17. Вода в капкане
Путей много.
Мое дело - лежать
на самом радостном.
Капкан.
Время вдохновения рождает свое пространство, и в его неземной голубизне Зеев стремительно поднимается по лестнице своего обесточенного дома.
За пределами бесконечного пространства вдохновения летит пестрый мусор бытия, несется колеблющаяся тьма на лестнице и пестрота непечатных возражений соседей.
Против чего?
Необходимости так напрягаться?
Матерный свет против несанкционированной тьмы.
Скинув сандалии у входа, он бегом кинулся к компьютеру.
А тот, вызванный к жизни телефонной дланью Зеева, уже пыхтит, прокручивая варианты.
Красива Идея, да что ж она незамужняя породит? Замуж ее срочно за Его Судейское Величество Эксперимент.
Прошел час.
Зеев - усталый раб откинулся на спинку раб-кресла и пробурчал:
- Ничего себе - Пиршество идей.
Подавай им к столу приборов на миллион долларов. Под это умозаключение пошли сосиски с гарниром из хлебцев крытых жирной мазью авокадо.
Насытившись и впав в дремоту, Зеев стал успокаивать своего внутреннего критика тем, что деньги сами найдутся. Вода, которая уже есть, минеральна и драгоценна. Эту воду можно разбавлять десятикратно и продавать по цене легкого вина. Ей можно придать особенности свежеталой воды и устроить лечебницу.
Ну и что, что в кассе ни гроша?
Тысяч тридцать есть в смешных заначках по вади и в дикой трубе в лесу.
Вспомнив, как он все это прятал, Зеев изумился: "Неужели он и есть тот человек, который с бредовой серьезностью игрался в эти прятки с долларами?"
И тут замкнулась цепь тогдашних размышлений, и выплыло в облаке самонасмешки:
" И еще и квартиру продавать ..."
Он не успел досмеяться - короткое замыкание полыхнуло молнией:
" Продать! и не только свою!"
В лихорадочном возбуждении, вернувшись к компьютеру, Зеев запряг телефон и начал жуткую скачку.
- Верну быстро!...
Какой там год?! У меня на подходе миллионы и миллионы!
Какая проблема гарантии?!
У меня замок в тайге и три квадратных километра собственной земли!
После двух часов такой скачки он затих и, наполняясь туманом усталой неуверенности, изрек самому себе:
- Тяжелое бревно вымуштрованного сомнения, привычно упало на дорогу вдохновенного самомнения.
Потом, страшась содеянного, но уже во власти его, позвонил Смоленскому:
- Шмуэль, лети сюда. Работа есть. Ты же все умеешь. Надо в день продать несколько квартир. Мне срочно нужен миллион!
Через банки - склянки, через черта с рогами, но завтра чтоб я смог заказать оборудование на миллион.
Быстрота, с которой сработал их тандем, могла б войти в книгу рекордов Гиннеса, но Миша Фельдман явился все равно слишком рано.
Встретив его в аэропорту, Зеев пытался изобразить жуткую занятость и буйное процветание.
- Мишель, отдохни, оглядись, дел тебе еще хватит.
Можешь пока смело махнуть в Эйлат для полноты ощущений жизни.
Голос Зеева фальшивил, но Миша не услышал ничего.
Слишком крутые песни пели ему его внутренние голоса.
Белое Братанство лишь чуть задело его ангельски белыми крылышками, но и это было достаточно страшно, ибо абсолютно непонятно.
Свою порцию подкожной аппаратуры он получил в больнице под наркозом, и нашелся некто смелый, кто сообщил ему об этом. Ради этого смельчака пришлось изобразить падение с порезом именно этого места на спине и немедленно исчезнуть.
Говорить о подобных вещах с наивным Владом глупо и не по-дружески. Пусть уж он лучше крутится в блаженном мире своих научных фантазмов.
- В Эйлат не хочу, а отвези ты меня, пожалуйста, в Акко.
У Зеева от этого двойного КК, как будто хрустнуло что-то в мозгу.
Не хватало ему сейчас одного - увидеть свой труп, почти сгнивший там на берегу. Мысль, что он не настоящий Зеев Малкин, за последние недели не раз тайком пробиралась в обширные покои хрустального дворца его фантазмов.
Хорошо, что руль держал не он, а таксист.
Впрочем, в Акко они не доехали. Миша передумал и назвал еще какое-то, извлеченное из запасников эрудиции, местечко.
А остановился в итоге у хайфской знакомой.
Зееву поведение друга показалось странным, но не настолько, чтобы всерьез задуматься.
Барин он, и капризы у него барские.
Может, мафия его так достала?
Или голова после ранения ничего самолетного не переносит?
А я сам - откусил себе внутренний язык Зеев. - Я сам - не странен ли даже самому себе?
В таком вопросительном состоянии они расстались, но не надолго.
Через неделю, едва унеся ноги из негевского пекла, Зеев, пошатываясь, ввалился в свою квартиру. И первое, что он увидел - благородная шевелюра Фельдмана.
Оценив очень здоровый цвет лица друга и очень выразительный блеск его княжеских глаз, Зеев приготовился рассказывать, что параллельно экспериментам он до предела своих скромных сил закручивает минеральный бизнес.
Вовсе он не собирался бросать поиски природной живой воды. Но Кто знает, во что обойдутся эти поиски в пространстве купленных квадратных километров?
Ему хоть стаканчик для исследования...
Ну, это не вслух.
Что у него получается?
В самом худшем случае?..
Обязательно нужно думать о худшем случае. Вот тогда он - этот худший - и не произойдет. Закон худшего случая, или лемма Малкина.
Увы, Зеев не успел выступить с доказательством этой леммы. Миша, ждавший его, как Страшный Суд, преодолев тяжкое желание материться, произнес нечто более элегантное.
- Слушай ты! пират деловых морей...
Зеев не очень уверенно улыбнулся:
- Ты всегда ратовал за размах и деловую отвагу.
- Вот что. То, что ты уже натворил, умыкнулось в дикие прерии Негева.
Все бумаги на стол и заткнись со своими оправданиями.
Через несколько тяжко молчаливых минут Фельдман подытожил:
-Теперь я такой же нищий, как ты.
Достаточно радостно произнесенный постулат нищенства Зеев не принял и молча смотрел на Фельдмана, подбирая слова.
Странным образом "Князь" сочинил этот постулат с некоторым проблеском самодовольства и даже злорадства.
Поток страшных событий, закруживший его и Зеева, вынес струхнувшего Фельдмана на некий мыс последней надежды, каменно логичный. Как будто.
"Если игра идет вокруг этих десяти миллионов, то, как еще нагреть их страшнее, чем Малкин способом?
Да их с Владом сейчас хоть самих закопай, все равно деньги, зарытые в землю Негева не откопать".
Догадку, что те, которым он перебежал дорогу, нечто много большее, чем уголовные коммерсанты он где-то по дороге зло и умышлено потерял.
Впрочем, злорадство - удовольствие недолгое, а жить надо и желательно хорошо. И прорвав темные пустоты неопределенных страхов, он продолжил с прежней настырностью:
- Вот что. Ты и возьмешь меня в работнички, и будешь платить за мой труд пять тысяч зеленых в месяц.
- Хорошо, - кивнул настороженно Зеев, ожидавший куда более жуткой реакции. Душа его суетно вертелась в пятках. Что издревле означало необоримое желание бежать абы куда и побыстрей, и подальше.
Скоро откроется, что уже и в долг он навыдавал отсроченных чеков за всякую аппаратуру.
Но бежать некуда и нельзя и лучше об этом потом.
А о чем сейчас?
Надо ж на свадьбу настроиться.
И обратившись пробкой от бутылки настоящего "Советского шампанского", Зеев взлетел к потолку.
- Слышь, Миша, до всех дел, порадуйся за меня - дочь замуж выдаю. За варяжского гостя польско-русско-еврейского происхождения.
Миша непонимающе посмотрел на наглого партнера, потом все же вспомнил, что это же его лучший друг.
Но и потом Фельдман не сразу вошел в эту новость, и лишь когда звякнула в нем давно обвисшая семейная струна, вдруг осознал, нет, не радость друга, а пустоту вокруг себя.
Вот что делает с человеком чувство смертного капкана. Это гении в творениях бессмертны, а мы, грешные, разве что в детях и внуках.
И Зеев, завершив полет шампанской пробки, вдруг увидел пожилого усталого и нездорового человека.
- Ты что, Миша?
- Да так, княжий свой род жалко, не продолжил.
- В чем дело? Еще не поздно.
- Родить не фокус. Настоящего княжича не вырастить уже.
- Какие дела, мы же живую воду ищем?
Михаил Наумович усмехнулся. До какой степени "живую"? Влад мыслит сказочными категориями.
- Счастливый ты человек, Малкин.
Сказав это, Фельдман несколько увеличил внутреннюю температуру и летучее вещество грусти, как всегда, легко испарилось из его жизнерадостного тела. А то, что застряло в душе, выплыло облаком афоризма:
- Вот так и вершится мировая справедливость - я всегда богатый, а ты всегда счастливый.
Чего улыбаешься, нищим ты меня уже сделал, осталось пустяк - счастливым сделать.
Свадьба прошла с размахом должной скромности.
Понять, кто он, на самом деле, этот Эрик Флам, Зеев так и не смог.
Существо из какого-то параллельного мира потомственных гуманитариев.
Конечно языки и всякий такой шарм, но у Зеева накопились свои исторические воззрения, а этот малыш, не то чтоб понять, и не слушает даже. Оно, конечно, влюблен, мозги набекрень и все, что слышит, так это стук собственного сердца. И все равно обидно.
Потом полетела неделя Семи Благословений.
И тут Зеев, затюканный делами и самим фактом стремительной свадьбы, немного пообвык и даже произнес свои уместные Диврей Тора.
В смысле привязал мысли Торы к текущему моменту.
Понятное дело, что на сей подвиг благочестия его подвигла простая мысль:
"Ну, уж это он выслушает".
Уютное сборище друзей жениха, то бишь молодого мужа, уходило корнями в хасидские земли, но большей частью было при вязаных кипах, и с учеными званиями. Все как один при женах и многочисленных детях.
Вот этому почтенному собранию Зеев и произнес свою речь:
- Когда я впервые услышал о странном соединении любви и страха Б-жьего, я сказал себе - абсурд.
Жизнь может быть устроена либо с позиции любви, либо с позиции силы.
Или я его люблю, или я его боюсь?
Сначала я поинтересовался у равов, а на что больше всего похожа любовь к Нему и Его любовь к нам.
К тому времени я уж свыкся с понятием любви с позиции силы - вспомнил, с какой позиции я отшлепал по попке Восседающую За Столом Почета и ее совсем тогда крошечного братишку, вон он потолок подпирает.
Конечно, Он нам отец.
А отца естественно любить и бояться.
Нет, сказали мне мои учителя.
Больше всего это похоже на любовь между мужем и женой.
И тогда только понял я, о каком страхе идет речь:
" А что, если от одного неосторожного слова, движения, дыхания, мысли, лишь пробежавшей по лицу, скроется чудо, пропадет, исчезнет? "
И нет настоящей любви без этого страха.
О, будь осторожен, человек, во всяком деле помни о заповедях и спасешься.
От чего?
Нет, ни от гримас повседневной суеты, а от потери смысла жизни, который всегда в любви.
Помните, что многим не дано это чудо постичь, хоть бреди через тьму любовных романов.
Так да хранит этот страх вашу любовь и смысл ваш, дорогие вы мои счастливые дети.
После этой речи произнесенной, на непонятном Мише Фельдману иврите, статус Зеев резко вырос в его княжеских глазах, и ему вдруг пришла в голову счастливая мысль.
- В большого босса растешь. Пора тебе личного шофера, он же телохранитель и, представь себе, имею предложить кандидата от наук.
Возвысился в Израиль мой приятель по самбо-клубу Борька Рабинович. Каким богам этот КАНДИдат в науке КАНДИл не знаю, но ему это давно надоело. Вертел кооперативчик, и, кстати, тебе чего и подсказать может при столкновении с позорной реальностью.
Вообще-то он "кандит" теперь собственному делу, но наличные ему пока позарез нужны.
Миша несколько самодовольно улыбнулся.
Святое дело помочь себе, помогая ближнему.
Зеев чуть поперхнулся Мишиной радостью. Друг испускал из себя блеклую тень Следящего.
И это пророчество - это недоказуемое точное знание побежало по лицу Зеева печалью и страхом. Он с трудом вымолвил:
- Ладно, блий недер (в смысле обета не даю), беру твоего протеже.
Детали не сейчас.
Неуместно.
Что уместно, что не уместно на этих специфических еврейских пьянках Миша еще не постиг, и это несколько облегчило Зееву жизнь, возникшая растерянность друга позволила тут же скрыться, как бы по делам.
Однако здесь же не зАмок. Куда скроешься? Так маневр сквозь гостеванное пространство.
Потом он и вовсе взял себя в руки.
Но приятность момента пропала. Малкин отвлекся от речей, ручьями текущих мимо сознания, и окунулся в некий внутренний неуют третьего, не денежного и не эрикфламовского рода.
Внутреннее его пророчество оправдалось уже назавтра в полдень.
Едва войдя в дверь, Борис Борисович навалился могучей тренированной массой, почти гипнотический в своей целеустремленности. Еще бы, за его спиной поддержка реального босса. Князю Фельдману явно хотелось, чтобы старый знакомый приглядывал за безумствами гениального и не прирученного волка-Малкина.
Борис Борисович мог гордиться своим позиционным преимуществом.
Кому и когда удавалась со старта стать не двойным, а удвоенным агентом.
В отчете, выполненном в скромных тонах, так и будет сказано.
Раскошелятся без жадного скрипа.
Приняв в себя изрядную дозу такого настроения, он двигался по неприятельской квартире в мощном атакующем стиле. Рабинович, можно сказать, загнал Зеева в угол письменного стола, где и творилось таинство управления фирмой. Договор, сляпанный совместными усилиями Фельдмана и Смоленского, уже взывал к простому движению подписать и забыться от этого кошмара.
Но тут Зеев, чья подкорка активно протестовала против этого гибельного жеста, собрался, наконец, с силами.
- Тень должна быть молчаливой и терпеливой до беспредела. Сядь, а я задумаюсь.
Именно эту операцию Зеев и изобразил на лице, на лице как бы сбежавшем из мира низкой суеты в высшие миры АД-министра-ции.
При этом он пробормотал нечто ошандарашивающее.
- Тут, чтоб достичь эффекта, ... Х должен быть среди третьестепенных в параэкспоненциальных областях подсознания.
Рабинович, выслушав такое, решил, что пора изобразить почтительность к несомой на вынос чепухе.
Миша честно сказал, с кем заимеет дело Борька Рабинович.
"Это такой отчаянный МАГ самых странных ИСТР, что с ним не просто."
А Зеев продолжал заклинивать мозги противника.
- Воспользовавшись таким заделом, он взялся так круто за дело, которое, как толкует бестолковая рифма, его глубоко задело.
Зеев явно пользовался модифицированным методом Кольки Сатановского,