1
Маргарита жила вдвоём с Педро. Она жила в большом, если не сказать огромном, доме, где-то посередине этого дома, по вечерам в одном из многочисленных его окон можно было видеть её скучающие глаза, беспомощно смотрящие с большой высоты. Конечно, это звучит не столь поэтично и сказочно, как если бы я начал повествование со слов о маленьком домике, стоящем на крутом обрыве, у подножия которого привольно бьётся волной и несёт свои иссиня-чёрные воды река, в то время как неистовые ветры ласкают протяжные ветви могучих деревьев, а отважные глаза широко встречают невзгоды стихии в трепетном созерцании мятежной неги природы… Нет, пусть это прозвучит обыденно и неинтересно, пусть каждый день мы глядим на большие, правильнее будет сказать огромные, дома, пусть каждый вечер мы беспомощно глядим с большой высоты вниз. Всё-таки мы считаем себя (точнее ничто не запрещает нам так считать) не одинокими, мы пытаемся с кем-то дружить, по выходным гуляем в шумных и весёлых компаниях, в будние дни, в промежутках между мгновеньями напряжённой работы, стараемся непринуждённо шутить, чтобы хоть этим выдавить из уст угрюмого коллеги некое подобие улыбки. Пусть отчасти скрадываем мы этими потугами всю несказочность наших судеб, Маргарите это было неинтересно, её ничуть не занимало даже малое подобие притворства, едва уловимая фальшь ей претила сильнее, чем мелкая муха в жаркий летний день претит ленивому пляжнику. Она просто была маленькая и одинокая – жаркими днями всеобщего лета, сумеречными вечерами, когда музыка проворной листвы обволакивает всё наше сознание, долгими (это именно тот избитый эпитет, который ещё успеет набить вам оскомину за всю вашу жизнь) зимними вечерами, прижимаясь всем своим тельцем к неуклюжему радиатору отопителя, она всё же делила все свои маленькие радости и чудовищные невзгоды со своим преданным Педро. И вот скажите мне начистоту, кто из нас более одинок? Мы все, причудливо пытающиеся «быть, а не казаться», или она, Маргарита, которая пусть и казалась, и даже казалась сама себе, но абсолютно правдиво и начистоту. Педро всегда во всём с ней соглашался. Он не мог допустить мысли, что кто-нибудь в этом мире может быть лучше, добрее, чем его маленькая Маргарита, он не мог представить себе, что они когда-нибудь расстанутся; что им придется расстаться, он в глубине души понимал и признавал за этим вескую правда, но всё же никак не мог себе это именно представить со всей силой реалистичной фантазии. Когда ему было весело и хорошо на душе, он клал голову ей на колени, и она, погружаясь в свои нелёгкие думы, накрывала её своими руками; когда ему было отчего-то грустно, невесело, тяжело становилось и ей, тогда она звала его, и Педро вновь клал голову на колени, а она говорила, что всё хорошо, и не надо печалиться, и становилось действительно легче и ей, и ему…
И тем более глубоким было его удивление, когда неожиданно резко прекрасным весенним утром, в которое свежая зелень едва опушила голые ветви деревьев, а бездонное ясное небо глядело на сокровище своё – Землю – открыто и просто, Маргарита схватила Педро за ошейник, пристегнула короткий поводок и бесцеремонно вытолкнула его сначала на лестничную площадку, а потом и на улицу. Подгоняемому Педро оставалось только уныло поглядывать снизу хозяйке в лицо, стараясь опять угадать, что же случилось, куда мы идём… Опять, потому что с каждым (и все с этим согласятся) бывает такое. И по отношению даже к себе и к тем, кого любишь, внезапно случается (нет, не затмение) что-то неведомое. Это можно было бы объяснить полнолунием, либо наоборот затмением луны или солнца, давлением низким или высоким, магнитными бурями, влажностью, или жарою… Объяснить это можно всем чем угодно, оправданием только это не станет. Внезапная ярость, грубое слово, может и жест, окрик, досада – это длится мгновенья, но эти мгновенья способны разрушить миры. Педро привык, что время от времени с Маргаритой что-то случается, она запирается в ванной (хотя обычно она никогда не запиралась в ванной), пускает громко из крана струю, и лишь приглушенные вздохи и стоны сквозь дверь раздаются. В таким минуты Педро вне себя от душераздирающего чувства находился под дверью, он знал – Маргарита страдает, ей плохо, пытался до неё достучаться… Почему она не разделяет с ним непонятное горе? Почему она от него прячется? Он знал, что когда кто-то прячется, он не доверяет другому. Наконец она выходила. Держалась за грудь, вытирала глаза… После этого Маргарита была всегда особенно раздражена. Педро уже знал это. Украдкой взглянув на хозяйку, он торопливо убегал в свой укромный уголок. Проходили часы… И вот Маргарита снова весело звала его, всё было забыто, и Педро переполняла безумная радость. Кто из нас скажет, что ничто и никогда не омрачало его любовь? Кто скажет, что ему никогда не приходилось быть грубым с тем, кого любишь? И кто скажет, что ему не приходилось снова и снова прощать обиду другого?
Накануне того весеннего утра, вечером, уже ближе к ночи, как раз и случилось такое смущение с ванной. Педро привычно ушёл к себе, и по причине позднего часа уже не выходил, сладко заснув в ожидании утренней радости примирения. Но к его удивлению его не случилось, Маргарита не словом с ним не обмолвившись, наспех покушав и быстро одевшись, спешила куда-то. Проехав несколько остановок на метро (Педро всегда нравились такие поездки. Маргарита тепло прижимала его к своей мягкой груди, ошибочно полагая, что метро причиняет Педро суетный страх, гладила ласковой рукой между ушей, и даже иногда, когда Педро особенно удавалось изобразить неподдельный ужас, целовала своими пухлыми губами чёрную пуговку носа. В этот же раз Педро пришлось довольствоваться местом на полу, около стройных Маргаритиных ножек.), проехав и несколько остановок потом на трамвае (где также, несмотря на все усилия, страх Педро оказался незамеченным), они очутились у большого незнакомого дома. Поднялись на лифте. И вот уже мальчик треплет за ухо… Приходится немного осклабиться, чуть-чуть порычать… «Педро!» Маргарита прикрикнула. Ах, Маргарита, знала бы ты как люблю я тебя всей своей собачьей душой, ты бы совсем на меня не кричала… Но что это? Стоп? Куда же ты? А я? Как же? Ты меня оставляешь! И Педро залился безудержным лаем, забился в истерике, бросаясь на крепкую дверь… Рита, Маргарита, не оставляй меня, не оставляй… Но тщетны усилия. И вот уже мальчик, чужой, неприятный, нахальный, пытается вновь оседлать и тычет в морду котлетой.
2
Как-то раз, после тяжелого трудового дня, я зашёл к Маргарите вечером в гости. Мы познакомились ненастным воскресным осенним деньком в промокшем до ветки парке. У неё как нельзя более кстати не было с собою зонта, и я подоспел на выручку её, привлекшим меня ещё издалёка, плечам. Как потом я узнал, она просто-напросто позабыла его на работе и решила, несмотря на непогоду, гулять без него, но той далёкой дождливой порой мне это было не важно. Мы стали встречаться, она рассказывала вечерами о своём одиночестве, мне было странно и до необычного интересно выслушивать эти рассказы. Мне нравилось звать её «Маргарита». Я спрашивал: «Почему у такой милой девушки нет, совсем нет друзей» Она огрызалась: «Не называй меня милой». И тут же смеялась и прижималась своими губами к моим… Пока она варила нам кофе, я листал её книги. Пока она улыбалась, я пристально вглядывался в эти глаза. Пока она гладила мои волосы, я мысленно благословлял тот самый ненастный осенний денёк и забывчивость Риты (про себя мне нравилось называть её и так) по части зонтов.
Всё было чудесно в наших отношениях, мне нравилась её необычность, строгость и свежесть суждений, незыблемость взглядов, не говоря уже о ласковом нраве и янтарных глазах. Но что-то терзало её, какая-то тайна из прошлого, что-то стояло, если не между нами, то где-то совсем близко от нас. Сколько раз заставал ёё взгляд застывшим в окне, на стене, устремлённым в себя, в пустоту. Я не знал, как спросить и надо ли спрашивать, но, наконец, решил положиться на волю случайности и не торопить событий своими вопросами. В тот вечер я пришёл к Маргарите с вопросом несколько другого порядка, зная об её нелюдимости и держа в уме предстоящий её день рождения, я сразу с порога, лишь только раздевшись, прижавшись щекою к щеке, прошептал: «Я придумал, что подарю тебе на день рождения!» Искорка пробежала меж нас. Взгляд загорелся. «Но зачем же ты мне хочешь сказать?» То, что произошло вскоре, превысило все мои ожидания. После того, как я заявил, что хочу подарить ей милого маленького щеночка, Маргарита резко отпрянула, прошла мимоходом на кухню, и там я застал её упавшей ничком на столе и в слезах. Не надо, думаю, говорить, как я перепугался, однако данное происшествие послужило раскрытию для меня всей её тайны, и дальнейшая жизнь наша протекала спокойно и счастливо. Я любил Маргариту, а Маргарита любила меня. То, что она рассказала, едва успокоившись и вытерев слёзы, я приведу здесь и сейчас. Только добавлю, что маленького щеночка я ей в тот раз не подарил, как, впрочем, не подарил и в другие разы.
3
«Впервые увидела я его совсем маленьким, он едва помещался в моих маленьких ладонях. Я держала его и смеялась: таким весёлым и смешным он казался мне, что я не находила никаких других слов, кроме смеха. Ведь смех – это те же слова, не правда ли? Добрые, хорошие слова. Слова на понятном всем языке… Мы росли вместе. Я помогала ему, а он мне. Мы вместе гуляли, вместе кушали, он будил меня по утрам, а я заботливо укутывала по вечерам его в одеяло. Помню, однажды я ездила к бабушке в Испанию – мы разлучились на целую неделю – какими яркими и волшебными были наши объятия при встрече! Весь день и весь вечер мы не отходили друг от друга… И потом, когда я стала совсем взрослой, когда мы остались совсем одни, когда мы остались вдвоём… Ты понимаешь, что он был для меня другом. Единственным и настоящим другом. А потом началось это…
Я долго не могла понять, что же случилось – приходя домой, я начинала задыхаться, кашель душил меня, здесь жгло и давило… Моя грудь была залита огненной лавой! А иногда всё было нормально… Но с каждым месяцем, а позже и днём становилось всё хуже… Я начала прятаться от него в ванную, запираться, я не могла видеть как он страдает, страдает наравне со мной. Его глаза… Нет, это было невыносимо! Я не способна была больше выносить этот страдальческий взгляд! Когда приступ проходил, я выходила из ванной, он всегда сидел под дверью и скулил. Скулил от невыносимой муки, от бессилия сделать что-либо. Дверь наша скоро стала изодранной в клочья, но я запиралась снова и снова. Он начал болеть, плохо ел, спал очень нервно… Вы вместе страдали, болезнь разрушала обоих… Моя болезнь, ты понимаешь?
Да, я обращалась к врачу… Конечно, сейчас все первым делом обращаются к врачу! Куда же ещё? Его приговор только усугубил моё положение. Выписал рецепт, но лекарство от моей болезни было только одно. И оно было выше моих сил. Я говорю ему: «Доктор, это не лекарство, вы предлагаете мне стать предателем. Предлагаете совершить подлость». У вас нет выбора, ответил врач, если вы не прислушаетесь ко мне, состояние будет ухудшаться с каждым прожитым рядом с ним днём… Ты не можешь представить, как я плакала. Педро, кажется, всё понимал. Я больше не брала его на руки, не прижимала к груди, не целовала его маленький чёрненький носик. Но это не помогало. Его присутствие со мной в одном доме убивало меня. «Так вышло, надо расстаться» - твердила я себе, но каждый раз, когда его весёлый лай касался моего слуха, а мягкие лапы ласково ложились на мои колени, я переставала находить этому оправдание.
Знаешь, что помогло мне переступить через свои чувства? Ты. Да, встреча с тобой подтолкнула меня к предательству... Не обижайся, ведь это правда. Я поняла, что мне надо жить, а с ним я умирала… Помню, как после нашей встречи пришла домой, помню его радость, помню как не могла смотреть ему в глаза. Потому что знала уже, что я предаю его. Мой милый Педро, ну почему так случилось, почему?! Почему?!»
И новый поток рыданий прерывал этот скорбный рассказ…
4
Я так никогда и не увидел его. Этого пса по имени Педро. Маргарита рассказала, что он живёт у новых хозяев хорошо, конечно не на таком барском положении как прежде, но всё же кормили неплохо. Новый друг его, мальчик по имени Федя, любит его, он восполнил утрату, ведь Педро оказался похожим на какого-то бывшего его пса. Я помню тот вечер, единственный вечер, который, я думаю, в будущем никогда не повторится. Маргарита ходила к нему. Навестить. Меня с собой она не взяла. Почему, до сих пор я не знаю, но каким-то внутренним чувством отчётливо всё понимаю. Она вернулась поздно и вся в слезах. Видно долго гуляла по улицам нашего города, в надежде хоть сколько-нибудь успокоиться. Ведь Педро всё понял, и он простил. Всё посещение свелось к нескольким ничего не значащим фразам с хозяевами. Всем ли довольны, хорошо ли ведёт себя… А Педро, в углу притаившись, глядел немигающим взглядом, боясь приближаться. Да, он простил, он простил меня, твердила Маргарита в тот вечер, но я не прощу никогда, никогда я себя не прощу. «Если бы видел ты эту слезу, слезу у него на щеке и пронзительный взгляд…». Я силился представить себе эту картину, на глаза мои навёртывались слёзы, я обнимал Маргариту за плечи, и мы молча сидели так до поздней ночи, думая каждый о чём-то своём.
Маргарита больше никогда не ходила туда, равно как никогда она больше не вспоминала о нём вслух, больше не кашляла и не задыхалась, и уже вскоре мне даже не верилось, что всё это действительно было.