На Луну!

На Луну!
Пролог
На фасаде недалеко от моего дома повесили гигантское объявление:
«Улетаю на Луну. Продаю помещение!»
Объявление мне понравилось.
Я подумала и позвонила по указанному телефону.
- Да, - откликнулся уверенный деловой голос, - Вы по поводу продажи?
- Нет, - возразила я, - я по поводу Луны. Возьмёте с собой?
В телефоне зависли. Потом трубка дала отбой.
- Трусоват был Ваня бедный…, - засмеялась я.
Надо сказать, меня тянуло периодически на рискованные эксперименты. Жизнь без этого казалась пресной. Я меняла места работы, мне было не интересно унылое офисное существование. Возможностей и знаний моих толком не использовали, бумажное болото засасывало… А мне хотелось жизни насыщенной и яркой, в полётах и бегах. Мне хотелось встреч с людьми, остроумными и неординарными. Но что-то не попадались на моём жизненном пути такие люди, и я без сожаления расставалась с другими, кого посылала мне судьба.
В тихой скорби по своей нереализованности я скучала. Я была в ожидании. Нетерпеливом ожидании и предчувствии перемен.
Вечером телефон зазвонил как-то особенно агрессивно.
- По поводу Луны, - сказали в трубке. Но это был другой голос.
Милена – Влажка - Женька
- Это невыносимо интересно, - сказал он, смеясь и завязывая галстук, - но я опаздываю, прости, Влажка, милая…
- И вот так всегда, - вздохнула жена, - стоит только заговорить о ремонте. Значит опять всё самой: ищи, договаривайся, покупай материалы и скандаль с ремонтниками. Вот уж правду сказал кто-то: «Так хочется быть слабой женщиной, но, как назло – то кони скачут, то избы горят…».
- Пока, умелица моя, дерзай, у тебя это хорошо получается!
Он поцеловал жену, ощутив привычно вздрогнувшие губы
- Ну, некогда мне, девочка моя, прости! Пришлю в помощь кого-нибудь из ребят. Не сердись, солнышко.
- Приговорена, - подумала она, - приговорена пожизненно. К этой любви, тёплым губам, к его непостижимости, переходам от рассеянного равнодушия к страсти. К его вечному отсутствию и, наконец, эротизму, чёрт, побери!
Непостижимость мужа держала её любовь. Состояние напряжённого ожидания – так определяла она свои чувства к нему. Конечно, он был занят. Сначала наукой, потом бизнесом. Всё удавалось ему, поскольку был талант. Талант и обаяние. Работа только заряжала его, заполняя существование.
- И что я в этой жизни, - печально думала она, ожидая долгими вечерами, - красивая картинка, ночная компания. Да и только ли я? Вокруг ведь не одни мужчины…
- Просто он всегда нужен мне больше, чем я ему, - подводила итог Милена. - Он меня заполнил. И заполонил, - улыбнулась она случайному каламбуру. И стряхнула слёзы.
Максим влюбился неожиданно для себя. Тоненькая брюнетка с «кошачьим» разрезом зеленоватых глаз пристально посмотрела тогда на какой-то тусовке. Посмотрела,  мелькнула и исчезла. А он запомнил и унёс этот взгляд с собой. И мерцание зеленоватых камней на смуглой шее.
– Хризопразы, - скажет она потом, хотя встреча состоится не скоро, и он запомнит это название. И только потом узнает что отец её, чех, женился на маме, русской студентке. Они встретились в Москве на фестивале молодёжи. Встретились, и расстаться уже не могли. А потом папе пришлось уехать в Чехословакию. Оказалось, навсегда. Родившуюся дочку мама назовет любимым его именем - Милена. Милена Влажкова.
С Миленой Влажковой Максим встретится через год и какое-то время, она побудет просто Милкой. Его Милкой. И Максим уже не отпустит её.
- Нет, - решительно скажет он, смеясь, - Милкой звали козу у нас на даче. Ты будешь Влажкой. Или Влаженькой. Влаженька затем окончательно трансформируется в Женьку.
Милена рассеянно помешивала ложкой остывший кофе.
 – Непостижимость, что это? – в очередной раз думалось ей, - почему нельзя узнать и привыкнуть к человеку за много лет общения, телесного и духовного? Почему невозможно что-то понять или изменить? Приспособить хоть немного к своему внутреннему миру, своим интересам и желаниям. Всегда будто бы рядом. Но не со мной. Не впускает в себя, держит как бы на расстоянии. Неужели работа и только работа может так поглотить человека? Но он любит меня, я это вижу, чувствую. А что там, в голове? И в душе?
Глаза у него смеялись. Вернее всегда были готовы вспыхнуть смехом, и это поразило её при первой встрече. И вот тогда впервые она ощутила в себе ставшее потом привычным тревожное ожидание. Только потом, через год, выяснится, что этот Максим - инженер, закончил Бауманский. Потом, когда станет её Максимом.
И это «потом» окажется не совпадением, а приговором.
Несовпадением будет совместная жизнь, приговором – безоглядная любовь к мужу.
А на арене жизни главным действующим лицом станет свекровь, этакий милый домашний ангел.
Свекровь, тихо скучавшая в безмужнем пространстве, ждала развлечений и перемен. Перемены определились появлением скромной девушки с чемоданом и кошкой.
- Здравствуйте, это Серафима, - лучезарно улыбнулась девушка, и рыжая кошка деловито спрыгнула с её рук.
Круглые глаза свекрови округлились совсем. Шарфик нервно затрепетал на кокетливой шее.
- Милена, - девушка протянула энергичную ручку.
- С-Софья Петровна, - откликнулась свекровь.
Максим не без удовольствия наблюдал мизансцену.
- Вот и сбылись твои мечты, маменька, - весело сказал он, - женюсь я, понимаешь…
- Имя необычное, - выдавила свекровь, - жить здесь будете?
- Так места же хватит! – продолжал веселиться  сын, - вон хоромы какие пустуют – пропадают! Не пожалело Батино министерство, расщедрилось.
Хоромы впечатляли: в просторный круглый холл выходили четыре двери, а вдали угадывался коридор.
- Так, по поводу Луны, - повторил Голос, - и мне он показался грустным, вернее каким-то пустым – вы это серьёзно?
Была весёлая свадьба, красивая, но без излишеств. Была милая и немного грустная  мама, оживлённая свекровь, вся в бусах и с пятнами румянца на щеках. Были малознакомые родственники и хорошо знакомые друзья. Куча подарков, нужных и не очень. Словом, всё, как у всех.
И у Милены началась новая странная жизнь. Жизнь практически наедине с чужой женщиной, навязчивое внимание которой нейтрализовать было невозможно.
Казалось, она была везде, заполняя собой пространство огромной квартиры. Спрятаться от её замечаний, вопросов, советов и ехидных комментариев было невозможно. Милена убегала в дымный, прокуренный офис, вечерами напряжённо ждала мужа, тихо жаловалась ночью на одиночество, на ненасытное любопытство свекрови.
- Послушай, Влажка, - обнимал её Максим, - хватит расстраиваться и подпиливать меня. Просто всё в жизни так сложно и многогранно, мне нельзя останавливаться и что-то менять. Вытащу винтик, и конструкция развалится…Бизнес, понимаешь, дело непростое, особенно в нашей стране.
Милена понимала, но поделать с собой ничего не могла, чувствуя себя насекомым  в микроскопе свекровиных глаз.
- Милочка, что мы делаем сегодня? – раздавался с утра ненавистный умильный голос, - по-моему, ты слишком много спишь. Ты не беременна, случайно? Спать хочется в раннюю беременность. Ты контролируешь месячные, дорогая?
Милена вспыхивала, набрасывала халатик, запиралась в ванной.
- Ты знаешь, - продолжала на кухне свекровь бисквитным голосом, - носить халат как-то неряшливо. Я вот никогда не хожу дома в халате. Надень брючки какие-нибудь, кофточку. Ты же молоденькая женщина, должна следить за собой. В том числе и дома. Причешись, как следует, ну что ты распустила волосы по спине. Убери их в красивый пучок. В наше время так не ходили. А сейчас… Вечно трёшься в метро о чьи-то волосы, б рр!  Никакого приличия, никакой нравственности. Целуются у людей на глазах, смотреть противно.
- А вы не целовались разве? – не выдерживала Милена.
- На глазах у всех? – задыхалась от возмущения свекровь, - да покойный Иван Николаич в рубашке ночной никогда меня не видел при свете-то. Ни в ночной, ни в дневной…
- Бедный, бедный Иван Николаич, - не выдерживала Милена, - ну за что вы с ним так! И закончим диспут, Софья Петровна, у меня много работы.
Милена допивала мутноватый чай (кофе вредно, по радио сказали, только травяные чаи), заворачивалась в пушистый халат, она дрогла от сквозняков, бродивших по огромной квартире. Закрывалась в своей комнате, садилась за переводы. Порой очень хотелось покурить, но об этом не могло быть и речи.
- Ну, что закрылась? – возникала на пороге свекровь, - душно вот у тебя, воздуха нет, а вдруг ты беременна, так кислород младенцу нужен…
- Можно я поработаю всё-таки, - собирала Милена остатки спокойствия, - никакой беременности у меня нет, не волнуйтесь, пожалуйста.
- Серьёзная ты очень, - не унималась свекровь, - а я люблю хохотушек. И мужчины любят хохотушек, учти. Иван Николаич бывало, придёт из министерства, а я вся в любви и радости. – Ты, у меня, Софушка, лучшая жена в мире! А у меня ноготки блестят, прическа уложена, платье в талию. Накрываю ему на стол – картошечка отварная, грибочки, селёдочка, мясо из духовки - всё горячее, пахучее…
- Так не работали же вы, Софья Петровна!
- А я дома на работе. И муж обихожен, и сына подняла. Всегда в школьном комитете, председателем…. Всегда парень сыт, одет, выучен.
- Мне в офис нужно, Софья Петровна, извините.
- Ну-ну. Только что это в ушах у тебя? Колёса какие-то железные. Иван Николаич, царство ему небесное, говорил: лучшее украшение женских ушек – крохотные бриллиантики. А сейчас понадевают железа и думают, что красиво…
Милена выскакивала на улицу, переводя дыхание. – Только бы не сорваться, - молилась она, - сил не хватает всё это выслушивать.
Как бы поздно ни приходила она с работы, Максим ещё отсутствовал. Рыжая Серафима радостно бросалась ей навстречу, не спасая от убийственного внимания свекрови.
- Боже, - кривилась свекровь, - ну что ты целуешься с ней!  От кошек глисты и болезни разные, всем известно.
- Кошки лечат, - отвечала Милена, обнимаясь с Серафимой, - нет от них никаких болезней, только радость. И любовь.
- Ужин готов давно,- объявляла свекровь, - только разогреть. Свекольные котлеты и шпинат. На ночь вредно тяжелую пищу.
- Спасибо, - пыталась отстраниться Милена, у  меня вот творожок, Активия
- Ну да, сколько можно этой химией питаться. А свёкла у нас своя, чистенькая. И кошку химией кормишь. В наше время кошкам рыбу давали, хамсу, обрезков мясных каких. А сейчас! Ужас, камнями животных кормят, да по больницам таскать не успевают…
Праздники и дни рождения превращались в личные праздники свекрови. В ядовито-розовом платье собственного пошива, увешанная золотом, Софья Петровна была всегда в центре стола и бесед, неутомимо подхватывая любую тему.
- Вот и говорю я любимой своей невестке – ну что это за стол? Пирог из покупного теста с покупным фаршем, салат какой-то не праздничный, курица жареная…. Разве это стол? Вот мы с покойным Иван Николаичем бывало, три стола сдвинем - накроем: икра, рыба белая и красная, угорь копчёный, миноги, крабы…Пироги по метру с капустой, мясом. Селёдка под шубой, судак заливной…Это был стол!
- Голодных сейчас нет, маменька, - смеялся Максим.
- Вот и я об этом, а вы накрыли, как для голодных.
- Так для нас главное – пообщаться, - оправдывался сын, разливая французское вино и уплетая салат. А метровые пироги готовить – время нужно.
- Ну да, купить проще торт на одной химии. И вино пьёте кислятину какую-то. Нет, чтобы мускат или кагор крымский…
Милена сжимала под столом кулачки до белых косточек.
- Ну что вы, Софья Петровна! – деликатно отзывались гости. – Нормальный стол, красивый, вкусный. И вино мы такое больше любим, чем сладкое.
- Ну да, конечно, - откликалась свекровь, - и в театр в джинсах ходите. Да ещё в рваных. Раньше, бывало…
- Не могу больше, - вытирала Милена слёзы перед сном, - не могу, Макс! Она успела оговорить и опозорить меня перед всеми: перед родственниками, соседями, своими подругами и моими друзьями. И делает это так непринуждённо, так талантливо, будто мимоходом, будто не специально: глазки горят, щёчки розовеют. И ха-ха-ха, ха-ха-ха! И бездетная я, и не хозяйка. И лодырь. Сплю до девяти. Так ведь сама не даёт мне на работу тебя проводить!
- Своего сына всегда провожаю сама, - и губы поджимает…
- А мне ночью лучше работается, ты же знаешь. И она не мешает, не пристаёт, спит, слава Богу! Но днем и вечерами… А тебя всё нет, Максим. И заступиться за меня некому. Серафима говорить не умеет.
- Бедная моя девочка, - обнимал ласково муж, - ну потерпи немного, скоро она уедет на дачу, будет полегче. Да и мы съездим куда-нибудь, вот наладятся сейчас у меня дела. Поедем куда-нибудь на море.
Максим умел утешить. Оттаивая в его руках, она успокаивалась постепенно, согретая его любовью. И теплом Серафимы под боком…
В мае свекровь съезжала в своё поместье. Милену затащить туда было невозможно – она, не выносившая московской духоты, предпочитала париться в квартире, окнами на солнце. Расставляла тазы и вёдра с водой, развешивала мокрые простыни, но на дачу не выезжала. Любила поэтому в Москве погоду, хмурую и дождливую.
Дела у Максима налаживались туго, о морском курорте можно было только мечтать, и по выходным они ездили к друзьям на Можайское море. Там Милена подставляла солнышку бледное лицо, плескалась в нагретой воде, вдыхая запахи водорослей и прибрежной травы.
Вечерами пили чай на открытой веранде после неизменных шашлыков. Травили анекдоты, хохотали, лениво отмахиваясь от комаров.
Но наступал черёд ехать на дачу - везти продукты и вообще…
- Ждёшь, поди, когда я умру? – пытала свекровь при встрече, - хозяйкой ведь хочешь быть!  Всего этого, – любовно обводила она рукой владения.
- Да что вы, Софья Петровна, Господь с вами, какая я хозяйка!
- И то верно, - успокаивалась свекровь.
Умерла она неожиданно и внезапно. Прямо на грядке. От обширного кровоизлияния в мозг. Позвонили перепуганные соседи…
После похорон Максим с Миленой дачу решили продать – не было ни желания, ни времени ездить туда, не дачными жителями они оказались. Потом поменяли квартиру на меньшую, с солидной доплатой. Вырученные средства Максим вложил в свой бизнес. И дело, наконец, сдвинулось с места. Уволил дружка – лентяя и подлипалу, нашёл толкового заместителя и серьёзных ребят-архитекторов. Выиграли пару тендеров и стали работать в плюс. Арендовали новый офис в центре. Максим светился, успех окрылял его. Сутками не появлялся дома, мотался по другим городам, открывая дочерние предприятия.
Милена занялась новым жильём. Продуваемые четырехкомнатные хоромы остались в прошлом. Уютная небольшая квартира в зелёном районе радовала её. На неё было потрачено, правда, немало денег и сил. А также дизайнерской фантазии. Зато всё здесь было умеренно и гармонично: свежие стены, теплые полы, изящная мебель и сверкающая техника. Светлая кухня, большая ванная с джакузи – сбывшаяся мечта…
За удобным ноутбуком на низком столике, и Серафимой на коленях работалось и переводилось вдохновенно и легко. И вообще – легко стало жить: было главное - свобода, работа, были друзья и деньги, была любовь.
Как всегда, вечерами остро не хватало мужа. И вечный вопрос – где он, продолжал подтачивать сердце и мозг.
- У тебя кто-нибудь есть, - спросила его как-то. Максим пришёл очень поздно, слегка в подпитии.
- Есть, - весело откликнулся он, - две дамы – ты и Серафима.
- Ты знаешь, о чём я. Сегодня ты чужой.
- Не выдумывай, - жестко сказал он, - это всего лишь корпоратив.
- Так по поводу Луны, - повторил Голос, - полетите со мной?
- Не возражала бы, - продолжала я игру.
- Встретимся? – предложил Голос, - завтра в 6 у метро Фрунзенская. Я - в светлом плаще. В руках газета. Ну, скажем «Аргументы и факты».
- Встретимся, - сказала я. А куда было деваться?
Не было детей. Но это – вопрос времени, успокаивала себя Милена.
Боль настигла её ночью. Скрутила, не давая дышать. Милена застонала. Проснулся испуганный Максим. Вызвал скорую. Скорая отвезла в больницу.
- Беременность, - сказал молодой хирург, - внематочная. Срочно оперировать!
Что там случилось во время операции, Максим так и не смог понять. Врачи жонглировали медицинской терминологией. Прободение, плохая свёртываемость крови, внутреннее кровотечение, остановка сердца – всё это было дико и непоправимо. Только что она была, его Миленка, его Влажка, его Женька, такая теплая, живая и ласковая. И её увезли, накрытую простынёй. Увезли мимо него, парализованного ужасом и неотвратимостью потери.
Он не помнил, как вернулся домой. У порога стояли маленькие её ботинки. Около зеркала – брошенная второпях заколка. Домашние тапки…
- Не-ет! – закричал он в отчаянии и ужасе, обводя безумными глазами жилище.
- Она здесь, судорожно думал он - её запах, её дыхание, её жизнь…
Серафима прилегла возле него. Кошка слегка дрожала.
Максим выпил водки. Зубы стучали. Позвонил на работу. Потом её матери. Он что-то говорил деревянным голосом. Голос плохо его слушался.
В ванной он зарылся лицом в голубой халатик. - Никогда,- судорожно думал он, - какое страшное слово – никогда.
Максим пил и, казалось, алкоголь не брал его. Просто она стояла рядом, его Женька, его Влажка. Гладила голову теплыми руками, касалась щеки душистой прядью, и он жадно вдыхал аромат смуглой кожи, легких волос, ускользающий запах духов.
Он проснулся от настойчивого звонка в дверь. Потом его долго приводила в чувство заплаканная Женькина мама.
После похорон и поминок Максим вспомнил, что кошка не кормлена. Серафима лежала клубочком на Женькином кресле. Голоса она не подавала.
- Серафима, девочка моя, пойдем, поедим, - сказал он ей срывающимся голосом. Кошка молчала, не поднимая головы. Через пару дней он понёс её в ветклинику.
- Спасите её, - глухо сказал он, - это всё, что у меня осталось…
- Стресс, - сказала молодая уверенная докторша, - сейчас подлечим.
Докторша была симпатичной, только глаза были цепкими и какими-то голодными. Она с улыбкой приняла щедрое вознаграждение, и её игривое «не забывайте» не оставило у Максима сомнений. Он забыл её в ту же секунду.
Серафима медленно оживала. Спала, приткнувшись к его боку, тихо всхлипывая во сне. Лениво пожёвывала иногда сухой корм.
- Что будем делать, подружка, - спрашивал её по вечерам, почёсывая за рыжим ухом. Кошка тихо урчала в ответ. – Вот, вот, и я не знаю, как жить дальше…. Надо что-то менять. Может быть саму жизнь, а, как ты думаешь, Серафима-мудрая?
Мудрая Серафима грустно смотрела ему в глаза.
С тоской Максим оглядывал стены жилища, заботливо выращенного ею. Он практически не принимал в этом участия - ему всегда было некогда. Сколько помнил, всегда спешил, всегда казалось, что дело встанет, что без него не справятся, не вытянут, не предусмотрят. Отходил лишь по воскресеньям. Обедая дома, с удовольствием поглощал вкусную еду.  – А ты, оказывается, ещё и вкусно готовишь, умелица моя!
Обнимал её плечи, приникал. – Так бы и держал тебя в руках! Пойдем, сделаю тебе массаж. Гладил и разминал любимое тело, нежно мыл его в душе…
Ложился в свежую, душистую постель. – Господи, как пахнет-то хорошо! Любовался стильным бельём. А когда приходила жена в прозрачной черной рубашке и ложилась рядом на серебристые простыни, у него захватывало дух. – Боже, какая ты красивая, Женька! Как же я тебя люблю…
Он привык к тому, что все красиво, обдуманно, удобно. Он не жалел денег. Но делала всё она, хрупкая его жена, находившая время и силы всё это придумывать, искать, покупать и обустраивать.
 – Какой у тебя вкус! – восхищался муж, зажигая над изголовьем затейливую лампу, - ты безумно талантливый человечек, Женька. Ты – прирождённый дизайнер! И художник. Как тебе удалось всё это осуществить?
Наутро он был другим. Словно её и не было рядом. Душ, бритьё, завтрак, галстук…Отсутствующие глаза.
- Макс! – тормошила его жена, - знаешь, нужно…
- Да, да, - рассеянно отвечал он, - прости, родная, очень тороплюсь.
Даже редкие отпуска он припоминал с трудом. Да, было море, свобода тела в шортах. Лёгкое вино, вкусная еда. Разговоры наперегонки, вспыхивающий смех. Женькина широкополая шляпа, светлые ленточки тела под купальником. Сумасшедшая любовь. Катера и катамараны, останки древностей на экскурсиях.  А мысли стучали молотком – как там? Как там, в Москве, не упустили бы заказ, не проворонили бы - прохиндеи…
А Миленка была счастлива и беззаботна. Плавала, покрывалась медным загаром, ела всё подряд, смеялась, прыгала по камням на экскурсиях. Радостно зеленели глаза, и ещё более зелёными казались на загорелой шее любимые её хризопразы.
Серафима спрыгнула с колен, и Максим вздрогнул, очнувшись.
…Подсыхали в горшках цветы, пылился её ноутбук, лежал рядом незаконченный перевод (Милена считывала текст в распечатке). Сиротливо висели в шкафу милые её вещи. Максим захлопывал дверцы шкафа. Брал в руки нитку зелёных бус. Валился без сил на диван. Автоматически шёл на кухню, искал кофе, сахар, выдвигая ящики наугад …
– Она здесь жила, - думал он, – а я – ночевал.
Вспомнился неожиданный её вопрос, есть ли у него кто-нибудь. Но кто мог сравниться с ней? Офисные барышни? Случайные попутчицы в дороге? Была, правда, одна мимолётная связь и вроде бы даже не одна… Но не хотелось вспоминать об этом. Было и прошло. Причём прошло очень быстро. И, слава Богу. Подумалось тогда, что он - однолюб. И не нужен ему никто, было бы под щекой смуглое Женькино плечо.
Приходила ночь, и это было невыносимо - спать рядом с пустой подушкой. Пил снотворное, переходя на диван. Падал в тяжелый сон.
Утром, стоя под душем, он принял решение.
Я бежала на эту встречу, готовая ко всему: к сюрпризам, острому разочарованию, быть может, даже к унижению. Но об этом не хотелось думать. Меня не покидало состояние радостного ожидания. Приключений? Нет. Ожидание перемен сидело во мне, как воздушный шар, готовый в любой момент взмыть в воздух. И несло меня к метро Фрунзенская, словно на воздушном шаре.
Увидела я его сразу. Он был высок, темноглаз и худ. Подпоясанный светлый плащ подчёркивал широкие плечи и узкую талию.
- Здравствуйте, - сказала я, протянув ему руку, - Евгения…
Он вздрогнул.
Придя в офис, Максим собрал заместителей.
– Я продаю свою долю в фирме, ребята, - решительно сказал он. – Действуйте без меня. А я… . Я улетаю.
Воцарилась недоумённая пауза
- Куда улетаешь, Макс, - спросил вышедший из столбняка первый заместитель.
- Да хоть на луну! – горько усмехнулся директор,- повесь объявление о продаже второго офиса.
- К-какое объявление, - не въезжал заместитель.
- Объявление, Пашка!  «Улетаю на луну. Продаю помещение!»
- Мне понравилась ваша смелость, - сказал он, пристально глядя мне в глаза.
- А мне ваше остроумие, - ответила я.
- Можно я придумаю вам другое имя?
- Придумайте, - небрежно сказала я.
Мы медленно двинулись вдоль Комсомольского проспекта. Остановились возле заведения с весёлым названием «Золотая вобла».
- Посидим, - повернул к заведению Максим.
Я не поняла, долго мы сидели или нет. Время остановилось. Вышли из «Золотой Воблы» в темноту. Пока рассказывал мне свою историю, я не останавливала его. Я, бойкая, жизнерадостная девушка, превратилась в изваяние.
- Только в глазах у тебя отражалась моя жизнь, и глаза страдали, - скажет он мне потом.
А тогда он сказал просто: - Спасибо. Ты умеешь слушать – это ценное качество. И мне легко с тобой. Но…Я не смогу любить тебя так, как любил её. И вообще не знаю, смогу ли полюбить…
Согласна ты полететь со мной на таких условиях?
Эпилог
До луны мы не долетели. Мы сделали остановку в немецком городке с колбасным названием Брауншвейг. Там у Макса обретался друг и деловой партнер Герберт Хоф. С Гербертом мы быстро нашли общий язык, так как я (по-моему, я этого еще не говорила) вообще дружу с языками. С немецким -  в частности. Герберт наговорил мне кучу комплиментов, все они были слегка преувеличены, ибо не успела сказать вам также, что я долговяза, веснушчата и рыжа. Но Герберт, подняв большой палец, недостатки мои галантно обратил в достоинства, сказав, что длинные ноги в сочетании с Тициановскими волосами и фарфоровой кожей – это просто super!  И вообще я похожа на Лорелею, воспетую Гейне. Этим он круто повысил мою самооценку.
И вот с этой повышенной самооценкой я поселилась с молчаливым Максимом в Брауншвейге, став референтом и переводчиком в его офисе.
Работать, уж простите за нескромность, я умела. Макс был мною доволен. Заняты были оба до предела. К нему не приставала, хотя жили мы в одной квартире. Просто спали в разных комнатах. Ужинали вместе, обсуждали прошедший день, желали друг другу спокойной ночи и расходились.
Общались, правда, здорово, к нам часто захаживал Герберт. Мы пили темное пиво, закусывали знаменитой колбасой. Я рассказывала анекдоты. На немецком и на русском языках. Герберт хохотал. Макс, вникая в немецкий, разговорился постепенно и на русском. И даже научился смеяться.
Однажды он всё-таки пришёл ко мне. Сел на краешек кровати. Я приподнялась. Я ждала его. Обняла за шею.
- Отпусти тормоза, - тихо попросила я.
Он поцеловал меня. А дальше я уже ничего не помнила. Но была я точно не в колбасном Брауншвейге. Может быть на Луне…
- Стресс высвобождает сексуальную энергию, - скажет он мне потом, - это работает инстинкт самосохранения.
Инстинкт самосохранения сработал качественно. Через год у нас родились близнецы: Сашка и Сенька. Александр и Арсений.
Мы по-прежнему живём в Брауншвейге, но вынашиваем мысли о возвращении в Москву. У нас русские ребятишки, и я хочу учить их на Родине. Макс согласен со мной.
Иначе, как Тициановской женщиной он меня не зовёт. На людях – Евгенией. Дома - Цаплей. Правда, когда очень любит, может назвать Симкой. В честь рыжей кошки Серафимы, почившей в бозе и с почестями похороненной у нас во дворе.
Женькой не называет никогда.
Ну, а Герберт?  Герберт лишь усмехается в усы.