Любая поездка на Валаам – особая проверка на прочность. Мне даже кажется, что на этом острове у каждого человека обнажается самое плохое и слабое. Хочется, чтобы там ты наоборот перед всем миром ходил просветленным и светлым – ан нет самые темные стороны натуры повылазят и выставят тебе перед всеми «в истинном свете». Как на страшном суде, где прилюдно откроются грехи каждого. Для меня Валаам – такой малый страшный суд.
Я приезжал туда больше десяти раз; У меня в редакции даже звать стали Александр Валаамский. Даже непонятно, как я осилил все испытания, связанные с этим островом. Ведь когда я возвращался домой, жил по своим законам. А тянуло туда, где законы Божьи. Но вот за отступления от них приходилось платить. Сначала символическую цену. Потом плата росла. Потом стала неподъемной.
Мой предпоследний приезд закончился почти конфликтом, после того, как я сделал свой материал, отправил кассету с репортажем в Москву, а сам «задержался» на несколько дней. Репортаж был о том, как к празднику святых основателей монастыря на Валааме Сергия и Германа доставили колокол. А вот после праздничной службы состоялся торжественный обед, который возглавлял патриарх. Алексий Второй, владыко Панкратий, администрация Карелии, влиятельные политики и спонсоры поднимали тосты, а я сидел на другом конце длинющего стола и много шутил, веселил своих валаамских знакомых, которые все собираются на Сергия и Германа. При наличии своих удивительных кулинарных традиций, монастырь в честь гостей пригласил для обслуживания известный питерский ресторан. Помнится на столе ели помещались рыбные и овощные закуски, салаты. Блюда нам сменяли бесконечно и все казалось таким вкусным… Особенно когда ты в путешествии, когда работа закончена, когда ты ею доволен, и сам патриарх говорит здравницы, а хор из Петрозаводска поет «многие лета». В такой момент напитки перестают казаться крепкими. Мы последними выходили из-за стола, а кто-то из друзей Валаам мне еще сунул под мышку целую бутылку с бальзамом и коробку с десертами. Пьяненький и счастливый на выходе я столкнулся с патриархом, который пытался сесть в машину. От всех гостей его охрана отгородила, а от меня – не смогла. Так что я еще и высочайшего благословения удостоился. Это меня просто окрылило. Поэтому из-за праздничного стола мы сразу же попала в архандарик для випов. Банкет продолжался до глубокой ночи. Все время отрывались новые бутылки, вокруг сновали матушки с закусками, тосты, тосты, тосты, смех. Мы браталась с какими-то гостями, обещали, что следующий раз сюжет сделаем непременно про них, получали пакеты с подарками, диски, визитные карточки, бумажки с телефонами.
Это была первая поездка, когда я даже не причастился, и только позже понял, почему перед отъездом кто-то рассказал короткую историю про известного певца: «Вот этот певец в том году приезжал. Знаете такого? А больше не приезжает. Стыдно, наверное».
Целый год это во мне стояло. Целый год я каждый день просил прощения у Сергия и Германа. Я не знал смогу ли я вернуться. Позовут ли? Отец Феодосий тогда сказал: у Господа не бывает грехов, которые он не может простить.
Я приехал туда через год на праздник: у отца Феодосия открывался свой скит. Батюшка становился скитоначальником. В честь праздника на открытие скита ждали патриарха, ведь это было легендарное место! Восстановили последний храм, который успели освятить перед революцией. Его проектировал дядя императора, великий князь Петр Hиколаевич, а средства на него дал главнокомандующий русской армией в годы Первой мировой войны Hиколай Hиколаевич Романов. Это был храм, построенный в память о погибших на фронтах русских воинах. Здесь предполагалось, что 12 старцев-схимников постоянно будут читать «Псалтырь» о упокоении воинов, павших за веру, царя и Отечество. И теперь эта традиция возрождалась! Кроме того, по легенде, в этом скиту была тайно пострижена в монахини фрейлина императрицы Анна Вырубова. Под стеклом в скиту хранилась брошь императрицы Александры Феодоровны, портреты великих князей и другие реликвии, связанные с императорской фамилией.
Мне казалось, что для отца Феодосия это будет вершина его служению Богу и миг особого счастья. Поэтому я позвонили в Петербург Георгию и включил его в список нашей съемочной группы. Чтобы мы, два духовных чада отца Феодосия в самые радостные минуты были вместе.
Наверное, это не только моя ошибка, когда кажется, что как у тебя на душе, так и у остальных.
Когда мы подъехали к пристани, чтобы на «ракете» добраться до острова, Георгий уже стоял там. Он плакал.
Он еще не мог ничего сказать из-за очереди других пассажиров и моей съемочной группы, но и сдерживать слезы больше не мог. Только сжимал мою руку.
«Ракета» - наверное, самый удобный вид транспорта до Валаама. Всего четыре часа ходу прямо от питерской «Авроры». В каюту мы с Георгием не зашли. Вокруг курили люди, проливали от сильного ветра кофе из бумажных стаканчиков «Нескафе» и, может быть, им со стороны было странно видеть двух мужчин, которые сцепились руками и не разнимали их в течение нескольких часов. Вряд ли среди людей на «ракете» кто-то ехал на Валаам из чистого любопытства. Ведь у каждого что-то происходит в жизни. Каждый надеялся: приеду на святое место, поставлю свечку – оно как-то отпустит. И мы ехали для этого. Только для этого. Но трясло нас почему-то гораздо больше. Каким-то чутье мы уже ощущали тот перелом, на котором оказались одновременно все трое: я – Георгий – Феодосий.
С первых минут на ракете мне уже было понятно, что путешествие не будет безмятежным. Георгий говорил-говорил-говорил. И постепенно через множество ненужных слов сложилась с одной стороны банальная, а с другой – трудная история. О возращении с Афона. Когда мы с Феодосием поехали по своим московским адресам, я домой, а батюшка – на подворье, Георгий должен был возвратиться в Петербург. А он потом звонил и со смехом рассказывал, как странно выглядел посреди вечерней столицы со своим посохом, в куртке американских пехотинцев и гигантской коробкой греческого сыра. Беспомощному в передвижениях по подземке, неискушенному в покупке Ж/Д билетов в кассах «на сегодня», ему казалось, что это и будет самым сложным в обратной дороге. Но самые главные трудности мы создаем себе сами. Георгий ехал не домой, а в ресторан, где его уже ждали друзья. Его переполняли восторженные чувства. Для всех окружающих (а может, только для самого себя) он казался человеком с другой планеты, моряком, который несколько лет не заходил в свой порт. А как усиливаются впечатления? Сначала в руках оказалась сигарета, затем они курили анашу. Через какое-то время на телефоне набрался номер подружки. Прошло несколько дней, пока он решил вернуться к своей семье. А ведь к своему возвращению он получил все, о чем просил на Афоне. Хотел бросить курить – пожалуйста, мучила экзема – на коже не осталось никаких следов. Но самое главное - жена открыла ему двери. Они мне потом звонили после вечера в Мариинке, чтобы я помог достать билеты в Большой театр. У них были общие планы. Одновременно Георгий каждый день продолжал свою альтернативную жизнь с анашой и подружкой. Вечерами по телефону мы говорили о высоком. С женой они строили планы на потом. Но он сам делал так, чтобы впереди ничего не было. И все закончилось как раз перед Валаамом. Я прислал на мобильный Георгия СМС сообщение. Он в этот момент куда-то ушел без телефона. Мобильный «пропикал» рядом с женой, она прочитала по нему всю переписку со своей соперницей, послала ей сообщение, якобы от него, получила ответ. К тому моменту, когда он вернулся в дом за забытым телефоном, семьи у него больше не было. Маленький сын вслед сказал: «Папа, ты плохой»… Самым трудным оказалось как-то провести эту ночь ночь перед поездкой. Снова анаша, прощание с подружкой, отчаянные звонки по всем направлениям, но благодать, которая пришла с Афона, таким образом было не вернуть. Надо было все начинать сначала. С Валаама. Фактически Георгий сегодня был мною год назад. Снова один, снова надежда, что святая земля как-то выручит. Плохое ему было. И он плакал.
Хотя знал, что возвращаться из Афона надо очень осторожно. Один неверный шаг – тангалашки накинуться – и получишь по морде за все свои паломничества. А тут было вдвойне опасней: после Афона и перед Валаамом. Все знал заранее, но не думал, что будет настолько больно.
Первое известие на острове – патриарх не приедет. Плохо себя почувствовал. Я чуть не позвонил отцу Феодосию, но вспомнил про гонцов, которым отрубали головы, когда они приносили плохие вести. Мне даже трудно было представить, как он мог отреагировать на эту новость. Он так ждал… Он говорил об этом, как уже о решенном деле: обязательно приедет. Он потому и звал в гости к себе, что это должно было оказаться очень торжественным и светлым событием. Ведь это очень почетно, что к нему, простому монаху на освящение скита собирается патриарх! Торопился все успеть завершить…
Неприезд патриарха был на руку только одному человеку – мне. Все-таки я ехал со съемочной группой, и если бы Алексий Второй был на острове, мы жили бы совсем в другом режиме: надо было бы снимать не просто красивый материал про новый скит, а делать оперативный репортаж, придумывать, как переправлять его в редакцию, чтобы не опередили другие съемочные группы. А раз нет патриарха, то нет и других съемочных групп. Очень удобно.
Когда расселились в гостиницу, решили вопрос с питанием, настало время увидеть и Феодосия. Я все думал, как ему позвонить: показывать, что уже знаю про патриарха или сделать вид, что впервые слышу? Пока я с этими мыслями шел по монастырскому двору, Феодосий встретился по дороге. Радостный, бодрый, в окружении мирян. Когда увидел его – прямо от сердца отлегло.
- Поехали сразу ко мне! – заторопил батюшка, – на моей моторке! Увидите как все устроились, а то оставайтесь жить прямо там, в палатке всем место будет.
На этот полуостров Бобылек, где строился скит, я однажды пытался попасть. Помню, как владыко Панкратий написал записку для нашей съемочной группы: «Разрешается помывка в бане рабам божьим Александру, Кириллу и Михаилу». А баня как раз и находится на Бобыльке. И попасть можно было только по воде. Механизм был такой: на берегу удаляешь по рельсе, там на Бобыльке человек по этому сигналу садится в лодку, гребет к причалу у монастырской фермы, забирает к себе и везет мыться в баню. Но нас он не забрал. Посмотрел, пожал плечами и спокойно возразил указанию владыки: «Вас я собой не возьму. Это баня для братии. А вы же не братия». И уплыл. Это был единственный раз, когда владыко нам выдал письменное разрешение и оно не подействовало. Мы еще долго стояли на берегу, удивленно смотрели вслед уплывающему банщику.
Но как говорится, все чего очень хочешь, в конце концов получается. И вот я на Бобыльке. А на берегу, на пристаньке нас встречает с фотоаппаратами и камерами человек десять.
- Людно тут у вас, на еще не открытом скиту, - пытаюсь шутить с Феодосием.
На удивление он сразу же мрачнеет и вяло кивает в их сторону с одним только словом:
- Туристы.
- Как же они попадают к вам? Меня даже по распоряжению владыки сюда не пустили в бане помыться.
- Дорогу сделали к приезду патриарха. Теперь они гуляют по острову и сразу сюда приходят. Разглядывают, фотографируют.
Батюшка нам открыл церковь и первым делом позвал в алтарь: храм еще не освящен, поэтому в алтаре мирским можно находиться. Мрамор, золотая краска, на стенах росписи самых известных русских воинов и их покровителей. Хороший, с любовью сделанный храм. Кто-то из трудников сказал:
- Намоленность здесь чувствуется. Даже когда церковь еще не восстановили, уже намоленность чувствовалась. А теперь – так вообще!
Еще бы – скимонах Ефрем кроме основного монашеского правила здесь каждый день прочитывал псалтырь и поминал всех воинов. Устроить, чтоб здесь жило 12 скимонахов, он не успел из-за революции, так вот весь труд, который должен распределяться на дюжину человек, он нес один. И пришлось ему потом оставить этот скит, когда валаамские монахи уходили от красного террора в Финляндию. А возможно, ему в добавок ко всем страданиям довелось получить известия, что все постройки на этом скиту во время финской войны были разрушены советскими бомбардировщиками. Как это верно, думал я, что на смену такому большому молитвеннику и подвижнику пришел именно отец Феодосий, который очень серьезно относится к молитвенному подвигу.
Когда съемки на скиту закончились и оператор с ассистентом уехали, Феодосий прозвал меня и Георгия в часовню – на исповедь. После долгой исповеди назад в монастырь мы возвращались пешком. Восемь километров по главной дороге острова. Мы строили планы, делились проблемами, купались в озерах по пути. Два очень успешных человека, может быть, для людей со стороны самых успешных и самых сильных, на самом деле к своим сорока годам оказались непутевыми подростками, которые прекрасно знали, как правильно жить, но почему-то делали все по-своему. Только к полуночи мы добрались до своей кельи в гостинице, а к причастию нужно еще столько читать! И как это делать? Толкаться боками между двух кроватей? Мы пошли на улицу к маленькой часовенке за воротами монастыря. У Георгия был походный фонарь, который крепится на голове. Мы читали каноны, а вокруг валаамская мирская молодежь возвращалась со своих июльских гулянок. Так уже было, когда мы после Афона переправлялись на пароме на Корфу. И весь паром был полон исключительно подростками, которые отправлялись на остров, чтобы хорошо оторваться. На палубе пахло травкой, фляжки со спиртным «гуляли» по пассажирским рядам. Смех, обнимания, сальные шутки, которые понятны на любом языке. И еще было так шумно, что хотелось уйти от всех, но уйти было некуда. А нам все это полноводье жизни казалось настолько странным, насколько странными для них была ряса отца Феодосия, наши походные одежды, рюкзаки и посохи. Мы выглядели почти как два джидая со своим учителем из «Звездных войн». Тогда Георгий шепнул:
- Среди неформальной греческой молодежи мы самые неформальные.
Теперь это повторилось. Мы не были похожи ни на братию, ни на обычных паломников. И компании прекращали смех и замолкали, когда проходили мимо двух странных людей с фонариком на голове, которые вслух читали молитвы.
Июль - самое напряженное время для Валаама, потому что здесь наступает период, когда один за другим идет сразу несколько больших праздников: Сергия и Германа, затем Петра и Павла, а буквально через день - праздник Валаамской иконы Божьей Матери. Поэтому на эти дни в обитель приезжает много гостей. Больше чем в любое другое время года. А ведь хочется, чтобы причастие было таинством, а не испытанием. Мы договорились, что причастимся до многолюдья, а сами праздники переждем у Феодосия на скиту. Литургия шла в верхнем храме Спасо-Преображенского монастыря. Был еще вариант – постучаться на ночную литургию во Всесвятский скит. Это один из самых закрытых скитов обители, куда женщин пускают только лишь раз в году, на день Всех Святых. Ее начинают в два час ночи и идет она часов шесть. Батюшке наша идея показалась не очень удачной: вы устали за день, и вам трудно будет простоять ее. А на острове есть верный принцип: лучше сидя думать о Боге, чем стоя о ногах. Поначалу мы храбрились и намеревались постучаться во Всесвятские ворота. Но когда дочитывали правила к причастию, уже понимали, что шестичасового молитвенного подвига нам не осилить. На утро мы стояли в главном соборе обители. Тихая и проникновенная служба. Ничто не отвлекало. Я стоял в очередь к Святой Чаше за два года: тот, прошлый, когда я не смог переступить порог храма, и этот, новый, когда я вернулся с повинной. Были мгновения и для слез на глазах, и для принятия твердых решений, для внутренних прощений и раскаяний. Самые пронзительные минуты нашего пребывания в обители. ;
Правда, день только начинался и впереди у нас было еще небольшое путешествие на Святой остров к моему духовному покровителю Александру Свирскому. Эконом нам дал на пару часиков кораблик, народу собралось немного. Все любят Святой остров оттого, что с него, можно сказать, начался Валаам, и по описанию Сергий и Герман вначале «базировались» именно на нем, потому что он небольшой, удобно расположен и по климату – самый южный на архипелаге. Поэтому его еще называют «Старый Валаам». Преподобный Александр пятьсот лет назад там выкопал пещерку для своих молитв и могилку для напоминания о смерти. Там всегда много цветов, всегда накрыт стол для гостей, но и всегда много народу у пещерки преподобного. А народ как раз не нужен. Ведь хочется поговорить со святым Александром Свирским один на один! И это было нам подарком – в то утро мы оказались единственными гостями острова. Каждый нашел время и для пещерки, и для прогулки. Разбрелись мы по острову. Георгия я встретил в храме. Приложились, перекрестились. Я говорю: «Хочу здесь взять акафист, и вернуться к пещерке, чтоб там его прочитать, раз никого нет посторонних». Оказывается, он тоже об этом думал, но покрутил акафист в руках – показалось много. А когда вдвоем – все кажется проще. Прочитали, опять плечо к плечу – и снова – в пещерку, снова с просьбами. Когда уезжали с острова, нам навстречу шли катерки, которые везли сюда других людей и их новые просьбы преподобному о маленьких чудесах в частных судьбах.
На следующее утро мы проснулись под колокольный звон, и старались меньше слов говорить друг другу. Такое двойственное чувство: душа радуется торжеству и в то же время боится его: ей было лучше без всех этих випов и духовного разгула, за которым гости едут на Валаам на Сергия и Германа.
Когда началась служба, одна гостья тихонько прошептала: - Надо на колокольню подняться!
- Зачем?
- Если на душе есть проблемы, то по монашескому поверью надо трижды плюнуть с колокольни – недельки через две они рассосутся!
Надо – значит надо! На колокольню вход только по благословению, а у нас оно есть – от владыки. Правда тайного замысла с плеванием он не знал, когда благословлял. В результате вверх поднялась делегация из пяти «плевальщиков»: вся съемочная группа в полном составе, Георгий и эта женщина. Георгий постоял на вершине, повернулся к нам:
- А какая технология плевания?
- Чтоб людей внизу не запачкать!
Посмеялись и разошлись. Каждый выбрал свое направлениям. Возвращались с небольшим внутренним самоукором, но довольные.
Мне кажется, больше не осталось монастыря, чтобы я там был и не поднялся на звонницу. А здесь я каждый колокол лично встречал. Даже не припомню, а старые колокола здесь остались? Зато точно видел всякие карандашные надписи на деревянных дверях и косяках на разных языках: здесь были такие-то люди… И даты: 1906, 1912, 1920, 1940, 1999, 2005.
После службы Георгий ушел подальше от гостей рубить дрова на скит к Феодосию. Я с телегруппой остался на обед. Он был точно таким, как год назад, где я «урезался», но вот только без патриарха. И готовили в этом году повара из монастырской братии. Приглашенные официанты обслуживали, владыко благословлял тосты, петрозаводский хор пел здравницы. Я ловил себя на мысли, что каждое блюдо здесь требовало своей стопочки: заливная рыбка, ассорти из копченых семги, осетрины, белуги и форели, салаты с неповторимыми заливками, грибочки, легкий овощной супчик и запеченная рыба на горячее. Все было «не едой, а закуской». И как прошлый раз один из организаторов тихонько подошел и от всего сердца подарил мне бутылочку валаамского 45 градусного бальзамчика.
В это время зазвонил телефон: звонил Феодосий.
- Чего делаешь?
- Обедаем! А вы еще не на скиту?
- Нет, я решил пойти у мощей Сергия и Германа молебен послужить!
И отключил связь. Я понял, что таким образом он звал меня на молебен. Хорошо, что я не выпивал за обедом. Хотя все равно с подаренной бутылкой засветился: пришлось идти к центральному входу трапезной, а его кто-то запер, и пока искали ключ, конечно, было видно, что я, во-первых, ухожу до окончания трапезы, а во-вторых, с бутылкой в руках.
Я пришел к мощам Сергия и Германа как раз к началу молебну. И вот в этот момент мне по-настоящему стало радостно: отец Феодосий накого кроме меня специально не звал, тихонько послужил, а затем и миропомазал всех, кто находился в храме. И все так радостно, весело, задорно! Я удивлялся: как же он не переживает совсем В храм входили новые группы, видели что батюшка освящает маслом, бегом становились в очередь. Я уже начал нервничать, думал, что это будет бесконечно. Ведь группы в храм приходят постоянно, и одни передавали другим, что у мощей молебен идет. И так рядом с Сергием и Германом стало многолюдно, благодаря Феодосию случилось не парадное, а искреннее торжество, настоящее, для простых людей.
Договорились, что в три часа он пришлет за нами моторную лодочку, чтобы мы сняли подготовку скита накануне освящения.
Особенно меня интересуют угощения. А там ведь готовить особенно негде! Они все даже спят в палаточках. Какую-то плитку самодельную установили с котелками. Заправляли на скиту два трудника – два Андрея. Спасались работами на Валааме от водочных зависимостей. Один бывший бизнесмен, другой удивительный плотник. Вот он и готовил обед для гостей – уху. Говорит, готовил первый раз. Ничуть не переживал, потому что при батюшкином благословении все получается. Правда составные этой ухи – форель и осетр. На этом скиту нет проблем с этими рыбами, потому что осетровая ферма находится прямо на полуостровке Бобылек, а форелевая – чуть подальше.
Но уха – это еще полдела. Для праздника отец Феодосий выкатил большую бочку хмельного кваса, который настоял по собственному рецепту. Если квас стоит долго, он получается круче «Гиннеса» и в какой-то момент Феодосий и сам был не рад, что предложил и без того «тепленьким» гостям такой ядреный напиток. От бочки не отходили гости, а один из спонсоров предложил рядом поставить бочонок с водкой.
Перед владыки и их свиты Феодосий все время молился: сначала в часовенке, потом все перешли в новенький храм иконы Смоленской Божьей Матери. Причем саму икону батюшка доверил внести мне, отчего я очень возгордился. И при нас в этом еще не освященном храме он провел первую заупокойную службу «О всех погибших русских воинах». Великая Валаамская традиция возвратилась на остров. Возвратилась на наших глазах. А вот когда приехали ВИП-гости обители, он как-то смиренно отошел в сторону, так что владыко специально искал его в толпе, чтобы Феодосий, как и подобает скитоначальнику возглавлял торжества. А тот в потертой шапочке и ветхих одеждах только опускал голову и отступал на шаг от всех. Кто-то из подвыпивших спонсорских прихвостней начал его учить жизни: куда становиться, как себя вести, на что Феодосий так же незаметно для всех резко осадил советчиков, что они просто вылетели из храма и к нему больше не приближались. Зато к нам они приближаться не боялись:
- Вы должны взять интервью у главного дарителя и его жены! Не забудьте это сделать.
Посылать мы их не стали, потому что пьяные обычно все быстро забывают. А там уже начались всякие конфузы: среди подарков по случаю открытия скита была огромных размеров икона с изображением царской семьи. Такая большая, что в храме ее некуда было особенно разместить. Куда не поставь, она тут же загораживала все старания мастеров, которые готовили храм к открытию. И даже даритель в какой-то момент усомнился:
- Может не сюда эту икону поставить!
- Сюда, - настаивал владыка, - несите ее!
И вот в тот момент, когда икону стали переносить из часовни в храм, то очень торопились. Кто-то из приживалок успел крикнуть:
- Не разбейте драгоценный оклад из редкого дерева!
И в этот самый момент послышался звон разбитого оклада, но большинство гостей ничего не заметили. Феодосий же, наоборот, увидел в этом подтверждение, что вокруг скита много ненужной суеты и ложных действий.
Потом все дружно возвратились к боченку с квасом, угостились еще по стаканчику, и только после этого отъехали, так и не попробовав замечательной ухи: корабль уходил, надо было спешить!
Мы все снимали, но когда приблизились к столу, то все скитские во главе с Феодосием трапезничали в полной тишине. Батюшка плохо справлялся с собой, строго приказал выключить камеру, доел свою тарелку и в одиночестве на моторной лодке уехал в главный собор на всенощную.
- Что случилось? – удивлялся я.
И вот за ухой, без батюшки, его трудники рассказали свой взгляд на происходящее: обретение батюшкой скита только на первый взгляд может показаться радостным событием. Но если разбираться, как из помощника владыки он стал скитоначальником, то получится, что это своего рода – понижение в статусе. Раньше он сам распределял экономические ресурсы обители, а теперь ему приходится идти на поклон за каждой бумажкой, за каждым выделением средств, за каждым гвоздем. Но и с этим отец Феодосий мог бы справиться. Он даже часто повторял, что ничего не будет брать у монастыря, а жить лишь на то, что сам вырастит, или на дары благотворителей. Самое большой проблемой стали туристы, которых с каждым днем на Бобыльке все больше, а значит остается меньше возможностей для тихой молитвы и уединенной жизни, ради которой монахи и уходят в скиты. А ведь это только первые дни возрожденного скита. Еще многое не достроено, еще работы идут, храм не освящен. А что же будет потом? Отец Феодосий предложил сделать для него клетку, и когда он отлучается оставлять записку: «Простите, обезьяна отошла на 15 минут».
Пока не стемнело, мы решили вернуться пешком. Искупались на дорожку и отправились в путь. Георгий рассказал, что пока в главном соборе шли празднества, он успел позаниматься йогой на берегу Ладоги и даже написал стихи и покаянное письмо своей жене. Там, на Валааме, казалось, что раз в твоей душе происходят хорошие перемены, то все вокруг тоже должны меняться. Как только мы вернулись к главному храму обители, сразу же встретили человека, которого измениться заставила собственная смерть.
Когда мы говорим об йоге, Георгий уверяет, что нет никаких противоречий с православием, потому что во всех религиях и учениях много общего. Почти везде существуют четки для многократного повторения главной молитвы, как правило, всегда от образа жизни требуется поститься, сексуально воздерживаться, концентрироваться (на Востоке это называют - «медитировать»). Он конечно старается своей йогой никого из братии не смущать, но почему они должны от этого смущаться – до конца не понимает.
Тем и хорош Валаам, что на некоторые вопросы он сразу дает ответы. Каждый приезд мы несколькими словами всегда обменивались с монастырским послушником Александром Лютым. Потом я ему начал привозить некоторые гостинцы: шоколадку, б/у мобильный телефон по его просьбе, орешки. А однажды мне про него рассказали, что он пришел в обитель после клинической смерти, что он увидел какие-то невероятные вещи. Мы с Георгием встретили его на территории обители. Вернее он нас поджидал с фотографиями, на которых кто-то запечатлел, как горела монастырская гостиница. На фотографиях видно, что вначале все торопятся затушить пожарище, затем в растерянности смотрят, как пламя захватывает старое здание, а потом на этом фоне начинают фотографироваться. На память.
- Что это за история была о Вашей смерти, Александр?
- Да не надо об этом рассказывать, слишком меня это мучает, потом минут по 15 от ужаса прихожу в себя.
- Почему от ужаса?
- Потому что картины были очень страшные.
- Какие картины?
- Ада и рая.
Правда было ощущение, что ему очень хочется кое-что нам поведать. Оказалось, что лет в 19 у него случилась болезнь почек и на этом фоне клиническая смерть. Обычно мозг умершего человека живет недолго – минут семь. Александр же очнулся через 20 минут. Пришел к врачам, которые в курилке обсуждали, как потеряли молодого пациента. А тут он заходит к ним и требует лечения. Многого Александр не рассказал, но ответил на несколько конкретных вопросов:
- Кого там встретил?
- Бога.
- Как он выглядел?
- Как Голос, который окружен прекрасным светом.
- За что умирал?
- За то, что занимался различными учениями.
- Это прямо так и сказали?
- Да, причину мне назвали.
- Что показали на том свете?
- Ад и рай. Я должен был находиться в аду. Это была геенна огненная. Не то что в нее попасть, даже находиться с ней рядом было смертельно мерзко. Это до сих самое страшное воспоминание в моей жизни (или смерти).
- А рай?
- Рай, по крайней мере тот, который я видел, очень похож на Валаам. Я после смерти сразу изменил свою жизнь, пошел в монастырь, когда приехал на остров, удивился, как остров похож на те картины.
- Какой главный урок?
- Ничего не надо усложнять, не надо копаться и умом достигать истин. Надо ко всему относиться просто. Просто верить.
- Какой самый страшный грех?
- Усомниться в существовании Бога. А высшая степень этого сомнения – самоубийство.
О большем Александр с нами не стал говорить.
Мы тихо и счастливо покидали Валаам. Пять дней размышлений о том, что и так понятно. Пора решений, которые и так давно были приняты. У каждого свои терзания. А вот возращение, по крайней мере для меня, было болезненным. Не мог ни с кем общаться, не мог привыкнуть к шумной Москве, разговаривать было очень трудно. Трудно как никогда. Я понял, что началась депрессия. То ли перепад миров был очень сильным, то ли я хапнул чужих проблем. А может, я стоял на пороге чего-то нового, и все старое должно было сгореть во мне до конца.
Через несколько дней позвонил батюшка. Он был уже в Москве. Я похвалил его за бодрость в голосе, которой давно не слышал. Мы встретились и пошли пить чай с блинами во французское кафе рядом с Валаамским подворьем. За разговором отец Феодосий предложил осенью снова съездить на Афон, чтобы подняться на самую вершину Святой горы. С одной стороны было прекрасно сбросить с этой вершины все свои тяготы. Это не с колокольни плевать. А с другой стороны - это было несколько странно, потому что мы оттуда только вернулись, а ведь есть столько других удивительных мест!
Но оказалось все гораздо серьезней: отец Феодосий позвонил на Афон на Новую Фиваиду своему духовнику отцу Симону, рассказал ему о всех своих проблемах, связанных со скитом, туристами, дарителем, искушениями и скорбями. На что ему было сказано:
Наверное тебе так некомфортно, потому что для Валаама уже все что мог сделал. Тебе больше не надо там оставаться. Переезжай на Афон. Навсегда.
В тот приезд отец Феодосия, Георгий и я - каждый из нас сделал свои выводы. Я понял, что пора принимать свое решение. Если это не сделать сейчас - это будет хождение по кругу. Судьба превратится в ловушку. Мне надо было выбрать свою новую жизнь. И себя, каким я должен быть. Остаться вот таким заблудившимся человеком или все разом изменить. Чего здесь, в миру, я должен ждать? Или кого?
Батюшка поехал на Афон. Очень хорошо. Вот с Афона и я сделаю этот шаг, о котором думаю каждый день и который мне кажется таким непосильным, даже жутким, но необходимым. Пришла пора.