На первое мая, они, всей семьёй, поехали к тёте на хутор. Долго тряслись в пыльном автобусе. За окнами убегали назад однообразные зеленые поля, и за полями - бесконечная зеленая гора.
Гора была всегда и везде. Куда бы ты ни пошёл, или поехал. С ранней весны, до поздней осени, покрытая зеленой травой, а зимой, - серо-коричневая. Почему не белая? А с чего ей белой быть? Всю зиму, столбик термометра, как приклеенный, показывал днем +5, а ночью 0. Снег падал, раз пять, за зиму, а лежал до обеда.
Аля знала: гора из ракушечника, песчанника, земли и глины. Их с классом возили на верхушку горы на экскурсию и рассказывали, что это дно древнего моря. Ракушечник - из спрессованных древних раковин. Стоя на глыбах ракушечника, Аля смотрела вниз, на свой город, различала в дымке крышу своей пятиэтажки и спрашивала: "Если мы сейчас на дне бывшего моря, то, где же тогда, наши дом и школа? Ниже дна древнего моря? Что было там?" Училка Алин вопрос замяла. Хоть, Аля и переспросила несколько раз. "Ну, да, откуда ей знать?"- обиженно вздыхала Аля и представляла, как над её головой колышутся тонны голубой воды доисторического моря, умершие морские обитатели плавно опускаются к её ногам, чтобы слежаться в светлый пористый камень, а на месте города - тьма морской впадины. Такой глубокой, что никто из рыб и ракушек там не живет: темно.
И ещё удивлялась Аля: гора однобокая. Если с балкона её дома смотреть,- гора. А если забраться на её вершину, - там дальше - равнина, куда ни посмотри. До самого горизонта. Засеянные поля, посадки, люди живут, овцы ходят. Плато называется. Или плоскогорье. У подножия этого плоскогорья, среди огромных полей, разделённых посадками на прямоугольники, и шла дорога, по которой они ехали к родне.
Аля чётко различала поля подсолнуха - желтые цветы на высоких ножках, поля кукурузы - длинные стебли без цветов. Пшеница - стебли с колосьями, высотой где-то до пояса. А в остальном путалась.
- Это что? - тыкала пальчиком в окошко Аля.
- Люцерна, - мамин голос прорывается через гул мотора автобуса.
"Красиво..."- смакует слово Аля, - "Лю-цер-на..."
- А это?
- Рапс.
"Р-р-р-р-апс! Р-р-р-р-р-апс! Как, собака гавкнула", - думает Аля.
- А это что?
Но, мама задремала. "Наверное, люцерна..."- вздыхает Аля. Так дальше и ехали: "Вот - кукуруза, через дорогу - подсолнух, дальше - пшеница, а это - что? Мама ещё спит. Наверное, люцерна..."
На полдороге, автобус остановился посреди попутной станицы, у кирпичного домика с навесом и окошком, с надписью: "Автостанция... Касса". Все вышли "размять ноги". Аля украдкой косилась на пассажиров: вот сейчас, они начнут дрыгать ногами и тянуть их в разные стороны, как кошки. Или руками их мять будут? Ан, нет. Взрослые разминали ноги скучно волоча их в пыли вокруг автобуса.
Опершись на беленую стену автостанции, стоял седой дедушка. На нём была такая необычная одежда! Цвет, не то, тёмно синий, не то, выгоревший чёрный. Брюки с запасом ткани для глубоких карманов по бокам, а как карманы закончились, - брюки сузились и спрятались в сапоги.
"Га-ли-фе!? Как в кино...- узнала фасон Аля, - Ух ты! Сколько же им лет?"
Две верхние пуговицы рубашки навыпуск с воротником-стойкой под горло расстёгнуты, от чего торжественный вид старика, чуть нарушен. Рубашка подпоясана темным кожаным узким ремнём. На нагрудном кармане серебряный крест. Аля заглянула в лицо дедушке. Красные набрякшие веки. Светлые глаза. Очень красиво загнутые седые усы, на кончиках усов - колечки, как нарисованные. Впалые щёки. Непокрытые седые вьющиеся волосы. Рост небольшой и плечи неширокие, но спина ровная, не по-стариковски. Аля оглядела пассажиров. Пожалуй, самая ровная спина на остановке. Дедушка чуть покачивался. "От старости, - подумала Аля. - Вон, худенький какой! Живота вообще нет".
Дед вдруг оживился.
- Что это, у тебя, сынок? - негромко спросил он крепкого парня в спортивном костюме, которому едва доставал макушкой до плеча.
- Где?
- На штанах. Вот это?
Дед тыкал сухим пальцем с морщинистыми шишками на суставах в красную полосу ткани сбоку спортивных брюк парня.
- Пятно, что ли? - стал осматриваться и отряхиваться парень.
- За лампасы на штанах нас расстреливали. А ты? Чем заслужил? Их носить? - тон вопроса разительно отличался от смысла слов. То ли предупреждающий, то ли горький. Но не обвиняющий. И не злой. Это точно. Аля насмотрелась, как взрослые с детьми разговаривают.
Стало очень тихо. Аля услышала, как заколотилось у неё сердце. Пассажиры, бродившие вокруг, стали неподвижны, как в игре "море волнуется раз..."
- Ты, чё, дед? Ты о чём?
- Не понимаешь? Не местный?
- Я проездом на практику.
Дед покивал головой, как будто сам себе. Он и смотрел, как будто внутрь себя. Махнул рукой, откачнулся, было, от стены, да не смог оторваться. Опустил голову. Отвернулся ото всех и замолчал.
Люди, как выдохнули. Зашевелились, так же, не глядя в сторону старика.
Парень пожал плечами и улыбнулся товарищу: чудит старый бухарик.
- Ма, а что у дедушки на груди? - взяла за руку маму Аля.
- Где?
- Ну, вон, крестик? Разве, можно крестики носить? Он в бога верит?
- Смотри, Вов, - повернулась мама к отцу, - кавалер. Георгиевский. Как, не боится?
- Да, - отец не сводил со старика глаз.- У нашего дяди Пети тоже такой был. Не сохранился. Закопал он его.
- Тише, ты. Люди кругом.
Аля продолжала тянуть за рукава родителей:
- Ну, ма-а-а, па-а-а...
- Дедушка - герой. Этот крестик ему дали за подвиг на войне. Которая до революции была. При царском режиме.
Отец помолчал и сказал твёрдо:
- Этот крест нескольких орденов и медалей стоит, из тех, что на войне с фашистами давали.
- Почему?
- Не баловали наградами простых солдат.
- Почему?
Отец всё смотрит на старика. И его взгляд становится задумчивым.
- По-другому оценивали подвиги.
Автобус удалялся от остановки, а Аля всё не сводила глаз с сухонькой фигурки с опущенной головой, чётко выделяющейся на фоне белой стены. Так он и отпечатался в её детской памяти. Навсегда.
И все детали произошедшего на остановке укладываются в русой головке с тяжелой, ниже пояса, косой в своеобразную мозаику: "Про крестик деда Пети - говорить нельзя. Могут услышать. Хотя, он герой. Таких мало. Лампасы на штанах - сейчас можно. Но, с оглядкой. Лучше, всё-таки, не надо. Особенно, при проезжих. Они не понимают. Усы - красиво. Очень. Дедушка добрый. И герой. Хотя, странный. Худенький. Почему его так плохо кормят? Он же - герой. Неважно, что при царе. Какая разница? Как, это,- расстреливали? Кого это, - НАС? За что?" Вопросы безответно повисают в пустоте, потому что спрашивать у родителей, Аля, почему-то, не решается. Как будто, кто-то ставит ладошку перед её лицом и прикрывает ей губы.
И уже скрылась из виду станица, затерялись её хаты и тополя среди полей пшеницы, а Аля всё оглядывалась назад и вызывала в памяти, то контуры креста на тёмно-синей ткани, то седые колечки на кончиках усов, то впадину между лопатками, то отстранённость взгляда светлых глаз.
Наконец, автобус доехал до хутора и остановился. Родители засуетились, заспешили, их с сестрой передали друг-другу на руки и поставили на землю. Автобус лязгнул дверями, запылил и двинулся дальше. Несколько шагов по траве и воздух, такой чистый, попал в легкие, что аж слезы брызнули. Этот первый, после автобуса, глоток хуторского воздуха, всегда ошеломлял Алю. Он был звеняще-чистым. Он взрывал городскую пыль в Алиных легких и выкидывал её прочь.
А вот и знакомый двор. Тетя радостно торопится навстречу, обнимает, целует, приглашает. Обмен подарками. Але достаются взрослые колготки. Такие красивые! Тонкие, темно-серые, в красивой картонной коробочке. Она немедленно их надевает и разглядывает свои ноги. Ух, ты, как здорово! Ноги, как будто, матово-серые и обведены темным контуром. Хоть, рисуй эти четкие линии. Создатели этих линий, скорее не колготки, а прыгалка, классики, велосипед. Но, Аля уверена: колготки.
Такой красотой надо поделиться со всеми.
- Пойдем гулять? - зовет Аля младших сестер: родную и двоюродную. Двоюродная, - дочка тёти, Юля, на год младше. Ей девять лет, а родной, Нюсе - пять. В их поколении, в семье только девочки. И двоюродные, и троюродные - все сёстры. Ни одного брата. И в классе на 14 мальчиков - 26 девочек. Взрослые шутят: это к миру, значит, войны не будет.
Девочки пересекают дорогу, выходят на покрытую травой площадь посреди хутора и уходят между домами вниз к маленькой речушке, по-весеннему полноводной и мутной. Хотя, для речушки этот поток, несущий донный ил и береговую глину, маловат. Для ручья, - глубоковат. Местные называют его балка. Все огороды упираются в балку. В прошлом году, девочки ходили с дядей и отцом на рыбалку. Местные снасти для рыбалки: большой сачок и большой деревянный молоток на длинной ручке. Один рыбак ставит сачок поперёк балки и удерживает его. Как раз, края упираются в берега. Другой, идет по берегу, выше по течению и стучит молотком по дну. Испуганная рыба убегает вниз по течению прямо в сачок. Ловят, прямо по берегу своего огорода. Полчаса, и рыбы на всех, на пару дней.
Через балку наведен мостик, больше похожий на плетень, положенный через ручей. А каков он под ногой? Мостик слегка прогибается, но прочно держится за чернозём, и вот, девочки смотрят на него уже с другого берега. Там, откуда они пришли, вверх поднимаются аккуратные, ухоженные, огромные, по городским меркам огороды. На чёрной, взбитой, как пух, земле, ровными рядками зеленые мазки всходов. На самом верху, в начале огородов, белые стены хат. Голубые и зеленые ставни. Откуда-то доносится музыка и далекие веселые голоса. Там, где они теперь, домов нет. Но, зато, зеленая гора совсем рядом. Такая бархатная, такая залитая солнцем.
- Пойдем на гору?
И девчонки торопливо и весело идут дальше.
Гора, как будто убегает. Они всё идут и идут. Уже, заметно устали. Особенно, маленькая. У Али порвались праздничные колготки. Правда, чуть-чуть. Можно зашить и мама не заметит. И ещё, она угодила ногой в маленькое болотце на горе. Откуда на горе болотце? Юля смотрит на грязь, стекающую с Алиной ноги и говорит:
- Это мочаг.
- Чего?
- Мочаг. Здесь родники пробивается. Если выкопать ямку, будет родник. А без ямки, получается мочаг. Земля всегда мокрая и мягкая. Если наступить - увязнешь. Вот, как ты.
- А как его заметить?
- Никак. Он в траве.
- А почему на горе? Как вода вверх течет?
- Я, откуда знаю? Здесь их много.
И они идут дальше, немного медленнее и приглядываясь, не гуще ли, не выше ли, впереди трава? Не на мочаге ли, она растет?
Выше на горе, становится виден загон для коров с сараем внутри. Коровы коричневые, издалека маленькие, как игрушечные. Девчонки ускоряют шаг. Коровы. Загон. Как интересно! И, как ещё, далеко. С каждым шагом, коровы всё больше, всё виднее неровности деревянных брусьев, из которых сделан загон. Дерево серое от времени и очень красиво смотрится на фоне зеленой травы, через которую просвечивает солнце. Вдоль ограждения, кормушки из досок. Они пустые. Але кажется, что уже давно, пустые. Почему-то.
- Ой. Ой. Ой. Что это? Смотри, смотри! - маленькая жмется к Але и дергает её за руку. Аля бросает взгляд в ту сторону, куда смотрит маленькая и пугается. Ещё толком, ничего не разглядев. Что-то лежит за кормушкой. Слишком маленькое, чтобы быть коровой. Слишком, неподвижное. И над ним жужжат зеленые мухи.
- Не смотри, не смотри туда, - гладит Аля по плечам маленькую, но поздно, - та уже плачет.
- Что, что это? Скажи, что там?
- Не плачь, это теленок...- Аля думает: как ей сказать?
- Почему? Почему? Почему? Почему?
- Что, почему?
- Почему, почему?
- Да, что, почему?
- Ты знаешь! Знаешь! Скажи!- всхлипывает Нюся.
Теперь и Юля обнимает её за плечи. Старшие девочки, как будто, шалашиком, хотят укрыть собой маленькую, защитить от слёз. А сами смотрят на мертвого теленка.
- Смотри, - шепчет Юля,- там ещё один...
- Где? - вынимает Нюся зареванную мордочку из их юбок, - Где?
- Не надо, не смотри, - Аля берет её ладошками за мокрые горячие щеки и смотрит ей в глаза.- Пойдем, отсюда. Пойдем, к маме.
- Да, да.
Старшие окидывают глазами загон, переглядываются, берут Нюсю за обе руки и уводят вниз.
Под горку, идти, куда быстрее. А бежать, так вообще, легко.
Вот тётин двор. Вот и взрослые. Маленькая вырывается из рук старших и несётся к матери.
- Мама, мама, там мертвый теленок!
- Где? - пугаются взрослые.
- Там, на горе!
- Где-е-е? - уже другая вопросительная интонация, - На какой горе?
- Ну, там! - Девочки машут руками к вездесущей горе, - там загон. Там, в загоне. Там их много. Мы с Юлей пять штук насчитали. Мертвых. И двое живых было.
- А пастухи там были?
- Нет. Там никого не было.
- Пьют, наверно, - папа хмурит брови. - Праздник же. Не до скотины.
- Сказано,- колхозное...- грустно вторит мама.
Взрослые, ещё какое-то время, обсуждают событие. Потом садятся за стол.
Маленькая, вскоре отвлекается на игру с кошкой. Сёстры сидят на коврике возле коробки с игрушками и тихо переговариваются:
- Да, ты знаешь, как с ними на фермах? Я сама видела: Их бьют лопатами, которыми навоз убирают. И не убирают за ними. Не то, что мы за своей. Чистим каждый день. А они по колено в грязи стоят. И кормят их плохо. Они худые и молока мало. И телята умирают.
- Почему так? Так, не должно быть! Неужели, им не жалко?
- Кому это надо? - жестким голосом отзывается Юля.
И тут до девочек доносится голос отца:
- Это ж, надо, довести до такого состояния крестьян. Чтобы, им стала безразлична скотина! Это постараться надо!
Але, вдруг, становиться ещё жальче, чем коров,- людей. Незнакомых. И комок в горле. И невозможность, что-либо изменить.
Женский голос за спиной:
- Тише, сейчас Магомаев петь будет. Дай, послушать. Толку, с этих разговоров.