Trust you gave
A child to save
Left you cold
And him in grave
Metallica. The God That Failed.
Концерт
Меня преследует образ свежих свиных туш. Когда я смотрю на всю эту толпу, клубящуюся вокруг, выдыхающую пот и сигаретный дым, то вижу мясо на крюках.
Со мной заговаривает один из них:
- Как тебя зовут?
- Никак.
- Меня тоже. Пойдём к сцене?
Этот парень одет в кожу – плотный, длинноволосый, с браслетами на обеих руках. Почему бы и нет? Я киваю и иду с ним.
Из-под моей юбки виднеется кружевной край чулок. Я чувствую его взгляд на своих ногах. Парень не дотрагивается до меня – пока. Он знает, и я знаю – к чему пустые разговоры? Мы вместе останавливаемся под сценой, так, чтобы гитарист возвышался над нами точно божок, и начинаем трясти головой.
Вверх-вниз; перед моими глазами мелькают то пол, то свет от прожекторов. Начинает мутиться в голове. Парень берёт меня за руку, а затем осторожно притягивает к груди.
И наступает тьма.
В этой тьме я в безопасности, как в утробе матери. Чувствую только тепло и его неровное дыхание. Парень запускает руку мне под юбку и грубо сдвигает резинку трусиков. Он целует меня – я чувствую неровную поверхность его языка. Моё тело выгибается навстречу его пальцам, и я стону.
- Хорошо? – выдыхает он мне на ухо.
- Да. Только не останавливайся.
Он загораживает горизонт – такой огромный. Музыка стучит в такт сердцу – яростная, прекрасная. Я уже не понимаю, где заканчивается возбуждение и начинается мелодия, так они похожи. Это похоже на нирвану – состояние в нигде. Моя рука помимо воли ползёт вниз и начинает гладить вздувшуюся промежность его джинсов.
Свиные туши.
- Поехали в мой город, - шепчет парень.
- Не могу, - качаю я головой. – Я еду домой на радуницу.
Вместо ответа он целует меня в веки.
Я прижимаюсь к нему и начинаю танцевать, раскачиваясь из стороны в сторону. Когда в зал направляют луч прожектора, я вижу уродливо разинутые рты, выкрикивающие слова песни. Я тоже пою – ведь мы на концерте!
Металлический грохот всё нарастает. Я понимаю, что парень больше не может сдерживаться, размыкаю объятия и выбегаю из зала. Сзади что-то кричат – но я не слушаю. Я снова убегаю.
В поезде
- Вы не могли бы подняться на верхнюю полку? Я бы хотела поспать.
- Да, конечно, - говорю я, мило улыбаясь.
Моя попутчица уходит за постельным бельём, а я карабкаюсь наверх. Поезд шатает из стороны в сторону, и мне вспоминается мой давний сон, где я плыву на грязном, полном бродяг, корабле в никуда. Мои спутники нападают друг на друга, обгрызая мясо с костей, а я хожу за ними следом, отверженная, не участвующая в кровавой оргии.
Напротив сидит мужчина лет пятидесяти. Он с отвращением смотрит на мои браслеты в заклёпках, короткие волосы и полу расстёгнутую рубашку. Ему неприятен мой внешний вид, что приятно мне. С опозданием в несколько лет я наслаждаюсь подростковым чувством отстранения от общества. Ложусь на полку и включаю плеер.
Музыка – моё горючее: забери музыку, и я умру. Закрываю глаза и уплываю всё дальше…
- А вы домой едете? – спрашивают снизу.
- Да, - отвечаю я, не открывая глаз.
- Я тоже. На радуницу. Вообще-то я из России, но и здесь у меня тоже есть могилы предков. Бабушка похоронена. А у вас кто?
- Мама.
Наступает молчание. Потом попутчица с участием в голосе говорит:
- И когда она умерла?
- Год назад. Она долго болела, лежала парализованная. Думаю, теперь ей лучше, чем во время болезни.
В вагоне появляется призрачный запах паралитика: испражнения и особый, непередаваемый запашок гниения. Перед смертью мама походила на обезьянку: лежала на боку, с немытыми волосами, а из её рта вытекала серая струйка слюны. Совсем не похожа на себя прежнюю. Я предпочитаю думать, что моя настоящая мама умерла раньше, чем это существо.
Попутчица наконец-то умолкает. Я снова погружаюсь в музыку, и невольно ощущаю призрачные пальцы у себя между ног. Вчерашний парень всё ещё незримо рядом со мной.
Угрюмый сосед крякает и ложится лицом к стенке. Он понимает меня лучше, чем женщина внизу.
На кладбище
Вместе с отцом иду между могил. Дорожка посыпана мелким песком, и я даже знаю — откуда: со дна реки. Когда-то в этот песок зарывались рыбы, а теперь трупы.
- Налево, - говорит папа. – Ну, как тебе памятник?
- Замечательный памятник, - говорю я.
Это серый кусок камня с нарисованным портретом. Вот здесь мама похожа на себя: красивая, с нежными глазами. Я хочу быть как она. Обхожу памятник и обнаруживаю сзади старый железный крест, выкрашенный в чёрный.
Папа достаёт из пакета бутылку с минеральной водой, пачку шоколадных конфет, раскладывает у подножия памятника. Там же стоит и трёхлитровая банка с водой, из которой торчат засохшие нарциссы. Я беру выплеснуть её и замечаю внутри утонувших пауков.
- Здесь их навалом, - говорит папа. – Земля же сухая, одна глина.
Я с отвращением переворачиваю посудину и наблюдаю, как земля пожирает чёрные трупики насекомых.
Здесь всё дышит спокойствием. За оградой шумят сосны, от далёкой трассы слышится гул автомобиля. Птицы не поют – и это хорошо. Я присаживаюсь на корточки и начинаю вырывать стебли травы, чтобы было похоже, что могилу посещают чаще, чем раз в год. Папа присоединяется ко мне, и мы вдвоём, в полном молчании, пропалываем могилу.
На обратном пути я слышу звонкий голосок ребёнка. Семья: мать, дочь-подросток и маленький мальчик — сидят за столом и едят ритуальную пищу. Я наслаждаюсь лепетом ребёнка, и в голову невольно приходит мысль о продолжении жизни: что смерть – лишь начало, и на смену старому и гнилому придёт действительно стоящая молодость. Я почти ощущаю счастье, когда женщина поворачивается, и я вижу её спитое лицо.
Она подливает мальчику пиво в стакан.
Фотография
Пересматривая старые фотоальбомы, я нашла одну фотографию. На ней молодая и смеющаяся мама учится кататься на велосипеде.
…Она уехала уже далеко вперёд, так, что лучи заходящего солнца её почти поглотили. Мы с братом бежим следом и кричим от избытка радости, потому что солнце тёплое, дует ветерок, а наша мама самая лучшая на свете. Мы наслаждаемся силой молодых, только начавших жить тел, и точно знаем, что никогда не умрём. Никто никогда не умрёт, пока светит солнце и мама рядом.
Но солнце заходит и наступает холод.
С тех самых пор я боюсь, что и мой отец однажды уйдёт и не вернётся. Он – единственное, что у меня есть, пусть даже он этого и не знает. Я никогда не скажу ему, как сильно его люблю, потому что это не чистая любовь – она круто замешана на страхе и подчинении.
Раболепная страсть – вот что это такое на самом деле.
Я тайком взяла эту фотографию и увезла с собой в блокноте.
Прикреплю на стену.