Малая археологическая история
I
Триглиф Метопыч носил на себе отпечаток благородной ветоши. Его голову покрывали волосы цвета Колизея, его высокая худощавая фигура утолщалась книзу, придавая ему сходство с колонной, а брови загибались в виде двух идеально ровных ионических волют. Когда Триглиф Метопыч шёл, создавалась впечатление, будто он парит, как Парфенон, поскольку его ноги были немножко разной толщины, однако этот дефект усматривался лишь при наличии идеального глазомера. Глаза Триглифа, напоминавшие песо эпохи конкистадоров, отражали не окружающий мир, а его самого, простой многогранник его души, делая Метопыча безмерно притягательным для других людей.
Археолог в третьем поколении, Триглиф Метопыч долго не мог выявить свою стезю в этой науке, напоминающей бюро находок вселенского масштаба. Египет и Греция казались ему догола раздетыми жадными искательскими руками, для него они потеряли всю свою мистику, всё очарование, беспомощные под научно-туристическим натиском. Он хотел чего-то менее изученного, он хотел обнажить что-то сам. Азия же отталкивала Триглифа, поскольку он считал, что у европейцев слишком широкие и большие глаза, чтобы уловить все тонкости восточной культуры. Древние цивилизации индейцев поначалу завораживали, но был в них какой-то чужеродный, жаждущий крови первобытный демонизм, и археолог охладел и к ним. Какое-то время Триглиф всерьёз занимался славянами, в результате даже защитил кандидатскую по тематике Северо-Восточной Руси. Однако и здесь по-научному не удовлетворился. В итоге он всё-таки понял, к чему его интеллект испытывает патологическое влечение. Разбросанное по энциклопедиям, справочникам и словарям, произносимое вслух на конференциях, это словосочетание неизменно ускоряло биение сердца Метопыча. И было оно «финно-угорские племена»…
Свой первый самостоятельный набег на обетованные земли финно-угров сорокалетний Триглиф Метопыч совершил в 2002 году. Тогда он, рассыпая вокруг заразные флюиды энтузиазма, направился в район Ладожского и Онежского озёр на поиски заманчивых вепсов. Метопыч ещё не знал, где копать и что раскапывать, но уже предвкушал великое прошлое здешних мест своей искательской интуицией. Ввиду радости от сего предприятия, год спустя Триглиф снарядил небольшую экспедицию на Оять в окрестности Винниц. Находки попались, на первый взгляд, не чересчур выдающиеся – парочка фибул(1),гривна(2)да кусок проржавевшей железки, предположительно фрагмент ножа Х века. Одним словом, «хмарь», как говаривал Триглиф. Однако, пристально изучив предметы, Метопыч озарился светом неожиданного. Древняя весь не изображала человеческого лика, поскольку, по мнению племени, изображение чёрным когтем впивалось в глаза изображённого и высасывало из него жизнь(3). Тем не менее, на одной из фибул проступали явно антропоморфные черты, причём, как позже установил Метопыч, мужеского полу. Кусок железки же выявил крошечный контур жука, поначалу принятый за умелую работу процессов окисления. Но жукам весь(4)не поклонялась! Значит, не единым вепсским племенем дышали оятские края. Находки уловимо озонировали научным открытием.
Энтузиазм Метопыча перерос в лихорадку нетерпения. С такой скоростью по Институту Археологии не бегал никто, разве что тараканы при виде уборщицы с дихлофосом. Вторая собственная экспедиция Триглифа, тоже маленькая, оформилась менее чем через полгода.
На поиски следов загадочного народа, присутствие которого читалось лишь между строк книги истории, отправились пять заражённых энтузиазмом сподвижников. Знакомый нам Триглиф, уверенный, открытый, разительно добродушный и человеколюбивый. Его давний скептически диссонирующий друг Милослав Ипатьич, чьё отчество заменяло целый набор идиоматических выражений сквернословного характера. Парочка аспирантов-добровольцев – юноша и девушка, весьма безликие в своей склонности друг к другу. Замыкал пятёрку студент исторического факультета Миха. Несмотря на свой юный возраст, этот молодой человек уже умел курить собственные сны и считать соринки в глазу у Бога. Впрочем, и лопатой он неплохо орудовал.
II
Оять встретила их забытой терпкостью, сдержанной дружелюбностью и необузданной таинственностью. Местные посоветовали отправиться вверх по реке, а затем углубиться в лес.
- …а Божий дар-то у тебя с червоточинкой! – рассказывал Миха, покуривая во время привала. Безликий юноша внимательно слушал его, и, казалось, на его физиономии проступали черты – те самые, подумал Триглиф, что на фибуле. – Тогда волосы старца начали осыпаться под натиском правды. Тут-то я и понял, что не Божий дар нёс мне старец, а грех человеческий, чтобы проснуться я больше не смог. Однако старец с тех пор по моим снам кочует, как монголо-татар, да ещё в обличьях разных…
- Хватит болтать! Дальше пошли! – скомандовал Милослав.
- Подождите, Милослав, ну минуточку… - попросил безликий юноша, явно успевший научить свою маску выражать жалобную мольбу.
- Нет! – возразил тот, как в глаза плюнул. – Нужно поляну побольше для ночлега искать, ведь скоро смеркнется. Двигаем!
- Слава, да оставь их, право! – вступился Триглиф Метопыч, ласково сияя. – Я пройдусь немного вперёд, разведаю.
- Опять поощряешь праздное душекопание молодёжи?!
- Вовсе не праздное! – наигранно обиделся Миха. – Я, между прочим, несу великую миссию по одухотворению зачерствевших душ!
Пятерка рассыпалась пёстрым оркестровым смехом, даже Милослав не выдержал.
- Вообще, Триглиф, моя очередь идти, - наконец сказал он, отсмеявшись.
- Вечно вы лишаете людей последних радостей в жизни! – заметил Миха под улыбки окружающих.
Разведка действительно доставляла Триглифу Метопычу несказанную радость. Дикость леса окутывала его первобытным уютом, одиночество оставляло простор для кладоискательских мечтаний. Милослав Ипатьич задумался на минуту, проглотил тихий шорох сосновых крон, и махнул рукой на всё.
- Я скоро вернусь, - пообещал Метопыч, поглощаемый чащей.
На каждом седьмом дереве по пути своего следования он оставлял зарубку. А оятские деревья в шутку обменивались этими зарубками друг с другом и с теми своими собратьями, коим в метке было отказано, да ещё посмеивались, перешёптывались за спиной Триглифа. Он же по простоте своей не ждал от них ничего плохого, ибо сам им плохого не делал.
Уже готовое ко сну солнце неровно обливало ветки багрянцем. Совершенно внезапно для себя археолог парящей походкой вышел на широкую поляну, хорошо настоявшуюся на солнечных лучах. Возможно поэтому крепкий полянный запах слегка пьянил.
По правую руку Триглифа Метопыча возвышался двухметровый холм. Окинув место профессиональным глазом, Метопыч подошёл к холму с восточной стороны. Его бровки-волюты заволновались на лбу, уходя под нависшую кудрявую прядь. Сначала он пощупал мшистый бок холма ладонью. Затем достал лопату, замахнулся ей как копьём и с размаху вонзил в дрогнувшую насыпь. Лопата ударилась в твердь. Метопыч не ошибся в своих рискованных предположениях. Это был курган.
III
Триглиф Метопыч забыл, сколько месяцев в году, забыл, где зимует жизнь, забыл, как называется цвет его рубашки, забыл даже собственное имя.
P;mehen pert(5)’ – надпись на входном камне. Элв'ъ – тут же под ней, кириллицей. Паническое бегство букашек из насиженной почвы, землистые руки, жадная лихорадочная спешка, небывалая сила, вдруг охватившая его, словно помешательство, благодаря которой он свернул каменную дверь, чёрная яма входа, вторящая зарождающейся черноте неба… И погружение в бездну неизвестности, бездумное, на одном дыхании.
К удивлению Метопыча, фонарь ему не понадобился. На приличном отдалении от него в глубине захоронения наблюдалось яркое свечение. Свечение оказалось огнём в очаге.
Окончательно запутавшись в своих впечатлениях, археолог чуть не упал. Рядом с очагом на скамье сидел человек с лицом, похожим на сухофрукт, и со стеклянными бусинами вместо глаз. Его правая рука почти полностью истлела, что, однако, не мешало ему держать золотую чашу в ладонях. Одежды сочетали убогость тлена с безвкусием богатства: воротник и рукава напоминали о наличии на них когда-то меха, ткань хвасталась остатками серебряного орнамента и драгоценными каменьями, не знавшими возраста.
- Добре вечер, - сказал странный обитатель. – Я ждал вас.
- Здравствуйте, очень приятно, - ответил Триглиф. – Вы, как я предполагаю, хозяин кургана?
Добродушие к «живому» на вид человеку боролось в нём с научным желанием снять с незнакомца все эти исторические ценности и отправить их на экспертизу.
- Да, вы не ошиблись. Присяде, - он указал на вторую скамью изящным жестом истлевшей руки.
- И, должно быть, вы принадлежите к верхушке племени весь, - продолжил Триглиф, усаживаясь.
- А здесь, Триглиф Метопыч, вы просчитатися. Я принадлежу к племени элвов.
«Точно, надпись над входом, - подумал Триглиф, загораясь. – И не то ли это, что я ищу?»
Незнакомец читал по лицу как по слогам.
- Я прошу вас вернуть мне нож и застёжу. Первое принадлежит мне, второе – моей ж;не, - сказал он.
- А ещё две вещи?
- Я никогда не беру того, что мне не принадлежит.
На этой фразе Метопыч почувствовал укол стыда. Его уши, напоминавшие ручки древнегреческой амфоры, покраснели.
- Пожалуй, Триглиф Метопыч, мне остаётся взывати лишь к вашему милосердию.
Метопыч покраснел ещё больше.
- Почему история ничего не знает о племени элвов?
- Племя элвов добровольно вычеркнуло себяти из истории, дабы люди не копались своим мутным рассудком в наших обычаях, изобретая немыслимое и толкуя лживо, не рылись своими грязными руками в нашем прахе, не оскверняли наших богов. Элвы стёрлись с лица земли, и это было верно. Знали бы вы, Триглиф, сколько почивших лишено дома. Знали бы вы, сколько человеческих существ гибнет от отчаянных проклятий вождей, ведь проклятие – единственная защита мёртвого…
- Вы пережили средневековье?
- Мы просуществовали до середины тринадцатого века под прикрытием веси. Славяне не особо отличали нас от них, для них все мы были одно – чудь. Селились мы в глуби леса, куда остережётся путник ступати. Часть дани вносили веси для оплаты новгородичам. Так и жили, нетронутые, ходу времени супротив…
Мысли затягивались на шее Триглифа петлёй. В принципе он почти перешагнул через черту выбора, но такой мукой его душе не приходилось терзаться. Он вернул нож, и теперь лишь фибула отделяла его от конечной точки свершения. Метопыч любовно сжимал драгоценность в руке, не чувствуя нарастающего жжения, и не мог заставить себя выпустить её. В уголках его глаз собирались слёзы, крупные, словно жемчужины в Шапке Мономаха. Сквозь воду он видел, как против воли разжимает ладонь, и вождь забирает у него раскалённую застёжу.
- Выпемти, - дружелюбно предложил элв, протягивая археологу золотую чашу. В ней плескался элвский олудь(6).
- Спасибо, - поблагодарил Триглиф.
Непривычно крепкий напиток заставил его голову повернуться на триста шестьдесят градусов и захлопнуть веки.
IV
Оятское утро ещё не выползло из-под одеяла тумана.
Триглиф Метопыч поёживался в прохладе. Он возвращался от кургана по своим зарубкам, которые сочувствующие деревья мистическим образом вернули на прежние места. На лбу Метопыча появилось две новых морщинки – морщинка отчаянной решимости и морщинка сожаления.
- Триглиф Метопыч! – возопил Миха, умудрившись разглядеть и узнать неясную фигуру.
- Ну и страху же мы натерпелись, Триглиф! Думали, тебя звери поели! – тревожно поведал Милослав. – Где же ты обретался всю ночь?
- Мы сегодня идём обратно в Винницы, а завтра отправляемся домой. Собирайтесь, - чуть слышно велел Триглиф.
Наступила тишина, и почему-то все поняли, что сие решение обжалованию не подлежит. Безликая пара начала медленно складывать вещи. Милослав отошёл в сторону, бросив пристальный взгляд на странный ожог. Триглиф Метопыч прислонился к дереву, и по его щекам покатились слёзы, на этот раз мутные, белые с синим, как фарфор династии Мин.
«Такое впечатление, что старик подавился собственными снами», - подумал Миха, но отвернулся и ничего не сказал…
(1)По мнению Д.Н. Ушакова, «ФИ;БУЛА, фибулы, •жен. (•лат. fibula) (археол.). – Застежка, пряжка». Вообще, пряжки существовали независимо от фибул, а виды фибул не ограничивались одной застёжкой.
(2)По мнению того же Д.Н. Ушакова, гривна – «Серебряное или золотое украшение на шею в древней Руси (истор.)». На самом деле, гривна могла быть и медной, а носили её и славяне, и финно-угры, и даже скандинавы.
(3)Это догадки лично Триглифа Метопыча, посему научная ценность утверждения сомнительна.
(4)«Весь» – предки современных вепсов. Хотя некоторые ученые считают, что «весь» и «вепсы» имеют разное происхождение.
(5)Дом вождя (вепсск.)
(6)Вообще, олудь – вепсское пиво. Чем элвский олудь отличается от вепсского, автору не известно.