Через несколько дней наша часть заступала в наряд по столовой. В четыре часа, переодевшись в подменку, мы вышли на плац, на развод заступающего наряда. Сквозь подошвы ботинок чувствовалось тепло раскаленного асфальта. Мы стояли без панам, подставив солнцу свои стриженые головы, и радовались, когда прилетевшие с севера белые облачка вдруг закрывали солнце и ненадолго создавали спасительную тень.
В наряд по столовой обычно направлялось 22 или 23 человека. Больше половины из них составляли солдаты роты РТО, как более крупного подразделения нашей части. Обычно две трети заступающих в наряд были солдатами-первогодками.
После развода мы направились в санчасть, где санинструктор, окинув нас беглым взглядом, записал в журнал, что больных нет, и к работе в столовой допущены все.
Наконец мы пришли в столовую, принимать наряд у другой части. Нам, как новичкам, быстро объяснили, что мы должны делать. В нашу обязанность входило: накрывать на столы, а затем мыть их; мыть полы в разделочных цехах, в посудомойке, в помещении с большими электрическими котлами и в обеденном зале. Кроме этого мы должны приносить со склада продукты, разгружать хлеб, чистить картошку, если она была… Все работы должны выполняться бегом или почти бегом.
Приняв наряд, наши старослужащие разошлись по своим местам – в цеха и посудомойку. Мы остались в обеденном зале и стали накрывать на ужин – разносить по столам перловую кашу. Получив несколько увесистых затрещин и пинков от поваров, я быстро усвоил, что не стоит без особой надобности приближаться к ним слишком близко. Повара, узбеки по национальности, говорили по-русски плохо, с сильным акцентом, и были, вероятно, выходцами из каких-то отдаленных горных селений. Миф о крепкой дружбе в многонациональной семье братских народов Советского Союза вдруг развеялся сам собой. Эти ребята – все они были «дедами» - относились с явной неприязнью ко всем солдатам других национальностей, кроме среднеазиатских, несмотря на то, кто из них сколько прослужил. Даже наши старослужащие старались подальше держаться от поваров.
Одному из моих товарищей коренастый круглолицый повар едва не разбил голову огромным чугунным половником на длинной ручке. Сергей из хозотделения рассказал, как в прошлый раз в разделочных цехах другой повар, любитель поиграть ножами, ради забавы чуть было не ткнул его ножом. Потом он швырнул огромный и тяжелый нож для резки мяса в висевшую на стене массивную разделочную доску. Нож прочно вонзился в доску всего в нескольких сантиметрах от головы Сергея.
После ужина, только мы начали мыть столы, как пришел из разделочных цехов наш старослужащий и забрал меня и Колю мыть там полы. Сам процесс мытья полов в армии сильно отличается от того, как это делается на «гражданке». Тряпка, обычно прямоугольной формы, окунается в большой, из оцинкованного железа, тазик с двумя ручками, какие обычно были в банях, расправляется, и не отжатая кладется на пол. Взявшись за два угла тряпки, солдат быстро пятится назад пять или шесть метров, волоча тряпку по полу. Затем, он возвращается и, перевернув тряпку, параллельно этой мокрой дорожке протягивает еще одну мокрую полосу. После этого тряпку следует сильно отжать и таким же методом собрать всю воду с пола. Мытье таким способом даже больших помещений занимает относительно немного времени, при условии, конечно же, что солдат выполняет эту работу почти что бегом.
Вымыв цеха и варочную, мы присоединились к своим товарищам в обеденном зале. Наконец, все было закончено. Около полуночи мы отправились в казарму. После изнурительной беготни с тряпкой болела спина. Не чуя под собой ног, мы поднялись на четвертый этаж. Я быстро умылся, лег в кровать и мгновенно уснул.
Утром нас подняли в пять часов, за час до подъема. Мы потихоньку оделись, умылись и поплелись в столовую. Глаза слипались, все тело болело, ноги, словно свинцом налились. Все то, что происходило вчера, повторилось еще дважды – на завтрак и на обед.
После сдачи наряда, в полном изнеможении, вернулись в казарму. Нам разрешили пораньше лечь спать. Укладываясь в постель, я подумал, что это был всего лишь первый наряд на кухню. Сколько же еще их предстояло пережить…?
Мы уже знали, что в летние месяцы и в сентябре наряд по столовой от нашей части заступает шесть раз в месяц. Через три дня, вечером, когда мы вернулись из радиомастерской, лишь одна мысль сверлила мой мозг. Сегодня старшина объявит тех, кто завтра отправится в наряд на кухню. У меня еще была слабая надежда на то, что моей фамилии не окажется в этом списке, но я все же понимал, что вероятность того практически равнялась нулю.
На вечернем построении сержант Клочков зачитал фамилии заступающих в наряд по столовой:
- …Озеров, Маркин, Дроздов…
На следующий день, с обреченностью приговоренных к каторжным работам, мы вновь отправились на кухню.
Спустя несколько дней, пришел приказ направить на месяц двух человек на шестьдесят первую площадку для прохождения учебы по химзащите. От роты связи поехал один ефрейтор, прослуживший уже больше года; в роте РТО не нашлось же для этой цели никого кроме новобранца Сергея Носова. И пришлось Сергею вновь отправляться туда, в оазис в пустыне, где мы совсем недавно проходили «карантин».
Утром, на разводе, командир объявил, что на тридцать второй площадке, обслуживающей стартовый комплекс №31, произошло ЧП. Доведенный до отчаяния молодой солдат майского призыва убил издевавшегося над ним сержанта. Находясь в наряде, ночью, он взял штык-нож и вонзил его прямо в сердце спящему сержанту. В тот же день замполит провел собрание личного состава нашей части и призвал к борьбе с неуставными взаимоотношениями.
Скоро всех моих товарищей отправили на стажировку на объекты на целый месяц. Только тогда я узнал отрицательную сторону работы в радиомастерской. В отличие от моих товарищей, дежуривших на объектах, вечером, после работы в мастерской, мне всегда приходилось возвращаться в казарму, и, конечно же, я всегда попадал в очередной наряд на кухню.
В нашей части вдруг произошло ЧП. Из роты РТО сбежал молодой солдат майского призыва. Это был высокий, крепкого телосложения, парень, родом откуда-то с западной Украины. В наряд по столовой он ходил редко, долгое время дежурил на объекте, и для нас было загадкой, что же могло послужить причиной его побега. Командир части решил своими силами разыскать беглеца. Несколько офицеров и прапорщиков тут же отправили на станцию Тюра-Там. Всех остальных, кто был свободен от нарядов, направили в Ленинск. Впервые, если не считать поездок в баню, мне выпала возможность побывать в городе и походить по его улицам. Нас разбили на группы по три - четыре человека во главе с офицером или прапорщиком и отправили на поиски беглеца.
Для солдат это было прекрасным времяпровождением. Осмотрев жилой квартал, мы вышли к продуктовому магазину, попили там газировки, купили немного печенья и отправились дальше. Время неумолимо приближалось к полудню, и жара служила поводом для того, чтобы в очередной раз зайти в магазин и попить газировки.
В назначенное время все группы вернулись к тому месту, откуда отправлялись. Наши поиски не принесли никаких результатов. Офицеры пошли на обед, а нас, солдат, повезли в казарму.
После обеда мы все вновь собрались в городе и продолжили поиски беглеца. На этот раз мы прочесывали территорию госпиталя и прилегающую к нему местность. Здесь не было ни одного магазина, и попить газировки нам так и не удалось.
После тщетных поисков прапорщик повел нас в скверик ракетчиков, напротив госпиталя, где находится мемориальный комплекс – две братские могилы с фотографиями погибших военнослужащих. Тогда я впервые узнал о страшных катастрофах, произошедших при запусках боевых ракет. 24 октября 1960 года на площадке №41 шла подготовка к показательному запуску межконтинентальной баллистической ракеты. Приехал маршал Неделин – первый командующий ракетными войсками стратегического назначения. Маршал со своей свитой расположился всего в нескольких десятках метров от стоящей на стартовой позиции, уже заправленной топливом, ракеты. Шли последние приготовления к запуску. Внезапно произошел самопроизвольный запуск двигателя второй ступени. В один миг пламя охватило ракету, произошел страшный взрыв, горящее топливо разлилось по площадке. В огне погибли 54 человека, включая и самого Маршала Неделина… Ровно через три года, день в день, произошла авария при запуске подобной же ракеты. С тех пор 24 октября – черный день ракетно-космического полигона - считается днем памяти погибших ракетчиков. Все запуски ракет в этот день запрещены.
На следующий день поиски беглеца были прекращены. Одного из офицеров направили в родной город сбежавшего солдата, где, спустя несколько дней, тот его и обнаружил. Беглец был доставлен в Ленинск, просидел несколько суток на гауптвахте, а затем его перевели из нашей части служить санитаром в госпиталь.
Однажды, после наряда на кухню, я заступил в наряд по штабу. Дежурным по штабу был «дед» Груздев, а я был посыльным. В этот день, вечером, был рейсовый самолет в Москву. Внизу, в зале ожидании, собралось много гражданских людей. Груздев куда-то ушел, и я один сидел в штабе, у телефона, смотрел в окно на шелестящие листвой южные деревья, на стоящие вдали, на стоянке, транспортные самолеты. Слева виднелся белоснежный хвост Ту-154 с красным флагом. Улетающие пассажиры заняли свои места. Загудели двигатели, и самолет неторопливо вырулил на взлетную полосу. Еще минута, и он, разбежавшись, взмыл в синее вечернее небо, сделал вираж и пропал из виду. Проводив его взглядом, я с грустью подумал, что через три часа эти люди будут в Москве, увидят своих родных и друзей. Мне же еще очень долго суждено было оставаться здесь, среди бескрайних казахстанских песков. Послезавтра предстоял очередной наряд на кухню, снова изнурительная беготня с тряпкой, мытье полов и многочисленные затрещины…
Настало время ужина, а Груздев все не появлялся. Я уже начал волноваться, что мне придется остаться голодным, как вдруг он пришел. В руках у него был крупный, темно-зеленый арбуз с большой трещиной. В глубине трещины виднелась красная сочная мякоть с черными косточками. Я даже раскрыл рот от удивления.
- Давай бегом на ужин! – положив арбуз на стол, сказал Груздев. – Там тебя пищевоз ждет. Только бегом, а то он уедет!
Покосившись на арбуз, я побежал вниз по лестнице. Пищевозом был высокий, добродушный, ноябрьского призыва солдат из нашей роты, татарин из Казани, по имени Альфер. Он привозил из столовой несколько больших бачков с горячей пищей в небольшой домик неподалеку от дизельной, куда приходили все солдаты нашей части, дежурившие на объектах, расположенных поблизости от КДП, а так же наряд по штабу. Альфер положил мне остатки уже подостывшей каши и налил чаю. Я был последним, и, закончив с ужином, помог нашему пищевозу сложить грязную посуду в опустевшие бачки и погрузить их в машину.
Когда я вернулся в штаб, Груздев сидел у окна и задумчиво жевал сочный ломтик арбуза. На подоконнике, на газете, лежала гора обглоданных арбузных корок и несколько больших нетронутых ломтей. Груздев положил корку, вытер рукавом губы и, водружая себе на голову панаму, сказал:
- Так…, Маркин, я пошел. Уберешь здесь все.
- А это…? – проглотив слюнки, спросил я, указав на нарезанные ломтики арбуза.
- Это все можешь доесть. Только чтобы про арбуз никому ни слова. Корки завернешь в газету и вынесешь в мусорный ящик на улице. И чтобы здесь все нормально было! Я буду в комнате отдыха, на КДП. Разбудишь меня в три…, э-э… нет, в половине четвертого, понял?
- Понял! – радостно ответил я, предвкушая приятную трапезу.
Груздев оставил мне свои часы и ушел. Я тут же принялся за арбуз. Его спелая, необыкновенно сочная, сахарная мякоть прямо-таки таяла во рту. Я даже не смог припомнить, когда еще мне приходилось есть такой вкусный арбуз. Это был настоящий кусочек счастья, неожиданно свалившийся на мою голову.
Через день я вновь заступил в наряд на кухню. Я уже начал привыкать к тяжелой и изнурительной работе, но вот к издевательствам поваров и некоторых старослужащих привыкнуть было невозможно. Сдача наряда сильно затянулась. Наряд принимали «мининцы» - подразделение подполковника Минина из соседней казармы. Они носили черные погоны, и все до одного были выходцами из среднеазиатских республик. «Мининцы» придирались ко всему, то тут, то там по нескольку раз заставляли перемывать пол. Дело даже дошло до драки, когда один крепкий парень из роты РТО (он раньше занимался боксом) сцепился с рослым узбеком. Узбек был повержен с третьего удара. С этого момента «мининцев» словно подменили. Куда-то вдруг исчезла их безудержная наглость и самоуверенность. Наряд был сдан через пять минут.
Было воскресенье. Как обычно по распорядку выходного дня после ужина солдаты нашей части отправлялись в открытый летний кинозал смотреть кино. Я так устал, что мечтал лишь о том, чтобы поскорее лечь спать. Но после ужина вдруг все изменилось. Тяжелый наряд был позади, и я вдруг почувствовал какой-то необъяснимый прилив сил. На ближайшие три дня жизнь только начиналась, и мне уже не хотелось пропускать кино.
В те дни, когда не было наряда на кухню, самым неприятным в казарме были работы в ремонтируемом туалете роты связи. Старшим там был старослужащий «Спиря», слесарь-сантехник по профессии. Все эти работы он должен был выполнять сам, но ему негласно разрешалось привлекать «молодых». Оставаясь единственным «молодым» в роте связи, по вечерам и выходным я частенько попадался «на крючок Спире». Однажды в субботу, после обеда, когда в баню поехала вторая смена, я сидел в ленинской комнате и читал газеты. В расположении роты кто-то включил телевизор. Начиналась передача «В мире животных», и я отправился посмотреть. В конце передачи, сидя на табуретке и облокотившись на спинку кровати, я вдруг задремал. Разбудил меня сильный тычок в спину. Едва не свалившись на пол, я обернулся и увидел идиотскую ухмылку «Спири».
- Спишь что ли, Маркин…, - процедил он сквозь зубы. – Опух совсем…! Ну-ка пошли со мной, работу дам.
- Но ведь я…, - растерянно хлопая глазами, пробормотал я, но, быстро сообразив, что со «Спирей» лучше не спорить, с хмурой физиономией поплелся за ним.
До самого ужина я оттирал от цемента кафельную плитку в туалете. После этого случая я старался в свободное время лишний раз не попадаться «Спире» на глаза.
Обычно утром, после развода, если, конечно, я не был в наряде, автобус отвозил нас на аэродром, в радиомастерскую. Как-то раз, когда я разбирал на детали какой-то блок, наш прапорщик, разговаривавший в коридоре с начальником штаба, заглянул в мастерскую и позвал меня.
- У нас в мастерской, Маркин, мастера на все руки, - сказал он, когда мы, пройдя по коридору штаба, зашли в одну из комнат. – Столярными работами приходилось заниматься?
- Конечно, - ответил я.
- Вот и хорошо! Здесь, в углу, сделаем полочки. Твоя задача - распилить эти два бруса напополам, - он указал на лежавшие на полу брусья около трех метров длиной и сантиметров шесть или семь толщиной.
- Ясно, - ответил я, прикидывая, что здесь работы от силы минут на десять.
- Но только распилить не поперек, а вдоль, чтобы получилось по две одинаковых рейки, - с улыбкой уточнил прапорщик. – Возьми в мастерской карандаш, линейку, разметь аккуратно…
Почесав затылок, я поплелся в мастерскую, понимая, что эта тяжелая и изнурительная работа займет целый день.
Плотная сосновая древесина плохо поддавалась несколько затупленной ножовке. День был жаркий, и капли пота градом струились по моему лицу и капали на усыпанный опилками пол. Ослабшие мышцы быстро уставали. Допилив до середины бруса и совершенно выбившись из сил, я опустился на стул, взял свою флягу и попил пахнувшего верблюжьей колючкой чаю. Рядом на стеллаже лежала стопка старых потрепанных журналов. Я взял один, пролистал его и наткнулся на статью про греческий порт Пирей. На цветной фотографии быстроходный баркас рассекал сине-зеленую гладь бухты. Вдоль причала, пришвартованные кормой, борт к борту стояли баркасы и белоснежные яхты. На берегу зеленели пышные верхушки финиковых пальм. Прочитав статью, я долго рассматривал фотографию, мечтая о сказочной Греции и синих водах Средиземного моря. Тогда, в восьмидесятых, увидеть все это своими глазами было для меня равносильно полету в космос. Я вздохнул, отложил журнал, взял ножовку и продолжил свою работу.
Целый день я пилил эти брусья. На руках вздулись мозоли. Присаживаясь отдохнуть и утирая пот, я пил из фляги чай, рассматривал фотографию из журнала и мечтал, что, быть может, когда-нибудь мне все-таки удастся побывать на берегах солнечной Греции.
* * *
Много лет спустя, ранним июньским утром, я стоял на причале греческого порта Пирей. Освещенные ярким утренним солнцем белоснежные яхты, парусные и моторные, стояли борт к борту, пришвартованные кормой. У многих на причал был спущен трап. Ни малейшее дуновение ветерка не колыхало висевшие на верхушках мачт флаги – британские, панамские, греческие… Я прошел вдоль причала, рассматривая яхты, и остановился неподалеку от финиковой пальмы. В голубом безоблачном небе кружили крупные белые чайки. Мне вдруг вспомнился тот далекий и трудный восьмидесятый год, космодром Байконур, радиомастерская, распиленные вдоль деревянные брусья, фотография порта Пирей из какого-то журнала… Подступивший к горлу комок выдавил из глаз слезы... Еще долго я стоял на причале греческого порта Пирей и смотрел на белоснежные яхты…
* * *
Наступил сентябрь. Белые облака на небе говорили о приближении осени, хотя днем солнце все еще припекало по-летнему, но такой изнуряющей жары уже не было. Ночи стали заметно прохладней. Однажды днем прошел дождь, короткий, но такой сильный, что вода по асфальту текла настоящей рекой. Все мы, уставшие от летней жары, были необычайно рады этому событию.
Однажды после ужина наша рота двинулась к казарме. От казармы, в которой жили «мининцы», к столовой приближалось странное воинское подразделение: все они были одеты в повседневную морскую форму и темно-синие пилотки. Я с удивлением смотрел на моряков, невесть откуда взявшихся среди казахстанских песков. Когда они подошли ближе, я разглядел на их погонах буквы СФ – Северный флот, что озадачило меня еще больше. Потом я узнал, что моряки служат на 95 площадке и запускают спутники для нужд флота.
- О, среднеазиатский флот прибыл! – весело выкрикнул кто-то.
- Наверно, приехали картошку разгружать на складах…
Моряки, не обращая внимания на шутки, с чувством собственного достоинства прошествовали в столовую.
Через несколько дней всех свободных от нарядов отправили разгружать картошку, но я не ездил, потому что заступал в наряд на кухню. В очередной раз я спускался по лестнице на развод заступающего наряда. Поднимавшийся навстречу высокий солдат с армейским рюкзаком за спиной остановился и уставился на меня. Мельком взглянув на него, я едва не пробежал мимо, но его глаза, лишь одни глаза, показались мне знакомыми.
- Здорово, Владимир! – сказал он.
- Серега?! – опешил я.
Это был Носов, только что вернувшийся с шестьдесят первой площадки. Мы не виделись всего лишь месяц, но в первый момент я его даже не узнал: сильно исхудавший, посеревшее изможденное лицо с ввалившимися глазами и щеками. Ничто не напоминало того неунывающего саркастичного парня, каким все мы его знали.
- Ты на кухню? – спросил он.
- Да, опять на кухню, - вздохнув, ответил я. – А как ты? Как там …?
- А-а…, - махнул он рукой, - жив еще, как видишь. Потом расскажу.
Лишь на следующий день, вечером, после наряда, я вновь увидел Сергея. Улучив момент, он подошел ко мне и я, убедившись, что нас никто не слышит, спросил:
- Ну, как там шестьдесят первая площадка?
- Ты знаешь, Владимир, по сравнению с тем, что там творилось, наше пребывание в карантине выглядит веселой поездкой в пионерский лагерь. Хуже всего было вечером и ночью, когда офицеры уезжали… Узбеки и кавказцы никому не давали трогать своих «молодых», моряки тоже…, и эти… с автополка… А нас, остальных, шугали все подряд… Да что тут рассказывать…, - Сергей поморщился и тяжело вздохнул.
- А где Носов?! – раздался чей-то требовательный голос из расположения роты РТО. – Носов, бегом сюда!
- Ладно, побежал…, - невесело усмехнулся Сергей и поспешил на зов.
Дня через два его отправили на объект на стажировку.
В столовой появилась картошка. Как же мы были рады обыкновенному картофельному пюре вместо опротивевшей порошковой массы! Только наряд по столовой не испытывал радости по этому поводу. Обычно картошку чистили на специальной электрической картофелечистке, но довольно часто это устройство ломалось, и тогда после уборки мы рассаживался вокруг горы картофеля и чистили вручную. Иногда эта работа затягивалась до часу, а то и до половины второго ночи. Чистили картошку и днем, но тогда эта работа была самой спокойной и приятной в наряде по столовой.
Где-то в начале сентября в роте после дежурства на объекте появился «Бетон». У него, конечно, были имя и фамилия, но все, даже прапорщики, называли его именно так. Тувинец по национальности, он был невысокого роста, но плотного телосложения, крепкий, коренастый, с круглым, как Луна, лицом без малейшей печати интеллекта. «Бетон» обладал необычайно скверным, неуживчивым и склочным характером, по поводу и без повода пускал в ход кулаки. Хуже всего было, когда он оказывался в строю прямо за мной, следил, чтобы я выше поднимал ногу, и норовил ударить прямо по почкам.
Однажды «Бетон» оказался в наряде на кухне. От роты РТО туда отправили почтальона - великовозрастного детину лет двадцати пяти, успевшего до армии провести год в тюрьме. Как он попал в нашу часть, неизвестно; его обязанностью было ходить в Ленинск на почту за письмами для солдат.
После ужина мы мыли пол в зале. Дежурный по столовой прапорщик куда-то ушел, и «Бетон» с почтальоном ходили по залу и, размахивая ремнями, раздавали удары направо и налево. Все руки у меня были в незаживающих ссадинах, и я немного замешкался, отжимая тряпку. «Бетон» тут же подскочил и пнул меня ногой. Я не удержал равновесие и, перевернув тазик с водой, упал прямо в лужу. Антипенко, крепкий высокий парень родом из сибирского шахтерского городка, вернувшийся в казарму после дежурства на КДП, поднялся, бросил тряпку и крикнул:
- Чего ты делаешь-то, «Бетон»! А если мы все вместе сейчас тебя тут зароем!
Я поднялся и с мрачным видом приблизился к «Бетону». Он отступил на шаг и на его непроницаемой физиономии вдруг появилось чувство беспокойства. Но тут подошел почтальон. Рукава его робы были закатаны и на мускулистых руках виднелись многочисленные татуировки.
- Ну-ка ты…! – помахивая ремнем, рявкнул он на Антипенко. – Схватил тряпку и бегом, полы сосать!
- Ну-ка упали на полы! Салажня…! – вновь осмелев, добавил «Бетон».
Тут почтальон заметил в окно подходившего к столовой прапорщика.
- Прапор идет! – понизив голос, сообщил он.
«Бетон» многозначительно взглянул на меня, сжимая в кулаке пряжку ремня, и они оба поспешно удалились в посудомойку.
- Чего воды-то налили! – буркнул прапорщик, проходя мимо.
Не поднимая головы, мы с Антипенко быстро собрали тряпками разлитую воду.
Человеческая память имеет интересную особенность со временем забывать все самое плохое, чтобы освободить человека от накопившегося негативного груза. Спустя некоторое время, это событие совершенно исчезло из моей памяти. Лишь примерно через полтора года, незадолго до демобилизации, мы вспоминали время, когда сами были молодыми солдатами, и Антипенко, уже младший сержант, вдруг рассказал этот случай, но мне лишь с большим трудом удалось припомнить тот наряд на кухню.
Очень скоро почтальона поймали с несколькими бутылками спиртного, которые он приносил из города в своем портфеле вместе с письмами. Его, еще одного любителя спиртного, а заодно и «Бетона» отчислили из нашей части и отправили дослуживать куда-то в южный Казахстан, в стройбат. Так к великой нашей радости с «Бетоном» было покончено.
Однажды, по-летнему теплым осенним утром командир части на разводе объявил, что скоро начнутся итоговые проверки, возможно, приедет даже министерская комиссия. Каждый солдат должен сдать норматив военно-спортивного комплекса, строевую подготовку, получить зачет по политической подготовке, а так же будет оценен по своим профессиональным навыкам.
Начались интенсивные занятия спортом. Мы бегали на сто метров, на километр, подтягивались, делали на перекладине подъем переворотом, бросали учебную гранату. Много времени уделялось тренировкам по выполнению норматива надевания комплекта химзащиты и противогаза. Все это было достаточно изнурительно и отнимало много сил. Гораздо больше нравилось разбирать и собирать автоматы.
Для сдачи нормативов по стрельбе нас повезли на стрельбище. Офицеры стреляли по мишеням из пистолетов, а мы из автоматов. Я отстрелялся одиночными выстрелами довольно неплохо, а потом очередями поразил все движущиеся мишени. За всю мою армейскую службу это был единственный раз, когда мы выезжали на стрельбище и стреляли из автоматов.
Ежедневно на плацу проходили занятия по строевой подготовке. Однажды с нами занимался молодой лейтенант, недавно прибывший в часть после окончания военного училища. Худощавый, подтянутый, в надвинутой на глаза фуражке, закрывавшей коротко остриженные рыжие волосы, он старался держаться важно и значительно, командовал четко, громко и отрывисто. Когда мы в очередной раз строем прошли по плацу, лейтенант скомандовал:
- Песню запе-вай!
Лишь несколько голосов нестройно и в разнобой затянули незнакомую мне песню. Получив несколько тычков в спину, я безуспешно попытался подхватить припев.
- Рота, стой! – скомандовал лейтенант, придав своему лицу еще более суровый вид. – Что такое! Почему никто не поет?! Сержант Клочков…!
- Товарищ лейтенант, это старая песня роты связи, ее сейчас уже мало кто знает, - спокойно ответил Клочков.
- Но ведь вы, старослужащие, должны ее знать…!
Клочков отвел глаза в сторону и слабо улыбнулся.
- Рота, шагом марш! – скомандовал лейтенант. – Песню запе-вай!
Опять запели лишь несколько голосов.
- Стой! – выкрикнул лейтенант и поправил фуражку. – Старослужащие считают ниже своего достоинства петь песню?!
Лейтенант просверлил взглядом Клочкова, а затем и других сержантов, стоявших в первой шеренге рядом с ним. С минуту он молчал, прохаживался перед строем и рассматривал лица солдат, очевидно, не зная как ему поступить.
- Тогда сделаем так…, - наконец, овладев ситуацией, сказал лейтенант. – Сейчас заходим в казарму, и я продиктую слова новой песни. Сегодня же всем выучить! Будем петь на вечерней прогулке. Я сегодня остаюсь в роте до самого отбоя.
В казарме мы записали слова, и лейтенант даже исполнил нам один куплет и припев, чтобы мы уловили мотив песни.
На вечерней прогулке вновь прозвучала команда: «Песню запевай!». Вновь запели только «молодые» и «черпаки», получилось плохо. Лейтенант остановил роту.
- Я же сказал всем выучить слова! – закричал он, побагровев от злости. – Почему опять не все запели…!
- Товарищ лейтенант, не подходит эта песня для нашей роты, - сказал Клочков. – Для курсантов авиационного училища подходит, а для роты связи – нет.
Вероятно, наш сержант был прав: в песне говорилось что-то об орлах, готовившихся покорять небо.
- Гм…, не подходит…, - проговорил лейтенант. – Что тогда подходит для роты связи? Есть какие-то другие предложения?
В задних рядах строя зашептались.
- Есть…! – крикнул кто-то.
Лейтенант поморщился, приподнял фуражку, и, утерев со лба пот, вновь напялил ее почти на глаза.
- Гм…, Клочков, командуйте ротой, - сказал он.
По команде сержанта мы зашагали по плацу. В задних рядах запели:
Холодною зимой
Под старою сосной
С любимою Ванюша прощается.
Кольчугой он звенит
И нежно говорит
Прощай, прощай Маруся красавица.
Эту песню из известного фильма «Иван Васильевич меняет профессию» знали все. Мы шагали по плацу и вдруг радостно стало на душе. Все как один мы подхватили так, что нам даже показалось, будто в казармах стекла задрожали:
Ма-ру-ся!
От горя слезы льет.
От грусти
Горит душа ее.
Кап, кап, кап,
Из ясных глаз Маруси
Капают слезы на копье.
Кап, кап, кап,
Из ясных глаз Маруси
Капают, горькие!
Капают, кап, кап!
Капают прямо на копье.
Это последнее «кап, кап!» проорал хриплым голосом кто-то из старослужащих.
Сержант Клочков с невозмутимым видом остановил роту перед лейтенантом. Тот некоторое время сурово смотрел на нас.
- Значит, эта песня как раз для роты связи, - наконец вымолвил он.
- Так точно, товарищ лейтенант! – послышались голоса. – Такой песни больше ни у кого нет!
Лейтенанту пришлось согласиться, и у роты связи теперь появилась песня, которую с удовольствием пели все.
В середине сентября, в один из немногих дней, когда я был в радиомастерской, к нам зашел замполит нашей части и забрал меня и Мишина для одного очень важного дела. На лестнице, ведущей на КДП, к нам присоединились еще несколько человек, дежуривших на объектах. Замполит, построил нас и объяснил нашу задачу:
- Завтра на космодром прибывает большая кубинская делегация во главе с министром обороны Кубы Раулем Кастро. Они будут присутствовать при запуске советско-кубинского экипажа, который состоится завтра ночью. Наша задача: повесить приветственные лозунги для встречи наших кубинских товарищей.
Мы удивленно переглянулись. Ведь далеко не каждому человеку судьба позволяет соприкоснуться с событием мирового масштаба. В ближайшие дни о старте космического корабля и о приезде Рауля Кастро станет известно всему миру. Воодушевленные сообщением замполита, мы полезли на крышу и примерно с полчаса растягивали, выравнивали и укрепляли длинный транспарант из красной материи, на котором большими желтыми буквами было написано приветствие на испанском языке. Замполит все это время бегал внизу и громким голосом давал руководящие указания.
Когда мы ехали в автобусе с аэродрома в казарму, замполит с чрезвычайно гордым видом сообщил офицерам, что мы сегодня повесили приветственный лозунг на «кубинском» языке, причем, для тех, кто не уловил основного смысла его слов, он еще раз повторил: «На кубинском языке». Это сообщение вызвало у меня улыбку. Поначалу я подумал, что товарищ майор так шутит, но потом к своему удивлению понял, что он искренне убежден в том, что жители Кубы говорят именно на «кубинском» языке. Я уже хотел было поправить замполита и сообщить, что на Кубе говорят на испанском языке, но все же не решился этого сделать.
На следующий день я заступал в наряд по штабу. В первой половине дня я собирался поехать в мастерскую и по возможности посмотреть прибытие кубинской делегации, но на разводе командир части объявил, что сегодня на аэродром поедут только работники штаба и начальники групп, чьи люди сейчас дежурят на объектах, находящихся в здании аэропорта. Как солдатам, так и офицерам строго настрого было запрещено показываться на глаза кубинской делегации, а тем более попадать под объективы иностранных журналистов. Конечно, я был расстроен, и завидовал Дроздову и Озерову, находившимся сейчас на аэродроме. Вместо поездки в мастерскую мы занимались строевой подготовкой и надеванием химзащитного комплекта.
В наряд по штабу я заступил вместе с «дедом» Николаевым. На ужине я встретил Дроздова, и он рассказал мне, как наблюдал за прилетом кубинцев с вышки КДП. Было очень много журналистов, а Рауль Кастро был в синей фуражке и черных очках. Запуск космонавтов состоится в районе полуночи.
В окно штаба я рассматривал стоявшие на стоянке литерные самолеты, обычные Ту-134, но окрашены они были иначе, чем самолеты Аэрофлота, и поэтому выглядели совершенно по-другому. У двух из них вдоль борта, по уровню иллюминаторов шла широкая синяя полоса, турбины тоже синие с большими красными цифрами «01» и «03». На синем хвосте – большая красная звезда с белой окантовкой. Третий самолет был белого цвета с двумя узкими красными полосами вдоль борта, на хвосте была такая же большая красная звезда, а на турбинах - красными цифрами номер «02». Я уже знал, что на этих самолетах прилетали космонавты, и люди, связанные с космической программой.
После ужина я сидел в штабе один, Николаев куда-то ушел. Пришел он в начале одиннадцатого и спросил:
- Ты знаешь, что запуск сегодня?
- Знаю, - ответил я. – А разве видно будет? Ведь далеко, километров тридцать до площадки-то…
- С «двойки» запускать будут, нормально будет видно. Да и погода хорошая, небо чистое. Это когда с «тридцать второй» запускают, плохо видно.
Я вопросительно смотрел на Николаева, пытаясь понять, не собирается ли он отправить меня спать, чтобы посмотреть запуск? Но тот снял с руки свои часы и протянул мне:
- Ладно, - сказал он, - я пошел спать. Насмотрелся я уже этих стартов… Знаешь, куда смотреть-то?
- Нет, - ответил я.
Николаев показал пальцем в окно, куда надо смотреть, и ушел. Я уселся на стул, достал газету и принялся ее читать. Но все мысли мои были устремлены к предстоящему старту космического корабля, и я то и дело поглядывал в окно.
Наступила полночь. Я сидел на подоконнике и всматривался в непроглядную черноту ночи, взволнованно поглядывая на часы. Уж не пропустил ли я это событие?! Вдруг зазвонил телефон.
- Посыльный по штабу рядовой Маркин, - подняв трубку, сказал я.
- Не спишь, Володя! - это был Коля, дежуривший на коммутаторе.
- Нет, жду запуска.
- Осталось четыре минуты. Не пропусти!
- Хорошо, Коля! - обрадовался я и положил трубку.
Через четыре минуты черный неразличимый горизонт вдруг озарила яркая вспышка и тут же потухла, через мгновение она вспыхнула вновь и застыла, словно полукруг большого восходящего солнца, только не такого яркого, не освещающего утреннее небо, а светящегося среди черного мрака. Свечение это было светло-желтого, совсем не солнечного цвета. Через несколько секунд снизу свечение стало гаснуть, и верхняя его точка превратилась в большое яркое светло-желтое пятно, которое медленно поднималось вверх. Это был факел двигателей ракеты, уносившей на околоземную орбиту космический корабль с двумя космонавтами. Чем выше поднималась ракета, тем меньше становилось светящееся пятно, а скорость его увеличивалась. Скоро от ракеты отделилась первая ступень в виде разлетевшихся в стороны и погасших маленьких звездочек, и светящаяся точка стала совсем маленькой. Двигалась она среди звезд по черному небосклону на восток, пока не скрылась из моего поля зрения. Все это я наблюдал в полной тишине, но тут до меня долетел грохот взлетающей ракеты, столь сильный, что даже стекла задрожали. Меня охватил восторг. Все тяготы и горести военной службы вдруг отошли на второй план. Я стоял у окна, всматривался в звездное небо, туда, где к орбитальной станции «Салют-6» приближался только что стартовавший космический корабль, и думал, что ведь все-таки придет время, когда я вернусь домой и расскажу своим родным и знакомым об этом событии.
Утром в штаб прибыли командир части подполковник Шумилин, офицеры штаба и командир группы КДП старший лейтенант Мамиконян. Командир был сильно взволнован и что-то долго говорил Мамиконяну. Перед тем как зайти в свой кабинет, он громко повторил:
- И смотрите, чтобы никто даже носа не высунул из здания!
- Есть, товарищ подполковник! – откозырял Мамиконян и поспешно удалился.
Из этого разговора я понял, что все это может означать лишь одно – отъезд кубинской делегации. На стоянке у литерных самолетов копошились техники, и стояла огромная машина заправщик. Спустя некоторое время, взревели двигатели, и самолеты один за другим вырулили со стоянки и встали прямо напротив здания аэропорта. Но наше окно находилось с торца здания, и мы могли видеть только краснозвездный хвост последнего самолета.
Вернулся старший лейтенант Мамиконян и привел всех, свободных от смены солдат. Все они зашли в одну из комнат штаба. Закрывая дверь, Мамиконян взглянул на меня и сказал:
- Маркин, а ты тоже…. давай… иди-ка сюда. Николаев один там посидит.
Я вошел в комнату и первым делом посмотрел в окно. К самолетам уже подъехали трапы. Я уселся на стул, но так, чтобы можно было видеть, что происходит за окном. Мамиконян сделал небольшую политинформацию, а затем мы просто сидели.
Вдруг за окном послышались голоса, и через минуту показалась большая группа людей, направлявшихся по асфальтовой дорожке к самолетам. Мы вскочили со стульев, но Мамиконян крикнул, чтобы никто не подходил к окнам, и мне не удалось хорошо рассмотреть, кто же там шел. Я лишь заметил, что несколько человек были чернокожими. Напрягая зрение, я всматривался в толпу, остановившуюся у трапа одного из самолетов. Вдруг толпа расступилась, и я заметил человека в очках и синей фуражке. С минуту он что-то говорил стоявшим перед ним людям, видимо, журналистам, а затем поднялся по трапу в самолет. Это был министр национальной обороны Кубы, знаменитый команданте Рауль Кастро, герой кубинской революции, младший брат Фиделя, соратник Че Гевары.
Члены многочисленной делегации заняли места в самолетах. Кубинцы, наверно, даже и не подозревали, что из окон и щелей этого здания за ними наблюдают десятки любопытных глаз простых советских солдат из совершенно другой, скрытой от взора не только иностранцев, но и большинства советских людей, жизни. Парадно-глянцевая жизнь космодрома Байконур, известная всему миру с экранов телевизоров и газетных страниц, никак не пересекалась с тяжелой повседневной работой солдат и офицеров воинских частей, обслуживавших этот огромный ракетно-космический полигон. Кубинцы сегодня будут в Москве, а потом полетят через Атлантику на свой далекий тропический остров, где шуршат на ветру своими пышными кронами кокосовые пальмы и синие волны океана накатываются на его берег. А мне завтра вновь заступать в наряд по столовой…
Вечером в программе «Время» показали репортаж о запуске космического корабля «Союз-38» с советско-кубинским экипажем. Командир корабля – Юрий Романенко, космонавт-исследователь, гражданин Кубы –Арнальдо Тамайо Мендес. Программой полета предусмотрена стыковка космического корабля с орбитальным комплексом «Салют-6 - Союз-37», где несли космическую вахту космонавты Леонид Попов и Валерий Рюмин.
Воскресным утром, после завтрака, я, как и многие другие, решил постирать свою форму. Намылил хозяйственным мылом, пошоркал щеткой, прополоскал в холодной воде, отжал и повесил сушиться. День был солнечный и высохло все очень быстро. Я пошел в бытовку и стал ждать, пока Груздев погладит свою робу и даст мне утюг. Наконец, он закончил, и я стал быстро разглаживать робу. Груздев какое-то время наблюдал за мной, а затем, совершенно серьезно, нравоучительным тоном сказал:
- Ну кто же так гладит, Маркин! На спине надо нагладить стрелку. Вот смотри, как у меня.
- Зачем это…? – поинтересовался я.
- Чтобы красиво было. Учись у «деда», Маркин! – убедительно ответил Груздев.
Он быстро взял мою робу, сложил ее, а я прогладил утюгом.
- Вот, совсем другое дело! – сказал Груздев и быстро ушел.
Я посмотрел на хорошо проглаженную горизонтальную стрелку от плеча до плеча и надел робу. Настроение у меня было хорошее, ведь я уже знал, что завтра заступаю в наряд по штабу и хоть немного отдохну от казармы.
В обед я отнес посуду и быстро встал в строй. По команде Клочкова рота направилась к казарме. Вдруг кто-то из старослужащих больно ткнул меня в спину:
- Маркин, ты что, совсем опух, что ли?!
- Смотри-ка, стрелку нагладил!
- Вот салажня дает! Не рановато ли, а, Маркин?
- Ну, ты припух!
Тут я понял, что зря послушался «доброго» совета Груздева. Не знал я тогда, что стрелка на спине является одним из негласных отличительных знаков старослужащих. Тычки и затрещины сыпались на меня со всех сторон.
Когда мы поднялись в казарму, Клочков подозвал меня к себе.
- Ты зачем стрелку нагладил? – строго спросил он.
- Я… я не знал, товарищ сержант…, - промямлил я, склонив голову. – Я робу гладил, а тут…
- Что, подсказал кто-то?
- Да-а…, - кивнул я, не решаясь сказать.
- Ну, говори, говори, - настаивал Клочков. – А не то я подумаю, что это ты сам…
- Ну…, Груздев тут гладил свою робу… и сказал, что мне надо обязательно сделать стрелку на спине.
Клочков обернулся и взглянул на Груздева, стоявшего неподалеку и спросил:
- Груздь, ты посоветовал?
Груздев в ответ лишь ухмыльнулся.
- Гм…, так…, Маркин, значит, ты не знал, - произнес Клочков, пристально глядя на меня. – Ну, теперь знать будешь. А чтобы лучше запомнилось, завтра пойдешь в наряд по роте, вместе с Груздевым.
- Но товарищ сержант, я же завтра в штаб иду…, я же ведь не знал…, - попытался возразить я.
- Завтра пойдешь в наряд по роте, ясно! – четко повторил Клочков.
- Так точно, товарищ сержант, - ответил я и поспешил в бытовку, чтобы утюгом разгладить злополучную стрелку на спине.
На вечернем построении роты был прапорщик Летфуллин. Решив все хозяйственные вопросы, он стал зачитывать фамилии заступающих завтра в наряд:
- …наряд по роте: дежурный – сержант Фокин, дневальные: Николаев, Груздев, Ма…, не понял! – прапорщик повернулся к Клочкову и, наморщив нос, взглянул на него сквозь очки. – Маркин с «дедами»?!
- Да, - коротко ответил Клочков.
- Наказал, что ли? – понизив голос, уточнил Летфуллин.
Клочков утвердительно кивнул.
- Значит так, - продолжил прапорщик, - дневальные: Николаев, Груздев, Маркин. Но только смотрите, если Маркин всю ночь будет стоять на тумбочке, вы у меня потом до самого «дембеля» с тумбочки не слезете, ясно!
- Ясно, - понуро, в один голос ответили Груздев и Николаев.
Выражение «стоять на тумбочке» было чисто армейским термином и не означало в прямом смысле это самое действие. Дневальные, сменяя друг друга через час или два, стоят напротив входной двери, под настенными часами, на небольшом помосте рядом с тумбочкой, на которой стоит телефон. Стоящий «на тумбочке» дневальный должен вовремя подать соответствующую команду – «Подъем!», «Приготовиться к построению на завтрак!» или «Строиться на обед!», а при появлении командиров – «Часть, смирно! Дежурный по роте на выход!».
Конечно же, я был расстроен, ведь на следующий день после сдачи этого наряда я вновь отправлюсь в наряд на кухню. Видимо у меня был такой печальный вид, что Мишин перед отбоем мне сказал:
- Знаешь, Маркин, не бери в голову, да и вообще, не принимай все так близко к сердцу, иначе здесь не выживешь. Все это скоро пройдет, а здоровье-то, оно ведь дороже…
Я улегся в кровать и подумал: «А ведь Мишин прав, все это надо просто пережить. Уже скоро, через пару месяцев, придет осенний призыв, нынешние «деды» уйдут домой, и нам станет полегче».
Первый для меня наряд по роте, вопреки моим ожиданиям, прошел довольно хорошо. Я не стоял на тумбочке дольше других, а во время сдачи наряда Груздев и Николаев даже сами натирали щетками пол. Конечно же, мне одному пришлось наводить порядок в туалете, умывальнике и курилке, но после нарядов на кухню это выглядело сущим пустяком.
От роты РТО в наряд по столовой отправили несколько молодых солдат, вернувшихся с дежурства на объектах. Среди них был и Носов. На объекте он отдохнул от казарменной жизни и даже немного поправился.
Когда наряд сел ужинать, Сергей рассказал мне, как хорошо было дежурить на объекте.
- А вчера на ужин я ел…, - Сергей сделал паузу и интригующе улыбнулся, - жареную картошку, с лучком! Представляешь?!
- Ну да! Жареную картошку?! – искренне удивился я, вспоминая вкус этого давно забытого блюда. – А где же вы ее взяли?
- Нам на объект привезли целый мешок картошки, - пояснил Сергей.
Мне оставалось лишь порадоваться за своего товарища. В прошлый наряд несколько старослужащих договорились с поварами, пожарили себе небольшую сковородочку картошки и сами все съели.
Закончив мыть пол, Сергей отжал тряпку, бросил ее на пол и глубокомысленно произнес:
- А знаешь, Владимир…, жизнь прекрасна…
- Особенно наша, - пробормотал я, стараясь остановить кровь из содранной болячки на пальце.
- Не унывай, - серьезно сказал Сергей. – Все пройдет…
Мы взяли свои тазики, и пошли выливать из них грязную воду.
В конце сентября вышел приказ министра обороны об увольнении в запас и о новом призыве на военную службу. Для "дедов" это был настоящий праздник. Теперь они стали называть себя "гражданами". Мы же, молодые солдаты, после соответствующей процедуры (определенное количество ударов ремнем по заднему месту) стали называться "черпаками". Но никакого облегчения это не принесло, ведь молодые солдаты нового призыва придут в казарму не раньше, чем через два месяца.
Многочисленные ранки и болячки на моих руках никак не заживали. Да и не могли они зажить, ведь от постоянного контакта с водой и порошком-посудомоем, который насыпали в тазики, чтобы отмывать жир, ранки становились еще больше. Кроме того, в здешнем климате любые раны заживали очень плохо. Порой даже небольшая ранка вдруг начинала гноиться. Гноящиеся раны я прокалывал иголкой, выдавливал гной и мазал стрептоцидовой мазью или йодом, и поначалу ранки вроде бы начинала заживать, но потом вновь гноились и болели.
Однажды мы принесли в каптерку мешки с чистым постельным бельем. Я шел первым, открыл дверь каптерки и, увидев там Клочкова, сказал:
- Разрешите, товарищ сержант!
- Заходи, Маркин, - бодро ответил тот. - Да и какой я тебе теперь сержант! Я теперь «гражданин», просто Серега!
Клочков составлял список заступающего завтра наряда на кухню. Вдруг его взгляд упал на мои руки.
- Маркин, иди-ка сюда, - сказал он. – Что это у тебя с руками?
- Никак не заживают, - ответил я. – Как пойду на кухню, так опять…
Клочков задумчиво посмотрел на меня. Потом полистал свою тетрадь, куда записывал фамилии всех, заступающие в наряды, и спросил:
- Ты что, ходил на все кухни подряд?
- Да, - ответил я, - еще ни одной не пропустил.
- А чего ты такой худой, в столовой не достается что ли?
Я только смущенно пожал плечами.
- Значит так, - сказал Клочков. – С завтрашнего дня вместо кухни будешь ходить в штаб. С Летфуллиным я договорюсь. А в столовой будешь садиться за один стол со мной, понял! Будем тебя откармливать.
Я был потрясен. Пропустить даже один наряд на кухню было для меня несбыточной мечтой, а ходить вместо кухни в штаб, можно сказать, на отдых, было равносильно самой высокой награде!
Клочков сдержал свое слово. Когда на вечернем построении зачитывали заступающий наряд, вместо кухни я неизменно отправлялся в штаб. С помощью мази, которую мне дали в санчасти, ранки на моих руках постепенно зажили. В столовой я сидел за одним столом с Клочковым, и он всегда смотрел, чтобы мне доставалось побольше мяса, и даже иногда отдавал половину своей порции.
На аэродроме домик, куда приезжал пищевоз, закрыли на ремонт и мы теперь ходили в помещение на КПП, где обедали солдаты с авиаполка и батальона охраны. Я, как посыльный по штабу, обычно приходил последним, и наш пищевоз всегда оставлял мне еды. Как-то раз я вошел в прихожую и услышал, как два старослужащих из батальона просили у нашего пищевоза положить им в котелок каши, чтобы захватить с собой.
- Да не могу я вам отдать! - ответил Альфер. – У меня еще сейчас человек придет!
- У тебя же каши то вон сколько! – не унимался ефрейтор. – Давай хоть немного!
- Сейчас Маркин придет, понял! – убедительно заявил пищевоз.
Солдаты переглянулись, и ефрейтор поинтересовался:
- А кто такой Маркин?
- Что, Маркина не знаешь что ли? – продолжал упорствовать пищевоз. – Он знаешь, как ест!
Я стоял в прихожей, не зная, что делать. Подождав еще немного, я, сделав вид, будто только что пришел, вошел в обеденную комнату.
- О-о! Вот и Маркин! – обрадовался Альфер. – Подставляй миску!
Он взял половник и положил мне из бочка каши целую миску с верхом. Затем он выложил остатки мясного рагу, налил мне чаю и выдал хлеба.
- Ну вот, Маркин, давай садись, рубай! – с чувством исполенного долга произнес пищевоз.
Потеряв дар речи, оба солдата из батальон смотрели на меня.
- И ты думаешь, он все это съест? – спросил один из них.
- Конечно, - заверил его пищевоз. – Не зря же я столько каши оставил.
Я взял ложку, пододвинул к себе переполненную миску и принялся есть кашу, надеясь, что эти двое сейчас уйдут. Но они и не собирались уходить. Со спортивным азартом они принялись наблюдать, как я поглощаю кашу. Чтобы не подвести нашего пищевоза, я с трудом впихнул в себя все.
- Ну, что я говорил! – с торжествующим видом произнес Альфер когда моя миска опустела, и взглянул на ефрейтора.
Больше никто не донимал нашего пищевоза подобными просьбами.
Однажды, хорошо пообедав, я, возвращаясь в штаб, неторопливо шел по обочине дороги. Услышав шум мотора, я оглянулся и увидел приближающийся автобус, тот самый «космический» автобус, белый, с желтой полосой, на котором возят космонавтов на стартовую площадку, и который неоднократно видел по телевизору! Я остановился, надеясь рассмотреть того, кто находился в автобусе. Когда автобус поравнялся со мной, я увидел сидевшего у окна человека - седого, в очках - и сразу же узнал его. Это был Константин Феоктистов – космонавт, Герой Советского Союза, конструктор космических кораблей, работавший вместе с Королевым. Свой полет он совершил в 1964 году на космическом корабле «Восход» в составе первого в мире космического экипажа: Комаров, Феоктистов, Егоров, и стал первым инженером, полетевшим в космос. Откинувшись на мягкую спинку кресла, Феоктистов задумчиво смотрел в окно. Его рассеянный взгляд скользнул по мне и, конечно же, он не обратил никакого внимания на обыкновенного солдата, каких здесь, на космодроме, тысячи. Автобус помчался к зданию аэропорта, где на летном поле уже гудели двигатели литерного самолета, а я, глядя ему вслед, поплелся по обочине дороги в штаб.
«Да-а…, вот какая служба, - подумал я и улыбнулся. – Возвращаешься вот так от пищевоза к себе в штаб и вдруг встречаешь известного на весь мир человека…!»
В следующий наряд по штабу мы отправились вдвоем с Мишиным. Наш прапорщик разрешил ему открыть вечером мастерскую и поручил отремонтировать телевизор. С этой задачей он справился минут за двадцать, пока я ходил на ужин.
После ужина Мишин достал из шкафчика пустую трехлитровую банку, а откуда-то из укромного местечка – чай и сахар. На ужине пищевоз выделил нам немного хлеба. Пока я бегал за водой, Мишин взял два толстых провода и прикрутил к каждому по лезвию бритвы. Когда я поставил банку на стол, он сунул в воду оба конца с лезвиями, а другие оголенные концы проводов вставил в розетку.
- Вот так мы здесь кипятим чай, - поясним Мишин. – Только нужно смотреть, чтобы лезвия не касались друг друга, а то так шарахнет!
- Гм…, никогда такого не видел! – удивился я.
- Учись, Маркин, - тоном наставника произнес Мишин. – Тебе еще долго служить…
Через несколько минут вода в банке закипела, и он заварил чай. Весь вечер мы сидели в мастерской, пили чай и смотрели телевизор.
С тех пор я, заступая в наряд по штабу, стал брать у Мишина ключ от мастерской и ночью проводил время там. Это происходило без разрешения прапорщика, который, вероятно, догадывался о наших ночных пиршествах, но в мастерской всегда были чистота и порядок, и он закрывал на это глаза. Основной опасностью для нас был внезапный приезд дежурного по части офицера. Но от этого у нас была своего рода «защита»: как только дежурная машина проезжала КПП аэродрома, солдаты батальона охраны по телефону сообщали об этом дежурившему на коммутаторе солдату нашей роты из группы АТС, который тут же оповещал все, находящиеся поблизости объекты, в том числе и штаб. В таком случае я быстро запирал мастерскую и сидел в штабе.
Шел октябрь. Летнюю форму мы сменили на осеннюю: вместо ботинок нам выдали кирзовые сапоги, а взамен панам мы стали носить фуражки от парадной формы. Несколько дней ушло у нас на то, чтобы правильно и быстро научиться наматывать портянки.
Приближались министерские проверки. Каждый день в роте проводились занятия по строевой или физической подготовке, а также много времени уделялось политической подготовке. Замполит части прочитал несколько лекций об обстановке в мире и по материалам съездов партии и пленумов ЦК КПСС. Мы записывали все это в специальные тетради для политзанятий. Каждый солдат должен был в обязательном порядке знать все страны Варшавского Договора, страны Социалистического содружества, страны блока НАТО – своего потенциального противника, а так же другие военные блоки и международные организации. Что касалось стран социализма, замполит особо отмечал тех, кто кроме названия страны мог назвать еще и ее столицу. Для многих запомнить все это было достаточно сложно, поэтому офицеры и прапорщики роты часто проводили дополнительные политзанятия. Я же всегда интересовался происходящими в мире событиями и дома много читал о путешествиях и далеких странах. Кроме того, я с детства собирал марки разных стран и как-то, еще учась в техникуме, случайно заметил, что могу не только показать на карте любую страну мира, но и по памяти назвать ее столицу.
На одном из политзанятий, которое проводил лейтенант, речь шла о сотрудничестве стран Социалистического лагеря. Лейтенант перечислял социалистические страны, и когда дошел до Вьетнама, сказал, что его столица – город Хо Ши Мин. Тут я не удержался и поднял руку:
- Товарищ лейтенант, но столица Вьетнама – город Ханой.
- Как Ханой? – переспросил лейтенант, сурово сдвинув брови и заглядывая в свою тетрадь. – Нет, замполит нам говорил, что столица - Хо Ши Мин. Ханой переименовали…
- Никак нет, товарищ лейтенант, - уверенно настаивал я. – Ханой по-прежнему является столицей Вьетнама. Он находится на севере страны, а на юге находится город Хо Ши Мин – самый большой город Вьетнама. До 1975 года он назывался Сайгоном и был столицей Южного Вьетнама, а после окончания войны его переименовали в Хо Ши Мин.
- Гм…, ты это… точно знаешь? – после некоторой паузы спросил лейтенант.
- Абсолютно точно, товарищ лейтенант, - заверил я его.
- Ладно, Маркин, садись. Исправьте все: столица Вьетнама – Ханой.
* * *
Спустя много лет, во Вьетнаме, я ехал в микроавтобусе из международного аэропорта Ной Бай, где находился в командировке, в Ханой. За окном мелькали небольшие деревушки, ровные прямоугольники рисовых полей, сахарный тростник, кокосовые пальмы… На въезде в город я увидел на большом щите надпись «HANOI» и вдруг вспомнил армейскую жизнь и то занятие по политической подготовке.
«Вот и Ханой, столица Вьетнама», - подумал я и улыбнулся.
* * *
11 октября 1980 года на аэродроме царило оживление. Вертолеты поисково-спасательной службы один за другим поднимались в воздух и направлялись в район предполагаемой посадки спускаемого аппарата космического корабля «Союз-37» с космонавтами Леонидом Поповым и Валерием Рюминым. Проработав 185 суток на станции «Салют-6», они поставили мировой рекорд пребывания человека в космосе.
Как рассказал мне дежуривший на КДП Володя Дроздов, космонавтов привезли вечером, когда уже стемнело. В свете прожекторов их, одетых в белые скафандры, буквально на руках вынесли из вертолета, усадили в подъехавший прямо на летное поле автобус и увезли в Ленинск. Там, в так называемой гостинице «Космонавт», они должны были пройти курс послеполетной восстановительной реабилитации, и лишь потом отправиться в Звездный городок.
Недели через две, когда я был в наряде по штабу, рано утром прилетел литерный самолет. Спустя некоторое время, на аэродром прибыл «космический» автобус и целый кортеж машин. Улучив момент, когда дежурный по штабу уселся за стол возле телефона, я быстро спустился вниз и вышел из здания со стороны летного поля и увидел Дроздова и еще нескольких солдат из батальона. Вдоль дорожки, ведущей к трапу самолета, стояли офицеры, среди которых я заметил командира нашей части и замполита. Окруженные многочисленной толпой космонавты уже прошли к самолету. Кроме «гражданских» в толпе было много военных, в основном генералы. Опасливо поглядывая на нашего командира, мы подошли поближе и вдруг увидели, как, буквально протолкнувшись между двумя генералами, из толпы выбрался Коля. Со счастливой улыбкой, что-то держа в руке, он поспешил к нам.
- Вот, смотрите, автографы взял у космонавтов! – радостно сообщил он, протягивая свой военный билет.
На задней корочке военного билета, с внутренней стороны, стояли две подписи. Мы с завистью посмотрели на Колю. О таком «сувенире с космодрома» можно было только мечтать! Мне тоже захотелось пробиться сквозь толпу к космонавтам за автографами, но, обернувшись, я заметил, как, сверкая стеклами своих очков, на нас смотрит командир части. Его суровый взгляд не предвещал ничего хорошего, и мне пришлось тут же расстаться с этой мыслью. Тут толпа зашевелилась, и мы увидели, как космонавты Леонид Попов и Валерий Рюмин поднимаются по трапу самолета. Наверху они повернулись, приветственно помахали руками и прошли в самолет. Взглянув на командира части, мы поспешно удалились. Я пришел в штаб. Дежурный поинтересовался, где это я болтался, на что я честно признался, что ходил провожать космонавтов. Тут послышались шаги, по лестнице поднимался командир части. Мы вскочили, отдавая честь, и дежурный доложил:
- Товарищ подполковник, за время дежурства в штабе никаких происшествий не произошло. Дежурный по штабу ефрейтор Хохлов.
Командир молча выслушал доклад и пристально взглянул на меня и на мою красную повязку на рукаве с надписью «Посыльный по штабу». Подполковник обладал слабым зрением и, возможно, там, у самолета, не рассмотрел наших лиц, но повязку у меня на рукаве он не заметить не мог. Сердце мое заколотилось, и я виновато опустил глаза.
- Та-ак…, - задумчиво произнес подполковник, - ну ладно…
Он поправил очки и прошел в свой кабинет. Я с облегчением опустился на стул.
На следующий день командир части утром на разводе устроил разнос командирам групп, чьи солдаты дежурят на аэродроме. Он был возмущен тем, что солдаты во время отъезда космонавтов не только выходят из здания аэропорта, но и подходят к космонавтам за автографами!
Начальники групп приняли меры и на следующий день Колю списали с объекта в роту, где он тут же отправился в наряд на кухню.
Один младший сержант, которого тоже списали с объекта, с гордостью продемонстрировал нам на корочке своего военного билета автограф космонавта Алексея Леонова.
- И как же удалось взять у него автограф, - спросил я, - ведь Леонов же генерал.
- Ну и что, - ответил он. – Я одет был по форме, подошел, отдал честь и попросил автограф. Они, космонавты, люди нормальные. Он даже спросил, откуда я родом и руку мне пожал!
«Неужели, правда! – с изумлением глядя на младшего сержанта, подумал я. – Неужели сам космонавт Леонов, дважды Герой Советского Союза, первый человек планеты, вышедший в открытый космос, а сейчас заместитель начальника Центра подготовки космонавтов, пожал ему руку! Рассказать такое дома – ведь не поверят!»
В конце октября мы вместе с Колей были в наряде по роте. Я стоял на тумбочке, когда дверь открылась, и в расположение нашей части вошел незнакомый младший сержант в потертом солдатском бушлате и зимней шапке. Увидев его, младший сержант Сачков – дежурный по роте – радостно воскликнул:
- О-о…! Юрик с целины вернулся! Ну, как там на целине!
Тут из расположения нашей роты вышел Мишин и еще несколько солдат его призыва. Они поздоровались, и младший сержант рассказал, что был он сначала в Ростовской области, а потом в Алтайском крае. На «целине» он заработал лычки младшего сержанта, и, самое главное, отпуск домой. Потом я узнал, что каждый год в июне на космодроме формируется отдельный автомобильный батальон, который направляется на уборку пшеницы. Вечером, после наряда, знакомясь со мной, младший сержант спросил:
- Откуда ты призывался?
- Из Челябинска, - ответил я
- А я проезжал Челябинск, когда наш эшелон ехал из Ростовской области в Алтай край, - сообщил Юра. – Мы даже стояли там часа два.
«Вот это да! – подумал я. – Если бы я оказался на его месте! Интересно, удалось бы мне тогда повидать своих родных…? Нет, вряд ли… Никто бы меня не отпусти из эшелона, да и телефона дома нет, чтобы можно было хотя бы позвонить с вокзала».
Еще немного помечтав, я отбросил эту мысль и больше об этом не вспоминал.
У нас в части всегда шло негласное соперничество двух рот. Майора Мижерицкого, командира роты РТО, солдаты прозвали «Синим». Это было связано с тем, что когда на его тщательно выбритых щеках начинала обильно прорастать щетина, его щеки вдруг приобретали темно-синий оттенок. «Синий» - всегда действовал методом «кнута». В наказание он часто устраивал своей роте дополнительные занятия, а попросту говоря, занимался муштрой. Его боялись и за несправедливые наказания и излишние придирки не уважали. Наш командир роты, капитан Тулинов, дядя Ваня, как мы его звали за глаза, был человеком мягким, не терпел несправедливости и не придирался по мелочам. Кроме того, он никогда не старался выделиться и выпятить свое «Я» перед начальством. Вместе со старшиной роты - прапорщиком Летфуллиным, который крепко держал в своих руках хозяйственную часть роты, они составляли ту прочную основу, на которой держалась дисциплина в роте связи. Взаимная неприязнь двух командиров рот была столь явной, что об этом в части знали абсолютно все.
Еще в сентябре, как только началась подготовка к проверкам, командир части приказал, чтобы в ротах до самого отбоя обязательно находился кто-нибудь из офицеров или прапорщиков. Иногда случалось так, что до отбоя оставались командиры рот.
Перед отбоем рота связи и рота РТО выстраивались в проходе расположения части. «Синий», уже немного охрипшим голосом, продолжал устраивать разнос своим подчиненным. После его команды: «Рота, 45 секунд отбой!» солдаты бросились к своим кроватям. Наш капитан что-то неторопливо говорил о заступающем завтра наряде и украдкой поглядывал на «Синего» и на то, что происходило в расположении роты РТО. Через несколько секунд последовала команда: «Рота, 45 секунд подъем!». «Синий» смотрел на часы и сердито покрикивал на тех, кто опаздывал встать в строй. Он был явно не доволен результатом. Капитан взглянул на свои часы и покосился на «Синего». Тут оба командира рот скомандовали одновременно: «Рота, 45 секунд отбой!». Рота связи выполнила эту команду чуть быстрее. Затем одновременно прозвучала команда: «Рота, 45 секунд подъем!». Через 45 секунд рота связи в полном составе уже стояла в строю, тогда как несколько солдат роты РТО с торчащими из сапог портянками еще спешили в строй. Капитан, не скрывая своего удовольствия, с легкой улыбкой и как-то снисходительно посмотрел на «Синего».
- Рота связи, отбой! – спокойно скомандовал он, и когда все улеглись, не взглянув на «Синего», направился к выходу.
Синий был взбешен и посинел от этого еще сильнее.
- Рота, 45 секунд отбой! – заорал он.
Еще пять или шесть раз солдаты роты РТО ложились и вновь вскакивали, пока, наконец, «Синий» не удовлетворился нужным результатом. Столь настойчивое требование выполнения норматива, совершенно бесполезного в нашей части, никак не могло прибавить майору авторитета.
В субботу, как всегда, мы ехали на автобусе в баню. В городе наш автобус остановился на перекрестке; рядом притормозила черная «Волга». Вдруг кто-то из солдат крикнул:
- Смотрите, Леонов! Вон, в машине!
Мы прильнули к окнам автобуса и увидели на заднем сидении «Волги» Алексея Архиповича Леонова в генеральском мундире с двумя звездами Героя Советского Союза. Он повернул голову, увидел глазевших на него солдат и улыбнулся. Машина сорвалась с места и понеслась по улице, а наш автобус свернул на маленькую улочку и через несколько минут остановился возле солдатской бани.