И вот, спустя четыре месяца, а снова вижу свою казарму. Прихватив свои солдатские вещмешки, мы вышли из автобуса и поднялись на четвертый этаж. Первыми нас увидели дневальный и дежурный по роте. В казарме больше никого не было. Автобус отправился на аэродром чтобы забрать офицеров и солдат на обед, и я с нетерпением ждал встречи со своими товарищами. Вскоре они приехали, и мы радостно пожимали друг другу руки. Я немного рассказал о своих приключениях. Тут в расположение нашей роты пришел капитан Тулинов. Я доложил ему о своем прибытии и показал документы на отпуск и о повышении звания. Тулинов одобрительно кивнул головой и спросил, почему это у меня на погонах до сих пор нет ефрейторской лычки. Я сказал, что еще не успел, не было возможности.
Прозвучала команда «Часть, строиться на обед!» После обеда я продолжал свой рассказ, и узнал от ребят, что происходило здесь во время моего отсутствия. Как оказалось, командиром нашей части был теперь майор Лавренец. Подполковника Шумилина направили командиром части на новую 251-ю площадку, туда, где посадочная полоса для космического корабля многоразового использования «Буран». Туда же направили несколько солдат, в том числе одного с нашей группы КДП.
Валера Тропинин рассказал, что в июле, в самую жару, на Байконуре вспыхнула эпидемия гепатита. Примерно треть личного состава нашей части заболели, в основном, молодые солдаты, те, для кого это лето было здесь первым. В срочном порядке их отправили в созданную на 113-й площадке карантинную зону, где они находились не менее 40 дней. К счастью, никто из моих земляков не заболел.
Дроздов за изгнание с «целины» был строго наказан. Все лето он практически не вылезал из нарядов. Теперь он работал пищевозом, и мы увиделись с ним только вечером. Володя рассказал, какое тяжелое положение в части было летом из-за эпидемии гепатита. Только тут я осознал, как же мне повезло, что ввиду сложившихся обстоятельств меня все-таки отправили на «целину».
Приближался праздник 7 Ноября, очередная годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Как обычно, к этой дате подводились итоги. Накануне праздника на общем построении командир зачитал список награждений и поощрений. Из моих земляков отпуск получил только Коля Озеров. Эта новость меня порадовала. Я подумал, что хорошо бы нам поехать вместе.
Колю к празднику списали с объекта, и мы наконец-то с ним встретились. Я долго ему рассказывал о поездке на «целину». Коля, конечно же, не упустил возможности подшутить над моим ефрейторским званием. Вечером он сидел в ленинской комнате и читал газеты. Там еще сидели несколько солдат младших призывов. Только я вошел в дверь, как Коля вскочил по стойке смирно и крикнул: «Смирно!» Обычно такую команду подавали, если в помещение входил кто-то старший по званию - офицер, прапорщик или сержант. Я даже несколько опешил, но по ехидненькой Колиной улыбке быстро сообразил, в чем дело. Я тут же весь выпрямился, принял важный вид, окинул взглядом всех, вскочивших на ноги молодых солдат, сидевших за столами, посмотрел на Колю и, небрежно махнув рукой, сказал: «Вольно, вольно, садитесь!» И мы дружно рассмеялись.
Я рассчитывал, что после праздника мы с Колей поедем в отпуск и, может быть, Сергей Носов тоже к нам присоединится. Выбрав подходящий момент, мы обратились по этому поводу к капитану Тулинову, однако он наотрез отказался отпускать нас обоих одновременно. Мы, конечно же, понимали его: ноябрьский призыв уволился, новобранцы еще не прибыли, каждый человек был на счету. Тулинов сказал, что в ноябре поедет Коля, а я поеду где-то в начале декабря.
Эта новость меня огорчила, но у Носова положение с отпуском было гораздо хуже. Когда, вернувшись с «целины», он показал документы на отпуск командиру роты РТО майору Мижерицкому («Синему»), тот лишь усмехнулся и сказал, что его эти бумажки мало интересуют, отпуск надо зарабатывать здесь, в части. Некоторое время спустя Сергей вновь обратился к «Синему», но тот сказал, что ремень у тебя не подтянут, пуговица плохо застегнута, да и вообще рядовой Носов не достоин отпуска. Так Сергей в отпуск и не поехал. Обидно, конечно, хоть и привыкли мы уже к разного рода несправедливостям. Но он не унывал, утешал себя тем, что служить-то осталось всего полгода.
Вскоре Коля уехал в отпуск, а я с нетерпением ждал его возвращения. Часто приходилось ходить в наряды. На кухню я попадал редко, а в основном ходил в наряды по роте и в штаб. Но и в наряде по столовой мне теперь было вполне неплохо. Мне как «деду» теперь было положено работать в посудомойке, и полы я, конечно, уже не мыл. Иногда жарили картошку, но ели ее теперь не только старослужащие, как раньше, а все, кто был в наряде, и даже молодые солдаты. Постоянные беседы командиров о неуставных взаимоотношениях дали свои плоды. Молодые солдаты в нашей части теперь чувствовали себя вполне спокойно. Никакого рукоприкладства и издевательств, то есть всего того, что нам пришлось на себе ощутить в полной мере, теперь не было и в помине. Конечно, у старослужащих негласно были традиционные привилегии, и сами молодые солдаты были готовы «пахать» первые полгода, но только без какого-либо физического насилия со стороны старослужащих. Можно сказать, что атмосфера в нашей части теперь была вполне благоприятной и устраивала всех.
По утрам, когда в части не было никого из офицеров, на зарядку обычно выходили не все. Некоторые старослужащие, в основном сержанты, уходили в сушилку и спали там до завтрака. Те старослужащие, кто выходил на зарядку, иногда не бегали километровый круг или трехкилометровую дистанцию по дороге, а присоединялись к основной группе уже возле казармы и вместе со всеми делали зарядку. Я всегда выходил на зарядку и почти всегда бегал с основной группой. Но как-то раз я немного подпростыл и решил не бегать, а вместе с моими товарищами пройтись пешком до перекрестка и ждать там основную группу, там же собирались делать зарядку. Погода стояла отвратительная, висел густой туман с мелкой моросью. Офицеров в казарме не было, и из старослужащих лишь мы вчетвером решили пойти на зарядку. Основная группа нашей роты во главе с сержантом убежала, и мы спокойно шли по дороге к перекрестку. Было еще темно, и вдруг впереди из туманной мглы появилась фигура капитана Тулинова. Совершенно остолбенев от неожиданного появления командира роты, мы остановились. Некоторое время он молча взирал на нас, а затем сурово произнес:
- Ну что, сачкуем, товарищи старослужащие?
- Товарищ капитан, мы…, мы идем на зарядку…, - попытался сбивчиво доложить находившийся среди нас младший сержант.
- Все четверо сегодня же в наряд по роте. Всем ясно?
- Так точно!- ответили мы хором.
- Маркин, а ты, кажется, в отпуск собираешься? – хитро прищурившись, спросил капитан.
Эта фраза поразила меня словно молния. Я вдруг понял, что долгожданный отпуск может не состояться и, сжав губы, молча опустил глаза. Выдержав паузу, капитан Тулинов отправился в казарму, а мы побежали догонять нашу роту. Вечером мы вчетвером заступили в наряд по роте.
В конце ноября заметно похолодало, подморозило. Сильный холодный ветер с песком сдувал выпавший снег и гонял сухие скрученные стебли верблюжьей колючки. Утром после развода капитан Тулинов разговаривал с прапорщиком из хозотделения. Предстояло отправить в капитальный ремонт машину из нашей части ЗиЛ-130. Мы уже стали расходиться, когда Тулинов окликнул меня и спросил:
- Маркин, ты знаешь, как надо крепить машину на железнодорожную платформу?
- Так точно, знаю, - ответил я.
- Вот и хорошо, а то у нас в хозотделении никто не знает, как это делается. Поедешь с ними и покажешь.
- Есть, товарищ капитан. А где будет погрузка?
- На «двойке», там где на «целину» грузились.
Мы пошли в автопарк. К армейскому грузовику ЗиЛ-157 с крытым брезентом кузовом тросом прицепили отправлявшийся в ремонт ЗиЛ-130. Водители заняли свои места, мы втроем запрыгнули в кузов и тронулись в путь. Ехали очень осторожно, ночью подморозило, и был сильный гололед.
Мы уже проехали примерно половину пути, когда мерно урчавший двигатель вдруг чихнул пару раз и заглох. Машина остановилась. Водитель вылез из кабины и открыл капот. Несколько минут он копался в моторе, потом другие водители вместе с прапорщиком присоединились к нему. Пронизывающий ледяной ветер пробирал до костей. Окоченевшими руками они пытались что-то сделать, но ничего не получалось. Ветер задувал в кузов, стало холодно, и я вылез из машины. Вдали виднелось огромное здание монтажно-испытательного корпуса. На дороге кроме нас ни одной машины. Как потом оказалось, по полигону вышел приказ из-за гололедицы без особой необходимости машины на дорогу не выпускать.
Через полчаса я уже изрядно подмерз. Моя шинель на холодном пронизывающем ветру не спасала от холода. Водители и прапорщик были одеты в теплые бушлаты, но и они все ежились от холода. Я сильно пожалел, что не попросил для себя бушлат. В кузове или кабине сидеть было невозможно. Мы прыгали, бегали вокруг машины и всячески пытались согреться. У водителей, копавшихся в моторе, руки вообще окоченели.
Прапорщик предложил попробовать толкать машину, чтобы завести мотор. Мы отцепили буксируемую машину и навалились все разом. На скользкой дороге разогнать ее до нужной скорости у нас не хватило сил. Все с надеждой смотрели на дорогу, что, быть может, это удастся сделать с помощью проезжающей мимо машины, но трасса была пуста.
Вдруг одному из водителей в голову пришла какая-то идея. Они опять полезли в мотор, и минут через пять к всеобщей нашей радости машина вдруг завелась. Это было наше спасение. Никогда в жизни мне еще не приходилось так замерзать.
Наконец мы добрались до 2-й площадки. И вот я опять на том же месте, откуда несколько месяцев назад отправлялся на «целину». Неподалеку возвышается монтажно-испытательный корпус, в котором собирают ракеты «Союз», а вдали виднеются фермы заброшенной 110-й площадки, откуда пытались запускать «лунную» ракету.
Мы выволокли из кузова мотки толстой стальной проволоки, разожгли костер в одной из валявшихся рядом автомобильных покрышек и бросили проволоку на огонь. Чтобы она хорошо закручивалась, ее надо хорошенько обжечь. Потом мы стояли вокруг костра и грелись.
Когда проволока прокалилась, мы вытащили ее из огня, чтобы она остыла, и общими усилиями загнали отправляемую в ремонт машину на железнодорожную платформу. Я показал, как надо крепить машину, и мы довольно быстро это сделали. Когда все было готово, прапорщик отнес документы на машину местному начальнику, и мы двинулись в обратный путь.
В свою часть мы добрались без происшествий. В казарме я долго отогревался у батареи. Я и так к тому времени уже был немного простывший, а после этой поездки к вечеру у меня поднялась небольшая температура, появился кашель.
На следующий день я заступал в наряд по штабу. Весь вечер меня бил озноб. Мой посыльный ушел спать, а я открыл мастерскую, напился горячего чая и полночи просидел, прижавшись к горячей батарее. На следующий день мне заметно полегчало, но кашель не проходил, а даже усилился. Я подумал, что у меня, наверно, бронхит.
После возвращения из отпуска Коли Озерова я несколько дней никак не решался подойти к капитану Тулинову и напомнить, что мне тоже хотелось бы съездить в отпуск. Теперь он вполне мог меня не отпустить. Если бы я служил в РТО, то в отпуск уже точно не поехал бы.
Первая неделя декабря была на исходе, когда утром после развода капитан Тулинов, дав указания своим подчиненным, вдруг посмотрел на меня и сказал:
- Маркин, сегодня оформляй документы и езжай в отпуск.
Эта фраза, произнесенная так буднично, как бы между делом, стала для меня в тот момент самым большим и желанным подарком. Я весь так и просиял от радости, а мои товарищи искренне порадовались за меня. Шинель для поездки в отпуск у меня была уже готова и висела в каптерке, а я ходил в старой шинели. Каптером теперь был «наш человек», солдат ноябрьского призыва из нашей радиомастерской, так что с подготовкой шинели и парадной формы у меня проблем не было. Я пришил новые погоны, покрасил их синим карандашом, приклеил металлические буквы СА, собрал полный комплект армейских значков…, в общем, был уже полностью готов к поездке в отпуск.
В тот же день я оформил в штабе все документы. На аэродроме мне сказали, что утром совершит посадку военно-транспортный АН-12, который полетит сначала на Балхаш, а затем в Челябинск. Я рассчитывал, что мне удастся добраться до дома за один день. Отпуск у меня был, не считая дороги, десять дней, кроме того, на дорогу туда и обратно мне дали еще шесть дней. Если удастся добраться раньше, то все эти дни я проведу дома. В часть мне надо было вернуться ровно через шестнадцать дней.
На следующее утро, 9 декабря 1981 года, я был уже на аэродроме. Но, как оказалось, из-за густого тумана самолет еще не прилетел. Прапорщик с КДП не советовал мне лететь самолетом, погода была крайне неустойчива, к тому же, неизвестно было, как долго он задержится на Балхаше. Несколько расстроенный я вернулся в казарму. Капитан Тулинов мне тоже сказал, чтобы я не ждал самолета, а ехал на поезде. Как раз сегодня вечером должен проходить поезд из Ташкента, несколько прицепных вагонов которого из Оренбурга пойдут на Челябинск.
После обеда я сидел в казарме в волнительном ожидании отъезда. Когда вечером вернулся автобус с аэродрома, я уже был в парадной форме. Капитан Тулинов позвал меня и сказал, чтобы я быстро бежал в автобус. Я надел шинель и побежал вниз. Никаких других вещей, ни сумки, ни чемодана у меня не было. В автобусе меня ждал прапорщик, которому было поручено отвезти меня на вокзал и посадить на поезд.
Вскоре мы были на железнодорожной станции Тюра-Там. Поезд пришел без опоздания, стоял всего две минуты, и вот я уже запрыгнул в вагон. Плацкартный вагон, место мое согласно билету было на второй полке. Пока я устраивался, поезд тронулся. Соседи по купе с интересом смотрели на меня. Я сказал, что еду в отпуск. Через некоторое время принесли чай. Никакой еды у меня тоже не было, и попутчики охотно угощали меня всем, что у них было. Потом я залез на свою полку и уснул.
Почти весь следующий день я спал или лежал на полке. Иногда меня мучил кашель, но из-за предстоящей встречи со своими родными чувствовал я себя очень бодро. Наконец 11 декабря около девяти часов утра поезд остановился на первом пути Челябинского вокзала. Я быстро вышел из вагона и поспешил к троллейбусной остановке.
Родной город встретил меня прекрасной зимней погодой. Туманное утро, легкий морозец, полное безветрие, ветки деревьев покрыты серебристым инеем…
Сильное волнение охватило меня. Это было совсем не то чувство, что я испытывал тогда, летом. Сейчас я был совершенно свободен и, сев на троллейбус, мог очень просто добраться до родного дома. А ведь дома никто и не знал, что я еду, что я уже здесь на вокзале.
На остановке стоял 3-й троллейбус – «Вокзал - ЧТЗ». Такие знакомые названия из той далекой доармейской жизни… Я побежал бегом и запрыгнул в дверь троллейбуса. Двери закрылись, и троллейбус тронулся. Стоя у окна, я смотрел на свой родной город. Все такое знакомое и родное, почти ничего не изменилось. Детский мир, Центральный рынок, Комсомольская площадь… У театра ЧТЗ я вышел, пересел на 6-й троллейбус и проехал еще две остановки. Вот и сад Победы. Быстрым шагом я иду по улице Салютной, смотрю на знакомые витрины магазинов. Пройдя по дворам, я вышел на родную улицу Марченко и увидел свой дом. Сердце мое бешено заколотилось. Вот он, мой родной двор. И здесь ничего не изменилось, все точно так же, как тогда, в детстве. Здесь вместе с Анзором и Славкой мы бегали, играли в хоккей, катались на санках. Деревья, с детства такие знакомые, стояли все в серебристом инее. В сильном волнении я зашел в подъезд, поднялся по лестнице, у двери квартиры остановился, немного успокоился, и какое-то время стоял, не решаясь позвонить. Дома даже никто и не подозревает, что я уже стою здесь, за дверью. Дрожащей рукой я, наконец, нажал на кнопку звонка. За дверью послышались шаги, дверь открылась, и я тут же попал в объятия папы. Подбежали мама, Марина, бабушка. Всеобщая радость, объятия поцелуи… Вот я и дома.
К вечеру у меня поднялась температура. Видимо мой организм, находясь как бы в экстремальной ситуации, не позволял мне разболеться. А теперь, попав домой, я расслабился и болезнь взяла свое. Мне поставили на грудь компресс, поили меня всякими лечебными настойками, и в результате на следующий день температура упала, а кашель значительно уменьшился. Через день я был совершенно здоров.
13 декабря был папин день рождения. К нам в гости пришли все наши родственники и были очень рады увидеть меня дома. Я надевал свою форму, и мы все фотографировались.
Незаметно пролетел отпуск. В один из последних дней я, наконец, взял в руки гитару и исполнил солдатскую песню «Прощание с Байконуром», которая получалась у меня лучше всего:
Улыбнись дружище, что сидишь понурый,
Не печаль улыбку и не хмурь бровей,
Отцвели тюльпаны стартов Байконура,
отцвели тюльпаны юности моей.
Может быть с годами ты и позабудешь,
Как нам было трудно службу начинать,
Голос командира, боль солдатских будней,
И друзей все реже ты будешь вспоминать.
А когда однажды ты прочтешь в газете,
В маленькой колонке сообщенье ТАСС,
И тогда ты вспомнишь грохот космодрома,
И альбом откроешь, вспоминая нас.
Улыбнись дружище, что сидишь понурый,
Посмотри на фермы ты в последний раз,
Навсегда прощайте, старты Байконура,
Место, где начало межпланетных трасс.
Затем я спел еще одну солдатскую песню, но она получилась у меня не очень хорошо. Мне не всегда удавалось поставить нужный аккорд. Потом мы записали эти песни в моем исполнении на магнитофон.
Настал день отъезда. Поезд отправлялся поздно ночью. Я взял с собой большой портфель, с которым когда-то ходил в техникум. В него я положил пустой альбом для фотографий, чтобы потом сделать «дембельский альбом». Туда же я положил домашние пирожки и печенье, всевозможные вкусности и сладости.
Настало время уезжать. Я попрощался с бабушкой и Мариной, а мама с папой поехали провожать меня на вокзал. Проходящий поезд пришел точно по расписанию. В вагоне мы попрощались, и мама с папой вышли на перрон. Поезд тронулся. Прильнув к окну, я махал им рукой, и они махали мне в ответ.
Поезд набрал скорость, и перрон растаял вдали. Растаял в ночи светящийся огнями Челябинск. Было немного грустно, но я утешал себя мыслью, что весной, всего лишь через несколько месяцев закончится моя служба, и я снова увижу свой родной город.
И вот вечером, в последний из шестнадцати дней, выделенных мне на отпуск, я вышел на перрон станции Тюра-Там. Было уже совсем темно, около девяти часов. Держа в руке портфель, я пошел по дороге к Ленинску. Стоял легкий морозец, холодный северный ветер сдувал с песка снег. Я шел и думал, как же мне побыстрее добраться до своей казармы. Если бы это было днем, я бы пошел напрямик, там всего километра четыре будет: от поселка Тюра-Там через пустырь мимо нефтехранилища и кладбища, к автопарку, а там и казарма недалеко. Но сейчас, в темноте, можно было вполне сбиться с пути и заплутать. Я пошел по дороге, идущей вдоль забора из колючей проволоки, огораживающего Ленинск. Так идти мне километров 7 или 8: до второго КПП, а затем по дороге, идущей на аэродром. Далеко, но зато с дороги не собьешься.
Дорога поднялась на пригорок, спустилась, опять поднялась на небольшой пригорок. Слева за колючей проволокой Ленинск, вдали видны уличные фонари, дома, справа – песчаная пустыня и непроглядная черная мгла, и нигде не видно ни одного человека. Было как-то несколько жутковато. Я посмотрел на часы и подумал, что идти мне так еще не меньше часа. Вдруг позади послышался приближающийся шум мотора. Я оглянулся и увидел, что по дороге, разрезая фарами ночную мглу, несется какая-то большая машина. Это был армейский КамАЗ. Поравнявшись со мной, он остановился. Солдат-водитель приоткрыл дверь и спросил:
- Из отпуска что ли?
- Да, из отпуска, - ответил я.
- А откуда?
- Из Челябинска.
- О-о! А я из Магнитогорска! Садись, земляк, подвезу!
Обрадованный такой удачей, я залез в кабину. Солдат ехал до перекрестка, а затем ему надо было свернуть. Доехали мы быстро. В знак благодарности земляку я достал из портфеля пирожки, печенье, конфеты. Он был так рад, что довез меня до самой казармы. Я вышел из машины, и мы попрощались.
В казарму я пришел перед самым отбоем. Доложил о своем прибытии дежурному по части, и меня тут же окружили мои товарищи. Мы пошли в расположение нашей роты, я рассказал, как съездил в отпуск и раздал все, оставшиеся у меня запасы еды. Вот я и вернулся в свою казарму.
До Нового года оставалась неделя. Мы сходили в патруль в Ленинск, а затем в наряд по столовой. К счастью в новогоднюю ночь я в наряд не попал.
Вечером 31 декабря мы расставили столы. Все было также как и год назад, но только теперь мы были «дедами», и до дома нам оставалось всего несколько месяцев.
Незадолго до полуночи приехал командир части. Он произнес поздравительную речь, а когда по телевизору пробили куранты, мы подняли стаканы с газировкой и встретили Новый, 1982 год. Кто-то из ребят моего призыва сказал, что наконец-то наступил год нашего «дембеля». Было весело, но каждый из нас в тот момент о чем-то задумался. Я тогда подумал, что, несомненно, через несколько месяцев мы поедем домой, ну а что же потом, что дальше ждет нас в этом году? Этого тогда никто из нас конечно же еще не знал.