На это интервью утомленный общением с журналистами (особенно частым в связи с его 75-летием) Маэстро согласился не сразу. Может быть, оно не состоялось бы вовсе, не пообещай мы ему держаться подальше от тем, мало связанных с творчеством. К этому мы и стремились, ибо больше всего нас интересовал Раймонд Паулс как музыкальный феномен. Беседовали мы в одной из свободных в тот момент студий Латвийского радио, отвечать Раймонд Волдемарович пожелал по-русски и был, как никогда полон самоиронии.
- В 2008 году вы стали лауреатом Международной премии "Балтийская звезда", присуждаемой в рамках театрального фестиваля «Балтийский дом» в Санкт-Петербурге за развитие и укрепление гуманитарных связей в странах Балтийского региона. Чувствуете себя «Балтийской звездой»?
- Не люблю слово «звезда». Само это слово сейчас деградирует. По телевидению показывают или печатают в прессе интервью со «звездами», которые спели, извиняюсь, одну песенку. Я работаю с 13 лет. Имею очень большой опыт музыкальных выступлений. Прошел все, начиная с кабаков и кончая большими концертными залами. Это моя жизнь, но звездой я себя никогда не считал.
Язык успеха
- А мостом, соединяющим разные народы и культуры? Поэт Янис Петерс, ваш друг и соавтор, сказал о вас: «Редкий из латышей, чья фамилия не требует комментариев».
- Янис, конечно, поэт, писатель и вообще умный парень. И все это красиво звучит. Но вы понимаете, мне просто повезло: то, что я в свое время писал на латышском языке, было переведено, а вернее были написаны другие тексты на русском языке, и благодаря талантливым русским певцам мое творчество вышло на просторы бывшего Советского Союза. Благодаря этим песенкам, особенно 80-х годов, меня и помнят до сих пор.
- Но в 2005 году подобную операцию «провернуло» издательство MicRec, выпустившее альбом из 14 ваших песен с текстами на английском языке в исполнении шведской певицы Сони Бишоп. Среди авторов текстов – Гунтар Рач (Латвия), Видар Борстад (Норвегия), Александра Сонбек (Швеция) и Молли-Анна Лейкин (США). Как вы оцениваете этот международный проект?
- В популярной музыке это, конечно, очень важно. Важно, конечно, написать мелодию, которая дошла бы до других народов, что тоже не так просто. Но важен и язык. Два основных языка, с которыми мы можем рассчитывать на успех – это русский и английский. С английским у нас эти дела не идут. Мы это уже проверили: наши ансамбли на Западе успеха никакого не имели. Пока самый близкий для нас рынок – российский. На нем работал я. Пока работает наша певица Лайма Вайкуле, которая по-прежнему там популярна. Исполняет и много моих песенок. Все это благодаря русскому языку.
- А как вы оцениваете успехи латвийской группы Prаtа vetra (Brain storm, как они называют себя в экспортном варианте)?
- Я особых успехов у них не вижу. Вы видите? В опросах в Англии или Америки их нет.
- Третье место на «Евровидении»...
- А у нашей же Марии Наумовой было первое и где она сегодня? К этому надо относиться очень осторожно. Между прочим, на том же «Евровидении» Алла Пугачева когда-то заняла 15-е место. А все-таки Пугачева, что бы там ни говорили, остается Пугачевой. Вот это – звезда. Я бы назвал ее единственной звездой русской эстрады. Единственной.
- Хорошо, пусть будет Пугачева. Большинство знают ее только как певицу, забывая, что она автор многих собственных композиций. Вы воспринимаете ее как композитора?
- Я не люблю, когда у меня спрашивают о моих коллегах. Ну, что я буду кого-то критиковать? Про меня в Латвии и так говорят, что я только себя признаю. Хотя я прекрасно вижу, с какими репертуарными проблемами сталкиваются конкурсанты той же «Новой волны». Это значит, что что-то у нас не идет. И начинают тогда копаться в моих старых песнях. Значит, то, что пишут сейчас – носит локальный характер и не интересует западных исполнителей.
- Значит ли это, что если бы вы давали оценку Пугачевой-композитору, то выступали бы с критикой?
- Конечно. Я от нее про свои песни слышал такие отзывы, что многие на моем месте вообще перестали бы писать. Но я понял, что она – великолепная актриса и не стремится сказать другому что-то хорошее, а наоборот – она тебя уничтожит. Я хорошо помню, как она кричала по поводу «Миллион алых роз»: «Я это петь не буду!». А через два-три месяца все повернулось совсем в другую сторону.
О джаз, ты – негр
- Другой международный проект – джаз-трио «Раймонд Паулс» с участием ударника Мариса Бриезкалнса (Латвия), контрабасиста Тойво Унта (Эстония) и с вами в качестве пианиста. Концерты в Риге, Таллине, Москве, запись диска. Какое место в вашей музыкальной жизни занимает джаз?
- Он не занимает того места, которое ему следовало бы занимать. Я на джазе вырос. Мы все были воспитаны на нем. Копировали и старались играть мелодии из фильма «Серенада солнечной долины», где играл великолепный американский оркестр Глена Миллера. Нот не было, мы записывали, слушая радио, по памяти. А потом советская цензура стала все это давить: «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст». Я вспоминаю танцевальные вечера того времени, когда дошли до репертуара царского времени. Я отошел тогда от джаза и теперь об этом сожалею. И вообще, если я о чем-то жалею, то о том, что не продолжал после консерватории концертную деятельность как пианист. Я забросил это. Занялся ансамблями, а как пианист отошел на второй план. Теперь я наверстываю это, играя так много, как никогда. Играю для своего удовольствия. Я никогда не участвовал в джазовых фестивалях...
- А как же Международный фестиваль джазовой музыки в Праге в 1969 году?
- Там я был вместе с Рижским эстрадным оркестром, нас пригласили поиграть. Делать нам там было особенно нечего, но мы послушали, как играют зарубежные исполнители – среди них было много американских джазовых супер-звезд.
- Основательница латвийского музыковедения Лия Эммануиловна Красинская рассказывала мне, как Харий Баш подарил ей диск с записью вашего с ним дуэта. Она из вежливости прослушала один раз и махнула рукой: «Скучно. Вроде бы все разное, а в действительности – одно и то же. Никакого развития».
- Это нужно у Скотта Джоплина спросить, регтаймы которого мы играли. Это особый стиль, начало джаза в Америке. Джоплин первый знаменитый пианист, который играл очень медленно все эти впоследствии ставшие популярными темы. Мы же играли на двух роялях то, что написано для одного.
А Красинскую я помню, хотя у нас она не преподавала. Очень умный, эрудированный, настоящий профессионал-музыкант со своими взглядами. Рядом с ней был – про него сейчас, к сожалению, очень мало пишут – Петр Львович Печерский. У меня с ним были очень хорошие отношения. Очень интересная фигура. Он увлек нас музыкой Гершвина.
- Но как быть с джазом?
- Прелесть джаза в импровизации. Это божий дар, недоступный многим музыкантам, которые считают себя великими. Я как-то слушал запись двух скрипачей с мировым именем – Иегуди Менухина и Стефана Граппелли. Менухин не знает технических проблем. Граппелли же силен подходом к скрипке как к джазовому инструменту. А вместе они создают совершенно новую интерпретацию музыки. Раньше композиторы не писали каденций для пианистов. Оставляли для них пустое место – играй, пока оркестр не вступит. Но оказалось, что не каждый это умеет. Мои идолы в джазе – Оскар Питерсен и Эрл Гарднер, манеру игры которых я стараюсь копировать. Негры и джаз – это самое высокое.
Можно ли научиться импровизации? Не знаю. Мне многое дал мой опыт игры по кабакам, когда для разнообразия хотелось сделать что-то по-другому. Многие думают, что импровизация – это играй, как хочешь. Нет, есть гармоническая основа темы, от которой ты уйти не имеешь права и на этой гармонии, на этом основном мотиве ты должен строить импровизацию. А это уже божий дар, у нас таких мало. Я в Риге послушал группу американских супервокалистов "Тейк сикс", например. Для них как будто нет пределов. Что тут поделаешь – негры.
- Из импровизаций рождаются новые мелодии, новые произведения? Я читал, что у Шопена, который был великим импровизатором, многие музыкальные мысли возникали в процессе импровизации, хотя многое погибало, потому что никто не записывал...
- Вот в том-то и дело, что мы не знаем, как он играл. Может быть, сегодня это звучало бы совсем по-другому. Мы также не знаем, как играл Лист. Только по нотам мы можем судить о его великолепной технике. Кстати, именно Лист был самый великий импровизатор. И притом еще шоумен. Выходил, бросал в публику белые перчатки и начинал поливать.
- А из ваших импровизаций?
- Я не хочу так высоко прыгать. Я играю, как умею. Для меня комплимент, когда певцы, с которыми я работаю, говорят, что им со мной легко выступать – я их спасаю.
Наследник по прямой
- Удивительно, что при этой увлеченности джазом, вы называете себя академистом и консерватором, поклонником романтической музыки и Чайковского. В одном из интервью вы сказали, что музыка Петра Ильича и особенно его мелодизм вам очень близки.
- Правильно. Хотя к Чайковскому относятся по-разному. Одни его боготворят, другие – ненавидят. Достаточно вспомнить отношение к нему композиторов из числа «могучей кучки». Но, кто самый популярный в мире из русских композиторов? Конечно, Чайковский. И рядом с ним великолепный Рахманинов. Это музыка, которая мне нравится. Хотя я не отрицаю талант Шостаковича. В свое время у нас было одно из лучших трио в консерватории, и мы – скрипачка Рида Талане, виолончелист Олег Барсков и я – исполняли очень много произведений Шостаковича и Прокофьева, которые в то время были очень популярны. Мы собирались и для своего удовольствия играли с листа музыку, часто полузапретную. Далеко не все тогда публиковалось, даже у Шостаковича.
- Но ведь и вы один из крупнейших мелодистов своего времени.
- Ко мне тоже очень по-разному относятся. И за этот мелодизм, и за эту простоту меня не раз поливали грязью. Но это и называется творчеством – каждый имеет право писать и играть так, как он это чувствует.
- А не вы ли говорили, что Бах уже написал все, что только можно было написать?
- «Обворовал всех на пятьсот лет вперед», - это кто-то умный сказал и он прав. Возьмите любой современный шлягер, любой хит – все это давно уже сделано. Но живая музыка, живой исполнитель будут вечно. Уже объелись этой электроникой. Я смотрю американские фильмы и часто слушаю, как в них используется музыка: рояль, симфонический оркестр, классическая музыка сама по себе плюс классический джаз. Одним синтезатором уже не обходятся. Помню, как режиссер Алоиз Бренч мне сказал: «Напиши мне пятьдесят кровавых тем. Одну я выберу». И действительно, выбрал одну и совал ее потом везде.
- Вы дважды окончили музыкальную консерваторию. Сначала, как пианист по классу Германа Брауна, затем – как композитор...
- Второй раз я не закончил. Я учился у Яниса Иванова – великолепный композитор, педагог, очень интеллигентный, хороший человек. Но я чувствовал, что опера меня не тянет, симфония не тянет... И в жизни я ничего подобного не написал.
- Но вы автор нескольких мюзиклов.
- Мюзиклов – да. У меня было несколько удачных музыкальных спектаклей. Еще недавно мы играли мюзкл «Сестра Кери» по Теодору Драйзеру, который я считаю одним из лучших в этом жанре. Из ничего сделали тогда телевизионный музыкальный фильм на Латвийском телевидении, он получил премию («Золотой янтарь» на международном конкурсе) в Польше.
- И все же, что вам дали ваши учителя?
- Очень многое. Герман Браун – великолепный концертмейстер-аккомпаниатор. Второго такого не было. Не было нот, которые он не смог бы сыграть с листа. Иногда он заставлял меня это делать.
Но очень большую роль сыграла и мой педагог в музыкальной школе Ольга Боровская. Она училась в Санкт-Петербургской консерватории у Владимира Вилшавса, близкого друга Рахманинова. Если меня сейчас иногда хвалят за то, что у меня рояль звучит по иному, чем у других, то этим я обязан Ольге Боровской. Она научила меня извлекать звук из инструмента. Теперь это один из моих козырей: играю в низком регистре, как говорится, одним пальцем. Хотя, хороший инструмент здесь тоже, конечно, играет роль.
- Выходит, что как музыкант вы наследник и представитель русской пианистической школы?
- Да. Такие исполнители, какие были в России, даже в советский период, сегодня я не знаю. Достаточно назвать эти фамилии: Рихтер, Ойстрах, Коган, Нейгауз, Ростропович... И как их давил режим. Ойстрах, например, дружил с Менухиным и не мог с ним встретиться, не мог поехать в Париж. У того же Германа Брауна все записи сняли с эфира Латвийского радио после того, как его брат эмигрировал в Израиль. Как же – изменник родины...
Мой Малинин
- Но вас-то пускали за рубеж. Вместе с Рижским эстрадным оркестром вы выезжали в соцстраны Восточной Европы, Финляндию.
- Да, к сожалению. Гастроли по два-три месяца, по двадцать пять концертов в месяц...
- Все же перед вами приподнялся «железный занавес». Вы побывали даже в США и Канаде...
- Когда я здесь читаю, что кто-то из наших выступил в Америке с большим успехом, у меня это вызывает смех и слезы. В какой Америке они были? В эмигрантской. И выступали в каком-нибудь клубе, где собираются сто тётушек...
- Но вы и в нью-йоркском Карнеги холле выступали...
- А в каком зале? В маленьком. Но даже, когда мы с Лаймой Вайкуле и детским ансамблем «Кукушечка» выступали перед 8 тысячами зрителей в нью-йоркском Мэдисон-Сквер-Гарден – попасть туда мечта любого музыканта – то это была русская эмиграция, а никакие не американцы.
- Что скажете о фестивальной жизни того времени? Например, в польском «Сопоте» ваши композиции завоевывали призовые места дважды.
- «Сопот» – мечта советского человека. Помню, как люди старались высвободить вечер, чтобы увидеть передачу из Сопота, как переживали, надеялись увидеть каких-то новых артистов. Сегодня грустно вспоминать, до чего нас довели. Или этот конкурс в Ростоке (ГДР), где, как и в Сопоте, один приз предназначался для советского исполнителя – «Лучший исполнитель массовой песни». Выходит Кобзон и становится ясно, что давать приз больше некому. Помню, как в Польше одни грек из жюри дарил остальным членам жюри видеомагнитофоны, чтобы те его любовнице оценки подтянули. Хотя там выступали хорошие артисты.
- Не могу не спросить вас в этой связи о двух фестивалях, у истоков которых вы стояли: всесоюзной «Юрмале» и международной – «Новой волне».
- Это тоже благодаря «Сопоту». Я стал пробивать эту идею: зачем нам ехать куда-то, давайте попробуем здесь в Юрмале то же самое сделать. И при поддержке местных властей начали говорить с Центральным телевидением. Нашли общий язык, и так появилась «Юрмала». Я не сожалею. Он дал кое-что для развития эстрады. Несколько исполнителей-лауреатов «Юрмалы» стали известными и популярными. Мой Малинин и сейчас поет, грузин Павлиашвили, наш Фоминс и так далее, и так далее.
Как-то сегодня мы не можем добиться такого результата. Может быть от того, что тогда отношение было совсем другое к фестивалю. Это не было коммерцией. Это нельзя сравнить с тем, что сейчас творится на «Новой волне». Тогда никто не мог представить себе, что он будет петь под фонограмму, мы живым оркестром играли. А сейчас это шоу-бизнес. Конкурс ушел куда-то на второй-третий план, он не вызывает особого интереса. И талантов как-то меньше стало. Потом мне кажется, что не надо приглашать на «Новую волну» западных исполнителей – они как-то подозрительно все хорошо говорят по-русски...
Чем хвастаться?
- Вы много работали для кино, театра. Пошли по стопам Грига, написав музыку к драме Ибсена «Бранд». Музыка северян – Грига, Сибелиуса – оказала на вас влияние?
- Я всегда сожалел, что у нас – латышей – не было такого композитора, как Григ у норвежцев, как Сибелиус у финнов. Это все-таки мировые величины. Мой старый знакомый, всемирно известный дирижер Марис Янсонс никогда не исполняет латышских авторов. Я его понимаю. Он великолепный дирижер, один из лучших в мире. Он говорит мне: «В этой музыке чего-то не хватает»...
- Ну, а тот же Янис Иванов – великолепный симфонист! Его «Атландида»...
- Но не вышли они! И то же самое в литературе. Вот мы говорим – великий Райнис. Но нигде же пьесы его не ставят, а Ибсена ставят. Почему? Ответьте. Я не знаю. Самое ценное, что у нас есть – это народные песни, «дайны». Перевести же их нельзя.
- Мне довелось побывать на концерте, который устроило посольство Латвии в Москве в честь прибывшего в Россию с официальным визитом президента Валдиса Затлерса. В нем Интарс Бусулис исполнял цикл ваших песен на стихи Евгения Евтушенко. И мне показалось, что по-русски он поет интереснее, чем по-латышски. И та же история с вашими песнями, что существуют в двух вариантах: латышском и русском – кажется, что русский вариант более выразителен.
- Возможно. Может быть, здесь и есть ответ на то, о чем я говорил. Если бы вы спели «Миллион алых роз» по-латышски, вряд ли это стало бы супер-хитом в Японии, как это произошло с русским вариантом в исполнении Пугачевой.
А с Евтушенко это был эксперимент: написать на готовые тексты и притом очень сложные тексты. И бедному Бусулису досталось – он ведь не русский и не все там выговаривал. Я думал, Евтушенко разнесет его, но как-то Интарс справился.
- Вы где-то сказали: «Я был отравлен легким жанром». Но нельзя не заметить, что в этом легком жанре вы сделали много серьезного. Вас называют зачинателем современной латышской эстрады. А что вы считаете самым большим достижением в своей жизни?
- Что я еще живой. А чем хвастаться? Мне повезло, быть может, немножко больше, чем другим. Хотя, возможно, все могло быть и по-другому. Конечно, советский период нас отбросил намного назад. Может быть, нам следовало поехать куда-то поучиться. Но как было, так было.