Мы снова встретились втроем в самом закрытом и неприступном русском скиту на Афоне - отец Феодосий, Георгий и я. После нашей первой поездки прошло немного, всего пара-тройка лет, а мы были совсем другими людьми. Никакой наивности. Каждый из нас знал, чего он хочет и что у него не получилось, а уже, наверное, и не получится в жизни. Каждому из нас было просто необходимо взобраться на самую вершину этой горы, чтобы сбросить оттуда свое прошлое. Навсегда. И каждый из нас не открывался другому, не называл свою причину. Я очень рассчитывал, что получится о своих проблемах переговорить со скитоначальником Новой Фиваиды отцом Симоном. Но по состоянию здоровья он был в отъезде.
Закрытая для других и такая гостеприимная для нас Новая Фиваида. Наша старая комната с железными кроватями из начала прошлого века и фотографиями царской семьи на стенах. Чай, работа на огроде, подготовка причастию, несколько часов на сон. В честь приезда отец Феодосий дарит нам лично пошитые им черные монашеские шапочки - для путешествия.
Как символично, - думаю я, - у меня начинает появляться монашеское одеяние.
В два часа ночи встаем на литургию, причащаемся и получаем пару часов поспать.
Еще не было семи утра, а мы с Георгием уже укладывали вещи. Решили идти налегке. Борьба шла за каждую майку, за каждую пару носков. Понимали, что весь груз нести на гору надо будет на себе, а там, на высоте, нам отольются каждые лишние граммы.
Достигнув совершенства и попив чаю со свежеиспеченным хлебом пошли стучаться к батюшке. Отцу Феодосию наша облегченная версия похода не передалась: в свой огромный штопанный-перештопанный рюкзак он запихнул, казалось, содержимое всей своей афонской кельи и всю фотографическую аппаратуру, добротно сделанную на стыке 19 и 20 веков. Вздохнув и переглянувшись мы поплелись по горной тропинке вниз, к причалу. У причала оказалось, что в путь надо взять все документы с печатями, чтобы к нам не было вопросов у местной полиции.
Когда я обернулся за бумагами и, пока один из монахов спускал для нас на воду моторную лодку, тяжело дыша попытался прийти в себя, отец Феодосий поинтересовался, где наши монашеские черные шапочки? Узнав, что мы их бережно как сувениры сложили в пакетики и оставили в келье на дне дорожных сумок, он погрустнел и отвернулся. Обиделся. Пришло бежать в гору второй раз.
И вот нас везли на моторке в большой афонский порт, куда должен зайти паром.
Мы ничего не знали про свой маршрут. Я только уточнил для себя, что мы точно поднимемся на вершину Горы. И отец Феодосий и Георгий этого сами очень хотели. Несмотря на то, что каждый человек, с кем мы по дороге делились планами, поднимал палец вверх на пасмурное небо и пытался доказать нам, что в такую погоду на Святую Гору никто не идет, видно на душе у всех нас достаточно накипело, и доброжелательные предостережения мы игнорировали. Уже на пароме отец Феодосий объявил наш ритм: движемся в направлении Горы, целый день добираемся до какой-либо обители, там идем на службу, потом вычитываем правило, причащаемся каждый день, утром - трапеза и - снова в путь. Я и Георгий покорно кивали головами, потому что предложить от себя ничего не могли, кроме тех проблем, которые для нас были тяжелее любого богажа.
Когда мы спустились на берег, неподалеку стоял маленький человечек в черных одеждах в окружении толпы паломников. Отец Феодосий кивнул на него:
Это известный старец из сербского монастыря Хиландар. Поговорить вы с ним не сможете: вон сколько народу вокруг него, а взять благословения попытайтесь.
Мы протиснулись через людей, и старец, улыбаясь благословил наши склоненные головы. Когда же мне получится с афонским старцем поговорить? И получится ли?
Свою первую остановку мы сделали в Греческом монастыре Дохиар. Прошлый приезд мы его проскочили мимом, а потом я долго жалел об этом, потому что главная святыня этой обители - икона Скоропослушница, которая быстро исполняет просьбы паломников. Говорят, что она однажды заговорила с монастырским трапезарем, который по несколько раз в день проходил мимо с горящей лучиной. Богородица попросила, чтобы он не коптил ее святой образ. Очень странно, но трапезарь не послушался и продолжал ходить до тех пор, пока в наказание за свое безразличие не потерял зрение. Потом он долго вымаливал на коленях прощения, ему снова был голос Богородицы о том, что его простили, и о том, что эта ее икона будет дарить скорую помощь всем, с благоговением к ней притекающим. Мы попытались рядом с ней тихонечко помолиться, но появилась очень активная группа с владыкой из Санкт-Петербурга, которые взяли весь процесс в свои руки, оттеснили нас куда-то в сторону и убили сокровенность момента.
Я иногда думаю: вот молюсь у самых главных икон православного мира, прошу конкретные вещи (впрочем, думаю, тоже самое просят все до единого паломники - это две-три просьбы, ну у кого-то четыре-пять). А вот так никогда не было, чтобы проснулся на следующий день - и все исполнено. Даже после Скоропослушинцы. Но скорее всего, мы получаем не исполнение желаний, а защиту от плохих событий, бед и скорбных известий.
Хотя, если задуматься, то проснуться утром на Афоне от весеннего греческого солнышка среди улыбающихся людей, взять свой деревянный посох и отправиться в прямом смысле «куда Господь направит» - это уже само по себе чудо. И это, прямо скажем, не единственное чудо в моей жизни. Возможно, паломничая по святым местам, я в первую очередь, поддерживаю в себе огонек хорошего. Чтобы он не потух.
Но теперь я просил о новом, чтобы Богородица и Господь меня направили, чтобы показали знак, куда надо идти в этой жизни, кем стать.
В монастыре Дохиар есть еще одна памятная реликвия - камень игумена Варнавы. Когда на завершение строительства обители не хватало денег, ему во сне Богородица указала место на большой земле, где спрятан клад. Варнава был тогда ребенком и ему дали двух сопровождающих. Вот этот камень, когда клад был обнаружен, они привязали к ребенку, чтобы утопить ненужного свидетеля и завладеть богатствами. Мальчика спасли архангелы Михаил и Гавриил. А позднее этот человек возглавлял монастырь.
Вот такие повороты судьбы. Причем, происходит это там, где дожно быть все тихо и спокойно: молитва и труд. Но нет - и клады открываются и убийцы ходят рядом, и высшие святые Силы занимаются твоей судьбой, и из слабого мальчика ты становишься вершителем судеб старейшего монастыря Афона. Что же говорить о нашем мире, где сюжеты еще более сногсшибательны, только менее духовны.
Обойдя монастырь, мы собрались у гостинника, чтобы испить чая с лукумом. Стена архондарика была расписана изображением смертного греха чревоугодия: толстый монах попадал в ад за то, что объедался. А вокруг него летали всякие сытные блюда, от которых бы мы сейчас не отказались: бутылка вина, яичница, окрок, колбаски, суп, краюха хлеба, что-то еще. Понимающе мы переглянулись с Георгием:
- Нормальный праздничный обед. В душевной компании это еще не самый максимальный набор блюд.
После холодной Москвы весна на Афоне была такой яркой. Не торопясь, пешком мы брели в русский Пантелеимонов монастырь и каждый наш шаг утопал в красках невероятных цветов, в сногсшибающей музыке пробуждающейся земли.
По дороге нам встречались паломники-единоличники. Некоторые к нам даже присоединялись. Это, как правило, молодые путники, которые просто купили себе билет до Греции, сделали визу и оформили разрешение на посещение Афона. Они приезжают на неделю или две и путешествуют по обителям. Каждую ночь проводят в новом месте, в общем-то, как и мы. Где не нравится - уходят.
Некоторым из них Афон открывается своей сокровенной стороной: на Афоне есть предание о 12 старцах. Иногда их видят, когда они раз в год спускаются откуда-то с вершины Святой Горы тайными тропами за какой-то надобностью к людям. Они носители сокровенной тайны Афона. Современный эталон духовности. И каждый монах, который здесь подвизается, мечтает о встрече с ними. Иногда, когда один из старцев умирает, они спускаются, чтобы похоронить его внизу. И в такой момент старцы могут позвать с собой любого человека из встреченных. Здесь очень важно не упустить своего духовного шанса. Рассказывают предания о неразумных молодых монахах, которые встречали такую похоронную процессию и не сразу понимали, что это за люди. Когда их звали с собой, они бежали спросить разрешения у своего духовника, который иногда находился всего лишь в нескольких шагах них. И слышали в ответ:
Неразумный! Что ты наделал! Почему не пошел с ними!
И хотя прошло всего несколько мгновений, старцев было уже невозможно нагнать, а монахи потом сокрушались и жалели об упущенном шансе всю свою жизнь.
Когда мне рассказали про двенадцать афонских старцев, я сразу для себя решил:
- Вот когда мы их встретим, тогда я и задам им все вопросы о своем будущем пути. Кому же еще? Ведь они все знают!
Нигде мы не видели столько паломников, как в Свято-Пантелеимонове монастыре. И это все были наши русские люди. Даже знакомых встретил. Прошлый раз мы натолкнулись на коммерческую жилку обители и это нас смутило, а вот на службе здесь мы еще не были, а ведь служба - это кровь монастыря. Она все решает.
Нас заранее напугали ранним подъемом среди ночи и многочасовым стоянием в храме до утра. Отдохнуть после дневного путешествия здесь действительно не успеваешь, зато это такая роскошь - когда служат на твоем родном языке! Хотя под конец ноги все равно ныли и даже стоя организм пытался заснуть. Было бы неудобно упасть перед всеми остальными паломниками, которые пришли в храм. Впрочем несколько раз я оступался и со стороны было понятно, что человек стоя впал в легкую дрему.
Сразу после причастия, когда я направлялся к запивке, ко мне подскочил старый монах и стал отворачивать закатанные рукава моей рубашки. Надо же, - подумал я, - его это смущало всю службу, он столько часов промучился, а на последней минуте не выдержал и начал их расправлять.
Мы так устали, что даже не хотели идти на трапезу. Но поесть было необходимо, потому что никто не мог обещать, что до вечера мы где-то еще перекусим.
На часах было девять утра и отец Феодосий разрешил нам пару часов поспать.
В одиннадцать он ворвался в келью бодрый, жизнерадостный и немного обиженный:
Вы что же спать сюда приехали? Давайте сдавайте гостиннику белье, упаковывайте ваши вещи и идем дальше!
Мы с Георгием даже не стали спрашивать, куда мы сегодня идем. Какая разница?
Сначала на пристань и несколько минут ожидания парома. Это очень волнующее зрелище, когда паром заходит в Пантелеимонов монастырь. Стоянка всего пара минут. За это время должно на берег быстро сойти несколько десятков новых паломников из России, а те, кто покидает монастырь, спешно забегают на борт. Ты понимаешь: свои, соотечественники, иногда даже видишь знакомые лица, а вот приостановиться на мгновение и обменяться даже парой фраз - невозможно. Происходит такая молчаливая смена состава целеустремленных людей. И только когда паром отходит, можно что-то крикнуть вниз вновьприбывшим. Только им некогда: они спешат к гостиннику прописаться в обители, получить свою келью, прочитать правила, найти исповедника, поспеть на вечернюю службу. Затем постная трапеза, несколько часов отдыха - и ночная литургия.
Батюшка нам по-прежнему ничего не объясняет. Что-то непонятное буркает в ответ на наши полувопросы. Видно, что он хоть и держится бодрячком, но тоже устал. За нами увязался молодой паломник-одиночка Олег. У них с отцом Феодосием идеологические споры. Мы не вникаем, потому что свое уже отспорили.
Олег - из тех ищущих персонажей, кто доверяет только своим собственным ошибкам и своим ногам. Куда дошел, что увидел - то и есть его философский багаж. Скорее всего он вырастет удивительный человек, который проживет сложную фантастическую жизнь. У него дома глухонемые мама и бабушка. Больше близких людей нет. Он не может им сейчас ничего рассказать по телефону, а только посылает иногда СМС-ски, что жив. Получает в ответ такую же. А увиденное кипит в нем, ищет своего осмысления. И отец Феодосий оказался тем инструментом, о который он пытается свою информацию обтесать. Он спорит, машет руками, обижается, дерзит. И только новая из остановок парома заставляет его покинуть нас на пике своего возбуждения.
Наша остановка следующая. После парома мы идем пешком по монашеским тропкам, пугая флегматичных бабочек. Сначала в один монастырь, затем в другой. Нас везде встречают, подают чай с лукумом и ракию , ведут продолжительные беседы о судьбе России, но никуда не селят: паломников много, все записались заранее, а для вас мест нет.
И обойдя обитель, приложившись к святыням (если храмы открыты), мы отправляемся восвояси. А световой день заканчивается! Не найдем ночлег - останемся на улице. И если днем на Афоне кружат фантастические бабочки и благоухают цветы, то ночью в это время года там еще не забалуешь. Мы начинаем торопиться и выходим на какую-то узкую каменистую тропу. Она идет через обрывы, речушки, овраги. Ноги горят от крошеного камня, а финала все не видно. Отец Феодосий указывает своим посохом куда-то в даль: там живет старчик, у него есть избушка, он не прогонит!
Старчик... Избушка... Хорошо...
Я представляю тихого дедушку с длиннющей бородой с четками, который знает ответы на все мои вопросы. Остановишься у такого старчика, поговоришь с ним на закате, и все в жизни станет простым и прозрачным. От таких представлений и путь гораздо легче, и цель яснее.
Вот только этого старчика не оказалось на месте. Словно Афон решил устранить с нашего пути всех духовно прозорливых людей. Чтоб мы шли сами и плутали в собственных потемках. Как сейчас на тропе, тонкой змейкой кружащей над каменной бездной.
Оказалось, наш старчик поссорился со своим послушником, хлопнул дверью и ушел в неизвестном направлении непонятно как надолго. А послушник вышел к нам. Высокий статный хохол с Западной Украины. Видно, что уже несколько дней он ходит расстроенный из своего конфликта. очень угрюм, но не сломлен.
- Чего надо?
Ночевать негде.
Вам повезло. Старец ушел, денег для строителей не оставил. Строители живут вот в этом сарае. Без денег они работать не стали и тоже ушли. Вот на их кроватях и ночуйте.
А еда есть какая?
Смотрите у них сами. Если что осталось - ешьте.
Мы зашли в этот сарай и некоторое время стояли на пороге. Таких страшных кроватей в моей жизни было немного. Но выбирать не приходилось. Зато мы здесь нашли еду: банку острого перца, твердый кусок старого хлеба, канистру оливкового масла, несколько луковиц и картошку. Мы снова счастливы. Молча режем все найденное в жирную сковороду, зажигаем плитку на газовом балоне и садимся вокруг, предвкушая безоблачную дальнейшую жизнь. Рядом трется мерзкий кот, но даже он сейчас кажется пушистым симпатягой. Когда обед готов, ему в миску перепадает немного от нашей трапезы. Очень быстро его миска пустеет, и в знак благодарности кот в полном блаженстве поет и танцует.
Суровый послушник, заставивший сбежать старца из собственного скита, заходит к нам вечером еще раз, чтобы договориться, как ночью будем служить литургию. Договариваемся на три часа.
Батюшка ждет нас на исповедь, потом читаем правила. Но спать в сарае невозможно: по полу, по стенам и по кроватям все время кто-то ползает. Раздеваться мы не рискуем. Более того, надеваем на себя всю свою одежду и даже шапки. Только так удается ненадолго согреться.
К трем часам становится так холодно, что уходит последняя сонливость. Мы бодры от холода и одновременно изнеможенны от недосыпа. В крошечный деревянный храм, пристроенный к дому старчика, мы приходим раньше назначенного времени. Послушник уже там. Он по-прежнему строг и молчалив, но чувствуется, как ему не хватало людей и настоящей службы: ведь без священника служить нельзя. И он тосковал и молил Бога, чтобы кто-то появился, потому что особенно тяжело, когда не получается служить литургию с субботы на воскресенье. И тут зашли мы. Как раз с субботы на воскресенье. И это была такая одухотворенная служба, наполненная и противоречиями в отношениях отшельников и благодарностью Богу, что все вот так может взять и разрешиться! Храм такой маленький, что мы вчетвером дышим в затылки друг другу, чувствуем каждый поворот тела. Возможно чувствуем даже движения души. В конце службы послушник поворачивается к отцу Феодосию:
Обычно старец здесь какое-то слово напутственное говорит...
То есть старчик обычно поворачивался к своему послушнику, поскольку они здесь живут только вдвоем, и как-то направлял его. Наставлял духовно. А поскольку у них сложные отношения, то вот это Слово в конце литургии и было их главным общением. Потом они расходились по своим углам, и жили, считая время до следующей литургии.
И ведь он ничем не показал, что наше появление здесь было для него гораздо важнее, чем для нас.
После литургии мы немного отдохнули и снова принялись трапезничать. На этот раз послушник составил нам компанию. И наконец-то разговорился. Про себя со старцем он ничего не стал рассказывать, зато рассказал про вчерашнего кота. У него конфликт даже с котом. Кот, оказывается бастует. Он привык к кошачьему корму, который послушник закупает мешками, и отказывается есть обычную пищу. Послушник негодовал:
Я по горной тропе, рискуя жизни над пропостями, обязан ему нести мешки с кошачьей едой! Я для себя лишнюю вещь не несу в наш скит! На нашей дороге каждый грамм приходится считать, чтобы дойти! А ему всегда несу! А сейчас если денег, он отказывается это понимать! Он объявил забастовку! Ничего не ест и все время орет! А что я сделаю?
Вообще-то он ест, - выдал я кота, - по крайней мере вчера он вылизал свою тарелку до чиста, спел и станцевал в благодарность и почти по-человечески попросил добавки.
Ах он скотина! Значит, он может мою еду тоже есть и просто издевается надо мной!
Разоблаченный кот сидел рядом и мерзко вставлял между фразами послушника свой противный вой, показывая всем видом, что забастовка все еще не закончена и кое-кому придется снова бежать через пропасть за восполнением запасов кошачьих кормов.
И ведь действительно придётся! Когда мы уходили, я положил на скамейке несколько бумажек евро. Хитрый кот заставит своего хозяина грамотно распорядиться этими деньгами!
Кто бы знал, как нам через несколько дней не хватит этих бумажек и мы сами окажемся в шкуре несчастного послушника.
Между тем мы все ближе подбирались к месту, откуда должно было начаться наше восхождение. И все еще не понимали, суждено ли ему состояться. Все поглядывали снизу на заснеженный пик Афона и грозовые облака в небе. Но отец Феодосий не знал таких сомнений, все покрикивал на нас:
Молитесь!
А мы и молились. Каждый вечер - служба. Затем снова вычитывали правила, затем ранний подъем, литургия, причастие и снова беремся за наши посошки отправляемся в путь.
В Иверском монастыре нас поселили в просторную келью с любопытствующим молодым католиком. Он вначале поулыбался нашему приходу, но очень быстро ему стало не до улыбок: у нас с Георгием все отработано и разговаривать с иностранцем на божественные темы некогда: обувь сбросили, под краном, где можно было достать, быстро умыли тело, открыли молитвословы - и читать правило, а то потом снова времени на сон не останется. Католик вскочил за нашими спинами, проявляя лояльность к православной вере. И спинами мы все время чувствовали, как же ему с каждой минутой становилось все тяжелее и тяжелее. А правилу конца не видно. В какой-то момент он все-таки спекся с неслышно сбежал. А нас позвали на трапезу.
В Иверском монастыре хорошо гостей принимают: там на столе и вино, и сыр, и запеченная рыба, и салаты всякие, и фрукты. Но нам почти ничего из этого нельзя, разве что какой-то салат и хлеб: те кто ночью причащаются, должны соблюдать пост. Мы-то забылись, наложили себе в тарелки афонских деликатесов. И тут ловим через стол взгляд отца Феодосия. Спохватываемся и грустно отодвигаем яйца, рыбу и сыры. Но тут он снова через длиннющий ряд жующих голов священников выглядывает, показывает на вино и пироги и благословляет. И за то спасибо.
Там нам встретилась скромная делегация иноков из России. Они почему-то все ходят как уточки: переваливаются с боку на бок. И не в ботинках, а в сандалиях. Оказывается, это последствия подъема на вершину Афона: кто сухожилия потянул, кто ногу подвернул, кто натер до кровавых мозолей, а один из них спуститься не смог самостоятельно: пришлось вызванивать по мобильному телефону подмогу, чтобы прислали человека с мулом и забрали постродавшего. Мы испуганно затихаем. Значит, на Гору все-таки и в такую погоду ходят, но это чревато.
После ужина все идут читать акафист Иверской иконе Божьей Матери. Строгое печальное лицо с запекшейся струйкой крови. Серьезные глаза. В них - вся печаль мира. И даже больше, потому что эти глаза будут с афонскими монахами до самого конца. До разрушения Афона. И ее исчезновение сигнализирует о конце Святой Горы. Я покупаю в местной лавке такую икону, в надежде поднять ее на пик Афона.
После Иверского монастыря на местной маршрутке мы возвращаемся в афонскую столицу Карею, где у нас с отцом Феодосием возникает первый большой разлад. Из-за еды. Мы идем на гору, а ничего с собой съестного не берем. А подниматься два дня. Да еще спускаться потом. Мы с Георгием молчаливо начинаем набирать шоколад, макароны, консервы из морепродуктов, супы в пакетах. Сразу же присмотрели сумку, в которой все это понесем. Начинаем пробивать в кассе - появляется отец Феодосий:
Зачем вы столько набрали? Выкладывайте все! Куда мы это денем? Да и не надо нам столько. Вот по пакетику супа купите и достаточно будет.
Батюшка, это ж два дня. Мы взрослые люди, надо полагается еда. Мы ж загнемся!
Не нужно нам столько еды. Вот три пакетика супа и довольно!
С трудом, проявляя упрямство и непослушание, добавляя в голос нотки обиды и недовольно переглядываясь между собой, мы уговорили батюшку прибавить к трем супчикам три небольшие баночки кальмаров.
Под неусыпным присмотром священника мы покинули последнюю на нашем пути съестную лавку.
Впереди до горы остался только один скит: румынский Продром. Мы снова садимся в маршрутку. Там почти нет мест: она вся забита румынами. Мы держимся тихо в сторонке. В скиту нас даже расселяют в последнюю очередь. Есть немного времени обойти скит: он головокружительно прекрасен. Это словно другая планета, которая отличается от остальных монастырей. Там такие заросли с человеческий рост! Между ними - тропинки, утопленные в сказочных цветах. Все пестрое, радостное. По дороге выстроены поклонные кресты и лавочки.Тропинка ведет к высоченному обрыву, о который бьются холодные высокие волны Эгейского моря. Какая-то другая реальность, от которой душе хочется петь и молиться, а с губ срываются слова благодарности Богу. И воздух вокруг густой, как мед. И он тоже говорит. Через пчел, стрекоз, птиц он разговаривает с нами! Или это нам отвечает Бог!
Когда мы возвращаемся в обитель, узнаем, что нас поселили в огромную казарму. И там как раз осталось незанятыми только наши кровати. Отец Феодосий блюдет распорядок:
- Где вы ходите! Уже время идти на вечернюю службу.
Там, в храме, мы с Георгием замечаем, что начали пахнуть. Вот так отозвались все выложенные нами ради облегчения багажа носки и футболки. Хотя из-за батюшкиной фотоаппаратуры все равно никакого облегчения не случилось. Пахнет наша обувь, наши ноги, наше белье, хотя мы и пытались переодеваться. Но белье, которое поначалу мы меняли как грязное, теперь снова одеваем вместо по-настоящему грязного белья. На стирку нет ни времени, ни возможности, ни сил. То что мы стирали под кранами в других монастырях, так и лежит теперь не успевшим высохнуть в наших рюкзаках.
Среди чистеньких румын стоять службу нам нет никакой возможности, поэтому, стесняясь мы отходим в самый дальний угол храма.
Отец Феодосий у местных иноков узнает про самые оптимальные тропы, ведущие к вершине горы. Они качают головами и цокают языками:
Дожди идут каждый день. В такую погоду на Афон не ходят.
Мы это знаем, но у нас нет выбора: не возвращаться же назад.
С утра поднимаемся на литургию. Ночью прошла сильная гроза. На дворе холод, туман и слякоть. Может нам лучше отказаться от планов по покорению Афона?
И еды у нас с собой почти нет.
В этом монастыре три чудотворные иконы. Две из них самописанные. У художника, когда он их создавал, никак не получались лики Спасителя и Божьей Матери, и он читал акафисты, постился и молился, чтоб все получилось. Однажды утром, котгда он вошел в храм, увидел, что работа чудесным образом завершена без его усилий.
И есть есть там очень полюбившаяся мне икона в честь Иоанна Крестителя - Продромский Ангел пустыни. Очень ясная, сдержанная, пронзительная. Во время осады этого монастыря турками, она выдержала их стрельбу по своему образу. Но пули отлетали от образа Ангела пустыни и поражали налетчиков.
Когда мы идем к Святой Чаше, понимаем, что кроме нас никто не причащается. Как это странно: ведь румынские паломники специально сюда добирались на свой скит на Афоне, молились, а кроме этих заросших и дурно пахнущих русских, причащаться никто из них, не стал.
После причастия отец Феодосий светло улыбается:
Ну что, вымолили себе погоду? Посмотрите в окно.
Мы смотрим и не верим своим глазам: во всю светит солнце, небо полностью очистилось от туч, путь наверх свободен.
Успеваем вместе со всеми в трапезную похлебать гороховой каши с оливками и какой-то безвкусной травой.
Отец Феодосий приговаривает:
Ешьте хорошо! Там в пути никто кормить не будет!
Мы с Георгием переглядываемся:
А из-за кого, собственно у нас сейчас еды с собой нет?
После трапезы все едоки проходили на выход через трех низко склонившихся монахов. Могло показаться, что их за что-то наказали, и они, как провинившиеся, отстранены от братской трапезы.
Нет, - возразил отец Феодосий, - Это повар, келарь и благочинный испрашивают прощения, если во время трапезы что-то было не так. Традиция такая.
Первая часть пути к вершине Афона была похожа на волшебную сказку: загадочный лес, пейзажи, которые все время меняются, тропинка, которая еще не идет вверх, а только подбирается к будущему подъему и - неожиданные встречи. То выйдет монах, который когда-то пробрался в эти места, возможно по чужому паспорту, а потом остался здесь жить без людей и общения в какой-нибудь из многочисленных брошенных пещерок. Такой человек встретился нам, когда во время привала я открывал одну из последних наших шоколадок и пытался поровну поделить взятый из румынской обители пшеничный хлеб. Он так взглянул на наши лакомства! Мы поделились с ним продуктами, и было видно, какое это для него утешение. И хотя он давно не общался с людьми, тем более с родины, через несколько минут путник попрощался с нами и отправился своей дорогой.
Пока наш путь был просто прогулкой. И хотя встреч не так уж и много, эти места первозданными не назовешь: дорога протоптана, часто встречаются срубленные для паломников лавочки, а почти все афонские родники и речушки больше не текут вольно по святым местам. Теперь все они пойманы в километры резиновых труб, которые ведут их не по историческим маршрутам, а куда надо обитателям здешних мест: в основном на монастырские огороды. Это большая местная проблема, потому что многие животные из-за этих труб остались без привычных мест для водопоя. Шакалы еще могут перегрызть шланг и напиться, а зверьки поменьше очень страдают и гибнут.
Как бы не шел паломник к вершине Афона, все тропы сходятся у деревянного креста, установленного на высоте 760 м над уровнем моря. Дальше все поднимаются по одному маршруту и каждый шаг становится более тяжелым. Здесь замолкают разговоры, потому что надо беречь силы. Мы идем в гору, оторвавшись друг от друга. Часто отдыхаем. Впереди, далеко убежавший с самым тяжелом рюкзаком Георгий, в котором фотооборудование отца Феодосия. Он там устраивает себе привал, и пока мы добираемся до того места, у него получается больше времени на отдых. Я иду в середине, а батюшка - здорово позади. По дороге он поднимает какие-то палочки, рассматривает всякие цветочки, иногда что-то собирает в свой рюкзак. На каждой остановке мы подкрепляемся: кусочек шоколада, горсточка орешков, немного воды и конфетка достается каждому из нас. Когда одна из конфеток упала в грязь, это казалось, как в фильмах про голод на войне, невосполнимой потерей, чем-то от чего зависят жизнь и смерть. Наша цель - место в 1500 метров над уровнем моря. Там скит Всесвятая - Панагия - в честь Божьей Матери, которая тоже сюда поднималась. Туда идти три-четыре часа.
С каждым привалом меняется пейзаж. И воздух. Дышать становится все труднее. Когда мы доходим до скита - вокруг почти тундра. Нет больше волшебного леса: середина горы, редкий кустарник и ельник, бетонная коробка скита на открытой площадке и обрыв, ведущий в море. Нам хорошо виден остров Лесбос, который отсюда кажется такой же холодной и безлюдной скалой.
Здесь совсем нет людей. Но зато есть печка, горелки, кровати, грязные матрасы и одеяла. Это очень важно, потому что нам здесь ночевать. Наверное, мы могли бы сразу начать подъем отсюда до вершины, но никто из нас не уверен, что у него для этого осталось достаточно сил.
И есть еще психологическая граница между скитом и пиком Афона - это снег. Он прямо отсюда начинает покрывать гору. И так никому не хочется усталыми ногами шагнуть в зиму.
Ночевка - это еще то испытание. И мы до сих пор не знаем, стоило нам делать этот привал на Панагии или нет, потому что все равно никакого отдыха не получилось: вначале мы собирали сухие деревья для нашей печки, чтобы протопить бетонное здание. А какие в тундре сухие дрова? Никаких. Да еще сам скит построен так небрежно, что любое тепло из него моментально выдувает. И никуда не денешься от холода, который добирается до костей.
Отец Феодосий приступает к самому главному: начинает готовить обед. Я скептически лезу в рюкзак за тремя баночками кальмаров, понимая, что на сегодня-завтра их точно не хватит. Но чудо: в рюкзаке находится не три, а шесть консервированных деликатесов! Никто из нас не понимает, как такое могло случиться. Это просто невероятно! Каким образом еще половина провизии проникла в мой рюкзак, да так ловко, что я обнаружил их только сейчас? А ведь это консервы! Это тяжесть! Это объем! Как будто кто-то их подсунул заботливой рукой. Потом, восстанавливая события, мы с Георгием решили, что успели их пробить до того момента, как отец Феодосий в Кареи вошел в продуктовый магазин и устроил войну съестным запасам.
Батюшка задумывает пир на весь мир: кальмары в специях из банок вываливаются в большой котелок, туда же отправляются супы из пакетов. Все это кипит в маслянистой жидкости, аппетитно булькает и дождаться начала обеда решительно нет никаких сил.
Неподъемной металлической дверью, которая навсегда выпала из своего косяка, пытаемся закрыть как можно больше входного пространства. Подбрасываем в печку побольше дров. Неторопливо ложка за ложкой смакуем удивительное варево под рассказы отца Феодосия:
Я только годик здесь поживу на Афоне - и вернусь. Но не в свой монастырь, а куда-то в среднюю полосу. Там мне ближе. Под Переславлем-Зелесским у моих друзей большие наделы земли. Они мне кусочек выделят. Обещали. Вот там я сначала поставлю палатку. Потом найду вагончик. И буду дальше обживаться: срублю домик небольшой, затем храм. Найду единомышленников. Вот так на Руси монастыри всегда и создавались.
Так вот он какую тяжесть несет с собой на пик Афона! Монах, который обошел и объехал столько обителей по всему миру, но так и не нашел, куда ему приткнуться. Чужие порядки душа не принимает, и плохо иноку без мира в душе.
Приедете ко мне, - продолжает батюшка, - поживете, потрудитесь над возведением нового монастыря. Ты Ирину с собой возьмешь.
На этих словах Георгий сразу тускнеет. Двадцатипятилетняя красавица Ира, которая появилась несколько месяцев назад в его жизни, уже ждала от него ребенка. Перед Афоном отец Феодосий ненадолго приезжал в Россию и венчал их в одном из петербургских храмов. Для всех это было так неожиданно, что мой друг решил остепениться, закончить все свои поиски именно с этой молодой девушкой. Но каждый раз, рассказывая про Иру, Георгий чего-то недоговаривал. Он молчал о чем-то серьезном и непоправимом. Хотя батюшка, как его исповедник, конечно, все знал.
С Ирой мы так далеко не поедем, отец Феодосий, - грустно возразил мой друг. Ей всегда нужно, чтоб врач был рядом. Вы не видели, сколько она сейчас лекарств пьет - горстями. И результата нет, и за ребенка мы боимся, выдержит ли он столько химии.
Я не спрашиваю ни о чем. Захочет - сам расскажет. Но начинаю понимать, почему он решился на это восхождение.
Не глядя мне в лицо, как бы для себя, Георгий вдруг признается: у нее ведь !!!! - И называет диагноз. - Понимаешь, у моей красавицы Ирочки - и снова повторяет название жуткой болезни. - Это же никто не лечит! Мы лекарства пьем, чтобы симптомов не было видно! Симптомов не видно, а ведь ей-то рожать! А если ребенку это передастся!
Он готов заплакать.
И я вижу, что мне, может быть, легче и проще, чем всем остальным. Я всего лишь в начале своего пути. Всегда в начале. И вот от той вершины над моей головой прямо завтра мой путь пойдет так, как я захочу. Если я сумею понять, чего я хочу.
Здесь рано темнеет, но мы боимся спать: мы боимся грязных одеял и холода, который уже постучался во все окна и в дверь Панагии. А ночью будет еще холоднее. Гораздо холоднее. А там, за дверью - бесконечно высокое звездное небо, тишина зимнего леса, холодные огни Лесбоса и шепот черного Эгейского моря под обрывом.
Но все-таки пора всем в дом. Батюшка себе уже постелил. А в нашем скиту нет возможности несколько раз входить и выходить: дверь слушается, только когда ее пытаются приподнять сразу несколько человек. Мы достаем из рюкзаков все свои вещи - сравнительно чистые и не очень - все надеваем на себя и с брезгливостью залезаем на грязные матрасы, на которых до нас переночевали сотни паломников. Я лежу в шапке, перчатках, двух свитерах, но все равно с трудом согреваюсь. И все-таки когда я просыпаюсь ночью, обнаруживаю, что страшное одеяло надвинуто мне на голову! Прямо на лицо!
Я вижу, что уже рассвет. Печка давно остыла. Мне страшно, и я закрываю глаза, чтобы не видеть холодной реальности.
Часа через полтора беспощадная реальность все-таки заявляет о себе бодрым голосом отца Феодосия. Он уже встал и помолился. Втроем мы откидываем страшную дверь Панагии и ступаем в молоко тумана. Для батюшки туман - это катастрофа, потому что вся его тяжеленная фотоаппаратура в таких условиях теряет смысл. А до вершины ещё 700 метров крутого подъема. Этот участок для многих паломников стал ловушкой: именно здесь на афонском леднике у стольких паломников разбились мечты помолиться на пике горы. Подвернутые ноги, ушибы, падения с высоты - обрести такое богатство здесь легче легкого.
Мы идем молча, но быстро. Держимся друг от друга на расстоянии. В каждом сейчас живут его молитвы, надежды набирают силу на их исполнение. Все кажется таким очевидным: поднимешься вверх, и будет все, как ты хочешь.
Все время проходим мимо каких-то столбиков с цифрами. Я их подмечаю боковым зрением, но никак для себя не объясняю: голова занята собой, тем, ради чего я иду на вершину Горы. Но в какой-то момент я прохожу со столбиком, на котором написан год моего рождения. Это заставляет спохватиться: почему? что за цифры? Но быстро становится понятно, что это метры над уровнем моря - на сколько мы сейчас поднялись.
Я оглядываюсь назад на мой столбик с моим годом и дальше иду словно по собственной жизни. Тем более, что следующий столбик показывает уровень на десять метров выше. Как раз десять лет. Я их прошел довольно легко. Можно сказать, что не заметил. Здесь еще не так много снега. А деревья стоят такие красивые. Вот эта елочка совсем новогодняя. Такая красавица!
А вот потом тропинка резко поднимается вверх и следующий десятиметровый подъем не такой безоблачный. Несколько раз с трудом удерживал равновесие. Но все равно, сил еще много - ничего страшного.
Следующий столбик - это я после тридцати лет. Почему вокруг один снег? Ноги скользят, ухватиться не за что. Пару раз упал, но быстро вскочил, пока спутники не видели. Правда посошок снизу чуть обломался. Телом завладевает усталость, душой - раздражение. Когда же кончится эта гора?
Ну вот впереди новый столбик. Все-таки хорошо, что их поставили! Такое утешение. Смотришь вперед: дойду до столбика - там и отдохну, а потом распределяешь свои силы до следующего. Как все продумано. А здесь подстегивает еще и то, что я подхожу к столбику, который означает мое сегодняшнее время - мое сорокалетие. Запыхался, конечно, но знаю, что обязательно будут новые столбики!
И вдруг, только перешагнув свой «сорокалетний рубеж», моя нога соскальзывает по леднику, я как-то смешно валюсь на снежную тропинку, ноги съезжают вниз, я успеваю руками схватиться за случайно торчащий корень и повисаю над обрывом. Что это? Как так получилось? А если не удержусь? Обрыв высокий, а внизу большие острые камни. Корень, за который я держусь, начинает вылезать из земли. На мой крик, побросав свои вещи и посохи, бегут отец Феодосий и Георгий. А корень такой надежный. Рывками он все больше и больше отрывается от своей почвы и провисает над пропастью. Ухватиться больше не за что.
Перед моим лицом каменная стена обрыва с ледяными накатами. А за ноги тянут вниз все мои любовные приключения, весь разврат совершенный реально и в фантазиях, вся злость и все выяснения отношений, все разбитые мной сердца, все люди, которых я обсудил и осудил, все сплетни, весь мат и вся неправда, которые срывались с моего языка, вся моя грязь и вся нечистоплотность помыслов и поступков, все непрочитанные молитвы, вся халатность и вся неоказанная помощь, все что я присвоил без спроса, все непрощенные обиды, все брошенные трубки телефонов и все равнодушие моей души за все мои дни и годы.
Мои спутники протянули мне свои руки одновременно. Надо же! Две руки - два пути - все как в моей жизни в мои сорок лет: одна рука - рука монаха. Это путь молитв и служения Богу, другая рука - моего друга из мирской жизни. У меня есть доли секунды, чтобы отцепившись от ледяного корня одной из своих рук, мгновенно занести ее вверх. Ее схватил Георгий. Вниз летят камни и моя шапка, но меня успевают спасти. Чуть не упал туда, где был написан год моего рождения... Даже ниже.
Осталось подняться в высоту метров на двадцать. Суровые метры. Видимости нет. Ветер через одежду морозит вспотевшее тело. Каждый шаг - он как последний. Мы больше не отходим друг от друга далеко. Каждый тяжело дышит. Продолжаем молчать. Предпоследний столбик 2025. Еще немного усилий. И еще. Вот каменные ворота из природных скал. Внизу пропасть. В ушах ветряные трели.
2033 - самая последняя отметка. Что означают эти цифры для моей судьбы? Какое-то будущее, ради которого я поднялся сюда, и которого здесь же чуть не лишился.
Маленькая часовня на самом верху горы. Православный крест. Мы одни. Мы продолжаем молчать. Георгий разделся и сушит свою сырую одежду. Отец Феодосий готовится к молебну. Я выкладываю драгоценную поклажу: иерусалимский крест и иконы Иверской Божьей Матери, чтобы они освятились этим местом.
По преданиям, когда конец света станет очевиден, когда Афон покинет Иверская икона, и все монахи Святой Горы через ее исчезновение получат знак, что тоже должны уходить, когда опустеют монастыри, скиты, кельи и пещерки, на это место поднимутся двенадцать афонских старцев. Это будет время, когда уже во всех странах замолчит божественная служба. Храмы будут стоять в золоте и драгоценных камнях, но «благодати в них не будет». И в последние дни двенадцать старцев именно здесь отслужат последнюю литургию на земле.
А сейчас здесь только нас трое. И еще огромный груз наших проблем, бед, смятений. Отец Феодосий начинает молебен, чтобы Бог смилостивился над нами и над теми, кто нам дорог, потому что наших земных сил на это не хватает.
Часовенку ничто не отапливает. Сейчас ее согревало только наше дыхание, зажженные свечи да огонек лампадки. Пока батюшка служил, наши ноги околели от холода. У отца Феодосия изо рта с каждым словом вырываются клубы горячего дыхания. Никто не движется, пока идет молитва. Но после молебна в одной из бутылочек в часовне мы нашли немного кагора. Батюшка подогрел его в чашечке для запиви над одной из свечей. Каждому досталось по горячему глотку. Это было так спасительно! И так радостно.
Холод Афона очень ограничивает наше время на его вершина. Любоваться на красоты невозможно из-за тумана. Цветочки нюхать не будешь, потому что они под снегом. Пора уходить.
Это это случай, когда путь вниз не легче пути наверх. Ступни неестественно изгибаются и болят, ноги звенят, руки совсем закоченели. Но зато каждый шаг возвращает нас в лето, в тепло, туда где зелень и ласковое солнце. Правда, дорога бесконечна. Она длится и длится. После деревянного креста, у которого сходятся все тропинки, мы выбираем, куда идти. Решаем, что вернемся через скит Святой Анны. Там такое благолепие!
Он уже виднеется внизу через пару перевалов. А вот ногами туда надо идти еще часа три. И не всегда вниз. Иногда дорога начинает снова подниматься в гору - и это невыносимо.
Привалы мы стараемся делать реже, чтобы прийти на скит днем, а не в темноте. Но все равно стучимся в заветные ворота ближе к закату.
На скиту какое-то странное возбуждение. Мохнатый грек восклицаниями нам начинает что-то объяснять, но мы ничего не понимаем. Нам бы келью, чтоб упасть на кровати, нам бы душ, чтобы вымыть ноги и постирать носки.
Другой человек выбегает нам навстречу. Это кто-то из паломников. Он даже не грек. И мы не можем определить национальность его языка. У нас на это просто нет сил. Он тоже перевозбужден. Пытается нам что-то рассказать. Устало мы проходим мимо.
Во дворе все машут руками, кричат. Может что случилось?
Находим несколько монахов из России. В отличие от греков, они наоборот с трудом могут говорить. И первое, что мы понимаем: во время обеда трапезы случилось что-то исключительное.
Все уже собрались на обед, когда в скитских воротах раздался звон колокольчика. Кто-то из послушников выходил во вдор за водой и откинул затвор. На пороге стояло несколько странников в ветхих одеждах. Бородатые немолодые люди. Они спросили, есть ли возможность немного здесь отдохнуть.
Послушник кивнул головой в сторону трапезной и проложил свой путь. Двенадцать пожилых людей спустились вниз к столу. Гостиннику надо было позаботиться о еде для новых гостей. Он окликнул повара и стал накрывать еще один стол. Кто-то из странных посетителей спросил, могут ли они, пока повар готовит на них новую еду, немного спеть для остальных. Все с любопытством рассматривали необычных визитеров, их одеяния, странные жесты и удивительно просветленные лица. Многие уже начали понимать, кто сегодня постучался в их ворота.
Путники вышли на середину трапезной и запели «Богородица Дева радуйся». Эти слова знают все, кто приезжает в православное государство Афон. В каждой стране их поют по-своему. Но такого простого и сердечного исполнения еще никто никогда не слышал. Затем следовало новое песнопение, затем еще одно. Никто не смел поднести ложки ко рту в эти минуты. На пение сходились люди. Трапезная заполнялась народом. Повар откупоривал лучшие запасы, которые подаются только на большие праздники ооочень высоким гостям.
Гостинник готовил путникам двенадцать подарков от скита Святой Анны. А мы в это время только издалека видели красные крыши скита. Знали бы - бежали бегом, потому что легендарные двенадцать афонских старцев только раз в год выходят к людям.
Однажды среди нехоженых зимних троп у вершины Афона их заприметил один из богомольцев. Он рискнул пройти за ними. Но их узенькая незаметная тропинка шла над страшной пропастью, а в какой-то момент совсем обрывалась. И ему показалось, что они приподнялись над землей и по воздуху преодолели опасный участок. Нагнать афонских молитвенников обычному человеку не было никакой возможности.
После пения они сели за стол, в полном молчании отведали угощений, насытившись, поклонились всем сотрапезникам и удалились своим путем.
Мы вошли в скит буквально через несколько минут после этого события. Мы опоздали. Хотелось бежать следом, искать их, чтобы пусть не прикоснуться, а хотя бы просто взглянуть на этих людей.
Неужели мое стремление встретиться на Святой Горе со старцем так и останется несбыточным? А кто же ответит на мои вопросы?
Раздосадованный я уткнулся в белую подушку и заснул.
Утром батюшка решил меня подбодрить. Как бы невзначай, планируя наш маршрут дальше, он сказал:
Вернемся отсюда через местную столицу Карею, а там мы зайдем к моему духовнику, отцу Даниилу. Он очень известный старец. Он такие трудные жизненные узлы распутывал, что диву даешься. И нас принять он не откажется!
Не трудитесь, батюшка, - проворчал я в ответ, - Невозможно, чтоб мы пришли и старца дома застали: он или на охоту уедет, или на рыбалку, или у него живот заболит, или его в этот день на один час прямо перед нашим приездом похитят, а после нас сразу отпустят.
Не переживай, Саша, не может быть такого, чтоб ты здесь побывал и свой духовный совет отсюда не увез. В 12 часов от Святой Анна отходит паром, вот мы на нем и отправимся дальше.
Сказал и ушел делать фотографии этих мест. Мы погуляли, приложились к мощам святой Анны, матери Девы Марии, собрали вещи, попили кофе и вышли во двор, готовые к продолжению похода.
Стрелка часов приближалась к полудню, а отец Феодосий все не возвращался. А от скита до причала спускаться минут тридцать. Осталось двадцать пять минут... двадцать... пятнадцать...
Святая Гора приучает к тому, что от твоей воли мало что зависит. Здесь постигаешь один из главных законов жизни: не надо ничего решать самому, что будет, то и будет.
Мы с Георгием просто сидели на лавочке и смотрели, как более дисциплинированные монахи загодя пришли со своим скарбом на причал. Туда надо идти далеко вниз. Мы, конечно, уже не успеем. Ну понятно же, что к старцу мы и не должны были попасть.
Батюшка с удивительным спокойствием вернулся на скит со своей огромной фотокамерой на плече:
Чего такие грустные?
Без десяти двенадцать, батюшка.
О брат, так что же мы здесь сидим! Бежать вниз надо!
Мы вас ждем!
Так берите вещи и пойдем!
И вот снова мы втроем с нашим богажом скачем по неудобной тропе, выложенной под шаг не людей, а мулов.
Но что-то там в небесах произошло, паром в этот день почему-то задержался, и когда мы все красные и вспотевшие прибежали на причал, он только показался вдалеке.
Когда мы заплатили по тридцать евро за вход, оставили отца Феодосия не палубе, я и Георгий отошли посовещаться. У нас была проблема: кончались деньги.
Афон - далеко не бесплатное государство. И только когда ты идешь ногами, за это денег не берут. И ночлег бесплатный, потому что, когда оплачиваешь проезд на Святую Гору и покупаешь диамонитирион, туда закладывается определенная сумма на ночевки в монастырях. А вот все остальное стоит денег: добраться из аэропорта до приграничного города Урануполиса, гостиница перед отплытием, паром на Афон, все местные маршрутки, покупка продуктов в здешних магазинах, визиты в единственное кафе, сувенирные лавки, свечи, четки и иконы в монастырях - это все значительные расходы.
Там, в Новой Фиваиде, где мы оставили свой основной богаж, лежали наши кошельки с деньгами, чистые носки, свежее белье, парадные брюки и рубашки. А здесь мы качались на волнах дорогого парома заросшие, грязные, несколько зловонные, небритые и без денег. Поездка к старцу должна была стать для нас завершающей, но вот что мы будем сегодня есть и как будем выбираться от старца на те копейки, которые наскребли по карманам, мы не знали. Я полагал, что по усвоенному мной святогорскому правилу как-нибудь это само-собой разрешиться. Георгий грустно взвешивая на руке блестящую мелочь:
Я за последние двадцать лет еще ни разу не был настолько бедным!
В Кареи первым делом отец Феодосий повел нас какими-то дворами, как он потом объяснил в подворье монастыря Хиландар, чтобы Георгий приложился к единственной иконе, на которой Богородица изображена кормящей. Когда мы зашли в храм, начался сильный дождь. Он стучал в цветную мозаику небольших окон темного храма. Большая икона Млекопитательницы из-за этих перемен света словно дышала. Она слушала наши просьбы, особенно Георгия о том, чтобы его сын родился здоровым, чтобы ребенка не коснулась ужасная болезнь матери.
На этот раз мы не заходили в кафе и не покупали пирогов. В булочной мы взяли бутылку воды и огромный каравай пшеничного хлеба. А в магазине отдали последние деньги за пакет замороженных креветок. И отправились пешком в самый первый русский монастырь - скит Успения Пресвятой Богородицы Ксилургу, что переводится, как «плотник». Там сохранился самый древний на земле русский православный храм. По дороге отец Феодосий рассказал, что его скорее всего основали дружинники княгини Ольги в десятом веке после посещения ею Константинополя. В греческих книгах сказано, что климат в этом скиту такой же, как в Московской области. Не хотелось бы. В Москве еще снег лежит.
Идти надо было около трех часов. Солнце палило, а наш скарб не становился меньше. Как избавишься от фотоаппаратуры?
Вдруг маленькая стрелочка указала куда-то в лесок.
Это наша стрелка. Снова в гору. Больше часа пути по узенькой тропе. Снова вся одежда сырая от пота. На подступах к скиту недавно начались раскопки древнего мира: остатки каменных стен, огромных когда-то построек.
Заброшенный город. Русский город. Солеварни, мельницы, склады. Здесь жили первые иноки из нашей страны. Жили основательно, с размахом. Строили навека. Сейчас братия скита Ксилургу - человек пять и пара десятков нанятых работников, которые должны старинный русский город из руин поднять и восстановить.
Нам здесь не очень рады. Их мало, забот - непочатый край, а нам снова подавай келью, белье, трапезу... Скитоначальник тут же налетает на нас за наши монашеские шапочки:
Кто это вам монашеское одеяние позволил носить? Не стоит этого делать! Неполезно!
Мы молча убираем шапочки по карманам.
Самый старый русский храм закрыт. И присутствие в нем небезопасно - строение может рухнуть в любую минуту, тем более, что несколько лет назад здесь был пожар. Территорию частично восстановили, но не до конца. Батюшка отдает скитоначальнику креветки и хлеб:
Давайте я вам завтра такой плов из морепродуктов приготовлю!
Спасибо, отец Феодосий, если хотите - готовьте, отвечсает он с некоторым напряжением в голосе. - кухня в вашем распоряжении. Вы завтра причащаться будете?
Обязательно будем причащаться! Все трое.
Вечером мы жарили лук, резали морковь, замачивали рис, размораживали креветки, чтобы завтра после службы получился нежнейший плов. Скитоначальник заглянул на кухню и приказал:
Вы так все оставьте, а я зайду до начала службы и поставлю казан на огонь.
Отец Феодосий попытался что-то начать говорить про собственный рецепт, но дверь за скитоначальником уже равнодушно затворилась.
Мы расходились по своим кельям, чтобы прочитать правило перед причастием. Неожиданно через час с небольшим батюшка вернулся с большим старинным ключом. И радостно потрясая им перед нами, заговорщически прошептал:
Пойдемте приложимся к чудотворной иконе это скита.
Икона Божьей Матери «Сладостный поцелуй» стала нам настоящим утешением. Когда мы уже лежали в своих кроватях, тело подрагивало от усталости, на душе было неловко от холодного приема братии, вспоминалось, что денег не осталось ни одного евро, что старцы во всех скитах от нас попрятались... Но в эту минутку всплывут в памяти всего два слова «Сладостный поцелуй» и сразу обретаешь мир. И засыпаешь с улыбкой.
А просыпаешься ни свет ни заря от окрика отца Феодосия. И закрутился новый день: служба-причастие-трапеза.
Наш плов никто не ест. В какой-то момент скитоначальник комментирует:
Что-то я его пересолил. Может вам по чуть-чуть положить?
Мы соглашаемся. Хлеб наш тоже никто не ест. И за всю трапезу - ни одного вопроса: «куда мы?», «откуда пришли?», «где успели побывать?».
И друг другу никто из пяти монахов не сказал ни слова. Поели-попрощались-пошли. Может у них что-то случилось между собой. Может видеть никого не хотят.
Только деньги на креветки и хлеб зря потратили. И не оценил никто, и продукты не понадобились, - размышляю я.
Зато мы приложились к «Сладостному поцелую». Спасибо им.
Больше нам никуда не надо. Только к старцу. Но я не верю, что мы его застанем. Просто покорно иду вслед за бодрым батюшкой. Я совсем запутался в афонской географии: от чего мы ушли, куда пришли, где север, где юг - все остается для меня загадкой. Даже не загадкой. Мне все все равно. Я могу идти час, а могу и семь часов. Я полностью отдал себя обстоятельствам и воле Божей. Понимая это, отец Феодосий давно перестал обсуждать с нами маршруты. Просто ставил в известность:
Сейчас мы пойдем вот на эту гору!
Отлично! Хорошо бы оказаться наверху этой горы.
Давайте спустимся к морю.
Замечательно. Давно не были у моря, пойдемте быстрее.
И так продвигаясь неизвестно куда, мы оказались на берегу у небольшого одинокого скита, обнесенного выокой оградой. К дверям приклеен лист бумаги с надписью, сделанной от руки: « Христос воскресе! Все ушли в гости. Дома никого нет. »
Батюшка радостно стучится в дверь. Нам открывает смурной бородатый человек. Они перебрасываются с отцом Феодосием парой кодовых слов, и нас впускают во двор. Стоящий во дворе стол тут же начинает заполняться продуктами: пасхальные яички, куличи, шоколадки, конфеты, пряники баранки, рядом закипает чайник, а отец Феодосий рассказывает:
Старец Даниил здесь живет незаконно. Паспорта у него нет. Здесь таких много монахов из России. Одного мы такого уже встречали, когда шли на Гору. В Иверском монастыре помните группу, с пораненными ногами - они тоже все без паспортов. По чужим документам въезжают, потом передают их на родину владельцам, а сами остаются здесь жить. Когда наступит время переехать, снова что-нибудь само придумается.
В это время открылась дверь и к нам выбежал крохотный инок, ростом с ребенка и таким же тоненьким, как у детей, голоском. Не было никакой строгости, никакой назидательности, хотя этой встречи мы с Георгием боялись, потому что по дороге отец Феодосий рассказал, что старец отец Даниил сразу видит душу человека, как и самого человека. Что все люди для него окрашены в разные цвета. И все зависит от того, насколько испорчена душа. Много грехов - твой цвет тусклый и темный. А у светлой души и цвет яркий и радостный. Говорят, такими разноцветными мы будем ходить на Том Свете и про каждого сразу можно будет сказать, как он жил, в чем грешен, и все тайное сделается явным. Были гости перед которыми старец падал на колени, потому что у их души была очень светлая краска. А я остерегался, что меня просто выставят за дверь по моим грехам. Но обошлось.
Смурной человек, кротко улыбаясь, уже донельзя заставил стол гостинцами. Мы пили по второй чашке чая. Старец рассказывал, как здесь много змей, и что он если выходит погулять, сначала бьет палочкой по земле, и они все расползаются. А бабочки его любят и садятся ему прямо в руки.
Отец Даниил рассказывал, что хотя он живет далеко от России, знает все, что там происходит, потому что ему на мобильный телефон все время звонят его духовные чада. И он занет, что ждет нашу страну, но не скажет, потому что всем надо жить и делать свое дело.
Мы его слушаем и молчим. И едим. Не можем остановиться, потому что шли сюда целый день. После утреннего пересоленного плова никакой еды мы не видели. А здесь столько сладостей! Вот только пасхальное яичко я не ем, а тихонько убираю в карман куртки. То же самое делает и Георгий. Но потом не выдерживает, вздыхает, съедает и яичко.
Наступает самый главный момент, из-за которого мы проделали такой путь: старец готов поговорить с каждым наедине. Он удаляется в домик. Вначале за ним уходит батюшка, потом Георгий. Через несколько минут он возвращается и приходит мое время.
Сердце сумасшедше бьется. Пора.
- Заходи, Александр! - окликает меня отец Даниил.
Он сидит на высокой скамейке и его маленькие ножки не достают до пола. Я вхожу но в голове почему-то все время мысль о том, что он меня видит насквозь.
Имя-то себе будущее уже выбрал? - спрашивает меня сразу отец Даниил.
Ну вот! Сразу начинает говорить о самом главном: новое имя выбирают, когда уходят на новую духовную дорогу, становятся монахами. Причем выбирают не сами. Имя дают. Иногда духовник, иногда вся братия монастыря пишет свои предложения на бумажке, а игумен перед постригом вытягивает одну из них. Так определяется новая судьба.
А пора уже?
Скоро все решится.
Само решится?
А какое имя ты бы хотел взять?
В честь Святого Георгия, я родился в его день.
Он промолчал. Ничего не ответил.
Тебе уже сколько лет, Саша?
Уже сорок.
Чистоту не сохранил? Соблазнам предавался?
Предавался и очень сильно.
А чего бы ты хотел?
Я бы хотел семью, продолжение рода.
Знал бы ты, насколько это не важно.
Совсем не важно?
Молитва важна, пока мы живем на этом свете. Только она нас может вперед продвинуть.
Так как же мне быть?
А тебе Богородица поможет.
Как Богородица? Когда?
Через месяц. Давай сделаем так. У тебя четки есть?
Я показал четки, которые несколько лет назад подарил мне отец Феодосий.
Вот и хорошо. Каждый день читай по четкам «Богородица Дева радуйся». Сто пятьдесят раз. Я тоже с тобой вместе молиться буду. Дева Мария тебе кого-нибудь приведет. Ты должен будешь сразу венчаться. А не даст ответа - значит, рассчитывать тебе в этом плане не на что. Хорошо?
Хорошо, отец Даниил.
Я встал перед ним на колени, он накрыл меня краем облачения и благословил. Растерянно из темноты комнаты я шагнул на яркий свет двора. Щурясь, как после сна, огляделся вокруг.
Во дворе все находились в движении: за нами со скита Новая Фиваида прислали лодку. Пора возвращаться.
Лодку качало у самого берега, но из-за сильной волны она не могла причалить. Все обитатели тайного скита во главе с отцом Даниилом вышли на берег, чтобы нас проводить. Немного смущаясь проведенных вместе откровенных минут, я встретился с ним взглядом. Он подошел перекрестить нашу команду, а потом привстал на цыпочки и поцеловал верхушку моего посоха.
Мы запрыгнули на борт. Моторка удалялась от берега, и сколько было видно, столько на берегу стояли фигурки людей в черных одеяниях - несколько здоровых, крупных, а один совсем крошечный - и посылали нам вслед воздушные поцелуи.
Моторка проезжает небольшие каменные островки, заполненные крупными птицами. Отец Феодосий кивает на них:
- Это наши птицы. Возвращаются на родину. Уже готовы лететь, но видно у нас немного затянулись холода. Как только они получат свою метео-СМС-ку, что погода дома нормальная, взлетят в небо и больше их не остановишь. А пока они даже не реагируют на мотор нашей лодки. Замерли, направив в едином порыве свои клювы в сторону России.
Новая Фиваида - как афонская родина. Чистые вещи, душ. Носки без запаха. Во дваоре растет розмарин и чабрец, который здесь зовут «Богородичной травкой». Я набираю себе мешочек на память, а потом еще срываю несколько веток лаврового листа.
В келье нас ждут еще подарки: коробки сработанного здесь ладана. А у меня как раз заканчивался старый, который я привез после первой поездки.
С Георгием мы возвращаемся вдвоем. Отец Феодосий остается на Новой Фиваиде еще на год. Приглашает навещать.
У батюшки есть год.
У Георгия - три недели (через это время его Ире рожать).
У меня месяц.
Сегодня я уже незаметно для всех по четкам прочитал «Богородица Дева радуйся» сто пятьдесят раз. Почему-то вспомнилось, что двенадцать афонских старцев на скиту святой Анны начали свои песнопения именно с этой молитвы.
Все в мире связано непонятным для нас образом. Когда-нибудь потом, после нашего ухода, там наверху нам разъяснят все эти связи, пересечения и совпадения. И мы удивимся, как же все на самом деле просто.
Я вычитывал свои четки каждый день. И грустно наблюдал, как ничего в моей жизни не меняется. Совсем ничего.
Зато у Георгия родился здоровый мальчик. Назвали Егоркой. Отец Феодосий специально приезжал с Афона, чтобы его крестить. Назад он должен был возвращаться через Москву. Как раз наступал конец четочного срока. Вот он вернется, - думал я, - и мы поговорим о том, как я должен исполнить благословение старца. Мне было немного не по себе. Я конечно же рассчитывал на чудо. Все-таки Афон, гора, старец, четки, молитва, причастие каждый день. И все напрасно.
Последний день четок был удивительно спокойным. По случайному-неслучайному совпадению на него пришелся праздник Троицы. Я в этот день оставался совершенно один. Утром поехал на литургию. По привычке по четкам почти механически вычитывал молитву. Я даже как-то забыл, почему у меня в руке вот уже месяц вращается эта черная веревочка с узелками.
В метро еще размышлял, в какой храм отправиться сегодня.
Решил поехать в храм Николая в Толмочах, который при Третьяковской галерее.
От живых березовых веток в убранстве храма стало немного легче на душе. В этот день из экспозиции галереи вынесли рублевскую икону Троицы. Несмотря на множество народа, все равно удалось после службы приложиться к ней и иконе Божьей Матери Владимирской. А постоять рядом с ними, мысленно поговорить не получилось - сзади подпирали.
Сразу уезжать не хотелось. Решил сходить в Третьяковку, встал в небольшую очередь в кассу.
Александр! Вы что, иногда билеты себе покупаете? Зачем вы это делаете? Мы же всегда вас можем провести!
Молодая сотрудница музея, которая однажды помогла организовать здесь какую-то съемку, кажется, Татьяна, улыбалась мне детской улыбкой с озорными ямочками на щеках.
Ничего страшного, если я сам билет куплю!
Не выдумывайте! Давайте я вам покажу нашу новую выставку.
Какая мне была разница?
Давайте.
Сначала выставка из истории 18 века, о котором я писал никому ненужную диссертацию. Потом передвижники, конечно, Иванов и его «Явление Христа народу», потом древне-русская живопись.
Через пару часов мы пили чай в одном из кафе поблизости. Должен же был я отблагодарить милую девушку за бесплатный вход и экскурсию! Потом гуляли до самого вечера. И уже я давал свою экскурсию по улицам Москвы.
Мое венчание с Татьяной отец Феодосий обещал провести в этом же храме, в Толмачах в следующий приезд с Афона. Я обещал его дождаться, если не очень долго.
В подарок он заказал себе палатку, с которой начнется создание его обители недалеко от Переславля-Залесского.
Мы с Георгием договорились, что вместо палатки подарим ему сразу вагончик.