Из рабочих записей Генриха фон Аренберга
18 ноября 1902 года
Эту удивительную, во многом жуткую, кажущуюся от первых и до последних слов сказочной историю мне только что поведал один пожилой попутчик в поезде, следующем в столицу Гезельшафта. Я поражён тому, сколь ненавязчивым оказалось его предложение выслушать забытое сегодняшним поколением предание о таинственно пропавшем городе близ живописных берегов Рейна. Полагаю, что едва ли во всём вагоне нашёлся ещё хотя бы один пассажир, который столь же небезучастно отнёсся к первым словам незнакомца. Я счёл излишним сообщать старику, что своего благодарного слушателя он нашёл в лице нашумевшего «собирателя легенд» – признаться, мне сразу полюбилось это причудливое прозвище, которым меня успели окрестить почти во всех газетах Европы. Нужно отметить, что в самом начале незнакомец не произвёл впечатления помешанного, или выражаясь языком более художественным, исполненного безумием человека. И что интересно, когда к концу нашего с ним разговора старик, возвысив голос, стал твёрдо настаивать на том, что всё произошедшее было чистой воды правдой, я, к тому времени оказавшись всецело прикованным к загадочному взгляду рассказчика, без тени сомнения ему поверил.
Легенда №20
«Интродукция»
В тот далёкий год, когда пфальцкий курфюрст из династии Виттельсбахов, носивший имя Оттхайнрих, по воле небес испустил дух, с территории самого курфюршества при более чем загадочных обстоятельствах бесследно исчез некогда процветавший дивный город Цуфлухт. И сколь странным и даже зазорным это не покажется, но, по таинственным причинам, кроющимся, скорее всего в высокомерной праздности и беспочвенных страхах оказаться обвинённым в случившемся, ни один человек в ту пору не соизволил придать данному событию и капли своего драгоценнейшего внимания. Все до единого, будто бы сговорившись, сохраняли к произошедшему удивительную безучастность. Торговцы, прибывавшие к холму, где давеча возвышались городские оборонительные стены, и обнаруживавшие на их месте безжизненную земную твердь, с нескрываемым чувством неприязни спешно покидали окаменевший пустырь, взяв курс на какой-нибудь близлежащий город. Охваченные, по большому счёту, единственным в своей жизни стремлением как можно скорее нажить капитал, в пропавшем городе они видели лишь невосполнимую утрату удачной возможности в короткие сроки сбыть свой очередной, и вероятно вообще мало кому нужный товар. Когда же на смену умершему курфюрсту пришёл Фридрих Третий Благочестивый, на всей территории Пфальца не осталось ни единого жителя, которого бы могла всерьёз заинтересовать судьба пропавшего города. По этой нелепой причине новый правитель, не по своей воле вынужденный остаться в полнейшем неведении, так и не узнал о злом роке, выпавшем на долю жителей города Цуфлухт. И лишь в немногих семьях можно было изредка услышать страшное предание о постигшей несчастных горожан участи, принёсшей им мучительную нравственную гибель, следом за которой весь город разом захлестнула волна смертей и чудовищных разрушений.
Но шли годы, и постепенно вместе с минувшими поколениями это печальное сказание начало незаметно предаваться забвению, пока однажды и вовсе не растворилось в истории Курпфальца. И уже тогда, пожалуй, никого не могла заинтересовать та загадочная подробность, что первой о печальной судьбе горожан Цуфлухта услышала семья бедных крестьян, одной холодной дождливой ночью приютившая в своём доме слепую измученную девочку.
Цуфлухт. История гибели одного города.
Нет на земле человека, которому было бы доподлинно известно, кем и в какие годы на крутой возвышенности вдоль правого берега Рейна был возведён город Цуфлухт, ставший впоследствии одним из удивительнейших по своей красоте во всём Курпфальце. С течением времени эта досадная действительность дополнилась широко распространившимся мнением, что такого города и вовсе никогда не существовало. К великому счастью, таинственному и полному магической силы провидению спустя несколько веков удалось вырвать из расплывчатости давно свершившихся явлений, истинную и полную горечи правду о последних годах жизни горожан Цуфлухта, всецело успевшего отойти в мир фантастических сказаний и легенд. И пугающе примечательно то обстоятельство, что произошедшие события и некогда ходившее среди людей предание в полном смысле оказались неразрывно связанными между собой.
С этого момента, мой дорогой читатель, перед тобой во всей свой целостности и подлинности откроется удивительная и печальная история, которая поначалу столь решительно отрицалась, а в последние столетия и вовсе была забыта.
* * *
Так случилось, что, отжив свой век, один мудрый бургомистр, передал бразды правления в городе Цуфлухт своему юному и единственному сыну Адриану. Покинув же должность, полный тревожными мыслями, в особенности о выпавших на долю любимого сына трудностях, сокрытых на пути расцвета дорогого ему города, отец Адриана скоропостижно отошёл в мир иной. Невзирая на молодой возраст нового правителя, большинство горожан отнеслось к нему с глубокой симпатией. И если поначалу, в особенности неразборчивому человеку, было удобнее предвзято довериться чарующей внешности Адриана и его редкой способностью с невообразимой лёгкостью увлекать своего слушателя, то позднее, трезво взглянув на первые признаки существенных перемен в жизни города, ни у кого не могло возникнуть и малой толики сомнения в чистоте намерений этого человека.
Адриан, по-взрослому рассуждавший и искренне разделявший взгляды отца, был решительно настроен на то, чтобы и впредь всеми возможными благородными средствами поддерживать достойную, полную гармонии и духовного примирения жизнь каждого жителя города. Именно поэтому ни для кого, по большому счёту, не стало неожиданностью, что Адриан так быстро полюбился почти всем горожанам.
С давних пор у Адриана была тайная мечта превратить Цуфлухт в сокровищницу величайшего культурного наследия, где, словно следуя этимологии названия города, под одной крышей он смог бы приютить выдающиеся умы, просветителей, представителей духовенства, композиторов, учёных и поэтов. Молодой бургомистр всем сердцем верил, что именно такие люди способны внести положительный вклад в формирование не только одного города, но и всего общества в целом. И с каждым годом это желание всё сильнее овладевало юным бургомистром.
По причине своей глубокой религиозности, привитой с малых лет отцом, первым, в чём Адриан решил воплотить свой замысел, стала постройка высоченных и поражающих своими архитектурными формами церковных ансамблей. Шли годы, и одно за другим в городе начали подниматься поражающие воображение своей сказочной красотой здания.
Находясь под впечатлением от нашедших воплощение замыслов юности, Адриан незаметно для самого себя, стал больше времени уделять вопросам религии. И чем больше времени отводил он изучению лютеранства, тем сильнее охватывало его непреодолимое желание подвергнуть решительным изменениям всю свою первоначальную идею. Настал час, когда бургомистр, задумавшись со всей имеющейся серьёзностью о духовном воспитании всех без исключения горожан, счёл недопустимым присутствие в Цуфлухте свободно-творческого волеизъявления, которое, надо сказать, ранее воспринималось им как неотъемлемый признак здорового общества, а также чуждого ему мнения некоторых представителей духовенства, упрекнувших его в вольном трактовании церковных догматов после того, как Адриан внезапно раскрыл перед ними свой будущий замысел. И вот однажды, весенним утром, собрав народ на вымощенной камнем городской площади перед величественно возвышавшимся собором, Адриан выступил с многозначительной речью, в которой твёрдо заявил, что до конца своих дней он займёт положение главного духовного наставника Цуфлухта. Озвучив своё намерение, бургомистр в ответ услышал громогласное ликование. В тот день толпа единодушно поддержала Адриана, а неугодные ему люди творчества, науки и духовенства – те, кто по его мнению хоть как-то мог пошатнуть, пускай во многом ставшее беспристрастным, искреннее доверие горожан, под различными предлогами были выдворены за пределы города.
С тех пор, каждое воскресенье бургомистр полный воодушевления, снизошедшего, как он сам думал, с небес, читал проповеди, а посреди недели проводил религиозные собрания. И те из горожан, которые поначалу игнорировали его приглашения, негласно облагались дополнительной податью, а старания людей, регулярно посещавших духовные службы, напротив, щедро вознаграждались. Подобное решение Адриан принял не столько потому, что не верил в бескорыстное равнодушие к деньгам жителей города, сколько потому, что принимал его за некоторую условность или даже чистой воды символизм, исторически унаследованный горожанами от предыдущих поколений, вложивших свой богатейший духовный мир в созидание Цуфлухта, что не могло, по мнению бургомистра, не вызвать глубочайшего уважение к их памяти и традициям, не взирая на мистическое притяжение последних к воздвигнутому человечеством и до ныне незыблемому укладу, ставившему во главу угла капитал, подстёгивавший в свою очередь к совершению тех поступков, которые в равной степени могли привести как к созиданию, так и к чудовищному разрушению.
Вслед за применёнными мерами последовал резкий рост числа прихожан, и в скором времени главный собор собирал под своей крышей почти всех жителей Цуфлухта. Конечно же, многие семьи и без угрозы штрафов с большим желанием и раньше приходили на воскресные службы. Но теперь, когда своими действиями бургомистр дал понять, что хотел бы видеть всех горожан во время каждого молебна, сами жители Цуфлухта стали расценивать подобное действие как крайне полезное. Они в один голос заявляли, что такое решение несомненно приведёт к укреплению духовной связи между населением всего города.
Однако же среди горожан, причислявших себя к приверженцам идей своего духовного наставника, стали появляться и те, которые, будучи одержимыми желанием лёгкой наживы, с жадностью впитывали каждое слово, произнесённое Адрианом, настаивали на проведении дополнительных духовных собраний и рьяно призывали очистить свою душу от скверных дум, умышленно создавая тем самым в глазах общественности образ глубоко верующих, под маской которых, в действительности, затаив дыхание, с нетерпением жаждали заветные барыши, люди не столько жестокие, сколько трусливые, нравственно слабые и алчные, а потому непомерно опасные.
Тем временем, ни один добропорядочный, с присущей долей наивности горожанин не увидел, что в действительности ему попросту навязывали чужие взгляды и убеждения. А главное, никто не обратил внимания, что последователи иных вероисповеданий незаметно стали покидать стены города, всё глубже погружавшегося в атмосферу религиозной лихорадки. Согласно тайному указу бургомистра, семьи, которые он относил к инакомыслящим, навсегда изгонялись из Цуфлухта. Чтобы избежать возможной волны протеста, Адриан предложил им добровольно оставить свои дома и перебраться в любой другой город, за что каждой семье была обещана весьма крупная денежная сумма, которой оказалась бы более чем достаточно, чтобы построить свою жизнь на новом месте. В противном же случае каждому ослушавшемуся горожанину и его родственникам было бы предъявлено обвинение в серьёзном преступлении, за которым незамедлительно последовала бы смертная казнь на центральной площади города. На радость Адриану, подобных инцидентов не произошло, и таким образом Цуфлухт был избавлен от людей, по мнению бургомистра, нёсших серьёзную опасность и вообще отравлявших жизнь всего города. Впоследствии этот указ был распространён и на семьи, в силу своего мировоззрения, не смотря на регулярное посещение служб, отказывавшихся порывать с наукой или искусством.
Стоит отметить, что жизнь горожан поначалу была более чем достойной. Помимо вознаграждений за вклад в созидание и укрепление духовных связей в городе Адриан безвозмездно давал требуемую сумму гульденов любому жителю Цуфлухта, лишь бы его цели не шли вразрез с идейными принципами самого бургомистра. Достаточно быстро подобные развращающие нравственные устои действия неотвратимо привели к тому, что люди в большинстве своём перестали трудиться: они не возделывали земли, не сеяли зерно, не занимались плотничеством, перестали развивать отрасли хозяйства, но при этом продолжали регулярно посещать церковные службы.
И если в начале пути созидания и укрепления духовного мира всего города, ещё представлялось возможным провести отчётливую границу между людьми искренне верующими и алчущими серебра и золота притворщиками, то по прошествии времени таковое отличие оказалось полностью размытым, а сам Цуфлухт всё больше наполнялся атмосферой религиозного помешательства. Каждый месяц в город стали прибывать всё новые и новые желающие неистово встать на путь духовного очищения, что впрочем нисколько не мешало им иметь более приземлённые и отнюдь небескорыстные намерения.
Тем временем городская казна неумолимо приближалась к полному своему истощению, в известность о чём Адриан никого ставить не желал и вместо того, чтобы отказаться от помутнившего рассудок желания окончательно превратить Цуфлухт в монашескую обитель и начать вести должное хозяйственное управлением городом, каждую ночь перед сном становился на колени и, оперевшись локтями на кровать, сквозь слёзы, шедшие по его успевшему покрыться морщинами лицу, начинал молиться о судьбе Цуфлухта, всем сердцем уповая на одну лишь небесную помощь.
Однако, как и прежде, все продукты продолжали завозиться из соседних деревень и городов. А бургомистр, боясь признаться горожанам в разорении казны, призывал их молиться, уверяя, что тогда и только тогда им всем воздастся. Жители Цуфлухта, давно превратившиеся в паству и пастора в одном лице, продолжали слепо внимать обещаниям и регулярно молились о спасении души и, конечно же, улучшению собственного благосостояния, которое, надо отметить, успело ощутимо ухудшиться. И не смотря на всю ту религиозную вакханалию, вылившуюся в отупляющую праздность и развязную нравственность, спровоцированную во многих случаях острым желанием озолотиться, ни один из представителей высшего духовенства, ежемесячно получавший огромный процент от, как ему говорил Адриан, поступавших в казну пожертвований, никогда не наведывался в Цуфлухт и отказывался воспринимать всерьёз те нередкие новости, которые приходили из погрязшего в ядовитом облаке религиозности города. Стоит отметить, что деньги, духовенство получало из той же казны, что и жители города, которые ни разу за всё время по строгому наставлению Адриана не внесли в неё ни одного рейнского гульдена.
Именно в тот момент, когда Адриан в тайне ото всех на какое-то мгновение мысленно, за что после не раз в страхе и безумии укорял себя, усомнился в верности избранного им пути, указанного, как он сам ранее считал, божественной рукою небесного провидения, к превращению Цуфлухта в единственную на земле духовную столицу всего лютеранства, в город со множеством новых паломников перебралась семья одного богатого ростовщика, имя которого, к глубочайшему сожалению, навсегда затерялось в истории Курпфальца. Семья эта была не полной. По трагическому стечению обстоятельств, жена ростовщика, которая в отличии от мужа, коль это и может показаться из последующих событий удивительным, всю свою жизнь оставалась непомерно чистым душою и верным Богу человеком, одним солнечным июньским днём, прогуливаясь по тенистой аллее небольшого провинциального пфальцкого городка, в тот момент, когда до появления на свет их третьего с мужем ребёнка оставалось чуть меньше двух месяцев, была, до смерти забросана камнями внезапно напавшими на неё разъярёнными горожанами, нашедшими в несчастной женщине предмет своего отмщения за ту участь, которая обрушилась на их семьи с появлением в городе супруга убиенной, обкрадывавшего с холодным расчётом все последние три года и обманом присваивавшего имущество простодушных жителей города, в одночасье обрекая их на нищенское существование.
В тот ставший роковым для его благоверной день, сам ростовщик, к своему счастью, с обоими сыновьями находился в соседней деревушке. Узнав о случившейся трагедии, они втроём, не теряя времени и из последних сил сдерживая вырывавшиеся на волю эмоции, быстро собрались и подались как можно дальше от этих мест, в один из тех больших городов, где люди ещё ничего не знали о мошеннических предприятиях не чуравшегося лжи корыстного ростовщика, а потому способных стать самым подходящим местом для того, чтобы разом вылить весь свой гнев за убийство двоих дорогих его, к удивлению читателя, всё-таки существовавшему, сердцу родных. Быть может, здесь сыграла свою полную демонического начала роль обречённость Цуфлухта, вероятно даже в силу возникшего внутри городских стен нравственного падения, расплатиться за чужие грехи.
Полтора года прошло с тех пор, как ростовщик со своими сыновьями поселился в одном из больших домов, сооружённых в прошлом столетии, на каменном фасаде которого был водружён большой выпуклый щит с изображённым на нём гербом Курпфальца, что в большинстве случаев, окажись он в каком-нибудь ином городе этой земли, могло бы говорить о знатности фамильного рода, приобрётшего упомянутое старинное здание, располагавшееся в свою очередь напротив центральной площади Цуфлухта. Но по причине бездумного и безудержного растрачивания городской казны, неслыханно обогатившей подавляющее большинство населения города, в стенах Цуфлухта подобное приобретение уже не ассоциировалось, как это было прежде, со знатностью происхождения семьи. Сам ростовщик был невысокого роста и внешне, непривлекателен, но к удивлению обладал взглядом, надо сказать, что карие глаза его, всегда блестевшие, имели величину большую обыкновенного, воистину притягательным, и быть может, кто знает, ещё при рождении наделённым демоническими чарами, способным с поразительной лёгкостью расположить к себе даже самого строптиво настроенного в отношении любого вида денежных сделок человека. Старший его сын, по имени Мельхиор, был в ту пору в возрасте пятнадцати лет, а младшему Элеазару, шёл тринадцатый год. «Мы благодарим бога нашего за ту радость, с которою снизошел на нас свет истины его, принеся с собою эту непоколебимо хранящую дух единства, глубоко верующую, несущую с собою саму добродетель семью: двоих братьев Мельхиора и Элеазара и их благороднейшего отца», - именно таким наполненным безрассудством и искажающим правду предложением могли поначалу описать жители Цуфлухта семью ростовщика, с которыми он в свою очередь успел заключить непомерно выгодные для себя самого сделки. Это случилось незадолго до рокового знакомства ростовщика с неистово взывавшего к небесам с мольбой о помощи Адрианом.
За внешними сторонами семейной идиллии и благих намерений, которые искусно преподносила семья ростовщика жителям города, скрывался холодный расчёт, способный по завершению задуманного навсегда низринуть на дно нравственность и духовные ценности жителей города, обрушив на последних нескончаемые боль и страдания. Посещая духовные службы, ростовщик с глубоким вниманием не столько слушал слова Адриана о вере, сколько старался как можно вернее глядя на выступления бургомистра определиться с тем предложением, которому надлежало впервые свести их обоих наедине. Выдавая жителям Цуфлухта, которым по ряду выдуманных причин было отказано в выделении дополнительных средств из городской казны, под проценты рейнские гульдены, порою обманом вынуждая закладывать горожан всё своё имущество, ростовщик, видя в их глазах слепую веру, ненароком заводил разговор о главном духовном наставнике города. Многое довелось услышать ростовщику. С тех пор, как дела города стали ухудшаться, большинство из тех, кто прежде восхвалял своего бургомистра, теперь же напротив, мог тайком поведать какую-то нелицеприятную сплетню, способную в одночасье очернить честь и достоинство Адриана.
И однажды, после долгих поисков, удача улыбнулась ростовщику. Один пожилой житель Цуфлухта за разговором с отцом Мельхиора и Элеазара, только завидев руку помощи в виде крупной ссуды рейнских гульденов, неожиданно расценил это как божью милость, а потому враз раскаялся и признался своему спасителю в том, что в страхе за собственную жизнь уже долгие годы скрывал, осмелившись утаить одну злополучную историю даже во время исповеди. Однако, успев сообщить об этом своему гостю, он внезапно осёкся на полуслове и, замолчав, испуганно посмотрел на ростовщика, словно ища в этом человеке бескорыстное доверие и искренность. «Поверьте, мне очень по душе ваша былая скромность», - улыбаясь и пристально глядя на старика, продолжая пленить его своим сверкающим взглядом, слегка ссутулившись, сидя на деревянном резном стуле, отвечал ростовщик, добавляя - «Если что знаешь – молчи. Поистине это чудовищная несправедливость, что такое человеческое качество как это нас веками принуждали смирять в себе чьи-то безумные, и, я уверен, растерявшие всю свою душу, умы, очевидно опасаясь только лишь за собственное благополучие, желая в действительности знать только лишь с которой стороны вот-вот подует сильный ветер, дабы вовремя пресечь неповиновение возмутившегося простолюдина, или же, что ещё легче, попросту держать его в своих жёстких ладонях, давая знать, что его светлость прекрасно осведомлена касательно скрываемой тем человеком страшной тайны. Да будет вам известно, что я всю жизнь свою пребываю на страже человеческих чувств. И если природа наша, подводит созданий своих к той черте, когда нам выгодно молчать, так почему бы не прислушаться к естественному ходу вещей. Я восторженно преклоняюсь перед вашим целомудрием, дорогой моему сердцу друг. И поверьте, не пройдёт и часа, как я похороню в себе услышанное в этом доме. Ведь я вижу то, с какой невыносимой болью мучают вашу бедную душу проросшие в ней семена нашего жестокого и безжалостного общества, полного бессердечных душегубов. Вам тяжело сопротивляться натиску привитых им правил, которые неуклонно продолжат пробиваться в ваш полный гармонии внутренний мир. Не мучайте себя! Бросьте бороться, коли вам уже довелось быть воспитанным этим постыдным и прогнившим человеческим родом! Отпустите ваши страхи! Откройте то, что до сих пор удавалось сдержать в себе! Достаточно единожды выговориться, и вам, поверьте моим словам, вмиг полегчает. Вы сразу же забудете о раздирающей изнутри душевной боли и вновь обретёте радость и спокойствие. Поделитесь со мной вашим секретом. Пожалуйста! Прошу вас!». Дослушав речь ростовщика, старик, будто бы оказавшись в полусне, взахлёб поведал своему гостю державшую его в напряжении все последние года тайну.
Случилась эта история в то время, когда на момент рассказа покойный сын его, скончавшийся от французской болезни, служил при дворе бургомистра, где имел единственное поручение: каждый месяц отвозить одну и ту же телегу, запряжённую тощей кобылой, далеко за город, в дремучий лес, где ему было велено оставлять её всякий раз в одном и том же месте, и, не заглядывая под сукно, скрывавшее от глаз перевозимый груз, возвращаться домой уже пешком. И так продолжалось целых восемь лет. Но один раз, когда его сын, ещё до первых симптомов сифилиса, почувствовал сильнейшее недомогание, будучи не в силах исполнить свою работу, в страхе, причины которого он не объяснял, умолял отца вместо него один раз отвезти телегу в то место, которое он ему укажет, и дать обещание, что ни при каких обстоятельствах отец не станет заглядывать под шерстяное сукно. Видя полные слёз молящие глаза сына, отец был не в силах отказать в помощи, пускай сама просьба и казалась ему крайне необычной, и даже тревожной. Переодевшись в одежды сына и надвинув на глаза соломенную шляпу с большими прямыми полями, отец в указанный час пришёл к тому месту, где его, по словам сына, должна была дожидаться телега с загадочным грузом. Никого из людей поблизости не оказалось. А потому никто и не заметил подмены, когда завидев телегу и взобравшись на неё, старик стегнул лошадь, и та не спеша зашагала к воротам. Стража, привыкшая к одной и той же картине, встретив у выхода знакомый им образ человека в телеге, одетого в длинную рубаху, мышиного цвета штаны и большую соломенную шляпу, ничего не спросила, а молча, даже не всматриваясь в его лицо, отворила металлические ворота, и тем самым позволила отцу заболевшего сына благополучно покинуть двор бургомистра и отправиться в путь. Дорога была долгой. С каждым новым километром желание заглянуть под сукно, появившееся ещё при разговоре с сыном, всё сильнее одолевало его. Но, не смотря на соблазн удовлетворить своё любопытство, тот устоял и, совладав с собой, окончательно погасил внутри себя такое намерение. Когда же телега достигла требуемого места, отец спрыгнул на землю и собрался было отправиться назад, как неожиданно его взгляду бросился локон одежды, украшенный сложным орнаментом, который слегка выглядывал из под сукна. Вот тут-то, вся его сила воли вмиг улетучилась, будто бы была сдута мощным порывом поднявшегося ветра. И, оказавшись один на один перед острым желанием узнать правду, мужчина близко подошёл к телеге и приподнял шерстяное сукно, скрывавшее от него страшную тайну. Перед глазами отца засверкало несчётное множество золотых украшений и драгоценных камней, которые лежали прямо на дорогих одеждах, слегка прикрывавших посиневшее и бездыханное тело обнажённой девушки. Рукою прикрыв рот, чтобы удержать вырывавшийся крик ужаса, мужчина ринулся бежать прочь от телеги, как неожиданно услышал приближающиеся к нему голоса. Не долго думая, он бесшумно скрылся в ближайших кустах папоротника и, обхватив себя руками, пытаясь тем самым побороть охватившую всё его тело дрожь, принялся наблюдать за тем, что же произойдёт дальше. А дальше произошло следующее. Подошедшие к телеге люди, оказались бандой страшных головорезов, лица которых были покрыты уродливыми шрамами. Сняв покрывало, они спешно погрузили золото и драгоценности в специально принесённые с собою мешки, и, взвалив их на спины вместе с телом мёртвой девушки, не спеша пошли прочь от телеги, вернув на прежнее место лишь только одну единственную шерстяную ткань.
Не пожелав слушать до конца, переменившийся в лице ростовщик внезапно перебил рассказчика и, радостным голосом поблагодарив старика и пожав ему руку, без объяснений спешно покинул гостеприимного хозяина, заложенный дом которого, к слову, обманом через полгода неминуемо должен был отойти к рукам гостя.
Ростовщик, не раз слышавший о ходивших по городу слухах, хотя и редких, будто бы бургомистр Цуфлухта беспрестанно молился о рождении будущего наследника, единственный во всём городе мысленно разоблачил Адриана в безжалостных убийствах молодых девушек. Ростовщик был уверен в том, что бургомистр, всякий раз, узнав о неудавшемся зачатии, собственноручно лишал жизни юных созданий, считая, что тем самым спасает от скверны души несчастных дочерей жителей города, в которых по его разумению вселилась бесовщина, пытающаяся воспрепятствовать рождению сына избранного божественной рукою Адриана. К великому несчастью для всего города это было правдой. Уже пятый год, бургомистр каждый месяц под выдуманным предлогом предлагал одной понравившееся ему во время службы девушке пройти вместе с ним тайным подземным ходом в особый собор, где, как он обещал, должно было состояться какое-то священное таинство, о котором он не смел сказать наперёд. И каждый раз девушки верили ему на слово, видя в лице своего духовного наставника чистого душою и мыслями человека, который в их глазах, и надо сказать даже в собственных, виделся помазанником божиим. Оказывавшись наедине с очередным невинным созданием, чарующим своею красотой и с нежными, полными детской наивности очами, Адриан без применения силы совершал над ним греховное прелюбодеяние, которое самою девушкой воспринималось, как исключительный дар неба, выпавшей ей, чтобы родить духовному наставнику Цуфлухта его долгожданного наследника. Когда же по истечению одного месяца становилось понятно, что девушка, не покидавшая всё это время стен собора, по чьему-то злому умыслу, как думал бургомистр, не способна зачать, Адриан, полный слёз, душил её своими руками, моля небо простить очередную невинную душу, которой овладело демоническое начало, и которую он своим действием, как ему казалось, спасает от геенны огненной. Опасаясь, что люди пока ещё не готовы осознанно и без осуждений принять его священную миссию, Адриан вынужден был тайно договориться с главарём бандитов, совершавших в соседнем лесу бесконечные разбои, чтобы те, в свою очередь, получив вознаграждение избавлялись от трупов так, будто бы тех девушек насиловали, а после лишали жизни сами разбойники. После того, как эта чудовищная история была разгадана, прошёл ещё один месяц, прежде чем ростовщик отправился на официальный приём к Адриану.
* * *
Каждую неделю Адриан устраивал в главном соборе Цуфлухта, выполненном, как, впрочем, и многие другие городские сооружения в готическом стиле, отвлечённые от духовных бесед собрания, на которых любой из прихожан мог прилюдно обратиться к своему духовному наставнику, задав бургомистру волновавшие его душу и лишенные серьёзных чувств прозаические вопросы. Присутствие горожан в момент обсуждения чей-то отдельно озвученной просьбы Адриан считал крайне необходимым, неоднократно ставивший перед собой цель донести до жителей города мысль, что именно такая форма общения благотворно способствует укреплению их единого духа, что отнюдь не мешало ему в действительности преследовать желание снискать как можно большего доверия горожан, которые в большинстве своём всякий раз на глазах друг друга, без мольбы и слёз, получали то, о чём они просили, а некоторые в последствии бесцеремонно и уже открыто требовали у своего духовного наставника.
Как раз накануне одного из таких дней, когда толпа горожан готовилась перечислить успевшие накопиться у неё за прошедшую неделю насущные просьбы, а у кого-то и требования, в первом и в последнем случаях с удивительным единодушием объединённых общим желанием пополнить свои кошельки, до бургомистра дошло мысленно желанное долгие годы и в то же время ставшее полнейшей неожиданностью известие, заставившее его в радостной истоме взволноваться и, отменив всеобщее собрание, отвести освободившееся время на встречу с одним, по предвосхищённому мнению Адриана, отмеченным перстом божиим, жителем Цуфлухта. Этим горожанином, никогда не разделявшим мнение как о собственной богоизбранности, получившей широкое распространение в последовавшие восемь лет, так и о богоизбранности самого бургомистра, оказался отец Мельхиора и Элеазара, принявший вид простого человека, одним днём чудесным образом обрётшего дар провидца, которому по воле небес, как он про себя говорил Адриану, надлежало стать предвестником великого счастья, готового вот-вот ворваться в городские ворота и наполнить сердца всего населения Цуфлухта нескончаемыми и всеобъемлющими любовью и духовной благодатью, хотя последнее в умах большинства горожан уже не мыслилось в отрыве от благодати материальной. Диалог, между Адрианом и назвавшим себя спасителем страждущих ростовщиком, ставшим судьбоносным в истории Цуфлухта и развернувшимся под крышей главного городского собора, состоялся в тот самый день, когда по некоему тайному замыслу в городские ворота, сидя в гружёной сухим сеном телеге бедного крестьянина, въехала одна из тех блудниц, во внешности которых по редкому случаю, одарённых ещё при рождении небесной красотою, за долгие годы не отложились отпечатки глубокого саморазрушения и дерзкой развязности.
Бургомистр, оказавшийся во власти пленительного взгляда ростовщика, поверил каждому сказанному тем слову, чем и обрёк в одночасье себя и жителей Цуфлухта на будущие страдания и мучительную смерть. Оставшись один на один с предвкушавшим радостную весть Адрианом ростовщик, всецело погрузившийся в образ божественного пророка, поведал бургомистру, что прошедшей ночью во сне к нему явился сияющий неземной красотой ангел господень, возвестивший о долгожданном рождении сына у Адриана, но при одном важном условии, что ребёнок родится от непорочной девы, которая ровно через один день, как только колокола соборов пробьют два часа, должна будет в первые в своей жизни появиться в стенах старого собора Цуфлухта, куда мог заглянуть лишь редкий горожанин, с одной единственной целью – чтобы исповедаться. В завершении ростовщик клятвенно произнёс, что именно так всё и было на самом деле, добавив, что не снести ему головы, если пророчество это не сбудется.
На следующий день, когда прошла утренняя служба, бургомистр, поручив на время свои дела, троим верным его пасторам, направился в старый городской собор, где в два часа и занял место священника в исповедальне, дожидаясь появления непорочной девы. И только он было задумался о внезапно появившемся в его жизни пророке, как дверца исповедальни медленно отворилась и в помещение для исповеди зашёл человек. Голос, с которым обратилась к духовному отцу девушка, вмиг окутал сердце Адриана блаженной пеленой. Однако бургомистр, считавший, коль это должно затронут его собственное будущее, решил исповедать божье дитя, чтобы уже никогда не усомниться в непорочности души прекрасного создания. О, как сладко лилась её речь, и каким невинным человеком она предстала перед Адрианом! Каждое согрешение, за которое девушка тонким, нежным и полным раскаяния голосом просила прощение, виделось самому бургомистру невиннейшим поступком. До глубины души поражённый нравственной чистотой стоявшего в исповедальне человека, бургомистр разом сбросив с себя роль священника, чувствуя, как сильно заколотилось его сердце, взмолил, чтобы девушка как можно скорее покинула исповедальню, после чего, не сдерживая слёз радости и опустившись на колени, взял её хрупкую женскую ручку в свои ладони и, признавшись в вечной любви, сразу же предложил заключить брачный союз невинному созданию, ослепительная и по-детски наивная красота которого, как только девушка предстала перед томившимся в волнении всю предыдущую ночь бургомистром, успела опьянить и вскружить голову полному нарастающего в груди душевного ликования Адриану. Не спросив, кто оказался перед нею, девушка робко кивнула, что означало согласие, и уже через неделю, когда тридцати пятилетний бургомистр и восемнадцатилетняя девушка, богом подаренная ему и внушавшая теперь полную надежду на рождение сына, в присутствии всех горожан вступили в брачный союз, сам Адриан, с содроганием сердца, переполненный настолько сильным волнением, что ни еда и ни вода не были ему в радость, ждал, что его полные слёз молитвы наконец-то будут услышаны. И спустя пару дней, зная о тяжёлых мучениях мужа, благоверная жена сообщила Адриану, что её женская природа, не сведи их с дорогим супругом небесное проведение, вот-вот ожидала бы повторения естественного процесса очищения и последовавшего бы за ним обновления, вышла из привычного согласия с ритмами всего организма, что в свою очередь подтверждало благую весть ангела о рождении в скором времени у супружеской четы их первенца.
Великое счастье испытал в тот день Адриан, и пребывая в радостном блаженстве, неожиданно вспомнил о пророке и пригласил к себе отца Мельхиора и Элеазара, чтобы отблагодарить его и предложить занять место его главного советника, что не преминул ростовщик и с большой радостью принял предложение бургомистра. К тому моменту, ростовщик обладал всем необходимым, чтобы наконец-то претворить в жизнь свой коварный и жестокий замысел. Постепенно продолжая обкрадывать не без помощи своих сыновей жителей Цуфлухта, и нашёптывая бургомистру то, что было выгодно ему самому, главный советник озолотился настолько, что мог с лёгкостью потратить накопленную сумму на мощную армию, в необходимости которой отец Мельхиора и Элеазара с большой лёгкостью убедил пребывавшего в сладостных мечтах Адриана. Ростовщик не сообщил, бургомистру, что нанимает в армию тех самых головорезов, с которыми у того в прошлые годы была заключена тайная договорённость. Тем временем от многих жителей города стали поступать жалобы в адрес главного советника бургомистра, в том, что тот лишает их последнего крова. После подобных заявлений, сам ростовщик объяснил Адриану о своём желании, в память о приближавшемся великом событии, возвести огромный собор, строительство которого завершили бы к пятнадцатилетию его будущего сына. Он заверил Адриана, что не отнимал последних денег у жителей Цуфлухта, а напротив у каждого взял по чуть-чуть, чтобы тем самым каждый горожанин принял участие в величайшем историческом для города событии. И потребовал наказать тех горожан, которые стараются осквернить его доброе имя, найдя в нём виновника собственного необдуманного растрачивания накопленного с годами имущества и денежных запасов. Адриан, слепо поверив словам своего советника, и лишил денежного вознаграждения за посещение молебнов те семьи, которые настаивали на отстранении от должности главного советника отца Мельхиора и Элеазара. После чего, полный воодушевления, какого уже не ощущал с юношеских лет, бургомистр разрешил начать строительство собора для своего будущего сына, до рождения которого оставался один месяц.
Когда же долгожданное дитя появилось на свет, среди горожан стал ходить пугающий слух, распространённый принимавшей роды женщиной, что будто бы при рождении ребёнок вместо того, чтобы, как все остальные новорожденные, плакать, издал негромкий и чуть ли не с толикой надменности смешок, будто бы зная наперёд своё особое предназначение и таким образом самовлюблённо предвкушая свои будущие поступки, после чего уже громко разразился привычным человеческому уху рыданием. Конечно же, сам Адриан отказывался верить такой грязной клевете, и полный гнева приказал прилюдно на главной площади Цуфлухта сжечь проклятую ведьму, которая, пустив омерзительный слух, желала, в чём не сомневался бургомистр, таким образом нанести порчу на несчастного малыша. Свершившаяся казнь, положила начало чудовищным расправам во всём городе. Теперь каждый, кто осмеливался выразить любое недовольство в отношении семьи Адриана или семьи его главного советника, обвинялся в преступлении против власти, за что неминуемо следовала расправа в виде казни на центральной площади города. Именно с того момента население города впервые ощутило чувство страха перед городской властью. Очень скоро горожане смирились с тем, на что обрекал их семьи пришедший в Цуфлухт и впоследствии занявший должность главного советника бургомистра отец Мельхиора и Элеазара. Тем временем мальчик, которого по настойчивой просьбе ростовщика, утверждавшего, что так повелел ангел божий, Адриан нарёк древним именем Саммаил, о значении которого ему ничего не было известно. Каждый день, ростовщик по многу часов проводил вместе с сыном бургомистра, в то время как сам Адриан большую половину времени продолжал читать проповеди, переложив на плечи своего, как он думал, верного главного советника опеку за Саммаилом, управление городской армией и строительство огромного собора, который должен был стать основным подарком сыну, о чём ему было запрещено сообщать до его пятнадцатилетия. Мать Саммаила редкий час могла уделить вниманию мальчика, считая, что она ещё слишком молода, чтобы тратить годы на только начавшего разговаривать сына, которому и так уделяется повышенное внимание со стороны главного советника. А потому, если бы Адриан, чаще появлялся во дворце, то увидел бы сколь нередкими были случаи, когда его, как он думал, благоверная, обнималась с юношами из прислуги, и что ещё хуже, уединялась с одним или несколькими сразу в одной из комнат дворца, запирая при этом дверцу изнутри на ключ. Удивительным образом с каждым новым годом черты лица Саммаила принимали неприятную внешность отца Мельхиора и Элеазара, помимо которой, Саммаилу стали свойственны жесты, которые он мог наблюдать у сидевшего с ним главного советника, а позднее, так и вовсе стал перенимать образ мышления, который был свойственен ростовщику, с каждым новым годом радостно потиравшего свои ладони, зная, что вот-вот пробьёт час расплаты. Тем временем, сыновья ростовщика, стали тайно похищать красивых дочерей жителей города Цуфлухт, с незнающей пощады жестокостью насиловали их, оскверняя преступным деянием духовный храм невинных созданий, а после совершённого, упиваясь чувством власти, лишали жизни несчастных девушек, отдавая для избавления мёртвые тела грозной страже, которая и сама нередко могла прикоснутся своими испачканными в крови невинных людей руками к прекрасному телу ещё не успевшей душою покинуть этот свет обречённой на гибель девушке. Оба брата были воплощением всех тех тёмных мыслей, какие желал претворить в жизнь их ещё более опасный и жестокий отец. Ростовщик, полный злобы и ненависти, жаждал видеть этот город охваченным паникой, и испытывающим страх при одном только упоминании имени будущего бургомистра, место которого он намеревался отдать своему младшему сыну. Узнав у Адриана имена тех представителей духовенств, которым ежемесячно следовало отчислять запрошенную ими сумму рейнских гульденов, чтобы духовенство курфюршества Пфальц никоим образом не вмешивалось в дела Цуфлухта, главный советник стал в тайне подготавливать свою армию к жестокому порабощению всех жителей города, начав в тот же период прививать насилие и жестокость, как и некогда своим сыновьям, приближавшемуся к знаменательной дате юному Саммаилу, имя которого, о чём знал только один ростовщик, по-немецки означало «Ангел ада»!
И вот, когда до пятнадцатилетия Саммаила оставалось чуть меньше месяца, ростовщик, голос которого был полон радостных нот, сообщил Адриану, что прошлой ночью прекрасный ангел божий снова спускался к нему во сне, где и завещал, что бургомистру надлежит целиком передать всё правление городом своему единственному сыну в день его пятнадцатилетия. Адриан, который, хотя и редко мог найти минуту, чтобы пообщаться с будущим своим наследником, глубоко ценил его, но только скорее как некий символ, олицетворявший божье провидение и неоднократно напоминавший ему в часы внезапно охватывавшей его печали о собственной богоизбранности. Именно по этой полной ошибочных выводов причине, Адриан с лёгкостью согласился с требованием, озвученным главным советником.
Тот день стал последним радостным событием в жизни жителей Цуфлухта. Люди, узнав о намерении бургомистра передать бразды правления своему так и оставшемуся единственным сыну, не смотря на множество новых безуспешных попыток увеличить свою семью, ликовали, искренне предвещая будущие полные просветления дни правления нового правителя, успев позабыть о той жертве, которую принесла несчастная женщина, рассказавшая о первой усмешке, раздавшейся из уст Саммаила. Торжественно передав всю власть в городе своему сыну и подарив ему собор, названный в честь нового бургомистра «Собор святого Саммаила», широко отпраздновав, Адриан удалился в свою спальню, чтобы в последний раз прилечь на кровать вместе со своей супругой, гулявшие по дворцу слухи о греховных прелюбодеяний которой так и оставались скрытыми от ушей бургомистра.
На следующее утро город потрясло чудовищное известие о кончине отца Саммаила, которого на утро нашли в собственной спальне с перерезанным горлом. Обвинялась в случившемся его благоверная, которую сам Саммаил объявил ведьмой и потребовал этим же днём придать проклятое тело сожжению на костре. Сама же мать Саммаила сказать ничего не могла, той же ночью, как было сказано горожанам, пытаясь применить страшное заклятие, она отрезала себе язык, что и стало дополнительным поводом объявить её в колдовстве. Никому из горожан так и не стало известно, что в ту ночь стража дворца ворвалась в опочивальню к супружеской чете и, связав обоих отвела, их в комнату к главному советнику, где, словно на четырёх тронах, сидя на широких стульях, возвышался ростовщик с тремя своими сыновьями. Именно тогда, выставив стражу за дверь, ростовщик поведал всю правду молящему о спасении Адриану.
Почти шестнадцать лет назад, разгадав страшную тайну тогдашнего бургомистра, и заподозрив у Адиана мужскую болезнь, ростовщик выдумал историю о пришествии ангела божьего, дабы обручить бургомистра с одной из тех девиц, которые привыкли за деньги ублажать приходивших к ним господ самого разного сорта. Для этого грязного замысла, в течение месяца, покинув Цуфлухт, ростовщик путешествовал в поисках той самой, которой удивительнейшим образом удалось сохранить в своём взоре младенческую невинность, способной вмиг очаровать Адриана, тем временем с мольбою отчаянно продолжавшего возводить к небу обе ладони, хладнокровно лишавшие жизни сотню невинных дочерей жителей Цуфлухта. Наконец, найдя ту самую юную девицу и рассказав ей о будущей её роли, ростовщик, получив согласие, заплатил девушке крупную сумму золотом, после чего с горячей страстью совершил с ней прелюбодеяние, посеяв во чреве блудницы семя жизни, с дьявольской помощью породившее будущего наследника Цуфлухта – Саммаила.
Отказываясь верить в это прозвучавшее безумие, Адриан, обливаясь слезами, впервые за долгие годы обратился к своему Богу, вместо которого большую часть своей жизни он видел выдуманный собственными мыслями с единственной целью существования слепого и в большей степени нарочитого поклонения образ, надлежавший по нелепому разумению Адриана исполнить все его требования и одарить нескончаемой благодатью. Теперь же, стоя на коленях и предчувствуя неумолимо надвигавшуюся на него гибель, впервые, отрезвев от религиозного помешательства, Адриан, сердце которого, хотя на словах он и отказывался верить, разрывалось от нестерпимой боли предательства и жестокой бесчеловечности, с которою с ним обошлись, поднял свои очи и не в силах сдерживать катившиеся по его мокрым щекам слёзы стал молить Бога, чтобы Он простил все грехи, которые тот совершил за всю свою, в чём он в тот роковой момент был уверен, неправильную и полную ошибок жизнь. Не пожелав слушать до конца раскаяние Адриана, Саммаил уверенным и быстрым движение поднялся со стула и, достав заготовленный кинжал, подбежал к бывшему бургомистру и с наполнившимися огненной яростью глазами с силой полоснул по шее несчастного холодным лезвием. Успев мысленно, оставаясь на коленях, дочитать молитву, Адриан бесшумно упал на пол, где и скончался через пару секунд. С того самого момента на некогда дивный город Цуфлухт опустился мрак безысходности.
* * *
Один год прошёл с того самого момента, как власть в городе захватили люди, непомерно жестокие и жаждущие всеохватывающего нравственного падения и изничтожения духовного мира несчастных горожан. Саммаил, достаточно рано почувствовав родственную кровь, с большим удовольствием принимал участие во всех тех чудовищных преступлениях, которыми то ради забавы, то из ненависти к добропорядочным жителям Цуфлухта, занимались его отец и старшие братья. Уже давно, городские улицы захлестнула волна насилия и смертей. Совершались бесконечные разбои, лишённые всяческих принципов и происходившие с большой регулярностью даже при дневном свете. Городская армия, состоявшая целиком из кровожадных головорезов, без всякой жалости обкрадывала и убивала семьи бедных жителей Цуфлухта.
Сыновья ростовщика поначалу продолжили уводить из семей беззащитных девушек с красными от слёз глазами и молящими о помощи, совершая над ними такое насилие, что по своей жестокости оно было страшнее, чем представляемая в воображении чудовищная картина голодного волка, напавшего во время лютых морозов на потерявшегося в лесу ребёнка и безжалостно загрызшего его своими острыми от природы клыками. В скором времени они пресытились этими бесчеловечными деяниями, и все три брата разом занялись тем, что стали без разбора калечить души всякого попавшего к ним в руки жителя города, не смотря на то был ли их жертвой ребёнок, юноша, мужчина или под час сразу же умиравший от разрыва сердца старик. У этих посланных чуть ли не самой преисподней дьявольских отродей напрочь отсутствовало понятие морали. Все вместе они были кошмарным воплощением зла. Во всём городе с их приходом к власти почти сразу же были разграблены и разрушены церкви, соборы и здания, являвшиеся прежде архитектурными памятниками Цуфлухта. В удалённых от центральной площади районах жители города с ужасом стали находить в некоторых случаях даже обезглавленные или же вовсе изуродованные трупы горожан, постепенно разлагавшиеся под открытым небом и становившиеся источником опасных болезней. Постепенно большинство жителей Цуфлухта было вовлечено в развращающие рассудок обряды жертвоприношений, и те, кто принимал продиктованные бургомистром и его свитой условия, становился до следующих омерзительных убийств обладателем неприкосновенности, а также имел возможность досыта наесться различных яств, которые завозились в город исключительно одним из отрядов армии отца Саммаила и его двух братьев. Подавляющую массу населения превращали в рабов, а те, кто пытался призвать жителей города к ответным мерам, прилюдно забивался до полусмерти палками или металлическими прутами, оставаясь в большинстве случаев на всю оставшуюся жизнь калекой. Любые попытки горожан донести о чудовищных бесчинствах правителю Курпфальца пресекались на корню. Таких людей вместе с их семьями запирали в собственных домах и затем поджигали постройку, внутри которой несчастные с криками боли и отчаяния, охваченные языками пламени, заживо сгорали. С самого начала людей перестали выпускать за пределы городских стен, а также бургомистр наложил строжайший запрет на въезд в городские ворота любого человека, намеревавшегося посетить Цуфлухт. Люди рыдали, но ничего не могли поделать. И в тот момент, когда пошёл второй страшный и тяжёлый для жителей Цуфлухта год, неожиданно в их жизни случилось нечто доныне невиданное и необъяснимое.
Одним ранним весенним утром, пока стража, ещё не успела совершить обход всех территорий, в городе возле разрушенной часовни неожиданно появился одетый в лохмотья невысокий старец, которого прежде никто не видывал. Окружившие его люди, увидев закрывавшую его глаза повязку, подумали, что он слеп, а потому, скорее всего, послан им свыше, дабы рассказать до коли будут продолжаться те чудовищные бесчинства, которые учинила в их любимом городе лишённая человеческих чувств и сострадания семья жестокого ростовщика.
Выслушав печальную историю горожан, старец объяснил, что его не посылала рука проведения, а он лишь ищет человека непорочного и от рождения чистого душой, чтобы передать этому невинному созданию, как в своё время данное таинство свершилось с ним самим, весь тот духовный мир, который созидало сотни поколений, и которое уже долгие годы храниться у него в сознании. После сказанного старик добавил, что ему горько знать о злополучной картине новых дней, когда повсеместно, где бы он ни оказывался, люди даже не мыслят об очищении своего внутреннего мира. И если раньше они с искренней радостью жаждали исцеления, и вовсе не потому что их могли покарать мифические божества, в которые те, в большинстве своём, слепо веровали, а потому что попросту, от чистого сердца жаждали примирения с собственным разрушающим всё человеческое гневом, и тем самым они выражали своё искреннее желание исправиться и очистить свою душу от начавшихся внутри процессов насаждения паразитических спор сформировавшегося общественного строя. То теперь всецело переступив черту разврата, люди даже не мыслят об исцелении. Глядя в собственное отражение, они наотрез отказываются признавать очевидность того факта, что глубоко больны, и при этом оставаясь поголовно томимыми помутнившим их рассудки желанием опуститься как можно ниже их прежних нравственных ограничений, при любом подвернувшимся случае порицая подобное стремление среди таких же как они несчастных жертв общественной системы, ошибочно, и быть может инстинктивно, заложившей в собственный фундамент человеческие слабости и страхи. В завершении затянувшейся речи, старец сравнил жителей города с заражёнными проказой, и озвучил желание протянуть им свою руку помощи. Когда же жители Цуфлухта поинтересовались, какую же именно он может принести им пользу, то старец ответил, что поможет очиститься их самому дорогому – собственным детям. Окружившая старца небольшая толпа восторженно встретила такое предложение и отвела его в один из тех домов, в который крайне редко заглядывали патрулировавшие город солдаты.
И вот, когда совсем немногие из-за опасения перед лицом неизвестного взрослые привели своих детей, чьи души были осквернены злобными деяниями семьи ростовщика, старец попросил их покинуть дом, пока он всё не закончит. После чего люди в страхе за будущее своих детей, не пожелав до конца оставлять собственных чад с таинственным незнакомцем, стали подглядывать за его действиями в щели, образованными на стыке нескольких горизонтально выложенных в стене досок. Оказавшись один на один с детьми некоторых жителей Цуфлухта, старец попросил их прилечь на кровать и туго завязал каждому из них глаза приготовленной тканью, сшитой из золотой нити, после чего присев на стул поднял к потолку свою покрытую седыми и редкими волосами голову. И в тот момент, когда сложно было вообразить что-либо ещё более удивительное, глаза родителей, не прекращавшие наблюдать за всей этой загадочной картиной, полные изумления широко раскрылись от внезапно произошедшего действия. Из-под повязок их детей стали медленно выползать светящиеся струйки воздуха, которые разом устремились под начавшую светиться золотистым огнём повязку старца. Спустя один час, когда струйки воздуха, охваченные ещё более ярким свечением, вернулись под повязки к детям, тем самым пробудив их, радостные родители разом вбежали в комнату, где произошло таинство очищения души и, обняв своих чад, стали расспрашивать, что же с ними произошло, и кто из них ещё что-нибудь помнит?
Каждый ребёнок рассказывал что-то своё. Один видел диковинных животных и сад, и знал, как именно приручить особенно опасных зверей и вырастить удивительной красоты роскошный сад. Второй, увидев трудящихся в поле людей, присоединился к ним, и после знал как изготовлены их острые серпы, от соприкосновения с которыми колосья пшеницы срезались так, словно это был раскалённый и проводимый по маслу нож. Третий слышал чудеснейшие звуки мелодии и знал, как она устроена. Четвёртый рассказывал о школе, где его обучали древним языкам, и теперь он знает верный подход, с которым нужно осваивать новые языки. Пятый рассказал, что он видел то, как человек, используя знания, может направить воду из рек таким образом, чтобы орошать посевы под палящим солнцем. Шестой поведал о том, что освоил новую медицину и знает, как в будущем можно излечить множество смертельных болезней. А седьмая – девочка с большими ангельскими голубыми глазами, произнесла своим наполненным неслыханных прежде блаженных звуков голосом, что ей известно, что есть такое любовь. Каждый ребёнок увидел именно ту картину, к которой в тайне тянулась его душа. Очистившись, дети были восторженно потрясены. Они выглядели настолько живыми и счастливыми, что складывалось ощущение, будто бы с их душами с самого рождения не происходило ничего страшного. Радостно повторяя увиденное и строя уверенные планы на будущее, дабы воплотить открывшиеся им идеи, дети переживали самые счастливейшие минуты в своей жизни. Прикоснувшись к тайному миру, они в одночасье сбросили со своих душ гнившие всё предыдущее время наросты, образовавшиеся прежде в процессе страшного осквернения со стороны жестокого Саммаила, его отца и братьев. И дети радостно рассказывали родителям, как прекрасны те чувства, которые им довелось испытать.
Не смотря на то, что прежде он очистил множество детски душ, старец до появления в Цуфлухте так и не смог отыскать того, кто бы был готов отдать себя и свою душу на благо всего общества, которому ещё долгие века предстояло перестраивать собственные стены, возводя их уже на новом фундаменте. Однако теперь, когда старец нашёл искавшего все свои годы нужного ему человека, ту самую девочку, познавшей истинное значение слова любовь, люди, охваченные желанием испытать услышанное со слов детей чувство очищения, со слезами умоляли старца позволить и им прикоснуться к тому духовному миру, который он незыблемо удерживал в своём сознании. Но старец ответил им, что это чувство доступно одним лишь только детям, в душах которых ещё не успели укорениться мерзостные пороки взрослых, и попросил оставить его наедине с той самой девочкой, в которой он видел завершение своих долгих, длинною, по словам самого старца, в три столетия, поисков. Но люди, почувствовав непреодолимое желание прикоснуться к таинству очищения, поставили перед старцем условие, что, сперва, он очистит их души. Старец повторил, что они не смогут очиститься и лишь только растратят его силы, а на деле получат бесполезное чувство блаженства, к которому, что опасно, очень быстро привыкаешь и не ценишь его магической силы. Он говорил им, что никто и никогда не сможет всецело ощутить такое состояние дважды, даже будучи ребёнком. Но поняв, что люди просто так не отдадут ему девочку, старец согласился исполнить просьбу помешавшихся горожан.
Когда же люди очнулись, они не помнили, что с ними произошло, они не пребывали под истинным впечатлением, но телом ощущали некую кратковременную негу. Им было этого недостаточно и тогда ни потребовали, чтобы старец всё повторил. Начавшееся безумие разом захлестнула почти всех горожан, которые тайно приходили в тот самый дом, чтобы испытать кратковременно чувство удовольствия, в действительности только сильнее погружавшее их во внутренний конфликт с самими собой. Вместо того, чтобы продолжать бороться с тиранией находившейся у власти семьи ростовщика, всё население, обнаружив источник, заменивший им глоток свежего воздуха, заменивший им чувство внимания, любви и сладостного блаженства, ударились в этот скрытый от глаз простых людей и опасный в действительности для их затвердевшего сознания мир, способный в один миг разрушить всё живое, будь он изъеден чертовщиной и выпущен на волю вместе с крушением сознания носителя духовного царства, проникни в него один лишь лучик дневного света.
И не известно, до какой поры это бы продолжалось, но однажды, в тот момент, когда очередная семья горожан намеревалась погрузиться в сознание старца, на деле не по своей воле не утолявшего их желаний, но вызывавшее непреодолимое чувство рабской зависимости, сокрушавшее в свою очередь раз от раза их внутренний духовный стержень, городская армия без предупреждения ворвалась в тот дом и, забрав с собой старца, подожгла ветхое строение. Как оказалось, та самая девочка, зная насколько сильно в ней нуждался старик, духовный мир которого ежедневно подвергался варварскому натиску страждущих горожан, пришла во дворец бургомистра и поведала отцу Саммаила о тех безобразиях, которые учинили жители Цуфлухта над несчастным стариком. Расспросив о том человеке подробней, ростовщик неожиданно загорелся желанием отправить в этот мир своих собственных детей, чтобы они смогли познать всё то, что есть в его мире, а после или дорого продать или же вовсе уничтожить, чтобы никому этого никогда не досталось. Но ни девочке, ни самому старцу он в этом, конечно же, не признался.
И в тот час, когда старик был готов совершить древнее таинство очищения, он, зная наперёд то, что должно было случиться, неожиданно попросил оставить его наедине с той самой девочкой, принёсшей семье ростовщику необычную весть, ровно на одну минуту. Ничего не заподозрив, ростовщик с сыновьями закрыли их в одной комнате, а когда через минуту они вошли в помещение, то обнаружили в нём одного лишь старика, который опередив их вопросы, объяснил, что не мог позволить погибнуть этому бедному ребёнку, и что его свобода станет своего рода платой за тот мир, в который он должен был провести Саммаила, Мельхиора и Элеазара. Разом обуздав свой гнев, сыновья ростовщика, повязав на глаза выданные им золотистые ткани, как и дети горожан, в отличии от взрослых, были проведены в мир, который на деле оказался отражением их собственного духовного мира. Каждый ребёнок, рассказывавший родителям об увиденном к тому моменту успевал позабыть, почему именно он так хорошо познал предмет своего повествования. Оказавшись в удивительном по своей непредсказуемости и красоте мире они исполняли в нём роль того, что взрослые привыкли называть вдохновением или музой. Они были тем, о чём воодушевлённо, утратив в памяти ключевую деталь, стремились после пробуждения поведать окружившим его любопытным взглядам. Тот мальчик, который будто бы помогал людям в поле, в самом мире предстал в виде серпа, и именно поэтому так хорошо узнал, как тот должен был быть устроен на самом деле. Другой же ребёнок был самой мелодией, полной удивительнейших звуковых гармоний, и поэтому знал как написать её. То же самое в том мире случилось и с девочкой, ставшей самою любовью, бесценным сокровищем всего человечества. Зная то, как она устроена и насколько велика её значимость для всего человеческого рода, она была готова пронести тот волшебный мир знаний, который ей успел передать, уставший за долгие годы странствий старец. Дабы никогда не повторить того, чему неотвратимо надлежало произойти с жителями Цуфлухта и с самим городом, передав все имеющиеся знания, в том числе и печальную историю убиенного Адриана и убиенной жены ростовщика, старец ослепил бедную девочку. В этом как раз и заключалась та великая жертва, которую она должна была принести, чтобы сохранить новый духовный мир, навсегда скрыв его от света несовершенного общества. Человек, не познавший изнутри, что такое чистая, невинная любовь, никогда бы не смог сохранить в целостности передаваемый ему мир.
Диким ужасом были охвачены сыновья ростовщика, обнаружив себя в открывшемся их взору сознании старца превращёнными в омерзительнейшие и пугающие материи. Так Мельхиор предстал в виде мёртвой воды, Элеазар воплотился в чуму, а третий сын, рождённый от блудницы, Саммаил превратился в выжигающую всё на своём пути огненную лаву. И в тот момент, когда сыновья бургомистра молили о пощаде, старец снял со своего лица золотую повязку и раскрыл свои сомкнутые почти три сотни лет глаза, позволив свету просочиться в его духовный мир, что привело к неизбежно начавшемуся разрушению хранившегося в его сознании духовного мира. Свет, в одно мгновение, проникнув внутрь, перерубил возможность возвратиться троим братьям в прежние обличия. Ростовщик, наблюдавший всю эту картину со стороны, был объят ужасом настолько, что едва стоял на ногах. На его глазах, наполнявшихся слезами, с телом каждого кричавшего от раздирающей изнутри боли сына начала происходить пугающая чертовщина. Что-то начало прогрызать изнутри покрывшееся глубокими порезами тело Элеазара, пока вся его плоть не была изъедена возникшим в его сердце полчищем крыс, которые вырвавшись на свободу, сразу же разбежались по всему городу, перенося на себе смертоносную болезнь. Тело Мельхиора, неестественно раздувшееся, неожиданно лопнуло и излило из себя нескончаемые потоки мёртвой воды, которая к чему бы ни прикоснулась в один миг поглощала в себя всё живое. Тело же последнего сына, Саммаила, быстро воспламенившись и перебросив огонь на бездыханное тело лежавшего в мёртвой воде ростовщика, внезапно разорвалось с оглушительным грохотом, сравнимым по мощи с залпом миллионов пушек. И сразу же следом за этим с колоссальной мощью начала извергаться огненная лава, очищавшая общество от засоривших его губительных спор, навсегда лишивших людей их прежнего облика.
Город Цуфлухт вместе со всеми его жителями, так и не разобравшимися в предназначении собственной жизни и не успевшими предпринять мер к спасению своих обречённых на гибель душ, был навсегда стёрт с лица земли. И к тому моменту, когда это свершилось, измученная долгой тропою и промокшая под начавшимся следом дождём девочка, единственная, не без помощи погибшего старца, выжившая после чудовищных разрушений, босиком добрела до соседнего города, в котором, по таинственным причинам никто так и не услышал взрыва, прогремевшего в некогда дивном городе Цуфлухт.
Кубиков Григорий
30 апреля 2011