Отделить зерна от плевел...

               

   Сестры были погодками и жили с родителями в уютном селе Межирич.
   Отец славился на всю Сумщину как замечательный гончар, матери хватало дел по дому и в огороде, а девочки ходили в школу. Жили небогато, но и не бедно: дед по матери хозяйничал на хуторе и привозил дочери и овощи, и мясо, и молоко.
 
   Понимающие толк в чернолощеной – седой, как  называл ее  отец – керамике часто приезжали в их дом: купить кувшин, миску или даже наперсток. Ася помнила, как однажды толстый и бородатый покупатель долго рассматривал отцовские кувшины и, не зная, какой выбрать, спросил:

 - Посоветуйте: какой из них самый лучший?

 - Тот, который больше других напоминает вам любимую женщину, - ответил отец.
 
   По воскресеньям мама пекла целую гору пышных млинцов и тушила потравку. Вроде, все просто – берешь свиные ребрышки, картошку, квашеную капусту и тушишь в печи, но мама, похоже, знала какой-то секрет: ни разу за свою долгую жизнь Ася не ела больше такой замечательной потравки, как в воскресные счастливые дни, когда папа был дома, мама улыбалась и летала из горницы в кухню, из кухни в горницу, и когда звонили на колокольне Успенской Церкви зазвонные колокола.

   А потом все рухнуло. Сначала раскулачили  деда.

 - Мама, - спросила Ася, – а почему  дед – кулак?
 
 - А потому, что работает от зари до зари, - ответила мать, – а как ночь наступит – нет сил дойти до кровати. Он присядет к столу, положит голову на кулак и спит до рассвета. Только ты этого никому не говори, поняла?
 
   Потом ушел отец. Ася помнила, как  плакала мать, как проклинала какую-то разлучницу и просила остаться – «Ради детей».

   Не остался.
 
 - Мама, почему ты назвала меня Асей? - спросила как-то она.
 
 - А как же тебя нужно было назвать?
 
 - Люба.
 
 - Люба? Да нет, Асенька: ушла к тому времени любовь. Вера когда-то была, надежда – тоже, а вот любовь ушла.

   Через год отца арестовали и увезли в район. Больше о нем Ася ничего не слышала.
 
   А вскоре умерла мама. Ася помнила, что никто из соседей не пришел на похороны, и за телегой с маминым гробом брели три заплаканные девочки, мамина сестра, приехавшая из Лебедина, и та самая - разлучница.
 
   После скудных поминок тетя Галя велела девочкам выйти во двор: взрослым нужно поговорить.
 
   Ася подкралась к приоткрытому окну и услышала, как разлучница просила оставить с ней девочек.
 
 - А кормить ты их чем будешь? - спросила тетя Галя. - Сама еле-еле перебиваешься.

 - Ничего, - ответила та, - справлюсь. Да и Иван скоро вернется. Ну, какой он враг народа? Разберутся и отпустят его.

 - Вот тогда и поговорим, - не сразу ответила тетя Галя.

                ***

   Тетя Галя сразу предупредила сестер: об отце или раскулаченном деде – ни слова!  «Кому надо – тот знает, - сказала она. – А вы не знаете ничего!»

   А их никто и не спрашивал - может, потому, что сёстры держались только друг друга. Втроем – в школу, втроем – домой, даже на репетиции художественной самодеятельности ходили вместе: Надя пела, а Вера с Асей терпеливо ждали ее в маленьком клубном зале.
 
   Ах, как Надя пела! У нее был не очень сильный голос– или не любила она громко петь? – но  его хотелось слушать и слушать. Есть голоса, которым хочется подпевать, а Надю хотелось просто слушать. Асе казалось: когда сестра пела,  замолкали даже птицы и ветер. И река Ольшанка затихала, если Надя пела на берегу. Часто она не знала слов: услышит песню по радио и напевает весь день.

   В клуб ее привела тетя Галя.
 
 - Послушайте мою племянницу, - попросила она. – Ее мать хотела, чтобы она училась пению, но есть ли у нее способности?

 - Что ты нам споешь, Надя? - спросила руководительница хора.
 
 - А можно без слов? Я только начало запомнила.

 - Можно.

   И Надя запела:
 
 - Аве Мария, грациа плена...

 - Где ты слышала эту песню, Надя? – спросила руководительница хора.

 - По радио. А что, я не так спела?

 - Так. Вы спрашиваете, есть ли у вашей девочки способности? – повернулась она к тете Гале. – Это не способности. Это – талант.


   Перед Первым Мая Надю послали в Сумы на конкурс художественной самодеятельности.

   «Из-за гiр, та зза високих сизокрил орел летить...» - пела Надя, а Вера и Ася сидели в предпоследнем ряду и горделиво поглядывали по сторонам.

 
   Через два месяца началась война. Школу закрыли, хор распался, тетя Галя потеряла работу. Жить стало голодно и страшно. В начале сорок второго немцы стали отправлять молодежь в Германию.

 - Идите, записывайтесь, - сказала им тетя Галя. - По крайней мере, не будете там голодать.
 
   Сестер привезли на юг Австрии, в город Клагенфурт, поселили в лагере остарбайтеров и отправили работать на фабрику.
 
 - Запомните три главные заповеди, – сказала Вера. - Держаться вместе, никому не доверять и никому не рассказывать об отце. Тогда мы выживем. И вернемся домой.

   А куда – домой? – подумала Ася. Не в Лебедин же! И не в Межирич. А куда?

   Их комната была маленькая и очень скудно обставленная: три железные кровати, стол и три стула, но это была  их комната! Вечерами они рассказывали друг другу, как прошел день, и мечтали: Вера - о том, как они вернутся на Украину, Надя – как  будет учиться пению, а Ася – как натушат потравки, напекут млинцов, сварят клюквенный морс и будут пировать. Всё равно – где. Лишь бы вместе.

 
   Иногда Надя пела. Тихонько, чтобы никто не услышал.
   Услышали.
 
   Сначала одна, потом другая знакомая зашли послушать Надины песни, а потом почти каждый вечер их маленькая комната оказывалась полна народу. Однажды пришел староста и велел всем выйти.
 
 - Мы же никому не мешаем! - возмутилась Вера.
 
 - Я знаю, - ответил он. – Но сегодня у вас важная гостья.

   Важной гостьей оказалась высокая полная дама. Она придирчиво осмотрела Надю и протянула ей ноты:
 
 - Пой!
 
 - Я не умею по нотам, - ответила Надя.

 - Хорошо, - вздохнула гостья. – Пой, что хочешь.
 
 - Вишивала мама червону калину на білій, як сніг, нижнiй ськатертіне...
 
   Дама дослушала до конца и совсем другим тоном сказала:
 
 - Завтра утром поедешь с вашим старостой в Офицерский Клуб. Если понравишься – будешь там петь.
 
 - А как же фабрика? - вмешалась Вера.
 
 - Если понравишься, - по-прежнему глядя на Надю, ответила дама, - это будет твоей работой. Что петь, тебе скажут. Получать будешь столько же, сколько на фабрике, а если кто-то из гостей тебя угостит, отдашь мне. Но повторяю – если понравишься.

   Надя понравилась. Теперь каждый вечер она уезжала на улицу Реннегассе, переодевалась в красивое длинное платье и пела. Ей было все равно, для кого петь: главное, она пела и не боялась быть услышанной. В лагерь она возвращалась, когда сестры уже спали, а когда они уходили на фабрику – еще спала она.
 
                ***


   Однажды к Асе подошел невысокий светловолосый паренек.
 
 - Мы земляки, - сказал он, – я тоже из Сум.
 
 - Но мы не из Сум, - ответила она. – Мы из Лебедина.
 
 - Все равно рядом. Я слышал, как пела твоя сестра на конкурсе. Здорово пела! Ты меня не помнишь, конечно, но я сидел рядом и радовался за всех вас. Я сразу понял, что вы – сестры, так похожи.

 - Да, - ответила Ася. – Вера у нас самая  умная, а Надя поет.
 
 - А ты?

 - А я – просто Аська.
 
 - Ты не Аська, - серьезно сказал он. – Ты – Асенька. 

   И от этого ласкового «Асенька», не слышанного с самой маминой смерти, Ася забыла про Верины заповеди и рассказала Михаилу о раскулаченном деде, о разлучнице, аресте отца, рано умершей маме и замученной заботами тете Гале – рассказала всю свою не богатую на события жизнь.
 
   Михаил работал в Альпах. Шесть дней в неделю остарбайтеры строили там шале, а на седьмой возвращались в лагерь. Каждый седьмой вечер он приходил к сестрам в гости: рассказать об Альпах, заснеженных зимой или заросших дубами и каштанами летом, о православных храмах Сумщины: Воскресенской Церкви, разрушенной большевиками, или о Спасо-Преображенском Соборе с его удивительным иконостасом.
 
 - Откуда ты всё знаешь? - спросила как-то Ася.

 - Не всё, - засмеялся он. – Просто мне повезло с отцом. Он был священником.
 
 - Был? Он умер?

 - Не знаю. Его забрали в тридцать пятом. Сколько помню, он или читал Евангелие, или молился. У нас был такой маленький коврик – серый, потертый, так я просыпался утром: отец стоит на нем на коленях и молится. Я засыпал вечером – он снова стоит на коленях.

   Отцовское «Евангелие» - свое главное сокровище – Михаил привез с собой. Каждый раз, когда возникала какая-то трудность, он задавал мысленный вопрос и раскрывал Евангелие. Первое, что бросалось ему в глаза, и было ответом.
   Вера посмеивалась над его набожностью, а как-то даже не то попросила, не то приказала: «Не морочь Аське голову! Нет никакого Бога!» Но Ася-то знала, что Михаил прав, и что это именно Бог прислал ей такого замечательного друга.

   Зимой сорок четвертого она слегла. Болела долго и тяжело. Ее никто не лечил, просто разрешили не ходить на работу. Ася лежала в их тесной комнате и считала дни: вот уже третий день без Миши, четвертый... Скоро придет, принесет сушеную чернику – и где только берет? – скажет: «Не бойся, Асенька, Господь все управит», и станет легче. А однажды Надя принесла ей лимон. «Аська! Смотри, что я тебе принесла! Витамины!» «Где ты взяла? – ахнула Ася. «В клубе». «Стащила? И не боишься?» «Боюсь, - вздохнула сестра. – Но ты важнее».


   В мае сорок пятого в лагере открыто заговорили о планах на будущее. Все чаще доходили вести из Украины, и вести нерадостные. Почти всех, кто возвращался с  вражеской территории, отправляли в ГУЛАГ.
 
 - Скоро приедут из Международного Красного Креста – запишусь куда угодно, лишь бы не на Украину, - сказал  Михаил. – Хватит с нашей семьи  лагерей!
 
 - Глупости! – заявила Вера. – Какие лагеря? Мы ни в чем не виноваты!

 - И мой отец был не виноват, и ваш, скорей всего, тоже, - ответил Михаил. – И где они сейчас?
 
   Клагенфурт, как и вся Каринтия, оказался в британской зоне, но еще до приезда представителей Красного Креста в лагере появились офицеры НКВД.
  «Всем гражданам Украины надлежит явиться в комендатуру для регистрации и отправки на Родину» - гласили развешанные вокруг объявления.
 
  В последний вечер к сестрам пришел Михаил.
 
 - Ася, -сказал он, - я ухожу в горы. Не я один, нас много. Пойдем с нами!

 - Никуда она не пойдет! – вскочила Вера. – Уже все решено, мы возвращаемся домой! И не реви, Аська! И вообще, - вдруг прибавила она каким-то чужим, елейным голосом, - ты-то что волнуешься, Мишенька? Господь ведь все управит!
 - Да, - потерянно повторил Михаил, - управит... Только не представляю, как.

                ***


   Опять разыгралась эта чертова язва! Немолодой уже особист вышел на крыльцо  покурить и погреться на мягком австрийском солнышке.  «Обеспечить возвращение на Родину». Легко сказать. Попробовали бы сами уговорить этих угнанных: они же от этого возвращения, как от чумы, шарахаются. Даже в Альпы бегут, лишь бы не на Украину. Хорошо агитировать в Советской зоне, a попробовали бы здесь, в Британской. Да... Слухами земля полнится. Знают, что их на Родине ждет. Чертова язва! И из дома третий месяц молчат. Как Мария про дочку написала? «Совсем замучила ее эта астма». Бедная девочка! Ну, ничего, главное, война закончилась: как ни крути, а скоро домой, тогда они все и подлечатся.

  - Далеко за хмари, подали вiд свiту шукать собi долi, на долi привiту... – донеслось откуда-то.
   Стало очень тихо: наверное, не только он заслушался этим  нежным негромким пением. Надо же, какой удивительный голос! Будто летит. Он спустился с крыльца и увидел за углом дома трех девушек: они сидели на каменных тумбах и ждали решения своей судьбы. Одна из них пела.

   I ласки у зiрок, у сонця просить, у свiтi iх яснiм все горе втопить...
   
   Он позвал ее первой и нашел в своих списках имя. Так... дед раскулачен, мать умерла, отец осужден как враг народа, сама три года жила на вражеской территории. Н-да, тут все ясно. Особый Отдел – фильтрационный лагерь – ГУЛАГ. И пропадет там твой, девочка, голос.
 
 - Хочешь вернуться домой?- спросил он.
 
 - Не знаю...
 
 - А что ты делала здесь?
 
 - Пела.
 
 - И все?

 - Я больше ничего не умею, - прошептала она.
   
 - Значит, так, - неожиданно для самого себя сказал он. – Сейчас ты выйдешь отсюда и забудешь, что видела меня. Иди в Красный Крест, в Альпы - но я тебя не видел.
 
 - У меня сёстры, - подняла она глаза. 
 
 - Я тебя здесь не видел! – повторил он.

                ***


   Михаил нашел Асю и Надю в горах в недостроенном шале, а еще через три недели они с Асей обратились в  Красный Крест.
  «Выбирайте, - сказали им. - Англия или Канада?»

   Они выбрали Канаду: подальше от НКВД, побезопасней.

   Веру отправили на Родину, а Надя осталась в Клагенфурте петь в своем клубе.
 
                ***


   В 1971 году в Советском Союзе гастролировала Венская Опера.
   Бывший особист  уселся перед телевизором и попросил жену не мешать. Да Марию и просить было не надо: она знала, как муж любит музыку, а  тут – шутка сказать! – Венская Опера!

 - Она или нет? - думал он, всматриваясь в лицо немолодой солистки. Он не помнил ни имени той девочки, ни ее лица – только тихое ясное утро, удивительный голос и свое рискованное решение.
 
   Ему очень хотелось, чтобы это была она! И по возрасту подходит. Вроде, она!  Конечно, она!
 
   Может, Бог все-таки есть? И ему это где-то зачтется...

                ***


   Надя никогда не пела в Венской Опере и никогда не была в СССР на гастролях. Ее не приглашали, но если бы и пригласили, она отказалась.
 
   Что она помнила из своей жизни там? Конечно, маму: красивую, с русой косой вокруг головы. Помнила, как ушел отец, как плакала мама. И как она умерла – и никто из соседей почему-то не пришел на похороны. Помнила Успенскую Церковь в родном селе Межирич и заросшие берега Шелеховского озера. Помнила Лебедин и  тетку: вечно недовольную, с поджатыми губами. Помнила голод. Но главное – она помнила, как всего боялась: и того, что кто-нибудь спросит ее об отце, и того, что тетка выгонит их из дома. Боялась расстаться с сестрами, боялась, что им будет нечего есть, даже петь во весь голос ей было страшно.
   Только через много лет она забыла свой страх и боялась испытать его снова.
   Она полюбила свою новую Родину. Здесь произошли три удивительные встречи, перевернувшие ее жизнь. Первая – в июне сорок пятого, когда ее пожалел тот энкавэдэшник. Вторая – когда через несколько лет после войны ее услышала сама Мария Бранд. И третья – когда она встретила Вальтера.

                ***


    Летом две тысячи шестого года Ася решилась лететь на Украину: только теперь, когда Президентом был Ющенко, она чувствовала себя в безопасности. Да и самолет АэроСвита летел без пересадки: иначе она бы не выдержала. Рано утром в Борисполе ее встретили Вера, ее сын Володя и Надя. Вот это был сюрприз!   
   Сестры сели втроем на заднее сиденье Володиной машины, обнялись и сидели так всю дорогу до Вериного дома в Лебедине.
            
   Сколько они не виделись? Почти целую жизнь! У Аси было странное ощущение, будто только теперь она, наконец-то, дома!
 
 - Нам далеко ехать? – спросила она, и Надя засмеялась:

 - Теперь уж недалеко! Я как-то посчитала: сколько между нами километров? Оказалось – почти полэкватора!

   Все триста двадцать пять коротких километров, что лежат между Борисполем и Лебедином, сёстры не могли наговориться. «А помните?..» - начинала одна, и другие тут же вспоминали то, что она хотела сказать – и даже больше.
 
   Вера приготовилась к встрече: все выскоблила, вымыла, накупила всяких деликатесов.

 - Сколько же ты потратила? - ахнула Ася. - В долги, наверное, влезла?

 - Влезла, - ответила Вера. – И ты бы влезла, если б к тебе сестры прилетели.

   Собрались гости. Ася только успевала запоминать, кто кому кем приходится...
 
   А вечером, когда они, наконец, остались втроем, Вера позвала их ужинать в маленькую летнюю кухню. Там на деревянном, не покрытом скатертью столе стояли самые главные яства: квашеная капуста, потравка и высокая стопка млинцов. Да еще картошка вразварку в чернолощеной миске и клюквенный морс в высоком кувшине с отбитым носиком.

 - То ж еще мамины, - ахнула Ася. – Как ты их сохранила?

 - Не я сохранила, - ответила Вера. – Катерина, царствие ей небесное.

   Им никто не мешал.
 
   Ася рассказала, как приплыли они с Михаилом в Канаду, как украинская община помогла им с работой: его взяли на стройку, ее – в пекарню. «Шесть дней работали, а по воскресеньям ходили в Церковь».

 - А я, - вздохнула Вера, - так до сих пор в Бога и не верю. Может, и зря – не знаю.

 - Да как же в Него не верить? – ахнула Ася. – А кто ж нам всю жизнь помогал? Вон – даже встретиться довелось! Кстати, вспомнила... Я ж Великую Княгиню Ольгу видела – сестру Царя, – она тоже в наш Храм ходила. Высокая такая, прямая. Иконы для Храма писала. Мы с ней как-то  свечки рядом ставили, поговорили о чем-то. Простая такая была. Ну, вот... Я, девоньки, тогда каждый цент считала, зато уже через три года построили мы в Торонто дом. В нем и Петя родился, в нем и Миша умер. В нем и мне умирать. Но теперь не страшно –  вас я уже повидала.

 - Я после войны  долго пела в Жар-птице, - рассказывала Надя. – Это в Вене такой русский ресторан был. Да и сейчас, говорят, есть, да я теперь по ресторанам не хожу. А потом услышала там меня сама Мария Бранд – профессор вокала. Подошла и говорит: «Голос твой – не для ресторанов. Приходи ко мне, я тебе помогу его поставить». И помогла. Я потом в театре пела. Не в Венской Опере, конечно, но тоже в неплохом. Там и с Вальтером познакомилась: он у нас в оркестре на флейте играл. Поездили мы с ним по миру, погастролировали. А когда Анна родилась, и ее на гастроли брали: не на кого было оставить. Хорошее было время! Только по вам я скучала, сестренки  мои дорогие! И за тебя было страшно, Вера. Все думала – и зачем ты вернулась?

 - Я тоже об этом часто думала, – вздохнула Вера. -  За восемь лет лагерей много чего передумаешь. А потом на одной пересылке встретилась мне женщина – и ненамного старше меня, а как-то все ее слушали. Я ей про вас рассказала, про Австрию. А она и говорит: «Увидишь ты своих сестер. Нескоро, но увидишь. И не гневи Бога, Вера, не ропщи. Судьба у тебя такая». Ну, что ж, судьба, так судьба. Значит, суждено было кому-то из нас это все пережить – так уж лучше мне, а не моим сестренкам.
 
 - Страшные были годы, - вздохнула Ася. - Как ты только их выдержала?

 - Выдержала, – ответила Вера. – Не умирать же было. Да и люди помогали. Я, как из лагеря вернулась, не смогла в Лебедине прописаться. Помыкалась, помыкалась, да и вернулась в Межерич. Жила у Катерины.
 
 - У разлучницы? – ахнула Надя.
 
 - У нее. Она меня и приютила, и на работу помогла устроиться. Я у нее долго жила – пока Мирона своего не встретила, с ним уже и в Лебедин перебралась. Да и времена изменились, полегче стало. А когда Володька родился, мы  Катерину  к себе забрали. Он ее бабушкой называл. Здесь она и умерла у меня на руках.

 - Вера, ты что – простила ее? - не поверила Надя.

 - А за что ее было прощать?

 - Ну как же, а мама – забыла?

 - Не забыла. Ничего я не забыла. И как она за маминой могилкой ухаживала, и как ездила на Север искать могилу отца - все помню.

 - Нашла?

 - Нет. Но искала.
 
 - А почему ты нам ничего о ней не писала? - удивилась Ася.
 
 - Катерина не хотела. Боялась, что вы ее не простите. Ладно, девочки, что мы все о печальном? Радость ведь у нас какая – встретились, наконец! Наденька, спела бы ты нам, что ли. Не забыла еще наших песен?

 - Не забыла, – засмеялась Надя. – Редко только теперь пою. Как Вальтер умер, так и не поется. Ну, попробую...

 - Дивлюсь я на небо та й думку гадаю, чому я не сокiл, чому не лiтаю?
   Чому менi, Боже, Ти крилець не дав?  – Я б землю покiнув и в небо злiтав...

                ***


   В воскресенье Володя повез сестер в Межирич.
   Мало что осталось от их родного села: разве что Замковая гора, Панский дом да Успенская Церковь с колокольней. И старое кладбище, где лежали рядом в одинаковых скромных могилах две женщины, которых видел в своих кувшинах их отец.

                ***


   В последний вечер перед отлетом сестер Вера снова потушила потравку, напекла млинцов и накрыла стол в летней кухне.

 - И как у тебя  такие пышные млинци получаются? – спросила Надя. – Я сколько ни стараюсь – ничего похожего.

- А ты где молоко берешь? В магазине? – улыбнулась Вера. – А для млинцов нужно свое молочко. Я его теперь у соседки беру – свою-то корову продать пришлось.

 - Почему? С кормами плохо?

 - И с кормами. У нас ведь, как горлопаны к власти пришли, жизнь тоже не сахар.
 
 - Какие горлопаны? – удивилась Ася. – У вас же теперь Ющенко!

 - Я ж и говорю: горлопаны. А он из них – самый главный.

 - Ну, не знаю... – пожала Ася плечами. – У нас в Канаде все только радовались, когда его выбрали.

 - Это у вас, - отрезала  Вера. - Не вам здесь  жить

 - А я бы за Юлию голосовала, - вмешалась Надя. – По крайней мере, красивая. И на маму похожа. Я у себя даже фотографию ее поставила.

 - А  что нам с ее красоты? – возмутилась Вера. – Кого угодно спроси: тюрьма по ней плачет!

 - А кто же у вас хороший? – Не могла скрыть своего раздражения Ася. – Уж не бандит ли этот, который сидел?

 - Я тоже сидела, - поджала Вера губы. – Выходит, и я – бандитка?


   Никто не ответил. Есть не хотелось; да и остыли уже потравка и пышные млинци.

   Утром Володя отвез Надю и Асю в аэропорт. У Веры поднялось давление, и она провожать сестер не поехала. За все триста двадцать пять долгих километров, что лежат между Лебедином и Борисполем, никто не проронил ни слова. «До свидания, - сказал им на прощание Володя. – Счастливо  добраться!»

   Первой улетела Надя. 
   Ася ждала своего рейса еще почти четыре часа. Как же так? Прожить долгую жизнь и ничего не понять? Забыть голодомор? Как можно быть такими непатриотичными? Недалекие у нее все-таки сестры...

                ***

 
   Через шесть лет она получила письмо с Украины.

  «Тетя Ася, - писал племянник. – Не могли бы вы выслать нам две тысячи долларов? Витька, мой сын, хочет купить дом, уже присмотрел – недорогой и нестарый, но денег не хватает, а помочь некому...»
 
  «Янукович вам поможет», - фыркнула Ася. Она отложила письмо, вскипятила  чай, достала мед и села читать дальше. 
  «Мы бы к вам не обращались, но много денег ушло на похороны. Да еще памятник заказали: хоть и самый простой, но тоже денег требует».

   Вера? А ей даже не сообщили. Не сочли нужным. Как чужой. И ни одного письма или звонка с тех пор, как она вернулась из Украины. Да и она не писала, не звонила. Рука сама потянулась к старому Евангелию, лежавшему на столе. Глаза выхватили строчку: «Отделить зерна от плевел». При чем здесь это? Эх, нет Михаила, некому объяснить.

   Интересно, а Наде сообщили?  Ася подошла к телефону и стала медленно набирать почти забытый номер. 011 –  если звонишь за океан. 43 - это Австрия. Теперь код города, номер... Трубку долго никто не брал. Наконец, ответили.
 
 - Надя? - закричала она. – Ты ничего не знаешь о Вере?
 
 - Это не Надя, - услышала она голос своей племянницы. – Я ничего не знаю о тете Вере, но мамы больше нет. Она умерла четыре года назад.

   Ася медленно повесила трубку и вернулась на кухню.
   Достала с полки муку, развела молоком, замесила тесто и напекла млинцов («Да разве у вас млинци? Для них нужно свое молочко, не магазинное»); вскипятила чай и выжала в него целый лимон («Аська! Смотри, что я тебе принесла!» «А не боишься?» «Боюсь»); вздохнула, что нет свиных ребрышек: придется вместо потравки нарезать колбасу; достала початую бутылку виски и села поминать сестер.

   Как же так?
   Их не разлучили ни голод тридцатых, ни война, ни страшные годы репрессий («Пусть это буду я, а не мои сестренки»); ни расстояния («В полэкватора, я считала» ) 
   А что же их разлучило?

   «Отделить зерна от плевел».
   Господи! Да ведь это их любовь друг к другу – зерна, а плевелы... Да какая  разница, кто из чужих, рвущихся к власти людей, возьмет ее? И почему ни одна из них не уступила? Не смогла уступить. Или не захотела.

   Уже стемнело. Ася включила свет и поставила Надину кассету.

 
   Ave Maria
   Gratia plena
   Dominus tecum
   Вenedicta tu
   in mulieribus...
   
 
   И только тогда пришли слезы.