Глава 1. Новобранцы

 

Стоял обычный летний июльский вечер. Словно растревоженный улей гудел Челябинский вокзал. Резкие короткие  и протяжные длинные гудки поездов, прибывавших и отправлявшихся, да что-то невнятно бубнивший женским голосом вокзальный динамик заглушали шум разношерстной толпы.
 
Старший лейтенант с озабоченным лицом, поглядывая на часы и прислушиваясь к вокзальным объявлениям, задумчиво рассматривал новобранцев, всего лишь несколько дней назад получивших дипломы техникума и «спецнабором» призванных в ряды Вооруженных Сил Советского Союза. Стриженные наголо, в старых потертых костюмах, с видавшими виды нелепыми хозяйственными сумками в руках, наполненными домашней снедью, мы стояли молча, иногда оглядывались по сторонам, все еще надеясь заметить в суетящейся толпе лица своих родственников.  Но нас никто не провожал; не было плачущих матерей и смахивающих скупую мужскую слезу отцов, не было крепких объятий, дружеских рукопожатий и напутственных речей. Ничего этого не было…

Рано утром в сопровождении многочисленных родственников мы прибыли к областному военкомату. После недолгого ожидания дежурный офицер пропустил новобранцев в помещение, а провожающим сообщил, что отправка состоится вечером и родственникам еще представится возможность с ними проститься. На самом же деле все получилось совершенно иначе. Нас, девятерых выпускников радиотехнического техникума, вместе с ребятами из других техникумов отдали в распоряжение немногословного старшего лейтенанта, прибывшего за новобранцами из воинской части. На все вопросы о том, куда же нас повезут, и где находится эта воинская часть, он отвечал, что об этом мы узнаем позже. Лишь перекрещенные стволы пушек в петлицах указывали на его принадлежность к ракетным войскам. Часа через полтора нас посадили в автобусы и куда-то повезли. Выезжая из ворот военкомата, в толпе ожидавших родственников я вдруг увидел папу. С некоторой растерянностью он, поправляя очки, тщетно пытался разглядеть в окнах автобуса мое лицо…

Полдня мы грузили какие-то ящики на продуктовом складе за городом. К вечеру за нами приехал автобус и сразу же отвез нас на вокзал. Обещанное прощание с родственниками так и не состоялось.

Вокзальное радио в очередной раз что-то объявило, и старший лейтенант, поспешно построив нас в две шеренги, сообщил, что мы отправляемся поездом до Оренбурга, а затем пересядем на другой поезд, который повезет нас куда-то на восток. С некоторым разочарованием я заметил про себя, что ждет нас Средняя Азия - Казахстан или Узбекистан. Еще в военкомате кто-то из ребят услышал, что дорога за границу, в части, дислоцированные в Восточной Европе, нам, к моему большому сожалению, закрыта. Теперь же все мои надежды на то, что мне еще удастся попасть куда-нибудь на Украину, в Прибалтику или на Дальний Восток, рухнули окончательно. Средняя Азия меня ничем не привлекала, разве что близостью Афганистана. Уже полгода ограниченный контингент советских войск находился на территории этой страны. По телевизору мы видели, как там наши солдаты выполняют свой интернациональный долг - охраняют важные объекты и помогают местным жителям восстанавливать дороги и мосты. Лишь изредка из радиопередач «Голоса Америки» или «Би-Би-Си» мы узнавали, что все чаще и чаще наши войска вступают в открытые боестолкновения с антиправительственными группировками и даже несут потери. Но мы были молоды, представляли себе войну в этой азиатской стране чем-то вроде бесплатной туристической поездки за границу с увлекательными приключениями и стрельбой. Желание посмотреть мир было столь велико, что предложи мне тогда кто-нибудь отправиться в Афганистан, и я бы не колеблясь, согласился.      

Наконец, поезд тронулся. За окном вагона осталась вокзальная суета. Осталась там и вся моя девятнадцатилетняя жизнь - беззаботное детство, школа, техникум… Впереди - полная неизвестность. Тяготы военной службы меня не пугали; я был готов к ним и уже давно воспринимал армию как неизбежную необходимость. Мне уже приходилось  кое-что слышать о «дедовщине» и неуставных взаимоотношениях,  но тогда я даже не думал об этом, хотя столкнуться с этим неприглядным явлением предстояло уже в самое ближайшее время.

В Оренбурге, стремительно пересев на другой поезд, мы наконец-то узнали, что едем в Кзыл-Орду, областной центр на реке Сыр-Дарья. За окном вагона пейзаж из степного постепенно переходил в пустынный. Изредка попадались небольшие казахские деревушки с обшарпанными глинобитными домиками, грязными ребятишками, табунами лошадей и важно расхаживающими верблюдами. В приаралье степь сменилась настоящей песчаной пустыней с саксаулом и верблюжьей колючкой.

Поезд остановился в Аральске, и мы вышли прогуляться на перрон. Казахи наперебой предлагали связки сушеной рыбы и бутылки с кумысом. Время приближалось к полудню, и солнце уже палило немилосердно.
Как только поезд тронулся, я залез на вторую полку и прильнул к окну, надеясь увидеть Аральское море. Но город уже остался позади, а вокруг до самого горизонта простиралась сплошная песчаная пустыня. Лишь ржавые корпуса небольших кораблей, нелепо возвышавшихся то тут, то там среди песков, да несколько рыболовецких баркасов, лежавших в ряд у прогнившего деревянного помоста, очевидно, служившего причалом, говорили о том, что когда-то город Аральск все же стоял на берегу моря. Один казах, ехавший в нашем вагоне, рассказал, что уже давно море ушло от города, пересохло. Некогда полноводные реки Сыр-Дарья и Аму-Дарья, питавшие это огромное соленое озеро, из-за безмерного разбора на полив превратились в мелкие ручейки. Жарким летом воды Сыр-Дарьи вообще теряются в песках и не доходят до моря.

Согласно расписанию, в Кзыл-Орду мы должны прибыть поздно вечером и поэтому, перекусив, разморенные полуденной жарой, беззаботно разлеглись по своим полкам. Когда поезд проследовал станцию Новоказалинск, старший лейтенант вдруг неожиданно объявил, что на следующей станции мы выходим.
Вскоре поезд остановился у перрона станции со странным названием Тюра-Там. Справа, за небольшим невзрачным казахским поселком, и на некотором расстоянии от него раскинулся современный город с пятиэтажными домами и высокой телевизионной вышкой. Если приглядеться повнимательней, то можно было заметить, что город огорожен забором из колючей проволоки. Слева, за железнодорожными путями, на невесть откуда взявшихся посреди пустыни холмах находились какие-то странные постройки. Огромные антенны конусообразной формы были направлены в синее безоблачное небо.

-  Это что, Байконур что ли? – вдруг спросил кто-то, понизив голос.
-  Нет…, Байконур где-то в степи, в Казахстане.
-  А мы сейчас где, не в Казахстане что ли?
-  В Казахстане…, но тут пустыня кругом, Сыр-Дарья…
- Выходим из вагона! Быстро, быстро! – скомандовал старший лейтенант, прервав нашу дискуссию.

Мы вышли из вагона в раскаленное марево пустыни. Построив и пересчитав по головам, старший лейтенант повел нас мимо здания небольшого одноэтажного вокзала к дороге.

«Может быть, это действительно Байконур?! Но на карте он совсем в другом месте…,» - с некоторым удивлением вспомнил я географическую карту из школьного атласа, на которой точка с надписью «Байконур» располагалась в степи, где-то на юге Карагандинской области, примерно в четырехстах километрах севернее того места, где мы сейчас находились.

У дороги нас ждала группа офицеров. Старший лейтенант доложил одному из них о своем прибытии, и они принялись что-то оживленно обсуждать. Из УАЗика, стоявшего чуть в стороне, вылез водитель, младший сержант, и с важным видом подошел к нам. Мы все с интересом рассматривали его форму, несколько отличавшуюся от той, что сложилась в нашем представлении об армии - обязательные кирзовые сапоги и пилотка. У водителя же вместо сапог были надеты ботинки, а вместо пилотки – панама с широкими полями, несколько напоминавшая ковбойскую шляпу. Такая форма предназначалась для солдат, проходивших службу в жарких районах.

-  Ну, чо…, прибыли на службу, что ли?! – с ухмылкой спросил младший сержант.
Получив утвердительный ответ, он смачно сплюнул себе под ноги и извлек из кармана брюк внушительных размеров цепочку. Длиной она была, как мне показалась, не меньше метра. Один конец ее был прицеплен к внутренней стороне кармана, на другом ее конце было железное кольцо со связкой ключей. Младший сержант взялся за середину своей цепочки и, взмахнув ей, стал накручивать ее себе на большой палец. Все мы как завороженные смотрели на вращающуюся на цепочке связку ключей. Я вдруг невольно ощутил, как по спине пробежал легкий холодок.

-  А это Байконур? – вдруг осторожно спросил кто-то.
-  Ха…!, - криво усмехнулся младший сержант, - Байконур, Байконур…
-  А космонавтов мы увидим?
- Может быть, и увидите…, - несколько неуверенно прозвучал ответ. – Если попадете на аэродром, обязательно увидите.

«Значит, это действительно Байконур! – обрадовался я. – Вот бы попасть на аэродром. Может быть, увижу космонавтов!»
Мои мысли прервал сопровождавший нас офицер. Он назвал фамилии тех ребят, что были не из нашего техникума. Все они попали в распоряжение ракетчиков.
Перед нами стояли два офицера – «авиатор» и «связист». Посовещавшись между собой, «связист» сказал:
-  Смирнов и Барсуков едут со мной.
-  Остальные вон в тот автобус, - добавил капитан в авиационной форме.

Мы быстро забрались в раскаленный, пышущий жаром автобус и поехали в город. У железнодорожного переезда стоял металлический щит с надписью «Байконур». На въезде в город, у КПП, возвышалась стела, где сверху вниз большими красными буквами было написано: «Ленинск».
 
-  Так называется этот город, столица Байконура, - пояснил капитан. – Сейчас мы заедем в баню, помоетесь с дороги. А служить вы будете в авиационной части в нескольких километрах от города.
В бане нас встретил прапорщик, уже не молодой, с хитрым прищуром цепких карих глаз, смотревших на нас сквозь очки в металлической оправе, сидевшие на орлином носу.
-  Пусть помоются, переоденутся, а потом отвезете их в казарму, - дал указание прапорщику капитан.
Здесь мы расстались со своей гражданской одеждой. Переоделись же мы в старую и изрядно потрепанную солдатскую форму. Прапорщик сказал, что новую форму мы получим в казарме.
-  Что, жарковато здесь? – спросил он, когда мы уже выехали за пределы города.
В ответ мы лишь молча кивнули и вяло улыбнулись.
- Жаркое нынче лето, – продолжил прапорщик, поправляя очки. - Сегодня днем 42° в тени. Синоптики обещают, что будет еще жарче.

Автобус остановился возле солдатской столовой. Прапорщик провел нас внутрь. Мы уселись за стол, на котором стояли металлические миски и металлическая емкость, наполненная какой-то странной, почти белого цвета, массой. Поначалу я решил, что это слишком жидкая манная каша, но затем засомневался, полагая, что в такую жару вряд ли бы кто-нибудь вообще стал готовить манную кашу. Когда эту массу разложили по тарелкам, я вдруг ощутил легкий запах картошки. Как оказалось, это был разведенный водой сухой картофельный порошок.
Прапорщик принес тарелку с мясом, и каждый взял по кусочку. Вернее, это было даже не мясо, а кости с едва заметными остатками мяса на них. Попытка съесть ложку белой жижи успехом не увенчалась. Даже несмотря на то, что я уже изрядно проголодался, меня едва не стошнило. Эта отвратительная масса просто не лезла в горло. Обглодав остатка мяса с кости, я выпил кружку чая, или вернее то, что было налито в кружку. Своим вкусом эта жидкость лишь отдаленно напоминала тот чай, к которому мы привыкли дома, но чувство жажды было настолько велико, что я не обратил на это особого внимания.

По команде прапорщика мы вышли из столовой. Перед нами были две четырехэтажные казармы из белого кирпича, а между ними - широкий заасфальтированный плац.

Поднялись на четвертый этаж и над дверью увидели надпись в/ч 02460. Прапорщик открыл дверь и под радостные возгласы солдат, сбежавшихся посмотреть на новобранцев, слегка оглушенные и смущенные, мы прошли в бытовку, где для нас уже поставили кровати. Предполагалось, что здесь мы будем проходить «карантин» до принятия присяги.

Сержант, в распоряжение которого мы поступили, ознакомил нас с распорядком дня в казарме, сказал, что завтра утром каждый из нас получит новую форму, а также самый необходимый атрибут солдатской экипировки – флягу. Мы узнали, что пить воду из-под крана  запрещено приказом командира части. В противном случае можно подхватить дизентерию или еще что-нибудь, более экзотическое. Пить можно только чай или заваренную верблюжью колючку, которая очень хорошо утоляет жажду. Чай во фляги мы должны набирать только из бака возле столовой.
Команда дневального «Часть, строиться на вечернюю прогулку!» вызвала у нас интерес и любопытство. Поначалу мы подумали, что солдаты перед сном просто выходят из казармы подышать свежим воздухом. На самом же деле во время «вечерней прогулки» рота строем марширует на плацу или по асфальтированной дорожке вокруг казармы чаще всего с песней.

После команды «Отбой!» разбежались по своим кроватям. Несмотря на открытые окна, было очень душно и жарко. Сухой, раскаленный за день воздух был неподвижен, ни малейшего дуновения ветерка. За ночь я несколько раз просыпался весь в поту, с пересохшим горлом и ртом, тщетно пытаясь уловить хоть какую-нибудь прохладу,  но затем вновь закрывал глаза и, будто не засыпал, а проваливался в какое-то небытие.

В шесть часов утра, после команды «Подъем!», мы выбежали из казармы на зарядку. Температура воздуха была, как мне показалось, не ниже тридцати градусов. Постоянно хотелось пить, а голова моя после мучительной ночи была, словно чугунная.  С трудом пробежав по кругу один километр, мы остановились на утрамбованной песчаной площадке. По команде сержанта приняли положение «упор лежа» и стали отжиматься. К своему удивлению, отжимался я с большим трудом, хотя дома никаких проблем с этим упражнением у меня не было. Мышцы стали словно ватные. Вдруг я увидел появившиеся на песке красные пятна, и как-то даже не сразу сообразил, что у меня пошла носом кровь. Сержант приказал всем подняться. Он сказал, что от сухости воздуха такое здесь случается часто.

После завтрака нас повели в каптерку, получать новую форму.
- А фляги у меня только три! – заявил каптер, порывшись в шкафах. – Больше нет.
- Как же нет, а это что…, - возразил сержант, указывая на верхнюю полку шкафа.
- Это старые, дырявые…, - пояснил каптер, поспешно закрывая дверцу шкафа. – Прапорщик приказал выдать все только новое.
- Да не жмись, Саня, поищи еще, - настаивал сержант. – Как же они без фляг то будут!
- Да нету у меня! У прапорщика спрашивай, вот он придет…, – упорствовал каптер, закрывая все шкафы и выпроваживая нас из каптерки.

Мы вернулись в бытовку. Сержант принес большую катушку ниток и показал нам, как надо пришивать погоны, петлицы и подшивать белые подворотнички.
Когда мы уже заканчивали с пришиванием погон, в бытовку зашел майор – с пышными усами, в фуражке, которая казалась ему несколько великоватой. Это был замполит части, майор Сехниев. Сержант подал команду «Смирно!», и мы вскочили с табуреток, едва не уронив на пол свою новую форму.
 
- Сидите, сидите…, - слегка улыбнувшись, сказал замполит, явно, оценив поспешность, с какой мы выполнили команду сержанта.
Мы уселись на табуретки и продолжили свою работу. Замполит внимательно осмотрел каждого из нас и спросил:
- А вы все из Челябинска?
- Да, из Челябинска, - в один голос ответили мы.
- Я хотел поговорить с вами насчет писем домой, - он сделал паузу и дождался, пока все мы подняли головы и посмотрели на него. – Вы уже знаете, что находитесь на космодроме Байконур. Это большой ракетно-космический полигон, секретный объект. Ни в коем случае в письмах вы не должны писать, что служите на Байконуре. Слова «Байконур», «Ленинск» и «Тюра-Там» не должны упоминаться вместе. Письма проверяются, и у вас могут быть неприятности. Да и вражеские разведки не дремлют. Враг не должен знать точного местонахождения космодрома. А то ведь бывает, пишут: «служу на космодроме, на космической ракете портянки сушу».

С явным разочарованием мы смотрели на замполита. Ведь каждому из нас очень хотелось написать домой, что служба наша будет проходить на космодроме Байконур.

- И еще вот что…, - сказал майор, понизив голос, и покосился на сержанта. – Часть у нас хорошая…, но иногда случается …, гм… неуставные взаимоотношения. Старослужащие могут заставить стирать свою робу или еще что-то… В общем, если что-то такое будет, сообщайте мне, не бойтесь.

Майор помолчал, еще раз окинул нас взглядом и вышел. Сержант медленно подошел к двери, выглянул из бытовки, что-то спросил у дневального и снова зашел.
- А теперь послушайте меня, - сказал он, закрывая дверь. – Стукачей здесь, в армии, не любят. Это самое последнее дело, ясно! Замполит пришел и ушел, а вы то ведь в казарме постоянно. Репутация стукача, она ведь до самого «дембеля», не отмоешься. Лучше честно «отшуршать» год и все… Пройти надо через все это! Правда, бывает, не все выдерживают, но быть стукачом… Не советую…
    
Днем нас повели в санчасть на медосмотр. Хотя от казармы до санчасти было всего метров восемьсот, этот путь показался нам вечностью. Мы шли по пышущему жаром асфальту, словно по раскаленной печке. На голубом небе не было ни тучки, ни даже самого маленького облачка, одно только Солнце. Некуда укрыться от его палящих лучей. Три заполненные чаем фляги опустели еще на полдороги. Ужасно хотелось пить. Никогда еще такой небольшой путь не давался мне с таким трудом. Пот градом катил по нашим лицам. Пересохшие потрескавшиеся губы, пересохший, словно опухший рот, неповоротливый, превратившийся в неподвижный ком, язык, не позволяли нам вымолвить ни слова. Только вода была единственным нашим желанием…

Вечером троих наших ребят отправили в санчасть с несварением желудка. Нас осталось четверо. А еще через день в санчасть попал и я со странным диагнозом: обезвоживание организма и простуда от переохлаждения.

В тот день мы вновь страдали от нехватки воды (собственную флягу я все еще так и не получил). Днем, в самую жару, когда в казарме никого не было, нам разрешили охладиться в умывальнике. Вода из крана текла холодная, поступала в казарму из артезианской скважины. Мы долго умывались и просто плескались водой, а затем я залез под холодную струю и так стоял, наслаждаясь прохладой. Вечером, перед ужином я вдруг ощутил, что температура воздуха немного понизилась, а тело мое по-прежнему оставалось горячим. Я чувствовал некоторую слабость, но не придал этому особого значения. За ужином наш сержант как-то подозрительно смотрел на меня.

-  Ты чего такой красный? – спросил он.
-  Не знаю, - пожал я плечами. – От жары, наверно.
- Похоже, температура у тебя, - поморщился сержант, потрогав ладонью мой лоб. – Придется вести тебя в санчасть.

После ужина мы отправились в санчасть. Врача там уже не было. Дежурная медсестра поставила мне градусник. К всеобщему удивлению, градусник показал, что у меня была температура 40,1°. Молодой санинструктор – тоже солдат - уложил меня на кушетку, а медсестра, не зная, что со мной делать, принялась звонить врачу. Затем мне ввели в вену глюкозу, положили на лоб полотенце со льдом, и дали каких-то таблеток. Санинструктор оказался родом из Одессы. Весь вечер он характерным одесским говорком рассказывал мне смешные одесские истории.

Ночь я провел в комнате с двумя пустыми кроватями. Как я потом узнал, трех моих товарищей еще вечером отправили в казарму. К утру температура у меня немного понизилась и была 38,8°. Вдруг заявился старший сержант медицинской службы – рослый крепыш – и спросил меня, кто я такой. Я ему объяснил, кто я и как здесь оказался. Он указал пальцем куда-то в коридор и сказал:
-  Здесь тазик и тряпка, а там наберешь воды. Через двадцать минут здесь все должно блестеть! Понял!
-  Понял…, - несколько опешив, ответил я.

Набрав в тазик воды, я взял тряпку и стал мыть пол. Голова кружилась, меня мотало из стороны в сторону, но, подчиняясь приказу, я упорно продвигался к входной двери. Пришла медсестра с таблетками и кружкой воды. Увидев, чем я тут занимаюсь, она с возмущением побежала искать старшего сержанта. Тот пришел через минуту и, поморщившись, с явной неохотой, сказал:
-  Ладно, брось…, брось ты эту тряпку. Вымой руки и ложись…, ложись скорее, а то еще…

Не договорив, он махнул рукой и ушел. Я вымыл руки, выпил принесенные медсестрой таблетки и улегся в кровать. Вскоре пришел врач – усатый старший лейтенант медицинской службы – и, осмотрев меня, очень удивился моему красному воспаленному горлу. Последующие дни я усиленно полоскал горло и глотал таблетки.

На четвертый день пребывания в санчасти я чувствовал себя уже довольно сносно и собирался, во что бы то ни стало выписаться. Во-первых, мне здесь уже изрядно надоело, во-вторых – была пятница, 17 июля 1980 года, день открытия Олимпийских игр в Москве. Телевизионную трансляцию такого знаменательного события мне пропускать никак не хотелось.

К вечеру из санчасти выписали почти всех больных, в том числе и меня. По пути в казарму сержант сообщил, что всех моих товарищей отправили куда-то на далекую площадку для прохождения «карантина». Если бы меня выписали утром, то я наверняка сегодня же последовал бы за ними, а теперь я отправлюсь туда, видимо, только в понедельник. Мне оставалось лишь порадоваться, что в предстоящие субботу и воскресение, удастся посмотреть по телевизору Олимпийские игры.

В казарме я вдруг неожиданно оказался в центре всеобщего внимания.
-  О-о! Смотрите-ка, кто к нам пришел! – раздался чей-то голос.
- Что за воин такой?!
- Это рядовой Маркин! – громко сказал сержант.
- Да какой же он тебе рядовой! Он же присягу еще не принимал, значит «гражданин»!

Раздался дружный хохот. Совершенно не понимая, о чем идет речь, я изобразил на лице улыбку. Мне тут же объяснили, что «дед» после приказа министра обороны становится «гражданином». Он ничего не делает, а только ждет «дембель». Я же был «гражданином» наоборот: ждал принятия присяги – главной точки отсчета военной службы.

Меня усадили на табуретку и стали расспрашивать, откуда я призывался, где учился, чем занимался. Вдруг откуда-то из противоположного угла кто-то спросил:
-  Фокс, а чего это ты его к себе в роту связи взял? Может он захочет служить у нас в РТО?
-  Так начальство распорядилось, - ответил сержант Фокин, тот, что привел меня из санчасти.

Я уже знал, что слева от центрального прохода казармы располагалась рота связи, а справа – рота радиотехнического обеспечения или сокращенно РТО. Командиром роты связи был тот самый капитан, встречавший нас на железнодорожной станции. Эта небольшая воинская часть, называвшаяся дивизионом, занималась обслуживанием всех радиотехнических и радиолокационных средств аэродрома.
 
Когда интерес к моей персоне пропал, ко мне подошел невысокого роста солдат с коротко остриженными светлыми волосами и спросил:
-  Хочешь служить в радиомастерской? Нам как раз человек нужен.
-  Не знаю…, - неуверенно ответил я.
- У нас там нормально…, - продолжил он. – Мастерская находится прямо на аэродроме, там же, где КДП и штаб.
-  А космонавтов удастся увидеть? – осторожно осведомился я.
-  Конечно…! Это если в РТО попадешь, не увидишь – у них объекты далеко, а у нас, в роте связи – всех увидишь! Они ведь когда прилетают из Москвы, или назад в Москву улетают, почти что мимо окон нашей мастерской проходят! – усмехнулся солдат. – Вот недавно из Москвы прибыл советско-вьетнамский экипаж. Я как раз в мастерской был и видел их. Через несколько дней они в космос полетят…!

Я недоверчиво посмотрел на него, не понимая, шутит он или говорит всерьез. Наша советская пресса никогда не сообщала заранее о предстоящих космических полетах, и о вьетнамском космонавте я услышал впервые. В этот момент к нам подошел прапорщик, немолодой, с усами, в очках, с красной повязкой на рукаве, на которой желтыми буквами было написано: «Помощник дежурного по части».

-  Товарищ прапорщик, вот кадр для нашей мастерской! – сказал солдат.
Прапорщик, оказавшийся начальником радиомастерской, критически оглядел меня. Я рассказал ему всю свою короткую биографию.
- Сачков! – прапорщик окликнул сидевшего неподалеку младшего сержанта. – Иди сюда! Вот Мишин предлагает взять к нам в мастерскую этого новобранца.
-  Можно и взять, - ответил младший сержант.
- Тогда, как только примет присягу, будет работать у нас. С командиром я поговорю, - заключил прапорщик. – Ты, Сачков, вместе с Мишиным, возьмите его под свою опеку. Завтра ведь суббота – ПХД, баня…

Скоро дневальный объявил построение на ужин. Я помыл руки и встал в строй, в первую шеренгу. Перед строем стоял сержант Клочков, заместитель старшины роты, и с легкой улыбкой смотрел на меня. В новенькой, еще не выцветшей на солнце форме и еще не помятой панаме я резко отличался от других, стоявших в строю солдат.
 
- А где твоя фляга? – спросил сержант.
- Еще не выдали, - ответил я.
- Завтра скажешь прапорщику, старшине нашему, понял!
Я кивнул. Сержант оглядел строй и сурово сказал:
-  Если вдруг исчезнет его новая панама, пеняйте на себя, ясно!
- Ясно…, - прозвучал общий ответ, причем в некоторых голосах слышалось явное разочарование.

По команде мы повернулись налево и пошли к выходу.  Спускаясь по лестнице, меня кто-то хлопнул по плечу и сказал:
- Маркин, ты чего это еле плетешься! Ты должен пулей лететь вниз, и уже первым стоять в строю!
- Да ты что! Он же «гражданин»! – возразил ему другой голос.
- Ха…, да у нас же тут «гражданин» идет!
- Правильно, Маркин, не торопись!
- Он и выглядеть должен, как гражданин!

Кто-то снял с моей головы панаму, загнул ее поля, немного примял и, придав ей вид лихой ковбойской шляпы, вновь водрузил мне на голову. Двое других закатали мне рукава до локтей.

-  Вот так, совсем другое дело!
-  Расстегни пару пуговиц!
-  А ремень, ремень распусти! Он должен болтаться!

В обстановке всеобщего веселья мы уже спустились на первый этаж, когда входная дверь казармы открылась, и вошел полковник.
Окруживших меня шутников словно ветром сдуло. Все они так резко отпрянули назад и прижались к стенам, что я, совершенно ошалевший, остался один перед полковником. С идиотским видом, испуганно хлопая глазами, я вдруг машинально отдал ему честь и стал спешно затягивать ремень. Полковник – начальник нашей площадки и командир авиаполка, человек огромного роста и богатырского телосложения, обладавший громоподобным голосом, несколько секунд смотрел на меня. Он хотел что-то сказать, но, видимо, быстро сообразив, в чем тут дело, перевел свой взгляд на испуганно жавшихся к стенам солдат нашей роты.

- Что, развлекаемся! – недовольно рявкнул он и быстро поднялся вверх по лестнице.
Явно напуганные шутники бросились ко мне.
-  Маркин, давай скорее распускай рукава, ну, резче давай…!
- Панаму, панаму дай…!
- Ремень подтяни!

Мы вышли из казармы и встали в строй. Последним из подъезда вышел сержант Клочков. По выражению лица заместителя старшины роты было видно, что полковник сделал ему замечание. Он поспешно отыскал глазами меня и, обращаясь к стоявшим за мной солдатам, недовольно сказал:
-  Ну, что, заняться нечем! А мне потом перед командиром отдуваться! Маркин, пуговицу застегни!

Я быстро застегнул пуговицу, и по команде сержанта рота двинулась на ужин.
В столовой была видна четкая иерархия. За каждым столом на двух длинных деревянных лавках сидели  десять человек. С одной стороны стола сидели сержанты и старослужащие, с другой, торцом выходившей к большому проходу – молодые солдаты. Сидевший в центре стола солдат раскладывал по алюминиевым мискам пищу из металлической емкости. Молодые солдаты, сидевшие с краю, из чайников разливали по кружкам чай. Начиная с сержантов, каждый брал из тарелки по два кусочка сахара. Но до меня почему-то дошел лишь один кусочек. Несмотря на отсутствие аппетита из-за жары я все же был доволен тем, что на ужин дали перловую кашу, а не отвратительное пюре из сухой картошки.
Сержант дал команду выходить на улицу. Я, как сидевший с краю, унес посуду и быстро выбежали из столовой. У большого бака с краниками толпились солдаты, поспешно набиравшие во фляги чай.
 
Жара уже спала, но было очень душно. От выпитого горячего чая у меня выступил пот. Подул горячий ветерок, и я ощутил некое подобие прохлады. Завинчивая крышку фляги, ко мне подошел Мишин.

-  Пошли, пошли, Маркин, надо вовремя встать в строй, - сказал он, прицепив флягу себе на ремень. – Пить захочешь, попросишь у меня или у Сачкова, понял...

Я кивнул головой, и мы поспешили мимо зарослей саксаула на заасфальтированную площадку перед столовой, где уже стоял сержант Клочков.
-  Рота связи, строится! – громко скомандовал он.

Когда рота уже двинулась с места, в строй заскочили два молодых солдата. За опоздание старослужащие бурно выразили им свое недовольство, обильно осыпав их тычками, ударами в спину и пинками. В тот момент они были единственными, не считая меня самого, молодыми солдатами в нашей роте, служили в хозотделении, в автопарке, и были водителями.  Кроме них в роте связи было еще четыре солдата майского призыва, но те находились на объектах на стажировке. Меня и моих товарищей, призванных «спецнабором», по неуставной воинской иерархии так же относили к майскому призыву. Мишин относился к ноябрьскому призыву и, прослужив к тому времени на полгода больше, именовался «черпаком».

После ужина, все мы, рассевшись на табуретках перед телевизором, смотрели открытие Олимпийских игр. Это было грандиозное шоу в честь торжества социалистического спорта. Западные страны, идеологические противники социалистического лагеря, бойкотировали «Олимпиаду 80» из-за войны в Афганистане. Но, несмотря на это, многие спортсмены из США и стран Западной Европы все же неофициально приехали в Москву. Их немногочисленные делегации на церемонии открытия шли под олимпийскими флагами. Генеральный Секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев своим невнятным старческим голосом произнес приветственную речь, и Олимпийские игры 1980 года в Москве были объявлены открытыми.

Прозвучала команда «Отбой». Лежа в своей кровати, я смотрел сквозь открытое окно на черное небо, усыпанное яркими звездам, и радовался тому, что мне отсюда, из казахстанской глуши, удалось увидеть начало величайшего спортивного события, к которому так долго готовилась вся наша необъятная страна.
 
На следующий день, в субботу, был парко-хозяйственный день, или сокращенно ПХД. После завтрака роту связи построил прапорщик, тот самый, что встретил нас в бане в день нашего прибытия на Байконур. Только тут я узнал, что это был прапорщик Летфуллин, старшина нашей роты. Отдав все распоряжения сержанту Клочкову, он ушел. Мне так и не удалось спросить у него насчет фляги.

Мы принялись вытаскивать в проход кровати и натирать покрытый мастикой пол. Затем кто-то поручил мне чистить до блеска краники в умывальнике. Когда я уже заканчивал, в дверь заглянул Сачков.
-   Маркин, ты чего здесь? – спросил он.
-  Краники  чищу, - ответил я, указав рукой на начищенный до зеркального блеска кран.
-   Кто тебе сказал это делать?
-   Младший сержант какой-то, с красной повязкой на рукаве.
-  Бросай это дело. Пусть наряд по роте сам чистит краники. Давай бегом в строй! Сейчас едем в баню…

И мы поехали в город в баню. После помывки солдаты непременно старались посетить продуктовый магазин, расположенный через дорогу напротив бани. Спиртного там не продавали, и поэтому прапорщики или молодые офицеры, сопровождавшие солдат в баню, смотрели на это сквозь пальцы. Если же вдруг приезжал с проверкой кто-то из офицеров части, рангом повыше, то ни о каком магазине, конечно же, и речи быть не могло. Иногда, впрочем, довольно редко, у бани вдруг появлялся патруль, считавший посещение магазина самовольной отлучкой. Тогда вся поездка в баню считалась испорченной.

Направляясь в магазин, Сачков предупредил, чтобы я смотрел в оба и ни на шаг не отставал от него. Проталкиваясь среди заполнивших магазин солдат, я рассматривал витрины и старался при этом не отстать от Сачкова. К своему удивлению я заметил, что продуктовые магазины Ленинска значительно богаче магазинов моего родного города. Здесь можно было свободно купить масло, сыр, разнообразные рыбные консервы, и даже индийский чай. Денег у меня не было ни копейки, и я мог лишь созерцать все это изобилие. Да и не хотелось мне тогда ничего, кроме одного. Лишь одно желание неотступно преследовало меня – хотелось пить, пить и пить…
 
Сачков подошел к стоявшим в очереди солдатам нашей роты. Утирая струившийся из-под панамы пот, я неотступно следовал за ним. Когда подошла очередь, они купили печенья, пряников, несколько пачек чая,  и еще каждый взял по стакану лимонада. Словно завороженный, я смотрел, как продавщица наполняла стаканы прохладным, пузырящимся и пенящимся лимонадом.
 
-  А ты что ничего не берешь? – повернулся ко мне Сачков.
- Денег нет, - едва шевеля пересохшими губами, ответил я, не отрываясь от стаканов  с лимонадом.
-  А-а…, - протянул Сачков и, взяв стакан, сделал несколько глотков.
Вероятно, уловив мой страдальческий взгляд, он остановился, посмотрел на меня и сказал:
- Хочешь? На, пей...
Я нерешительно посмотрел на него, собираясь отказаться.
- Да бери, бери…, пей! – сунув мне в руки стакан, сказал Сачков.

Не сводя глаз со стакана, я поднес его к губам и стал медленно, по глоточку, пить прохладный, хорошо газированный и ударяющий в нос, лимонад. Никогда еще ни до того, ни после, мне не приходилось испытывать такого блаженства от простого лимонада. Если существует такое понятие, как абсолютное счастье, то в тот момент я был абсолютно счастлив.

Остаток дня субботы и все воскресенье мы отдыхали и смотрели по телевизору Олимпийские игры. Старшина наконец-то выдал мне флягу, и теперь я мог спокойно утолять жажду чаем.

Утром в понедельник я готов был отправиться на другую площадку к своим товарищам в «карантин». Во время завтрака Сачков - он в этот день был дежурным по роте - подошел ко мне и сказал:
-  Останешься здесь и будешь ждать прапорщика.
-  Ладно, - ответил я, дожевывая кусок хлеба с маслом.
Как только рота ушла, Сачков сел за стол, положил себе немного каши и стал есть.
- Клади себе еще каши, - сказал он мне. – Здесь много осталось. Двум дневальным столько не съесть!
Без лишних уговоров я положил в миску каши, взял кусочек хлеба, налил чаю и продолжил завтрак. Но тут пришел прапорщик:
-  Что, Сачков, рубаешь сидишь! Этот что ли Маркин?
-  Этот, этот…, - приподымаясь со скамейки, ответил Сачков. – Дайте поесть человеку, товарищ прапорщик…! А то ведь ехать далеко…
-  Гм…, ладно…, - задумчиво произнес прапорщик. – Давай доедай… пошустрей, Маркин, а я пойду посмотрю, где там автобус…

Он ушел. Я спокойно доел кашу. Сачков выделил мне еще хлеба и кусочек сахара в чай.
Через несколько минут в дверь столовой заглянул прапорщик.
-  Маркин, давай скорее…! – крикнул он. – Автобус уже ждет!
-  Иду, - сказал я, допивая чай.
-  Налей чаю во флягу, - посоветовал Сачков, - а то ведь жарко будет ехать-то…

Я взял чайник, налил во флягу чай, и не очень-то поспешно направился к выходу.
-  Давай, давай, Маркин! Ведь на мотовоз опоздаем! – кричал прапорщик из автобуса.

После довольно плотного завтрака, я несколько тяжеловато побежал к автобусу, соображая, что бы могло означать слово «мотовоз». Я был абсолютно уверен, что к месту назначения меня доставят на автобусе.

Мы поехали в Ленинск. Проехав КПП, автобус свернул на улицу с пятиэтажными домами и вскоре остановился неподалеку от железнодорожного перрона, у которого стоял поезд. Пять или шесть вагонов с маленьким тепловозиком впереди очень напоминали пригородную электричку, только на тепловозной тяге. Это и был «мотовоз». На перроне толпились люди. В основном это были военные, направлявшиеся к месту службы, но было много и «гражданских». Все они поспешно заходили в вагоны поезда. Мы с прапорщиком прошлись по перрону. Он, явно, кого-то искал.
 
Перрон опустел. Двери вагонов закрылись и мотовоз медленно тронулся. В этот момент откуда-то из-за белого бетонного заборчика, выскочил запыхавшийся прапорщик с несколько помятой физиономией.

-  Где вы ходите! Я тут бегаю, ищу вас …! Мотовоз-то уходит…! Опоздали…! – вопил он осипшим голосом.
- Ну, ты, Николаич, даешь! – парировал сопровождавший меня прапорщик. – Мы же с тобой договорились встретиться вон у того столба, а ты бегаешь где-то!
- Так ведь время-то уже…! Я и побежал искать вас… Надо же…, опоздали на мотовоз…! Чего теперь делать?! Опять от командира взбучку получу…!
Тут я понял, что мой отъезд откладывается на неопределенное время. Мы сели в автобус и поехали по городу.

Забрав из города офицеров нашей части, автобус вернулся к казарме. Начинался утренний развод. Солдаты в ожидании офицеров стояли на плацу. Я бегом побежал в строй. Какой-то старший лейтенант скомандовал нашей роте «Смирно!» и с традиционным докладом подошел к командиру роты. Командир оглядел строй и поздоровался: «Здравствуйте товарищи солдаты!» Мы ответили ему хором: «Здравия желаю, товарищ капитан!»

Скоро перед строем появились подполковник – командир части, и три майора – начальник штаба, замполит и заместитель командира по технической части. Командиры рот доложили командиру о состоянии дел в части…
После развода я поискал глазами Мишина, и увидел его стоящим чуть в стороне от командира роты связи и начальника радиомастерской. Они о чем-то разговаривали, изредка поглядывая на меня. Прапорщик махнул мне рукой, подзывая к себе.

-  Маркин, сейчас поедешь с прапорщиком в радиомастерскую, на аэродром, - сказал капитан. – А завтра опять попробуем отправить тебя на шестьдесят первую площадку.
- Есть, товарищ капитан! – после секундной паузы, вытянувшись и отдав честь, выпалил я.

Вероятно, мои движения на взгляд военного человека были еще столь неловки и неуклюжи, что капитан с легкой усмешкой лишь кивнул головой, жестом показывая, чтобы я шел в автобус.

Автобус поехал по дороге. Слева был километровый круг, по которому мы бегали каждое утро, а справа, чуть дальше, находились двухэтажные, старой постройки, казармы стройбата. На повороте, где дорога из аэропорта поворачивала в Ленинск, стояла огромная бетонная стела, напоминавшая лежащий на постаменте ромб. Там был изображен летящий в космическом пространстве космонавт с распростертыми в стороны руками. На противоположной стороне дороги находилась санчасть. Автобус повернул в сторону аэропорта. По обе стороны от дороги простиралась песчаная пустыня, с редкой порослью верблюжьей колючки. Кое-где среди песка чернели норы. Утреннее солнце лишь начинало припекать, и на песчаных пригорках то тут, то там сидели тушканчики. Завидев автобус, они замирали, вскидывая вверх ушки, и стремительно бросались в норы.
 
Миновав КПП, автобус въехал на территорию аэродрома «Крайний». Остановился он на широкой заасфальтированной площадке – стоянке для машин - неподалеку от двухэтажного кирпичного здания с вышкой КДП. Вокруг площадки зеленели листвой высокие раскидистые деревья. У самой земли были проложены трубы с множеством отверстий, из которых сочилась вода. Здешняя песчаная почва довольно плодородна и там, где были проложены оросительные системы, даже несмотря на горячее дыхание пустыни, растительность произрастала очень бурно. Слева от площадки, за забором из колючей проволоки, раскинулось огромное антенное поле, поросшее верблюжьей колючкой. Справа и слева от здания, вдали, виднелись стоянки для самолетов и вертолетов.

Мы прошли в здание. На втором этаже, у окна, за деревянной стойкой стояли два солдата. Один из них доложил идущему впереди офицеру, что за время дежурства в штабе никаких происшествий не произошло. Здесь же находилась дверь в радиомастерскую, а дальше по коридору – штаб нашей части.
Два больших окна радиомастерской выходили на автомобильную стоянку. Вдоль окон стоял массивный верстак с огромными тисками и шлифовальный станок. Вдоль стен стояли столы с открытыми, находящимися в ремонте телевизорами, и шкафы с разнообразными коробками и ящиками. В углу, у двери, находился стол прапорщика с лампой дневного света над ним.
 
Прапорщик дал мне задание раскладывать радиодетали по коробочкам и ушел.
-  А те два солдата, у входа в штаб, они что здесь делают? – спросил я у Мишина, занимавшегося ремонтом телевизора.
-  Это наряд по штабу, дежурный и посыльный, - пояснил он. – Это самый лучший наряд из всех, что есть в нашей роте. Сидят у телефона, принимают телефонограммы и записывают их в журнал…! Ночью спят по очереди в комнате отдыха на КДП. Есть ходят к дизельной: там пищевоз привозит еду. Лучше всего здесь в выходные или в праздники, когда в штабе никого нет…
-  Я тоже буду ходить в наряд по штабу?
- Конечно! Сначала посыльным, а потом и дежурным. Посыльный перед сдачей наряда должен вымыть пол и лестницу до первого этажа. Правда, чаще всего просто подметают пол щеткой. Мы с тобой вместе будем ходить в наряд: я дежурным, а ты – посыльным. Прапорщик разрешает мне…, - Мишин понизил голос, - открывать вечером мастерскую! Сначала я выполняю его задание, а потом мы тут смотрим телевизор и чаи гоняем…! Только… чтобы из офицеров никто не знал, понял…!
-  Понятно…, - я понимающе кивнул головой. – А какой же наряд хуже всего?
- Самый мрачный  наряд,  это  наряд  на  кухню, - тяжело вздохнув, ответил Мишин.
-  Это…, когда картошку чистить, что ли? – с некоторым удивлением спросил я.
- Да что ты…, - усмехнулся Мишин. – Это только в кино показывают, что чистить картошку – большое наказание. На самом же деле, здесь у нас картошка бывает только осенью и зимой. Но если в наряде на кухне попадешь в цеха на чистку картошки – считай, что тебе повезло…
-  Как это…? - удивился я.
- А вообще…, Маркин, не бери в голову…, - вместо ответа сказал Мишин. – Придет время, и все узнаешь сам.

 Несколько озадаченный, я больше ничего не стал спрашивать у Мишина. Он был совершенно прав: не стоило заранее пугать себя грядущими трудностями, тем более что трудностей этих в любом случае избежать не удастся.

Пришло время возвращаться в часть на обед. Мы спустились на первый этаж.
-  Там зал ожидания, - указал рукой Мишин. – Пойдем, посмотрим, может быть, буфет открыт. Только быстро!
-  Здесь еще и буфет есть?! – удивился я и поспешил за Мишиным.
Мы вошли в  зал ожидания с мягкими кожаными креслами. Обернувшись, я увидел табличку у закрытой двери: «Комната отдыха командного состава».
- Там останавливаются разные «шишки», когда задерживается самолет, - пояснил Мишин. – А буфет здесь хороший. Когда бывает рейсовый самолет в Москву, здесь даже бутерброды с черной икрой продают. Правда, стоят они дорого…

Черную икру я пробовал всего один раз  в жизни, когда был в Москве, и очень удивился, узнав, что здесь, на аэродроме, можно купить такой дефицитный продукт.

Мы побежали к автобусу. Усевшись на горячее от солнца сиденье, я допил остатки чая из фляги. Пришел начальник штаба, майор Щетин, автобус плавно тронулся с места и понесся по раскаленному асфальту. Я снял панаму, вытер струившийся со лба пот и, подставив лицо задуваемому сквозь открытые окна горячему ветру, прикрыл глаза. Теперь мое желание служить в радиомастерской значительно окрепло.

На следующее утро я вновь задержался после завтрака в столовой. Пришел прапорщик  – помощник дежурного по части и, сурово взглянув на меня, коротко буркнул:
-  Бегом в автобус!
Я незамедлительно повиновался его приказу. На этот раз мы прибыли к мотовозу минут за двадцать до его отправления. Помощник дежурного по части передал меня другому прапорщику, уже ожидавшему нас на перроне в заранее условленном месте.

Мотовоз тронулся. Я с интересом наблюдал за проплывавшим за окном пейзажем. Грязные, обветшалые глинобитные домики поселка Тюра-Там резко контрастировали с чистеньким, современным городом за колючей проволокой. Неподалеку от железнодорожного переезда паслись несколько верблюдов, степенно поедавших верблюжью колючку. Впереди, на холме, виднелись огромные антенны, принимающие сигналы с космических аппаратов. На их фоне, по узкой проселочной дорожке, протоптанной среди песков, на маленьком сером ослике ехал седобородый старец в национальной казахской одежде. На некотором расстоянии от него следовала телега, запряженная невзрачной потрепанной лошаденкой. Современнейшая техника - продукт последних достижений советской науки - соседствовала здесь едва ли не со средневековым бытом и традициями казахского поселка. Почти четверть века местные пастухи наблюдают из своих юрт, как уносящиеся  в небо ракеты выводят на орбиту космические корабли и направляют к другим планетам межпланетные станции.

Мотовоз резво катил по рельсам. Параллельно железнодорожной линии шла прямая как стрела ровная автомобильная дорога. В пустынной, поросшей верблюжьей колючкой, местности иногда попадались какие-то бетонные сооружения. Спустя некоторое время, впереди, слева по ходу поезда, показался огромных размеров монтажно-испытательный корпус. Почти всю его боковую стену занимали металлические ворота серого цвета. Они, вероятно, отодвигались, когда собранную ракету вывозили на стартовую позицию. Определить на глаз высоту здания было практически невозможно. Поблизости не было ничего, с чем можно было бы сопоставить его размеры. В высоту оно могло быть как 30, так и 40 или даже 60 метров.

Скоро показались еще какие-то сооружения, здания и даже полоса зеленеющих листвой деревьев. Когда мотовоз остановился, почти половина пассажиров нашего вагона вышла.
 
- А мы… дальше поедем? – осторожно поинтересовался  я.
- Дальше, дальше…, - утвердительно кивнул головой прапорщик. – Это вторая площадка, или просто «двойка». Отсюда Гагарина запускали…

Взглядом, полным изумления, я уставился на прапорщика. Даже здесь, на Байконуре, мне почему-то казалось совершенно нереальным увидеть стартовую площадку, с которой отправился в космос первый космонавт планеты. Прильнув к окну, я рассматривал стоящие вдали монтажно-испытательные корпуса и видневшиеся из-за деревьев крыши каких-то зданий. Где-то совсем недалеко находился стартовый комплекс №1 – «Гагаринский старт», как его здесь называли. В тот момент я не знал, что на старте уже была установлена ракета с космическим кораблем «Союз-37», на котором отправится на околоземную орбиту советско-вьетнамский экипаж.

Следующей остановкой была «Тридцать вторая» площадка. Здесь находится второй стартовый комплекс №31 для запуска космических кораблей «Союз». Когда мотовоз тронулся, вдали, за кронами деревьев, показались верхушки каких-то металлических конструкций. Возможно, что это были фермы стартового комплекса.

Вагоны заметно опустели. Мотовоз бежал по рельсам какого-то отдаленного района ракетно-космического полигона «Байконур». Наконец, последняя остановка – площадка с монтажно-испытательными корпусами средних размеров. Я попытался расспросить прапорщика о назначении этой площадки, но он, будто не услышав моего вопроса, хранил полное молчание. Огромная дверь одного из монтажно-испытательных корпусов медленно отодвинулась, и в глубине помещения я рассмотрел большой вытянутый цилиндр зеленого цвета, лежавший на железнодорожной платформе. В памяти вдруг отчетливо всплыли телевизионные кадры парадов на Красной площади, посвященных очередной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Мощные тягачи неторопливо провозили подобные «цилиндры» по брусчатке главной площади страны, при этом вызывая трепет в сердцах врагов, а заодно и в сердцах друзей нашей могущественной страны. Никаких вопросов прапорщику я больше не задавал. Я вдруг понял, что нахожусь в таком месте, где излишнее любопытство не только, мягко говоря,  не поощряется, но и может иметь для самого любопытствующего весьма неприятные последствия.

Мы прошли по перрону, и прапорщик обратился к дежурному офицеру. Тот позвонил по телефону, и сообщил нам, что примерно через полчаса на шестьдесят первую площадку пойдет машина. Мы уселись в тени, под навесом, и стали ждать. Было уже довольно жарко; моя фляга заметно полегчала. Минут через сорок прапорщик начал выказывать некоторые признаки беспокойства. Еще минут через десять он вновь обратился  к дежурному и узнал, что машина, которую мы ожидаем, сломалась, и нам предстоит подождать еще полчаса.

Примерно через час мы, наконец, забрались в кузов  «ГАЗ-66» и поехали по пыльной дороге. Вокруг простиралась песчаная пустыня с редкой порослью верблюжьей колючки. Немилосердно припекавший солнечный диск медленно полз по безоблачному небу. Раскаленный воздух вдали колыхался и дрожал. Прямая как стрела дорога шла к большому расплывчатому зеленому пятну у самого горизонта. Это бесформенное, колышущееся пятно вполне можно было принять за мираж, если бы не дорога, указывавшая на то, что этот оазис посреди пустыни действительно существует.

Чем ближе мы приближались к зеленому оазису, тем отчетливее становились очертания деревьев, видневшиеся за ними крыши зданий, белые столбики с натянутой на них колючей проволокой. Проехав КПП, машина остановилась у какого-то обветшалого здания, напоминавшего склад. Мы выбрались из машины и направились в штаб. Все здания здесь были двухэтажные, вероятно, постройки конца пятидесятых годов, не раз подремонтированные и подкрашенные. Прапорщик сдал меня дежурному офицеру. Перед самым обедом, в казарме, я встретился со своими товарищами. К своему удивлению и радости я увидел направленных в связисты Сергея Барсукова и Игоря Смирнова. Через пять минут я уже знал, что трое наших ребят находятся в санчасти. В столовой кормят сносно, если только не считать пюре из сухой картошки. Но вот с чаем дела обстоят плохо: хорошо, если удастся набрать полфляги. Взводом нашим командуют два сержанта. Один -  белобрысый, с голубыми погонами – любит заниматься муштрой. Если кто-то провинился, наказывает весь взвод, отправляя на километровый круг, иногда даже после обеда, в самую жару. Второй – с черными погонами, из ракетной части, крепкий коренастый казах с круглым скуластым лицом и узкими щелочками глаз. По его непроницаемому азиатскому лицу невозможно понять, что он сделает в следующий момент. Муштрой на плацу не занимается, но его все боятся: чуть что не так – сразу пускает в ход кулаки.

Началась настоящая солдатская жизнь. Подъем, зарядка, завтрак, строевая подготовка, физподготовка, обед, опять строевая, изучение уставов, ужин, немного свободного времени, перед отбоем – хождение строем по плацу…
Непривычная изнуряющая жара, недостаток воды, довольно скудное питание, не восполнявшее затраченной организмом энергии, отрицательно сказывались на наших молодых организмах. Несмотря на ежедневные занятия физическими упражнениями, мы чувствовали, что силы наши не только не прибавляются, а даже наоборот, тают с каждым днем.  В первый день я подтянулся десять раз, и это удивило меня. Несмотря на то, что я был довольно худощав, еще с седьмого класса школы я ни разу не подтягивался меньше двенадцати раз. В последующие дни число подтягиваний ежедневно убавлялось на одно и остановилось на цифре «шесть».

На утреннем построении появился военный врач. Он сказал, что положение со здоровьем новобранцев катастрофическое, санчасть переполнена. Основной диагноз – обезвоживание организма. С сегодняшнего дня он снимает запрет на питье воды из-под крана. Результаты анализа воды показали, что здешняя вода, поступающая из артезианской скважины, вполне пригодна для питья.

После построения все мы бегом побежали в казарму, в умывальник. Я набрал полную флягу чистой прохладной воды, отошел в сторону и, запрокинув голову, пил, пил и пил… Как же приятна была эта простая вода! Выпив целую флягу, я набрал еще воды, но выпить смог только половину. С этого дня проблема утоления жажды исчезла.
 
Вечером, из программы «Время» мы узнали, что 23 июля на космодроме Байконур осуществлен запуск космического корабля «Союз-37». Командир корабля – Виктор Горбатко, космонавт-исследователь – гражданин Вьетнама Фам Туан. Вьетнамский космонавт - боевой летчик, носил звание Героя Вооруженных Сил Социалистической Республики Вьетнам. Он был первым и единственным летчиком-истребителем, сбившим на «МиГ-21» американский стратегический бомбардировщик «В-52».

По вечерам нас заставляли учить наизусть воинский Устав. Сержанты требовали, чтобы мы без запинки, не перепутав ни единого слова, могли сказать любую фразу из этой потрепанной и зачитанной до дыр книги. После тяжелого дня хотелось только спать, и, конечно же, никакой Устав в голову не шел. Однажды после отбоя, когда я уже заснул, сержанты включили свет и объявили «Подъем». С трудом открыв глаза, и еще не понимая, в чем дело, я поднялся с кровати. Нам предстояло вновь рассказывать сержантам вызубренный Устав. Конечно же, никто из нас не смог посреди ночи хоть что-то сказать без запинки. Белобрысый сержант приказал взять уже возненавиденный нами Устав и вновь его читать. Тупо уставившись слипающимися глазами в книжки, мы скорее только делали вид, чем на самом деле читали. Второй сержант, казах, куда-то ушел. Скоро он появился и,  указав на сидевшего с краю Игоря, сказал:
-  Ты…! Сюда иди…! Резче…!
Игорь повиновался. Мы молча переглянулись. Не прошло и минуты, как он вернулся, поглаживая рукой щеку. Из разбитой губы тонкой струйкой сочилась кровь.
-  Следующий! – заорал сержант, заглядывая в дверь. – Ты…! Бегом сюда…!
Скоро подошла моя очередь, и я отправился за сержантом. Я вдруг поймал себя на мысли, что не испытываю никакого страха. Все происходящее казалось мне каким-то дурным сном; еще немного, и я проснусь. Но это был не сон… Как только я вошел в умывальник, казах метнул на меня полный ненависти взгляд и ни слова не говоря, с разворота ударил меня в челюсть. Я отлетел к кафельной стенке и, ударившись об нее головой, медленно скатился на пол. Перед глазами все поплыло…
- Встать! – рявкнул сержант. – Бегом отсюда…!

«Зубы целы, губу не разбил, значит уже хорошо…,» - подумал я, выбегая из умывальника. Вот только на голове появилась довольно крупная шишка.
Еще с полчаса мы читали устав. Сержанты о чем-то спорили между собой в умывальнике. Затем пришел белобрысый и сказал:
- Всё, хватит, отбой! Завтра продолжим!
Наказания подобного рода случались не часто. Гораздо чаще из-за одного человека наказывали весь взвод. Как-то раз солдат нашего взвода не успел вовремя встать в строй и белобрысый сержант объявил, что после обеда все бегут два километра.
 
Забег начался около четырех часов в раскаленном пекле. Мы бежали, истекая п;том, по протоптанной среди песков дорожке. Позади осталась казарма и дававшие спасительную тень деревья. Иногда из норки вдруг выскакивал тушканчик и, испуганно взглянув на нас, тут же исчезал в своем укрытии. Впереди кто-то громко крикнул, указывая в сторону. Я повернул голову и увидел лежавшего на песке дохлого варана. Это была крупная ящерица около метра длиной. Не думал, что здесь можно встретить таких гигантов.
 
Мы остановились у каких-то, похожих на бараки, построек с заколоченными окнами. Сердце бешено колотилось, отдаваясь в висках, словно гигантский барабан. Судорожно хватая пересохшим ртом воздух, я присел в тени.
 
Немного отдышавшись, мы стали рассматривать полуразрушенное бетонное сооружение впереди на холме. Сержант рассказал, что лет десять назад здесь, неподалеку, в шахтах стояли межконтинентальные баллистические ракеты. По договору ОСВ-1 в 1972 году ракеты сняли с дежурства, а шахты взорвали. Это бетонное сооружение, которое, вероятно, было каким-то подземным бункером или командным пунктом, тоже было взорвано.

Горячий ветер пустыни гнал песчаную пыль, закручивая вихри и образуя небольшие смерчи, которые вдруг пропадали так же неожиданно, как и появлялись. Странные мысли приходили в голову. Взорванные шахты межконтинентальных ракет, разрушенные бетонные сооружения, бескрайняя пустыня вокруг… - все это напоминало декорации какого-то фантастического фильма о ядерной войне. Весь тот большой мир с его городами, лесами, зелеными лугами и полями, в котором мы еще так недавно жили, остался где-то далеко далеко. На какое-то мгновение я вдруг даже засомневался, а существует ли он на самом деле. Абсолютной реальностью для нас была лишь безводная пустыня, развалины бетонного бункера на холме и уничтоженные шахты межконтинентальных ракет…
Третьего августа в торжественной обстановке, на плацу, держа в руках автоматы, мы приняли присягу и стали теперь настоящими солдатами Советской армии. В тот же день за нами пришел автобус и доставил нас в свою часть. Мы еще слабо представляли себе, что нас ждало впереди, но каждый из нас был рад тому, что «карантин» закончился.

В казарме кроме наряда по роте никого не было. Прапорщик провел нас в бытовку, и мы остались там ждать офицеров. Примерно через полчаса в казарме стали появляться солдаты. Многие шли в умывальник и, заметив нас, заглядывали в бытовку.

-  Смотри-ка, пополнение прибыло!
-  О-о…, Маркин вернулся!
-  Этого…, Маркина, уже записали к нам в роту связи…
-  Ну, что, Маркин, присягу-то принял?! Ну-у…, теперь шуршать будешь…!
-  Да-а, уж теперь пошуршишь…!

Мои товарищи с некоторым удивлением поглядывали на меня. С одной стороны такая известность была приятна, но с другой стороны – я вдруг понял, что мне очень скоро припомнят те несколько дней в казарме, когда меня называли «гражданином», и я в основном лишь смотрел телевизор.
Пришел Сачков. Увидев меня, он подошел к прапорщику и сказал, что Маркин уже записан в радиомастерскую. В тот же миг в дверях бытовки вдруг вырос майор невысокого роста и отнюдь не богатырского телосложения.
- Что такое, Сачков?! Кто это куда записан? – громким и четким дикторским голосом спросил он. – Что еще за самодеятельность?!
Майор держался необыкновенно прямо. Его уверенный взгляд из-под козырька фуражки с авиационной эмблемой в виде  раскрытых крыльев не оставлял никаких сомнений в том, что любой его приказ должен быть исполнен беспрекословно, точно и в срок. 
- Товарищ майор…, - несколько опешил Сачков, - так ведь капитан Тулинов сказал, что…
- Что…?! Капитан Тулинов…?! – брезгливо скривив губы и немного склонив голову на бок, словно не расслышав, переспросил майор. – Насколько мне известно, он еще не командует нашей частью. Я сейчас разберусь с этим! Гм…, капитан Тулинов…!

Майор поспешно удалился.
-  Это командир роты РТО майор Мижерицкий, - пояснил Сачков. – Сейчас начнет права качать, что ему тоже нужны новобранцы.

Через некоторое время вновь появился тот майор, командир роты связи и начальник штаба. Они что-то бурно обсуждали между собой. Затем капитан, держа в руках листок бумаги, зашел в бытовку и назвал несколько фамилий, в том числе и мою. Бушуев, Голощапов и Носов попали в распоряжение командира роты РТО.
-  …Озеров – на АТС,  Дроздов и Маркин – в группу КДП…, - уточнил капитан, окончательно распределив нас по подразделениям роты.

Я с недоумением взглянул на Сачкова, но тот жестом дал понять, что все в порядке. Потом он мне объяснил, что КДП (командно-диспетчерский пункт) – главный объект любого аэродрома, как гражданского, так и военного. Туда поступает вся информация об аэронавигационной обстановке и оттуда идет управление полетами. Обслуживанием аппаратуры занимается группа КДП, куда входит и наша радиомастерская.

Офицеры ушли. Мы направились в расположение роты. Проходя мимо большого зеркала, я взглянул на свое отражение и вдруг остановился, как вкопанный. На протяжении всего карантина я ни разу не видел себя в зеркале. Увиденное меня потрясло: немного отросшие волосы на голове, до крайности исхудавшее лицо с ввалившимися глаза и щеками. Само собой напрашивалось сравнение с человеком, только что вышедшим из концлагеря. Я вдруг подумал, что если меня сейчас сфотографировать и послать фотографию домой, то все мои родные придут в ужас. Сколько же килограмм я потерял в этот первый месяц службы, так и осталось для меня загадкой. Месяца через три, когда мое лицо уже немного округлилось, мне удалось взвеситься в санчасти. Но даже тогда я весил на два или три килограмма меньше своего обычного веса.