Таёжный перегон. Глава 12. Старик по кличке Огонёр

 
Утром на стоянке геологов появился большой рыжий пес. Не добегая до костра, он остановился, бесцеремонно всех осмотрел и, ни на кого не обращая внимания, повертев по сторонам своей узкой мордой с живыми глазами, засеменил в кусты. Вскоре оттуда послышалось позвякивание пустых консервных банок.

— Нет, вы только посмотрите, какой наглец! — показал Дубовик на кусты. — Он как у себя  дома.   Интересно,  откуда он тут взялся?  Вроде раньше я его не видел. Сейчас, наверное, кто-нибудь придёт?
Почти тотчас, так же неожиданно, как появилась собака, верхом на коне подъехал старик. Спешился, осторожно слез на землю и, привязав коня, подошел к костру.

— Здорово живешь, геологи!
Старик был высоким и худым. На его вытянутом скуластом лице темными бусинками выделялись глаза. На вид ему можно было дать лет семьдесят или больше, однако был он не по годам крепким. Без труда Дубовик признал в нем эвенка. Из-под вытертого пиджака у него выглядывала чистая белая рубашка. Залатанные на коленях светло-серые брюки были заправлены в новенькие, сверкавшие на солнце черные резиновые сапоги.

— Шарик куда-то убежал, потерял собака. Должно быть, к вам прибился, — прошёлся он взглядом по  сторонам,  потом  оглядел  всех  снизу  доверху, словно оценивая. — Шибко умный пёс,  однако старый стал, как мой конь.

Уважительно посмотрев на своего коня, старик присел к костру. Его конь стоял не шелохнувшись, опустив голову. Над ним вилась гудящая туча комаров, от которых он изредка отмахивался седым хвостом. В отличие от своего хозяина конь был толстым и крупным. Его спину и зад покрывала красная в тёмную клеточку накидка-попона. Сшита она была из косматой шерстяной ткани, когда-то служившей покрывалом. Нарядная накидка делала лошадь старика похожей на боевых коней тевтонских рыцарей, закованных в броню. На спине попону прижимало почерневшее и вытертое до глянца кожаное кавалерийское седло. С одного бока накидка была прошита, и в дырку, оставленную в верхнем углу, пропущен хвост лошади.

— Красивый, дед, у тебя конь! — посматривая на него с видом человека, знающего в этом толк, потирал руки Дубовик. — Чем ты  его кормишь? Вон какой он у тебя ладный. Совхозный?
— Э-э,   нет... моя   лошадка,— важно ответил   старик. — Шибко умный, как Шарик, — сам дорога домой знает, нигде с ним не заблудишься. Такой больше нет ни у кого.
Дубовик закивал головой, приговаривая в такт старику:
— Хороший, дед, у тебя конь, хороший, не то что наши дикари!
— Хороший, хороший, сынок, — не уловив подвоха в его словах, также закивал головой старик, с важным видом посматривая на собеседника.
— Накидка от комаров, что ли?

— Не-а, — махнул рукой старик, — попона от паутов.  Кусают, однако, шибко  больно.   Он зажмурился и весь сморщился, видно, показывая, как больно оводы кусают его лошадь. — Лошадка надо жалеть, тогда она будет хорошо работать. 
Старик тихонько подвинулся к брезенту, на котором сидели геологи.
— В нашем сапхозе лошади смирные, хорошие лошадки. Таких больше нигде нет, только наш сапхоз...

«Ну да, — подумал про себя Антон, — чуть без головы меня не оставили, а он говорит, смирные. Таких смирных надо полгода приучать к человеку».
— Стас,   налей,   пожалуйста,   бате   чайку, — Александр подал  парню   свою   белую кружку. — Видишь, человек с дороги.
 — Небось, с самого утра на коне? —  расспрашивал он старика.
 — Эге, — кивнул тот в ответ. — И до вечера буду ездить, и так каждый день. Такой работа у меня.
 — Дед, бери что есть, не стесняйся, — показал Дубовик на брезент с едой, которую принёс Стас.

 Старика долго уговаривать не пришлось.
  — Чай сапсем хорошо! А в жару особенно, — добавил он с важным видом.
Он отпил полкружки и потянулся за сгущенкой. Перевернув банку вверх дном, поднёс ее ко рту и стал дуть в небольшую дырку, пробитую ножом. Молоко через другую дырку тугой струей полилось в кружку. Не мигая, все уставились на старика. Когда чай поднялся до краев  кружки, он поставил заметно полегчавшую банку сгущенки на место и, ни к кому не обращаясь, сказал:
  — Хорошо живёте, геологи, сапсем хорошо!
 
Думая о чем-то своем, он откусил печенье и молча принялся за чай.
— Вы  чем занимаетесь? — из   забытья   вывел  его  Дубовик, тоже наливший себе чая. — Наверное,  на пенсии?
— Пенсия?!  Э-э,  нет,  какой  пенсия?  Я  коневод работаю.  Табун лошадка сапхоз пасу.  Пенсия, пенсия, — видно задетый за живое, недовольно бурчал старик. — Какой пенсия, работать надо.
— Я до сих пор вас не видел. Костю и Августа мы знаем, а про вас даже не слышали.

Старик не удивился и не обиделся. В его глазах мелькнула только хитринка.
— Э-э, сынок, я Сордонох ходил, дальний табун. Там мои лошадка. Костя и Август другой табун пасут. Зовут они меня Огонёр, за это я сапсем их не ругаю. Зачем держать обида, когда паспорт указан, сколько мне лет. Раньше ребята пасли мой лошадка, теперь у них свой  табун. Я вчера поздно вечер приехал, хотел геолог посмотреть. Говорят, - у них бирёпка много, сумка вьючная есть на лошадка.

Чай он больше не пил и испытывающим взглядом смотрел на ребят, будто проверяя на прочность.
— Откуда   там   много, — стараясь не отвести глаз, сказал Дубовик. — Только   на  своих лошадей-то и есть. Лишнего, батя, нам не дают. Всё на сто рядов посчитано.
— А мне на один связка лошадка дашь бирёпка? — обратился он к Дубовику, определив в нем старшего.
— Отец, у нас мало,  только  на своих  лошадей, — повторил  тот, — поэтому ничего дать не могу. Иди проси в своём совхозе.

— Вай, вай, — неожиданно запричитал старик. — Нехорошо старый человек обижать, сапсем нехорошо. Наш сапхоз сапсем ничего получить нельзя: бирёпка нет, седло нет, сумка нет, сыромятный ремень даже нет. Очень плохой снабжение, не то, что - геолог.
Обойдя разные склады, Дубовик знал, что геологию, действительно, снабжают лучше многих других отраслей народного хозяйства. Несмотря на трудности, он всё-таки получил все, что было нужно для полевых работ. И теперь, в отличие от совхозных коневодов, его отряд был обеспечен всем необходимым.

— А ты, батя, сам подумай, — незаметно перешёл он на «ты», — мы тебе отдадим верёвку и сумы, а у нас впереди ещё весь полевой сезон. Что делать в тайге без верёвки с лошадьми? Небось, сам знаешь, что и говорить. В руках снаряжение не понесешь, да и проб будет немало, их тоже надо куда-то класть.

Старика это будто убедило. Он отвернулся к костру и заметно приуныл. Пламя лениво лизало подброшенные дрова, отклонилось в сторону  и задело сапоги, но этого он даже не заметил. Перед глазами вначале промелькнул чумазый мальчуган в рваных штанах и залатанной рубашке. Он стоял перед маленьким жеребёнком и нежно гладил его детской рукой. Потом он увидел худенького парнишку, скакавшего на невысокой лохматой лошадке. Парнишку сменил молодой человек в расстёгнутой гимнастёрке, бегущий с винтовкой наперевес. И последнее, что мелькнуло перед глазами, - винтовка выпала из рук и тот, будто остановленная на скаку лошадь, на мгновенье замер и упал навзничь. Старика невольно передёрнуло, стало жарко.

«Ну вот, деда обидели. Дубовик веревку пожалел,— сердито подумал  Антон, глядя на изменившегося в лице старика. — Как бы не пришлось бежать за помощью в больницу. Дал бы уж немного, не обеднели бы. Глядишь, дед вспоминал бы добрым словом. А то вон как расстроился».
Ребята  приуныли. Первым не выдержал Роман, молчавший во время этого разговора.

— Саша, у нас же остались обрезки от вьючек, может, их отдадим?
          Тот промолчал. Отхлебнув глоток чая, он поставил кружку.
— Конечно, что-нибудь дадим. Какой может быть разговор, — поглядывая на Дубовика, едва сдерживался Антон. — Видите, ради этого человек даже приехал с дальнего стада. От куска верёвки мы не обеднеем.

Во время перепалки старик молчал, но было видно, что к разговору он прислушивается. На его морщинистом лице, почерневшем от солнца и ветра, выступил пот. Он посмотрел вверх. По бледно-голубому небу плыли белые облака и, скрываясь за лесом, терялись из виду. Дунул легкий ветерок, дым от костра лизнул старика. Он невольно отстранился и прикрыл глаза.

«Жарко как, дышать нечем! Так же было под Борисоглебском, когда я лежал в госпитале. Думал, что больше своих не увижу, на лошадь никогда не сяду, а вот, видишь, как получилось, — будто обращаясь к собеседнику, подумал он. — Доктора спасли. Вай, как было страшно! Однако все обошлось: две операции сделали и даже чужую кровь влили. И вот, после этого я поднялся. Выписали, и снова воевать. Вот ведь какая судьба! — комок, застрявший где-то в груди, прошёл. Сразу полегчало. — Да, давно такого лета не было. Если жара постоит еще неделю, трава высохнет на корню, начнет гореть тайга, могут пропасть лучшие пастбища. Однако надо возвращаться, как бы с табуном чего не случилось. Веревку, я вижу, геологи не дадут — у самих мало. А вообще-то в прошлые годы все, кто получал наших лошадей, были побогаче. Один раз даже седло подарили...»

С поляны прилетел порыв теплого ветра, сизым дымом накрыло ребят.
— Саша, ты как будто в поле никогда не ходил,— вытирая рукой выступившие на глазах слезы, наседал на него Антон. — Надо помочь деду. А вдруг у тебя в тайге что-нибудь случится, и тебе вот так же откажут. Сам знаешь, как выкарабкиваться без посторонней помощи. Дед много не просит.
Дубовику стало жарко, резко прошибло потом. Он расстегнул до пояса рубашку и, не выдержав, сказал:

— Мужики, мне не жалко. Я же вам говорю — посмотрим. Вначале надо разобраться с тем, что имеем, а потом отдавать.  Если  останется,  то  на одну связку,  конечно, найдем.  А  вот конские сумы у нас под расчет. Наши снабженцы умеют считать. Не думай, лишнего не дадут. Да и вообще надо что-то и про запас иметь…

«Вот благодетели! Жалко им, видишь ли, старика стало, — кипело у него в душе. —  Сами попробовали бы достать хоть метр возовой веревки. Сейчас дай этому Огонёру - завтра придёт вся деревня, он наверняка  об этом сразу растрезвонит, похвастается, что геологи  сделали ему подарок. Мне это уже знакомо. Правда, была бы неплохая реклама, люди подумали бы, какие геологи добрые ребята, но мне эта реклама ни к чему. Что ни говори, а мои мужики все-таки молодцы, болит душа за других,— вспомнил он, как переживали ребята».

В кустах зашелестело и, облизываясь, показалась рыжая собака. Старик обернулся,  увидев пса, позвал. Тот завилял хвостом, как-то весь заюлил, подбежал к деду и мордой ткнулся в лицо.
— Шарик, сколько я тебя учу — нельзя так, — сказал он совсем нестрого, будто не ругал, а хвалил. — Соскучился, что ли? — Шарик виновато опустил изодранные в драках уши, поджал хвост. — Вот,  однако, хитрый какой! — покачал  старик   головой,  ласково   поглаживая собаку. — Он, оказывается, давно здесь! Умный он у меня, шибко умный. Вот, геологи, какой у меня  собака:  табун караулит, белка  лает, соболь гоняет, сохатый  держит, да и медведь сапсем не боится.  Однако старый. Плохо видеть стал, слышит сапсем чуть-чуть.   Жалко его, однако скоро буду менять. Есть у меня один сапсем молодой щенок, тоже Шарик зовут. — Блеснув глазами, он хитро посмотрел на Дубовика и, обращаясь только к нему, сказал:

— Сашка, я вижу, у тебя, однако,  нет собака. Шибко плохо в тайге без помощник. Собака   нет - глаза   нет.   Спать   будешь,   медведь   придёт,   скушать   может. Лошадка уйдет,   искать   надо.   Без собака, однако, шибко плохо, — покачал он головой. — Возьми мой щенок.   Спасибо  скажешь.  Только  осенью  придёшь с тайги,  верни назад. Летом в деревня собака шибко глупый становится.  В тайгу.

Посматривая  на   Шарика и думая, как бы безболезненно отказать старику, чтобы не обидеть, Александр спокойно сказал:
— Собака  нам,  конечно,   нужна,   только взрослая, а твой щенок, как я понял, немного больше кошки. Что с ним будем делать, на руках носить?
— Э-э, нет. Какой кошка?! Собака. Зачем собака на руках носить? Сам побежит, у него ноги есть. Сашка, ну, я приведу, — как о давно решённом, сказал он бодро.
— Ладно уж, приводи, а мы подыщем тебе верёвку.