Ему было 82. Впервые. У него был старый граммофон, на котором он по вечерам слушал пластинки с музыкой Брамса, Баха, Вивальди. Вивальди ему нравился больше всех – пронзительная скрипка трогала его до глубины души. Он сидел в кресле, просматривал альбом с фотографиями и иногда плакал. Редко. Он разучился плакать, точнее как он говорил – слез хватило на всю жизнь – сначала оплакивал умершую при рождении дочь, потом сына, погибшего во Вьетнаме, второго сына, умершего от сердечной недостаточности, свою любимую супругу, всех собак – их было пять за его жизнь. Утром для него начинался новый день, он одевался в свое старенькое потрепанное пальто, натягивал берет, обувался в армейские ботинки, что остались от сына, и выходил в город.
Непримечательный старичок, таких много.
Весь шум, и вся суета проходили мимо него, он с интересом наблюдал за самыми обычными вещами или событиями. За голубями в парке, за бездомными кошками, за влюбленными, за всеми и за всем, что наполняло его прекрасными мелодиями жизни. Потом он приходил домой, садился за рояль и писал. Музыка, словно лилась из его сердца, а потом вновь садился в кресло и предавался воспоминаниям. Многие слышали его музыку, но немногие знали, что она его.
И совсем уж мало людей предполагали, что в маленькой квартирке, за плотно задернутыми шторами, живет гений двух поколений – признанный, но забытый…