БУРЖЕ
(Зима 1417 -1418 года)
Первое без герцога Анжуйского Рождество прошло печально и скромно. Угроза нового вторжения Монмута заставила герцогиню спешно переехать в Шер, во владения герцога Беррийского, где она теперь и жила в одном из замков недалеко от Бурже. Но не столько эта угроза, сколько невыносимая тоска и невозможность видеть так любовно обустраиваемый когда-то дом, выгнала мадам Иоланду из Анжера, где теперь оставался полноправным хозяином её старший сын Луи - третий герцог Анжуйский.
Из-за траура посвящение в рыцари его и дофина Шарля прошло более чем скромно, не было даже турнира. Но ни сами юноши, ни посвящавший их коннетабль не придали значения внешней форме обряда, полагая его внутреннее содержание более значимым именно в эти дни, и именно в таком скромном обрамлении, нежели у обряда, проведенного по всем правилам в дни более спокойные.
Заботы, связанные с устранением королевы, немного вернули мадам Иоланду к жизни, но душевное умиротворение покинуло её, кажется, навсегда, и особого удовлетворения она не испытала. Изабо была не тем противником, которого следовало уважать, хотя бы за целеустремленность. Гораздо более важным представлялось герцогине теперь то, как сумеет Шарль освоиться в Париже при дворе своего отца, в новом качестве принца - уже не презираемого, но и не уважаемого еще должным образом.
Хотя граф Бернар уже сумел оценить плоды воспитания дофина. Разговора на эту тему у них с мадам Иоландой не было, но, по тому почтению и по заботе, с которой коннетабль обращался с Шарлем, увозя его в Париж, было ясно и так – он всё понял и принял. Чем, к чести своей, доказал, что печется все же не о личной выгоде, а о делах государства. И благодарная герцогиня не унизила его просьбой беречь дофина как зеницу ока, и не поехала в Париж, вопреки ожиданиям коннетабля, а осталась в Бурже с одним только младшим сыном. И настояла в последний момент лишь на том, чтобы верный Танги дю Шастель находился при Шарле, как в былые времена. «Вам преданные люди тоже не повредят», - сказала она Бернару д’Арманьяк, объясняя свое решение. – «Кто знает, сколько еще врагов вы приобретете, устранив королеву, а Танги из тех людей, на которых не надо оглядываться в минуту опасности…».
Граф оценил и этот жест. Многочисленные потери друзей и близких сделали его более жестким к врагам, но и более внимательным к тем немногим сторонникам, которые еще оставались. Он прекрасно понимал, насколько тяжело деятельной натуре герцогини Анжуйской оставаться в одиночестве. Но понимал он и то, что мадам Иоланде требовалось время для окончательного восстановления. Поэтому, уезжая, пообещал сделать для неё то единственное, что мог – держать в курсе всех событий.
Обещание свое д’Арманьяк исполнил. Подробное письмо об аресте Изабо, де Бурдона и всех тех, кого посчитали врагами правящей партии, было передано в Бурже с мадам де Монфор, чтобы её светлость могла не только прочитать, но и послушать из первых рук обо всем, что её интересовало.
О да, можно не сомневаться - герцогиня выспросила все до малейшей детали и едва ли не наизусть выучила письмо. Единственное, что неприятно кольнуло, было непреклонное желание принцессы Мари следовать за матерью к месту её заточения. Принцесса, обещанная в жены английскому королю, была пока лишь тенью на государственной шахматной доске – Монмут в любой момент мог передумать, отказаться, или подыскать партию с каким-то новым расчетом. Но пока этого не случилось, графу Бернару все же не следовало выпускать королевскую дочь из области своего внимания, даже учитывая, что гарнизон в Туре надежный.
Впрочем, беспокойство по этому поводу было такое смутное и, вроде бы, безосновательное, что в сознании тоскующей герцогини легко заменялось более важным беспокойством за будущее Шарля. И теперь - в канун Рождества, сидя в своих покоях в окружении многочисленных подношений от дворянских родов Анжу и Шера, где буквально на каждом кубке, блюде или ларце красовались изображения святого семейства, мадам Иоланда в тысячный раз задавала себе вопрос: как быть дальше?
За широкой спиной супруга, прикрывшись словно крыльями его титулами и влиянием, очень легко было оставаться в относительной тени и претворять в жизнь собственные планы, не привлекая ненужного внимания. Теперь дело осложнилось. Спина графа д’Арманьяк была тоже достаточно широка, но в ней зияли две огромные дыры: он не был так же простодушен, как несчастный Луи, и не был так влюблен. Кроме того, у графа имелись собственные интересы, которые, хоть и не шли вразрез с планами герцогини, но все же не были до конца общими. И, задавая себе вопрос: «что дальше?», мадам Иоланда оказывалась перед дилеммой – посвящать ли коннетабля Франции во все свои секреты или пытаться им управлять иносказательно, рискуя в один прекрасный день столкнуться с непониманием и неприятием, что неизбежно повлечет за собой какой-нибудь конфликт. И тогда уже поздно будет раскрывать истинное положение дел. Союзниками становятся или с самого начала, доверяясь друг другу во всем, или не становятся вовсе.
Но, с другой стороны, вынужденное доверие в разгар событий вряд ли будет принято с должным пониманием. И мадам Иоланда, при всем её знании людских натур, никак не могла вычислить возможную реакцию графа на свои откровения. Одно дело воспитать короля из принца, не имеющего шансов сесть на престол, и совсем другое выдавать за чудо Господне то, что сотворено собственными руками…
Оставалась, правда, еще и Жанна-Клод, но к мыслям о ней мадам Иоланда даже сама с собой подступалась осторожно, словно боялась переступить черту, за которой всё уже будет не так, как ей виделось теперь, и за которой и Анжер, и Франция, а, самое главное, искупление перед памятью несчастного Луи и месть за него станут уже не так важны…
Поразмыслив и так и этак, герцогиня, наверное, впервые в жизни решила, что лучше всего будет спросить совета. Благо и человек, способный его дать, приехал к ней будто по заказу и был никем иным как милым дядюшкой, бывшим епископом Лангрским.
После смерти старшего брата, носившего наследственный титул герцога, и гибели под Азенкуром других братьев, юношеская мечта епископа стала, наконец, явью – теперь он сделался единственным наследником герцогства де Бар. Но одно дело - мечтать, и совсем другое - очутиться один на один с реальностью. Последняя оказалась не так уж и упоительна, а сбывшаяся мечта далась слишком дорогой ценой…
Усталый и постаревший, новый герцог приехал к племяннице на Рождество, потому что никого из родни более близкой у него не осталось. Да и ей хвастать многолюдным семейным застольем не приходилось. И вечером, сидя вместе возле камина, и глядя на огонь одинаково пустыми взглядами, они долго молчали, думая каждый о своих потерях.
Де Бар, словно четки, перебирал длинными белыми пальцами края рукавов непривычной светской одежды. Он часто вздыхал, отказался от Анжуйского вина, которое прежде очень любил, и явно не сразу собрался с духом, прежде чем заговорить растянутыми, задумчивыми фразами.
- Мне стало горько жить, Виоланта… Горько, потому что переоценивать свою жизнь оказалось крайне тяжело. Никогда этим не занимайся. Особенно на склоне лет… Я вот взялся и теперь опустел… Прежние планы и чаяния развеялись, а новые - так туманны… Это в юности хорошо мечталось. Юность тщеславна и горда. Жизнь она признает только как подвиг, с блеском славы, с деяниями вместо дела, которые непременно должны иметь приставку «великие». Всё остальное - уже неудача. Даже служение Богу. Чтобы стать деянием, оно тоже требовало суеты… Но вот теперь я получил и громкий титул, и власть, позволяющую ВЕРШИТЬ, но нет больше юности, способной принять всё это с должной радостью. Как нет и самой радости… Когда теряешь близких и осознаешь это как самое большое горе, начинаешь хвататься за любую соломинку, которая может дать тебе в этой жизни хоть какую-то опору… И я стал много думать, Виоланта… И никогда еще не был настолько священником, как теперь.
В глазах де Бара мелко задрожали две алые искорки – отблеск каминного огня на зарождающихся слезах. В последнее время епископ стал замечать за собой излишнюю чувствительность, с которой никак не мог совладать. Но здесь, в присутствии все понимающей племянницы, слёзы не было нужды прятать и можно было даже не стыдиться.
- Воистину, многие печали и многие знания связаны неразрывно. Когда служишь великому так долго, как служил я, пусть даже и в мирской суете, волей-неволей приходишь к желанию послужить истинно, без учета чьих бы то ни было амбиций… особенно своих… Я так хорошо знаю этот свет, дорогая, что давно перестал сомневаться и прикидывать, где - выгода, а где - пустое занятие… Ты, кстати, заметила - как я разделил? Выгоду и пустое занятие поставил полюсами друг к другу. То есть то, что не выгодно, обязательно пусто… Но как научиться понимать, в чем истинная выгода? Раньше ответ был для меня очевиден: влияние, может быть - деньги, и, наконец, власть, как конечная цель. Но теперь это как-то само собой опустело. Требуется новое наполнение, а к нему… то ли я не готов, то ли боюсь оказаться сосудом слишком мелким. Но зато с пугающей ясностью понимаю: как только тебе начинают ДАВАТЬ, готовься за это заплатить…
Мадам Иоланда посмотрела на дядю - не шутит ли?
- Разве мало вы заплатили?
- Мало… Говоря по совести, я еще и не платил.
Де Бар с силой потер переносицу. Разговор предстоял серьезный, слезам сейчас не место.
Он сразу предупредил племянницу, что приехал не с праздным визитом. Но именно теперь, прежде чем приступить к главному, так хотелось, чтобы она поняла…
- Цена, назначенная мне, будет объявлена, когда я определюсь с тем даром, которого так жаждал когда-то, и который теперь получил. Вы ведь знаете, Виоланта, что бывший соратник и друг фон Юлих предъявил права на мое наследство. Возможно, война с ним и есть то испытание, в которое заложена эта будущая цена. Я могу проиграть тяжбу и остаться ни с чем, могу выиграть, и в один прекрасный, самый беззаботный день своей новой жизни дождусь, наконец, «оценщика», который обязательно придет по мою душу… Как ни крути, всё плохо для человека ЖЕЛАЮЩЕГО. Вот я и подумал - а что, если не желать?
Герцог замолчал, не отрывая глаз от огня в камине. Его тонкие пальцы наконец обрели покой, а голос, которым он произнес последние слова, не был больше ни тихим, ни тоскующим. Это был голос человека, задавшего вопрос только для того, чтобы тут же произнести на него ответ. Ответ давно продуманный, очень важный и не имеющий альтернативы.
- Что вы хотите этим сказать, дядя? – настороженно спросила мадам Иоланда.
Герцог перевёл на неё просветлённый взор.
- Прежде всего, я решил прекратить давнюю вражду меду родом де Бар и Карлом Лотарингским, - заявил он так, словно не было ничего проще.
- Ну-у… это прекрасно, - пробормотала герцогиня, не видя пока никакой связи между долгим началом разговора и этим неожиданным заявлением. - Вам потребуется моя помощь?
- Совсем нет. Или – нет, не совсем… Разница тут, честно говоря, не велика. Я уверен, что прекрасно справлюсь с этой задачей и сам, а ваша помощь приложится потом сама собой.
Мадам Иоланда вежливо удивилась.
- Зная его светлость, не могу не спросить: каким же образом?
- Через сватовство.
Де Бар вытянул руку и, сверкнув герцогским перстнем, слегка похлопал племянницу по ладони.
- Дорогая моя, уж в чем в чем, а в этом я толк знаю, не правда ли?
Герцогиня печально наклонила голову.
- Я всю жизнь буду вам благодарна.
- Вот и Карлу для одной из его дочерей я намерен предложить такой брачный союз, за который он не только о вражде забудет, но и поможет мне выиграть тяжбу у фон Юлиха. Я ведь догадываюсь, что отчасти весь этот процесс - его рук дело.
Мадам Иоланда отрицательно покачала головой.
- Герцог давно уже поклялся, что не выдаст дочерей за французов.
- За этого выдаст, потому что свататься я намерен от имени вашего сына Рене, которому хочу передать все права на герцогство де Бар.
Взгляд герцогини замер.
В её голове словно запрыгал солнечный зайчик, перескакивая от мысли к мысли и освещая их по-новому.
Герцогство для её Рене!
О Господи, да мыслимо ли такое?!
Герцогство, сразу ставящее Рене вровень с самыми влиятельными людьми королевства! Плюс к этому - расчет, который строил на юноше Карл Лотарингский, готовя его к служению в тайном ордене! Плюс к тому - возможность обрести владетельные права в Лотарингских землях, где росли Жанна и Клод! И очень существенная военная поддержка, которую её мальчик теперь сможет оказать дофину, случись в том нужда!
А нужда случится обязательно, в этом сомнений не было…
Да, ничего не скажешь, против подобного союза ни одной стороне не возразить – тут дядя верно рассчитал. Герцог де Бар – это уже не просто второй сын герцога Анжуйского, это зять, выгодный во всех отношениях!
Герцогиня едва не зажала себе рот рукой.
Выгода!
Дядюшка только что говорил о ней и, вероятно, неспроста! Он мог измениться, мог перестать желать и действительно заняться переоценкой ценностей, забыв о выгоде в прежнем её понимании. Но как давний закоренелый политик он никогда ничего не станет делать без тонкого расчета! «Когда начинают давать, готовься за это заплатить» - это его слова. Значит, сейчас, за выгодным предложением последует и цена. И еще вопрос - сумеет ли герцогиня Анжуйская эту цену заплатить? И на что она пойдет, чтобы заплатить, потому что блистательные перспективы уже поманили, от них уже тяжело отказаться. Но Бог свидетель, всё это не ради собственной выгоды!
Мадам Иоланда почувствовала, что дыхание у неё перехватывает и невольно подняла руку к горлу.
- Вы искушаете меня, дядя?
- Нисколько! Отдавая права на герцогство, я вовсе не хочу, чтобы Рене стал казаться женихом более выгодным. Я хочу, чтобы он этим женихом непременно СТАЛ. И почему-то уверен, что нашему мальчику ни за что не придется расплачиваться. Во всяком случае - не теперь, и не за мой дар.
Мадам Иоланда внимательно всмотрелась в глаза Де Бара.
- Я не верю в бескорыстие, дядя. Любое действие преследует какую-то цель. Пусть даже самый невинный, но расчет должен произойти. Иначе я стану думать, что вы просто переложили свои страхи на мои плечи и приобрели весьма выгодное облегчение своей душе.
Де Бар грустно улыбнулся.
- Вы, как всегда, проницательны, моя дорогая. Я, действительно, не так уж бескорыстен, и, действительно, хотел бы кое-что получить. Но только одно! И это одно – всего лишь возможность участвовать в ваших делах, Виоланта. Я ведь не случайно упомянул о том, что готов послужить чему-то истинно великому. До сих пор ваша странная вера в приход Девы-спасительницы казалась мне абсолютной утопией, но ныне дела во Франции таковы, что без Чуда нам не обойтись. И я, наконец, уверовал… Не отводите взгляд, дорогая. Я по-отечески люблю вас, может поэтому и догадался о том, чем вы занимаетесь втайне ото всех… К тому же у меня всегда были свои шпионы, которые доносили о многом, и о том, что делалось с вашей подачи, в частности. Я просто сопоставил, сделал кое-какие выводы, но понял не так уж много. Вы хорошо прячете свои дела, дорогая. Но даже самым сокровенным тайнам требуется иногда поддержка в виде новых посвященных. Я ведь вам друг и, смею надеяться, совсем не глуп. Я готов помогать во всем, даже если окажется, что все это, с моей прежней точки зрения, пропитано ересью.
Мадам Иоланда закрыла глаза.
Впервые за последний год, душа её ликовала, наполняясь уверенностью и новыми силами.
- Спасибо, дядя, - прошептала она. – Спасибо… И прямо сейчас, чтобы доказать свою благодарность, я хочу просить у вас очень важного для меня совета.
- Какого же?
- Относительно Бернара д’Арманьяк.
Мадам Иоланда хотела разъяснить, что именно смущает её в личности графа, как возможного союзника, но осеклась. Лицо де Бара вдруг стало отчужденным и непроницаемым, как в те времена, когда влиятельный епископ еще умел прятать слезы. Из его голоса как-то сразу ушла вся мягкость.
- Не стоит, дорогая… Граф Бернар долго не протянет, уж поверьте. Он, конечно, не самый худший из тех, кто пытался и пытается получить власть над королем, сделал немало полезного, хотя и растерял свою былую популярность. Но тут я его не упрекну: трудно оставаться чистым, когда вычищаешь грязь… Беда в том, что посреди сложнейшей обстановки, когда за всем нужно следить в десять глаз, граф допустил серьезный просчет, за который не только он сам, но и все мы скоро поплатимся. Единственный совет, который в связи с этим я могу вам дать – поскорее сообщите дофину Шарлю, чтобы готов был покинуть Париж в любую минуту, иначе...
- О каком просчете вы говорите? – перебила герцогиня, чувствуя неприятный холодок внутри.
Луи де Бар подался к ней всем телом, словно боялся, что его услышит кто-то еще, и прошептал:
- Удалив из Парижа мать, следовало оставить в нем дочь. А теперь эту карту разыграют другие. И, как мне кажется, более успешно…
Продолжение:
http://www.proza.ru/2011/05/02/1468