1.
Моя бабушка варила капусту и отхлёбывала из большой железной кастрюли дымящийся горячий рассол.
-Капуста - как мясо! - говорила она.
Шёл двести тысяч восемьсот четвёртый день с того момента, как Йеллоустоунский супервулкан взорвался и уничтожил шестую часть населения Земного шара. Некоторые государства так и не восстали из пепла; появилось много новых стран, в большинстве своём, варварских. На огромных территориях Северной Америки и поныне лежали ледники, и, как следствие, какое-либо хозяйствование не представлялось в этих краях возможным.
Взрыв супервулкана спровоцировал невиданные человечеством доныне катаклизмы. Почти что все мелкие вулканы на Земле проснулись. Сдетонировало атомное оружие в США, Европе и Российском анклаве. Четырнадцать лет подряд, в условиях так называемой "ядерной зимы", лютые морозы до минус семидесяти и небывалые ветры полосовали землю и выкашивали народ голодом и связанными с ним болезнями. Естественно, какие-либо социальные институты не смогли теперь существовать. То были времена мора. Мора и анархии.
Анархия развилась по самому пессимистическому сценарию, несмотря на то что люди в первые лет двести после армагеддона стремились к взаимной помощи, а ни к какой ни к взаимной грызне. В первое время людей как бы сплотило горе, из чего можно было бы сделать вывод, что горе было не абсолютное, ибо если мы обратимся к словам Варлама Шаламова, мы поймём, что крайнее горе лишь окончательно разъединяет индивидов.
И, тем не менее, горе было сильное. Анархия же основалась на варварстве, и ни на чём ином. Ближний и дальний принялся объедать дальнего и ближнего. Сосед убивал соседа. Загремели войны с применением оставшегося после "ядерной зимы" оружия.
-Нынче я капусту не буду солить! - шипела бабушка и ставила маленькую мергу на наш дощатый стол. -За солью приказано ездить на террикон, бабы там злые, а церквей нет - кто поедет?
-Могу я съездить, бабуль, - отвечал я, не совсем уверенный в своём ответе.
А зря. В своих решениях надо было бы быть уверенным. Времена диктуют нам правила, а не наоборот.
-И как же ты поедешь? Потом тебя хоронить? Лучше уже нам месяц просраться без соли, чем потом всю жизнь тебе место выбивать, чтобы тебя закопали!
-Если я оттуда не вернусь - меня уже не надо будет закапывать...
-Тоже верно, - говорила бабуля и заглядывалась на плёнку из бычьего пузыря на окне.
Бабушка очень мечтала, чтобы когда-нибудь в её кухоньке наконец-то появилось настоящее, прозрачное стекло. Но видимо, этому не суждено было сбыться - ей шёл уже пятьдесят третий год, и людей снимали с очереди на стёкла, как только их возраст достигал "смертельного состояния".
-Тогда утром и поедешь, - бабушка медленно махала рукой сдувая пар от лица. - Если доберёшься, то, там, говорят, кое-где можно в пещерах достать стекло. Ты мне привези, бабушке, коли уж обратно вернёшься, лады?
-Хули, бабуля, лады! - отвечал я.
Выходя на двор, я чувствовал прохладную парилку нашего недолгого лета. Мои ноги легко скользнули с крыльца на мокрые камни. Я вдохнул полной грудью, и воздух обжёг мои лёгкие. В воздухе теперь постоянно витала сера, которой, как известно, до взрыва Йеллоустоуна, в воздухе практически не было. Наверное, это было славно, но те времена в прошлом. Их как бы не было - так принято. Принято, не будь я историк.
Наш уродливый котёнок ловил у плетня бабочку и стукал по ней лапкой, точь-в-точь, как баши. Ох, уж эти котята! Они не дают мне спать, когда лижут мой лик, туловище и задницу. Их ведь никак не отгонишь. Хобот у котят не длиннее кисета под табак, но их цепкие когти с клеющимися лезвиями не позволяют оторвать их от своей кожи. Поэтому-то все и уничтожают котят. Женщины, правда, реже - и это понятно, почему.
Надышавшись вдоволь, я вошёл обратно в лачугу и, откашлявшись, прилёг в ноющую усталось, на краешек топчана. Грязные одеяла и тряпки обволокли меня. Бабушка что-то пела за брёвнами, но слова её песни были отдаленны и неразборчивы, словно бы шли через вату. Я напряг слух и кое-что угадывалось мне под жужжание мух:
пей ловца,
***вого стремя
пса нового клык в радости
на гондоле по реке
крикни обоз
авось
авось он откликнется
и не тыкай мне дедушка
хер поруке
ой, не тыкай, девашенька
логарифм семнадцати
по основанию восемь
ой ой ой ой
И тут бабуля начала так причитать, так громко, так страдальчески, что я навернул на себя ещё побольше тряпок и старых валенок, а потом помолился Варламу Шаламову и заснул.
2.
Утро встретило меня радостным известием, хотя это и нелепо - какие известия могут принести радость, когда тебе надобно ехать на террикон прямо в пасть погибели.
Тем не менее я обрадовался: сосед привёз рыбу. Точнее, конечно, не сосед, а его сын, который уже вырос за время путешествия, и, схоронив отца где-то в необъятных просторах Южного залива, выполнил-таки его мечту, нашу мечту.
На дворе в огромных резервуарах металась рыба. Тучи народа голосили на все лады, норовя попасть под палки полиции.
Я выбрался из дверей и попал как раз к выдаче. По привозу рыбы по одной штуке полагалось каждому жителю. Смотрящий строго стоял и запоминал лица - не досталось бы кому две.
Вбежав в кухоньку, я аккуратно положил рыбу на наш с бабушкой дощатый стол и через две минуты животная была уже съедена. Сырая.
Бабушка сходила за камни и закопала там маленькую часть рыбы - её кишочки, которые были уже совсем неперевариваемые и ядовитые. Бабушка с детства помнила, будто бы таким образом у них на пашне выросло дерево, усеянное морской живностью.
-Я не вру. Я эти щупальца никогда не забуду, - грозно утверждала бабушка и делала мне "козу".
3.
Когда небо уже блестело болотным цветом, а значит, наступал вечер - я окончательно собрал все свои пожитки в дорожную суму. Террикон ждал меня. В сапогах спряталось по ножу, ибо в поездах сейчас происходила такая резня, какой не было, пожалуй, в самый разгар былой анархии. Поезда ходят около четырёх-пяти раз в год, и, хотя полиция часто организует громадные кордоны и проверки, важности, заплатил ли ты, как положено, нет. Всё равно в поезд пробиваются самый хитрый и самый сильный. По пути же следования на поезда нападают полчища варваров, которым никуда не надо ехать - они просто хотят разжиться какими-либо предметами обихода или даже мясом задыхающихся в узких вагонах пассажиров. Варвары переворачивают поезд и вынимают из окошек окровавленные сумки невинно погибших.
Хотя, конечно, невиновных теперь нету.
В поезде мне удалось забиться в какое-то пространство и укрыться железными листами. Таким образом, у меня как бы образовалось даже собственное купе. Долгое время я не зажигал свечу, но потом не выдержал. Свеча осветила суму с капустой, я достал и поел немного. Потом мне захотелось почитать письмо, и я долго отговаривал себя его читать. Тщетно. Письмо от моей девушки, наверное, уже бывшей, так как пять лет от неё никаких вестей, я читал в особенно переломные моменты. Мне было тяжело, но я знал что это поможет. Когда старец приносил мне это письмо, я чувствовал, сидя тогда у дерева, что она прощается со мной. Хотя в письме она не прощалась, нет. Просто от него веяло чем-то, не могу сказать чем. Когда я так сказал другу, он предположил, что дерьмом. Я набил ему рожу.
При масляном свете я стал читать:
"Сегодня ты опять кричал и ломал отношения. Сегодня опять любовь и понимание остывали. Дни коротки, любимый. Если нам осталась минута или секунда? Ты ещё кричишь любви: "Останься!"?"
Перечитывая письмо раз за разом, я сдерживал слёзы. В вагоне кто-то гоготал - кого-то там насиловали. Но вопли не трогали меня. Я так хотел бы увидеть её вновь. Хотя бы её след на глинистой почве нашего края. Выпить кислой дождевой воды из этого следа. Крикнуть, как я её люблю!
Кто-то с шумом бахнулся на железные листы, отгораживающие меня от окружающих, и я дёрнулся, задев свечу. Свет упал, воск плеснул, освещение пошло как-то наискось. Из моего рта полетели ругательства на всех и вся, а в вагоне заголосили индюки и свиньи. Запахло дракой.
Свет лёг на письмо иначе, инаково. Одним глазом я наблюдал, не оттаскивают ли от меня мой щит, чтобы заколоть куском металла, а другим я не вольно опять пробегал текст письма.
И тут я увидел. Железные листы я скинул с себя, как лев. Пробившись сквозь толчею тел, я, высекая искры, вынырнул в окно несущегося состава. Ночь съела меня, лежащего на железнодорожной насыпи, а поезд удалялся в даль, грохоча механизмами.
4.
Стремительно приближаясь к дому, у оконца я-таки притормозил. Моя бабушка снова пела. Ну что за милое создание! Хорошо, пусть услышит от меня новость, которую она ждала всю жизнь. А сейчас я на мгновение заслушался её густым сумеречным пением; пением спокойного человека.
Раз рагу-у-ули
Мои рога-а-а-а
Сын родится у тебя
Не ходи ты по-о-о воду-у
ПЛСУ, ВЛСУ
Нам чашка мёду до-ро-га-а-а
-Бабуля, я не поеду на терикон! - мой силуэт подпёр занавесочку.
-Боже! Уже вернулся! Живой! Как тебя бог-то сохранил, обормота?
-Бабуля, я не был на терриконе.
-Как это?
-Не был. У меня новости!
-Сейчас помелом огребёшь и иди пешком. Ишь, удоды какие!
-Бабуля, присядь.
И я усадил её помимо её воли на единственный наш табурет, начинённый древоточащими насекомыми. Бабушка смотрела на меня непонимающим взглядом процентщицы, но я крепко держал её за плечи в платке.
-Помнишь, бабуль, то письмо, которое ты всё так не любила? От той девушки?
-Той козы?
-Погоди, ба. Вот смотри, что на самом деле принесло нам то письмо. Мы не могли об этом даже подумать! Я уверен, теперь ты смягчишься, обязательно смягчишься и поймёшь, какая она была... Или, может, она жива. Вернее, я надеюсь... Путаются слова, и...
-Давай быстрее!
Бабушка явно не понимала, и поэтому я уже подносил к её глазам письмо, глядя, как наш мутированный котёнок карабкается по занавеске.
-Читай, ба, - прошептал я, положив листочек под лампу.
-Говна-то!
-Ба!
-Ну, ладно, чертила, прочту. Портишь бабушку. Сегодня ты опять кричал и ломал отношения. Сегодня опять любовь и понимание остывали. Дни коротки, любимый. Если нам осталась минута или секунда? Ты ещё кричишь любви: "Останься!" Это фуфло я уже читала.
-В том-то и дело. И я читал. Я не мог, и корю себя, увидеть то добро, которое хотела нам сделать моя любимая.
Бабушка хотела было встать и сбить котёнка, видимо, от злости, с занавески, но я опять усадил её.
-Давай быстрее. Непонятно ни фига! - вскричала моя бабушка.
-Прочитай первые буквы от каждого слова в этом письме, ба, - сказал я ласково. -Это шифр. А в нём - наше счастье.
-Чего это?
Но бабушка уже напряглась и читала.
-С т о к - и -л о с - о - л - и -п... Сто кило соли под клёном и сте кло... И стекло!!!
-Да, бабуль.
-Так побежали же!
Бабушка плакала от счастья. Сто килограммов соли лежит под клёном. Спасение и радость! Да ещё и стекло!
Мы на бегу обнимались с бабулей, а потом рыли и копали в саду, предвкушая обещанный клад.
Где-то за болотом кричали птицы.
5. Незадолго до утреннего колокола было уже ясно, что здесь, у клёна ничего не лежит. как и на всём участке. Я, прислонившись к камням, твердил что-то о совпадениях, а бабушка стояла, трясясь, у плетня - изо рта её шла пена, и собаки лаяли на неё.
Солнце наливалось кровью, пурпуром. Далёкие чёрные дымы вставали над районом, сообщая об очередных побегах.
Я, трясущимися пальцами, взял пригоршню песка и долго-долго-долго тёр им лицо. Не помогало. В душе была какая-то паника, безысходность раковой опухоли. Теперь всё безразлично, повторял я в жгучий воздух слова.
Мимо амбара промчалась почтовая повозка и вскоре исчезла на горизонте, подняв лишь клубы пыли.