Мне  часто приходилось загонять вечером домой корову, уток и гусей с речки,  полоть грядки на огороде и даже пасти телёнка. Какое же это было чудесное время! Жизнь в деревне для меня была счастливой. Ведь рядом со мной всегда были любимые мама с папой и мои сёстры - Танечка и Людочка. Мне часто снятся эти годы до сих пор. Это была прекрасная пора моего детства и юности. Это ведь мой родимый край, это моя Родина.

      В пятом классе я решил разводить кроликов и взялся за это дело капитально. Кролики мне очень нравились, а идею я взял у моего друга Лёни Акулёнка. У них в хлеву были сделаны кроличьи клетки и я часто помогал Лёньке косить траву для кроликов. А началось всё с того, что он мне подарили пару  маленьких беленьких крольчат. Такие хорошие, тёпленькие, пушистые шарики. Для них нужна клетка, ведь они растут и могут вырасти большими.  Мне многое подсказали взрослые, видя  с каким интересом  и вниманием отношусь я к даваемым мне указаниям.  Я   начал мастерить  клетку, представляя примерно, что и как для этого надо сделать.  Мне сказали, что в клетке надо сделать тёмное отделение для того, чтобы кролики могли размножаться. А мне именно так и хотелось, чтобы размножить кроликов и иметь много крольчат. Клетку я сделал сам, сделал круглое небольшое отверстие в малое отделение клетки  из большого, чтобы там могла укрыться крольчиха, когда будет выводить крольчат. Клетку я разместил  во дворе за хлевом...
 
     Ко мне приходил часто Федька Тёркин, с которым мы дружили. Коля Контя был  чуть младше меня. Мы с ним хорошо дружили, он всегда слушался меня, помогал мне во всём, о чём я его попрошу. Он и клетку делать помогал мне, приносил и палочки и дощечки такие, о каких я просил его, и какие мне подходили. Потом мы вместе с ним ухаживали за кроликами, травку им рвали и приносили.  Они оказались парой – самец и самочка. Но долгое время, пока они подрастали, они вели себя, как братец с сестрёнкой.  Да так оно и было, наверное, так как  они были взяты из одного выводка. А мой друг по Немойте - Лёня Акулёнок с родителями переехали жить в районный центр, что в 9 километрах - в Сенно, но летом часто приезжал к своей бабушке Акулёнчихе и тёте Анне.
 
     Но позже, когда кролики подросли, мы, наблюдая за ними, заметили, что самец проявляет интерес к самочке, а она от него убегает. Значит, выросли наши кролики, хотя нам они казались ещё крольчатами. В дальнейшем мы наблюдали за тем, как они помирились, а самочка  стала позволять ухаживать за собой. Конечно, мы с интересом наблюдали за их поведением. Кто-то из взрослых нам подсказал, что их теперь надо рассадить в разные клетки на некоторое время. Так мы и сделали, соорудив ещё одну небольшую клетку, куда я и отделил самца, оставив крольчиху в клетке, в которой было тёмное отделение. Крольчиха стала подолгу пропадать в тёмном отделении, выходила только к кормушке, и мы не могли всё видеть, что она ещё делала. Я заметил, что у неё грудка стала почему-то голая, но я слышал, что это нормально. Крольчиха при постройке гнезда выщипывает у себя пух с груди и живота и выстилает им гнездо.
 
     Когда точно у неё появились крольчата, я не заметил, но по некоторым признакам понял, что крольчата уже появились.  Крольчиха стремится не показывать своего интереса к гнезду. Она подолгу не заходит  в тёмное отделение клетки, пока за ней наблюдают. Еще и раньше я заметил, что крольчиха стачивает своими передними зубами - резцами деревянные планочки, которые составляют переднюю стенку -  решетку клетки. Я знал  от ребят, что им это необходимо для здоровья их зубов – резцов,  и поэтому никаких мер по укреплению этих палочек деревянной решетки я не принимал. Хотя такие же палочки клал в клетку, по предложению  тех же ребят, чтобы крольчиха их грызла, оттачивая   свои резцы.
 
    И вот однажды я увидел, что клетка пуста, а в деревянной решетке появилась дыра. Перегрызла деревянную палочку крольчиха. Через эту дырку, видимо, и  ушла крольчиха, да и крольчат за собой увела, а может быть, просто сама перетаскала их в другое  место, в другое гнездо.  Не сразу мы нашли это новое гнездо. Оно располагалось где-то под полом хлева. Мы с Колей видели нескольких крольчат, хотелось  поймать хоть одного, но это  не удавалось. Мы и саму крольчиху приманивали, подкармливали её, хотя  поймать её мы и не пытались. Мы боялись, что крольчата без неё погибнут. Пусть она их вырастит хоть здесь под полом хлева, потом поймаем или привадим кормом. Постепенно  успокоились в ожидании, когда подрастут кроль-чата, хотя иногда заглядывали под пол хлева...
 
      А вот однажды наша соседка - тётя Дуня рассказала моей матери, что у них во дворе в высокой траве она видела бегающих беленьких  кроликов. Двор у них большой, заросший высокой травой, и, кроме одной молодой яблони и вишен, никаких деревьев во дворе не было. Но соседка рассказала также, что как-то вечером она услышала тонкий пронзительный писк, а потом увидела большого рыжего кота, который убегал через двор, держа в зубах белого крольчонка. Этого кота она и раньше видела здесь возле сарая. Это значит, он охотился здесь на крольчат.  Но сегодня вечером она видела, как один  крольчонок ещё бегал в траве и скрылся в норку под сараем.  Мама мне всё это рассказала, и я решил завтра с утра перелезть  к соседям через забор,  и попытаться  найти ту норку, откуда кролики  выбегают из под хлева.  Я уже давно не видел ни одного крольчонка под хлевом, куда они убежали, думал я? Видимо, это последний, оставшийся в живых. Да и палку я хорошую приготовил, чтобы коту отомстить.

      Ночью я долго не мог заснуть, все думал, как мне поймать крольчонка, да и как наказать кота. Проснувшись рано утром, я подбежал к забору,  и даже уже перелезая через забор, услышал отчаянный писк.  Я  быстро спрыгнул и увидел убегающею большого рыжею кота, держащею в зубах еще пищащего моего последнего крольчонка. Я погнался за ним, но он поднырнул в какую-то щель в заборе и скрылся. Я только проследил, в чей двор он побежал... Это был двор другого нашего соседа - дяди Павлы. С тех пор я не люблю рыжих котов. Позже уже, как я писал выше,  наш кот отомстил за моих погибших кроликов, сожрав за зиму у дяди Павла 40-литровый бидон колбасы.
 
     Чуть не плача я пришел и рассказывал всё это матери.  Крольчонок этот, действительно, оказался  последним.  Я стал охотиться за котом, я заряжал и ставил в траве капкан. В капкан заряжал клочок белой шкурки, а под ней кусочек мяса. Но кот, видимо, распознал эту подделку, и в капкан не попадался, хотя я видел его несколько раз в том  дворе. Потом я всё-таки поймал и саму  крольчиху. А через месяц она принесла мне новый приплод - девять белоснежных крольчат.  Так я постепенно за три года развёл целую кроличью ферму, поставив клетки с двух сторон нашего хлева... Максимально у меня одноразово было 116 кроликов в 15-16 клетках, как вокруг хлева, так и в самом хлеву.
 
     "Корни любой цивилизации произрастают из деревни. Эти корни питают древо жизни, они глубоки и невидимы. Они незримо присутствуют в нас в виде древних образов и архетипов, несмотря на то, что жизнь бурно устремилась в города..."

     Хозяйство позволяло жителям деревни быть автономными и не зависеть от внешнего мира. Свиное сало, картофель, куриные яйца, коровье молоко - основа питания. И как дополнение к рациону в тёплое время - разнообразные овощи и зелень, ну и конечно, дары леса - ягоды, грибы. Тяжела была доля женщины в деревне. Я это, прежде всего, сужу по жизни нашей мамы... Это постоянные заботы и изматывающий труд по хозяйству. Надеется можно было только на себя, да ещё на нас -детей, которые помогали ей в силу своих возможностей.

      Сенокос - прекрасная пора в деревне, запах свежего сена, стога... Самая трудная работа в году – это заготовка сена. Траву надо не только скосить вручную косой, но и просушить её на солнце, потом – собрать в копны, и после уплотнения в них сена, перенести в стог. Далее этот стог надо доставить во двор. На это уходит очень много времени и энергии. К тому же, вечером и утром – «кусаются» комары, которые во влажной лесной зоне активны всё лето, а днем – атакуют слепни и оводы… 0 Косят утром, по росе. Главное – острая коса, поэтому каждые десять минут производится заточка инструмента, ну и при этом – короткий отдых.  Чтобы дождь не пробил, копна делают повыше. Позже, когда сено уплотнится, можно свозить или оттаскивать копны в стог или на сеновал.

     А сколько было тогда в деревнях живности... Натуральное коровье молоко, натуральная сметана, натуральное русское масло, лесные свежие ягоды, свежие овощи и фрукты с огорода... Кружка молока всегда была под рукой... И как всё было вкусно и полезно! В речках мы купались до синевы на губах...

     С каждым весенним, а затем и летним днём наш огород-кормилец становился всё пышнее, всё широколиственнее. Всё в нем было заманчиво, всё непостоянно, всё росло и двигалось на нашем огороде-усадьбе в рост. Вот уже ожидаешь и видишь, как появляются первые упругие темно-зелёные листки картошки, а вот уже на грядках появились слабые побеги капусты, затем фиолетовые ушки свеклы и игольчатые стрелки лука и чеснока, а вот показался тонкий ажур укропа... Потом глядишь как день за днем всё это развивается - всё становится сильнее, всё мощнее, всё упружестее. А там уже  то одно зацветёт, то другое, то с одним ароматом, то с другим, то поодиночке, а что-то целыми соцветиями - лишь смотри, лишь наблюдай да поражайся. И бегаешь постоянно по огороду, чтобы посмотреть ежедневно: а какой горох-боб там стал, а какой подсолнечник, а как там вишня цветёт, а как окучивают картошку, а отчего так пушиста ныне черемуха около дома. А вот посмотри: под яблоней вся земля в лепестках, а что делают по цветкам сада пчёлы, а куда перелетают бабочки, а отчего это всё живет, всё шевелится, всё поет на нашем огороде-усадьбе и отчего сердце так бьётся и так веселится душа моя, и замирает от счастья? Да жизнь ли это? Не сон ли это? Сон счастливый, несбыточный и уже неповторимый...

      Приходит пора цветения и жить становится ещё интереснее. Вот подошёл уже и первый огурец в нашем огороде, и первый лучок, и первый стручок гороха или боба, и первая помидоринка.

      "Когда ешь первый овощ, то всегда поминай родителей" - так мама мне велела.  Слаще первого оранжевого хвостика морковки я ничего не пробовал. А что говорить об огурце? Его разрежешь на две половинки вдоль, да солью посыплешь, да потрешь друг об дружку - он сок выделит пенистый, который так и  капает с рук, так что не сразу его и в рот несёшь - жалко ведь сразу. Подержишь недолго такой огурчик в руках, а есть так охота... Ну схрумкаешь его и глаза сразу же засияют, а душа займётся. А красный помидор!? Он лежит на подоконнике, дразня прохожих. Но когда уже терпение кончится, разрежешь его ножиком, а он сразу же покроется серебристой, зернистой сахарной пылью... И зажмуришься, и, не чая счастья, потянешь в открытый рот дольку такой помидорки, да и обсосёшь её со всех сторон! А в нос сразу же ударит неповторывый аромат красного овоща, а язык моментально пронимает вкус особенный - помидорный, ну и съешь такой помидорчик немедленно. А всё же ощущать на языке такой  помидор было приятнее, чем даже его съесть.

      Да разве можно описать все счастье и все удивления, все наслаждения, что приносил мне наш огород! Каждый раз, в течение многих лет, во время приезда домой в отпуск, я первым делом, оставив у порога родного дома наши вещи, первым делом  бежал в наш огород-сад, чтобы посмотреть на всё, что там растёт, ощутить его запахи, сорвать первый огурец, помидор, лук и редиску. Я медленно обходил весь огород - грядку за грядкой, дерево за деревом, каждый кустик смородины, крыжовника, а мама и папа шли рядом, комментируя мне всё, что я хотел посмотреть, потрогать, понюхать. Это же всё было для меня  родным и многое в саду я сажал когда-то сам своими руками. Это было то самое чувство, что называют Родиной...

      Разве вот ещё о бульбе-картошке хочу сказать пару слов. Наш деревенский рай начинался всегда с посадки картошки, а кончался её копкой. Два праздника было: бульбяное начало и его конец. Весной запах в огороде  был в основном навозный. А вот осенью — запахи огородные были значительно богаче и намного праздничнее - настоящими были все осенние запахи. Праздник был настоящий для всех  нас после окончания уборочных работ. Всё тут было в этих последних земных запахах... Ведь дальше была уже зима, без этих родных нам запахов...  На деревенских полях-огородах, помню как сейчас, по всей Немойте стояли  мешки с картошкой. Дотронься — от них пыль картофельная сразу же идёт... На  картофельных бороздах в это время находились все - и малый и старый: картошку поднять да бросить в гулкое пустое ведро не трудно, а хоть одна картошина брошена, да всё помощь идёт  от любого деревенского мальца в общий котёл... И серьёзно, и весело! Урожай-то какой! И мы все торопимся: пока тепло, надо собрать урожай бульбы с поля-огорода в каждой семье. Соревнуются все у кого ведро полным наполнится скорее? Спешим, спешим, спешим. Все в поту и в радости от работы. Недалёк уже  и вечер, и уже скоро вся наша бульба будет убрана в подвалы... Ведь картошка с салом – любимая еда местных жителей. Сажают это растение помногу. Всё лето люди борются за урожай картофеля: пропалывают его от сорняков, окучивают, собирают и травят колорадских жуков...

      Главное в доме – матушка Русская Печь. Она накормит, и обсушит, и спать уложит. Вот почти каждый день ранним утром валит дым из трубы, да танцуют на стенах избы красные блики. Это варится еда для себя и скота, на углях печется хлеб, на лежанке сушатся яблоки и травы. Печь к тому же и лечит: кости прогреет и хворь вытянет. 0 В небольшой русской избе нет лишних вещей, аскетизм и в еде: суп с картошкой и жареным салом. В углу у многих сельчан имеются иконы, а на стенах – фотографии родственников, живых и умерших. Наверное, такая изба – это маленькая вселенная – корабль жизни человека, переживший много бурь, – и на его борту очень уютно и тепло.

      А утром вытащит мама из печи чугун, полный разваренной картошки, да поставит его перед нами - детьми на стол. А кожица на картофелинах завернулась, как розовый лепесток, а под ней горячий сахар рассыпчатый. Скорее его в рот с солью, аж скулы  сводит от аппетита. Мало одной картошины - берёшь другую, мало другой - третью... Ешь, ешь и никак не наешься... Вот такая была прекрасная и вкусная  наша белорусская бульбочка! До сих пор её вкус  у меня во рту.

      Проходит год... Весна наступает снова и жизнь повторяется по новому. И вот подошёл и ещё один чудесный день весны - время посадки картошки. До сих пор в моей голове жива эта картинка: я выхожу из дома в весенний огород. Теплынь так и овевает тело под рубашкой. Солнце над огородом другой работы не знает, кроме как греть, и греть, и греть, беспрерывно, - волна за волной, отправляя с небес к земле тепло, перемешанное с трелями, свистом, щебетом птиц. В небе хотя и есть несколько облачков, но это только для разнообразия - для шалости и для игры, а так они совсем неуместны в это вёдро, в эту теплынь и блеск солнца. Эти тучки-облака даже не приближаются к солнцу, а покруживают рядом, и свет из них идёт, хоть выжимай.

      Вот мама выносит из гаража и подвала в огород лопаты и ведра с картошкой. Клубни в бело-синих глазках-ростках. Картошка пахнет прошлогодней землей, но тоже тёплой, сладкой. По соседству другие огороды, на которых тоже празднично копошатся люди, приступая к посадке картошки. Тут же, рядом с людьми, грачи, принёсшие в наши края и это тепло, и этот свет, и эти запахи, и этот сладостный труд.

      Федя Контя или Иван Вербицкий приступают к прогонке лошадью и плугом  первой борозды. С одного конца участка бульбу сажает мама, а с другой я. Там где нельзя коню проложить борозду (мешают деревья яблонь, груш, слив), мы сажаем бульбу под лопату. Лопата легко входит в землю лишь от одного нажима маминой или моей руки, а нажима ноги даже и не требуется, земля хоть и влажная, но мягкая, податливая, а верхний слой совершенно сухой и рыхлый. Земля подхватывается лопатой, поднимается в воздух и переворачивается после того, как сестра Таня бросит картошину в лунку, свежим, сочным, тёмным, нежно пахнущим комом ложась на прежнее место, а затем лопата разбивает его, и он распадается на кусочки, щербатые, неровные - унизанные разрезанными красными червями. А тут уже и курицы подоспели, вытягивая червей из земли - ещё грязных от земли, в несколько приемов проглатывает этих червей чуть ли не в драку друг с другом, отстраняя от этого занятия осмелевших грачей. И так, лопата за лопатой, копается эта одуряющая нас от радости борозда, соединяясь  моим  концом с более длинным материнским. А солнце всё печёт, а воздух всё теплее, а света всё больше, а радость в душе всё переизбыточней. Сестра Таня граблями загребает борозду с посаженой картошкой, она вся в ровных полосках, пухлая, приподнятая, свежая и тёмная по сравнению с серым и ещё незасаженным участком огорода.

      Сажаем без остановки лопата за лопатой. Мама лопатой поднимает землю, а Тане  доверено класть картошку в ямку, аккуратно, глазками вверх, попкой вниз; мама засыпает картошку и отходит на шаг назад. Так ведёрко картошки переходит в землю: Таня ещё раз разравнивает борозду, и вот она уже вся в грабельных штрихах роскошно лежит, радуя глаз, веселя душу, вселяя радость за себя, за весну, за небеса, за весь этот благословенный, волшебный мир.

     Я жил в деревне в кукурузную пору Хрущева Н.С. Кукуруза у нас не очень росла, но мы все время ей занимались - сажали, окучивали, срубали и свозили на лошадях в силосную яму у мельницы - на силос. Недалеко от детского дома, у мельницы,  была сделана большая силосная яма. В  эти  годы   в  стране  свирепствовала  хрущёвская  кукурузная  чума.  Во всех  колхозах  обязательно  выращивали  эту  культуру.  А  так как она  у  нас  не  вызревала,  то  её  выращивали  на зелёную массу.  Закладывали  на  силос.  В  каждом колхозе  создавалось  одно – два звена  по  выращиванию  кукурузы.   Основной  объём  кукурузной зелёной  массы  закладывали  на силос.  Силосных  башен  у  нас не  было,  просто  экскаватором  и  бульдозером  рыли  глубокие траншеи  и  туда  ссыпали  дроблёную  кукурузную  массу,  утрамбовывая её  гусеничным  трактором  ДТ-54.  Потом  эту  траншею  накрывали  соломой  и  засыпали  землёй.  Наша силосная яма была недалеко  от  скотных  дворов,  чтобы  можно было  без  специального  транспорта  на  простых  санях  или  повозках быстро  и без  потерь  доставлять  силос  в  коровник.
    
       Конечно,  колхозы всего нашего Сенненского района  занимались выращиванием  этой культуры  не по  доброй  воле.  Уж очень  дорого  обходилось  это  мероприятие,  не принося  каких-либо  значительных  результатов.   Проще  и  дешевле  было бы  на  площадях,  отводимых  под кукурузу,  выращивать  сеяные  травы  на сено.   Например: люцерну, овёс  с  викой,  так называемую  зелёнку.  Или другие  травы,  если  нельзя  было  обойтись  сеном  с  естественных  сенокосных  угодий.  Но…  райкомы  диктовали колхозам  то, что  с них  требовали  вышестоящие  партийные  органы.  Порой  они  доводили  эти  требования  до  абсурда.

      Детдомовцы в этом деле не участвовали, но кукурузные початки постоянно ходили воровать. Нас это задирало и начинались настоящие кукурузные войны, т.е. мы начинали драться этими кукурузными «гранатами» с детдомовцами. Когда мы ехали на верху телеги с кукурузой, которую везли к силосной яме,  детдомовцы старались своровать с телеги эти самые кукурузные початки. Тогда мы сверху и старались им "засветить" в глаз этой, почти килограммовой гранатой или в лоб. Они нам, конечно, давали сдачи. Но запас гранат был на нашей стороне, да и сверху запускать их было более удобно, но иногда фингалы под глаз получали и мы - извозчики. Когда яма заполнялась полностью, но не была еще закрыта  – устраивалась «большая война». Собиралось большое количество деревенских ребят, которые занимали верхние этажи трехэтажной мельницы ( в то время уже неработающей), предварительно загрузив третий этаж «кукурузными гранатами», предназначенных  для атакующих снизу детдомовских ребят. Детдомовские пытались ворваться на верхние этажи мельницы и водрузить там свой флаг, а мы, деревенские, отбивали их штурмы. Не помню, чтобы мы когда-либо дали детдомовцам поднять свой флаг. На мельнице войны и игры шли очень часто – это было наше любимое место для игр в детстве.

     Сама мельница для нас была тайным объектом нашего детского воображения. Она была построена еще до революции и принадлежала помещице. Это было трехэтажное здание из красного кирпича, которое стояло у самой речки. Ранее через речку шла плотина, которая давала воду для работы мельницы. В наше время плотины уже не было – остались только сваи (бревна), забитые в дно реки. Мы через эти остатки свай, иногда, переходили  речку, когда лень было бежать к мостку, который находился ниже по течению. Старики нашей деревни (дед Пипка и дед Миранок, проживший 101 год и не выезжавший никогда далее Сенно), рассказывали, что,  в то время, когда была плотина, рыбы в реке было тьма- тьмущая. Попадались щуки весом в два пуда и головли – пятикилограммовые.  Особенно много рыбы водилось у самой плотины. Все это - и мельница, и земля, и речка принадлежало польской помещице.

   Отзывались о ней они неплохо – мол она разрешала деревенским, иногда,  ловить в ее речке рыбу. Помещица жила без мужа - была очень  красивой и фигуристой бабенкой. Она купалась с весны до осени в речке, у плотины – там было ее место. А зимой она  купалась в большой бочке, которую ставили на берегу реки и наливали ледяной водой. Туда тогда и собирались почти все деревенские мужики - понаблюдать и обозреть белоснежные сексуальные прелести красивой полячки,  а она этому и  не противилась. Видимо не зря старый дед Миранок помнил эти прелести до ста лет. Когда же произошла революция помещица куда-то сбежала, но в деревне прошел слух, что все свои драгоценности и сокровища она  не забрала с собой, а зарыла где-то  на мельнице. С тех пор и пошла легенда о зарытом кладе. Эти драгоценности будоражили и наши детские головы. Помню, как мы брали лопаты и  по вечерам ходили на мельницу - копали в разных местах землю и искали клад. Под мельницей были какие-то подвалы, Они были давно завалены землей, но мы все время искали входы в эти подвалы.

     В 50-х годах мельница еще работала, но уже  не от воды, а от локомобиля – так его звали в деревне. Локомобиль - компактный передвижной паровой двигатель, предназначенный для привода неподвижных механизмов (лесопильная рама, электрогенератор, насос, мельница и т. д.). Некоторые конструкции обладали собственным ходом, другие были буксируемыми и таскали их волоком. Широко применялись в период паровой энергетики и до электрификации села. До 1961 года мы не знали, что такое электрический свет в домах - семилинейная керосиновая лампа, да красные тревожные блики на полу от гудящих в печи сосновых поленьев, - вот и все освещение! Этот локомобиль напоминал мне паровоз, труба которого выходила на крышу третьего этажа. Он работал на дровах  - питался опилками и обрезками досок,  и вырабатывал пар, который крутил жернова. Жернова – это громаднейшие круглые каменные блоки, которые перетирали зерно в муку, а мука ссыпалась в подставленные мешки. Зерно в мешках доставлялось на третий этаж и засыпалось в деревянные бункеры (грубого и мелкого помола), на втором этаже зерно перемалывалось жерновами в муку и высыпалось по деревянным трубам вниз – на первый этаж, где мужики подставляли под муку мешки. Затем мешки грузили на телеги и увозили в амбары, которые  находились недалеко от мельницы и где хозяйкой (кладовщиком) была наша соседка – тетя Лида. Мололи на мельнице муку не только колхозную, но и частным образом. Но это делалось тогда, когда заканчивался колхозный помол зерна. Мельница большее время стояла без дела. Локомобиль через какое-то время сломался, а запчастей достать было негде и мельница постепенно захирела, а потом и вообще  была заброшена. Таким образом, мельница превратилась в нашу «военную крепость», где мы вели свои сражения и проводили различные игры. На мельнице ведь было очень много разных помещений, в которых устраивались нами различные штабы, склады оружия и т.п. Однажды под крышей мельницы мы обнаружили настоящее оружие, оставшееся, видимо, со времен гражданской войны. Его растащили и спрятали. У меня долгое время  была настоящая шашка (сабля)  из которой отец, впоследствии, сделал хорошие хозяйственные ножи. В начале 70-х годов мельницу разрушили, а кирпичи разобрали на другие строения в колхозе. Но мы, ребята того времени, хорошо помним это наше любимое место для игр.

Тягостно на сердце и в душе печально,
В памяти всплывает, так мне дорогой,
С детства не забытый, в жизни-изначальный,
Точка лишь на карте-край любимый мой!
Помню деревеньку, всю в садах цветущих,
Домик неказИстый, с вычурным крыльцом.
Он теперь милее всякой райской кущи,
Снова память детства оживает в нём.
Из полей далёких, росами умытых
Ветерок доносит аромат цветов.
Где-то за околицей, как ковры расшита
Зелень изумрудная заливных лугов.
Пахнет тополями, пахнет знойным летом,
Пахнет отчим домом и родной землёй.
Чудо-деревенька-божий лучик света
В жизни моей серой, даже неземной.
Весь в воспоминаньях, ими и живу я,
С нею неразлучен в мыслях я своих.
Воскрешаю в памяти улицу родную
И друзей сердечных, так мне дорогих.
Часто снятся ночи в розовых туманах,
Реченька-певунья в сполохах зари,
Хлеб домашний, тёплый, испечённый мамой
И глаза, родимая, карие твои.
Милая деревня в сердце затаилась,
Мёд воспоминаний - на сердце бальзам.
Я живу и помню, чтобы не случилось...
Память - она вечна, не под стать годам.

     Из детского дома ребята иногда убегали и пропадали куда-то надолго – были в бегах. Помню одного парня, по прозвищу «Муха», который убежал из детского дома, когда мы учились в 3 или 4 классе. Милиция сняла его с поезда зимой где-то уже на Урале, а сбежал он летом. И вот, в средине учебного года, после Нового года, Муху привезли обратно в детдом. Он нам рассказывал о своих приключениях и похождениях, а мы слушали его, затаив дыхание. Как интересно у него все было:…путешествия на крышах поездов, большие города, жизнь в бандах, воровство и т.д. Мы ему даже завидовали. Через какое- то время, уже весной, наслушавшись рассказов «Мухи», из детдома убежало уже сразу трое ребят и их тоже долго не могли найти. Потом в деревне начала пропадать живность всякая – то курица, то гусь, то коза. По мелочам, но обидно хозяевам стало –  вначале грешили на своих же деревенских – на соседей. Но вот однажды, сын бабуси – Петька, находясь в лесу,  услышал, что где-то у большой ели из-под земли голоса раздаются. Он испугался и побежал в деревню и там рассказал  мужикам об этом. Собрались мужики-охотники с ружьями и пошли ловить «шпионов». Каково же было удивление, когда вместо шпионов из-под земли – из вырытой под елью землянки вытащили детдомовских беглецов. Оказывается, они прожили в лесу более двух месяцев. По ночам делали набеги на близлежащие деревни, воровали живность, скотину, кур и чистили кладовые. Так что жили они себе – припеваючи, почти все лето. Даже в какой-то деревне ночью украли из улья рамки с медом. А сала и колбас наготовили даже на зиму. В землянке был лаз, который уходил метров за 20-30 в сторону и выходил к обрыву у ручья – это на случай скрытого побега. Все было сделано как у лесных братьев в Литве.
 
     Следуя их примеру, мы, деревенские ребята на следующий год начали тоже рыть землянки в кустах, недалеко от деревни и организовывать там свои подземные штабы. Дело в том, что кроме «войны» с детдомовскими, мы еще «воевали» и между собой. Деревня наша была разделена посредине речкой Немойтянкой. На нашей, правой стороне, заводилой и главарем был мой друг – Ленька  Акуленок(Сова), а на другой стороне – также мой лучший друг - Шурик Петровский. Он и был главарем всех левобережных. Вот эти две группы постоянно были в военном противостоянии – одни за русских, а другие - за немцев. Немцами никто не хотел быть, тогда придумали другое название – красные и белые. Создавались красные и белые штабы – у каждой группы свой штаб. Эти штабы обустраивались секретно друг от друга. Выбирались командиры, разведчики и рядовые, а потом начинали «воевать» - красные против белых. «Война» продолжалась круглогодично и длилась, как я помню, не один год. «Воины»  росли и мужали не только физически, но также многократно возрастал и наш военный кругозор. Задачи штабов каждый год разрастались и усложнялись. Дошло дело до того, что, оседлав колхозных лошадей и сделав для себя деревянные сабли, пики, щиты и  мечи, мы устраивали настоящие побоища в 20-25 сабель, где участие принимали, почти все колхозные лошади. Длилось это до тех пор, пока колхозный  бригадир - Руколь Андрей,  не застал нас за этим делом – «рубкой вояк» на загнанных до пены колхозных лошадях. Нас строго предупредили, чтобы мы прекратили такую «войну», используя колхозных лошадей. Все перешли на «пехотную войну», а лошадей оставили в покое.

     Помню ещё как детдомовцы зимой ловили птиц. В ближнем Тимирязевском лесу водилось множество чижей и щеглов и мои детдомовские товарищи неплохо научились их ловить. Ловили их с помощью специальной сетки на раме. На заранее подготовленном еще с лета месте, ребята посередине поляны втыкали в снег ветки репейника и конопли с семенами. Эту коноплю, которая тогда росла везде как сорняк и никого не интересовала,  заготавливали заранее. Нам тогда даже в голову не приходило использовать ее как-нибудь иначе, чем приманку для птиц. Рядом с коноплей размещали несколько небольших клеток с подсадными чижами и щеглами. Неподалеку от засады, в кустах, был вырыт небольшой окопчик. Мы с головой накрывались белой простыней оставив только узкую щель чтобы видеть засаду. Иногда по несколько часов мы сидели и ждали пока появится добыча. Это было непросто: птицы очень пугливы, и улетали от малейшего шума или движения. Но если все складывалось удачно, то птицы садились на коноплю и начинали клевать семена. Мы резко дергали за привязанную к раме веревку, рама опрокидывалась и накрывала сетью всю стаю. Оставалась только аккуратно достать птиц и рассадить их в клетки. Что чижи, что щеглы быстро привыкали к клеткам и вполне комфортно чувствуют себя в неволе, радуя ребят чудесным пением. Таким образом я ловил воробьёв, синичек и сорок у нас во дворе. Но эти птички не выживали в неволе и я скоро перестал их ловить.

     Работа в колхозе начиналась так: утром, часов в шесть, бригадир стучал в наше окно. Мама, в это время суетилась у печи, готовила завтрак и обед.
- Семеновна! Буди работника – пора за лошадьми идти. Лошади находились в ночном, обычно в 2-3 километрах от дома. За каждым из нас, мальцов, закреплялась на все лето лошадь. В мои обязанности входило: забрать ее утром с поля, работать на ней весь день и вечером, выпрячь ее из телеги и отогнать в поле – в ночное. У меня была спокойная лошадь под кличкой «Буланка», т.е. буланая масть. Клички лошадей, например, были такие: «Малинка» - малиновая масть, «Каштан» - каштановая масть, «Колода» - толстая и медлительная лошадь, «Удалый» - очень быстрый конь, «Пила» - хребет напоминал пилу, «Сокол» -  не обогнать было  этого коня.  Такие клички, обычно соответствовали нраву или масти лошади. В семь часов утра мы обычно собирались у клуба, который был в центре деревни и шли за деревню в поле искать своих лошадей. На ночь обычно у всех лошадей спутывали передние ноги и оставляли всех вместе на поле, но к утру лошади разбредались кто куда и надо было еще их найти. Обычно утром на траве было много росы и пока ищешь свою лошадь – по пояс мокрый становишься. Домой добирались  каждый сам по себе. Хорошо, если лошади паслись в ночном вместе. А то иногда, иная лошадь отобьется от всех и заскачет на спутанных ногах в лес – до обеда ходишь и ищешь ее. Но это бывало редко. Обычно к восьми утра приезжали на лошади домой, Мама уже приготовила завтрак – яичница на сале с колбасой, блины-драники или же толстые пшеничные плюс молоко или чай вот такой завтрак был почти каждый день.

     Драники – любимая еда в Белоруссии. Это картофельные блины или оладьи. Картошка (бульба) натиралась на крупной терке, добавлялась только соль - на сковородку и в печь. Вкуснятина неимоверная! С яичницей на сале и колбасой - объеденье. Десяток блинов съешь так и сыт весь день.

     Летом, иногда, когда в полдень лошадей одолевали оводы – приезжали обедать домой. Но больше еду брали с собой: те же блины с колбасой или салом, кусок окорока копченного, луковицу или  зеленого лука, огурец, редис и бутылку молока. Вечером – бульба, тушеная в печи, с мясом, овощи разные, опять же – яичница на сале. В колхозе работали на таких работах, как окучивание кукурузы и картошки на лошадях, боронование их же, своз сена в стога и кукурузы на силос. Иногда косили, но это уже когда нам было лет  по 14-15, а так этим делом обычно мужики взрослые занимались. Мы в основном на подхвате были. И так три месяца. Зарабатывали по 50-60 трудодней. Для примера: окучить 50 соток картошки – полтрудодня, а для этого надо было уж очень постараться. Обычно 25-30 соток выходило, но были и такие ребята, как Коля Буторович (Шпак), который иногда мог и больше полгектара сделать, но это уж без остановки на обед. А мы, в полдень, распрягали лошадей, поили их у речки и пускали поесть травы. Сами собирались все вместе на берегу речки, выкладывали в общий котел кто что принес и начинали трапезу. Попутно, облазив обрывистые берега речки, налавливали по два-три десятка раков – это на вечер - домой.

     Раки - это уже отдельный разговор. Мы, друзья, собирались по 4-5 человек и в субботу шли на ловлю раков. Начинали ловить их в пределах нашей деревни, доходили по речке до Головачей, а иногда и до следующей деревни – Розмыслово. Всегда,  каждый налавливал по 150 -200 раков, да каких еще  раков – омары настоящие были!
Раков в реке было много, но не везде. Были места, где раков было мало - это там, где были глинистые береге, за Головачами. Я, ныряя, выковыривал раков из их норок в глинистом берегу. Но нор было мало и улов был невелик, а ловить раков по зарослям из водорослей и осоки было очень неудобно. Тогда я придумал как увеличить улов - набрав на свалке у нашего магазина несколько десятков продолговатых банок из под консервов, я раскладывал их в заранее намеченных местах на дне реки на расстоянии нескольких метров друг от друга. Почему-то раки эти банки сразу очень полюбили, и через неделю все "баночные квартиры" были заселены постояльцами. Я нырял и собирал банки со дна реки. Потом передавал их моему другу - Коле Конте, а он вынимал добычу и складывал раков в мешок, а банки отдавал мне назад. Я снова размещал их на дне реки, помечая "квартиры" деревянными тычками. Оставалось только подождать с недельку и можно было снова идти и собирать раковый урожай. В удачный день, мы с Колей собирали по пару ведер отборных раков, мелких раков почти не попадалось - их выгоняли из "апартаментов" более крупные сородичи. За такие успехи я приобрел среди местных ребят немалое уважение и почет. Часть добычи мы съедали сами: рыбу и раков жарили над костром на самодельных шампурах - обструганных и заостренных палочках, а большую часть "баночной" добычи приносили домой.

     А потом, в середине 70-х начали химию использовать на колхозных полях и все раки сразу пропали! Да и рыба повывелась, а которая осталась – нефтью пропахла...

     Как-то  в 80-х годах я приехал в отпуск и пошел к кладбищу – на Большой вир.     Вир - это глубокая заводь в реке, где я в 12 лет поймал на блесну щуку длиной 112 сантиметров и весом около 12 кило. Все заросло кустами – спиннинг не забросишь. Но я заметил, что крупная рыба кругами ходит и много рыбы.
 
     Я пошел к своему старому другу-рыболову – Феде (Конте). У Феди всегда был хороший бредень и мы часто ходили с ним или его сыном Колей по речке. Всегда налавливали много различной рыбы. Я рассказал Феде, что насмотрел много рыбы - на Большом виру. Федя сначала мне не поверил, но потом сказал, что там также много и  коряг. Вряд ли мы вытащим бредень. Но я его уговорил попробовать. Пошли рыбачить втроем – с его сыном и Федей. Насмотрели место, где кое-как можно  было бредень вытащить на берег, очистили это место от коряг и затянули бредень с другого берега. Несколько раз, пока тянули бредень, цепляли им за коряги, выпутывали бредень и снова тащили. Наконец вытащили крылья бредня на берег, а когда показалась корма, то мы просто обалдели – рыбы было море!!  Язи, красноперки и плотва  - и каждая весом с килограмм. Видимо, действительно здесь рыбу не ловили много лет. Недалеко от Большого вира находилась колхозная нефтезаправка. Мы на радостях хорошего улова рыбу скорее разобрали, разделили, смотали бредень и пошли по домам. Но когда мама начала рыбу чистить, то сказала, что от нее какой-то бензиновый запах идет. Понюхал – точно. А когда пожарили – есть ее было почти невозможно. Даже свиньи морды отворотили… Вот вам  электрификация,  химизация и нефтезация всей страны!

      В восьмом классе я начал думать, куда пойти учиться. Мне нравилась  лес, поля, озера, т.е. природа. Мой старший двоюродный брат Леонид, живший с семьей в Акмолинске (Казахстан), после смерти матери и отца вернулся на родину -  в деревню Пурплево. Леонид в Казахстане работал на железной дороге – машинистом тепловоза. До этого служил в Китае и имел медаль, которую ему вручил сам председатель Мао. Леня медалью гордился и все хвастал, что лично знаком с Мао Дзе Дуном.

      Вообще Леонид, несмотря на свою грамотность (учился в лесотехнической академии), в деревне быстро получил кличку «Ленька болтун». Это потому, что он слова никому не давал – говорил только он, а все должны были его слушать. Особенно, когда выпьет – не остановить было Леньку…

     Тем не менее у Лени в огороде росло все: фрукты любые, ягодники, экзотичные овощи и даже дыни с арбузами. Он всегда доставал и выписывал с разных городов различные семена, привозил из питомников фруктовые деревья и кусты ягод – все росло в его огороде хорошо. К нему на огород приходили и приезжали даже со всего района, как в ботанический сад. У Лени на огороде – всем на удивление, все цвело, росло и благоухало, а осенью урожай – всем на зависть. Леня, говорил, что все это ему дала лесотехническая академия, которую, кстати, он так и не окончил. Лес был тоже его. Он знал во всей округе, где и какие ягоды растут, где больше всего грибов, а орехи у него стояли зимой мешками. Заготовками на зиму он занимался сам лично. Солил грибы, варил варенье, закатывал банки с компотами, квасил капусту и делал вкуснейшие огурчики. У Леньки было всегда несколько охотничьих собак – лучших в деревне. Зайцы, глухари, кабаны и лоси – постоянная закуска на его столе, а иногда, даже медвежатина была украшением стола. Да и дома, кроме коровы, свиней и птицы, он держал целую отару овец и коз.

     Дом отца Никиты, был построен лет сто назад. Когда были живы отец и мать – у них было тоже всего:  разной живности, птицы и дичи всякой круглый год, но Никита был очень жадным, а может быть не  даже уж столь жадным, как очень прижимистым мужиком.

     Когда я приезжал к своему двоюродному брату Генке в гости, если это было уже после их  обеда, то до вечера мне никто ничего и не предлагал поесть, хоть я был голодный. Тогда я подбивал Генку залезть на чердак, где висели рядами домашние колбасы, окорока, киндюки. Там, втихаря  от отца, Генка давал мне попробовать эти изыски домашней кулинарии. Помню, колбаски были настолько высохшие, что прожевать их можно было с большим  трудом, но вкуснятина – неимоверная.

     Ленька же был противоположность своему  отцу – он очень любил принимать у себя гостей. На стол вываливалось все, что только было в доме. И не просто нарезалось где-то в кладовой, а неслось в дом целиком. Если это окорок, то кило на 15-20. Банки – трехлитровые, а самогон – четвертями. Загул мог продолжаться несколько дней. Леня играл неплохо на баяне и гармошке . И вот, после четверти самогона, музыкальный концерт мог длиться часами. Потом Леньке хотелось петь и плясать, а потом, опять - пить и есть. Такая его было гостеприимность! Когда надо было уезжать домой, то Леня начинал по настоящему плакать и уговаривать погостить еще. Если чувствовал, что гость все же надумал уехать – он начинал все нести из кладовых и нагружать гостя гостинцами. Такой он и сейчас, когда нет уже кладовых, собак, дичи и домашней живности. Хоть что-то, но даст  на дорогу обязательно.

     Я  первоначально мечтал стать летчиком. Дядя Андрей(летчик) с тетей Катей и двумя дочерями – Людой и Ирой почти каждый год приезжали к нам погостить. Вообще они приезжали в деревню Савиничи, которая была рядом с местом моего рождения -  деревней Копцы.

     Дядя Андрей – родственник моего папы, двоюродный брат. Во время войны и после – служил в авиации. Приезжал к нам в форме летчика. Все основные фотографии 50-60 –х годов в наших фотоальбомах были сделаны им. Мне всегда надевалась его фуражка, в которой я и фотографировался.

      Мне форма и фуражка очень нравились и класса до шестого я думал только о самолетах и о том, что буду летчиком. В 7 классе я, после рассказов брата Лени о лесотехнической академии, мечтал также поступить в лесотехническую академию, выучиться и стать лесником.
 
     Потом, мой детдомовский друг Петя, сказал, что лучше профессии нет, чем геолог. Он сам  мечтал стать геологом и после 9 класса поступил в Киевский геологический техникум, где готовили геологов. Он рассказывал о наших будущих планах, как мы объедем всю страну - север и юг,  запад  и восток, особенно дальний. Я ведь зачитывался Арсеньевым про Дерсу Узала и его путешествиях по отрогам Сихоте-Алиня. Это привлекало, так как я люблю путешествовать и я чуть было  не подался вместе с Петькой в Киев. Но все повернулось иначе.

     Закончив 8 класс я получил свидетельство в котором были одни 4 и 5. Мой лучший друг детства Шурик Петровский окончил 9 классов. Он учился в  городе Сенно. Я решил, что и мне надо заканчивать 10 классов. Дал Петьке отбой с Киевом и спокойно пошел работать на лето в колхоз. После 8 класса мы считались уже почти взрослыми и решили не зарабатывать трудодни на колхозных полях, а получать твердую советскую валюту – рубли. Случай такой подвернулся. Группа шабашников приехала в колхоз и начала строить по договору  для колхоза зерновой ток из кирпича и бетонных плит. Им нужны были подсобники, или по - другому – чернорабочие. Вот, мы с Гришкой (Ховруком) и нанялись к шабашникам в подсобники за 50 рублей в месяц. В то время хороший взрослый велосипед стоил 50 рублей. А раз я собирался заканчивать десятилетку – без велосипеда мне нельзя. До Сенно - 10 километров. Пешком не находишься. Вот у меня и была мысль: за лето заработать рублей 200, чтобы хватило на велосипед, костюм и прочие расходы и  чтобы потом не просить денег у отца. Шабашники нам с Гришкой обещали за хорошую работу еще и премию давать ежемесячно рублей 20-25. В колхозе и за три месяца 100 рублей не заработаешь, да еще не отдадут вовремя, а только  к зиме - зерном, картошкой и прочей натурой, а не деньгами.

     Работали мы с Гришкой как звери – старались. Гришка был, правда, на 2 года старше меня и намного сильнее.  Он зубами в школе поднимал стол учительский. Я тоже  не был хиляком, но мне было куда тяжелее. Работа заключалась в перемешивании бетонного раствора и его подноске на носилках к каменщикам, которые клали стены. Также мы таскали им  кирпичи,  железобетонные плиты и блоки. На носилки обычно  клали  до 50 кирпичей и несли их к нужному месту, а эти носилки были весом почти 200 кг. Руки трещали, но мы носили и не стонали. Хуже стало, когда начали выкладывать второй этаж. Носилки с кирпичами и бетонным раствором надо было по наклонным мосткам  поднимать на высоту второго этажа. А зерноток должен был быть в три этажа. Но и здесь мы успешно справлялись! Уж очень хотелось премию заработать. Мускулы развивались с каждым днем и чувствовалось как силой наливаются мышцы. Закалка была для нас хорошая. Мы за июнь вышли на уровень второго этажа. Домой приходил еле живой. Даже футбол гонять не хотелось идти. Но в клуб на танцы – это обязательно. Девчонки только и ждали таких орлов, типа меня. Шурик был красавец и девки липли к нему, как мухи на мед. Мне тоже не хотелось отставать от друга. Поэтому, придя с работы, быстро мылся, переодевался в узкие брюки и стильный пиджак, купленный мне в Сенно, по случаю успешного окончания 8-летней школы, я бежал в клуб в кино и на танцы.

      Но, сделаю небольшой отступление и вспомним нынешнее время... Я нисколько не завидую нынешним детям. Не поверите?! Вот -  нисколечко! Раньше была такая присказка о недалёких людях: «Что с него взять? Тяжёлое детство,  деревянные игрушки…». В те времена было действительно много простых и незатейливых игрушек из дерева. А многие игрушки мы мастерили сами своими руками.  И, если сравнивать ассортимент игрушечных отделов тогда и сейчас, то:  по количеству, качеству и разнообразию, современные дети, конечно, обеспечены таким товаром намного лучше. А про такие понятия, как Интернет и компьютер можно вообще не упоминать. Однако если вспомнить прошлое и сравнить с тем, что происходит сейчас, всякое желание по-доброму завидовать нынешним детям исчезает совсем! А в некоторых моментах можно и посочувствовать...
 
     Наше заигравшееся в так называемую «демократию» общество, само того не замечая, превратило современную школу в странную и весьма непонятную организацию. В этой организации Ученик может запросто засудить до инсульта своего Учителя, а несколько учеников могут и вовсе, сговорившись,  снять неугодного им  педагога, лишив его тем самым работы и куска хлеба. При этом  «провинившийся»  получает своеобразную «чёрную метку»,  ведь любой директор школы, при последующем трудоустройстве, сто раз подумает, прежде чем взять на работу педагога, снятого детьми. Я иногда в Боровичах общаюсь со школьными преподавателями и говорю на эту тему, имея вполне достаточное  представление об этой "кухне" …

      Расслоение на бедных и богатых, как и везде,  только усугубляет весь новообразованный негатив. Наш недоношенный капитализм, к которому так стремились некоторые, особо "продвинутые" индивидуумы, проявляет себя во всей красе.   
 
      Абсурдность ситуации доходит сейчас до такой степени, что далеко не самый плохой Педагог и Человек втайне побаивается своих малолетних работодателей. Не приведи, Господь, что-то не так им сказать или, ещё хуже - сделать…
Справедливости ради, надо отметить, что и некоторые учителя тоже отличаются далеко не лучшими человеческими качествами. Как говорится: "За что боролись…"  Всеобщий моральный развал продолжает победно шествовать по нашим необъятным просторам.   

       По моим ощущениям в советской школе не было запретов. Были правила, которые были всем понятны и известны, поэтому на них практически не заостряли внимания. Отправляя ребенка в первый класс родителям нужно было зайти в магазин и выбрать ребенку форму по размеру. Отнести документы в школу и привести ребенка 1 сентября с букетом. Все. Учебники выдали и ты учишься. Да, упустил, стопку тетрадей, ручки и карандаши, ну еще что-то по мелочи. На редких собраниях родителям рассказывали об успехах ребенка или давали рекомендации, на что обратить внимание. Дальше школа справлялась сама, если что то было нужно дополнительно, это записывалось в дневник, и обычно это не требовало больших финансов или срочного побега в магазин. А теперь? Родительские комитеты, переписка в мессенджерах, регулярный сбор денег и выполнение домашних заданий за детей. Современной маме некогда работать, ее и на работе догоняет школа. И сплошные требования, требования. А результат не самый выдающийся... Запуганные учителя, распущенные дети. И в то же время, затюканные дети, которых натаскивают на сдачу ЕГЭ, и на экзамен они идут не как на праздник, как это было у нас, а как на заклание и через рамку металлоискателя... Так что в СССР не было запретов, была нормальная школьная жизнь, с различными нюансами, так как учителя тоже люди и у них тоже были иногда свои "тараканы" и предрассудки.

      Раньше попробуй только огрызнуться, сразу вон из класса, замечание в дневник и дома по башке получишь, а сейчас учитель - никто! Вот дисциплина была! Нынче учителей искренне жаль!!!
 
      Наши учителя нас не боялись. Любой, самый отъявленный школьный хулиган и двоечник знал, что есть Предел, переступать который было нельзя.
 
      Классный руководитель был практически членом семьи. Я помню огромное количество различных внешкольных мероприятий, которые проводились тогда. Походы в кино,  различные экскурсии - в Оршу, Витебск, Ленинград, вылазки на природу, спортивные соревнования.. . Всё это проводил классный руководитель.

      Но, пойдём далее... про танцы.  Вот там мой друг Шурик как-то и сказал мне, что он послал документы в Ленинград для поступления в Ленинградское мореходное училище (ЛМУ). Я был готов его убить. Ведь мы же договорились, что будем вместе заканчивать десятилетку в Сенно – и вдруг, так  подло, он меня обманул. Мы разругались с ним вдрызг – друг ведь так поступать не должен был! Но,  через дня 2-3 я решил, что лучше будет, если он мне даст адрес мореходки и я тоже подам туда документы. Тогда мы будем с ним и дальше вместе. Встретившись, уже по-хорошему, я попросил у Шурика адрес, который был вырезан у него из какой-то газеты. Родителям я ничего не говорил. Собрал все нужные документы, поехал в Сенно и по почте отправил документы в Ленинград – в ЛМУ. Стройка продолжалась стахановскими темпами. Я ходил на работу и ждал ответа из училища. В начале июля, на очередных танцах, я увидел моего друга Шурика, но почему-то очень опечаленного. Поговорив с ним, я узнал, что ему вернули документы, так как его оценки в свидетельстве были в основном 3-4 и редко 5. Он спрашивал, что мне ответили из училища, но я ведь послал документы позже и мне поэтому пока ответа еще  не было. Шурик надеялся, что мне тоже придет отказ, а случилось, как раз, - наоборот. К середине июля мы заканчивали второй этаж – начинали третий. К сентябрю зерноток должен был готов к сдаче, а мы к учебе… Вот только где?

      После работы я подходил к дому и у колодца встретил соседку – тетю Дуню, которая сказала, что мама дома вся не в себе. Иди скорее домой. Когда я вошел в дом, мама сидела у стола в передней и плакала. Первые ее слова были:

- Славичек, что же ты такое натворил?. Я ничего не понял – вроде бы ничего не натворил, а мама плачет горькими слезами. И вдруг она подает мне письмо.

– Вот из Ленинграда пришло письмо на твое имя, а я боюсь его открыть. Может, ты что-то сделал, нехорошее и тебя уже разыскивают по всему Союзу. Отвечай мне, сынок. Я и сам напугался, вспоминая какой за мной может быть криминал. Но, когда взглянул на адрес, рассмеялся и сказал:

- Да это же из мореходного училища мне вызов на экзамены пришел!
– Какой  еще вызов, какое училище? Мы же ничего не посылали никуда, откуда в Ленинграде про тебя знают?  Мне пришлось маме все рассказать – и о Шурике и о себе и о том как я сам послал документы в ЛМУ. Тут у мамы от испуга, что я уеду в многомиллионный город, да еще один, чуть истерика не случилась. Она уже заранее меня хоронила…Пропаду  мол в большом городе. Мама и сама никуда дальше Пинска и Витебска не выезжала, но она уже взрослой была в те времена. А мне ведь еще и 15 лет нет. Надо ждать папу – что он скажет? Я уже и сам был не рад, что сделал все сам, не поставив в известность родителей. От слез и причитаний мамы и мне начало становиться страшновато. Там же, в энтом Питере, сплошные жулики и банды уголовников по Невскому прошпекту шныряют и высматривают деревенских дурней типа меня, чтобы их ограбить и убить. Вряд ли доеду до училища. Ну, да ладно – утро вечера мудренее.

      Вечером приехал папа, хорошо выпившим, поэтому разговор отложили до утра. Утром, видя, что отец в хорошем настроении, я протянул ему письмо и сказал:

- Мне через три дня надо быть в Ленинграде – пришел вызов на экзамены в мореходное училище. Отец, сначала, не поверил, но, прочитав письмо, начал расспрашивать, почему я ему не сказал об этом.

- Хотел сделать вам сюрприз, - такой был мой ответ. В целом, папа более спокойно отнесся к моей затее стать моряком. Но он тоже волновался, стараясь мне это не показывать и успокаивая маму. 

      До Ленинграда надо было добираться через Витебск. До Витебска отец обещал меня довезти, там купить билет и отправить. Ну, а там – куда кривая вывезет. Начались срочные расчеты с шабашниками, завершение недоделанных дел дома, прощание с друзьями и многое другое. На все это у меня  было 2 дня. Но главная проблема возникла в том, где достать какой-либо чемоданчик, куда все, что мне нужно на первое время, надо было уложить. Дома ничего подобного не было. Большой чемодан был, но в него я сам мог поместиться и еще взять полдома вещей. С рюкзаком, казалось, неприлично. Портфель – мал. Начали искать чемодан для меня по всей деревне. Наконец, нашли что-то наподобие чемодана-сундучка, обитого фиброй - у Сымона-Криворотого. Все его так звали, хотя фамилия была у него другая, конечно. Сымон был конюхом на конюшне, но фактически отвечал за одного лишь колхозного жеребца, которого держали в колхозе для покрытия кобыл. Жеребец был страшный, необъезженный. Всегда, когда он видел людей, глаза его наливались кровью, из пасти – пена, копытами начинал стучать о землю. В деревне все боялись этого жеребца – и взрослые и молодежь и дети. Не боялся его только Сымон. Он его и к кобылам водил, и поил, и кормил, а жеребец его не трогал. На конюшне для жеребца было устроено специальное закрытое помещение из толстых бревен – другие он неоднократно разбивал копытами и вырывался на волю. Тогда ему лучше было не попадаться на пути.  Несколько лет назад, до 1963 года, когда Сымона только назначили начальником над жеребцом, тот его сильно побил и копытом сломал челюсть. С тех пор, Сымона и стали звать -  криворотым.

     Так вот, Сымон и дал мне этот деревянный чемоданчик-сундучок, для поездки в Ленинград. Складывали мой чемоданчик всей семьей, да еще и соседи помогали. Каждый давал совет, что взять и чего не забыть положить. Когда все собрали, стало ясно, что мне надо брать большой семейный чемодан. Тогда я сказал:
-  Если я сдам экзамены и поступлю, то мне почти ничего не надо – в училище курсанты находились на полном государственном содержании. А если не поступлю – то скоро приеду обратно. А если, что-то случится – так лучше пусть вещи дома останутся – пригодятся в хозяйстве. Поэтому положите мне побольше еды – колбасы, окорока, киндюка, вареных яиц, овощей и хлеба с солью. А из вещей – трусы, майку, полотенце с мылом, спортивный костюм, да зубную щетку  с пастой. Когда сложили – еще место для бутылки молока хватило. Деньги я возьму свои, что заработал. А  заработал я почему-то всего 54 рубля. Премию шабашники мне не дали, так как я до конца договора не отработал, да еще два аванса по 25 рублей высчитали. Вот так – с общественным чемоданчиком и 54 рублями в кармане я и отправился в славный город Ленинград, завоевывать морскую стихию. Школьные годы закончились…

    Помню еще про свою школу, как мы ходили  каждый год в деревню Куповать на 9 мая – День победы. Шли туда всей школой. Там заранее старшеклассники выкладывали из сухого хвороста и деревьев костер в виде большой пятиконечной звезды. Сначала был митинг, посвященный дню Победы. Затем лучшим ученикам от каждого класса (начиная с 4-го класса) было дано право поджечь один из концов звезды. И вот, одновременно мы зажигали костер, со всех пяти концов и ждали, когда он сгорит. На эту экскурсию каждый брал с собой какую-либо еду, затем мы объединялись-кучковались и обедали в лесу на лоне природы. Наши учителя, тоже накрывали в стороне свой стол – с выпивкой-закуской и поминали погибших во время войны, предаваясь воспоминаниям. Эти походы в деревню Куповать – место гибели партизанского командира Константина Заслонова, мне запомнились очень хорошо. Было все торжественно, патриотично и весело. Мы потом долго в классах обсуждали этот поход и писали по нему сочинение. Как я помню, в деревне Куповать, которая находилась в лесу, было 7-8 домов, а жило в ней в начале 60-х годов три-четыре семьи. Магазина, электричества, радио не было. Это была настоящая партизанская база. Был также обелиск и памятник Константину Заслонову.

     Деревни Куповать (или Каповать, как ее называют местные жители) в Сенненском районе Витебской области – место, где провел свой последний бой легендарный советский партизан Константин Заслонов, на современной карте Беларуси давно нет. Она исчезла еще в середине 60-х годов прошлого века, когда последний житель этого местечка покинул его навсегда. Деревня вымерла, как и многие другие послевоенные местечки.

     Одна из самых знаменитых битв в истории партизанского движения на Беларуси произошла здесь 14 ноября 1942 года. Тогда партизанская бригада во главе с Константином Заслоновым попала в засаду под деревней Куповать. Из сорока человек, сражавшихся в неравном бою с немцами, спаслись только пятеро. В день битвы немцы понесли огромные потери: партизаны сражались до последнего. Этот подвиг народного героя навсегда вошел в историю Великой Отечественной войны, а уже после смерти Заслонова  ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. После боя местные жители похоронили героев в общей могиле вместе со своим командиром Заслоновым. Только в 60-х годах прошлого века его тело перевезли в город Оршу, где Константин Заслонов работал железнодорожном депо.

     Сейчас  местные власти в память о той битве (в этом 2007 году ей исполняется 65 лет) решили увековечить память о Заслонове и его знаменитой бригаде: на поле брани отстроить партизанскую деревню. В 2007 году на месте гибели К.С. Заслонова был реконструирован мемориальный комплекс «Куповать».

     Интересный факт о довоенной Немойте прислал мне Геннадий Торган:  "Внучка разыскивает любую информацию по своему деду Зайцеву Трофиму Ивановичу, который до 1941г. был председателем Немойтовского сельсовета, а в годы ВОВ возглавлял подпольную партийную организацию в Немойте. Он был арестован фашистами и дальнейшая его судьба неизвестна".  Но я про это так и не узнал...