Давно уже неясные образы тревожат мое сознание, заставляя просыпаться по ночам. Давно уже приобретают они все более ясные черты. Облик их, словно под cтеком скульптора, становится все более осязаем. Я могу, коснувшись пальцами, различить болезненные углубления под глазными впадинами, морщины и упрямые складки в уголках губ. Иногда они оставляют меня, но только для того, чтобы напомнить о себе с новой силой, внезапно реализовавшись на тонкой мембране моей души. Я слышу их голоса, смех, стенания, и все это лишает меня покоя, заставляя теперь коснуться клавиш и окунуться в бесконечный мир светящегося экрана. Снежно-белые виртуальные страницы призывно смотрят на меня, готовые поглотить слова и предложения, сгустки материализовавшегося невидимого мира, куски плоти нематериальной реальности.
Чем обязан я их появлению в моей жизни? Почему именно я избран проводником их воли, страданий и опыта? О чем хотят они поведать миру?
* * *
Они встретились ярким, но уже догоравшим апрельским вечером на квартире Издателя. Точнее, это была комната в коммуналке в старинной четырехэтажке периода индустриализации. Любопытно, как целый район этих хрущёб затерялся среди модных кварталов по соседству?
Издатель уставился на юношу в плотно надвинутой на глаза, неопределенного цвета вязаной шапке. Тот в свою очередь с удивлением оглядывал видавшую виды комнату, удивляясь ее бедной обстановке. Частное издательство? Уж не ошибся ли он адресом?
В глубине стола светился голубым экраном компьютер.
- Извините, - метнулся хозяин «квартиры» к клавиатуре и, нацепив на нос очки с круглыми линзами, нажал на какие-то кнопки.
Режим ожидания.
Посетителя можно было принять за «юношу» разве что при сильной близорукости. Не смотря на молодежный стиль одежды, при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что ему не менее сорока, а, может быть, и больше. Не получив приглашения сесть, он несколько раз оглядел комнату, решив обосноваться на хлипком на вид деревянном стуле, что одиноко стоял у батареи. Стул протяжно заскрипел, но выдержал. Обретя точку опоры, Автор принялся разглядывать фотопортреты в рамках, которыми изобиловал интерьер. На него смотрели люди в одежде старинного кроя, в широкополых шляпах, из-под которых у многих торчали пейсы. Впрочем, стены носили на себе отпечатки присутствия других фотоснимков или картин, о чем свидетельствовали темные, по сравнению с выгоревшими обоями, пустые прямоугольники.
- Ну-с, где текст?
Посетитель рассеянно посмотрел на всклоченные кудри человечка в круглых очках. Мешки под глазами, опухшие руки…Должно быть, он обладал солидным букетом заболеваний?
- Я бы хотел…знать ваше мнение.
Человечек посмотрел на него поверх очков с таинственной озорной улыбкой.
- Я читал страниц десять, если не ошибаюсь. На днях вы же присылали. - Он воодушевленно затянулся сигарой. - Мне надо было убедиться, что это не графомания.
- И…
- Если б так, вы бы тут не сидели.
Сизые клубы дыма поглотили и без того небольшое пространство. Помещение окончательно приобрело нежилой вид, убедив меня, что потрепанному Чуду напротив можно доверять. Для таких существует только литература.
Следующие полчаса ушли на составление договора. Отказавшись от чая, Автор очутился в тесной полутемной прихожей.
Интересно, что скрывала перегородка в комнате-офисе Издателя?
«О, как ты прекрасен, мой возлюбленный.»
А.И.Куприн «Суламифь»
ГЛАВА 1
Теория
Только что вернулся с «фазенды». Запах невообразимый. Мух полчища. И откуда только они берутся? Пришлось добавить к респиратору маску пчеловода. Кстати, в нашей забегаловке садового товарищества ее не оказалось. Ездил на велосипеде в райцентр. Хорошо, что сегодня суббота, работала большая ярмарка на площади.
Мадонна немного осела, и я поудобней усадил ее, прислонив к спинке их широкой кровати и обложив тело подушками. Гай по-прежнему лежал между раздвинутых ног своей возлюбленной, глядя в потолок, голова обхвачена ее руками. Хотя сказать «глядя» будет не совсем правильно. Перед тем, как последовать за ним, Мадонна успела прикрыть ему глаза.
Сколько дней я отсутствовал, плененный в клетке? Достаточно для того, чтобы понять: собак кормить поздно.
Потравив всех мух какой-то гадостью, я уселся в кресле напротив. Опустил руку на груду кассет, выбрал одну наугад, нажал кнопку старого магнитофона и закрыл глаза. Это была его любимая мелодия, исполняемая Лондонским симфоническим оркестром, - типичное дитя туманного Альбиона. Я не раз удивлялся этому странному пристрастию своего знакомого, большого почитателя русских романсов и «шлягеров» московских дворов. Мелодия незамедлительно выскользнула из раскрытого окна, на котором болталась старенькая занавеска, и унеслась в поля. Как не соответствовал музыкальный рисунок простому русскому пейзажу! Словно кто-то в изящных каблучках зашагал по ухабистой проселочной дороге!
Я полностью отдался во власть их музыки, пытаясь в который раз разгадать ее тайный смысл. Сколько я был с ними знаком? Дни, месяцы, годы? Где и когда произошла наша первая встреча?
Я приоткрыл веки, восстановив мост между иллюзорным миром и действительностью. Знаю, что Мадонна писала мемуары. Вот и теперь моя рука спокойно лежит на объемном блокноте в добротном кожаном переплете. Большая часть страниц исписана. На последней только дата…их смерти.
Запись первая.
Я осталась одна, и мне страшно. Не думала, что одиночество так кусается. Дочь вышла замуж и уехала в другой город. Сын заканчивает университет, и у него своя жизнь. Он ревностно охраняет «личную территорию». Рушатся даже самые ничтожные из сохранившихся между нами связей. Теперь он агрессивно воспринимает даже мои ежедневные пожелания спокойной ночи. В квартире еще бывший муж, который проживает вместе с нами «по праву прописки». По умолчанию он выполняет кое-какие обязанности «в семье», но, приняв из рук в руки авоську с продуктами, я вижу только его неровный бритый затылок или угловатый профиль с жесткими чертами лица. Глаза наши соприкасаются очень редко, и то, чтобы я мгновенно почувствовала исходящий из глубин его мира острый холод. Он ненавидит меня так, как только может ненавидеть закосневший в многолетней злобе женоненавистник.
Я пытаюсь спастись. Я ухожу. У меня свой особый мир. Это чудом сохранившийся лес, точнее его остатки. Он почти сразу за домом. С одной стороны на него наступает разрастающийся мегаполис. С другой стороны проложили междугороднюю трассу, которая, словно грибами, обрастает отелями, стоянками, заправками, мойками, постоянно уменьшая доставшееся зверью от предков место жительства, а заодно и последнее пристанище моего утешения.
Недавно вышла на пенсию и делю навалившееся на меня свободное время между рынком, где закупаю орехи и семечки, и «лесом», где ежедневно кормлю оставшихся белок и птиц. Я полюбила его заброшенность и прохладу летом, и сказочность зимой. Я прикипела душой к его тропинкам, одиноким скамейкам и полянам. Только здесь мне хорошо и комфортно.
Как только нога моя ступает на его тропинки, я глубоко вдыхаю и забываю о мире, из которого я пришла. Только здесь гармония и радость, только здесь покой и забвение…
“She’s A Rain.”, написано корявым прыгающим почерком. У Гая было плохое зрение. Я не отношу себя к поклонникам Rolling Stones, (судя по обложке, исполнялась классическая аранжировка их песни), но мелодия кажется мне удивительно возвышенной.
Что же дальше? Надолго ли мне удастся сохранить тела? Сейчас лето, только начало июня, и впереди много жарких дней. Как скоро этот ужасный запах начнет просачиваться сквозь невидимые щели сруба, в котором мы все трое сейчас находимся? В какой момент на него обратит внимание любопытная соседка с ближайшего участка? Когда она позвонит в милицию?
Когда бы это ни произошло, у меня мало, катастрофически мало времени. Мне многое предстоит узнать и обдумать. Главное, не упустить ни одной их вещи, ни одного материального факта, пока их не коснулась равнодушная рука следователя. Любая мелочь может послужить ключом к двери, открыв которую, я услышу живые голоса и почувствую ушедшее дыхание и тепло.
Теперь, когда я начинаю новый роман, это особенно важно. Как и всегда , в начале совместного (с моими персонажами) пути, я уже весь высокочувствительная антенна, доступная любому мало-мальски проявляющему себя импульсу. Я чутко реагирую на те послания, которые поступают в мой мозг и нервы из окружающего информационного поля. Я не сочиняю, а лишь фиксирую на бумаге приходящий извне материал. Я жду, когда история моя начнет обрастать подробностями, а персонажи - плотью и кровью; когда я, как демиург, вдохну в них жизнь, и на каком-то этапе они выйдут из-под моего контроля и начнут жить самостоятельно, заставляя меня, автора, лишь прослеживать их мысли и поступки. Пропитавшись соком жизни, Они будут существовать со мной бок о бок, и я смогу с ними, как с равными, проводить время в беседах или спорах. И тогда они, выпестованные мною, поведут за собой, помогая понять необъяснимое и открыть потаенное. Как чудесным образом трансформируется в содержание романа информация, полученная извне? С этим и связана моя теория: главное в писательском труде не талант, а тонкая душевная мембрана, которая позволяет бредущему почти вслепую угадать иль распознать душой тайные намеки и подсказки, которые дает окружающий мир; явить правду, о которой хочет поведать запредельная реальность.
Поэтому мне так сейчас нужны мостики.
Мух явно стало меньше, и можно снять маску.
Гай и Мадонна. Я мало знаю об истории их взаимоотношений, но то, что мне известно, поразило мое воображение и навело на многие мысли. А поскольку мой новый роман о любви…В общем, может статься, что старики мне помогут лучше понять моих молодых героев и разобраться со своим отношением к ним.
Сумерки густеют. Чтобы не зажигать свет и попасть ключом в скважину наружного замка, мне нужно уходить. Я прихватываю с собой блокнот Мадонны и кассету Гая. Послушать… Уже почти ночь. Им надо побыть вдвоем. Хотя бы ненадолго.
Маску можно оставить в сенях. Еще пригодится.
Огородами путь короче. К тому же там в это время никого не бывает. Лопухи вдоль заброшенной дороги отличная маскировка. Мой маленький щитовой домик советских времен - в полукилометре от старого сруба, принадлежавшего когда-то моей тетке. Незадолго до смерти последнего генсека, да и своей тоже, сёстры (одна из них - моя мать) приобрели по участку в одном и том же товариществе садоводов и огородников. Все наши непосильные с матерью усилия по возведению дома окончились ничем, если не считать бытовки и крохотной сараюшки, одиноко возвышающихся посреди капусты, помидоров и редких кустов малины. С годами, особенно после того, как я остался один, грядки исчезли (какой из меня садовод!), а дом зарос лопухами и крапивой. Малина плотными зарослями окружила мое пристанище. После того, как я вступил в должность местного сторожа, оно стало круглогодичным. В должности этой пребываю много лет, можно сказать, всю сознательную жизнь. Как это случилось? Сначала спасался от армии (и потому профессии никакой, кроме сторожа не приобрел), потом - от женщин, перестройки и Марии Дюраль. Мой мир - крохотный островок в бурьяне. Жилище посреди него невелико, но удобно, если иметь ввиду его заброшенность и изолированность. Последнее меня особенно устраивает.
Как я мог сбежать из столицы? Все просто. Этот город съедает меня. Я чувствую, как он подкрадывается, обхватывает щупальцами-кровососами мое горло, не давая дышать, виснет на ногах пудовыми гирями, вливает яд в суставы, разрушает мозг. К тому же, за мной открылась слежка! Спросите, кто следит? Марии Дюраль это сто лет не надо. Особенно теперь, после того, как она получит, что хотела. Тогда кто же? Хороший вопрос. Пока не найду ответа, никаких компьютеров, телевизора, радио и даже газет! Никто не должен проникать в мой мир ни по одному из каналов! Никакого чужого присутствия, кроме Гая и Мадонны, я не потерплю. Но они ушли.
Почему я добровольно отказываюсь от наследства? А что можно ждать от правосудия? Клетки? А так, бог даст, дело прикроют, кому нужна пенсионерка? Да и что я скажу в суде? В моей квартире поселился белокурый монстр в шелковом халате? К тому же Мария Дюраль, или как там ее, шутить не любит. Была бы вам охота оплачивать квадратные метры собственной жизнью? Преувеличиваю? Тогда отчего у нас столько преступлений на почве жилищного вопроса? Оттого, скажу я вам, что квадратные метры единственное, что осталось в собственности у части населения, а другая часть и этого себе не может позволить. Да и что такое жилплощадь в сравнении с состоянием абсолютной свободы, которую я получаю? Теперь я - выше многих, потому что не трясусь за клочок жизненного пространства из бетона и не имею намерения перегрызать за него горло ближнему. Я наслаждаюсь жизнью в своем фургончике, и я счастлив! Он вполне благоустроен, а без телевизора и прочей чертовщины - безопасен, большего и не надо!
Похож на лузера? Так знайте, у меня дочь и комната, предназначенная на снос. Но я не смог бы жить в семье. Даже если бы Девочка с Периферии захотела этого. Правда такова, что я полюбил жизнь в одиночку.
Только мне известна потайная тропинка в малиновых дебрях! Она ведет не к двери, из соображений безопасности, а к заднему окошку. Мне нравится мой лаз. Соседи никогда не знают точное время моего прихода и ухода. (Иногда для прикрытия оставляю в «домике» свет, чтобы думали, что я не отлучался.)
Отодвинув фанеру, я с ловкостью кошки проникаю внутрь. В темноте его мелодия звучит яснее и ярче, и я пишу…
«…She comes in colors everywhere,
She combs her hair
She’s like a rain…
«Она, как дождь», - задумчиво произносит девочка. «Ты не дочитала! - насмешливо прерывает ее Мальчик. - She’s like a rainbow. Она, как радуга. Rainbow - радуга!» Щеки девочки вспыхивают. Она дни и ночи проводит со словарем, но как же по-прежнему мал ее словарный запас по сравнению с учениками английской спецшколы! Пару месяцев назад ее взяли сюда при условии, что за полгода она ликвидирует пробел в знаниях по языку. Легко сказать! Пробел равен пяти учебным годам!
«Я обидел тебя? Прости!», - виновато шепчет мальчик. Он без памяти влюблен в нее, пятнадцатилетний красавец с темно-синими глазами. Его непокорная черная челка свела с ума всю девичью половину школы. Его густые усы и широкие плечи придают ему сходство с древне - русскими богатырями. И фамилия под стать - Драгомиров. Мальчик говорит, что предками его были князья.
Почему он обратил на Нее внимание? Зачем Она ему? У нее толстая коса ниже пояса и большие карие, с оттенком зеленого, глаза. Но кругом столько красивых девочек из высшего общества… На дворе семидесятые, разгар «развитого социализма», но придя в спецшколу, девочка узнала, что общество классовое.
Она старается не думать об этом. Гонит неприятные мысли. Она любуется мальчиком, которого боготворит с тех самых пор, как он однажды подошел к ней познакомиться на перемене.
«Давай лучше еще разок послушаем», - предлагает он и нажимает клавишу магнитофона. Они сидят на диване ровно, облокотившись на его спинку, на «пионерском» расстоянии друг от друга. Их руки не соприкасаются. Мама сказала, что плохо, очень плохо приходить в гости к мальчикам. Так делают только плохие девочки. И она боится пошелохнуться, в напряжении ожидая момент, когда сможет покинуть его одинокую в этот рабочий час квартиру…»
Ночью мне снится дождь и смеющаяся Мадонна. Она бегает босиком по лужам, вся в солнце и в мириадах радужных брызг. Она счастлива - рядом под деревом Гай. Он любуется ею. Этого достаточно, чтобы она смеялась. Она - радость. Она - дождь. Увидев меня, женщина таинственно прижимает палец к губам, словно призывая к молчанию. Что-то шепчет, только мне не расслышать. В раскрытом окне шумит утренняя изморось.