Глава 1. Пробуждение.
Семен присел на диван и задумался. Неясные образы одолевали третью ночь подряд. Мерещились ему старые ели на гнилой болотистой опушке среди замшелых обрубков, бывших когда-то пнями, высокие корабельные сосны, уходящие верхушками в необозримый небесный простор, заиндевевшие на скрипучем морозе такие же скрипящие дубы и березы и всякая древесная дребедень. Ночь казалась длинной и муторной, а образы безобразными. Эти образы тонули в непонятной мгле, больше напоминающей туман или морок, необозримый и непроницаемый для человеческого глаза. И чем больше было образов, тем темнее становилось в глазах Семена. Необходимо было разобрать все накопившееся во времена долгого молчания, разложить по полочкам в стройные ряды шеренги строк и мыслей, очухаться, наконец.
А чтобы процесс прошел нормально, необходима была поддержка сверху. А еще лучше изнутри, или из нутра, как он сам себе говорил. И это «из нутра» должно быть истинным и правомерным настолько, чтобы даже у блохи не возникал вопрос, кусать его или не кусать. Но для творческой работы нутро должно быть чистым и подготовленным. И чтобы его подготовить, надо промыть его тонким слоем спирта. Что и делал Семен ежедневно, с утра до вечера, регулярно. Но ведь процесс-то шел! Твою мать…
Голова с похмелуги болела страшно. Головка бобо, денежки тю-тю, в ротике ка-ка. Странное все-таки создание – человек! И чего ему не хватает?! Надо было давно бросить «эту пагубную привычку». Все! Решено! Раз! Два! Три! Бросили! А?
Пчелиный рой в голове вновь начал напевать прежнюю пьяную песню, но воля, или, по крайней мере, ее остатки, сказали «стоп, машина». Рука автоматически потянулась к столу, но там, на удивление и радость Семена, стакана не оказалось, а оказалась авторучка и листок бумаги, приготовленные, видимо, с вечера и забытые в пьяном угаре. Бумага была не белая, а скорее серая, волокнистая и невзрачная, но другой не было. Зажав авторучку зубами, Семен напряг слабеющую память, пытаясь вспомнить вчерашнюю рабочую мысль рассказа. Идея хороша на трезвую голову. Но вот на непохмеленную… Ладно. Будь, что будет. Поехали!
Корявый почерк немыслимо было разобрать, но главное, что заработала мысль, точнее, появилась видимость работы. Дрожащая рука выводила на бумаге: «Страусы ведут ночной образ жизни. Как я, когда не пьян». Чего? Зачеркнуть!!! Так. Надо сконцентрироваться. Спокойно. Тихо. «Металлурги выдали за смену…» Надо готовить себе смену. И спать, сейчас только спать! И не кантовать!!!
Прав вчера был Борис. Вечерний ветер нагнал туман и сырость в ночные кварталы города. Ехать среди такой непролазной мглы невозможно. Останавливаться было негде, поэтому остановились прямо на дороге, на проезжей части. Это уже потом решили, что можно пойти в сквер, или попытаться найти гостиницу. Но это все потом. А сразу Светка закричала, что мы специально завезли ее в этот бедлам. И мало того, хотим здесь бросить. Зачем нам это нужно? Она, наверное, с прибабахом. Она думает, что она пуп земли, и все должны вокруг нее плясать, петь ей, какая она умная, красивая, добрая, и облизывать ее с утра до вечера. Да не пошла бы она куда подальше. У каждого свои проблемы, и решать ее проблемы никто не собирается. Тоже мне королева! Достала! Да еще этот проклятый туман. Действительно, ничего не видно на три метра. Машина глохнет. Дышать даже становится как-то трудно. Серега достал фонарь, посветил в разные стороны. Никого вокруг. Отошел метров на десять, дальше не решился, побоялся потеряться. Серега вообще парень что надо, не трепач, правда, предки у него какие-то несовременные. Все им надо, чтобы он их оповещал, когда он придет, да куда он пойдет после дискотеки, да где будет тусоваться. Еще, может, сказать, с кем он будет спать эту ночь? Ладно, это его дело. Сам пусть решает свои домашние проблемы. Че, Светка, что ли должна думать за него, где он ее будет драть? Короче, туману такого напустил Серега, что веником не отмахаешься. Как в городе. Думали, думали, где остановиться, и придумали, подкатить машину к лешкиному дому, метров за двадцать. Так и сделали. Закрыли ее, капот накрыли брезентом. И пошли в лешкин сарай на сеновал. Девки заверещали сразу на сеновале, хотя, кто их там хватал, за какие места, никто не знает. Ну и, конечно, как сказал великий классик Жванецкий, у нас с собой было. По стакану-другому хлопнули, потом небольшой трах-тибидох и баиньки. Утром-то всем на работу.
И вот теперь, проспавшись и начиная прикидывать, что к чему лежит (или стоит, что тоже не мало важно), гоп-компания решила разбежаться по домам. По каким, правда, это уже другой вопрос. Ну, не важно. Проехали. Короче, Семен завалился домой и спал непробудно двое суток. Его успели потерять. А когда нашли – очень удивились. Семен сидел за своим компьютером и работал. Нет, вы не подумайте плохого. Правда, работал, печатал новый детективный роман. Названия пока не придумал. Да это и не главное. Главное, что он был цел и невредим. Светка даже подпрыгнула от радости, когда его увидела. А потом надавала ему тумаков за то, что не напомнил о себе. Хотя Светка и спит исключительно с Серегой, но за Семена горой. Пришли они к нему под утро, когда еще дворники спали, думали разбудить, а он и не ложился. Подходят к подъезду, в окне свет, струхнули, думают, вдруг, кто чужой забрался. Постояли, послушали, все тихо вроде, спокойно. Поднимаются на его этаж, опять тишина. Только слышно щелчки какие-то. А это он, Семен то есть, на машинке стучит, в смысле на компьютере. Звонить не стали. У Светки ключ с собой был универсальный, отмычка называется. Открыли хату его, а там наш Семен, на стульчике сидит и на клавиши давит. РОМАН пишет. Так, херня какая-то. Не поймешь их писателей, канитель разводят, воду льют, а для чего, не ясно. Все философия им мерещится. Голову ерундой забивают и себе и другим людям. Мозги сломаешь, прежде чем разберешься, о чем его величество соизволил написать. Вон даже дал с собой кусок РОМАНА на дискете домой почитать. Он думает, если он писатель, так всех нагружать может. Я ж не читатель. У меня в машине одни игрушки. Но зато такие классные. А он думает, все сразу бросятся его каракули разбирать. Не, ну раньше дал бумагу, хоть в туалет можно было сходить, использовать ее по назначению, а сейчас дискетой задницу не подотрешь. Замудреный он какой-то стал. Все книжки умные читает. Ему по барабану, что о нем друзья думают. Всех бросил, живет отшельником. Не, мы, конечно, понимаем, что мы не такие далекие, как он, но совсем-то нас обижать не стоит.
В литературе необходимо себя найти, личный свой стержень. Если такового не имеется, надо позаимствовать у классиков. Они добрые, они поделятся, тем более они уже мертвые. Что им стоит. Сколько сейчас писак дешевых!.. Им не докажешь ничего, каждый норовит тебя научить уму разуму Плевать на них. Если у тебя есть цель в жизни и ты хочешь чего-то добиться, надо много работать. И нельзя идти на поводу у тех, кто тебя не понимает.
Вот, например, как можно справиться с пейзажем:
«Древнее строение эпохи петровских реформ находилось в самом центре города, но посетители этого исторического здания не имели никакого отношения к мировой истории. Зеленый низкий карниз, нависающий над крыльцом массивной глыбой, задерживал на долгое время проникновение солнечных лучей в мрачные комнаты заповедного замка. Серая металлическая крыша раскалялась до предела настолько, что на нее не могла ступить нога человека. Воздух от этого накала в комнатах становился невыносимым, и обитатели этого загадочного уголка городских дебрей ежеминутно вынуждены были обмахивать себя, чем попало. Жара в июле стояла смертная».
А дальше можно присобачить что-нибудь загадочное:
«Закрытый тип заведения составлял для города загадку. Ни один посторонний глаз не решался проникнуть за толстые стены ограды, высотою в шесть метров. Раз в неделю ворота заведения отворялись, впуская машину во внешний двор, куда запрещен был доступ воспитанницам, через час машина выезжала, и уже ни одна живая душа не могла увидеть, что творится внутри. Никто не входил и никто не выходил из дверей замка. Лишь птицы, небесные твари, перелетали через высокую ограду. Но твари были бессловесные, и рассказать любопытному ничего не могли. Если бы пронырливый детектив попытался узнать, что делается за толстостенной оградой, то ему пришлось бы встретить отпор многих жителей, населяющих округу. Но детективы в наше время вымерли, дело их продолжать некому. Если же вдруг находится любопытствующий элемент в нашем городке, то аппетиты его тут же урезаются ровно на этот интерес. Ему популярно объясняют, куда не следует совать свой нос. И человек этот либо теряет всякий интерес к замку, либо уезжает из города».
Но для того, чтобы стать настоящим писателем, нужно чутье, вкус, видение мира, наконец. И чуть-чуть самокритики не помешает. Как у меня, например, подумал Семен. Думал он не часто, особенно последнее время, но все-таки думал. Когда был в состоянии. Когда не прикидывался вертолетом. Обычно период восстановления занимал неделю, от силы полторы. Сейчас было начало этого длительного, болезненного периода. И чтобы как-то помочь себе не сорваться, Семен уезжал далеко и надолго, в неведомые дали, в неизвестные края, где не ступала нога…и т.д. Таким заповедным краем для Семена служила сторожка в лесном хозяйстве соседнего района, куда перебрался от людей хмурый и нелюдимый дядя героя по материнской линии Виктор Петрович. Виктором Петровичем он был, правда, только в паспорте. Никто никогда не звал его так уже давно. Люди отвыкли, да и он, пожалуй, начал забывать, что было у него имя. Осталось только отчество. Да и то, как прозвище. Лесником он был отменным, отмеченным в рапортах и отчетах с положительной стороны. А больше ему и не нужно было ничего. Оставили его в покое, он и рад. В город он выбирался редко, за продуктами, да за патронами. И к нему в его лесную глушь не заходили люди. Боялись его как лешего.
Глава 2. Поездка в лес.
Туда-то, в лес и отправился наш герой, а точнее герой нашего романа, чтобы поправить здоровье, набраться сил, привести дух в порядок. Уже в электричке Семен сидел у окна лицом к солнцу, спиной по ходу, и, думая о предстоящем отдыхе, недоумевал, как его занесло в эту гнилостную пьяную яму. В середине вагона ехала бурная студенческая компания с гитарой, шутками, приколами и плоским плотским юмором. Слушая молодежную болтовню, Семен ловил себя на мысли, что ощущает себя старым на фоне молодежного сленга, на фоне собственной оторванности и никчемности среди этого задорного мира современной молодежи. Девушки строили юношам глазки, юноши храбрились и выставляли себя Дон Жуанами, покорителями женских сердец. Компания была веселая, и раздражала Семена. Можно было бы перейти в другой вагон, но, честно говоря, было лень и наплевать. Надо было просто отвлечься. Семен достал дорожный блокнот, авторучку и посмотрел в окно. Деревья за окном пробегали со скоростью электрички, поезд подпрыгивал на стыках, кондуктор объявлял остановки, пассажиры входили и выходили, а покоя все не было. Наконец, нужная Семену остановка стала приближаться. Он поднялся и вышел в тамбур. Сигарета дымила, но не раскуривалась. А за окном показались первые несмелые капли дождя. Вот здесь, подумал Семен, ему предстоит вылечиться от городской хандры. А что придет взамен? На место уходящего всегда приходит что-то, желанное или, наоборот, нежелательное. И где мы цепляем нежелательный фактор, мы сами не знаем. Или не хотим знать. Отбрасываем как ненужное.
Суета входящих и выходящих из электрички сбивала с ног. Семен прошел первый пролет, где виднелись ступеньки подземного перехода. Чуть дальше, под металлическим виадуком, что висел над перроном, ступеньки шли на землю, без дополнительных переходов. А за перроном видны были заборы прилегающих к железнодорожной линии построек. Будка обходчика, недавно выкрашенная в красный цвет, ярко выделялась на фоне серого неба и грязной поблекшей зелени. Желтый шлагбаум на переезде торчал бросающейся в глаза занозой. За шлагбаумом начинались лесные насаждения, владения Петровича. Лес был смешанный, сосны и березы стояли вперемешку, составляя дружное лесное семейство. Сосны стояли почти прямо, лишь чуть наклонившись к железной дороге, как бы наблюдая и курируя проезжающие поезда. Березы белели своими воздушными одеждами, их зеленые косынки играли на ветру, помахивая руками-ветками в такт порывам шалуна-ветра. Легкие облачка бежали над головами прохожих и пугали приближением дождя, собираясь в мохнатые кучки.
Петрович сидел у крыльца, поджидая племянника. По первым шумным всполохам, которым птицы встретили появление в лесу незнакомца, Петрович определил, что в лес вошел новый человек. А по тому, как уверенно он приближался к дому, было ясно, что человек хорошо знает дорогу. Никто так не знал дорогу, и никто так легко не ориентировался на местности, как его родной племянник Семен. И хоть считали Петровича нелюдимым, он свою любовь распределял между лесом и этим родным человеком. Родители Семена были далеко, здесь, в Нижнем он жил один, замкнуто, почти так же как и его дядя, Петрович.
Семен давно заметил сидящего на крыльце старика. Тот в свою очередь видел мелькающую среди деревьев фигуру молодого человека, несущего вести с большой земли. Лицо, казалось, не отразило изменений в его настроении, но по тому, как отогнулись вверх уголки его губ, по тому, как заходили в возбуждении вверх-вниз кончики его ушей, можно было сказать, что Петрович взволнован и обрадован. Медленно, не теряя независимого вида, Петрович поднялся с крыльца, сошел навстречу племяннику, и протянув навстречу руки, поджидал дорогого гостя. Семен с ходу бросился ему на грудь, и хоть сильно смутился от такого ребяческого поведения, все же прижался покрепче к массивной фигуре старика. Несмотря на кажущуюся старость, Петрович сохранял недюжинную силу и бодрость. Да иначе в лесу и нельзя. Хилому старику дозволено сидеть на печи, получать раз в месяц пособие в виде пенсии, не возникать, если кому-то захотелось живинки. Кого сможет защитить тот, кто не может помочь себе? Кому он такой нужен? Будь он хоть семи пядей во лбу, будь богат и жизни рад, если он не имеет силы духа, он никому не может нравиться. Так, кажется, сегодня рассуждает современная молодежь.
- Давненько, давненько ты не посещал дядю, – проговорил Петрович, едва коснувшись дверной ручки. - Забыл, поди, и дорогу.
- Да, ну, что ты… - пытался отнекиваться Семен. – Ты же меня знаешь.
Семен оглядывал давно немытые стены, подгоревший от печки по углам потолок, висящий в углу образ святого Макария, чудом уцелевшего при пожаре. «Он меня бережет», - говаривал Петрович, когда бывал под хмельком. Синие выцветшие занавески на окнах создавали в комнате полумрак и потому, войдя в дом, Петрович первым делом раздвинул эти занавески. Солнце сразу юркнуло в комнату и уселось на стену недалеко от красного угла, играя собственными бликами и зайчиками.
- Ладно, проходи, герой. Я сейчас чего-нибудь на стол соберу.
Петрович засуетился, по-старушечьи что-то бормоча себе под нос, как бы задавая вопросы и тут же находя на них ответ. Быстро на столе появился нехитрый перекус, бутылка самогона, соленые огурчики, чеснок, хлебный каравай, вареная картошка в «мундирах». Солонка всегда была на столе. Два стакана и нож завершили сервировку.
- Ну, рассказывай, зачем пожаловал, - спросил старик после третьей рюмки.
- А чего особенно рассказывать, приехал отдохнуть, если не выгонишь.
- Да уж, тебя выгонишь, - засмеялся Петрович. – Пойдем покурим, да потолкуем.
Петрович хитро улыбался. Он понимал, что не просто так приехал к нему племянник. Никто не заходил в этот лес без нужды, даже самые близкие люди. Старик сел на колоду, теребя в руках топор, повертелся в разные стороны, ища точило, а когда нашел, как бы успокоился и ждал от Семена начала. Семен ходил по двору, много курил, поглядывал на увлеченного работой старика, но тоже молчал, не решаясь прервать его занятие.
- Долго будем молчать? – спросил Петрович, теряя терпение. – Ты зачем ко мне пришел, в молчанку играть?
- Дай мне время, я тебе все объясню. Только не торопи меня, хорошо?
- Вечно одно и то же. Никогда не можешь начать как надо. Одни выкрутасы. Будь ты мужиком в конце-то концов.
Петрович бросил топор на землю, встал с колоды и, сердито передернув плечами, вошел в дом. Племянника Петрович любил как «единственного нормального человека из этой семейки», но в то же время не любил его вечно сомневающуюся во всем натуру, его дурную привычку начинать серьезный разговор с раскачки, с разгона, чего самому не хватало в жизни. Все скандалы начинал он не нарочно, просто характер его был вспыльчивый и ершистый. Люди этого не любили и потому не прощали мелких оплошностей и крупных неприятностей, которые были связаны с ним. А он сам отыграв очередную картину жизни, моментально успокаивался и уже не помнил, с чего все началось.
Семен был еще во дворе, когда Петрович вышел из избы смеясь и неся в руках маленького пушистого котенка, который уместился на его крупной ладони. Уши котенка были прижаты, голос высокий и надтреснутый, а шерстка серая с темными пятнами. Следом за Петровичем из дома выбежала белая кошка, недоверчиво поглядывая на детеныша в руках огромного человека.
- Ты погляди, какая мелочь, а глянуть приятно. Это ж надо, такой мелкий, беспомощный, плачет, жалуется.
Детская улыбка на лице старика обескураживала и обезоруживала любого, кто видел его в такие минуты. Эту улыбку Петрович тщательно скрывал, считал ее за слабость. Не стеснялся он только племянника, был в нем уверен.
- Да не ори ты, - цыкнул Петрович на кошку, - не обижу я твоего цыпленка. Что ты так переживаешь.
Семен подошел к старику, взял из его рук мягкий мяукающий комочек, прижал его к груди. Движения племянника были замедленны, глаза устремлены куда-то вдаль, в сторону горизонта, взгляд затуманен слезой.
- А ты напиши про него, а?
Семен глубоко вздохнул, посадил котенка на плечо старика и пошел со двора.
Сверкающий небесным огнем сноп света обливал своим потоком деревья, мелкие кусты и травы, заглядывал под склоненные ветки буреполома, взъерошивал сухую листву, помогая ветру в его нелегком деле наведения хаоса в лесном хозяйстве. Состояние нестояния постепенно уходило, оставляя незаполненное пространство для мыслей и пошлости жизни. Голова на свежем воздухе почти просветлела. Оставалось совсем немного. Оставалось лишь наполнить ее рабочим моментом и дать почву для творчества. А это всегда так трудно!
Семен сосредоточенно ступал на сухую листву, глядя на свою тень и анализируя последние дни. Потеряно три драгоценных дня на питево и едево. Никто кроме тебя, дурня, не восполнит эту потерю. Время, упущенное в тщетной попытке догнать ускользающую мечту, наказывает скорым бегом. Ты хочешь написать о любви? Боже, ну неужели надо брать такую банальную тему? Никто кроме тебя не брался за это, да? Ты хочешь кого-то удивить? Чем? Тебе где мозги вправляли? О любви он, видите ли, захотел написать! Ты что, гений? Или мухоморов объелся?
Тонкая лесная тропинка привела к широкой поляне, наполненной листьями земляники. Где-то здесь, под каждым листом был готов и стол и дом. И где-то здесь, в лесу дремучем, рыскали серые волки из русских сказок. Нагибаясь за ягодами, Семен лихорадочно вспоминал мелькнувшую утром мысль, ту мысль, что должна была возродить его к творчеству. Ту мысль, что оживляет творческого человека, если он по-настоящему творческая личность. Ягоды были с кислинкой, еще недозрелые. Точно так же как я теперь, такой же недозрелый. Всему нужно время для роста и созревания, нужен срок, прежде чем ты сможешь сказать что-то определенное людям. И они, люди, поймут тебя и услышат. Надо только созреть.
Но пока в голове туман, точно такой же туман, как в природе, точно такой туман, который преследует нашего героя в последние три недели. При ярком солнце становится явным суть вещей, их конкретный характер. А при туманной суете жизни уходят из внимания детали, оставляя неясные очертания, эскизы событий. Люди беседуют, совершают массу ошибок, добиваются положения в обществе, вершат судьбы других людей и событий, а сами не могут ответить на вполне конкретный вопрос: для чего я живу на земле? Конкретный вопрос, сложный вопрос, требующий сил и времени для решения, и чтобы его решить, надо напрягаться, а человеку этого так не хочется. И человек уходит в туман. От людей, событий, жизни, от себя. Там тяжело дышать, плохо видно вокруг, но там никто не теребит, не дергает, не тратит свои и чужие нервы. Там спокойно.
В толчее городской суеты некогда остановиться, подумать о себе, об окружающих людях. Здесь, в лесу не так. Здесь тишина настраивает на минорный лад. В голове начинают звучать вальсы Штрауса и Моцарта. Перед глазами пробегают мысленные картины, превосходящие силой своего воздействия все мыслимые и немыслимые пейзажи и бытовые зарисовки многовековой истории. События обретают чувственный характер. Время на миг перестает существовать. Ты забываешь о нем. Оно просто отсутствует. Оно существует постфактум.