ххх
Возвращался старик из города в свою деревню. Вечерело. На равнину опустились сумерки, а как въехал в лес, совсем стало темно. Но настроение у старика было хорошее, и темень его не пугала. В городе на ярмарке он удачно продал мед со своей пасеки и накупил всякого товара. Вез он жене новый полушубок и белехонькие валенки, о каких она давно мечтала. Усмехнулся старик в бороду, вспоминая, как наказывала ему супруга новую обувку подыскать: “Хотелось бы, – говорит, – хоть на склоне лет ногам утеху дать”.
Вез он дочке сапожки сафьяновые и шаль – по голубому полю алые гроздья рябины разбросаны. Зятю инструмент плотницкий высокого качества и седло добротное.
А внучке Дарьюшке припас он рукавички, лисьим мехом подбитые и бисером расшитые. А также игрушки-побрякушки всякие и нитку бус коралловых.
Да и себя не обидел: приглядел у одного заезжего торговца из дальних стран трубку с чубуком из янтаря и серебром отделанную. Дорогая была трубка, но денег не пожалел: решил потешить себя на закате жизни – надоело самокрутку крутить. Сунул старик руку запазуху, вынул кисет, дочкин подарочек (еще девчушкой вышивала), достал из кармана трубку, набил табачком-самосадом и стал раскуривать. Совсем хорошо ему сделалось: тулуп теплый, шапка на уши надвинута, из мехового воротника только нос да борода торчат, но и им мороз не страшен – дымом из трубки согреваются.
Лошадка споро бежит: не то чтобы торопится, но и не медлит – в самый раз к полуночи домой поспеет. А там уж его ждут. Самовар горячим держат, что еще от прадеда остался. Корзинку для кренделей да баранок всяких приготовили. Стол скатертью накрыли. Размечтался старик о том, как подъедет к воротам, лошадка заржет, зять на крыльцо выскочит, внучка в окошко ручонкой помашет, закричит звонко да радостно: ”Смотрите-ка, дедушка приехал!” Засуетятся домочадцы, забегают, а он им на радость начнет подарки раздавать.
Эх, разулыбался старик, растрогался да и не заметил, как луна за тучу зашла, и темень стала совсем непроглядной. Лошадка вдруг остановилась, как вкопанная, и уши навострила. А впереди что-то как ухнет, как захохочет, и хохот этот гулко по лесу разнесся, потом заскрипело, затрещало, и прямо на дорогу, перед самой лошадиной мордой, рухнула огромная сосна. Лошадка шарахнулась назад и чуть в санях хозяина не придавила. Страшно сделалось старику. Стал он лошадь настегивать да за вожжи дергать, чтобы развернуться и объехать это место, но сани, словно к насту примерзли, ни туда, ни сюда. Снова что-то заухало, захохотало, захлопало, будто большая птица с места сорвалась и вдаль улетела. Оттуда, издалека уже, донеслось едва слышное “Хо-хо-хо” и пропало. Все стихло.
«Да, – почесал затылок старик, – нечисто что-то в нашем лесе. Что б это могло значить? Думай, голова, думай, шапку куплю». Еще немного помедлив, чтобы побороть страх, он вылез из саней, пошел посмотреть, что за дерево и большое ли – далеко ли объезжать придется. Слышит – кто-то вздыхает, всхлипывает между ветвями. Зажег спичку, раздвинул ветки, а там прямо на снегу сидит лесовичок и горюет. Сам он такой маленький, волосики на голове во все стороны торчат и фуфайка на нем тоже вся мохнатая, растрепанная: в темноте его можно было бы со старой сосновой шишкой перепутать.
– Чего слезы проливаешь? – спрашивает его старик.
– Дак, жить негде, – отвечает лесовичок, – вот, крышу снесло. А зима ведь, когда это я новый дом построю. Замерзнуть можно.
Старик зажег новую спичку взамен прогоревшей и осветил то, что в темноте не разглядеть: разрушенную норку с крохотным очагом посередине. Костерок уже потух, но едва приметный дымок еще струился от углей, на которых стоял маленький, чуть больше наперстка, котелок, вылепленный из глины, а в нем что-то еще булькало, кипело.
– Ужин, значит, себе готовил, а поесть не пришлось, – посочувствовал старик. – Плохо твое дело. А то знаешь, возьму-ка я тебя с собой. Будешь в моем доме жить, с внучкой моей подружишься, а весной я тебя снова в лес отвезу. Проку от тебя, правда, никакого, но и убыток не велик – чать, не объешь.
Наклонился старик, посадил лесовичка на свою широкую ладонь и сунул за пазуху. Вернулся к саням, взял в руки вожжи и ну лошаденку погонять, а сани ни с места.
– Фу ты, нечистая сила, – рассердился старик, – до утра мне что ли здесь торчать.
Тут за пазухой у него зашевелилось, лесовичок высунулся из-за отворота шубы и посоветовал:
– А ты скажи: “Фуки, чуки, бузануки – твою силу в мои руки, отворяйтесь ворота – пропускайте ездока”. Наш леший-то и ослабеет, перестанет шалить. У него сегодня настроение появилось, вот он и развлекается. Так-то он у нас смирный.
Послушался старик, сказал, что велено, – сразу и луна из-за тучи выглянула, путь осветила. Повеселел ездовой, забрался в сани и ну кнутом размахивать. Да и лошаденка припустила рысью: не столько оттого, что кнута испугалась, сколько от голода – заспешила к стойлу с овсом.
Когда старик подъехал к дому, было уже далеко за полночь, но все окна светились. У распахнутых ворот маячила фигура дочки, а зять выводил из конюшни молодого, еще не объезженного жеребца и пытался его взнуздать. Жеребец брыкался, крутился на месте – не хотел терпеть на себе ездока.
– Эт куда ж собрались? – удивился старик, въехав во двор. – Зачем жеребца тревожишь? Рано ему еще под седло-то. Пускай погуляет.
– Папаня! Живой! – кинулась к старику дочка. – Мы уж заждались. Думали – случилось что. Может, волки напали. Вот Егорка собрался ехать выручать.
– Ну, ладно причитать-то. Жив я и здоров. И вам того же желаю, – вроде бы сердито пробормотал старик, но в душе был доволен – беспокоились, значит, дорог он своему семейству. – Несите-ка в дом поклажу. Тут я вам навез всего, чего душа пожелает. Самовар, небось, еще не остудился? Будем чай пить с леденцами да кренделями. – Голос старика звучал бодро, весело, будто не случилось ему с нечистой силой повстречаться. Да и то, разве может испортить радость какой-то там подгулявший леший, если вот он – дом родной, всеми окнами светится, ждет не дождется своего хозяина, и ждут не дождутся его в этом просторном доме супруга, с которой он лет тридцать бок о бок прожил, дочка – красавица и певунья, зять – мастер на любую работу и внучка – разумница и шалунья, последняя утеха деда с бабкой.
Дверь отворилась, и вместе с клубом морозного воздуха в сени ввалился сам хозяин, а за ним дочка с зятем – не люди, а какие-то сказочные силачи, увешанные большими и маленькими тюками да пакетами.
– Ой, добра-то сколько навез! – воскликнула супруга. – Да не то главное – хорошо, что сам вернулся. Сердце что-то у меня с утра ныло, как будто беду чуяло. Не случилось ли чего в дороге?
– Не тревожься, жена, – успокоил ее старик, – ничего страшного не произошло, однако одно приключение было. Но о том за чаем расскажу.
– Деда, деда, – теребила старика внучка за рукав, – а ты мне чего привез?
Улыбнулся он, погладил Дарьюшку по русой головке и сказал ласково:
– Ты у меня первой подарки получишь. Вот держи рукавички, мехом подбитые и бисером расшитые, вот бусы коралловые, диковинные, а вот игрушки-побрякушки всякие. Но это еще не все. – Тут старик вынул из-за пазухи лесного гостя. – Вот еще кого я тебе доставил. Коли полюбишь его, будет тебе другом.
Дарьюшка как увидела лесовичка, так про все остальные дедовы подарки забыла. Обрадовалась, прижала к себе странного гостя и ну по комнате кружиться, да спохватилась:
– А как звать его? – озабоченно спросила она деда. – Имя-то у него есть?
– Вот имени у него, кажись, и нет, – с сомнением ответил старик, – а, знаешь, давай назовем его Махонькой, в самый раз ему будет – смотри, какой он у нас махонький.
Когда все сели пить чай, Дарьюшка, было, отказалась, хотела сразу в свою комнату бежать – Махоньку на ночлег устраивать. Но лесовичок воспротивился:
– Я еще не ужинал, – заявил он, – и чая ни разу не пробовал, и пряников не ел – может быть, они вкусные. Не пойду спать.
И вот вся семья собралась за большим круглым столом, посреди которого пыхтел паром большой, начищенный до блеска, медный самовар, доставшийся старику в наследство от предков. Рядом с чашкой Дарьюшки поставили маленький кукольный столик и такой же стульчик, на него и усадили Махоньку. Вместо чашки пришлось взять бабушкин наперсток, а ложку выстругать из щепки от липового полена.
Чай пили долго. Дарьюшка пыталась несколько раз уговорить Махоньку идти спать, но он не уговаривался: ему очень нравилось чаепитие. Дарьюшка ждала, ждала да и уснула, положив светленькую головенку на пухленькие ручки. Отец отнес ее в кровать. А Махоньку спустили на пол и забыли о нем.
Пока на кухне хозяйка с дочкой мыли посуду, Махонька пошел присматривать себе место для ночлега. В комнате молодых ему не понравилось. Здесь было слишком чисто и пахло чем-то душистым так, что щекотало в носу. Махонька пару раз чихнул и поспешил выбраться в коридор.
У старших хозяев он тоже задержался не надолго. В этой комнате топилась печь, и от нее тянуло жаром, а Махонька тепла не любил: в лесу, когда солнце слишком припекало, он прятался от него в какой-нибудь норке у корней больших деревьев, где всегда было сыро и прохладно.
Когда же лесовичок попал в детскую, у него аж дух захватило – так здесь было много удивительных вещей. Увидев плюшевого мишку, он сначала испугался, но убедившись, что медведь не замечает его, осторожно приблизился и даже осмелился потрогать зверя за лапу. “Вялый какой-то, – подумал Махонька, – или только что поужинал, или в зимнюю спячку впал”. – Он ткнул пальцем медведя в живот. Что-то не то, решил он, но что именно, выяснять не стал, так как его внимание привлекла роскошно разодетая кукла. Он замер, не сводя глаз с розового, в бантах и кружевах чуда. Робко приблизившись, но оставаясь при этом на безопасном расстоянии, он тревожно зашевелил ноздрями, принюхиваясь. В обычае лесных жителей узнавать друг друга по запаху. Но чудо ничем знакомым не пахло. По виду вроде на Дарьюшку похожа, значит, должно быть, человек. А человеком не пахнет. Озадаченный Махонька не знал, как себя повести: то ли подобраться еще ближе и разглядеть повнимательнее, то ли не рисковать и обойти стороной. Любопытство одержало верх над осторожностью, и лесовичок приблизился к чуду еще на пару шагов. Кукла не обращала на него никакого внимания. “Или я для нее не съедобный, или незаметный”, – рассудил Махонька и перестал бояться. Да и впрямь, некогда терять время на страх, если вокруг столько необычного.
Он осторожно огляделся, приискивая себе местечко для ночлега. И ему сразу же в глаза бросился кукольный домик. Он стоял в стороне, в углу комнаты, и очень напоминал Махоньке его избушку, построенную из легких деревянных брусочков. Только в этой были двери и окна, что лесовичку не очень-то понравилось: «Это ж надо не есть, не спать, а только дырки сторожить, – пробурчал он, – чтобы зверь не забрался. Ладно, завтра поправим», – решил он и стал обследовать свое новое жилье. Здесь было много ненужных, на его взгляд, предметов, назначение которых Махонька не понимал. Поэтому он, не долго думая, стал освобождать от них дом. Сначала он выволок наружу шкаф, потом стол и все стулья, затем ему показалась лишней маленькая игрушечная плита, за нею последовали диван и два кресла вместе с почти настоящим торшером, работающим от батарейки…
Махонька трудился почти час, и когда он, наконец, присел на полу отдохнуть, в кукольном домике не осталось ничего, кроме резной деревянной кровати, покрытой розовым кружевным покрывалом. Махонька подумал, не выкинуть ли и ее, потом приподнял край покрывала, заглянул под кровать и нашел, что это очень уютное местечко для жизни. Там он и уснул, свернувшись калачиком.
ххх
В этом доме все рано вставали: летом – вместе с солнышком, а зимой еще затемно. Дарьюшка проснулась как всегда, но из постели не выбиралась – ждала, когда придет бабушка, и вспоминала, что же это такое хорошее вчера случилось. Ага! Вспомнила – дедушка приехал и Махоньку привез. Интересно, где он?
– Бабуля! – крикнула Дарьюшка. – Ну, иди же!
– Иду, иду, внученька, – донеслось из кухни, затем прошелестели быстрые шаги, и на пороге появилась раскрасневшаяся от печного жара не старая еще женщина с веселой улыбкой на лице и лукавым взглядом – никакая и не бабушка, а просто Иванна. Никто ее иначе-то и не называет, разве что дед – и то в шутку – старухой, так то еще с молодости между ними повелось, хотя он-то действительно выглядит стариком с густой совершенно седой бородой, вислыми усами и мохнатыми бровями, из-под которых с усмешкой смотрят на мир ясные и добрые васильковые глаза. Вот за эти-то глаза Иванна и полюбила бобыля Федота, который был почти на 15 лет ее старше. Дарьюшке очень нравилось слушать, как Иванна рассказывает об их первой всрече: поглядели они друг другу в глаза и не смогли расстаться. Так и живут с тех пор вместе неразлучно.
– Иванна, отгадай загадку, – торопливо затараторила Дарьюшка, – сидит за столом, а на столе. Ну, кто такой? – Думала, думала бабушка – не может отгадать.
– Да Махонька же! – с восторгом выкрикнула Дарьюшка – ей очень нравилось, когда бабушка становилась недогадливой. Вот если бы она еще не догадывалась, кто всю посуду из буфета вытащил, варенье разлил, чашку разбил, муку рассыпал, как было бы хорошо, но в таких случаях она почему-то всегда все знала наперед.
– Да что ты! – удивилась бабушка. – Как это мне в голову не пришло.
– А где мой Махонька? – спросила Дарьюшка. – Он где спал?
– Да, не знаю. С вечера он все что-то по углам искал, потом утихомирился, а где приют нашел, я не видала. – Иванна отправилась по своим делам, а Дарья быстро выскользнула из-под одеяла, оделась и пошла искать Махоньку.
Ее взгляд сразу наткнулся на беспорядок возле кукольного домика. Не трудно было догадаться, кто здесь похозяйничал.
– Ах, вот ты где! – воскликнула Дарьюшка и заглянула через крошечное оконце в кукольную спальню. Но здесь Махоньки не было, ведь Дарьюшке не пришло в голову, что чудесную удобную кровать можно использовать как крышу или нору.
Дарья уже обследовала весь дом, но Махоньку не обнаружила. «Наверное, ушел в свой лес», – предположила она и загрустила. И тут Иванна позвала на блины с яичницей, да с медом, да со сметаной, а из кухни доносились такие вкусные ароматы, что она повеселела и решила не расстраиваться: если Махоньке так лучше, то и пусть его.
Запахи хорошей еды скоро достигли и Махоньки. Он громко чихнул и проснулся, пошевелил ноздрями, принюхиваясь, повертел головой, соображая, откуда это так маняще пахнет, и вылез из-под кровати. Дух горячего растительного масла и жареной яичницы привел его в кухню. Здесь вся семья сидела за столом и ела… без Махоньки. Он заволновался, стал бегать вокруг стола, выискивая, как бы на него забраться. Его изобретательная голова сразу нашла путь: по стене кухни вился пушистой лиловой лианой какой-то комнатный цветок, который, добравшись по натянутому для него шпагату до потолка, свисал оттуда почти до самого пола. Махонька уцепился за него и быстро стал карабкаться по черенкам листьев вверх. Оказавшись на уровне стола, он оттолкнулся от стены и прыгнул, шлепнувшись в миску со сметаной.
– Ой! Да что ж это такое! – воскликнула Иванна, стирая салфеткой брызги с лица. – Мышь что ли с потолка свалилась? Да как метко – прямо в сметану. – Она взяла большую деревянную ложку и выловила того, кто барахтался в миске.
– Махонька! – радостно воскликнула Даша. – Как ты сюда попал? Значит, ты не ушел в свой лес?
– Еще чего, – буркнул Махонька, слизывая с рукава грязной фуфайки из меха крысы сметану. – Я, между прочим, голодный.
– Сейчас я тебя отмою и покормлю, – сказала Даша, отодвигая свой стул.
– Не хочу отмываться, – решительно воспротивился Махонька, – хочу есть.
– Потерпи, – строго приказала Даша и потащила Махоньку к умывальнику.
И вот он сидит за кукольным столиком рядом с Дашиной тарелкой, умытый, причесанный, с трудом расставшийся со своей облысевшей от времени фуфайкой, которую Даша простирнула и повесила сушиться на веревку над печкой. Пред ним стоят кукольные блюдечки со сметаной и медом, лежат горкой кусочки блинов, а вся семья с изумлением, забыв о завтраке, наблюдает, как их лесной гость ест. Махонька, не обращая ни на кого внимания, хватает блин с быстротой, как будто за ним гонятся, окунает его в мед, потом в сметану, затем, вскочив со стула, несется к стоящей в центре стола сковороде и полощет все это в желтке. Засунув в рот, глотает, не жуя и ни на секунду не останавливаясь, тут же несется за следующей порцией. Сам он уже от пяток до ушей в меде и сметане, на скатерти четко отпечатались ступни его ног, пробежавшихся по яичнице. У Даши от его мелькания закружилась голова и пропал аппетит.
– Пожалуй, мы его не прокормим, – говорит Маруся, Дашина мама. – Куда там у него все это умещается.
– Махонька, ты не лопнешь? – тревожно спрашивает Дарьюшка. – Я вон насколько больше тебя, но мне столько не съесть.
– Не-а, – успокаивает ее Махонька, давно покончивший с едой на своем столике и добравшийся до блинов на хозяйских тарелках. – Мне на зиму нужно жиром запастись, тогда я, может быть, впаду в спячку.
– Так зима скоро закончится, – удивляется Егор, Дашин папа, – февраль на дворе.
– А я на следующую запасаюсь, – поясняет Махонька, обегая стол и заглядывая в тарелки. Не заинтересовавшись больше ничем, он тяжело плюхается на стул и с удовлетворением произносит:– Теперь чай пить будем.
Тут во дворе громко хлопнула калитка, и недружный мальчишечий хор громко затянул: – Дашка, выходи! Выходи, Дашка! Дашка, санки бери!
– Кто это? – испугался Махонька и стремительно сполз со стола по спинке стула. – Страшный. Голос у него страшный.
– Не бойся, это мои друзья-враги, – успокоила лесовичка Дарьюшка. – Гулять зовут.
– А как это, – удивился Махонька, – тут друзья, и тут же враги?
– Так всегда получается с людьми почему-то, – пожала плечами Даша, – то мирятся, то ссорятся.
– У нас в лесу так не бывает, – сказал озадаченный Махонька, – я всегда знаю, от кого могу беду потерпеть, а кому довериться. А у вас, выходит, никогда ничего наперед не знаешь – сегодня одно, а завтра наоборот…
– Выходит… – вздохнула Даша, – но ты не расстраивайся – дело привычное. Так бабушка говорит. Она говорит: «Ты, Дарьюшка, помни всегда хорошее, а плохое забывай, тогда тебе легко жить будет». Вот я одно помню, а другое забываю. И ты так делай. А теперь надевай свою фуфайку, и пойдем на санках кататься. – Она протянула руку и сняла с веревки Махонькину «крысу», которая стала жесткой и стояла колом.
– Ну, вот, – проворчал Махонька, – фуфайку пересушила. Как я ее теперь надену?
– Сейчас поправим, – успокоил лесовичка Егор. Он взял деревянный молоток, постучал им по коже, и она снова стала мягкой.
– Теперь хорошо, – все еще сердясь, одобрил Махонька, – только больше не трожь. Одежа должна быть грязной и вонять, чтобы хищников отпугивать. Понятно тебе, – добавил он строго и направился к двери.
– Понятно, понятно, понятно, – пропела Даша и крикнула ему вслед: – Не уходи с крылечка! Меня подожди! – Она быстро оделась, прихватила в сенях санки и выбежала на улицу.
Так и станет Махонька кого-нибудь слушать – он сам себе хозяин. Поэтому через минуту он уже барахтался в сугробе, из которого торчали только две его быстро дергающиеся ноги. Даша бросила санки, всплеснула руками и полезла в сугроб выручать неосторожного лесовичка.
Когда Даша выбралась на расчищенную дедом тропу, она смахнула с Махоньки снег, сняла с него его странные лапоточки, вытряхнула их. Потом, подскакивая на одной ноге, по очереди стащила с себя валенки, выбила их о крыльцо. Покончив с этим, взяла санки за веревку, привязанную к их передку, посадила на них Махоньку и вышла за калитку, где поджидала ее шумная деревенская детвора.
– Ой! – восторженно воскликнула соседская Лизка, – у тебя новая кукла! Какая хорошенькая. – Нет уж, к Махоньке это слово совсем не подходит. Для него оно звучит как оскорбление. Поэтому он нахмурился, свирепо глянул на обидчицу и рявкнул изо всех силенок, видимо, стремясь напугать и произвести достойное впечатление:
– Ведьма! Вот ведьма! – Потом он оскалился, пощелкал зубами и прошипел: – Ослепла, что ли.
Лизка отпрянула, вытаращила глаза и испуганно прошептала:
– Кто это разговаривает?
– Не бойся, – успокоила ее Даша, – это Махонька. Мне его дедушка под сосной откопал. – Ну, Махонька, – обратилась она к лесовичку, – зачем же ты Лизу пугаешь? Она ведь тебе ничего плохого еще не сделала?
– Главный закон леса, – сурово произнес Махонька, – напугал – остался несъеденный.
– Лизка-то тебя не съест, – серьезно пояснил самый младший из компании трехлетний Лизкин двоюродный брат Сева, – у ней зубы выпали. – Действительно, на удивление всей родни Лиза лишилась сразу половины своих молочных зубов, а постоянные расти что-то не торопились. Поэтому она, стоило ей открыть рот, сверкала широкой прорехой, в которой болтался розовый остренький язычок, а ее лицо при этом чем-то напоминало бабу ягу в детстве.
Махонька глянул на Лизу без всякого сочувствия и дружелюбия, а она в ответ недобро зыркнула на лесовичка маленькими, глубоко посаженными черными глазками и многозначительно сузила и без того тонкие губы. Сразу стало ясно, что друзьями им не бывать.
– А ну-ка, какой это такой Махонька? – вперед выдвинулся предводитель деревенской мелочи, так называли малышей до десяти лет местные подростки, рыжий и конопатый Петька. Он наклонился над санками и удивленно стал разглядывать лесовичка.
– Чудно как-то, – наконец нерешительно произнес он, видимо не зная, как расценивать его появление в реальной жизни, – это мне не мерещится? Разве так бывает? Дед говорил, что всякая нечистая сила только в сказках живет. – Он протянул руку и погладил Махоньку по растрепанной голове. Дашу удивило, что Махонька не сопротивлялся, она даже испытала укол ревности (все-таки это ж ее лесовичок), но сразу приглушила в себе недоброе чувство собственности. «Махонька ничейный и сам выбирает, с кем дружить», – решила она.
Петька, между тем, уже пришел кое к каким выводам:
– На меня похож, такой же лохматый и рыжий, – заметил он самокритично, – будто мы братья. – Потом подумал и добавил: – Симпатичный.
Тут малышня осмелела, защебетала, обмениваясь мнениями, приблизилась к санкам, сначала осторожно разглядывая лесовичка, а потом начала тормошить, поворачивать, поставила на ноги и, в конце концов, приняла в свою компанию.
Только Лиза стояла в стороне с обиженным видом, и когда все побежали к реке кататься на санках с ее крутого берега, она не пошла, а завернула в свои ворота, и долго смотрела через щель в заборе вслед веселой ватаге деревенской розовощекой детворы. Что она при этом замышляла, что обдумывала, никто не знает. Но по ее решительному виду было понятно, что месть за нанесенное оскорбление не заставит себя ждать.
Махонька первый раз в жизни катался на санках. Это оказалось очень веселое занятие. Сначала было страшно, но скоро он осмелел и вошел во вкус. Махонька сидел впереди. Даша крепко обхватывала его одной рукой, чтобы невзначай не свалился, а другой держалась за рычаг, управляющий лыжей, укрепленной впереди между полозьями, объезжая ухабы и рытвины. За ними ухитрялись умоститься на санках еще человек пять, и этот вездеход мчался с горы, постепенно набирая скорость. В конце он летел так, что кусты, растущие по сторонам ледяной дорожки, мелькали, мгновенно исчезая из поля зрения, а ветер свистел в ушах и срывал шапки с ребячьих голов.
Одолев спуск, санки выскакивали на ледяное поле реки и еще долго катились по его гладкой плоскости. От восторга и страха ребетня орала во все горло, но среди этого нестройного хора выделялся трубный, басовитый голос Махоньки. Никто не предполагал, что это маленькое существо обладает такой мощной глоткой.
Но не только этим удивил компанию Махонька. Оказалось, что ему ничего не стоит забраться вместе с санками на высоченную гору так быстро, что никто и опомниться не успевает: все еще, скользя и падая, только-только выбираются на берег, а Махонька уже поторапливает их сверху, нетерпеливо пританцовывая и размахивая руками.
Уже несколько часов неутомимая ребетня укатывает горку, соревнуясь в скорости со студеным зимним ветром. Щеки у всех пылают румянцем, рукавицы заброшены в сугроб, в валенках тает снег, шарфы ослабли и обнажили тоненькие шеи, за кожицу которых пощипывает мороз, пуговицы кое-где оторваны, а им все нипочем – кажется, никакая сила не сможет оторвать их от этого захватывающего развлечения. Но тут на горе появляется Дашина мама и уводит дочь вместе с Махонькой обедать. Огорченные Дашины компаньоны тоже разбредаются по домам.
– Дашка, приходи завтра пораньше! – крикнул вслед увозящей санки Даше рыжий Петька. – И Махоньку приводи. Он у меня классный братишка.
ххх
Лиза сидела на кровати в сосредоточенной задумчивости. На ее лице с совершенно правильными чертами, но при этом казавшемся неприятным, не отразилась ни одна мысль или ни одно чувство, которое мысли могли бы пробудить в ее сердце. Какая-то тайная работа совершалась в ее душе, но на поверхность не выплескивалась ни одна эмоция.
– Надо ж так владеть собой в таком младенческом возрасте, – восхищалась Лизой ее бабушка Агриппина, – это у нее наследственное, от прапрабабки. Сильная была женщина. Все село в руках держала. – При этом Агриппина горестно вздыхала, видимо, сожалея об утраченной с тех пор власти над людьми: – Обмельчал наш род. Одна надежда на Лизавету.
Молчаливая сосредоточенность внучки несколько смущала ее. «Что она такое задумала, – размышляла старуха, – какую-нибудь пакость. Лизка на это разворотливая. – Агриппина улыбнулась, вспоминая, как орала ее невестка, когда ночью ей на лицо прыгнула большая скользкая жаба. – Точно, Лизкина месть за то, что гулять не пустила. Откуда только в ней, такой хрупкой и маленькой, столько злости и холодного расчета. Меня давно превзошла. Пожалуй, и прапрабабку переплюнет. Ох, кому-то она войну объявила. Хоть бы по молодости глупостей не наделала. Силы-то своей еще не знает», – Агриппина внимательно присмотрелась к Лизе и решила за ней приглядывать.
Во время обеда Лиза рассеянно ковырялась вилкой в тарелке, нетерпеливо ожидая, когда ее выпустят из-за стола. Как только мать сказала:
– Ладно, иди уж, вижу, что невтерпеж, – Лиза стремительно вскочила со стула, кое-как накинула шубейку и с силой рванула ручку двери. – Шапку-то надень, чумная! – крикнула ей вслед мать, но дочку словно ветром сдуло.
– Куда это она так спешит? – удивился отец. – Что за дела такие неотложные в шесть-то лет?
– Да кто их знает, – беззаботно ответила мать, собирая со стола тарелки, – носятся где-то весь день всей честной компанией, что я – слежу за ней?
– А ты бы последила, – резонно заметил отец, – мало ли что…
– Вот еще, – пожала плечами Полина, Лизина мать, – дел что ли у меня других нет.
Лиза, выскочив на улицу, сразу направилась к северной стороне дома, где к голой стене, лишенной окон, была приставлена длинная лестница, ведущая на чердак. Проворно вскарабкавшись по ней, девочка оказалась в полутемном неухоженном помещении, куда с незапамятных времен стаскивали всякое барахло, которое и выбросить было жаль, и применить не к чему. Она давно облюбовала один дальний угол, в котором стоял, заваленный всяким хламом большой кованый сундук. Его припрятали здесь еще в те времена, когда в стране шла гражданская война, породившая множество разбойничьих банд, нещадно грабивших окрестные села. О тех событиях даже бабушка знала понаслышке. Содержимое сундука, видимо, никого не заинтересовало, так как, по словам старой Агриппины, он был заговоренный, и то, что в нем лежит, может быть оценено только тем, кому оно предназначено.
Лизу влек к этому сундуку какой-то непреодолимый интерес. Уже много раз она из всех своих детских силенок пыталась приподнять его тяжелую крышку, но ей это никак не удавалось. Вот и сейчас она приготовилась применить предельное напряжение своих мышц и чуть не угодила в сундук, потеряв равновесие – крышка поднялась без всякого сопротивления.
К удивлению Лизы сундук оказался почти пуст. На первый взгляд в нем не было ничего ценного, кроме большой толстой книги в кожаном переплете с серебряным теснением и выдавленным на нем золотыми непонятными буквами названием. Так как Лиза читать еще не умела, то и книгой не заинтересовалась. Какие-то скляночки с плохо пахнущими жидкостями, сушеные жабьи ножки, пучки трав тоже не привлекли Лизиного внимания. А вот тряпичные узелки, перевязанные разноцветными ниточками и ленточками, показались наследнице всесильной прапрабабки загадочными и возбудили ее любопытство. Она выбрала один из них, самый яркий, и попыталась развязать, чтобы посмотреть, что в нем спрятано.
– Не смей! – раздался у нее за спиной грозный голос Агриппины. – Не тобой завязано – не тебе развязывать! Да и как же ты крышку-то подняла? – удивилась она. – Я сколько раз пыталась – и никак.
– Сама поднялась, – сердито буркнула Лиза. – Чего притащилась? Следишь за мной?
– Присматриваю, – ехидно заметила Агриппина. – Мала прапрабабкиным наследством интересоваться. Сундук открылся – видать, сила тебе дадена. Но примерять ее на себя не спеши – беды наделаешь, ума-то с кулачок пока еще.
Лиза обидчиво поджала губы, но возражать не стала. А что там зреет у нее в голове – не сразу разберешь. Агриппина вздохнула и решила повесить на чердачную дверь большой амбарный замок.
ххх
Дарьюшка и Махонька после обеда слонялись по дому без всякого дела. Сначала они заглянули к бабушке, которая сидела в гостиной, удобно устроившись в любимом широком кресле у окна, и вышивала крестиком белоснежную льняную скатерть. Махонька потрясенно смотрел, как на белом поле цвели диковинные цветы, и никак не мог понять, откуда они там взялись, откуда растут, где их корни. Дарьюшка, смеясь, попыталась объяснить ему назначение иглы и ниток, но успеха не добилась, ей стало скучно, и она потянула Махоньку в другую комнату.
Однако это было не так просто сделать. Если лесовичок упрется, то с места его уже не сдвинуть. А Махонька уходить не хотел, пока сам не попробует «вырастить» такие же цветы. Пришлось найти для него лоскуток ткани, заправить в иголку цветную нитку и показать, как надо вышивать. Однако руки лесовичка не были приспособлены к столь тонкой работе, и вместо скатерки в цветах у него вышла скомканная тряпка, насквозь прошитая и затянутая голубой ниткой. Федот, на минутку заглянувший в комнату, посмотрел на Махонькино рукоделие и расхохотался.
– А почему у меня не получилось? – удивился Махонька. – Я все делал, как Иванна показала. – Федот, шутя, шлепнул его по макушке и громогласно заявил:
– Думай, голова, думай, шапку куплю.
– Нужна мне эта шапка, – обиженно отмахнулся Махонька, – я шапков не ношу.
– Видишь ли, – мягко ответила Дарьюшка, – надо быть чуть-чуть волшебником, как бабушка. – Этот довод Махоньку почти убедил. Но тут снова вмешался Федот:
– Не слушай ты их. Просто не мужицкое это дело с иголками и нитками возиться. Руки у нас для другой работы предназначены. Так что все эти крестики и нолики оставь Дашке, а сам к мужицкому ремеслу приглядывайся.
Следовательно, в гостиной делать было больше нечего, и лесовичок согласился посмотреть, чем занят Дашин папа. Накинув шубейку, Даша потащила Махоньку на улицу, в сарай. Там один угол был оборудован под столярную мастерскую. Маруся уже давно просит мужа сделать новый настенный шкаф для кухни – старый-то совсем рассохся и перекосился. Но у Егора все руки не доходили, и он отнекивался: мол, доски еще не просохли. А теперь подвернулся случай опробовать новые инструменты – тестев подарочек.
Егор с удовольствием строгал пахнущие сосной доски широким, хорошо заточенным рубанком. Стружки золотистыми локонами падали на земляной пол и шелестели под ногами. Поверхность доски постепенно становилась ровной и блестящей. Егор гладил ее рукой, и было видно, что он доволен и своей работой, и рубанком. Тут и появились Дарья с Махонькой. Отец не любил, когда ему мешали, но на этот раз обрадовался – нашлось, кому показать, что значит добротный инструмент. Он последний раз прошелся по доске, подчищая мелкие шероховатости, и предложил Даше провести по ней рукой, чтобы ощутить гладкость и нежность хорошо обработанного дерева. Махонька же втянул в себя воздух, пошевелил ноздрями, принюхиваясь, и почему-то пришел в неистовое возбуждение: рубанки, топоры, молотки, банки с лаками и красками, гвозди и шурупы стали носиться по мастерской вслед за ним, а сам он бушевал и всей своей луженой глоткой издавал проклятия и ругательства на непонятном тарабарском языке. Егор и Даша выскочили на улицу, плотно прикрыв за собою дверь, чтобы в безопасности переждать непонятный Махонькин приступ ярости.
Когда за дверью приутихло, Даша осторожно заглянула в сарай, и убедившись, что буря миновала, неслышно вошла. Махонька сидел на полу, среди стружек, и горевал, тихонько подвывая:
– Она была такая живая. Она так сияла иголочками. Она так пела на ветру. Она пахла, как ни одна сосна не пахнет. Она была красивая и стройная. Ее любило солнце, и она тянулась к нему. Среди ее корней было прохладно и сыро. Своими шишками она кормила белок и соек. Мы так шептались с нею вечерами. – По щекам лесовичка текли горючие слезы, как будто он только что потерял своего самого верного друга.
– Махонька, что с тобой? – испуганно произнесла Даша. – Ты жалеешь это дерево?
– Она была, а теперь ее нет, – всхлипнул Махонька.
– Ну и что, – попыталась успокоить его Даша, – в лесу много таких деревьев.
– Таких нет, – Махонька шмыгнул носом и размазал кулаком слезы по щекам. – Она была не такая, она была моя. Летом я прятался от жары и от дождя в ее корнях. А зимой, когда нечего было есть, я жевал ее семена и даже иголки, и она спасала меня от голода. Вы, люди, злые. Вы убиваете деревья. – Махонька поднялся с пола, молча прошел мимо потерявшего дар речи Егора и исчез за углом сарая.
– Махонька, – кинулась за ним вслед Даша, – Махонька, ты только не уходи! Давай поговорим! – Но лесовичок не ответил ей, а стремительно проскользнул в дыру под забором. Даша выскочила на улицу, но он исчез и даже следов на снегу не оставил.
Всю ночь Даша не могла уснуть – все ждала Махоньку, выглядывала в окно, выскакивала на крыльцо – ей казалось, что там кто-то скребется, но ничто не нарушало тишину зимней звездной ночи. И только под утро Даша различила осторожное царапанье по оконному стеклу. Подышав на морозные узоры, она заглянула в образовавшуюся проталину и отшатнулась – на нее глядел круглым немигающим глазом сухой древесный сучок.
– Это просто дерево, – сказала она себе громко, чтобы заглушить испуг. – Нечего трусить. Мне показалось. Мне что-то показалось. Сейчас открою форточку и разгляжу получше. – Звучание собственного голоса успокоило Дашу, и она смело забралась на подоконник. Как только форточка распахнулась, из нее на пол свалилось полено с торчащими во все стороны сучьями.
– Фу, – сказало оно, – всегда падаю головой вниз. – Даша с изумлением смотрела, как то, что она приняла за полено, пришло в движение и, помогая себе крючковатыми руками, перевернулось, став на тоненькие кривые ножки. – Голова у меня тяжелая, – пояснило «полено», – башковитый я.
– Ты кто? – едва вымолвила изумленная Даша.
– Не видишь, что ли, леший я, – сердито сказало полено, видимо не допуская мысли, что кто-то может его не узнать, – если по простому, то Лешак – имя такое. Вот – притащил тебе мерзлого, – Лешак резво прыгнул на подоконник, свесился в форточку, став в два раза длиннее, и достал из снежного сугроба совсем замерзшего Махоньку. – Сказал к тебе доставить и замолчал, ничего больше не говорит. Живой ли, нет ли – не разберу. – Лешак уставился на Дашу своим единственным немигающим глазом, ожидая дальнейших распоряжений.
Даша ахнула, бросилась к Махоньке, потрогала лоб.
– Ледяной, – прошептала тихо, почти про себя. Прижала ухо к груди, послушала, бьется ли сердце: – Живой, – сказала обрадованно Лешаку. – Быстро снега! – Лешак сорвался с места, вылетел в форточку, и через секунду сугроб под окном переместился в Дашину комнату. Сорвав с Махоньки всю одежду, Даша стала растирать лесовичка снегом, пока его кожа не приобрела обычный светло-зеленый оттенок с золотистыми крапинками на щеках и на носу. Тогда Даша метнулась на кухню, принесла таз с кипятком, добавила туда немножко снега, чтобы вода приостыла, и положила в него Махоньку.
– Вот, – сказала она ласково, – заодно и искупаемся.
– Не хочу мыться, – тихо, но сердито произнес оживший Махонька из чистого упрямства, хотя лежать в теплой воде ему было приятно.
– А теперь давай сугроб снова за окно, – приказала Даша Лешаку. И тот послушно выполнил распоряжение, ухитрившись даже лужу, образовавшуюся от подтаявшего снега, переместить на улицу.
– Ну что, раз ты ожил, – неуверенно произнес Лешак, видимо, еще сомневаясь в этом, – то я пошел. Дел накопилось. – И он исчез в форточке.
Когда Махонька, выкупанный, согретый и накормленный млел на Дашиных подушках, она решила к нему подступиться для примирения.
– Махонька, – осторожно спросила она, – ты уже не сердишься? – Махонька неопределенно мотнул головой. – Тогда давай все обсудим, чтобы не держать друг на друга зла, – рассудительно предложила Даша.
– А я итак не держу, – сказал лесовичок хриплым голосом. – Ты ни в чем не виновата. Это Егор сосну спилил.
– Махонька, прости его, – попросила Даша, – он же не знал, что она твоя. Если бы мы не спиливали деревьев, то не выжили бы. Людям нужно тепло. Вот ты же лесной житель и то чуть не замерз. А нам зимой совсем плохо приходится, поэтому и надо дом строить, сарай для лошадей, печку топить.
Махонька не мог не согласиться с доводами Дарьюшки и легко простил всех людей, но на его сердце все же лежала тяжесть, и он грустно сказал:
– Я еще немножко погорюю, а потом пойдем на санках кататься, – и уже задремывая, добавил, – только теперь я рулить буду.
ххх
Утром Лиза обнаружила, что на чердачной двери висит толстый ржавый амбарный замок. Она не поверила своим глазам – до сих пор чердак никогда не закрывался. В сердцах, со всей силы, так, что чуть не свалилась с лестницы, Лиза подергала эту увесистую гирю и поняла, что просто так с нею не справиться.
– У, ведьма, – зло сказала она громко, – старая прохвостка. Достану я тебя, – и она погрозила кулаком в ту сторону, где Агриппина выбирала из копны сена охапку посуше, чтобы дать корове. Усевшись на верхней перекладине, Лиза стала обдумывать, как ей открыть замок. «Ключ бабка, конечно, припрятала так, что не найдешь – это она умеет. – Размышляла Лиза. – Замок старый, ржавый. Гвоздь не возьмет». – И все-таки она решила попробовать. Сползла с лестницы и побежала в сарай. Здесь, среди отцовских инструментов, она нашла старый, квадратный гвоздь, кованный деревенским кузнецом еще, наверное, в гражданскую войну и сохраненный дедом. Ей показалось, что именно этот доисторический гвоздь может стать отмычкой для доисторического замка. Резво вскарабкавшись по лестнице, Лиза принялась ковыряться в замочной скважине, беспрерывно дергая за дужку, чтобы проверить, открылся или нет.
– И не пытайся, – сказала насмешливо Агриппина, глядя на внучку снизу выцветшими, но веселыми глазами. – Ишь, шустрая какая. Не по твоим остреньким зубкам этот замок. Когда-то его колчаковцы не смогли сорвать – дверь выломали, паразиты. Мне мать рассказывала. И в коллективизацию добро сохранилось, так как комитет бедноты с замком не справился. Так что не трать зря силы, а гвоздь положи на место. – И Агриппина, уверенная в своем замке и вдохновленная воспоминаниями, отправилась по делам.
Однако не так просто было ее упрямую внучку сбить с толку. Лиза снова уселась на перекладине лестницы и глубоко задумалась, в уме перебирая варианты. И тут она вспомнила о прошлогодней истории с сейфом директора школы, растревожившей и перессорившей все село. Сын кузнеца тринадцатилетний Федька поспорил с местными подростками на пачку заморских сигарет, что откроет школьный сейф. И-таки открыл, пробравшись ночью, когда сторож спал, в директорский кабинет и сделав слепок при помощи пластилина, а затем выковав заготовку и выпилив из нее точную копию ключа прямо на глазах у ничего не подозревающего родителя, довольного тем, что его отпрыск осваивает семейное ремесло. Код же подобрать было парой пустяков, так как Иван Фомич, директор школы, не предполагал, что кто-то может посягнуть на его богатства, и отнесся к делу формально, набрав четыре единицы.
Когда все открылось, кузнец отказался наказывать сына, заявив, что за такую точную работу директор должен бы еще приплатить, ведь теперь у него будет два ключа. А раз из сейфа ничего не пропало, то и говорить не о чем. Одна половина села возмутилась решением кузнеца, уверенная, что он поощряет и растит бандита. А другая половина, напротив, увидела в Федьке талант, и засыпала его просьбами то ли изготовить давно потерянный ключ к замку, без толку валяющемуся в сарае, то ли выковать заковыристую кочергу для печи, то ли петушка на конек, то ли подсвечник, чтобы на стенку повесить, – в общем, те мелочи, за которые деревенский кузнец браться не хотел, считая их недостойными его стараний. Федька за все хватался и стал приносить семье довольно ощутимую прибыль. Мать хвалила сына. А о его проступке село великодушно забыло.
Но не забыла Лиза. Она умела помнить о человеческих слабостях и использовать их. Федькина азартность сейчас ей была на руку. «Надо его завлечь, – думала Лиза, – и он откроет замок». Эта идея обрадовала ее, она с легким сердцем спустилась с лестницы, и, не откладывая в долгий ящик, выскользнула за ворота.
Дом кузнеца стоял почти в конце деревни. Лизе пришлось пробежаться по морозцу, и за это время она обдумала, как подобраться к Федьке, ведь отношения между ними были не дружественные.
– Тетя Настя, – крикнула она с порога, ворвавшись в дом, даже не постучав, – дайте луковицу! Мать просила.
– Что ж, у вас своего лука уже нет? – удивилась Федькина мать.
– Да есть, – скороговоркой пояснила Лиза, – только он на чердаке, а Агриппина совсем выжила из ума: замок повесила, а ключ в сугроб уронила – не можем найти, уже весь двор перерыли.
– Чей-то ты так про бабушку неуважительно, – сурово заметила Настя, – с каждым может случиться. Я к вам Федора пришлю – сделает второй ключ.
– Ой, тетя Настя, спасибо большое, – Лиза возликовала в душе, но вида не подала, – только пусть завтра с утра приходит. Самое удобное время. – Она имела ввиду, что дома никого не будет, кроме нее, потому что все взрослые собрались идти на сельский сход по случаю подготовки к предстоящей посевной – весна-то не за горами.
ххх
Иванна уже несколько раз заходила в комнату Дарьюшки, но внучка все спала, да так сладко, подложив ладошку под щеку и свернувшись калачиком, что не хотелось будить.
– Да что ж это такое, – вздыхала Иванна, – спит и спит. Да и Махоньки что-то не видно. Не заболели ли. Вчера они пришли с гулянья мокрыми насквозь.
– Лоб холодный, – успокаивала ее Маруся, – я потрогала. Температуры нет. Набегалась, выбилась из сил, вот и спит. Помнишь, как я в детстве иногда спала, – посмеивалась дочка, – сутки. Она в меня пошла. Пусть отсыпается. Вырастет – заботы не дадут.
Только к обеду Даша, наконец, смогла разлепить глаза, и то потому, что Махонька сидел у нее на подушке и дул в ухо.
– Вставай, – сказал он требовательно, увидев, что Даша проснулась, – я есть хочу и на санках кататься.
– Ой, Махонька, – Даша потянулась, сладко зевнула и прищурилась от яркого света, бившего в окно, – какой же ты непоседливый. Просто беда. – Она откинула одеяло и, сунув ноги в теплые меховые тапочки, отправилась на кухню, где Иванна гремела посудой.
– Ну, наконец-то, – бабушка весело глянула на Дашу, – там, под забором, твои приятели с утра тебя с Махонькой караулят. Санки твои ждут. Я уж оглохла от их призывов. – Тут с улицы действительно донесся хор детских голосов. – Надо сказать Егорке, чтобы снял он этот чертов руль с санок, может, под окном потише станет.
– Дашка, выходи! Выходи, Дашка! Ма-хонь-ка! Ма-хонь-ка! Санки берите!
Махонька, заслышав зов, схватил свою крысиную шубейку и рванул бы на улицу, если бы смог справиться с дверью. Тут, на пороге, Даша и поймала его за воротник:
– Ты же есть хотел, – напомнила она, – ну-ка, раздевайся. – Махонька покорно отправился на кухню. Но даже ему, обитателю леса, у которого главный смысл жизни заключается в добыче пропитания, не терпелось скорее скатиться с горы наперегонки с ветром и вопреки морозу. А что тогда говорить о Даше. Поэтому они долго не засиживались за столом, и через несколько минут, подхватив санки, уже мчались с ватагой малышни к крутому берегу реки. Лиза и теперь здесь не появилась, но этого никто не заметил.
Подустав немного, детвора уселась передохнуть на сухом, поваленном еще весенним половодьем дереве, одиноко лежащем на берегу.
– Что-то я начинаю замерзать, – слегка поеживаясь, сказала Даша.
– Хорошо бы костер развести, – заметил Петька, – но я спички дома забыл.
Махонька заволновался и забегал вокруг дерева. Детвора с любопытством наблюдала за ним. Он нашел на снегу короткую палку, очистил ее от коры, которую раскрошил в пыль и высыпал в небольшое углубление на стволе дерева, вставил в него палку и стал с невероятной скорость вертеть ее между ладонями. Вскоре из углубления потянулся дымок. Сообразительная Даша добавила туда мелких тонких щепочек – появилось пламя, быстро сожравшее Махонькину с Дашей подачку и принявшееся за ближайшие сухие, легко разгоревшиеся веточки. А тут еще и ветер налетел да так помог, что компания и охнуть не успела, как все дерево было поглощено неистово трепетавшими языками огня, нестерпимо пышущими жаром и, как трехглавый дракон, извергающими в небо мириады искр и клубы черного дыма. На Даше загорелась шубка. Петька подскочил к ней и стал сбивать пламя руками, а когда ему это не удалось, сорвал с плеч, швырнул в снег и стал затаптывать ногами.
– Ой, ой, – во все горло причитал пятилетний Витюха, – ну и даст мне мамка – новая шапка прогорела. – Он пытался пальцем заткнуть дыру, но она от этого стала еще больше. У других подсмолило волосы, угольками прожгло куртки. Но жальче всего было санок, которые не успели увезти в безопасное место. Никто не вышел из переделки без потерь, кроме Махоньки: лес развил в нем способность мгновенно реагировать на изменение ситуации, поэтому он первым бросился наутек, спасая от огня свою шубу и пышную рыжую шевелюру.
Увидев столб дыма и пламени, примчались владельцы ближайших к реке усадеб, чтобы выяснить, что здесь может гореть, почему и нет ли пострадавших. Обнаружив пожар, они быстро забросали его снегом, чтобы зря не дымил, и, разобрав своих чад, повели домой на расправу – шутки с огнем в селе не поощрялись, ибо были слишком опасны для построенных из дерева жилищ. К чести ребят даже при самой суровой родительской разборке никто из них Махоньку не выдал, даже не упомянул о нем, может, боясь, что посчитают за вранье и еще добавят.
Даше с Махонькой тоже досталось. Хотя больше для проформы, чтобы извлекли урок из проделок других, потому что никому из Дашиной родни не могло и в голову прийти посчитать виновниками пожара послушную и рассудительную Дашу, и тем более «неопытного и беззащитного» Махоньку. Ну, а добровольно кто ж признается.
ххх
Лиза с тревогой ждала Федьку. А вдруг ему не удастся открыть замок, ведь Агриппина такого про эту железяку порассказывала. Федька не спешил, и Лиза, потеряв терпение и беспокоясь, что вдруг с собрания вернутся взрослые, уже готова была за ним бежать, но он появился сам в сопровождении своры деревенских собак, которые пылали к нему необъяснимой любовью. Оставив своих четвероногих обожателей за калиткой, Федька прошелся по двору подчеркнуто небрежным шагом и, всем своим видом демонстрируя полную незаинтересованность в предстоящей работе, скучным голосом спросил:
– Ну, что тут у вас?
– Ой, – Лиза искусно окрасила свой голос интонациями крайнего отчаяния, – такая беда, хоть по миру иди. Агриппина потеряла ключ от чердака, а там у нас все запасы – и лук, и чеснок, и тыква, и семечки, и орехи, и морковка со свеклой, – тут она поняла, что несколько переборщила, но вида не подала, а жалостливо закончила: – По соседям побираемся.
– Погреба у вас, что ли нет, – усомнился Федька, но допытываться не стал: мало ли какие странности у людей встречаются. – Ладно, веди.
Увидев замок, он принял крайне озабоченный вид и заявил, что такая работа слишком простая, неинтересная, потому что он уже миллион таких ключей сделал, а замок старый, ржавый, и чего его жалеть:
– Хочешь, ломиком его выворочу – и всех делов, – предложил он легкомысленно.
Но такое революционное решение проблемы не входило в планы Лизы – ей надо было получить собственный ключ. Агриппина не должна была догадаться, что у Лизы снова появился доступ к заветному сундуку.
– Понимаешь, – сказала она, ласково прикоснувшись к Федькиной руке, отчего он весь предернулся и смутился, – этот замок дорог Агриппине, как память о ее родителях. Его когда-то давно купил мой прапрадедушка. Он пережил две войны и одну революцию. Его пытались вскрыть колчаковцы и комбедовцы, но не смогли. Агриппина им очень гордится, поэтому мне хотелось бы сделать ей приятное – не ломать, а открыть и вручить новый ключ в торжественной обстановке. Ты меня понимаешь?
Федька обалдело кивнул головой, вытащил из кармана пластилин и, разминая его в горячей ладони, полез на лестницу.
Лиза ждала его внизу.
– Надеюсь, ты никому не проговоришься, – сказала она, пристально глядя в синие Федькины глаза. – Это должно быть сюрпризом для бабули.
Федор даже не заметил, как он оказался за воротами, где его поджидала нетерпеливо повизгивающая собачья компания. Внутри себя он ощущал душевный подъем и непреодолимое желание поскорее приняться за дело. Он не размышлял, что на него так повлияло – он всем сердцем хотел сделать приятное Лизиной бабушке. Хотя, конечно, его могло бы озадачить, откуда взялись в нем эти не свойственные ему бескорыстие и великодушие, но Федор абсолютно не умел думать о возвышенных мотивах человеческого поведения, поэтому перемены в себе пропустил мимо своего сознания.
Уже к вечеру Лиза стала счастливой обладательницей ключа от прапрабабушкиного наследства и решила в ту же ночь покопаться в заветном сундучке, поскольку днем чердачная дверь находилась под неусыпным наблюдением Агриппины. Лежа в постели и ожидая, когда все в доме уснут, Лиза размышляла о том, где взять средство, чтобы прочитать прапрабабкину книгу, в которой, как она справедливо полагала, заключена главная колдовская сила.
Ей и в голову не пришло учиться читать, зато она вспомнила о своей соседке Нюре, которая была на семь лет ее старше, но гораздо, по мнению Лизы, глупее, так как занималась в специальной школе для умственно отсталых детей, а теперь приехала на каникулы. «Читать-то она умеет, а то, что соображает туго, даже хорошо – ничего не поймет», – подумала Лиза и обрадовалась, что нашла такой простой способ.
Теперь дело за тем, чтобы извлечь книгу из сундука и где-то ее спрятать, подальше от всевидящего ока Агриппины, а узнать об этом она не сможет, потому что поднять крышку ей не дано. «Для меня сундук берегся, – гордо думала Лиза, пробираясь на рассвете к чердачной лестнице, – я настоящая наследница прапрабабкиной силы. Вот попляшут они у меня», – мстительно радовалась она, доставая книгу из сундука и вспоминая всех своих обидчиков.
Агриппина неожиданно проснулась от непонятной тревоги, прихватившей сердце тупой ноющей болью. Она вскочила, накинула на плечи пуховый платок и выбежала на улицу. Ноги сами понесли ее к лестнице на чердак. Она подергала замок, который надежно держал дверь на запоре, но почему-то не успокоилась. Постояв немного во дворе, поприслушавшись к себе, она решила навестить Лизу.
Лиза, спрятавшаяся в чуланчике, чтобы не столкнуться с бабушкой в сенях, только-только успела проскользнуть в свою комнату, нырнуть в постель и притвориться спящей, как Агриппина стояла у ее кровати, пристально всматриваясь в лицо внучки. Что-то в нем ей не нравилось. Она чувствовала, как оно неспокойно, какие-то тайные мысли пробегают по нему, тревожа мышцы, подергивая брови, морща лоб. «Снится ей что-то нехорошее, что ли», – встревожилась Агриппина и тронула внучку за плечо. Лиза открыла глаза и с преувеличенным недоумением уставилась на бабушку.
– Ты зачем меня разбудила, – сердито сказала она, капризно скривив губы, – мне такой хороший сон снился, цветной. Теперь я не узнаю, чем он закончится.
– Ладно, смотри свой сон, – вздохнула Агриппина, – видно, показалось мне… – Но лучше ей не стало, и она вышла из комнаты с тяжестью на сердце.
Утром Лиза сразу же приступила к осуществлению своего плана. Закутавшись в обширный бабушкин платок, чтобы не видно было припрятанной за пазухой старинной книги, она выскользнула из дома и побежала к соседям. Тетка Евдоха, Нюрина мать, уже с утра на подпитии, едва ворочая языком, с удивлением спросила, что ей у них надо. Этот дом, где постоянно воняло брагой и самогоном, местные жители брезгливо обходили стороной, как прокаженный. Поэтому появление девочки из добропорядочной семьи удивило Евдоху и вызвало ее неподдельное любопытство, которое тут же увяло, как только ее взгляд упал на дрожащий в руке полуопорожненный стакан самогонки.
Лиза была в этом доме впервые, и ее поразил вид грязных обшарпанных стен, оборванных занавесок, давно не беленных потолков, заваленного немытой посудой обеденного стола, где вперемежку с огрызками соленых огурцов, сваренной в мундире картошкой валялись дырявые, дурно пахнущие носки, старая облезлая заячья шапка и истоптанный, почерненный засохшим черноземом кирзовый сапог. Это запущенное, неухоженное человеческое жилье вызвало у нее приступ тошноты и острой жалости к Евдохиной дочери Нюре, которой выпала горькая судьба родиться в семье последних пропойц, да к тому же еще и лишенной разума. «Может это и хорошо, что она плохо соображает, – подумала Лиза, усмиряя в себе неприятное ей чувство жалости, – а то бы удавилась».
Не удостоив Евдоху ответом, Лиза прошла в глубь дома и нашла Нюру неподвижно сидящей на жестком топчане, прильнувшем к голой стене маленького темного чуланчика с крошечным светящимся оконцем под самым потолком. Девочка повернула голову, и ее бессмысленный, углубленный внутрь себя взгляд, оживился, наполнился выражением радости и открытой доверчивости. Голубые глаза лучисто засияли неизвестно откуда взявшимся светом, как будто в окошко запрыгнул игривый солнечный зайчик и проник в Нюрины зрачки. Неулыбчивая Лиза неожиданно для себя расплылась широкой непроизвольной улыбкой и почувствовала желание взять под свою опеку этого несчастного ребенка, но тут же подавила в себе минутную слабость. Несмотря на то, что Нюра была в два раза старше Лизы, она не выглядела ни взрослее, ни крупнее, ни выше ростом. «Ну вот, – подумала Лиза, – это как раз то, что нужно. Нюрка станет подчиняться безоговорочно и не задаст лишних вопросов». И она приступила к делу.
– Нюра, а у вас есть тут местечко посветлее? – ласково спросила она. – Я хочу показать тебе очень интересную книжку.
– Есть, – слабым голосом, но с готовностью ответила Нюра, – пойдем. – Она послушно поднялась с топчана и, взяв Лизу за руку, привела ее в комнату, которая раньше служила, по-видимому, гостиной, так как в ней стоял большой диван и пара ободранных кресел, из которых на пол сыпались куски старого слипшегося поролона, а теперь здесь была свалка всякого отжившего век хлама.
Лиза разгребла местечко на диване для двоих.
– Сядь! – повелительно сказала она и, сбросив с головы бабушкин платок, осторожно извлекла из-за пазухи тяжелую странную книгу. У Нюры глаза загорелись, будто она увидела нечто диковинное. Хотя, наверное, так оно и было.
– Читать-то умеешь? – Лиза бросила на Нюру взгляд, говорящий о ее сомнениях в способностях девочки. – Ну-ка, прочти, – она открыла первую страничку и ткнула пальцем в заголовок, напечатанный старинным шрифтом с ятями.
«Пр… – с трудом произнесла Нюра, – пр..пре.. – повторила она, как бы убеждаясь, что произносит именно те буквы, которые написаны, – пре-ду-ду-преж-день-дене, – она остановилась, вдумываясь, что такое прочла, но так и не осмыслив слово, с недоумением посмотрела на Лизу. Та тоже ничего не поняла:
– А ну-ка, еще раз, – приказала она. Нюра терпеливо, но уже с меньшим трудом, прочитала строчку трижды, пока, наконец, не получилось что-то вразумительное, и Лиза не поняла, что слово обозначает «Предупреждение».
– Так, – решительно сказала она, – это нам не нужно. – И она перевернула страницу.
В этот день Нюра и Лиза осилили еще пять заголовков, но больше ни одного не поняли. Лиза потеряла терпение и впала в отчаяние. «Да, с таким чтением я никогда не смогу отомстить моим врагам», – настроение у нее совсем испортилось. Она с ненавистью посмотрела на Нюру и гневно произнесла:
– Что ты там делаешь в своей школе, если за столько лет не научилась читать? Ведь какие-то человеческие мозги у тебя сохранились! – Она стремительно сорвалась с дивана и резким движением накинула платок. Нюра испуганно посмотрела на нее и, чуть не плача, еле слышно прошептала:
– Ты больше не придешь? – Лиза сразу смягчилась, глубоко вздохнула, успокаиваясь.
– Да уж приду, – она приостановилась в дверях и оглянулась, – куда мне деться-то.
ххх
Махонька проснулся затемно и почувствовал, что он не радуется наступающему новому дню. С ним такого не случалось никогда. Он вылез из своей подкровати, присел на корточках и, опершись спиной о стену кукольного домика, стал думать о том, что с ним происходит. «Наверное, я заболел», – решил Махонька. Но его теперешнее состояние не было похоже на недавно пережитое, когда он обморозился. У него что-то ныло в сердце. И это непонятное его пугало. Он поднялся и направился к кровати, на которой спала Даша, забрался на нее по краю свесившегося до пола одеяла, и тихо сел у девочки в ногах, терпеливо дожидаясь, когда она проснется. А Даша, будто почувствовав тревогу, сразу открыла глаза и включила лампу, стоящую на тумбочке у ее изголовья.
– Махонька, ты чего так рано встал? – спросила она. – Что-нибудь случилось?
– Не знаю, – вяло ответил Махонька и вздохнул. Даша вскочила, потрогала у Махоньки нос, уши, лоб и сделала заключение, что температуры у него нет.
– У тебя что-нибудь болит? – заботливо наклонилась она к лесовичку и заглянула в его зеленые глаза.
– Нет, – коротко и почти шепотом промолвил Махонька и снова тяжело вздохнул.
– Да что же с тобой! – воскликнула Даша и побежала звать бабушку. Иванна вошла, села рядом с Махонькой и ласково предложила:
– Ну, попытайся рассказать, что ты ощущаешь.
– Мне хочется все время вздыхать, а внутри так тяжело и что-то тянет, как будто зуб болит, но он вовсе и не болит, – Махонька глянул на Иванну грустными глазами, но с надеждой, что она точно поймет, что с ним происходит. Иванна подумала и пришла к выводу, что на лесовичка напала тоска, но от этого не умирают.
– Наверное, ты по лесу скучаешь… – решила она.
– По Лешаку, – добавила Даша.
– Да, – выкрикнул Махонька с воодушевлением, обрадовавшись, что все прояснилось. – Мне надо домой.
– Но Махонька, твой же дом разрушился? – напомнила ему Даша.
– Хочу домой, и все, – решительно сказал Махонька и слез с кровати.
– Не спеши, – остановила его Иванна, – сначала позавтракаем… вкусно, ведь тоска пирогами заедается. Ну, а если она тебя не оставит, то подумаем, как помочь твоей беде. – На том и порешили.
Махонька с удовольствием уплетал макароны с сыром, пил чай с клубничным вареньем и коржиками, и было похоже, что совсем забыл о своем капризе. «Вот и хорошо, – думала Иванна, – теперь пойдет погуляет, набегается, устанет и ни в какой лес не захочет».
Но она ошибалась. Только Махонька с Дашей вышли за ворота, как он махнул рукой, как бы прощаясь, и решительно сказал:
– Ну, я пошел.
– Куда ты? – хором воскликнула детвора и двинулась за Махонькой.
– Куда-куда? – Недовольно буркнул он. – В лес ухожу.
– Постой, Махонька, – Петька наклонился и ухватил лесовичка за плечо, – без нас… без меня. Ведь мы брательники…или нет? – Махонька остановился, задумался, помолчал. – По Лешаку скучаю, – вздохнул он жалостливо, – и санки сгорели. – На Петькин вопрос он почему-то предпочел не отвечать.
– А что ж, – осторожно и как-то неуверенно промолвила Даша, – мы в лесу давно не были. Там, наверное, сейчас красиво. Елки стоят в снегу. – Вдруг она оживилась. – А у меня лыжи есть. С прошлого года без дела.
– Я батькины возьму, – поддержал ее Петька.
– А у меня есть маленькие, – радостно сообщил Сева.
– Мелочь не берем, – решительно отверг его участие Петька, – отстанешь – возись с тобой. Одолжи лучше свои лыжи Никитке – он и постарше и посильнее тебя будет. – Двенадцатилетний молчаливый Никита был в этой компании хотя и старший по годам, но охотно подчинялся уверенному и распорядительному Петьке. Со своими сверстниками он не находил общего языка, зато среди мелкоты пользовался уважением, потому что всегда был готов взять под опеку обиженного, слабого, плачущего или голодного – без лишних слов прийти на помощь. А вот за себя постоять не умел. Поэтому Петькиной компании не раз приходилось отбивать наскоки на него насмешливых и нахальных подростков, задирающих Никиту за дружбу с мелкотой.
Севе не понравилось предложение Петьки:
– Лыжи не дам, – сказал он сердито, – не возьмете с собой – сам в лес уйду.
– Ага, – насмешливо заметил Петька, – и далеко ты уйдешь? А потом всей деревней тебя искать будем. Подрасти сначала. Вот исполнится тебе пять, всюду с нами ходить будешь. А пока это дело для старших. – Сева понял, что Петьку не уломать угрозами, и, смирившись с этим, пошел за лыжами. Остальные тоже разбежались по домам, уговорившись встретиться через полчаса на том же месте.
Когда Даша и повеселевший Махонька шли за лыжами, им повстречалась Наташа, живущая на другом конце улицы. Мать послала ее в магазин за дрожжами. Вот Наташа и оказалась на этом краю. Она хорошо знала Дашу. Ее родители состояли в дальнем родстве с Дашиными и нередко вместе с ними отмечали семейные праздники.
– На санках сегодня будете кататься? – спросила она мимоходом, но услышав, что санки сгорели, остановилась. – Жалко как, – посочувствовала она Даше, – чем же вы теперь будете заниматься?
– На лыжах в лес пойдем, – Даша торопилась, поэтому была не очень расположена к разговору и отвечала кратко.
– Ой! Как интересно! – воскликнула Наташа. – А можно с вами?
– Как хочешь, – торопливо бросила Даша, – собираемся за околицей у горбатого дуба… – и уже удаляясь, крикнула, – через полчаса.
Дома Даша прихватила рюкзачок, набила его бабушкиными пирогами и помчалась в сарай за лыжами.
– Куда? – крикнула ей в след мать. – Куда в шубе-то на лыжах – жарко будет.
– Не будет, – поспешно отмахнулась Даша и побежала к воротам.
– Нам не будет, – тоже пообещал Махонька и помчался впереди Даши.
– Чего это такая спешка? – спросила Иванна у Маруси, выйдя на крылечко. – И все запасы пирогов выгребла. Ой, куда-то они далеко собрались.
– Ну, и чего всполошились? – успокоил их тревогу дед Федот. – А хоть бы и далеко. Дарья тут все места знает. Мы-то с ней много раз по лесу хаживали. А она у нас смышленая – быстро дорогу запоминает.
– А как волки нападут? – не успокаивалась Иванна.
– Ну, во-первых, волки к деревне близко не приближаются – а далеко ль мальцы уйдут. Во-вторых, днем хищники на человека редко выходят, а тем более на целую ораву. А в-третьих, Махонька с ними – лесной управитель завсегда со зверьем договорится. – Федот, огладив свою окладистую бороду, удалился по делам, в усы усмехаясь по поводу всяких женских несерьезных тревог: «Вечно из-за ерунды сердце себе рвут».
Каждый день Даша открывала в Махоньке что-нибудь новое для себя. Сейчас она с удивлением наблюдала, как он от нетерпения постепенно набирал скорость. Сначала он просто бежал впереди по протоптанной селянами тропе, которые частенько наведывались в лес за валежником и сухостоем для прожорливых деревенских печек. Потом он начал проделывать круги вокруг Даши, чтобы не убежать слишком далеко. В конце концов, его тело начало вращаться вокруг собственного центра и при этом еще и вокруг Даши. Она уже не могла уследить, где оно находится в данный момент, беспомощно вертела головой, стараясь не упускать его из вида, но Махонька поднял такую снежную круговерть, взрыхлив и вздыбив сугробы, что она уже ничего не видела. Наглотавшаяся снега и испуганная непонятным поведением лесовичка, Даша остановилась, не решаясь идти дальше в кромешной тьме. Тут ее и нагнал Петька.
– Фу, – выдохнул он, – что это тут вокруг тебя происходит? Такое впечатление, что ты раздула собственную метель.
– Это Махонька раздул, – чуть не плача, дрожащим голосом ответила ему Даша, – я совсем потеряла его. Он умчался вперед и не стал меня ждать.
– Ну, годи нюни-то распускать, – поморщился, как от зубной боли, Петька, – может быть, он и не потерялся вовсе. – Действительно, как только сугробы успокоились и легли на место, вдали, у самой кромки леса, появился круто закрученный кокон из снега и с огромной скоростью стал приближаться к Даше с Петькой. Потом он еще немного поносился вокруг них, как бы не в силах сразу остановиться, и притормозил. Снег опал, образовав овальную горку, над которой торчала голова Махоньки.
– Ну, – сказала она сердито, – что вы тут застряли. Чтобы быстро двигаться, надо крутиться. – И Махонька стал бурно вывинчиваться из сугроба.
– Погоди! Погоди! – остановил его Петька. – Мы сначала отойдем подальше, тогда шуруй – разводи свою вьюгу. – Петька обогнал Дашу и, чтобы сократить путь, направил лыжи в поле, срезая угол и прокладывая по белоснежной целине глубокий рыхлый след.
– Иди за мной! – крикнул он Даше. – Так быстрее.
У развесистого старого дуба, ветви которого с одной стороны были сожжены попавшей в него прошлым летом молнией, отчего дерево выглядело горбатым, уже собралась довольно внушительная и шумная компания.
Наташка привела с собой свою закадычную подружку Нину, которая была здесь, пожалуй, старше всех. Она хотя и училась вместе с Наташкой в шестом классе, пошла в школу значительно позже остальных, так как в детстве много болела. Пятилетний Витюха пришел со старшим братом Юрием, заявив, что его одного не отпускали. Федька явился в сопровождении своры дворовых собак. У самого леса отряд нагнала группа мальчишек постарше. Этого Петька уже не выдержал. Он расценил появление подростков, как покушение на свою власть среди мелкоты.
– Чего притащились?! – крикнул он грозно. – Мы тут сами по себе, своей компанией. Вас нам не надо!
– А у тебя что – лес купленный? – ехидно заметил самый задиристый среди пацанов Максим, прославившийся на все село неисчислимыми приводами в милицию за неудержимое стремление встревать в любой конфликт местного значения и разрешать его с помощью кулаков.
– Не купленный, – гневно ответил Петька, – но большой, и у каждого своя дорога.
– Вот мы и идем своей дорогой… вместе с вами, – нахально уточнил Максимов одноклассник и подпевала Ромка.
– А где этот ваш лесовик? Любопытно посмотреть, – спросил более миролюбивый среди Максимовых приятелей, непонятно как затесавшийся в компанию местных хулиганов, Петькин сосед Мишка.
– А ты откуда знаешь? – изумился Петька.
– Да об нем все село талдычит, – усмехнулся Максим. – Кота в мешке не утаишь.
– Слышь, Дашка, – Петька приостановился, чтобы подождать девчонок, которые едва успевали за пацанами, – Дашка, а действительно, где Махонька? Что-то его не видать. – Даша огляделась вокруг и громко позвала:
– Махонька! – Отклика не последовало. Даша растерянно взглянула на Петьку.
– Не знаю, – тихо произнесла она, – только что был тут, и уже нет.
– Ну, и куда же нам идти? – озадаченно сказал Петька.
– Что, потеряли? – Максим уже стоял рядом и насмешливо смотрел на мелкоту. – А, может, вы его придумали?
– Они нафантазировали, – ехидно поддакнул Максиму его верный «ординарец», всегда готовый услужить Васька по прозвищу Пестрый, так как у него глаза были разного цвета, зеленый с коричневыми крапинками вокруг зрачка и карий. Петька хотел дать достойный отпор задиристым подросткам, но не успел. Вдруг со стороны деревни налетел сильный ветер, поднял вверх сугробы и раздул такую метель, что на расстоянии шага уже ничего не было видно. Даша вцепилась в Петьку, чтобы ее не унесло, а тот ухватился за оказавшийся под рукой колючий куст терновника. Максим и Пестрый прибились к толстому стволу столетнего дуба. Остальные бросились укрываться от снежной круговерти, кто куда мог, и потеряли друг друга из вида.
Метель бушевала с полчаса. Среди завываний ветра, стона и скрипа деревьев слышались странные крики, казалось, пролетающего над ребятами филина. «Хо-хо-хо, хахаха», – кричала зловредная птица, как будто радовалась неожиданно разразившейся буре. Когда ветер стих, Даша и Петька никого из своих друзей рядом не увидели. Только под дубом торчали два снежных горба, смутно напоминающие человеческие фигуры. Они пошевелились, снег опал, и на свет появились растрепанные головы и испуганные глаза Максима и Пестрого.
– Все пропали, – сказал им Петька. – Надо идти искать.
– Ага, – дрожащим голосом простучал зубами Пестрый, так как язык и губы у него онемели то ли от страха, то ли от холода. – Я им не нанимался. – И он двинулся, утопая в снегу, в сторону дома. За ним, как-то криво улыбнувшись и пугливо дернув плечами, мол, что тут поделаешь, направился и Максим.
– Эй вы! – крикнул им вслед Петька. – Молодца среди овца, а среди молодца сам как овца! – Он заложил в рот два пальца и пронзительно свистнул. Однако «молодцы» даже не оглянулись. Даша и Петька остались одни. Они и представить себе не могли, что вернутся домой без ребят, которых сами же среди зимы увели в лес.
– Куда идти? – растерянно спросила Даша.
– Думаю, – Петька сделал паузу, которая выдала его неуверенность, – думаю, что в глубь леса. Ведь где они стали бы спасаться от пурги? Конечно же, за деревьями.
– Бежали, бежали и убежали? – вздохнула Даша. – А если их унесло? Тут ведь не предугадаешь, куда.
– Предугадаешь, – сказал Петька уже более твердо, – мы ведь знаем, куда дул ветер. А он дул в сторону леса. Давай поищем лыжи и пойдем, – добавил он решительно.
После тщательных раскопок лыжи обнаружились. Только были они от разных пар и разной длины. Палки же найти не удалось, поэтому Даша и Петька отправились в лес, как два медвежонка, косолапо переваливаясь с боку на бок и широко размахивая руками.
ххх
Махонька, увидев небольшой отряд неизвестных ему рослых мальчишек, да к тому же враждебно настроенных против его друзей, отнесся к ним недоверчиво и заблаговременно удалился в чащу, решив, что пока люди разберутся между собою, можно наведаться в его разрушенный дом. Он несся по лесу, искусно избегая столкновений с деревьями и оставляя за собой хвост растревоженной снежной круговерти. Зайцы и лисы поспешно шарахались от него, не понимая, что это такое страшное передвигает сугробы с такой бешеной скоростью. Рыжая белка метнулась к вершине сосны и застыла в недоумении, чуть не проглотив целиком мерзлую еловую шишку, которую держала в зубах.
Махонька же ничего не замечая, следовал своей цели. Не отвлекаясь, не глазея по сторонам, он был сосредоточен на предстоящей встрече с развалинами родного дома. Его бег приостановила только вдруг начавшаяся метель. Ветер неожиданно злобно принялся трепать вершины деревьев, гнуть их стволы, содрал с поверхности земли снежный покров и забросил его высоко в небо. На лес упала кромешная тьма. Махонька испуганно забился между корнями старого дуба, натужно скрипящего под порывами пурги, и вдруг почувствовал себя несчастным и одиноким. Он вспомнил, как хорошо ему было с Дарьюшкой в теплом и всегда вкусно пахнущем доме, с деревенской детворой на санках, лихо несущихся с обрывистого берега вниз, к реке. Он даже решил тут же вернуться назад, к ребятам, которых оставил на опушке леса. Но высоко в небе прокричал филин «хо-хо-хо, хахаха», и Махонька, забыв о только что пережитых странных для него ощущениях, вылез из-под дуба, стал размахивать руками и радостно орать трубным голосом:
– Лешак! Лешак! Леший! – Да где там – разве можно перекричать дикий вой разбушевавшейся стихии. Леший не услышал Махоньку, а вот пурга обрадованно подхватила неосторожно высунувшуюся из укрытия жертву и потащила ее по лесу, ударяя о стволы деревьев, царапая о кусты и обволакивая снежной мглой. Врезавшись в очередное оказавшееся на пути дерево, Махонька запутался в ветвях. И это спасло его от дальнейшего опасного для жизни путешествия. Он, итак потеряв много сил, даже не попытался вырваться из цепких лап дикой колючей облепихи, а остался висеть вниз головой, терпеливо пережидая удары непогоды.
Когда метель угомонилась, сугроб под облепихой стал приподниматься. Махонька насторожился, с тревогой ожидая, кто под ним обнаружится: ведь этот кто-то, неторопливо разгребающий над собой снег, мог оказаться хищным зверем или – еще хуже – птицей, от голода глотающей кого попало. Однако над сугробом появилась Витюхина серая шапка-ушанка со знакомой совершенно круглой рыжей подпалиной, увенчанной черной, едва заметной дырой. Завязанная под подбородком, она потому только и уцелела на Витюхиной голове. Вслед за появлением шапки раздался громогласный, не сдерживаемый никакими условностями, мол, мужики не плачут, Витюхин рев. Махонька, впавший, было, в полную покорность судьбе, очнулся, встрепенулся и попробовал выпутаться из цепких колючих лап равнодушно взирающей на мир облепихи. Но ветка, на которой Махонька висел вниз головой, оказалась толстой и выносливой, а другой, чтобы зацепиться за нее руками и подтянуться, рядом не было. Не смотря на недюжинную силу, дотянуться до ног и освободить их лесовичок тоже не мог, так как его позвоночник, оказалось, почти не гнется. Вот и болтался Махонька на дереве, как прошлогодняя шишка, неудачно упавшая с сосны, но так и не достигшая земли. Не добившись успеха, он охрипшим голосом рявкнул на Витюху:
– Вместо того чтобы реветь, помог бы слезть с дерева! – Витюха от неожиданности замолчал, задрал голову и уставился непонимающим взглядом на запутавшуюся в ветвях то ли тряпку, то ли клок шерсти, оставленной здесь линяющим к весне зверем.
– Ты со мной говоришь? – спросил он робко.
– А с кем же еще, – Махонька сделал новую попытку вырваться на свободу, сильно раскачавшись, – здесь больше никого нет.
– А ты кто? – почему-то шепотом уточнил Витюха.
– Да Махонька же я! Не видишь что ли – совсем ослеп со страху! – теряя терпение, выкрикнул лесовичок.
– Ой! Махонька! Родненький! – по-бабьи запричитал Витюха и стал быстро выбираться из сугроба. Вдруг он застыл на месте, помолчал немного, что-то обдумывая, и снова задрав голову к небу, озадаченно спросил: – А как же я тебя достану?
– А ты подумай, – предложил Махонька, – мозги-то, чай, еще не отмерзли.
– Не отмерзли, – согласился Витюха, – на мне же шапка была.
Но тут где-то над макушками древних сосен прокатилось знакомое «хо-хо-хо, хахаха».
– Лешак! Леший! – что есть мочи закричал Махонька, и на этот раз был услышан. С неба прямо в сугроб, рядом с Витюхой, свалилось полено и задрыгало кривыми сухонькими ножками, похожими на два длинных сучка. Перевернувшись, полено глянуло на Витюху одним круглым глазом и сказало:
– Фу, всегда головой вниз падаю. Она у меня тяжелая – башковитый я. – Витюха от изумления так и сел, где стоял, не проронив ни слова.
– Не бойся. Это леший – мой друг, – пояснил Махонька. – Слышь, Лешак, сними меня отсюда.
– Щас, – сказал леший и стал крутиться колесом вокруг облепихи, вздувая вверх пушистый легкий снег. Дерево вдруг высвободило корни из мерзлой земли и воткнулось в нее своей верхушкой. Махонька же так и остался висеть на его ветвях. Леший остановился и озадаченно посмотрел на результаты своих стараний.
– Так, – задумчиво произнес он, – не получилось. – И прошелся колесом в обратную сторону, вернув все в первоначальное состояние. – Попробуем иначе. – Теперь он стал руками, низко нагибаясь и распрямляясь, подбрасывать вверх снег и шептать какие-то непонятные слова. Махонька в мгновение ока оказался в сугробе по макушку. Когда Леший его извлек из снежной горы, он был совершенно голеньким и дрожал от холода. – Да-а-а, – протянул Леший и почесал совершенно плоскую, как пенек, макушку. – Снова что-то не то вышло. Эх! – воскликнул он и, взмахнув крючковатой рукой, стал утаптывать снег вокруг облепихи, тараторя в полный голос какую-то белиберду, непонятную Витюхе. Через секунду Махонька снова болтался между небом и землей в своей крысиной шубейке.
– Лешак, – взмолился он, – прекрати свои штучки. Сделай все обычным способом.
– Обычным неинтересно, – вздохнул Лешак. Но согласился больше не испытывать свои умения. На глазах у Витюхи он стал быстро расти вверх, дотянулся до Махоньки и снял его с дерева. Расчистив ногой снег возле себя, он поставил лесовичка на землю и сдул снежинки с его макушки. – Вот, – торжественно сказал он. – С возвращеньицем.
Витюха, поняв, что представление закончено и ничего интересного больше не будет, вспомнил о своей беде и снова огласил притихший лес громогласным ревом. Махонька терпеть не мог всякие нюни. Он забеспокоился, забегал вокруг Витюхи, не зная, что предпринять, как его успокоить. Леший, бешено вращая свой немигающий глаз, гневно смотрел на рыдающего малыша, испытывая постепенно нарастающее раздражение. Наконец, он не выдержал, взмахнул рукой, выкрикнул протяжно и отчаянно «а-а-а-!», и у Витюхи между зубами оказался кляп из мха. Рев прекратился. Витюха стал судорожно выдергивать затычку из своего рта, отчаянно мыча и тараща глаза.
– Что ты наделал! – вскричал Махонька. – Он же не сможет дышать!
– А зачем он орал, – сказал леший, совершенно успокоившись, – никто не может нарушать тишину леса безнаказанно. Мы же здесь не глухие.
– Вынь немедленно! – приказал Махонька.
– Щас, – совершенно благодушно согласился леший. – А как?
– Ты вредишь человеку и не знаешь как исправить! – возмутился Махонька.
– Дак, нам вроде как этого и не надо. Мы не на добро рассчитанные, – оправдывался Леший.
– Что же делать, что делать, что, что, что… – бормотал Махонька, бегая вокруг Витюхи, который молча ожидал решения своей участи, вытирая замерзшим кулачком крупные слезинки, беспрерывно катящиеся из его глаз.
– Ну, че, – глубокомысленно произнес леший, – к бабе Яге надобно… – Он закружился, завертелся, прошептал несколько загадочных слов, и вся честная компания в мгновение ока оказалась в дремучей части леса, среди непролазного бурелома, перед маленькой бревенчатой, покосившейся от времени избушкой, по крыше которой важно расхаживал жирный черный кот, а на трубе восседал такой же упитанный, с переливающимся густой синевой оперением гигантский ворон.
– Кар-р-р, – прокричал ворон, – непр-р-рошенные пр-р-рибыли! Пр-р-рибыли! – повторил он скрипучим голосом, хлопая крыльями и переступая мощными чешуйчатыми лапами.
– Замолчи, курица, а то получишь то же, что у него, – угрюмо промолвил леший и ткнул крючковатым пальцем в Витюху.
– Угр-р-рожают! Угр-р-рожают! – тревожно прокаркал ворон и перелетел на дерево, стоящее в некотором отдалении.
– Вот дурень, – заметил Лешак, – будто я его там не достану.
– Кто это тут нам угрожает? – послышался спокойный, даже приятный голос. – Кто этот смельчак, который нам угрожает и нас не боится. – На крылечке, как будто ниоткуда, появилась крепенькая маленькая старушенция в темном линялом платке, накинутом поверх совершенно седых волос. – А, это ты, Лешак. С чем пожаловал?
– Да, вот, – переминаясь с ноги на ногу, промямлил Лешак, – у меня есть друг, значит, а у него есть тоже друг. А я его затычкой. А он сердится. Вот, – и леший как-то неловко развел в стороны крючковатые руки.
– Ничего не поняла, – сказала старушка, – кто кому друг? Кто кого затычкой? Кто на кого сердится? А главное, чего от меня-то требуется?
– Да вынь ты эту затычку? – воскликнул потерявший терпение Махонька.
– Смотри – какой грозный, – удивилась хозяйка избушки, спускаясь с шаткого крылечка, – от горшка два вершка, а на бабу Ягу покрикивает. Кто ж такой? Что-то не признаю.
– Лесовик я, – представился Махонька. – А это Витюха, мой кореш, а леший ему кляп в рот засунул, чтобы не орал, а вынуть не может.
– Ну и правильно, – одобрила действия Лешака баба Яга, – нечего шуметь в лесу, зверье распугивать. Летом от этих человеков покою нет – идут за ягодами или грибами, и все ау да ау, да еще музыку свою сумасшедшую с собой волокут. И зимой теперь повадились… – она, наконец, одолела последнюю ступеньку и приблизилась к Витюхе. – Детеныш еще, – и повернувшись к лешему, сказала, – детенышам кричать полагается. Природа у них такая. Ты что ж, не видел, кого речи лишаешь. Ох, злой ты, Лешак. В кого такой удался – родитель-то твой ничего, милосердный был, до смерти людишек не изводил и мальцов не трогал. – Она приобняла Витюху и повела его в дом. Махонька пошел следом. Леший же замялся, помешкал немного, переступая кривыми ногами, и крикнул:
– Я эта, я пойду. Дела у меня, – и крутанулся на месте.
– Иди уж, иди, толку с тебя всего ничего, а хлопот не оберешься, – отмахнулась баба Яга, не оборачиваясь. Леший еще потоптался, обиженно посопел сердито раздувающимися ноздрями и исчез.
Баба Яга, Витюха и Махонька поднялись по скрипучим ступенькам и вошли в избушку, не открывая дверей.
– Ой, – хотел сказать Витюха, – а как это мы сюда попали? – Но не смог, вспомнив, что рот у него на запоре. Он только испуганно шарахнулся от огромного паука, стремительно спустившегося с потолка по едва различимой в полутьме паутине и уставившегося на малыша одним глазом, как бы прикидывая, можно ли им полакомиться.
– Пошел! – сердито замахнулась на хищника баба Яга. – Не по тебе кусок-то, – добавила она уже более миролюбиво. И паук в мгновение ока оказался на потолке, потеряв к пришельцам всякий интерес.
– Будем возвращать тебе речь, – обратилась она к Витюхе. – Штука нехитрая. Леший-то на сложные пакости неспособный. – Она сделала перед лицом Витюхи открытой ладонью левой руки круговое движение, потом согнула пальцы и, как бы схватив ими нечто, потянула на себя. Кляп непонятным образом оказался у нее в кулаке.
– Вот и все, – произнесла она самодовольно, – пустяковое дело. Ну-ка, скажи мне что-нибудь.
– Раз вы баба Яга, то вы меня есть будете? – с опаской выдавил из себя Витюха. – Я вас боюсь.
– Да что ты, – успокоила его баба Яга. – Если мы кому помогаем, то сразу начинаем его любить. Как же я могу уничтожить то, что сделала – ведь я тебя спасла. Да и что в тебе есть-то, – она критично оглядела Витюху с ног до головы, – кожа да кости. И кто тебе только такие глупости про нас вдолбил в голову?
– Бабушка сказки рассказывала про то, как баба Яга чуть Иванушку не съела.
– Сказки у вас злые, – обиделась баба Яга, – я, например, вообще ничего не ем. И сила моя из другого источника берется. Да, зло мое велико, но и добро не мелко, если захочу. Я не живодерка. Я ведунья. Знанием великим владею. Понятно тебе. – Витюхе было непонятно. Он таращил глаза, будто старался изо всех сил в самой старухе высмотреть, о чем она таком бормочет, какой-то образ сказанного, но видел только сердитую складку на лбу, брезгливо шевелящиеся губы, угрозу во взгляде, и слезы снова неудержимо покатились из-под его длиннющих девчоночьих ресниц.
– Ну вот, – вступился за Витюху молчавший до сих пор Махонька, – страху нагнала на дитя. Несмышленыш он еще, вот и говорит, что попало, а ты тоже – на неразумного обижаться. Ведунья, ведунья, а у самой мозгов-то, как у лешего, – ворчал он, подпрыгивая и размазывая грязной, холодной ладошкой слезы по Витюхиным щекам.
– Смотри ты, – снова удивилась старая Махонькиной храбрости, – какой беззаветный у тебя заступник. Саму бабу Ягу отчитывает. А как прокляну или превращу во что-нибудь. Не боишься?
– Ну, превратишь ты меня в сучок какой, так какая тебе от того польза, – легкомысленно заметил Махонька. – А так ведь я с тобой поговорить могу, чать, скучно одной в лесу-то.
– И то верно, – согласилась баба Яга, – по нашим обычаям следует сначала узнать, какая такая воля привела в наш край непрошеных гостей. Про лешего узнали. А ты-то чего явился.
– А я за компанию, – пояснил Махонька. – А теперь отбыть должен. Позволь Витюху у тебя оставить до вечера. Друзей своих разыщу и вернусь за ним. – Тут он ни с того ни с сего запрыгал на месте, стал от кого-то отбиваться и дико хохотать, всхлипывая: – Ой, пустите. Ой, щекотно.
– Цыц! – прикрикнула на кого-то баба Яга. – Брысь отсюда! – По избе пронесся легкий вихрь, распахнул дверь и сгинул.
– Вот озорники, – добродушно сказала ему вслед баба Яга и повернулась к Махоньке. – Домовята мои расшалились. Что ж, отправляйся, подмогну тебе. Ко мне потом дрогу-то отыщешь? Я, чай, в няньки – стара уже. Неинтересно мне с пацаном нянькаться.
– Отыщу, – уверенно пообещал Махонька, скрываясь в невесть откуда взявшемся густом облаке, из которого высунулась одна его рука в прощальном взмахе.
ххх
Петька и Даша уже полчаса брели по лесу наугад, громко окликая пропавших приятелей. Лес отвечал им невнятным эхом, да шорохом опадающего с еловых лап снега. И больше – ни звука. Эта тишина рождала тревожное чувство непоправимой утраты и сжимала сердца ребят жесткой лапой тоски.
– Я больше не могу этого терпеть, – почти простонала Даша, – мы их никогда не найдем. Как же тогда мы вернемся домой?
– Не дрейфь, подружка, – бодро произнес Петька, хотя в его голосе не было полной уверенности в успехе поисков. – Куда им деться в нашем-то лесу. Не такой уж он непролазный и таинственный. Найдутся. – Даша взглянула на него глазами, полными сомнения, но решила ему поверить.
– Ау, – закричала она уже в который раз тонким охрипшим голоском, – ребята! Ау! – На этот раз какой-то неясный звук донесся издалека, и он не был похож на лесное эхо.
– Слышишь, слышишь! – воскликнула Даша. – Нас кто-то зовет. Вон оттуда, – и она указала рукой на виднеющуюся в глубине леса раскидистую ель. Сразу воспрянув духом, Петька с Дашей, быстро шлепая по рассыпчатому снегу разновеликими лыжами, побежали туда, откуда донесся до них призыв о помощи.
Под елкой копошились две неузнаваемые фигуры, с ног до головы усыпанные снегом. Даша и Петька не сразу поняли, кто перед ними, поэтому предусмотрительно остановились несколько поодаль. Одна из фигур, оказавшаяся Мишкой, обернулась и, призывно махнув рукой, крикнула:
– Ну, чего застыли! Помогите! – Приблизившись, Петька и Даша увидели Нину, лежащую на земле с закрытыми глазами и вялым жестом руки пытающуюся защититься от Мишки, который заставлял ее подняться.
– Вот холера, – ругался подросток. – Не спи же! Проснись! Замерзнешь! Ну-ка, помогите мне ее поставить на ноги. Общими усилиями девочку подняли и прислонили к толстой еловой ветке. Чтобы не упала, Даша и Петька поддерживали ее с двух сторон, а Мишка ладонями шлепел по щекам, потом схватил горсть снега и стал растирать ее лицо, уши и руки. Нина, наконец, открыла глаза и слабым голосом произнесла:
– Ну, хватит уже, больно.
– Ничего, терпи, – сказал Мишка безжалостно и сгреб с еловой лапы красной, замерзшей ладонью новую пригоршню снега.
– Не могу, – простонала Нина, – мне было так хорошо, тепло. А теперь мне холодно. Я ног не чувствую.
Мишка наклонился, стащил с Нининой ноги валенок и стал снегом растирать ступню. Потом снял с себя сапог, содрал толстый, согретый его теплом шерстяной носок, натянул его на Нинину ногу и затолкнул ее в промерзший валенок. То же самое он проделал с другой ногой.
– Ее надо домой, – задумчиво произнес Петька, – слабенькая она. С ней на поиски идти нельзя.
– Какие поиски? – удивился Мишка, натягивая на Нинину ногу второй валенок.
– Все пропали, – жалобно пояснила Даша. – Никого нет. Звали – не откликаются. Вот только вы нашлись.
– Плохо дело, – Мишка выпрямился и огляделся по сторонам. – Лыжи куда-то задевались.
– Слышь, Мишка, ты бы проводил Нину, – по решительному Петькиному взгляду было понятно, что он по-прежнему здесь командир, – если что, я ж ее не дотащу. Так что тебе идти.
– Ладно, – согласился Мишка, – заодно взрослых мужиков приведу на помощь. Лыжи вот только надо поискать. – Поковырявшись в снегу, ребята откопали три лыжи. Две пошли по назначению, а третью разломали пополам, и с ее помощью сделали что-то вроде волокуши: надрали больших еловых веток, собрали их в пучок и крепко связали Петькиным ремнем. Сверху на ветки, чтобы не расползались, положили две лыжные доски и закрепили их Дашиным пояском от шубы. На это сооружение уложили Нину, едва держащуюся на ногах, и Мишка поволок свой груз в деревню.
– Здесь совсем близко, – подбадривал его Петька вдогонку, – главное, выбраться из леса, а потом, по тропе, уже легче будет. Да не заблудись. Деревня там, – он указал рукой направление, куда следовало двигаться Мишке, – а солнце вон где – по правую сторону от тебя. Запомни для ориентировки и дуй.
Даша с Петькой еще постояли минуту, наблюдая, как Мишка тяжело тащит волокушу, и направились в глубь леса. Идти было трудно. Свежие рыхлые заметы не держали лыж. Ноги проваливались почти до колен, и в валенки набился снег. Он постепенно таял, пропитывая войлок холодной зябкой влагой. Сил аукать у Даши не осталось: горло охрипло и засипело, а язык онемел от холода. Только Петька еще покрикивал своим детским баском, призывая пропавших товарищей, но ответа не было.
Очень скоро Даша и Петька устали. Они на одной силе воли переставляли отяжелевшие ноги, потеряв ориентиры и не зная, куда идут. Лес равнодушно смотрел на две маленькие фигурки, медленно бредущие среди рослых великанов, усыпанных снегом и застывших в горделивом безмолвии – они ничего не боялись, ни о чем не тревожились и никого не спасали. Им дела не было до двух хрупких человеческих жизней, оборвать которые мог какой-то непутевый, внезапно налетевший буран.
– Все, – Даша остановилась и глубоко вздохнула, – я не могу больше сделать ни шага. Понимаешь, ни шага. – Петька взглянул на нее излишне сурово, исподлобья, будто хотел ругнуться с досады, но вдруг из его глаз покатились слезы. Даша всполошилась, заволновалась, ведь она никогда не видела Петьку плачущим. Теперь она вдруг осознала, какой он маленький, совсем еще ребенок. Ей захотелось утешить его, но в то же время на нее накатилась волна страха, заставившая бешено трепетать сердце. Даша почувствовала, что теряет опору, которую ощущала в командирском тоне и в самоуверенности Петьки. До сих пор она верила ему, надеялась на него, а теперь он плачет и не знает, что делать. Значит, они погибли. Все погибли. Губы у Даши непроизвольно скривились, глаза зажмурились, а из горла вырвался приглушенный всхлип.
– Только не вздумай реветь, – грубо оборвал его Петька, – нечего нюни распускать и сырость разводить – ее и без тебя хватает. Вон рукавицы совсем промокли. – Даша изумленно распахнула глаза и устремила сразу просветлевший взгляд на товарища.
– Да ты ж сам только что нюни распускал, – сказала она возмущенно, – я видела…
– Что ты могла видеть, – уже более миролюбиво заметил Петька, – это от мороза глаза слезятся. Надо собрать хворост и разжечь костер. Хорошо, что я всегда спички с собой таскаю. Отдохнем, согреемся, просохнем и пойдем дальше.
Даша сняла лыжи и одной из них очистила от снега небольшой круг на земле, а Петька стал откапывать торчащие из сугробов обломанные бурей ветви деревьев. Затем он умело раздул огонь. Пламя быстро разгорелось. Тепло, проникающее сквозь промерзшую одежду, успокоило и взбодрило ребят. Даша вспомнила, что у нее за спиной висит рюкзачок, набитый бабушкиными пирогами. Как она умно сделала, что прихватила их с собой. Петька проткнул острыми ветками несколько задубевших на морозе булочек:
– Подержи над огнем, – сказал он Даше, протягивая ей два отяжелевших сучка, – только смотри, чтоб не подгорели. – Через несколько минут по лесу стал расползаться аромат свежеиспеченной сдобы. Глаза у ребят повеселели и стали более уверенно смотреть на мир. А тут еще прилетела стайка синичек, привлеченная хлебными запахами, и развеяла своими бодрым щебетом угрожающее молчание столетних сосен. Даша бросала синичкам крошки и с любопытством наблюдала, как маленькие птички с желтыми, солнечно сияющими грудками срывались с веток, увлекая за собой залежавшийся на них снег, который осыпался сверкающим каскадом мелких искр. Жизнь преображалась к лучшему, и в том, что пропавшие друзья пока что не нашлись, уже не было ничего тревожного – найдутся. Обязательно найдутся.
ххх
Махонька, стараниями бабы Яги в мгновение ока перенесенный в родной лес, выбрался из глубокого сугроба, отфыркиваясь и откашливаясь, огляделся по сторонам и обнаружил, что рядом никого нет. Он двинулся наугад, не выбирая направления, а ориентируясь на шорохи и звуки зимнего леса. Однако они были обманчивы: то белка пробежит по стволу ели, роняя шишки, то дятел постучит, выуживая из-под коры задремавших гусениц, то ворона крикнет гортанным, почти человеческим голосом, а все кажется, что это друзья зовут Махоньку. Он уже настоящую пургу раздул по лесу, но так никого и не встретил. Озадаченный Махонька остановился и заорал своим трубным голосом: – Даша! Даша! Ну, Даша! Дашка, ты где! – Ответа не последовало. Только вверху гулко ухнуло, и к ногам Махоньки свалился толстый сухой сучок. Он подрыгал тоненькими ножками, перевернулся и сказал:
– Фу…
– Знаю, знаю… – перебил его Махонька. – Всегда головой вниз падаешь, башковитый ты.
– Вот именно, – согласился леший. – Ты чего орал?
– Потерялся я, – сказал Махонька. – Ищусь, ищусь – никак не найдусь.
– Как это, – удивился Лешак. – В лесу и потерялся? Так не бывает.
– Очень даже бывает, – Махонька удрученно вздохнул, – никого нет. – Он помолчал и добавил: – А было много.
– Чего это у тебя было много? – снова удивился леший. – Да у тебя всегда не хватало.
– А теперь было много, – твердо повторил Махонька.
– Если было много, то куда ж оно делось? – усомнился Лешак.
– Это ты метель накликал? – игнорируя сомнения Лешака, сурово спросил Махонька. – Ты, конечно, больше некому.
– А кикимора? – стал отнекиваться леший, но как-то неуверенно.
– Да она всю зиму спит под корягой, – уличил его во вранье Махонька.
– Ну, мое дело, – вздохнув, признался Лешак. – Здорово я это …А?
– Вот всех и унесло, – сердито сказал Махонька. – Где теперь искать?
– А, найдем, – легкомысленно отмахнулся от Махонькиных упреков Лешак, – щас. – Он для ускорения крутанулся на месте, и где-то вверху, у макушек рослых сосен, хохотнул веселый филин. Потом раздался треск ломаемых веток, и в сугробе замельтешили две кривенькие ножки.
– Фу, – произнес Лешак, отдуваясь, – всегда…
– Короче, – рявкнул на него Махонька.
– Искать-то чего? – уточнил леший.
– Да человеков же. Дашу помнишь? – Махонька был раздосадован непонятливостью лешего. – Ну, помнишь, когда я был замерзший, ты меня к ней доставил?
– А-а-а, – задумчиво протянул Лешак, – помнить-то помню, но не видал. Вот другого кого видал, даже в Кощееву пасть заманил. Ходят там, олухи, по кругу и никак не очухаются, чтобы выбраться, – леший довольно хлопнул себя по шершавым бокам и хохотнул, ожидая похвалы.
– Злой ты, Лешак, правду баба Яга сказала, – возмутился Махонька, – сейчас же веди меня туда. Пропадут они там, а это мои друзья.
– Кто ж знал, что ты с людишками дружбу завел, – леший вытаращил на Махоньку свой единственный глаз. – Да и то гляжу, какой-то ты не такой стал. Не понимаю я тебя. Раньше-то мы вместе над местными мужиками потешались, а теперь ты их жалеешь. – Лешак озадаченно почесал сучковатым пальцем плоскую макушку.
– То чужие были, – терпеливо пояснил Махонька, – а тут свои завелись.
– Бывает, – согласился леший, всякого навидавшийся за свою длинную и беспутную жизнь. – Тогда двинули, что ли. – Он стремительно крутанулся на месте, и в небесах хохотнула снежная тучка, очертаниями напоминающая широко распластавшего крылья филина. Махонька раздул свою пургу и направился в ту же сторону, куда умчался Лешак, ориентируясь на птичье уханье в вышине да снежную осыпь с макушек столетних сосен.
Никто из людей уже и не помнил, откуда взялось название Кощеева пасть. Только все в округе знали, что эта огромная впадина среди леса – место гиблое. Птица ли туда залетит, зверь ли забредет, человек ли приблудится – никто оттуда не возвращается. Хотя в преданиях упоминается один такой Фома, который вернулся. Правда, отсутствовал он четыре десятка лет. Все вокруг состариться успели, мать его, жена и братья померли, дети выросли и заматерели, а он как ушел тридцатилетним, так таким и вернулся. Говаривали, что метка у него на плече была – будто молния отпечаталась. Но он о том, откуда взялась, ни словечка. Пожил молчун молчуном, а потом исчез как-то незаметно. Хватились, да уж и след простыл. Загадка эта до сих пор сельчанам покоя не дает. Деды внукам рассказывают, еще и приврут маленько, приукрасят всякими страшилками, чтобы Пасть эту за три версты обходили. Да где там. Находятся лихие головы, такие же Фомы неверующие, лезут проверять, правду ли старики сказывают. Вот и теряет село почитай каждый год несколько молодых душ.
У этой самой Кощеевой пасти Махонька и Лешак остановились. Огляделись. И пошли по кругу – Лешак по вершинам сосен, Махонька по сугробам. Через несколько минут Лешак свалился к ногам лесовичка и тяжело выдохнул: «Фу, нашел. Там они», – и он указал на чернеющийся в светлой снежной мгле огромный, неизвестно как попавший в эти места валун, получивший устрашающее название Кощеев клык. С ним связана легенда о том, что Кощей Бессмертный, потеряв свой зуб, обзавелся прорехой в пасти, через которую в нее и попадает зазевавшаяся живность, чтобы навеки сгинуть.
Махонька сразу забеспокоился, заторопился и в мгновение ока оказался у валуна. Здесь спорили между собою трое ребят. Из них он знал только Федьку, который когда-то, кажется, уже очень давно, приклепал на Дашиных санках отломавшийся при очередном падении руль. Кузница тогда произвела на Махоньку сильное впечатление. В первый момент он даже испугался грохота, летящих во все стороны искр и готов был к бегству, но Даша удержала его. И пообвыкнув, Махонька нашел, что кузница – самое волшебное место на земле. Потом, по его просьбе, они с Дашей еще несколько раз навещали Федьку, который был польщен вниманием лесного гостя, и поэтому, не щадя красок, охотно живописал возможности ковальского ремесла. Пораженный Махонька нашел в Федьке качества чародея и проникся к нему чувством безграничного почтения.
– Мы здесь уже в пятый раз проходим, – почти кричал разозленный на что-то Федька-кузнец, – уже дорогу протоптали, а все никак выбраться не можем. Надо двигать в ту сторону, – и он ткнул рукой куда-то за валун, – там и снега совсем нет.
– Да нельзя туда, – убеждала его Наташка, – от этого Кощеева клыка надо подальше уходить, неровен час, затащит, и оглянуться не успеешь.
– Бабские предрассудки, – небрежно бросил пятнадцатилетний Ромка, дружок сбежавших Максима и Пестрого, – кто там тебя затащит? Здесь же нет никого. Но я согласен – надо идти, откуда пришли.
– А откуда мы пришли? – ехидно уточнил Федька. Ромка замялся и не очень уверенно ткнул лыжной палкой в сторону промелькивающего меж стволами деревьев солнца.
– Ага, направо пойдешь – коня потеряешь… – Федька совсем разошелся. В его голосе уже звучали металлические нотки сарказма. – Что, коня у тебя нет? Так иди куда-нибудь. Все равно, что-нибудь потеряешь. – Он презрительно сплюнул сквозь зубы и отвернулся от Ромки.
– Не ссорьтесь, мальчики, – твердо сказала Наташка, – дело серьезное. Вы заметили, что мы вообще никуда не можем уйти. Ходим и ходим по этому чертову кругу.
Махонька спрятался за деревом, наблюдая за спорщиками и не решаясь показаться на люди. Федьки-то он не опасался. Наташка тоже не смущала его – с девчонкой сладить не трудно. Они все жалостливые. Роман же у него симпатии и доверия не вызывал. А лесной житель четко следует правилу – умей затаиться и действуй неожиданно, тогда одолеешь врага. Пока Махонька размышлял, как ему поступить, Федька направился к камню, похлопал его ладонью и удивленно воскликнул:
– Ой, горячий! – затем глаза у него сделались испуганными, и он во все горло заорал: – Тянет! Тянет! Я оторваться не могу. – Ромка насмешливо посмотрел на него:
– Ладно тебе придуриваться, – сказал он нарочито безразличным тоном, – так мы тебе и поверили. – Наташка же рванулась к Федьке, схватила его за другую руку и стала тащить в противоположную от камня сторону. Но, не смотря на ее усилия и Федькино сопротивление, его рука не только не оторвалась от камня, а начала постепенно как бы растворяться в нем. Сначала исчезли пальцы, потом ладонь, и вот пустота доползла почти до локтя. У Ромки от удивления отвисла челюсть. Он постоял так с минуту, соображая, что происходит, а затем быстро отодвинулся в сторону, подальше от Кощеева клыка. Махонька выскочил из своего укрытия, вцепился в Наташкин валенок и тоже стал тянуть Федьку, своей недюжинной силой мешая камню поглотить его. При этом он что есть мочи взывал к лесу:
– Леший! Лешак! Сюда! Сюда же! – Лешак, услышав Махонькины вопли, прервал свое дальнейшее перемещение в пространстве и с размаху грохнулся о землю. Перевернувшись и потирая ушибленную макушку, он уже произнес привычное «Фу…», намереваясь сообщить миру о своей необычной башковитости, но Махонька прикрикнул на него:
– Ну, Лешак же, помоги! – Лешак вытаращил свой круглый глаз и равнодушным тоном спросил:
– А чего это вы друг друга за штаны таскаете?
– Лешак! Не вредничай, ты же все сам видишь! – выкрикнул торопливо Махонька.
– Ой, – простонала Наташа, – у меня сейчас нога оторвется. – Лешак, было, засуетился, но вдруг стал как вкопанный:
– Как же я вам помогать-то буду: я на добро не рассчитанный. У меня силы такой нет.
– Ну, сообрази что-нибудь, – попросил Махонька, – ты ж у нас головастый.
– Ладно, – леший решительно взмахнул рукой, – я вас сейчас в ледяные фигуры превращу, так, что б с места не сдвинуть, а сам смотаюсь к бабе Яге. Она у нас мастерица на зло, но и на добро иногда соглашается.
– Стой! – вскрикнул Махонька, – камень же горячий. Он нас растопит.
– Ага, – согласился Лешак, – тогда в гранитные.
ххх
Лешак не спеша перемещался среди макушек древних сосен, иногда запутываясь в колючих ветвях, и поглядывал на землю: вдруг встретится что-нибудь интересное. Он почти сразу же забыл, что оставил Махоньку с его приятелями у Кощеева клыка в причудливых позах как бы выветренных буранами каменных фигур. Правда, лешего беспокоило какое-то воспоминание, зудевшее в его маленьком мозгу, но он даже не пытался осмыслить, что это за навязчивая «муха» у него завелась, которая не дает ему покоя.
Посреди просеки, узкой полосы леса, очищенной людьми от деревьев, где среди старых трухлявых пней выползала на солнышко еще слабая, но целеустремленная поросль молодых елочек, леший заметил две движущиеся точки. Любопытство заставило его спуститься пониже, чтобы лучше разглядеть, кто это там, такой отчаянный, решился войти в зимний, занесенный снегом лес и не боится сгинуть в непролазных сугробах. «Фу, – оглядевшись, подумал леший с неудовольствием, – человеческие детеныши. Что там баба Яга говорила про моего родителя, будто детенышей он не трогал. А я, мол, злой. Ладно, пусть идут себе», – он уже, было, собрался отправиться дальше, но тут его посетила здравая мысль: «Все равно им отсюда не выбраться, обречены, так хоть скуку разгоню».
Лешак стал вертеться вокруг двух мальчишек лет девяти и двенадцати, вздыбливая снег, гулко ухая филином и разгребая в сугробах тропу, ведущую в сторону Кощеевой пасти, как бы приглашая людей идти именно в этом направлении.
– Ой! – воскликнул младший, это был Юрка, Витюхин брат. – Ветер нам тропку расчищает. Пойдем туда.
– Не-а, – рассудительно заметил старший, при ближайшем рассмотрении оказавшийся Никитой, – то леший нас заманивает. Мне дед сказывал, что лесная нечистая сила договор установила с Кощеем и доставляет ему живые души, из которых он извлекает силу, чтобы быть бессмертным.
«Глупые эти людишки, – подумал леший, – и самоуверенные. Да какая у них сила-то, чтобы Кощею подмогла. Он и без них Бессмертный. Нужны они ему, как же». – Леший поднапрягся и громко выкрикнул: «Переведем! Переведем людишек-то, чтоб земле полегчало!»
Ребята услышали крик, но слов не разобрали. Им показалось, что кто-то зовет на помощь именно с той стороны, куда вела образовавшаяся непонятным способом тропа.
– Кто-то кличет, – испуганно прошептал Юрка, – пойдем, аль нет? На Витюхин голос похоже. Может, то братишка мой?
– Шут его знает, – Никита резким жестом руки двинул на лоб шапку и всей пятерней подергал густую шевелюру на открывшемся затылке, так всегда делал его отец, когда попадал в затруднительное положение, требующее принятия трудного решения. – Если это леший, то идти опасно. А вдруг не леший – совесть замучит, что человека в беде бросили. – Рассуждал Никита вслух. – Придется, видно, идти, – наконец, решил он и повернул к тропе. Юрка последовал за ним. В это время где-то впереди ухнул филин, а затем послышалось жалобное детское «ау».
– Надо идти, – уверенно сказал Юрка и прибавил шагу. Тот, кто покрикивал впереди тоненьким слабым голоском, тоже, казалось, поспешил, потому что его «ау» быстро удалялось и едва прослышивалось среди молчаливых сосен. Никита и Юрка приостановились в недоумении.
– Эй, – крикнул громко Никита, – не убегай! Мы идем к тебе. – «Хо-хо-хо» – прокатился по ветвям гулкий, раскатистый, как будто в горах, хохот. Большая птица сорвалась с макушки дерева, обрушив на мальчишек лавину залежавшегося на ветвях снега.
– Что за чертовщина, – возмутился Никита, выковыривая из-за воротника снег. – Точно, это леший. Дальше не идем. – Он уже, было, повернул в противоположную сторону, но с тропы снова раздалось слабенькое «ау», такое жалобное, что сердце Никиты сжалось в тревоге за того, кто из последних сил зовет на помощь. А Юрка впал в полную уверенность, что впереди его ждет брат.
– Витюха! Стой же на месте, – откликнулся он, – мы сейчас! – И они с Никитой побежали, останавливаясь только на мгновение, чтобы послушать, кричит ли еще тот, погибающий, или уже обессилел. Но больше они не услышали ни звука, и это заставило их двигаться еще поспешнее.
Неожиданно для них лес кончился, и мальчишки оказались на краю глубокой, но достаточно пологой впадины, которая зеленела свежей, не усохшей с осени, не привявшей, как должно бы быть, травой. И снега в ней не было, хотя вокруг лежали высокие наметы. Казалось, что метель, будто наткнувшись на невидимую стену, спотыкалась и опадала здесь всей своей снежной мощью, создав непреодолимый естественный вал. Только у камня виднелся узкий проход: снег здесь подтаял и просел, а из-под ледяной корки вытекала струйка воды, которая чуть поодаль собралась в небольшую прозрачную лужицу и замерзла.
– Кощеева пасть, – догадался Никита, хотя видел это место впервые. – Точно, нас леший водил. – Он помолчал с минуту, огляделся и обреченно произнес: – И привел…
– Откуда ты знаешь? – еще не успев испугаться, спросил Юрка.
– Видел я ее… на картинке, – пояснил Никита, – мать моя была из рода Фомы, моего прадеда, который домой через сорок лет вернулся молодым и здоровым. Так вот он все время это место рисовал чем попало. Свихнулся. Одно изображение, сделанное углем на обложке старинной книги, мать сохранила. Вон и камень тот, – Никита ткнул рукой в сторону Кощеева клыка, – точнехонько такой на рисунке. Только вот тех фигур там не было. – Никита, заинтересовавшись, подошел поближе и стал внимательно их разглядывать. – Слышь, Юрка, – обратился он к товарищу, и в его голосе прозвучали нотки какой-то тревожной догадки, еще до конца им не осознанной. – Они мне кого-то напоминают. А тебе?
– Не знаю, – Юрка подошел к нему и тоже стал вглядываться в неподвижные каменные столбы с фигурами людей. – Вот этот, – Юрка указал пальцем на самый маленький, – в точности Махонька. А вот тот Федька, только без руки. А этот на девчонку похож. Даже косички во все стороны торчат.
– Откуда они здесь? – удивился Никита. – Фома такого не рисовал. Значит, они появились позже. Но и мужики, которые сюда хаживали, о Кощеевом клыке упоминали, а о фигурах нет. – Вдруг его осенила страшная мысль: – Это и есть Федька с Махонькой! – воскликнул он. – А то, скорее всего Наташка.
– Окаменели, – шепотом, и испуганно оглядываясь по сторонам, прошептал Юрка.
– Леший заманил. Кощей душу забрал, а тела в камень превратил, – сделал вывод Никита.
– Бежим отсюда! – в панике вскрикнул Юрка и, схватив Никиту за рукав, потащил его прочь от Кощеевой пасти.
«Вот они, людишки, – презрительно подумал Лешак. – Чуть что и в бегство. Сла…» – Но додумать свою критическую мысль о людях он не успел, так как увидел, что Никита и Юрка возвращаются.
– Надо что-то придумать. Нельзя же их здесь навсегда оставить. Или хотя бы место заметить, – говорил Никита, – чтобы потом сюда бывалых мужиков привести.
«Ага, – обрадовался леший, – вернулись, голубчики. Вместо того, чтобы спасаться, сами ко мне в руки идут. Своих, видите ли, им жаль. Со мной решили потягаться. Так получайте». – И Никита с Юркой застыли еще двумя чудными изваяниями: казалось, две человеческие фигуры, неожиданно окаменевшие на полном ходу, повернувшись друг к другу, о чем-то советуются, что-то замышляют и вот-вот, встряхнув гранитными плечами, чтобы освободиться от сковывающей неподвижности, двинутся дальше, устремясь в глубь леса, прочь от колдовского и страшного места.
Леший удовлетворенно ухнул, беззаботно хохотнул и, сбивая снег с ветвей, рухнул в сугроб. Подрыгав тоненькими ножками, он перевернулся и только хотел сообщить о своих проблемах с приземлением, как вовремя сообразил, что слушать-то его некому. «Ну, ладно, – подумал он, – посмотрим, что я тут накуролесил». Он с пристрастием осмотрел скульптурную группу, замершую в момент напряженного движения, казалось, остановленного им только на мгновение, и остался доволен собой: «Ишь ты, – похвалил он себя, – совсем, как живые люди. Того и гляди сорвутся и побегут. А вот нет вам, – злорадно погрозил он кому-то сучковатым пальцем, – здесь останетесь…Навсегда». Тут он случайно бросил взгляд на самое изящное изваяние, и его единственный глаз излучил энергию напряженного мыслительного процесса, зарождающегося в маленькой голове лешего. «Муха» снова начала зудеть, возбуждая в его мозгу обрывистые моменты какого-то смутного воспоминания: Лешаку показалось, что с этой фигурой его что-то связывает. Он испытывал некое беспокойство, которое ему было неприятно, будто взял на себя какое-то обязательство и должен его исполнить, иначе случится что-то непредвиденное и даже опасное. Лешак ходил вокруг маленькой фигурки, вглядываясь в нее, но не узнавая. Он уже, было, решил не морочить себе голову пустяками, как его вдруг осенило: это же Махонька. Он же сам превратил его в камень. «А, – обрадовался леший, – я же должен уже быть у бабы Яги. Вот деревянная голова – ничего не помнит».
ххх
Витюха очень быстро освоился в избушке бабы Яги. Сначала он постоял минутку, задрав голову к потолку и наблюдая за пауком. Тот, заметив внимание к себе более крупного животного, забеспокоился, замер на своей сетке из паутины, а потом резво рванул к стене и забился в щель. Витюха вслед ему состроил воинственную гримасу и перевел свой взгляд на толстого черного кота, мирно дремавшего на лавке. Кот не обращал на мальца никакого внимания, это-то и привлекло Витюху тем, что можно было подкрасться незаметно. Он немедленно оказался рядом и безжалостно, со всей мочи, дернул кота за хвост. Тот взвился вверх, зашипел и саданул пацана когтистой лапой по руке, оставив три красные борозды, из которых на грязный пол обильно потекла алая Витюхина кровь.
Витюха уже собрался было зареветь во все горло, но кот, к его изумлению, сказал на совершенно понятном языке:
– Реви – не реви, а дело сделано, – он приподнял свою бойцовскую лапу и тщательно вылизал ее, а потом добавил: – Иди лучше к бабке, пусть она тебе руку-то промоет. Мои царапмны долго не заживают. Так что в другой раз поостеригись. – Он покрутился на месте, свернулся клубком и тут же снова уснул.
Витюха, не успев зареветь, послушно отправился к бабе Яге. Та глянула на его руку и сердито поморщилась:
– Вот свалился на мою голову. Некогда мне, видишь? У меня процесс… Нельзя прервать, – она сыпанула на едва тлеющие в большом медном блюде угли какой-то травки, отчего вверх потянулась струйка черного вонючего дымка. Бабка одним движением руки собрала его в кулак и выпустила в прозрачный хрустальный сосуд, тут же наполнившийся непроницаемой чернотой. Витюха так удивился, как это бабе Яге удалось дым в ладони удержать, что совершенно забыл о своих царапинах. Он подошел поближе и заглянул в сосуд. В тот же миг клубящаяся тьма сбилась в один постепенно набирающий скорость вращения вокруг собственного центра сгусток энергии, который с грохотом и воем был втянут в неизвестно откуда взявшуюся воронку, и вместо него на Витюху совершенно отчетливо глянул немигающий, без бровей и ресниц, ничего не выражающий глаз. Витюха от неожиданности отпрянул от стола, за которым колдовала баба Яга. Но любопытство преодолело страх – мальчишка снова осторожно приблизился и заглянул в сосуд.
– Что? Трухнул? – насмешливо заметила баба Яга. – А ведь есть с чего. Знаешь, кто перед тобой? Сам Кощей Бессмертный. – Она взяла в руку сосуд и повертела им перед Витюхиным носом. – Смотри какой…Прошу тебя, Беся, покажись весь за ради старой привязанности, – присаживаясь на лавку, обратилась она к Кощею сладеньким голоском. – Мальцу интересно. Когда еще такое увидит. – Глаз исчез, а вместо него из сосуда вырвался дымок. Он как бы примостился рядом со старухой, приобнял ее за плечи и, быстро клубясь, принял образ, знакомый по старинным народным преданиям. – Ну, это, конечно, не сам Кощей, – пояснила Баба Яга, – а его энергетический двойник – фантом называется. Но побеседовать можно. Хочешь чего спросить, аль нет?
Витюха напрягся, наморщил нос, но ни одна мысль не родилась в его давно не чесанной голове. Он запустил исцарапанную пятерню в густую шевелюру, поскреб затылок, дернул себя за кудрявый чуб, но это не помогло, и он беспомощно глянул на бабу Ягу.
– Ну че? – баба Яга теряла терпение. – Ниче не родишь? Мозгами природа обделила? Спрашивай немедля! – прикрикнула она строго, и Витюха со страху выпалил:
– А зачем вы человеков не любите?
– Да кто их не любит? – удивилась баба Яга, не дав Кощею и рта открыть. – Больше, чем они сами друг друга не любят, их не любить-то невозможно.
– А вы же им зло творите – мне дед говорил, – настаивал на своем Витюха.
– Нет, смотри ты! – баба Яга возмущенно всплеснула руками и глянула на Кощея, как бы обращая его внимание на этого наглого лжеца. – Слышь, Беся? Мы им зло творим, – повторила она четко и с расстановкой.– Да они сами себе такое зло сотворяют, что никакая нечистая сила не придумает.
– А Кощей же потому бессмертный, что душами людскими питается! Вот! – выдал свой последний довод Витюха.
– Да какими душами – сильно ими сыт будешь! Один эфир! – воскликнула баба Яга и энергично вскочила с лавки. Но Кощей Бессмертный остановил ее.
– Сядь и помолчи, старая, – сказал он звучащим будто откуда-то издалека голосом. – Дай слово сказать. Пусть люди знают: тот, кто к нам попадает и не возвращается, души не имеет, ибо она в моей власти. При жизни – мертвец. – У Витюхи глаза сделались круглыми и испуганными от мысли, что некоторые его знакомые уже, может быть, принадлежат другому миру, а никто об этом даже не догадывается. Тут в его голове появилась, наконец, одна ценная идея, и он только хотел произнести ее вслух: «По чем узнать этих, которые мертвецы?», – как вдруг в крыше стремительно образовалась дыра, и сквозь прореху на пол свалилось поросшее мхом сухое полено. Баба Яга от неожиданности выронила хрустальный сосуд, он, нежно и протяжно прозвенев, распался на части, а Кощей Бессмертный исчез.
– Ой! – вскричала баба Яга в отчаянии, – Кощеюшка! Раз в сто лет свиданничаем, и то не дали! Ой! Не свидимся боле! Чует мое сердце усталое – последний раз силушку собрала! – Тут ее взгляд уперся в дрыгающего тоненькими ножками и пытающегося перевернуться лешего. – Ах ты окаянный! Вечно лезешь, куда не просят! – Она набросилась на Лешака с кулаками. А леший и не защищался: что ему бабкины побои, пусть колотит – только руки себе отобьет. Успокоившись, баба Яга наклонилась и стала выметать из избы осколки:
– Где я теперь такой сосуд отыщу, – произнесла она горестно, – чистый хрусталь. Старинная работа. Тыщу лет он у меня служил, пока тебя черт не принес. – И она, еще сердясь, ткнула в сторону Лешака старой облезлой метлой.
Витюха, в это время вспомнивший о своих ранениях, внимательно разглядывал ладонь, ничего не понимая:
– Было или не было, – задумчиво сказал он, показывая руку бабе Яге. Та глянула мимоходом:
– Коли было, так кощеева сила исцелила. А коли не было, то какая разница. Жив, здоров, так и не горюй! – Она в сердцах швырнула в угол метлу и повернулась к лешему, смиренно застывшему на том самом месте, куда свалился. – Дыру-то кто чинить будет? – спросила между прочим, для порядка, вовсе не надеясь на мастерство Лешака. – Че молчишь? Пожаловал-то с чем?
– Да вот, – начал объясняться леший виноватым голосом. – Одних заманил, потом в камень превратил. Зачем – забыл. А там лесовик оказался, приятель мой, – Махонька.
– Вечно у тебя так – «заманил, забыл, оказался», – баба Яга смешно скривилась, изображая Лешака. Витюха засмеялся, еще не понимая, о чем это говорит леший. Старуха строго глянула на него и снова принялась за незваного гостя: – Голова деревянная. Только и годится, чтобы дыры в потолке пробивать. – Леший переминался с ноги на ногу, принимая бабкины упреки, как должное, но в свое оправдание все-таки заметил: – Ну… башковитый я.
Успокоившись, баба Яга присела на лавку и, уставясь неподвижным взглядом куда-то, казалось, внутрь себя, едва слышно произнесла:
– Все, устала я с вами, всю силушку на вас, окаянных, израсходовала. Подремлю до вечерней зари, а там уж будем разбираться… – Помолчала минутку, а потом прошептала как заклинание: «Тьма да лунный свет – нам износу нет», – и затихла. Лешак и Витюха тоже приумолкли, боясь потревожить покой бабы Яги.
Не успели они устать от молчания и ничего неделания, как баба Яга открыла глаза и бодрым голосом приказала:
– Так, Лешак, коромысло на плечо, ведра в руки и за водой к роднику!
– Да я тебе так воды натаскаю, – возразил, было, леший, – прикажу, и она сама откуда хошь в кадушку набежит.
– Нет, Лешак, – тоном, не терпящим возражений, твердо остановила его баба Яга, – мне нужна первозданно чистая вода, без всяких твоих дурацких штучек для лентяев. Так что, давай, потрудись. – Лешак нехотя забросил на плечо коромысло, подцепил на него два дубовых ведерка и направился к двери. – И не веретеном, а пешочком, чтоб ни капли не обронил! – крикнула ему вслед старуха и, повернувшись к Витюхе лицом, на котором отразилась крайняя сосредоточенность, строго наказала: – А ты сиди тихо и ни во что не встревай, будто и нет тебя. – Витюха, согласившись с этим, кивнул головой.
Когда леший доверху наполнил чистой ключевой водой сияющую солнечной золотистостью березовую кадушку, баба Яга поднялась с лавки, коротко бросив:
– Ну, посмотрим, что ты наворотил. – Она поводила ладонями над спокойной поверхностью воды, шепча при этом странные слова, среди которых Витюха распознал только знакомое «зло-злодейство проявись». Конечно, ему было невтерпеж сидеть на лавке, когда тут происходят такие удивительные события. Он тихонечко сполз на пол, подкрался к колдующей бабе Яге и заглянул из-под ее локтя в кадушку.
Сначала он увидел Федьку, одной рукой отталкивающегося от большого черного камня, затем тянущую его за другую руку Наташку. Спустя мгновение глянула на него встревоженная чем-то физиономия Махоньки с широко открытым в крике ртом. Потом все они замерли в странных позах и стали похожими на статуи. Витюха не понял происходящего и с интересом смотрел, что случится дальше.
Вот появились Юрка с Никитой. Они в странном оцепенении глядели на замершие фигуры, затем бросились бежать, но вернулись и тоже застыли каменными изваяниями. Наконец, мелькнуло сухое одноглазое полено на ножках, которое с довольным видом осмотрело место происшествия, о чем-то задумалось и куда-то мгновенно переместилось. Витюха не догадывался, что все это значит, но ему почему-то стало страшно и горько, он тихо заполз назад на лавку и заплакал, стараясь сдерживать рыдания и не всхлипывать слишком громко.
– Чего ревешь? – спросила баба Яга, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от поверхности воды.
– Там мой братишка, Юрка, – пояснил Витюха, – пропадает, наверно. – И Витюха заревел во все горло, уже и не пытаясь сдерживать себя.
– Вишь, что натворил, – с укором в голосе сказала старая Лешаку. – Дети ведь еще, ни за что не отвечают – а ты их в камень. – Лешак виновато пожал узкими угловатыми плечами, задумался и вдруг вспомнил:
– Это ж я их спасал, чтоб к Кощею не угодили.
– Да-а-а, – протянула баба Яга, перебирая в уме варианты. – Спасатель…че делать-то будем.
ххх
Когда солнце уже скатилось к самым вершинам сосен-великанов и собралось отправиться на покой, Мишка, наконец, вытащил волокушу из леса и ступил на широкую, утоптанную многими ногами тропу, ведущую в деревню. Нина не подавала никаких признаков жизни. Это беспокоило Мишку и заставляло прибавлять шагу, хотя силы его были на пределе. Узкий Петькин ремень, перекинутый через плечо поперек груди, изрядно надавил ему ключицу, хотя Мишка и подложил в этом месте Нинину рукавичку, так как свои меховые отдал ей, но слишком уж она была тонка, чтобы противостоять давлению жесткого куска кожи, натянутого тяжелой волокушей. У Мишки даже появилась малодушная мысль оставить Нину здесь, а самому бежать за помощью. Но голос совести отогнал ее, трезво заметив, что пока туда да обратно, девочка может погибнуть. Мишка глубоко вздохнул и решил не замечать своих трудностей. Как ни странно от этого ему стало легче. Да и волокуша по утоптанному и укатанному санями насту пошла веселее.
Когда он добрался до околицы деревни, первым его желанием было постучаться в крайнюю избу, в которой светились окна. Но что-то удержало его, и он потащил волокушу к Дашиному дому. Сбросив с плеча ремень, он стал ногой тарабанить в ворота, приготовившись долго вызывать хозяев: пока услышат, пока дойдут… Но ворота распахнулись сразу же, и перед Мишкой предстали встревоженные Дашины родители, одетые для дальней дороги и с лыжами в руках. Маруся бросилась к волокуше, предполагая самое страшное, но увидев, что на ней лежит не Даша, сразу же успокоилась и начала действовать. Она содрала со своей руки шерстяную рукавичку и стала растирать Нине щеки, шею, уши, маленькие слабые ладошки. Затем Егор подхватил девочку на руки и понес в дом, крикнув Мишке, чтобы он бежал за фельдшером, который жил неподалеку.
Мишка уже успел расслабиться, почувствовать, как он устал и не может больше двинуть ни ногой, ни рукой. Но приказ Егора подействовал на него, словно ведро холодной бодрящей воды, опрокинутое на разморенное жарой тело в солнечный летний день. Подросток встрепенулся, двинул плечом и понял, что сил у него пока еще хватит и за фельдшером сбегать. Маруся, было, потянулась за ним, чтобы узнать, где же Даша и другие ребята, но Егор крикнул через открытую дверь, что ему нужна ее помощь.
– Сбегай к Евдохе за самогонкой, – попросил он Марусю, – растереть нужно девочку.
Иванна в это время рылась в ящике, где хранились лекарства.
– Ну, куда ж оно делось, – проворчала она. – Маруся, ты не брала нашатырный спирт? – Маруся, уже выскочившая за дверь, вернулась:
– Вон, на подоконнике, я сережки им чистила, – и она побежала к соседям.
Иванна капнула на ватку немного нашатыря и поднесла ее к носу Нины. Девочка громко чихнула и открыла глаза.
– Ну вот, – сказала ласково Иванна, – сейчас мы тебя разотрем, согреем горячим чаем, а там Мишка фельдшера приведет, тот тебе еще таблеточки пропишет, чтобы не заболела. Потом Федот запряжет лошадь в сани и отвезет тебя домой. – Нина слушала все это молча, а из ее глаз катились тихие и обильные слезы. – Поплачь, – говорила Иванна, шершавой ладонью гладя Нину по волосам, – это из тебя беда выходит. Теперь все будет хорошо.
Прибежала быстрая Маруся, примчался Мишка, ведя за собой запыхавшегося фельдшера, едва поспевающего за ним, Федот отправился запрягать лошадь в сани – вся жизнь вертелась вокруг Нины, и было не до выяснения обстоятельств. Когда Нину увезли, Маруся, несмотря на тревогу, заставляющую бешено биться сердце, терпеливо ждала, пока Иванна накормит горячей едой и напоит настоем зверобоя с медом вконец обессилевшего Мишку. Но только он поставил чашку на стол, она тут же приступила к расспросам:
– Что случилось с остальными детьми? Где Даша? Почему они не возвращаются, ведь уже темень в лесу? – Мишка боялся этого момента, так как толком ничего не мог объяснить.
– Налетела буря, сильная, я такой никогда не видал, – произнес Мишка тихо, с усилием. – Нас всех разметала по лесу.
– Говори громче! – прикрикнула на него Маруся. – Я ничего не пойму, что ты там бормочешь себе под нос.
– Буря налетела, говорю, – гаркнул Мишка сердито, – нас всех по лесу разнесло. Я искал лыжи, а нашел Нину. Ее снегом засыпало. Потом на нас набрели Петька с Дашей. Они помогли мне сделать волокушу, и пошли дальше – искать остальных. А я потащил Нину.
– Все? – дрожащим голосом спросила Маруся.
– Все, – сдержанно ответил Мишка. – И Маруся заплакала. Иванна подошла к ней, обняла за плечи и твердо сказала:
– Уйми слезы, дочка. Еще ничего не случилось. Не кличь беду. Найдутся дети. Слышь, Егор, – обратилась она к зятю. – Беги, собирай мужиков. Надо на поиски отправляться.
Через полчаса к лесу потянулась длинная вереница людей на лыжах во главе с Фомой Фомичом, Никитиным отцом, который хорошо знал местные леса, так как служил в охотничьем хозяйстве егерем. А за ними, погоняя лошадь, мчался на санях Федот, посланный вдогонку Иванной после того, как отвез домой Нину. На окраине леса мужики приостановились, чтобы определить направление поисков.
– Если следовать Мишкиному рассказу, – сказал Егор, – то ребят увлек буран. Значит, идти надо на юг, куда дул северный ветер: вон снежные наметы под деревьями туда своими гребнями указывают.
– Что ж, рассредоточимся и пошли, – приказал Фома Фомич. Мужики растянулись в широкую цепочку, чтобы охватить побольше территорию, и быстро углубились в лес, время от времени покрикивая в надежде, что их кто-нибудь из пропавших ребят услышит. Вскоре появились первые признаки того, что направление выбрано правильно: то лыжная палка под ногами треснет и вылезет из сугроба на свет божий, то чья-нибудь рукавичка осенним ярким листиком мелькнет на кусте в свете фонарика, то шарфик обнаружится на еловой лапе.
Темнота мешала поискам, но и подгоняла, заставляла двигаться быстрее, потому что ночью мороз крепчает, и выдержать его в лесу тяжелее, чем днем, при солнечном свете, тоже бесполезном, но хотя бы создающем иллюзию тепла. Хорошо еще, что небо было звездным, и свет взошедшей луны, многократно отраженный белым снежным покрывалом, добирался до каждой кочки, освещая дорогу. Мужики спешили, зорко вглядываясь в даль между деревьями: а ну как мелькнет где-нибудь огонек кострища. Дети-то их у леса растут и с молоком матери впитали, что без спичек туда соваться опасно – отогнать ли зверя горящей головешкой, заварить ли веточек лимонника бодрящего, коли обессилел, да и просто у огня погреться, если заблудился, да так и продержаться, пока родители не отыщут.
И действительно, уже далеко за полночь, когда темнота совсем сгустилась, а искатели стали постепенно впадать в отчаяние, сомневаясь, что детвора выдержит такой мороз, впереди, за деревьями, мелькнул робкий огонек костра.
– Вижу! Вижу! – заорал во все горло Фома Фомич. – Огонь вижу! – Обрадованные мужики, сбежавшиеся на крик, с удесятеренной силой рванули к тому месту. Выскочив к маленькой проталине среди сугробов, они увидели слабый костерок. Возле него, съежившись, засунув руки в рукава шубейки и уронив замотанную в платок голову на Петькино плечо, дремала Даша. Но как только позади раздался треск валежника и скрип снега под лыжами, она подняла голову и оглянулась, а Петька испуганно вскочил. Ослепленные огнем, они ничего не могли разглядеть за деревьями. Предположив, что это на них набрел медведь-шатун, Петька выхватил из костра горящую ветку, стал ею размахивать и громко орать, срываясь с детского баска на высокие нотки, чтобы напугать зверя.
Мужики приостановились, уступив дорогу Егору и Олегу, Петькиному отцу. Те обрадованно рванулись к детям. Даша, увидев отца, сразу стала оправдываться, что не виновата: налетел ветер, всех растащил по лесу, а найти никого не удалось. Егор поднял ее на руки, расцеловал и пообещал, что теперь непременно все отыщутся, и ни о чем не надо беспокоиться. Затем передал ее деду и велел нести к санкам, которые Федот оставил где-то в лесу, когда дорога стала непроезжей.
– И Петьку захвати, – добавил он, – а мы двинемся дальше.
Петька, получивший от отца сгоряча увесистую подзатрещину, не обиделся и уходить отказался.
– С вами пойду, – заявил он веско. – Не малец, чать, уже. – Однако отец рявкнул на него, чтобы не болтался под ногами, не до него теперь, и Петька нехотя побрел за Федотом.
– Ну что, мужики, впереди у нас только Кощеева пасть, – сказал Фома Фомич, – двинули, перекрестясь? – И вереница лыжников, опечаленных тем, что не все дети отыскались и не известно, что с ними, взяла направление к тому месту, какое при других обстоятельствах предпочла бы обойти стороной.
хх
Баба Яга сидела на лавке в глубокой задумчивости. Леший, как обычно, молчал, стоя истуканом посреди избушки. Тишина наступила такая, что слышно было, как паук прядет свою сеть. Витюха даже перестал всхлипывать, боясь ее нарушить.
– Да, – наконец произнесла баба Яга, хлопнув себя руками по коленям, – дело непростое. С твоей-то силой я совладаю, – она кивнула головой в сторону Лешака, – а вот как одолеть Кощееву? Можно, конечно, ничего и не делать – на кой ляд мне эти людишки, чтобы ради них стараться. – Витюха почувствовал сомнение в ее словах и снова заревел. – Цыц! – прикрикнула на него старуха. – Не бывает безнадежных случаев. Да и с самим Кощеем интересно потягаться. Ну-ка, посмотрим еще раз. – Она поднялась с лавки и направилась к своей березовой кадушке. Снова поколдовала над нею, внимательно вглядываясь в изображение. – Придется отсечь. Другого выхода нет. Да, да, да, – заявила она решительно, ни в чем больше не сомневаясь.
В тот же миг все в избе пошло ходуном. Кот, оказавшийся не у места, с недовольным мяуканьем полетел на пол и забился под лавку, так как баба Яга, будто на помеле, носилась по маленькому замкнутому пространству, оказываясь одновременно во всех углах. Лешак вообще одним махом ее колена был вышиблен за дверь, а Витюха, схлопотавший оплеуху за то, что постоянно возникал у нее на пути, теперь сидел под столом. Большой холщовый мешок с одной широкой лямкой, чтобы удобно было нести на плече, уже был почти до верху наполнен всякой всячиной, пригодной для ворожбы. Склянки с какой-то дурно пахнущей жидкостью, банки с порошками из трав, семян, землей, взятой из разных мест, сушеные лягушачьи шкурки, ядовитые змеиные зубы, медвежьи и оленьи черепа – все пропадало в его ненасытной утробе. Когда баба Яга угомонилась, Витюха вылез из-под стола и с недоумением огляделся – ему показалось, что он находится в каком-то другом месте: изба сияла голыми стенами и удивляла полным отсутствием паутины.
– Готово, – сказала баба Яга удовлетворенно, закидывая мешок за спину, – пора отправляться. Иди сюда, – поманила она Витюху пальцем, – леший-то сам доберется, а тебя придется доставить. – Она левой рукой прижала мальца к себе, а правой начертила в воздухе фигуру, похожую на яйцо, произнесла заклинание, начало которого Витюха не понял, зато окончание он запомнил хорошо: «не пешком, не бегом, не колесом, не помелом, а в один миг веретеном». Тут же он вместе со старухой оказался внутри светящегося кокона, который стал быстро вращаться. Голова у Витюхи закружилась, и он впал в какое-то умопомрачительное состояние.
Когда в голове у него прояснилось, он обнаружил себя посреди зимнего ночного леса. За шиворотом у него таял снег, потому что баба Яга спикировала в своем летательном средстве в большой сугроб, чтобы сделать посадку более мягкой. Витюха споро выбрался на менее заснеженную поляну и огляделся. Прямо перед ним возвышался огромный черный валун, возле которого застыла в странных позах живописная скульптурная группа, освещенная зависшим в воздухе и мелко вибрирующим оранжевым диском, похожим на шаровую молнию. Такую Витюха однажды видел во дворе своего дома во время грозы. Взрослые говорили, что при подобных встречах надо оставаться на месте и не создавать движения воздуха, тогда молния не притянется и пролетит мимо. Он тогда так и сделал, а шар плюхнулся в деревянную бочку с водой, которая мгновенно испарилась вся до капли. Вот и сейчас Витюха испуганно замер, не решаясь сделать ни шага. Но шар и не думал куда-нибудь лететь – висел и висел себе маленькой луной, отбрасывая на все вокруг холодное свечение.
– Че застыл? – сказала баба Яга безразличным тоном, занятая своими делами. – Это не то, что ты думаешь. Шагай сюда. Ну-ка, присмотрись – узнаешь кого-нибудь? Мне их имена нужны, что б на кого другого колдовство не пало. Только руками не трогай, – строго предупредила она. Витюха долго вглядывался в каменные фигуры, находя в них что-то мимолетно знакомое, но определиться пока никак не мог. Баба Яга терпеливо ждала, и, наконец, не выдержала: – Ну че, не признаешь что ль никого? Да ты не на лица смотри, че в них разглядишь-то – глаза, уши, нос у всех имеются, смотри на одежку, на детали всякие. – Витюха стал послушно разглядывать детали. И это, действительно принесло результаты.
– Вот этот Махонька, – указал он рукой на самого маленького, – шуба у него из крысы, с лапами и хвостом. А этот на Никиту похож, у него братанова офицерская кепка с треснутым козырьком посередине. А вон тот Юрка мой, – собираясь в который раз зареветь, дрожащим голосом сообщил Витюха.
– Эк, слезы у тебя какие легкие, – сердито заметила баба Яга, – чуть что и побежали. Дальше гляди.
– Дальше не пойму, – сразу успокоившись, сказал Витюха. – Вон, который у камня, на Федьку–кузнеца похож, только почему-то без руки. А то какая-то девчонка. Незнакомая.
– Ладно, – решила баба Яга, – пока хватит и этого. Лешак, иди-ка помогать, а то вытаращил свой глупый глаз и ни с места. – Леший, торчащий в сугробе высохшим на корню древесным обломком, пошевелился, подрыгал сначала одной ногой, видимо затекшей и плохо его слушающейся, потом другой и двинулся к бабе Яге.
– Вот здесь, – баба Яга провела на снегу черту между Федькой и Кощеевым клыком, которая прерывалась на том месте, где должна была находиться Федькина рука, – строй стенку из снега, а я превращу ее, хотя и в недолговечную, но непреодолимую преграду между тем и этим миром.
– Щас, – с готовностью согласился леший и стал стремительно перемещать ближайший сугроб, засыпав снегом и каменные фигуры, и Витюху, и саму бабу Ягу.
– Вот деревянная голова, – разозлилась баба Яга, – я тебе стенку велела возвести, а не пургу раздувать. Кинь все обратно. И отойди – сама сделаю.
– Щас, – согласился Лешак, но вид у него был довольно озадаченный, видимо, он никак не мог сообразить, чего именно от него хотят.
Баба Яга вытащила из-за пазухи скатерку, аккуратно расстелила на снегу и высыпала на нее содержимое мешка. Витюху удивило, что гора всяких принадлежностей была во много раз больше, чем мог бы вместить мешок. Видимо, выражение его лица стало столь потешным, что баба Яга развеселилась и сочла нужным с ехидным смешком пояснить:
– Че губу-то отвесил – все свое ношу с собой. Мешок у меня для этого специальный, бездонный. Я бы и избушку могла с собой унести вместе с котом, – добавила она хвастливо, – только на кой она мне здесь. – Старуха стала разгребать кучу добра, выуживая из нее на свет странные предметы, лишь ей одной известно для чего предназначенные.
Вскоре, после бабкиного заклинания: «Непроглядная, неприступная, ни добру, ни злу недоступная, защити, отдели от Кощеевой темной земли. Мощь Кощееву огради», – над чертой прямо из снега вознеслась к небу тонкая и, на первый взгляд, хрупкая стена, но она почему-то не разваливалась, а стояла себе и стояла под ударами невесть откуда налетевшего порыва северного ветра. Видимо, это баба Яга вызвала его своим колдовством. Когда ветер стих, она снова принялась перебирать свои причиндалы, нашептывая заклинания и чертя в воздухе странные знаки. Прямо на Витюхиных глазах стена вдруг стала невидимой, а ее существование выдавалось только слабым свечением, отделяющим фигуру Федьки от черного камня.
– Вот, – сказала баба Яга удовлетворенно, – проход в Кощееву пасть запечатан. Теперь надо быстрее, пока камень не растопил печать, отделить то, что принадлежит нам, от того, что взял Кощей. Ты, Лешак, разведи огонь. А ты принеси-ка мне вон тот обоюдоострый нож. Видишь, лежит с самого края. Да не урони. Беды наделаешь.
Витюха с опаской приподнял нож за самый кончик инкрустированной перламутром и серебром рукояти и осторожно понес бабе Яге. Она ловко перехватила у него опасный предмет и, шепча какие-то слова, возложила его сначала одним лезвием на руку Федьки, потом перевернула нож и то же самое проделала с другим лезвием. Каменная Федькина рука отделилась от стены, и Витюха с ужасом увидел, что она укорочена почти до локтя и лишена ладони, а из обрубка на белый снег тоненьким ручейком стекает алая человеческая кровь.
Он был готов рухнуть в обморок, но баба Яга строго приказала ему быстрее принести ей горящую ветку из костра, разведенного лешим. Витюха преодолел свою слабость и выполнил приказ. Старуха сунула лезвие ножа в огонь, затем раскаленным железом приложилась к ране, и кровь перестала течь.
– Так, – произнесла баба Яга, – с Кощеевой силой мы помирились. Теперь с твоей, Лешак, разберемся. А это для нас пара пустяков. Только тебе придется пострадать. На тебя у меня сегодня духу не хватит. Истуканом до завтра простоишь. А потом я тебя освобожу.
– Могу и постоять, – легко согласился леший, – делов у меня никаких нет.
– Вот и ладно, – одобрила баба Яга. – Приступим.
Она взяла в руки глиняный горшок, положила в него высушенную лягушачью шкуру. Потом бросила в огонь медвежий череп, а на него поставила горшок, поводила над ним руками, пошептала. Огонь сразу оживился, языками пламени взвившись чуть ли не до макушек самых высоких сосен, череп затрещал и стал разваливаться, быстро превращаясь в золу, а из горшка потянулась струйка черного дыма.
– Развеян дымом наговор, к кому вернулся – тот и вор, – выкрикнула баба Яга во весь голос. Человеческие фигуры у Кощеева клыка зашевелились, а Лешак тут же превратился в каменное изваяние.
– Пусть постоит, – сказала баба Яга безжалостно. – Добра от него никакого, а и вреда с гулькин нос. Совершенно бесполезная тварь.
– Так ты же обещала его расколдовать, завтра, – возмутился Витюха.
– Что мне делать нечего, как с лешими возиться, – усмехнулась старуха зловеще. – Да и не смогу я – он теперь в других местах обитает, – добавила она загадочно и стала собирать скатерку. Завязав узлами углы, она сунула все, что в ней было, в свой бездонный мешок, прижала его к себе, нарисовала в воздухе правой рукой яйцо и исчезла не попрощавшись.
Витюха с тревогой огляделся, озадаченный тем, что никто из оживших не бросается ему на шею от радости. И тут он с ужасом обнаружил, что все они лежат вповалку, вроде бы и живые, так как дышат, хотя, может, и нет, потому что не подают никаких признаков жизни, а леший превратился в камень, и баба Яга улетела – надеяться не на кого. Один он одинешенек у страшного Кощеева клыка, и лет ему мало, и сил у него нет. Легкие Витюхины слезы без труда покатились из глаз обильным маленьким водопадом, потом он глубоко вздохнул полной грудью и выдал к ним еще громогласный вопль отчаяния, на который, к своему удивлению, услышал отклик – многоголосое взрослое «ау, идем, идем!».
А еще через мгновение из леса выскочила запыхавшаяся и обрадованная очередной находкой вереница деревенских мужиков. Бегло осмотрев место, они не стали долго разбираться, а подхватили детей на руки и понесли к Федотовым саням, где их поджидали согретые горячим чаем из термоса и медвежьими шкурами Даша с Петькой. Уложив детвору, Федот вскочил на облучок и что есть мочи помчался в село, размахивая кнутом и не жалея лошадиных боков. Усталые мужики молча возвращались домой. Их лица не покидало выражение необъяснимой тревоги, несмотря на, казалось бы, благополучный исход событий.
Иванна и Маруся под присмотром фельдшера в просторной Дашиной комнате оборудовали настоящий лазарет, приготовив все необходимое для того, чтобы оказать детям помощь в случае переохлаждения, обморожения, упадка сил, переломов ног и рук, ушибов головы – они предусмотрели все, но оказались не готовыми к тому, что случилось на самом деле. Фельдшер уже битый час предпринимал одну попытку за другой, чтобы привести пострадавших в чувства, но безуспешно. Наконец, он решил оставить их в покое и просто ждать. К тому же никаких видимых повреждений он у них не обнаружил, кроме отсутствия у Федьки правой кисти, исчезнувшей непонятным образом. Ни свежего, ни старого рубца на месте отсечения не было – круглая культя светилась здоровой, ровной, даже чуть-чуть загорелой кожей, ничем не отличающейся от окружающих ее тканей, как будто парень таким родился.
Взрослые в тревожном ожидании собрались на кухне. Иванна выставила свои пироги, раздула огромный пузатый самовар, заварила крепкий чай. Настя, Федькина мать, то тихо плакала, горюя, что сын стал калекой, то утешала себя тем, что хоть и такой, а все-таки живой вернулся. Его отец мрачно молчал, глубоко переживая потерю наследника родового ремесла – какой теперь из Федьки кузнец, без руки-то молота не поднять. Все их успокаивали, мол, сын еще молод, талантлив, не дурак – найдет себе другое применение в жизни.
У родителей Витюхи и Юрки тоже хватало переживаний. Старший никак не очнется, а младший совсем умом ослабел – несет какую-то ерунду про лешего, бабу Ягу, Кощея Бессмертного в кувшине. Так и не удалось от него добиться никакого объяснения, что же произошло с детьми у Кощеевой пасти.
Фома Фомич, прихлебывая чай из большой синей чашки, сосредоточенно наблюдал за игрой чаинок на ее дне. Вдруг он громко вздохнул и неожиданно для всех заметил:
– А есть все-таки какая-то сила в этом месте, и нечисть там водится. Может, и не фантазирует ваш Витюха. – Все с удивлением на него посмотрели, но спорить не стали.
Как только лучи солнца пробились в окошко комнаты, где находились дети, они стали потихоньку шевелиться, открывать глаза и приходить в себя. Обрадованные родители бросились их обнимать, целовать, расспрашивать, но к всеобщему разочарованию никто из участников событий у Кощеевой пасти не мог ничего толкового сказать. Как вошли в лес, как налетел буран – помнили, а дальше – будто память отшибло. Озадачило всех и то, что Федька не обратил никакого внимания на отсутствие правой руки и легко орудовал левой, дочиста выскребывая ложкой из глубокой миски жирную гречневую кашу и одновременно засовывая в рот ломтики свежего ржаного хлеба. Это всех сразу успокоило, так как выглядело вполне нормальным – дите проголодалось, а рука… да, может, ее и не было никогда, примерещилась. О Махоньке же никто и не вспомнил.
ххх
Лиза проснулась в бодром, даже приподнятом настроении, как будто сегодня праздник и должно произойти что-то очень хорошее. Она чувствовала в себе бездну энергии. Ночью, во сне, она видела свою знаменитую прапрабабку, которая пообещала ей в будущем, когда она подрастет и возмужает, передать свою силу, а сама собиралась отправиться на покой. Лиза, кажется, спросила ее, снится ли она ей или на самом деле явилась, на что старуха ответила как-то непонятно: «…ждать устала… но еще чуток подожду. Расти пока. И не смей силу пробовать, беду накличешь на себя и на весь род». Бабка пропала, а Лиза не придала никакого значения ее словам.
Плескаясь у умывальника, она что-то мурлыкала себе под нос и пританцовывала в такт собственной песни. Агриппина с любопытством наблюдала за нею – никогда раньше по утрам ей не приходилось видеть внучку веселой: обычно со сна та бывала вялой и капризной.
; Чего это ты развеселилась, ; поинтересовалась она, ; сон что ли хороший увидала?
; Увидала, увидала, ; пропела Лиза, ; прапрабабушку увидала. Силой обещала поделиться.
; Ой, это не к добру, ; всполошилась Агриппина, ; старуха просто так не является, только перед бедой. Ну-ка, расскажи.
; Да ну тебя, ; отмахнулась Лиза, ; я и не помню ничего. Покойники перед переменой погоды снятся, так что ты зря всполошилась.
Наскоро позавтракав, она улучила момент, чтобы незаметно проскользнуть мимо Агриппины со старинной книгой за пазухой, прикрытой обширным бабкиным платком.
; Куда это, ни свет ни заря? ; крикнула ей вслед Агриппина, рассыпающая просяные зерна перед выводком горластых кур. Но Лизы и след простыл. ; О, ускакала. Ну, девка, нарвешься ты на неприятности. Гляди тогда, ; произнесла бабка сама себе и в сердцах, со всей силы, сыпанула хорошую пригоршню пшена, угодив в глаз петуху, который испуганно подскочил, рванул что есть силы свое охрипшее горло, переполошив кур. ; Надо же, ; удивилась Агриппина, ; специально бы метила и не попала, а тут смотри ты…
В это же утро Махонька, приведенный в чувства первым солнечным лучом, как только осознал, что лежит на подтаявшем снегу у горячего Кощеева клыка, попытался понять, почему он здесь оказался. В его памяти стремительно развернулась цепочка событий и образов: Даша и Петька на лыжах, лес, буран, дерево, на котором он висел, Витюха в сугробе, леший, избушка бабы Яги. Дальше он ничего вспомнить не мог. Внутренний голос ему вроде бы нашептывал, что здесь, у Кощеева клыка, что-то произошло, какая-то драма. Но вот какая? «Может быть, что-то случилось с Дашей?», – тревожно подумал Махонька и быстро вскочил на ноги. На окаменевший обломок дерева, оказавшийся у него на пути, он не обратил никакого внимания, а, бездумно обойдя его, взял направление к Дашиному дому.
Лиза как раз выбегала за ворота, когда по улице мимо нее пронесся снежный вихрь с Махонькой в середине. Осыпав девочку с ног до головы ледяной пылью, он не заметил этого и, ни на секунду не приостановившись, помчался дальше.
– Вот я тебе! – крикнула ему вслед рассерженная Дашина соседка, смахивая рукавичкой с лица сразу растаявшие снежинки, и погрозила кулаком: – Попляшешь у меня!
Махонька с размаху, громко хлопнув дверью, влетел в дом и увидел Дашу, набрасывающую на себя шубейку, Егора и Федота, одетых и собравшихся куда-то идти.
– Махонька! – радостно воскликнула Даша. – Сам нашелся. А мы собрались тебя искать. Дедушка лошадь запряг. Где же ты был? Я боялась, что ты никогда не найдешься. – Она скинула шубку и потащила Махоньку в свою комнату. – Я тебе такое расскажу...
Егор с Федотом облегченно вздохнули оттого, что не надо никуда ехать, и пошли по своим делам. Иванна с Марусей занялись хозяйством, а Даша, усадив Махоньку на свою уютную кровать, таинственным шепотом стала выкладывать все, что знала о спасении Нины, о пропавшей Федькиной руке и о Витюхе, который познакомился с самой бабой Ягой и видел Кощея Бессмертного.
Лиза в это время уже стояла у двери Нюриного дома. Она вошла, не постучав, и в сенях неожиданно столкнулась с Евдохой, выносящей из дома тюк грязных тряпок.
– Лизонька, – сладким голосом пропела Евдоха, – Нюрочка тебя уж ждет, ждет. Только о тебе и разговоров. А я вот порядок решила навести, – без всякого перехода буднично сообщила Нюрина мать. – С утра ни гу-гу. Все. Завязала. И бражку свиньям вылила. Ой, они как напьются – такие потешные, ну, чисто люди, – хохотнула Евдоха и отступила в сторонку, чтобы пропустить Лизу в дом, которая никак не отозвалась на Евдохину заискивающую расположенность к ней.
Нюра радостно бросилась, было, Лизе на шею, но та остановила ее резким жестом руки:
– Вот еще – нежности разводить. Я к тебе по делу. – И она, не спрашивая разрешения, уверенно прошла в гостиную. Сегодня здесь действительно создавалось впечатление относительного порядка: во всяком случае, стол был чист, а на диване красовалось обветшалое, но выстиранное покрывало, когда-то расцвеченное яркими радостными красками, теперь же почти до основания вылинявшими.
– Садись, – приказала Лиза Нюре и, сбросив платок на стул, достала из-за пазухи старинную книгу. – Будем читать дальше.
Несколько часов Лиза и Нюра упорно листали книгу, с трудом разбирая записанные в ней заговоры и колдовские ритуалы. Евдоха время от времени заглядывала в комнату, любопытствуя, чем это занимается ее дочь с подружкой. Но видя удивительную их сосредоточенность на какой-то книге, уважительно качала головой и не решалась беспокоить. Наконец, Лизе показалось, что обнаружилось именно то, чем можно воспользоваться. В крайнем нетерпении она заставила Нюру несколько раз прочитать нужную страничку, затем повторила все шепотом, убедившись, что запомнила каждую деталь.
– Отлично! – радостно воскликнула она. – Теперь они будут плясать под мою дудку. А раньше всех этот задавака Махонька. – Она вскочила с дивана, набросила шубейку, тщательно застегнув все пуговицы, затем подпоясалась ремешком, чтобы книга не выпала из-за пазухи, накинула платок и, легко бросив на ходу: – Прощай, – вылетела на улицу, по дороге чуть не сбив с ног Евдоху, которая нетвердо замерев на месте и едва удерживая равновесие, силилась осознать, кто это вихрем промчался мимо нее: видимо, не все пьянящее пойло было вылито свиньям.
Остановившись у своих ворот, Лиза осторожно приоткрыла калитку, зорко оглядела двор, не мелькнет ли где подол Агриппины, и только после этого стремительно рванулась к лестнице на чердак. Замок открыт, но оставлен висеть на одной петле, чтобы не привлекать внимания своим отсутствием. Крышка сундука поднята, и из него извлечены все прапрабабкины ритуальные предметы. Внимательно перебрав их, Лиза отложила в сторонку те, которые ей понадобятся. Последовательность действий, как наяву, в картинках, разворачивается перед ее мысленным взором. Вот кто-то берет в руки разноцветные тряпочки, ниточки и делает из них подобие куклы. Лиза поступает так же. Вскоре у нее в руках оказывается набитый ватой мешочек. Она прихватывает пальцами середину между его углами, туго перевызывает ниткой. «Это голова, – шепчет юная колдунья и перевязывает нитками углы мешочка. – Это руки». Лиза откуда-то знает, что каждую деталь следует обозначить словами. Помусолив во рту химический карандаш, она пририсовывает кукле глаза, нос, рот. А затем тщательно, с нажимом, в левой части груди обозначает что-то похожее на яблоко в разрезе. «Это сердце, – твердо произносит Лиза и с насмешкой добавляет, будто отвечает на чье-то предостережение, – уж не промахнемся». Полюбовавшись работой, она дает кукле имя: «Ты – Ма-хо-нька! Слышишь? Махонька».
Затем Лиза вдевает в ушко толстой цыганской иглы черную суровую нитку и завязывает на ней множество узелков, считая до десяти (этому-то ее бабушка научила). При этом она шепчет выученное наизусть заклинание, не очень понимая его смысл: «В узел, в узел – узелок душу живу под замок, – тут она с силой втыкает иглу в то место, где нарисовано яблоко, – в сердце кошкин коготок». Схватив узкий лоскуток черного шелка, она быстро начинает пеленать куклу, приговаривая: «Кто в движеньи полон сил истуканом вмиг застыл, нет ему пути-дороги, онемели руки-ноги. Кровь по жилам не струись! Ход времен остановись!».
В этот момент Махонька, уже выслушавший все Дашины истории и теперь занятый поиском чего-нибудь съестного, вдруг громко вскрикивает и летит со стула вместе с тарелкой пирогов, которую только что подтянул кочергой к самому краю стола. Даша вбежала на кухню и увидела лесовичка неподвижно лежащим на полу. Он был похож на глиняную куклу, искусно вылепленную и раскрашенную живыми красками: его зеленые щеки не утратили оранжевого румянца, волосы сияли замечательной золотистой рыжиной, а зеленые глаза неотрывно смотрели на Дашу. И было в них такое выражение, будто они молили о помощи.
Как Даша ни тормошила Махоньку, он так и не очнулся. Она уже с полчаса сидела над ним, громко рыдая, когда из магазина, наконец, вернулась Иванна. Она отнесла Махоньку на диван в гостиной, велела Даше не реветь зря и пошла за нашатырным спиртом:
– Похоже, что у него обморок, – бросила она на ходу, – сейчас приведем его в сознание.
– Ага, – всхлипнула Даша, – а почему же он такой твердый?
– Мы же не знаем, каким бывает обморок у лесовиков, – обнадежила ее Иванна, – может, так и надо. – Однако и на этот раз Махонька не очнулся.
– Что-то непонятное, – задумчиво произнесла Иванна. – Такое впечатление – вроде как не живой, но и не мертвый. Будто бы выражение глаз меняется, словно он хочет что-то нам сказать. Оставим его пока. Я подумаю…
Иванна пошла, чтобы вынуть щи из печи, но поскольку мысли ее были заняты другим, она забыла, зачем пришла, да так и стояла посреди просторной кухни, силясь вспомнить свои намерения. Вместо этого ей в голову пришла какая-то мысль, и она, накинув на голову платок, побежала к соседке, у которой, как нашептывает деревенская молва, бабушка была колдуньей.
– Агриппина! Агриппина! – позвала она от порога, – посоветоваться нужно… – и она рассказала в мельчайших подробностях обо всем, что случилось с Махонькой.
Агриппина молча выслушала и побледневшими, едва шевелящимися губами прошептала:
– Ужас. – Потом сорвалась с места и заметалась по дому, во все горло проклиная какую-то чертову мать и призывая Лизу, но та не откликалась на бабкины вопли.
– Где эта паршивая девчонка?! Лизка! – орала Агриппина, бегая из комнаты в комнату. Иванна с изумлением наблюдала за ней, не понимая, что могло вызвать такой неудержимый соседский гнев. Тут старуха вспомнила об Иванне, заметно смутилась и уже спокойно пояснила: – Конечно, на вашего Махоньку наслана эта беда. Сделано сильно и умело. Знающий человек делал. Но помочь нельзя. Останется ваш лесовик куклой. – И напоследок она попыталась запугать Иванну: – Противоядия этому нет. Даже не пытайтесь искать – не тратьте зря силы. Только хуже будет. Проклятие падет на всю семью. – Агриппина догадывалась, что здесь не обошлось без Лизы, а снять такой наговор можно только ценой ее жизни.
Когда расстроенная Иванна ушла, Агриппина бросилась на чердак. Конечно, замок болтался на одной петле, а Лиза, поплотнее запахнув шубенку, крепко спала: видимо, колдовской обряд отнял у нее много сил. Бабушка грубо схватила ее за плечи и стала изо всех сил трясти. Лиза с трудом разлепила глаза и невнятно прошептала, чтобы ее оставили в покое.
– Я тебя оставлю! – закричала Агриппина. – Я тебя так оставлю, отхожу ремешком, паршивка, такую беду навлекла на себя! Вставай немедленно! – Тут она увидела раскрытую книгу. – Вот все несчастья откуда. Ведьминское наследство. Так пусть же сгорит, проклятое! – Она схватила книгу и стала спускаться по лестнице. Лиза мгновенно открыла глаза, вскочила и бросилась вслед за бабкой. Оказавшись шустрее, она быстро нагнала старуху, которая с трудом сползала с верхней перекладины, и с размаху ударила ее ногой в лицо. Агриппина не удержалась, рухнула на землю, потеряв сознание.
Лиза, как маленькая обезьянка, ловко соскользнула вниз, подхватила книгу и понесла ее куда-то в конец двора, чтобы надежно припрятать. Затем помчалась искать мать с отцом – надо же сообщить им о бабушкином падении. Прибежавшие Лизины родители с трудом подняли бесчувственную Агриппину, унесли в дом, положили на ее широкую, хорошо взбитую перину и позвали фельдшера, который ничего толком не смог сказать без рентгеновского обследования. А где ж его взять в такой глуши? Надо было ждать, куда река жизни вынесет.
Когда Иванна, расстроенная несчастьем, свалившимся на ее семью, вернулась домой, то обнаружила, что Даши нет. От этого ей стало легче, поскольку можно было спокойно обдумать, как помягче сообщить внучке о том, что ее Махонька навсегда останется куклой. Но спустя полчаса в ее сердце стала заползать тревога: с чего это Даша, оставив бедного Махоньку и никому ничего не сказав, умчалась гулять – это так на нее не похоже. Иванна несколько раз выходила во двор, выглядывала за ворота, даже сбегала к реке, где обычно проводит время деревенская детвора, но внучки там не было.
А Даша сидела с Петькой в его холодном шалаше, построенном в конце огорода из обмолоченных прошлой осенью снопов пшеницы, еще не съеденных коровой, и сквозь слезы рассказывала о том, что приключилось с Махонькой. Она интуитивно поняла, что дело тут непростое, не по людскому разуму, и лесовичка не сможет оживить ни бабушка, ни деревенский фельдшер, ни надежда.
Петька слушал, сердито нахмурив брови. В его воображении проступало какое-то ощущение, как будто он сам когда-то побывал в окаменелой неподвижности. Оно, сначала неясное, потом проявляющееся все более четко, испугало его, хотя он точно знал, что ничего такого с ним не случалось. Наконец, ему стало казаться, что все это как-то связано с Кащеевой пастью. И тут он вспомнил, как Витюха горячо и сбивчиво пытался рассказать, будто он вместе с бабой Ягой оживлял какие-то фигуры, но ему никто не поверил, а все решили, что это мальцу примерещилось с перепугу. «Надо поговорить с Витюхой», – решил Петька и выполз из шалаша. Даша последовала за ним.
ххх
Бабу Ягу замучила тоска. Сроду не знавала она этого гнетущего чувства, а тут – на тебе. Она сидела на дубовой скамье возле нетопленой печи, мерзла, но не находила в себе сил подняться, чтобы сходить за дровами или, на худой конец, поколдовать над лучиной. «И что ж это такое, – недоумевала баба Яга, – и кто ж это меня так сглазил? У кого это силенок хватило, чтобы мой покой нарушить на веки вечные? Надо бы в кадушку заглянуть, в воду посмотреть, да мочи нет». Голодный черный кот ходил вокруг нее, терся о ноги, выпрашивая подачку, но, не добившись ничего, недовольно мяукнул и пошел ловить мышей.
Баба Яга бессмысленно уставилась в угол, наблюдая, как паук прядет свою замысловатую сеть. Так она просидела с полчаса, и вдруг почувствовала, что какие-то силенки у нее появились. «Надо пойти на месяц поглядеть, – подумала баба Яга, – а то дома сидючи еще чего доброго кикиморой станешь». Она с усилием поднялась с лавки и выползла на крыльцо. К ее удивлению в лесу стоял белый день и сияло ослепительное солнце. «Да, – решила ведунья, опускаясь на ступеньку, – свет хорош, но не мил».
В этот момент рядом с крыльцом шлепнулся на землю мохнатый шар. Он прокатился несколько раз по кругу, не в силах сразу притормозить свое стремительное движение, а остановившись, развернулся и оказался симпатичным лохматым существом, которое недовольным тоном проворчало:
– Ну, зачем звала-то? Весна что ли пришла? Так нет еще. Чего тогда будить-то.
– Не звала я тебя, – бесцветным голосом ответила баба Яга, – так, случайно помянула. А ты и радуйся – бока-то, небось, намяла. Шутка ли – целую зиму продрыхнуть.
– А чей-то ты невеселая, – широко зевнув, поинтересовалась кикимора. – На себя не похожая.
– Что-то в груди и ноет, и ноет, и дыхнуть не дает, прямо спасу нет никакого, – простонала баба Яга. – Совсем квелая стала.
– Небось, давно не творила, – предположила кикимора, – я вот тоже, если зверушку какую или человека в свои сети не заманю, места себе не нахожу. А может, ты добро какое заделала, – вдруг ужаснулась кикимора, – ты припомни. Тогда в противовес надо большое зло совершить. А то лишишься силы и власти.
– Было дело, – призналась баба Яга, – и меры я предприняла. Стоит там один посреди поляны каменным дрючком. Но не полегчало. Тоска гложет, будто кто-то клубок в сердце крутит, разматывает и ниточки вытягивает. А куда они тянутся – не пойму.
– Плохо твое дело, – с нескрываемым удовольствием произнесла кикимора, – надо же, на саму бабу Ягу нашлась болячка. Ну да ладно, горю твоему мне не помочь, покачусь-ка со своим разбираться. – Кикимора свернулась калачиком и понеслась к тайному логову, которое устроила для себя в самой дремучей лесной глуши.
«Так, – баба Яга решила взять себя в руки, – нечего маяться, будем каяться – кому чего сотворила, вспоминать. Кто-то же из меня душу вытягивает». Она тяжело поднялась, вошла в избушку и в задумчивости остановилась у печки: «Надо же, никаких определенных дурных предчувствий, а на сердце тяжесть великая». Запустив руку за трубу, баба Яга извлекла оттуда сначала какое-то тряпье, а потом удивительной красоты золотую шкатулку, сразу заполнившую комнату золотистым сиянием и высветившую всю убогость и беспорядочность старухиного жилища. «Да, – изумилась баба Яга, – ну и свалка. Придется сначала навести порядок. А то и правды не разглядишь среди такого хаоса». Она стала вытаскивать из всех углов какое-то барахло, аккуратно складывать его по полочкам, сняла паутину с потолка, вызвав неудовольствие паука, возмущенно забившегося в щель. Потом сбегала с ведром к роднику, выплеснула воду на пол, отчего та сразу стала черной, и принялась метлой выгонять ее на крыльцо, а оттуда смахнула на землю. Оглядев результаты своих стараний, она осталась довольна: нельзя сказать, что изба засияла чистотой, но стала будто бы просторнее, а воздух в ней наполнился родниковой свежестью.
«Ну вот, – подумала баба Яга, – идеальный порядок, можно и за дело приниматься, коли сил достанет. – Она прислушалась к себе и с удовлетворением отметила, что тоска отступила, свет стал милее, и даже хочется творить. – Сейчас посмотрим, кто такой на нас порчу навел, он у нас пожалеет, что на свет народился». Старуха пошептала какие-то слова, в шкатулке что-то щебетнуло, как вроде воробей чирикнул, и крышка со звоном подскочила кверху. Из-под второго дна, прикрывающего искусной работы механизм, в узкое отверстие выскочила тонкая серебряная пружинка, на кончике которой раскачивалась золотая фигурка флейтиста. Его рука медленно поднесла ко рту миниатюрную флейту, но вместо мелодии из нее выдулся маленький прозрачный шарик. Баба Яга быстро подхватила его и, сунув в рот, начала с невероятной скоростью в полный голос нести какую-то тарабарщину. Шкатулка со звоном захлопнулась, а старуха замерла с закрытыми глазами. Так она посидела минут десять, затем ее непроницаемое лицо стало приобретать выражение крайнего изумления. Наконец, она открыла глаза и с горечью произнесла: «Вот так – сделаешь добро людям, а потом маешься. Эх, Витюха, Витюха…».
Затем ею овладело непонятное беспокойство. Она вскочила, стала забрасывать в свой безразмерный мешок все, что попадалось под руку, выволокла на крыльцо старую обтрепанную метлу, взмахнула ею и пошла чесать залежалый снег у крыльца так, что он мгновенно превратился в два высоких сугроба, которые были разделены между собою неровной, но хорошо указывающей направление тропой. «Все, все, все, – прошептала баба Яга кому-то, – лечу, лечу, лечу». Черный кот, появившийся на тропе с мышью в зубах, получил хороший пинок от хозяйки. Отлетев в сугроб, он упустил свою добычу, пронзительно мяукнул и вцепился бабе Яге в ногу. Она попробовала его стряхнуть, неловко оперлась на метлу и сломала ее пополам. Обе половинки стали гоняться друг за другом в воздухе, стремясь воссоединиться. В этот момент между ними оказался ни в чем не повинный котяра, и через мгновение метелка уже росла у него между ушами, а черенок торчал из-под хвоста. Баба Яга схватила кота на руки и понесла в дом. «Безмозглая тварь, – ругалась она, – вечно путается под ногами. И чего тебе в доме не сидится. Там тоже полно мышей». Кот орал благим матом, и баба Яга смягчилась: «Ну, потерпи, миленький, еще не ведаю, че и делать. Такого-то отродясь не бывало. Вот положу тебя на лавку и в книжках посмотрю, а ты лежи не шело;хнись, покуда я тебя не вызволю». Баба Яга стала поспешно выкидывать из своего мешка все, что успела туда насовать, так как ее ученый толмуд был положен в него первым, на самое дно, чтобы случайно не вывалился.
Старая медленно перелистывала страницы, но было заметно, что мысли ее витают где-то в другом месте, вдали от несчастного кота, притихшего на просторной лавке в ожидании вызволения. Наконец, она наткнулась на нужное место, медленно поводила пальцем по строчкам, повторяя про себя слова, видимо, чтение давалось ей нелегко, и без особой охоты принялась за ворожбу. Метла взлетела к потолку вместе с котом, покрутилась там под его жалобное мяуаканье, разделилась пополам, затем воссоединилась и мирно устроилась в углу избы. Отпущенный на свободу кот забился под лавку и не высовывал оттуда носа, чтобы не нарваться на новые неприятности. А баба Яга, словно кто силы из нее вынул, сидела, всматриваясь неподвижным взглядом во что-то за окном, где уже начинал зарождаться сумрак, предвестник тьмы.
Неожиданно она встрепинулась, будто вспомнив о чем-то важном, засобиралась, снова нагружая свой мешок и при этом приговаривая: «Ай, что надумал, на что решился, – она горестно качала головой, – Витюха, Витюха. А все по незнанию, по легкомыслию человеческому…». Закинув мешок за спину и прихватив метлу, она выскочила на крыльцо, возле которого стояла рассохшаяся, потресковшаяся от времени ступа, видно, ею давно не пользовались. «Надо бы по другому, по современному, – подумала баба Яга, – как это, по торсионному полю вращения, так, кажется, это у людей называется, моментальное премещение телепортированием, но сил нет. Придется по старинке, – пробормотала она, – и тяжело дыша от напряжения попыталась втащить в ступу свое раздобревшее с годами тело. – Да, надо схуднуть, – решила она,– а то еле втиснулась. Ну, поехали».
К ее собственному удивлению, полет доставлял ей удовольствие. Ледяной ветер свистел в ушах, горячил щеки и разгонял кровь. Баба Яга развеселилась и, размахивая метлой, старалась сбить ею нахальных ворон, которые горластой стаей возвращались с кормежки в лес на ночлег и даже не догадывались уступить ей дорогу, а удивленно орали истошными голосами, выспрашивая друг у друга, что это за уродина носится по небу на одном крыле.
– Я вам покажу уродину, – разгорячилась баба Яга и смахнула с небосклона одну из самых жирных, и потому неповоротливых птиц. Стая пришла в неистовство. Она поднялась вверх и, образовав клин, врезалась в ступу. Баба Яга едва успела прикрыть голову метлой, чтобы спасти ее от удара, а в это время ступа перевернулась и потеряла своего пилота. Повиснув на метле, Яга плавно спикировала в сугроб. – Что б вас разорвало, – со злостью погрозила она воронам кулаком. Тут с неба на нее посыпались птичьи перья и потроха. – Час от часу не легче, – проворчала старуха, стряхивая пух с лица, – ничего нельзя делать сгоряча. Себе же накладно. Теперь вот и ступу придется искать. – Она огляделась, прикинула, что добираться осталось недалеко, и отложила поиски на потом, а дальше пошла пешком, послав вперед метлу разгребать снежные завалы.
А Даша, Петька и Витюха с самого утра бродили по заснеженному лесу в поисках тропы, которая могла бы привести их к избушке бабы Яги. Выслушав Витюхин рассказ о происшествии у Кощеевой пасти, они решили, что помочь Махоньке очнуться может только она. Витюха примерно помнил направление, но так как его туда притащил Лешак с помощью своих колдовских штучек, ему показалось, будто путь был недолгим, а владения ведуньи где-то недалеко. Однако ребята никак не могли дойти до них, замерзли и уже начали подумывать о том, чтобы вернуться в село, где их, наверное, хватились и разыскивают, но как ни старались, не могли определить, в какой оно стороне. А когда пытались хоть куда-нибудь двинуться, везде оказывались неузнаваемые места, в которых из них никто еще ни разу не бывал. В отчаянии они остановились. Петька на всякий случай, вдруг им не удастся выбраться до ночи, решил развести костер, Даша с Витюхой стали помогать ему. Тут из-за высоких кустов бузины вынырнула метла, окутанная снежным облаком, а за ней показалась и сама баба Яга.
– Так, Витюха, – произнесла она сварливо, едва отдышавшись, – ишь чего надумал. Умок-то дитячий. Того и не понимаешь, что нельзя людишкам к бабе Яге по своему желанию ходить. Сгинул бы за здорово живешь вместе со своими товарищами, если бы не моя тревога. И что меня к тебе тянет? Видать, сердце помягчало на старости лет. Симпатию испытываю. Ну, сказывайте, какая беда вас сюда загнала. – Петька с Дашей, перебивая друг друга, рассказали бабе Яге о том, что приключилось с Махонькой.
– Махонька, Махонька, – задумалась баба Яга, – чтой-то не припомню. А, – догадалась она, – махонький такой, лесовик, нахальный, но храбрый. Меня не боится. Мозгов, говорит, у тебя, как у лешего, во – отбрил, – баба Яга довольно хохотнула. – Никто так не осмеливался. Ну-ка, ну-ка, расскажите еще раз и поподробнее. – Теперь говорила одна Даша, потому что подробности знала только она. Ведунья слушала внимательно, что-то прикидывала в уме, подергивая носом, как будто к чему-то принюхивалась, наверное, ей так было легче соображать. – Понятно, наконец, вымолвила она, – сделано мало, но с большими последствиями, без предосторожностей. Кто-то сильно рисковал, то ли по неразумению, то ли по легкомыслию, но допытываться не будем. Ритуал прост, дело знакомое. – Она отломала от бузины веточку, своими отростками напоминающую силуэт человека, бросила ее в костер, разведенный Петькой, и громко произнесла:
– Был сучок, стал дручок. Ни дитя, ни старичок, а воспрянь лесовичок. Сгинь навет и наговор, вернись дымком к тому, кто вор. – Огонь в костре ярко вспыхнул, и вверх потянулась тонкая струйка черного дыма, которая пропала в вышине. После этого пламя как бы обессилело и погасло. На землю упала тьма. Сразу наступила ночь.
Дети испуганно закричали и бросились к бабе Яге, боясь, что она сейчас исчезнет, и они останутся одни среди устрашающе замершего леса:
– А как же, как же мы домой попадем?
– Да не брошу я вас, – успокоила их старая. – Зло я совершила, теперь могу добром насладиться. Вот, Витюха, возьми этот хрустальный шарик. Когда снова понадоблюсь, положи его ночью на подоконник, так, чтобы на него свет луны падал. В этом свете увидишь плывущее в воздухе облако – это будет мой фантом. Знаешь уже, что такое? – Витюха кивнул головой. – Можешь со мной поговорить. Я услышу. Но зря не зови. Общение с нами жизнь укорачивает. А теперь, ребятки, приготовьтесь. Будем телепортироваться. Эх, силищу в себе чувствую! – воскликнула баба Яга и исчезла. А Даша, Петька и Витюха обнаружили себя стоящими на окраине села. Над ними висел полный лунный диск, и высоко в небе перемигивались между собою беззаботные звезды.
– Ох, и выдерет меня мать, – удрученно промолвил Петька, – опять школу прогулял, уроков не учил и не известно где шатался до темна. Ладно, ребята, прощайте, не поминайте лихом, если не выживу, – он обреченно махнул рукой и пошел к своему дому. Витюха и Даша молча последовали его примеру.
ххх
Даша стремглав влетела в дом и сразу же, не раздеваясь и не объясняя причин своего долгого отсутствия встревоженным родителям, бросилась в гостиную, где утром оставила на диване обездвиженного лесовичка. Но его там не было.
– Иванна! – закричала она, врываясь в комнату стариков, – Иванна, а где Махонька?
– Да весь день на диване лежал, – пожала плечами бабушка, – а разве его там нет?
– Да нет же, нет! – вскричала Даша в отчаянии.
– Не волнуйся так, – Иванна успокаивающим жестом погладила внучку по спине, – сейчас мы его поищем. Раз его там нет, значит, с ним уже все в порядке – бегает. – И она повела Дашу на кухню. – Где ж его еще искать-то, как не у холодильника. – Но она ошиблась. Махонька сидел на обеденном столе и с жадностью глотал куски черного хлеба, оставленного в хлебнице.
– Подожди, – Даша подбежала к столу и попыталась отодвинуть хлебницу, но Махонька вцепился в нее обеими руками и не дал, – я ж хочу тебя чем-нибудь вкусненьким покормить.
– Не надо, – решительно возразил Махонька, – вкусненькое не еда – баловство одно. А я есть хочу.
– Ну ешь, – смирилась Даша, села на стул и с легким сердцем стала смотреть, с каким аппетитом и удовольствием лесовичок заталкивает в рот куски обыкновенного ржаного хлеба. Видно, действительно, сильно проголодался…
А спозаранку в окно громко постучали, переполошив весь дом. Иванна выскочила на крыльцо и увидела плачущую Полину.
– Ой, Иванна! – горестно воскликнула она. – Беда у нас за бедой. Свекровь слегла, в сознание не приходит вот уже сутки, а тут и Лизу не могу добудиться. Просто не знаю, что делать. – У Иванны сердце екнуло от дурного предчувствия, и она, в чем была, побежала к соседям вслед за Полиной. В комнате Лизы обе женщины склонились над кроваткой девочки. Иванна не смогла сдержать крика ужаса, вырвавшегося непроизвольно у нее из груди. Полина испуганно посмотрела на нее, не понимая еще, что случилось такого непоправимого, чтобы ввергнуть в отчаяние спокойную, никогда не теряющую присутствия духа Иванну.
– Боже мой, Боже мой, – Иванна прижала к груди обе исполосованные морщинками сухонькие ладошки, – спаси этого несчастного ребенка. Пожалей его, Господи, за что ж ты так караешь нас. Какие у нее грехи, чтобы так расплачиваться. Отведи зло. Накажи злодея, который такое сотворил. – Полина, вслушиваясь в слова Иванны, сердцем почувствовала, что случилась большая беда, что все еще хуже, чем можно было ожидать. Она упала на колени, обхватила Лизу руками и взвыла в полный голос, причитая и кого-то моля о милосердии, как будто в доме покойник. Иванна подняла Полину, увела из комнаты в кухню, дала стакан с водой, но Лизина мать никак не могла справиться с дрожью в руках. Стакан мелко дребезжал между зубами. Иванна отняла стакан у Полины и, как больного ребенка, бережно напоила ее водой. Затем усадила на стул и, поглаживая по голове, прошептала:
– Тише, тише, тише. Все будет хорошо. Мы найдем выход. Такого не бывает, чтобы не вернуть живого человека. Это же не конец. Не хорони ее прежде времени. Не плачь. Давай думать. Давай рассуждать. – Полина постепенно успокаивалась, доверчиво вверяя себя и Лизу мудрости этой доброй женщины. В ней крепла надежда и росло желание действовать. Она вытерла подолом юбки слезы, готовая выполнить все, что скажет ей Иванна.
Иванна же прикидывала в уме, как помягче рассказать о том, что случилось с Махонькой, о его превращении в куклу и загадочном исцелении, дабы не испугать, но и слишком не обнадеживать Полину. У нее возникло подозрение, что здесь тот же случай. Однако она помнила и грозное предупреждение Агриппины о семейном проклятии, если что-либо предпринимать. Интуиция, связывая все воедино, подсказывала ей каверзный вопрос, а не за счет ли Лизы к Махоньке вернулась жизненная сила, и не это ли имела ввиду Агриппина, когда советовала не бегать по знахаркам и ведуньям, а безропотно принять свершившееся. Видимо, кто-то не смирился. И кто это может быть? Конечно, Даша. Не зря же она вчера где-то весь день пропадала, ничего не сказав родителям. Да, слишком много совпадений. Иванна успокоила Полину, описав ей случай с Махонькой, велела надеяться и ждать.О своих размышлениях она ничего не стала говорить, а сразу же пошла будить Дашу.
А Даша и не спала. Разве Махонька даст. Он чуть свет на ногах и нетерпеливо тормошит подружку: то ему есть хочется, то играть в прятки или догонялки, то на санках кататься, которые Егору удалось восстановить, то в лес на прогулку отправляться – миллион желаний в одну минуту. Даша из постели выбраться не успела, а уже устала.
Иванна только через порог переступила и сразу же попала в поле Махонькиной деятельности. В сенях грохнулось с лавки пустое ведро и со звоном покатилось ей под ноги. Если бы не ухватилась вовремя за косяк двери, не устояла бы. В гостиной на нее свалился кованый подсвечник, стоящий на платяном шкафу, хорошо хоть голову не проломил, а только оцарапал ухо. И в то же мгновение из кухни послышался звон бьющихся стаканов, а затем глухо прогремел падающий с холодильника никилерованный поднос.
– Эй! – грозно воскликнула Иванна, – все ко мне! – сразу же наступила настороженная тишина, затем из кухни, не очень-то торопясь, показался Махонька, а потом и Даша вышла из своей комнаты. – Поговорить надо, – уже более миролюбиво произнесла Иванна и села в свое любимое кресло у окна. Даша пристроилась рядышком, а Махонька опустился на пол..
– Понимаешь, Даша, – Иванна не торопясь, обдумывала, как выпытать у внучки, что она вчера делала, – я допускаю, что не все можно рассказывать и ты не даром помалкиваешь, но дело слишком серьезное. Под угрозой жизнь Лизы, нашей соседки и дочки подруги твоей матери. Они нам не чужие, и я хочу им помочь.
– Да что же случилось? – нетерпеливо воскликнула Даша. – Эта Лизка такая злая, что мне ее никогда не жалко.
– Нельзя так говорить, – строго возразила ей Иванна. – Людей всегда жалко, даже если они не очень тебе нравятся. На Махоньку же ты не сердишься, хотя он вон какой погром в доме учинил.
– Махонька не виноват, что не может обращаться с вещами – он же рос в лесу. С него и спроса нет, – упрямо заметила Даша, – а Лиза же среди людей живет и знает, небось, что хорошо, а что плохо. – Иванна поразилась здравомыслию своей внучки. «Надо же, – подумала она, – ребенок совсем, а судит, как умудренный опытом человек».
– Значит так, – сказала бабушка тоном, не терпящим возражения, – плохая Лиза или хорошая, сейчас не имеет никакого значения. Она нуждается в помощи, и мы будем ей помогать. Понятно?
– Понятно, – нехотя согласилась Даша.
– С Лизой случилось то же, что и с Махонькой, и я хочу понять, почему, – продолжала Иванна, – почему один очнулся, а другая в это же самое время впала в неподвижность? Что произошло? Мне почему-то кажется, что ты можешь ответить на этот вопрос.
– Иванна, – молящим тоном попросила Даша, – не спрашивай меня. Ты ведь все равно не поверишь, скажешь, что я выдумываю, фантазирую. Вы ведь все не поверили Витюхе, что он Кощея Бессмертного видел. А он видел.
– Ты попробуй все-таки рассказать, – попросила Иванна, – а я постараюсь вслушаться в то, что ты говоришь. Иногда бывает, что приходится хоть во что-нибудь верить. Не сидеть же пень пнем, когда такие дела необъяснимые происходят.
Даша нисколько не сочувствовала Лизе, но бабушку она любила и не могла ей отказать, поэтому, тяжело вздохнув, как будто взваливала на плечи тяжелый груз (а, может, так и было), она описала во всех подробностях встречу с бабой Ягой и ее простое колдовство, снявшее наговор с Махоньки. Иванна слушала, не перебивая и не переспрашивая. События последних дней очень хорошо вписывались в Дашин рассказ.
– Значит, «к кому вернется, тот и вор», – произнесла она задумчиво, – но может ли быть, чтобы шестилетняя девочка владела магией. А что, если это проделки Агриппины? Сказывают, она внучка настоящей ведьмы. Расплачиваются обе. Старая-то тоже без сознания. Только как-то по-другому. По ней видно, что она живая, только больная. Удар у нее, похоже. А вот Лиза, как кукла из фарфора, только глаза одни…Точно, как у Махоньки было… Говоришь, баба Яга дала Витюхе хрустальный шар, чтобы мог ее позвать. Что ж, идем к Витюхе.
ххх
Иванна и верила, и не верила в историю с бабой Ягой. «Кто их разберет, эту малышню, где они правду говорят, а где фантазируют, – думала она, – может, и живет в лесу одиноко какая-нибудь старая знахарка. Мало ли их по деревням и весям – и лечат, и привораживают, и заговаривают, и отливают, а то и на болезнь или даже на смерть делают. Вот и набрела Дашкина компания на такую – только для них она баба Яга. Как в сказке».
Витюха дома был один. Мать ушла на работу, а ему велела за печью присматривать да кашу доваривать, что б попусту по селу и по лесу не шатался. Иванна попросила его показать хрустальный шар. Витюха насупил брови, уставился молча в пол – и ни слова.
– Чего ж ты молчишь? – как можно ласковее спросила Иванна. – Я ведь только посмотреть хочу.
– Ага, – усомнился Витюха, – а как отнимешь.
– Да Бог с тобою, – засмеялась Иванна, – ей, ей – не отниму.
– Тогда ладно, – согласился Витюха и, притащив из кухни две табуретки, взгромоздил одну на другую, а сам полез на эту пирамиду, рискуя свалиться. Шар, оказывается, он хранил в маленьком мешочке, привязанном к карнизу. Иванна помогла Витюхе спуститься и терпеливо ждала, пока он распутает свои хитроумные узлы, стягивающие горловину мешочка. Когда шар, наконец, оказался у мальчишки в руке, он вспыхнул ярким чистым голубым сиянием. Приглядевшись к нему, Иванна изумилась совершенной прозрачности хрусталика: он был едва заметен на Витюхиной ладони.
«Что-то необычное», – подумала она и готова уже была всему поверить.
– А что, ты и бабу Ягу можешь позвать? – спросила она с подчеркнутым сомнением в голосе.
– Могу, – гордо сообщил Витюха.
– Так зови.
– Нельзя, – отказался мальчишка твердо, – не велела без дела беспокоить. Говорит, жизнь от этого укорачивается.
– Я это на себя возьму, – попыталась уговорить его Иванна, не принимая заявление Витюхи всерьез, – пусть моя укорачивается. Я уже пожила.
Видя, что приятель упорствует, Даша тоже попросила его:
– Позови, очень надо нам с бабушкой бабу Ягу повидать. С Лизкой случилось то же, что и с Махонькой. Помощь нужна.
– Да не могу я, – почему-то смутился Витюха, – это только если луна светит, она является. А так нет.
– Хорошо, – решила Иванна, – если сегодня небо будет чистым, мы с Дашей тебя навестим.
– Ага, родители будут дома, – решительно возразил Витюха, – они меня и так свихнутым считают.
– Мы придем тихонько, когда они уснут, – успокоила его Иванна, – вот так постучим в окошко (она потарабанила по столу костяшкой пальца три раза), и ты нам откроешь. Хорошо?
– Ладно, – кивнул головой Витюха.
Ночи в деревне всегда бывали лунными. Днем могла гулять и буйствовать какая угодно завирюха, но к вечеру она, за редким исключением, утихомиривалась. Самое большее, на что осмеливались местные ветры после захода солнца, так это пошуметь по крышам, да погудеть в печных трубах, пугая детей. Вот и теперь воздух, вроде, трепетал, а высоко в небе сияла голубым светом еще вчера полная луна, но сегодня уже пощербленная с одного края, отчего лик ее потерял округлую приветливость и глядел на землю несколько смущенно, как бы сознавая свою неполноценность для участия в деяниях всякой нечистой силы.
Иванна с Дашей после полуночи тихонько вышли из дома, чтобы не разбудить домочадцев, тенью проскользнули по деревне и осторожно постучали в Витюхино окно. Он ждал их и открыл дверь без промедления. Хрустальный шар уже лежал на подоконнике, готовый встретиться с лунным светом. Заговорщики молча ждали этого момента. Вот луч отразился в магической прозрачности камня и распластался на белой стене Витюхиной комнаты туманным бесформенным облаком, которое неторопясь приобрело смутные очертания старой, слегка сгорбленной женщины. Она всплыла в воздухе и протянула к Витюхе свою слабую руку.
– Бабушка Яга, – испуганно и через силу прошептал Витюха, – объявись. Ты мне нужна. – В то же мгновение облако исчезло, а еще через минуту на подоконнике сидела сама баба Яга, хорошо видная в лунном свете.
– Свечки не зажигать, тьмы не нарушать, – строго приказала она. – Зачем звал?
– Вот какое дело, – сразу же приступила к разговору Иванна, но баба Яга ее перебила:
– Ты кто такая? Почему встреваешь? Не ты меня звала, не к тебе прибыла, не тебе спрашивать!
– О, прошу прощения, – миролюбиво согласилась с нею Иванна, – Витюха, объясни.
– Так, – выслушав Витюху, хмыкнула баба Яга. – Значит, такое девчонка сотворила. То-то я гляжу, безоглядно больно, без предосторожностей. Ты смотри, какой талант.
– Может, все же это ее бабушки работа, – осторожно заметила Иванна, боясь снова разозлить лесную гостью, – у Агриппины прабабка была сильной ведьмой.
– Не-а, – не согласилась баба Яга, – у меня все точно – к кому вернулось, тот и делал. И чего ее жалеть, сама виновата. Не пойму я вас, людишек. Девчонка зло сотворила. Так?
– Ну, так, – сдержанно подтвердила Иванна.
– За то и расплатилась. Так? – Иванна и ребята промолчали, не понимая еще, к чему ведет старая колдунья. – Так, так, – ответила за них баба Яга. – И это справедливо. Не можешь себя защитить от ответного удара, не берись творить зло. Так чего вы хотите? Одной ведьмой меньше, человекам легче.
– Она же еще ребенок! – воскликнула Иванна. – Сама не понимает, что делает. И потом, она же почти ваша… Почему же ты не хочешь ей помочь?
– Среди нас не бывает своих. Да, мы можем объединиться ради какой-то цели, но достигнув ее, начинаем меряться силами, чтобы завладеть результатом… таков наш мир.
– Ужасный мир, – вздохнула Иванна, – должно быть, нелегко в нем выживать? И никогда не хочется иметь рядом родную душу?
– Почему ж… бывает, что тоска нападет… Да где ж ее взять, – вздохнула баба Яга и надолго замолчала, что-то обдумывая. – Шесть лет – это, конечно, еще не окончательный человек, – решила она. – Еще может одуматься. Есть у нее годок. Потом уже не переделаешь. А коли не переделаешь, то и нам неплохо. Зачем такому таланту пропадать. Возьму ее к себе в обучение. Пора смену готовить. Только помочь я могу не ей, а вам, если не испугаетесь. Придется вам, ребятки, в Кощееву пасть идти. Там Лизкина душа мается. И без бабушки. Ее вольные и невольные грехи отягощают – не вернуться ей оттуда. Вы же можете попытаться. А ты, Витюха, не ходи, – с нежностью глядя на пацана, попросила баба Яга. – Ты мне здесь пригодишься. Через тебя связь держать буду. – Затем повернулась к Даше и твердо приказала: – Если решишься, то одной нельзя. Бери компаньонов. Будешь готова, дайте знать, – и она исчезла.
Когда Даша и Иванна возвращались домой, бабушка твердо сказала: – Заруби себе на носу: Лизе помочь нельзя, эта семейка за прапрабабкино зло расплачивается. Не нам их судить, не нам их выручать. Так что ни в какую Кощееву пасть ты не пойдешь.
– Сама же недавно говорила, что не важно, какой Лиза человек, главное – она в беде, – возразила Даша.
– Да, говорила, – Иванна и не отказывалась от своих слов, – но я не знала, что тут, – она задумалась, подбирая более точное определение, – потусторонние силы замешаны. А нам, простым людям, от них лучше держаться подальше. – Даша вслух на это ничего не сказала, но про себя не согласилась с бабушкой: «Почему подальше, – подумала она, – когда это интересно».
Утром Даша проснулась чуть свет и, пока Иванна доила корову, а Маруся растапливала печь, тихонько выскользнула за дверь. Через минуту она уже стояла на пороге Петькиного дома.
– О, – удивилась Петькина мать Катерина, – чего это – спозаранку? А мой еще спит.
– Тетя Катя, пустите, – взмолилась Даша, – очень надо. Посоветоваться.
– Ну, если посоветоваться, то входи. – Эй, Петруха, – крикнула она, – просыпайся! К тебе подружка!
Заспанный Петька вяло выполз из своей комнаты, но увидев Дашу, сразу проснулся и приободрился. Катерина не уходила, а стояла, подбоченясь, и ждала, что скажет гостья. Даша растерянно глянула на нее и продолжала молчать.
– Ага, – догадалась Петькина мать, – мешаю, значит. У вас тайны. Ну, ну. Пойду-ка, лошадь надо запрячь. Муженек мой по дрова собирается, – сообщила она, уходя. От двери обернулась и крикнула своим гортанным басом: – Шкоду какую не надумайте, а то смотри у меня, – она погрозила Петьке увесистым кулаком.
– Командирша, – буркнул Петька смущенно, – ее даже папаня слушается. Ну, что там у тебя?
Даша скороговоркой выложила все, что произошло за последние сутки. Петька слушал не очень внимательно и, казалось, думал о чем-то своем. Когда Даша закончила рассказ, сказал:
– Ради Лизки я бы не пошел – чего в эту пасть зазря лезть.
– А ради Федькиной руки? – тревожно спросила Даша.
– Ради бы интереса я пошел, но ведь мать так врежет, что весь интерес вылетит, – вздохнул Петька.
– Подумаешь, – пожала плечами Даша, – мало что ли тебя колотили – не привык еще?
– К этому не привыкнешь. Каждый раз хочется сдачи дать, но не драться же мне с матерью, – Петька почесал затылок, который, видимо, больше всего страдал от материнской руки, и добавил: – Пойти-то, конечно, можно, что я – трус что ли какой. Юрка вон и Кощея видел, и с бабой Ягой познакомился, а я вот все прозевал, хотя в лес вместе ходили. Обидно…
– Ну, если обидно, то и собирайся… – твердо сказала Даша. А я пока к Федьке с Никитой сбегаю. Может, и Наташку позвать? Она смелая.
– Угу, – кивнул головой Петька и пошел, было, собираться, но остановившись на полпути, уточнил: – Встречаемся где?
– Да там же, у горбатого дуба… после полуночи, – ответила скороговоркой Даша и исчезла за дверью.
ххх
Даша с Махонькой уже минут пятнадцать гоняются друг за другом вокруг черного, причудливо выгнувшего ствол дерева, чтобы не замерзнуть. Через какое-то время они замечают, что к их компании присоединился третий. Вот он не вовремя изменил направление бега и нос к носу столкнулся с Дашей. Это Витюха.
– Шар принес? – спросила Даша на ходу.
– Ага, – утвердительно кивнул головой Витюха и прибавил шагу, чтобы догнать Махоньку. Тут они все неожиданно натыкаются на Петьку, один за другим летят в глубокий сугроб, пытаются выбраться из него, мешая друг другу, хохочут, как будто не предстоит им тяжелое испытание.
– Что это вы тут делаете? – удивленно глядя на них, спрашивает подошедшая Наташка.
– Греемся, – хором овечает ей малышня. – А где Никита с Федькой?
– Федька идет, я его обогнала, а Никиты я не видела.
Ребята еще подождали. Наконец, Даша не выдержала и велела Витюхе вызывать бабу Ягу.
– Пока мы с ней все обсудим, и Никита подойдет, – решила она.
Витюха вытащил из-за пазухи бережно замотанный в мягкую ткань хрустальный шар, положил его на ладонь и протянул ее в сторону луны. На одной из веток дуба повисло серое облачко, переливающееся серебром в лунном свете.
– Бабушка Яга, объявись! – выкрикнул Витюха. Через мгновение вместо облачка на ветке сидела сама Яга. Она резво спрыгнула вниз и удивленно спросила:
– Че, решились все-таки? А не забоитесь, когда Кощея повидаете? Страшен он. Может и не отпустить. Навеки тогда солнышка не видать.
– Да что нам сделается, – беспечно заметил Федька, – он ведь, сказывают, только над грешниками властен, а мы грехов покаместь не накопили. Ну, подерешься или двойку получишь – нешто это грех?
– Ну, ну, – произнесла глубокомысленно баба Яга, прикидывая что-то в уме, – дело хозяйское. Дорогу-то отыщете?
– Да и искать не придется, – самоуверенно ответила Наташка, – мы ж там бывали.
– Там да не там, – загадочно заявила баба Яга, – дам вам клубок. Он вас к тайному ходу приведет. Там, где бывали вы, лежит Селин, великий демон Луны. Он хватает каждого, кто нечаянно забредет в Пасть, и волочет к Кощею. А тот находит причину, чтобы пришельца навеки заточить в своем царстве. Поэтому встреч с Кощеем надо избегать. Войдете тихо и незаметно. Запомните еще вот что. Сущности там всякие обитают, Кощеевы слуги. Одни опасные, другие только пугают. Надо отличать, от кого спасаться, а мимо кого просто пройти, не труся. Больше ничего посоветовать не могу, не бывала там. Что от Кощея слышала: любит он похвастать, как разумно устроен его мир, – то и вам говорю. Друг друга держитесь – в этом ваше спасение. Да, вот еще – обитатели тамошние силу питают за счет энергии страха и мучительства, которую людишки друг из друга выколачивают. Потому не позволяйте себе бояться или страдать, тогда останетесь недосягаемыми для Кощеевых злодеев. Ну, кажется, все. Теперь идите. – Она бросила на землю клубок, он покатился, и ребята, не задерживаясь, побежали за ним.
Никита так и не пришел. Поэтому с молчаливого согласия всех в компанию был взят Витюха. Баба Яга этого не ожидала и, увидев, как ее любимчик удаляется вместе с друзьями, расстроенно крикнула вслед:
– Витюха! Витюха! Вернись! Страшно там! – Но мальчишка даже не оглянулся. Тогда старая хлопнула в ладони и кому-то невидимому приказала: – Бегом за ними, быть всегда рядом и оберегать!
– Будет сделано! – пискнул задорный голосок, и быстрая борозда в снегу побежала за ребятами.
Махонька не отставал от клубка. Вихрь поднятого им, хотя уже и отяжелевшего к весне снега служил путешественникам ориентиром. Клубок они могли бы потерять из вида, но Махоньку с его завирюхой никогда.
День начинался ясный, солнечный и обещал почти весеннее тепло с монотонной, но при этом почему-то радующей сердце дробью первой капели. Проснувшиеся птицы весело наяривали свои утренние частушки, предвкушая конец голодной и лютой холодами зимы. Еще недавно приметы уже таящейся повсюду весны возбудили бы в детворе стихийную потребность, как говорила Петькина мать, в безудержной шкоде и баловстве. Но сейчас ребятам некогда было отвлекаться на все эти блаженные перемены в природе. Они бежали, не чуя под собой ног, торопясь успеть за крутящимся впереди вихрем, в центре которого стремительно перемещался Махонька.
Вдруг он исчез из вида. Добежав до того места, где лесовичок пропал, ребята в недоумении притормозили, приглядываясь к местности. Им показалось, что в сугробе открылась едва заметная дырка, в которую стекал тоненькой струйкой почему-то здесь еще не подтаявший снег. Но разве мог Махонька провалиться в такое крошечное отверстие? Федька, как самый старший из мужиков, первым сделал шаг, чтобы обследовать дыру, и тут же, к ужасу малышни, ухнул вниз, даже не успев выкрикнуть предупреждение. Ребята попятились, а отверстие мгновенно затянулось осыпавшимся в него снегом, так что было не ясно, где у него край и что там внизу.
– Эй! – осторожно крикнула Наташка, – Федька! Ты где? Ты живой? – Но лишь эхо глухо разнесло по лесу ее крик, смешав его с разноголосицей птичьих трелей.
– И клубок пропал, – испуганно заметила Даша. – Что же теперь делать?
– Придется прыгать, – решительно сказал Петька. – Видимо, это и есть тайный ход в Кощееву пасть. Все за мной. Кому страшно, закрыть глаза. – Он с размаху сиганул в сугроб, под которым таилась пугающая неизвестность. Остальные, пересиливая ужас, последовали за ним.
Исчезновение детворы в селе заметили очень скоро. Иванна, не обнаружив Дашу в постели, сразу все поняла и схватилась за сердце, отозвавшееся на догадку острой болью. Егор с Марусей, напоив мать настойкой собачьей крапивы и боярышника, ждали объяснений с холодком в груди, предчувствуя, что вести будут недобрыми. Придя в себя от первого испуга, Иванна выскочила на улицу и побежала к дому, где живет Витюхина семья. Маруся, сдернув с вешалки материну шубейку, помчалась за нею, догнала, набросила на плечи, чтобы та не простудилась, и скорым шагом пошла рядом, даже не спросив, куда.
Как и предпологала Иванна, Витюхи дома не оказалось, а его бабушка, Матрена Степановна, озадаченно рыскала по двору, заглядывая в каждый потайной уголок и не понимая, какой леший унес мальца спозаранку, если обычно он любит подольше поспать.
– Он у нас сова, – пояснила она, – с вечера не уложишь, с утра не добудишься.
– Боже мой, боже мой, – прошептала Иванна горестно, – в Кощееву пасть они отправились вместе с нашей Дашкой. Точно. Пропадут детки, пропадут. – И она, обхватив голову обеими руками, расскачиваясь из стороны в сторону, взвыла, словно собака, потерявшая щенков, протяжно и отчаянно. Матрена Степановна смотрела на нее бессмысленным взглядом, не понимая, о чем идет речь. Но вдруг, в какой-то момент, до нее дошел весь ужасный смысл Иванниных слов, и она с подкосившимися ногами рухнула на завалинку дома. По щекам ее поползли обильные, как у Витюхи, слезы, а руки бессильно упали на колени. Маруся, глядя на них, тоже заревела белугой. В таком состоянии и застала их Петькина мать, разыскивающая сына, чтобы отправить его в школу, которую он нещадно прогуливает.
– Да что это с вами, – пророкотала она своим громогласным, как иерихонская труба, басом, – глядишь, речка из берегов выйдет. Затопите слезами всю округу.
– Ой, молчи, Катерина, – простонала Матрена Степановна, – дети-то наши в Кощееву пасть отправились.
– Ну, черт, а не ребенок, – сразу же, как спичка, вспыхнула Петькина мать, – чуяло мое сердце, что какую-то шкоду замышляют, когда вчера ваша Дашка к нам чуть свет прискакала. Луплю его, луплю – и все без толку. Пусть только вернется, негодник, я ему покажу Кощея Бессмертного.
– Думай, что говоришь, Катерина, – через силу произнесла Иванна, – кто это когда из Кощеевой пасти возвратился. – Петькина мать громко ахнула и испуганно прикрыла рот ладонью. Потом встрепенулась, махнула рукой и не поверила:
– Да ну вас, что ж наши чада дурные, чтобы в пекло лезть, шляются где-то.
– Лизу, соседскую девчонку, пошли выручать, зачем я только в это дело влезла, – горестно покачала головой Иванна. И она рассказала все, что знала. Если бы это говорила не Иванна, уважаемая всем селом за мудрость, самообладание и умение действовать в самых сложных обстоятельствах, никто бы во всю эту чертовщину не поверил. Но теперь другого объяснения исчезновению детей и Лизиному беспамятству не находилось.
– Что же мы тут рассиживаемся?! – воскликнула Катерина. – Сейчас пригоню сани и в погоню. Надо их перехватить.
ххх
Спуск в Кощееву пасть был похож на нырок в воду. Падение притормаживала вязкость местной атмосферы, поэтому ребята не ушиблись, а мягко опустились на довольно твердое дно. Когда Петька, Даша. Витюха и Наташа прочно стали на ноги и пригляделись, в полусумраке они обнаружили Федьку и Махоньку, сидящими на каменистой земле и недоуменно озирающимися по сторонам. Рядом с ними весело трещали на каком-то своем тарабарском языке два лохматых клубка шерсти. Казалось, что они совершенно лишены страха. Наверное, это так и было.
– Вы кто такие? – с угрозой в голосе спросил Федька, готовый отразить любое нападение обитателей местных подземелий.
– Маники, – беззаботно хохотнул один из пушистых комочков.
– Домовые что ли? – уточнила Наташка.
– Угу, – согласились веселые существа дружно. – Я Ромул, а она Милена. Нас баба Яга послала за вами приглядывать.
– А чего ж мы вас не видели? – удивился Витюха.
– Так мы тончайший лучики солнца сквозь себя пропускаем и становимся незаметными. А здесь все освещают камни. Их холодные и грубые лучи сквозь нас пройти не могут и отражаются. Поэтому мы вам и показались. – Шаловливая Милена крутанулась вокруг себя, как бы демонстрируя, какая она, и на ребят из-под серебристой шерстки глянули два черных озорных глаза.
– Я их знаю, – произнес до сих пор молчавший Махонька. – Они у бабы Яги живут. Когда в ее избе гостил, они меня чуть до смерти не защекотали.
– Как-то здесь сумрачно, – почему-то шепотом произнесла Даша, зябко поеживаясь, – за пять шагов ничего не видать. И небо черное – ни звездочки.
– Мы же, вроде, под землей, какие могут быть звездочки, – предположил Федька, – только непонятно, откуда свет пробивается.
– Землюшка светится, – прощебетала Милена, – сама лучится, без ничего. – Ребята присмотрелись. Действительно – от каменной, совершенно ровной почвы исходило слабое сияние, окутывающее пространство впереди голубоватой непрозрачной дымкой, сквозь которую ничего нельзя было разглядеть.
– А вам не кажется, что мы какие-то не такие? – заметила Наташа. – Ой! Федька, ты видишь, у тебя рука появилась. – Все повернулись к Федору и уставились на его правую руку, которая, живая и здоровая, торчала из укороченного матерью, чтобы зря не болтался, рукава.
– А я не чувствую своего тела, – испуганно произнесла Даша, – посмотрите, я есть.
– Вроде бы есть, – успокоил ее Петька, – но вроде бы как мыльный пузырь, меняешь границы, как-то так колеблешься, – неуверенно добавил он.
– Ой! – снова воскликнула Наташа, – мы все колеблемся.
– Ладно! – заявил Федор командирским голосом, воодушевленно резанув воздух своей новой рукой, как бы пробуя ее в движении, – чего рассусоливать. Пошли! – И ребята легко побежали вперед, как будто их полегчавшие тела несло ветром.
Сначала они глазели по сторонам, дивясь странности местной природы, которая удивляла идеальной ровностью ландшафта. Даже редкие серые кустики так стелились по камням, что ни одной шероховатости не было заметно на их поверхности. Потом глазам все это прискучило, и они устремились вперед, силясь разглядеть хоть какие-нибудь перемены за пеленой местного тумана.
Время, казалось, остановилось, так как в сознании не складывалось никакого представления о том, как долго они неслись по безграничному пространству, раскинувшемуся под низким непроницаемо-черным небом. Вдруг впереди обнаружилось легкое и бесшумное колебание едва заметных теней. Когда ребята приблизились к ним, то увидели перед собой несчетное число серых человеческих фигур, почти сливающихся со свинцово серебрящейся почвой, но четко выделяющихся на фоне какой-то неподвижной зеркальной глади. Как потом оказалось, это был океан, на поверхности которого не зарождалось ни одной волны.
Дети медленно брела среди занятых странными делами людей. Даша пыталась выделить среди них кого-нибудь с добрыми глазами, чтобы порасспрашивать, но все они были на одно лицо с едва проступающими чертами, серыми и невыразительными. Нестерпимая скука витала над ними. Ее почувствовал даже никогда не унывающий Петька и сник, с трудом подавив желание немедленно вернуться домой.
Даша, наконец, остановила свой взгляд на фигуре, которая выдергивала из огромной кучи валунов тяжеленный камень и с надрывом тащила его в такую же, возвышающуюся в противоположной стороне. Там она взваливала на себя другую глыбу и волокла ее назад. Так повторялось много раз. При этом фигура не оставливалась ни на секунду, чтобы передохнуть. Даша подошла и спросила, зачем нужен такой тяжелый и бесполезный труд. Фигура бросила на девочку настороженный взгляд, пробормотала что-то невразумительное и снова принялась ворочать тяжелые камни. Вдруг люди на берегу океана заволновались и с громкими воплями: «Морена! Морена! Спасайтесь!» – бросились бежать. Ребята тоже, было, поддались общей панике, но тут Наташка вспомнила напутствие бабы Яги: «Не позволяйте себе бояться, тогда останетесь недосягаемыми для Кощеевых злодеев», – и закричала:
– Стойте! Стойте! Мы не должны бояться! Так баба Яга говорила. Тогда нам ничего не страшно. И не смей реветь! – прикрикнула она на Витюху.
Первыми остановились любопытные маники и Махонька. Они как-то легко вняли Наташкиным призывам и быстро вернулись на берег океана, чтобы посмотреть, что это так напугало обитателей Кощеева царства. За ними, правда, неохотно потянулись остальные. Море вздыбилось, расступилось, и над его поверхностью стала медленно подниматься пологая вершина черной горы. Она росла, росла и вдруг стремительно выбросила из себя множество гибких щупальцев бесконечной длины, в которых тут же оказались плотно зажатыми человеческие фигуры, вопящие о помощи. Но никто даже не подумал приблизиться к океану.
Ощущение беспредельной скуки улетучилось, и вместо него людьми завладел непреодолимый, парализующий ужас. На какое-то время жизнь вокруг замерла. Но тут из тумана вырвалась горластая стая огромных крылатых ящуров, которые хватали людей, поднимали их высоко в небо и сбрасывали оттуда на землю. К удивлению ребят, никто не разбивался насмерть, а только калечился, а истекающий кровью, несмотря на страшные раны, резво брался за работу. Те же, кто избежал участи быть сброшенным с высоты, тоже уже во всю таскали свои камни или долбили в каменистой почве огромные ямы, которые тут же засыпали. А один, похожий на собственную тень, бесстрастно, монотонными движениями засовывал в одну ноздрю маленькую змейку, вытаскивал ее изо рта и заталкивал в другую ноздрю. Даше стало жаль змею, и она попыталась узнать у «тени», что все это значит, но та не ответила на ее вопросы, испуганно взглянула вверх и, поспешно повернувшись в другую сторону, продолжала свой непонятный и бесполезный подвиг.
– Ужас! – произнесла Наташа. – Здесь же издеваются над народом. Просто рабство какое-то. В Китае рабы хоть Великую китайскую стену строили в пустыне. Был какой-то смысл – теперь китайцы на тех, кто ее хочет посмотреть, деньги зарабатывают. А тут что? Люди непонятно, чем занимаются, да еще их какие-то монстры хватают. – Она возмущенно развела руками, желая немедленно все это прекратить, но не знала, как.
– Здесь ничего нельзя изменить, – протараторил Ромул, будто прочитав ее мысли, – нечего и пытаться. Это же не наш мир. Нам лучше быстрее двигаться, чтобы скорее его покинуть, – и он покатился вперед, увлекая за собой своих спутников.
Некоторое время ребята бежали вдоль океана, маневрируя среди бессловесных фигур напряженно работающих людей, которые не обращали на них никакого внимания. Неожиданно посреди ровного пространства перед путниками вырос каменный столб, совершенно круглый и такой высокий, что, казалось, одним своим концом он упирается в небо. От удивления ребята остановились. Действительно, было что-то загадочное в том, что только он один и возвышался над землей, когда кругом, куда хватало глаз, тянулась серая безжизненная равнина.
Быстрые маники с беззаботным щебетом тут же пустились обследовать столб, катаясь пушистыми шариками вокруг него. Скоро это превратилось в игру. Ромул и Милена носились наперегонки. Махонька не смог остаться в стороне от такого безудержного веселья и сам пустился вслед за ними. Они подняли такой гвалт, что Даша, у которой, по словам учителя музыки, был абсолютный слух, заткнула пальцами уши. Вдруг все смолкло, а маники с Махонькой так больше и не появились.
– Они пропали, – тревожно прошептала Наташа.
– Да, – настороженно поддержал ее Петька. – Здесь всего можно ожидать.
– Ну, надо же посмотреть, куда они делись! – воскликнула Даша.
– Ладно, я схожу, – согласился Федор и осторожно, ожидая любого подвоха, завернул за столб. Петька, Даша, Витюха и Наташа молча ждали, не решаясь сдвинуться с места, но так и не дождались его. Надо было что-то делать – не бросать же товарищей на произвол неизвестности.
– Теперь моя очередь, – неуверенно сказал Петька. По выражению его лица было видно, как ему не хочется в одиночку испытывать судьбу. У Даши от жалости сжалось сердце, а Наташка твердо заявила:
– Нет, пропадать, так вместе. Пошли.
ххх
Маники с Махонькой и Федор охнуть не успели, как какой-то неведомой силой были втянуты внутрь столба, который оказался полым, и сброшены в узкую каменную воронку, ведущую вниз. Их полет сопровождался беспорядочным вращением по спирали и глухим устрашающим гулом. В конце пути они шлепнулись в гигантскую липкую сеть, над которой тут же нависло лохматое чудище, разглядеть которое целиком было невозможно из-за его огромных размеров. Федор и Махонька прочно завязли в ячейках сети, а маникам удавалось как-то перемещаться. Они с бешеной скоростью вращались вокруг волосатой когтистой лапы монстра, не давая ему двигаться, пронзительно верещали, отвлекая его внимание от попавшей в ловушку добычи. Тут прямо на Федора и Махоньку свалились Даша, Петька и Наташа. Витюха упал последним на ребят, поэтому он не соприкоснулся с сетью и не прилип, а подкинутый кверху, словно на батуте, приземлился на теплую каменистую почву, больно ударившись. Он вскочил на ноги и стал призывать товарищей спускаться вниз, не понимая, чего это они там застряли, когда надо бежать со всех ног от того огромного паука.
Паук, казалось, был озадачен – добыча ведет себя как-то не так, не привычно. Он даже не попытался отделаться от надоедливых маников, а благоразумно отступил к стене, где виднелась глубокая темная ниша, в которой, очевидно, было его убежище. И скоро оттуда выглядывал только один его круглый глаз, настороженно следящий, чтобы кто-нибудь не присвоил себе его собственность, когда та угомонится.
– Ни в коем случае не двигайтесь, – приказала Наташка, – еще больше прилипните. Надо подумать, как отсюда выбраться.
Маники устроились на выступе стены, внимательно наблюдая за пауком, готовые в любой момент повторить свой опыт устрашения чудовища.
– Сеть прочная, – рассуждала между тем Наташка, – не порвать.
– А если ее поджечь, – предложил Федор, – у меня есть зажигалка…и сигареты,– зачем-то добавил он. – Только я до нее не дотянусь – у меня руки в паутине запутались.
– Так, – Наташка, высвободив голову из прилипшего намертво капюшона, приподняла ее и огляделась. – Даша, ты лежишь на боку. Залезь-ка свободной рукой в Федькин карман. Где она у тебя там? – Когда зажигалка оказалась в Дашиной руке, Наташа приказала: – Зажигай!
– Но я не умею, – смущенно пробормотала Даша.
– Если чего не умеешь, то не надо ходить в такие трудные походы, – сердито заметила Наташка. – Одна возня с этой мелкотой. Петр, ты можешь дотянуться до Дашиной руки? Так, хорошо, – одобрила она его удачную попытку. – Поджигай паутину.
– Но мы же тоже полыхнем, – усомнился Петька в правильности ее решения.
– Пока мы полыхнем, паутина уже сгорит. Жги! – Огонь стремительно побежал по тонким нитям, оставляя за собой пустоту, в которую и провалилась вся компания, не совсем мягко приземлившаяся. Сбив успевшее кое-где прицепиться к курточкам и шубейкам пламя, детвора с тревогой огляделась, не понимая, как это так мгновенно может меняться ландшафт: только что был океан и серовато свинцовое свечение, исходящее от камней, а теперь кругом, куда доставал глаз, простирались скалистые горы, с поверхности которых стекали теплые воздушные потоки, окрашенные в притухшие багряные тона. Скалы тоже светились оттенками остывающей лавы, создавая впечатление страшное, но не лишенное красоты.
– Зловещее место, – произнесла Наташа и зябко передернула плечами, – просто мурашки по коже.
– А вдруг это преисподня, – предположил Витюха с трепетом, готовый сам себе поверить, – бабушка сказывала, что там черти грешников на огне поджаривают.
– Ага, – насмешливо бросил Федька, – щас из тебя шашлык сделают.
– Он для этого сильно тощий. Его откармливать придется, – хохотнул Петька.
– Нечего насмешничать, – оборвала их Даша, – ведь в самом деле страшно. Вон, даже Махонька присмирел.
– И ничего я не присмирел, –возразил ей лесовик. – Непривычно, конечно, простору нету. Неба нету. Леса нету. Но мы и не такое видывали. Например, буран, или еще хуже, гром, молния, а потом пожар. Однажды еле ноги унес.
– Ой! – нетерпеливо воскликнула Милена, – побежали, а то я начинаю пахнуть паленой шерстью.
– Да, жарковато здесь, как в кузне, – согласился с ней Федька и распахнул пальто. – Пошли, что ли.
Дороги нигде не было видно, как будто здесь никто никогда не ходил. К тому же кругом стояли, хотя и не высокие, но неприступные горы, почти везде обрывающиеся отвесными склонами.
– Ну, и куда идти? – озадаченно оглядываясь, спросила Наташа. – Как мы на них полезем? Мы же не альпинисты, и у нас никакого снаряжения нет.
– Надо просто идти, а там посмотрим, – решительно заявил Петька и двинулся вперед. За ним гуськом потянулись остальные.
Стало совсем жарко. Ребята уже скинули с себя пальто, курточки и шубки, развязали шарфы, побрасали рукавички и шапки, чтобы не мешали. Но облегчения это не принесло. К тому же, несмотря на все их усилия, горы не приближались и не отдалялись.
– Что за чертовщина, – в сердцах руганулся Федька, – заговоренные они что ли.
– Щас проверим, – Махонька, крутанувшись на месте, придал себе самую большую скорость вращения, какую только мог. В мгновение ока он уже маячил маленькой черной точкой впереди. Но и горы отступили от него с такой же быстротой.
– Ничего себе, – изумился Федька.
– Да они живые! – воскликнула Даша. – Они двигаются.
– Они что – нас боятся? – Витюха широко развел руками. – Такие большие…
– Скорее они нас заманивают, – задумчиво произнесла Наташка, – только вот куда?
– Чтобы это понять, надо идти за ними, – Федька решительно резанул воздух своей новорожденной рукой, будто еще раз хотел удостовериться, что она ему не пригрезилась.
– Я их боюсь, – прошептала Даша.
– Не бойся, – усполкоил ее Петька, – я же с тобой. – И взял Дашу за руку. – Пошли, только вперед не лезь. Вы с Витюхой держитесь за нами.
Маники, на время куда-то исчезнувшие, неожиданно появились и протараторили:
– Другой дороги нет. Нет другой дороги. Только вперед. Вперед. – И они, не задерживаясь, покатились навстречу загадочным великанам.
С каждым шагом двигаться становилось все легче, как будто какая-то неведомая сила притягивала ребят к себе. Вдруг горы остановились и расступились, а затем, не понятно как, оказались позади, сомкнувшись в сплошную каменную преграду. Федор, бежавший первым, словно наткнувшись на невидимую стену, резко остановился. Остальные с размаху налетели на него, но не упали: падать-то было некуда, так как прямо возле их ног мгновенно вырос сначала невысокий холм, потом он стал разворачиваться в ширину, и вдруг стремительно взметнулся вверх.
– Баба, – едва выдохнул из себя изумленный Федька, – великанша. – Ребята и хотели бы рвануть назад, но отступать было некуда.
– Только не бояться, – выкрикнула Наташка, – тогда она нам ничего не сделает!
– Вы кто такие? – прогремело с вершин гор. – Я слышу ваш страх в биении сердец, – великанша помолчала, видимо, определяя, кто перед нею, – но не признаю. Это не беглецы из Великой Пустыни Беспредельной Бесполезности. Это не те, кто увлечен сюда суетой бессмысленных стараний. Я не обнаруживаю в ваших душах скуки бесполезных деяний. Кто вы такие? – В раздражении великанша возвысила голос, и он сравнялся с раскатами грома, какой бывает, когда на поверхности земли бушует непогода, долго копившая в себе мощные электрические заряды.
– Ой! – испуганно воскликнула Даша, – тише, тише. Вы землятресение сделаете. Нас сюда никто не увлекал. Мы сами пришли. – Великанша помолчала, осмысливая услышанное, и прогрохотала:
– Сами? Как это – сами? Сюда никто не смеет явиться по своему хотению, а только по притяжению. – Она приподняла кверху огромную ладонь и подала знак кому-то. С вершины ближайшей горы сорвалось совершенно черное крылатое существо, похожее на птицу. Но когда оно приблизилось, ребята увидели, что это гигантский летучий пес, из пасти которого торчат клыки, способные посеять панику даже в сердце у льва. Он опустился на ладонь великанши в ожидании приказа.
– Так пеняйте на себя, – сурово произнесла подземная дива, – у меня, стража Великой Горной Страны Сокровенных Желаний, нет причины щадить вас. С вами поступят, как с обычными беглецами из Великой Пустыни Беспредельной Бесполезности, не пожелавшими подчиниться закону Вселенной «Подобное притягивает подобное».
– А что это такое? – спросила испуганно Наташка. Мы такого в школе не учили. У нас на земле наоборот притягиваются противоположности, например, отрицательно заряженный полюс и положительно заряженный – у магнита.
– Ха-ха-ха, – с расстановкой пророкатала дива. Видимо ей была смешна неосведомленность пришельцев, но до объяснений она не снизошла. Резким движением руки она смахнула с ладони клыкастого монстра, который издал громогласный рык и взлетел над горами. Оттуда, из-за горного хребта, появилась стая подобных ему крылатых собак, только статью помельче. Она ринулась с высоты вниз, легко подхватила путешественников по Кощееву царству, вознесла к непроницаемо черным небесам и поволокла куда-то за тридевять горных вершин.
Махонька сразу потерял из виду Дашу и заволновался. Он озирался по сторонам, крутил головой и пытался высвободить ворот своей крысиной шубейки из клыкастой пасти крылатого пса. Тот, наконец, устал сопротивляться усилиям беспокойного пассажира и разжал челюсти. Дальше Махонька совершал полет самостоятельно и очень скоро шлепнулся в глубокое с отвесными склонами ущелье. Наверное, он бы разбился, если бы его «крыса» не зацепилась за выступающий острый обломок скалы. Это притормозило падение, и Махонька мягко приземлился на накопившийся на дне ущелья за многие столетия слой мелкой каменистой осыпи. Встав на ноги, он обнаружил, что на нем абсолютно ничего нет, а его зеленое тельце под влиянием местного освещения отливает багрянцем, как лист клена, расцвеченный осенью. Глянув вверх, Махонька с сожалением подумал, что шубейку ему не достать и дальше придется путешествовать налегке. «Впрочем, – успокоил он себя, – надо время от времени менять одежу. А то вон какая драная – просто стыдно на люди показаться. К тому же и жарко здесь. Мне бы сейчас рубашку синюю и красные штаны». – Он мечтательно закрыл глаза и представил себя в таком роскошном, на его взгляд, одеянии. Потом его мысли переключились на Дашу. Где она? Может быть, то чудовище и ее сбросило в какое-нибудь ущелье. А вдруг она не смогла ни за что зацепиться и разбилась. Махонька разволновался не на шутку и маленьким смерчем понесся вперед, навстречу неизвестности.
ххх
Катерина безжалостно нахлестывала батогом старую кобылу, которую когда-то за резвую молодость нарекли Метелицей. Теперь же она бы и хотела бежать быстрее, да возраст не позволял. Метелица косила равнодушный погасший глаз на бессердечную хозяйку, не понимая, чего та от нее еще хочет – итак ведь тащит сани из последних сил.
– Вот тварь, – разозлилась Катерина, – дармоедка. Говорила Кольке, чтобы свел на скотобойню да купил новую лошадь, а он все жалеет: «Член семьи, член семьи, у меня с ней души родственные». – Она скривилась, передразнивая мужа. – Нашел душу у кобылы. Тьфу.
– Да уймись ты, – не выдержала Иванна смотреть, как истязает бока лошади длинное кнутовище, – она и так торопится не по годам.
– Ой! – воскликнула Маруся. – Вон, вон, смотрите, чьи-то следы, прямо к Кощеевой пасти ведут. – Она соскочила с саней и побежала рассматривать хорошо отпечатавшуюся на влажном снегу цепочку детских башмаков. – Здесь только один след! – крикнула она разочарованно. – А где же остальные?
Женщины недоуменно стали озираться вокруг, но не обнаружили других признаков того, что дети пошли именно в Кощееву пасть. С одной стороны, это рождало надежду: они все-таки блуждают где-то в лесу, но с другой, кто-то же из них оставил здесь свежий след. Повернув лошадь к черному камню, они увидели впереди одинокую маленькую фигуру.
– Это, кажется, Никита, – вглядевшись в еще не очень хорошо освещенную утренним солнцем даль, предположила Иванна. Она хорошо знала всех Дашиных друзей, так как изба ее семьи стояла ближе всего к тому месту на берегу, где обычно собирались деревенские пацаны. Не раз ей приходилось мазать йодом их ссадины и зашивать дырки в курточках, чтобы матери не ругались. – Да, Никита, – уже более уверенно повторила она и крикнула: – Никита! Никита! Погоди! – Фигура впереди приостановилась, оглянулась и припустила что есть мочи. Катерина отшвырнула кнут, сорвалась с облучка и быстро нагнала беглеца. Схватив Никиту за шиворот, она встряхнула его, чуть ли не оторвав от земли, и рявкнула:
– Зачем бежишь! Сказано тебе стоять, так и стой! – Подоспевшие женщины окружили их. Растерявшийся Никита попытался высвободиться из сильных рук Катерины, да не тут-то было – она вцепилась в него клещами, как в единственную надежду узнать что-нибудь о пропавшем сыне. Никита смирился, но решил молчать, не выдавать друзей. Тогда за дело взялась Иванна. Она отвела мальчика в сторону и как старому другу доверительно прошептала, чтобы другие не слышали:
– Никита, ты понимаешь, что можешь мне сказать все. Я ведь всегда все ваши проделки держала в тайне. Так? – Никита утвердительно кивнул головой.
– Ты шел в Кощееву пасть? – Никита снова кивнул. – А почему ты идешь один? С тобой же должна быть Даша. Наверное, еще Петька с Витюхой.
– Они меня не дождались У нас корова телилась, и мать заставила меня дежурить в коровнике, а я не мог отвертеться, – пояснил Никита.
– И ты решил их догнать. А они давно ушли?
– Давно. Уже, наверное, там все.
Иванна обняла мальчишку за плечи и подвела к женщинам.
– Они уже там, – сказала она горестно. ; Никита опоздал и решил догонять.
– Меня мать не отпускала, – виновато пояснил Никита.
– Вот горе-то, – всплеснув руками, запричитала Катерина во весь голос, – чувствовало мое сердце, что что-нибудь отчебучит, окаянный, ну чего ж было не присмотреть. Ох, счастливая твоя мать, Никита, что догнали мы тебя. А ну марш домой, что б духу твоего здесь не было.
– Правда, Никита, иди домой, – мягко произнесла Иванна, – остальное – наша забота. И помни – ты ни в чем не виноват.
– Лошадь возьми! – крикнула вслед мальчишке Катерина. – Отведи на наш двор. Николаю моему скажи, что скоро не вернемся. Так, мол, и так, пусть за домом и за скотиной сам смотрит. И что б не надумал в Кощееву пасть соваться – нас спасать. Сами справимся.
– И к нашим зайди, – заволновались женщины, – скажи, чтоб знали, где мы, и не тревожились.
Никита взял кобылу под узцы и, понуро наклонив голову, покорно побрел в сторону села. Женщины долго и молча смотрели вслед согбенной маленькой фигурке, пока она не скрылась за могучими стволами столетних сосен.
– Что ж, подружки по несчастью, – глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду с высоченной скалы, произнесла Иванна, – пора и нам в путь. Там дети наши. – И она шагнула мимо Кощеева клыка в бесснежную впалую долину. За нею последовали остальные и мгновенно исчезли с поверхности земли.
Огромный безглазый и шестирукий Великий демон Луны Селин уже давно скучал без дела. Последние годы редко какая живая душа забредала в Кощееву пасть. Напуганные дурной славой этого гиблого места селяне держались от него в стороне. Не доверяя никаким призывам и штучкам таежной нечистой силы, они спасались от нее чесноком и заговоренными ладанками, которые в неисчислимом количестве изготовлял местный знахарь Кузьма Ильин. Знание его, приобретенное по книгам, было сомнительным, ибо в его роду до ныне никаких ведунов не водилось, однако ладанки почему-то помогали отваживать всякую нечисть и особенно ценились среди мужиков, промышляющих в тайге: охотников, лесорубов, сборщиков кедровых орехов. Одна такая висела и на шее Катерины, которая сама была не прочь сходить на лисицу или на белку, пока ее Николай занимался домашним хозяйством.
Увидев тяжело ворочающуюся слепую глыбу, размахивающую шестью огромными ручищами, женщины в ужасе отшатнулись, а Катерина рванула на себе шубейку, извлекла из-под кофты ладанку и, выставив ее пред собой в вытянутой руке, что есть мочи заголосила: «Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят!». Селин, будто получив удар в лоб, тяжело осел, то ли от неожиданности, то ли Кузьмин заговор подействовал, и пропустил мимо себя храбрую четверку. Однако отлучаться от охраняемого им входа в Кощееву пасть без добычи в руках ему было не велено, поэтому он даже и не подумал пуститься вдогонку.
Женщины бежали из последних сил, не разбирая дороги. Наконец, Матрена Степановна схватилась за сердце и остановилась.
– Все, дальше не могу, – едва переводя дыхание, прерывисто произнесла она. – Еще чуть-чуть, и я здесь останусь. – Иванна с Марусей тоже с трудом унимали одышку. Только Катерине все было нипочем. Сильная и выносливая, «мужик в юбке» говорили о ней односельчане, она была неутомима, поэтому у нее оставались силы смотреть по сторонам.
– Ой, бабоньки! – воскликнула она своим грубоватым, почти мужским басом. – Вот вляпались-то. Это куда ж нас занесла нечистая? Ни неба, ни земли, ни травушки – одни горячие камни. Ой, горе горе, – взвыла она, всхлипывая, но не проронив ни слезинки, – как же здесь наши детушки? – И вдруг обозлилась: – Ну, попадись мне только, оглоед, выдеру так, что век будешь помнить, как в Кощеево царство шастать.
– Помолчала бы ты, Катерина, – сурово заметила Матрена Степановна, – необузданная ты на язык. Беду накличешь на наши головы. Пусть только найдутся, хоть калеки, но живые – пожалеем, обласкаем, утешим и на ноги поставим. Понятно тебе?
– Понятно, – легко согласилась Катерина.
Не успели странницы отдышаться, как раздался оглушительный вой. Он нарастал и приближался. Женщины отступили в сторону и прижались к скалам, чтобы быть менее заметными. Над ними, плавно взмахивая крыльями, проплывала стая летучих собак. В когтях у них трепетали какие-то маленькие фигурки.
– Это же дети, – определила глазастая Маруся. – Это наши дети! Даша! Даша! Я здесь! – закричала она. Но ее никто в вышине не услышал.
– Пойдемьте скорее, – заволновалась Катерина, – нам надо не терять их из вида.
– Я так быстро не смогу, – удрученно заметила Матрена Степановна. – Сердце не выдержит.
– Ну, вы идите, как сможете, а я побегу, – заметила на ходу Петькина мать, – я вас потом отыщу. – И она скрылась среди камней.
Иванна, Матрена и Маруся старались держать направление туда, где последний раз была видна стая, уносящая их детей. Идти было тяжело. Раскаленные камни жгли подошвы ног. Легким не хватало воздуха. Но более всего угнетало воображение, которое рисовало страшные картины расправы темных сил с их детьми. Однако маленькая надежда, что они живы, еще жила в их сердцах и заставляла двигаться вперед.
Не известно, сколько времени они брели по раскаленной каменной пустыне, когда далеко впереди зоркая Маруся увидела тугой жгут вращающегося смерча. Он стремительно приблизился, затем застыл столбом и опал россыпью мелких камешков. Перед путницами предстал удивленный Махонька:
– Как вы сюда угодили? – спросил он с тревогой. – Тут нельзя. Тут страшно.
– Махонька, – бросилась к нему Иванна, и не думая отвечать на его вопрос. – Какая радость, ты нашелся, а где Даша? Где остальные? – Махонька нахмурился и с горечью сказал:
– Я их потерял. Меня крылатый пес сбросил в ущелье, а они полетели дальше.
– А что ты так странно одет? Где же твоя крыса? – удивилась Маруся. Махонька наклонил голову, пытаясь разглядеть себя. Его ярко алые штаны были расшиты стекляшками, сверкающими в багряных отблесках почвы, а чернильно-синяя рубаха удивляла декольте до пупа и широченными рукавами.
– Не знаю, – Махонька и сам не мог объяснить, откуда на нем этот клоунский наряд. – Я только подумал, что хорошо бы иметь что-нибудь вместо моей одежки, которая застряла на скале, а оно и появилось. Та баба говорила, что это Горная Страна Сокровенных Желаний. А что такое сокровенных?
– Это когда чего-то уж сильно хочется, – пояснила Иванна. – О какой это бабе ты говоришь?
– Стоит тут одна среди бегающих гор, Страж называется. Она и позвала тех собак, чтобы они нас схватили. – И Махонька рассказал обо всем, что успел повидать в Кощеевом царстве.
– Да, – тревожно произнесла Матрена Степановна, – воистину в преисподнюю попали. Удастся ли теперь белый свет повидать.
Тут мимо них пронеслось что-то огромное, закрутив вихрь упругого воздуха и подняв вверх тучу мелких, почти раскрошившихся в пыль камешков.
– Ой-е-ей, – воскликнула Маруся, – то чудовище шестирукое у входа кого-то потащило! Интересно. куда?
– Да, небось, к самому Кощею, – предположила Матрена Степановна, – упаси нас Господи от этих лапищ.
– Эта беда уже нас миновала. Лучше выбросить все дурное из головы и идти дальше, – решила Иванна и первой поднялась с камня. – Детей надо найти во что бы то ни стало. А там уж что Бог пошлет.
ххх
Катерина мчалась так быстро, как будто ее ветром несло, не разбирая дороги и не останавливаясь, чтобы передохнуть. Взгляд ее был устремлен к небесам, если можно так обозначить черную сферу над головой, где мелькали рыжеватыми тенями огромные крылья неземных тварей, уносящих ее Петьку в какую-то тревожащую неизвестностью даль. Вдруг крылатые собаки приостановились, потеряли высоту и провалились между вершинами гор, исчезнув из поля зрения Катерины. Она заволновалась, прибавила шагу и вскоре оказалась стоящей в начале крутого спуска в долину, где, как ей показалось, раскинулся гигантский мрачный город. Его огромная тень на фоне мерцающих цветом остывающей лавы гор казалась колеблющейся и все время меняющей очертания. Эта изменчивость вызвала в Катерине щемящее чувство безысходной тоски и усилила ее тревогу. Она постояла еще минуту в нерешительности, затем глубоко вздохнула и рванула вниз по узкой тропе, петляющей между дымящимися валунами.
До города она добралась гораздо быстрее, чем предполагала. Тенью, таясь от неведомой опасности, Катерина проскользнула узкой улочкой к тому месту, где, как ей показалось сверху, возвышался замысловатой архитектуры дворец, который, по ее разумению, мог принадлежать только Правителю. Значит, там и надо искать детей. Кому как не этому неизвестному Надзирателю все здесь подчиняется – власть должна знать, что творится у нее под боком. Не могут же всякие там собаки летать сами по себе. Так думала Петькина мать, у которой в доме даже мышь без спросу не проскочит.
Набрести на дворец Катерине долго не удавалось, хотя она умела мгновенно запоминать местность и находить дорогу: за всю жизнь ни разу не заблудилась в тайге. Здесь же путь, который она для себя определила, стоя на горе, стал неузнаваемым. Запомнившиеся приметы и ориентиры исчезли. Катерине оставалось держаться выбранного направления, что было нелегко при отсутствии светила, звезд и луны. Когда она уже совершенно отчаялась и взмолилась какой-то силе, (Бога упомянуть по такому пустяковому делу набожная Катерина не решилась), чтобы она помогла найти этот чертов дворец, он возник прямо у нее на пути, чуть ли не по середине узкой улицы, по которой брела несчастная Петькина мать.
Однако даже разглядеть его как следует она не успела – здание со всеми многочисленными башенками, лепными фигурками, витражами на окнах вздрогнуло, стены его начали сползать вниз и осыпались грудой мелких камней. Вместо былого великолепия дорогу перегораживала жалкая горка мусора. Потрясенная Катерина, не веря своим глазам, подошла поближе и подняла один радужный осколок витража: ей не показалось – дворец был. Но куда же он делся? Не может же быть, чтобы такое могучее сооружение строилось экономнее крестьянской избы. Вон у соседей прошлым летом молния хату спалила, так и то свалку неделю разбирали, а здесь кучка – можно без труда перешагнуть.
– Ага, – произнес кто-то за ее спиной злорадно, – этот-то похвалялся, что выдумает самый замечательный замок, какого в мирах не видывали: мол, «сплав силы желания и силы мысли»…А я силой мысли стер его с этого места. – Катерина обернулась и увидела плюгавенького низкорослого человечка, который, подобрав полы длинного балахона, в возбуждении приплясывал на месте. – Ай да я, ай да я, а это песенка моя… – промурлыкал он, складывая на востроносенькой физиономии гримасу полного довольства собой.
– Зачем ты это сделал? – возмутилась Катерина. – Такое великолепие порушил.
– Ты, что, чекнутая, – удивился востроносенький, – здесь место такое, Страна Сокровенных Желаний. Вот что хочу, то и ворочу. – И он как-то кособоко поскакал по дороге.
Катерина совсем растерялась, не зная, что теперь делать, где здесь искать детей. Пока она размышляла, застряв над кучей мусора, прямо у нее под ногами заколебалась почва, расступилась, и из образовавшейся дыры полез каменный столб, на котором мгновенно образовались раскидистые ветви. Едва Катерина успела отскочить в сторону, как вся земля вокруг вздыбилась и стала прорастать диковинными баобабами из серого тяжелого гранита с раскидистыми ветвями-колючками на верхушках. Хотя разглядывать ей это творение было некогда – все время надо было прыгать с места на место, чтобы не оказаться придавленной вывороченной породой, не упасть в какую-нибудь прореху в земле или не оказаться вознесенной к черным небесам на макушке ползущего вверх баобаба. В какое-то мгновение она заметила, что не одна мечется по каменному полю, преобразуемому чьим-то неумеренным желанием садовника. Полсотни человеческих фигур пытались вырваться из опасной зоны, но далеко не всем это удавалось.
– Ах ты гад! – раздалось откуда-то из глубины только что созданной пустыни с зарослями каменных баобабов – Цветочков ему захотелось, Африку тут развел. Счас получишь. – В вышине прогрохотал такой разряд грома, что Катерина от ужаса не устояла на ногах, рухнула на земь и принялась неистово креститься, призывая на помощь всех святых и попеременно целуя то ладонку, то крестик, висящие у нее на шее. Затем сверкнула молния, которая врезалась в самую высокую глыбу гранита и раздробила ее в пыль. После этого громовые раскаты и электрические разряды следовали один за другим, пока все поле не приобрело вид выжженной равнины, по которой промчался поток раскаленной лавы. Когда испуганная странница подняла голову, невредимых рядом не осталось – со всех сторон раздавались крики и стоны покалеченных людей.
Вскочив на ноги, Катерина помчалась от проклятого места, куда глаза глядят, и остановилась, лишь оказавшись в тупике между двумя соединяющимися друг с другом пещерами. Платье на ней почернело от копоти, прогорело в нескольких местах, а подол продолжал тлеть. Притушив его, она огляделась: рядом не было никого, дальше идти было некуда, спросить дорогу не у кого. Катерина почувствовала себя одинокой и брошенной среди этих гор, впала в безграничное отчаяние, опустилась на горячий камень и завыла от всего сердца, со всею страстью, причитая и приговаривая, рассказывая кому-то, какая она несчастная с этим олухом царя небесного Петькой, который вот до чего довел родную мать.
– Здесь никто не рыдает, здесь каждый получает, что хочет, – услышала она рядом с собой дребежжащий старческий голос и от неожиданности уронила подол, которым вытирала скудные слезинки – плакать она так и не научилась. Перед нею стоял низенький старикан не то что много дней, много лет не мытый и не чесаный. Его волосы сбились на голове в огромный шароподобный колтун, борода путалась между коленями, а одежда приобрела свойства брони – такой слой грязи ее покрывал. Катерина непроизвольно дернула ноздрями, поморщилась и отодвинулась от старца, который распространял вокруг себя запахи заброшенной свалки. – Плачут оттого, что чего-нибудь хотят, а оно не дается – так?
– Примерно так, – согласилась Катерина.
– Не примерно, а точно, – нравоучительно поправил ее старик. – Так что не реви, а сильно захоти, или совсем не хоти. Это лучше всего – целее будешь. Вот я, вишь, ничегошеньки не желаю и спокойно живу в своей пещере, правда, я к этому опытным путем пришел. – Тут в вышине проревел гигантский вертолет. У него на пути оказалась летающая каравелла с раздутыми на полнеба парусами. Они не смогли разминуться и рухнули на камни. – Вот, вишь, – прокомментировал событие старик, – у этих желания совпали, и то какая беда: они, вишь, захотели полетать, а небо-то не безразмерное. Хотя чаще всего бывает, что не совпадают, тогда совсем катастрофа, даже океан иноди попрет из берегов. Мотай на ус, – и он скрылся в своей пещере.
Катерина горестно подперев голову кулаком, а локтем опершись о колено, еще какое-то время посидела на плоском, как табуретка, камне, собираясь с духом, чтобы сильно захотеть.
– Слышь ты, – крикнула она, наконец, во всю свою луженую глотку, – который там желания исполняет, хочу с сыном повидаться! – Какая-то сила поставила ее на ноги и понесла обратно в город. Мимо нее мелькали строения чудовищной величены и изощренной архитектуры, почти наползающие, теснящие друг друга, но ей некогда было остановиться и поглазеть – сила действовала целеустремленно: к сыну так к сыну и никуда больше. В конце концов, Катерина оказалась в толпе на какой-то площади, посреди которой возвышалось низкое, но прочно сооруженное мрачное здание с узкими бойницами вместо окон и единственным входом, наглухо замурованным массивной чугунной дверью.
– Во тюрьму отгрохал и сам в нее угодил, – сказал кто-то насмешливо, – дверь за собой закрыл, а открыть, видать, желания не осталось.
– Не такая уж она большая, – возразил ему женский голос со скептическими интонациями, – что ли только для себя?
– Так она вся в землю уходит, там этажей не счесть.
– Ой! – воскликнул кто-то в толпе, – дитя плачет. Во – надрывается.
– Да откуда здесь дети? – возразило ему сразу несколько голосов. – Детей у нас отродясь не бывало.
– Слушайте! Слушайте! Действительно ребенок, – подтвердил тучный мужик, стоящий ближе всех к тюремным бойницам. Толпа затихла, прислушиваясь.
– Надо что-то делать, – заволновались сострадательные женщины. – Вызволять их оттуда как-то.
– Да как их вызволишь? – равнодушно заметил толстяк. – У него была такая мечта, такое сильное желание построить тюрьму, из которой нельзя бежать, что этого не одолеешь.
– Как это не одолеешь, – протрубила Катерина своим зычным голосом. – Еще как одолеешь! Там же Витюха ревет. И Петька мой там, наверное. Да я ее сейчас по камешкам разнесу! – Катерина, выставив вперед плечо, рванулась мимо расступившихсяся людей к, казалось, незыблемо стоящему каземату, чтобы взять его на таран. Под изумленные возгласы наблюдателей мощное сооружение поднялось в воздух густым облаком рыжей пыли, которое медленно осело на толпу. На образовавшемся пустом пространстве стоял потрясенный и разочарованный сам мечтатель, а чуть поодаль от него сидела на земле испуганная детвора.
Увидев Петьку, разгневанная Катерина приготовилась метать на его непутевую голову гром и молнию, но вовремя остановилась, вспомнив, что здесь все сильные желания исполняются. Вместо этого она бросилась к сыну, обняла его и разразилась обильным, приносящим истинное облегчение потоком слез. Обрадованные благополучным исходом событий маники весело носились вокруг своих друзей и возбужденно о чем-то щебетали, а толпа поглазела еще чуть-чуть, но быстро заскучала без созерцания кровопролития и рассосалась. Петька никогда до сих пор не видевший материных слез расстроился и проникся к Катерине такой жалостью, что сам чуть не разнюнился, но сдержался и взял из-за этого излишне суровый тон:
– Ну, чего притащилась. Маленький я что ли, чтоб меня за ручку водить, – и тут же получил от сразу успокоившейся матери увесистую подзатрещину:
– Поговори мне, – рявкнула на него Катерина, – вот вернемся домой, я еще с тобой разберусь. Так, а это кто? – Она удивленно разглядывала два вертлявых комочка шерсти, не способных удержаться на месте, и поэтому суетливо мельтешащих у нее под ногами. – Диковинное такое.
– Это домовята бабы Яги, – пояснила Даша.
– Так вас сюда эта старая карга упекла, – возмутилась Катерина, – вернемся, я ей космы-то повыдергиваю.
– Баба Яга хорошая, – не глядя на Катерину, упрямо произнес Витюха.
– Вы не понимаете, – поддержала его Даша, – баба Яга нам только помогла, а сюда мы сами пришли, чтобы Лизку выручить.
– Вот дуралеи, – всплеснула руками Катерина, – вместо одной беды вон что наделали – сколько горестей матерям доставили и седых волос в косы добавили. Твои, Дашка, бабушка и Маруся, тоже тут, бродят где-то, горемычные, тебя ищут. И Матрена Степановна, с ее-то слабым сердцем, за тобой, Витюха, пошла – вынесет ли она все это. Вот что вы сотворили, не спросясь. – Упрек в голосе Катерины крепчал до строгого осуждения, а головы ребятни опускались все ниже и ниже, будто они силились рассмотреть что-то важное у себя под ногами. – Ладно, – смилостивилась Петькина мать, – чего уж теперь – сделанного не переиначишь. Надо выбираться отсюда. А ты, – она погрозила пальцем так и застывшему на месте тюремщику, который никак не мог прийти в себя от пережитого поражения, – если хочешь, то хоти чего-нибудь путного, а то тюрьму, видите ли, ему загорелось, тьфу, – она в сердцах плюнула на землю, – ни себе, ни людям. Теперь будем задумывать сильное желание. – Твердо приказала она детям. – Все – одно, чтобы попасть домой.
– Домой, домой, домой, – прощебетали неунывающие домовята, – пора домой.
– Молчите, клубки шерсти, – грубо прервал их Федька, – мы зачем сюда пошли?
– Лизку выручать, – как-то неуверенно вспомнил Витюха. – Может, все-таки вернемся. – Добавил он смущенно.
– Кто сдрейфил, пусть возвращается, – сурово сказал Петька и с вызовом посмотрел на мать, ожидая очередной подзатрещины. Но Катерина почему-то смутилась и мягко стала увещевать компанию:
– Ребятки, да не стоит она вашей заботы. Петька, ну вспомни же, ты всегда говорил, что Лиза недобрая девочка, хитрая. Вспомни, как она обо всех твоих проказах потихоньку докладывала то мне, то отцу, то учителям. Вечно из-за нее ссоры возникали, неприятности всякие. Вот и расплачивается…
– А как же мама с бабушкой? А Махонька?– тревожно спросила Даша. – Они же еще не нашлись. А я без них отсюда не пойду.
– Ну все, – подвела итог Наташа, – мы же не бросим здесь Дашку. Я, например, остаюсь.
– Что ж, – Катерина была вынуждена смириться, – упрямые вы, но делать неча – дружные вы слишком. Тогда вперед, а то того и гляди, как какой-нибудь мечтатель свалится на голову.
ххх
Иванна и Матрена Степановна еле передвигали ноги от усталости: все-таки возраст давал о себе знать – не молоденькие, чать, чтобы бродить по подземельям. Маруся подбадривала их, как могла, но чем помочь, не знала. Сердце ее налилось тяжестью, будто ртутью пропиталось. Еще бы, как тут не тревожиться, если за дочку переживается и мать на глазах слабеет.
– Водички бы попить, – почти шепотом проговорила Матрена Степановна. – Жара душит.
– Да, – поддержала ее Иванна, – и умыться.
– Вон, вон, смотрите! – воскликнул обрадованно Махонька, который не рискнул оставить женщин одних, чтобы самому отправиться на поиски Даши. – Вон с горы стекает ручей. – Откуда только силы взялись у измотанных дорогой путниц – они бегом устремились к тоненькой струйке воды, беззаботно прыгающей по камешкам.
– Фу, серой пахнет, – разочарованно выдохнула Иванна. – Умыться можно, но пить нельзя.
– Хочу, чистой, сладкой, холодной, хочу, хочу, хочу! – выкрикнула Матрена Степановна с истеричными нотками в голосе. Маруся испугалась, что с нею сейчас случится нервный припадок и, быстро зачерпнув ладонью горсточку воды, брызнула ею в лицо Витюхиной бабушке. Капелька попала на губы. Матрена Степановна механически слизнула ее и прерывисто проговорила:
– Чистая… Холодная… Сладкая…
– Бредит, что ли? – испуганно спросила Маруся.
– Да нет, – Иванна поднесла к лицу носовой платок, смоченный в ручье, – не пахнет, – лизнула мокрую ткань, с которой срывалась быстрая капель, – вкусная, – и выдавила остатки влаги себе на голову, – легче стало.
Выбившиеся из сил путники долго не могли заставить себя покинуть этот уголок каменистой пустыни, благоухающий свежестью кристально чистого ручья.
– Хоть бы фляжку какую с собой взять, – сокрушалась Матрена Степановна, – но вот же пустая голова – не додумалась.
– Ладно, отдохнули и будет, – решительно поднялась с камня Иванна, – я так думаю: нечего нам по пустыням скитаться – зря время терять. Надо к самому Кощею направляться. Его это царство Кощеева пасть, он здесь правит – ему и ответ держать, где наши дети.
– Боязно больно, – нерешительно произнесла Матрена Степановна, – а если и детей не вызволим, и сами в полон к нему угодим? Да и как найти-то здесь его. Хоть бы приметы какие – а то камни да камни.
– Если умом пораскинуть, – задумчиво произнесла Иванна, – то должен он там обитать, где жизни меньше всего.
– В океане? – Предположила Маруся.
– Почему ж в океане, там жизнь кипит и множится, – усмехнулась Иванна. – Думаю, что в глубинах земных. Надо нам искать спуски. Чем ниже, тем ближе будем мы к Кощею и, может быть, к нашим детям.
– Я когда в ущелье свалился, – заметил Махонька, – то в гору полез, а другой конец его был ниже и пропадал за выступом скалы, поэтому дальше я не разглядел, но, может, это то.
– Веди нас, – решительно приказала Иванна, и маленькая группа едва заметных среди гигантских валунов фигур потянулась к виднеющимся невдалеке горам.
Ущелье, действительно, уползало куда-то вниз. Махонька смело покатился по каменистому склону, увлекая за собой россыпь камней. По мере того, как он набирал скорость, двигался быстрее и каменный поток, следующий за ним. Он становился все шире и длиннее. И, наконец, добрался до неторопливо спускающихся женщин. Первой не устояла на ногах Матрена Степановна. Она громко ойкнула, плюхнулась на круглые, обкатанные когда-то бегущей по ущелью рекой голыши и, завалившись на спину, помчалась вниз по крутому склону. То же самое почти тут же случилось и с Марусей.
– Падай на бок, подожми ноги к подбородку и прикрой голову руками, – только успела крикнуть ей Иванна, как и сама была подхвачена неудержимой лавиной, несущейся с горы.
Спуск был на удивление стремительным, даже на крутых поворотах каменная река не спотыкалась, а текла себе без заторов, легко справляясь с опасными виражами. Поднявшись на ноги, путешественницы оглядели друг друга и нашли, что случай обошелся с ними милосердно: ни ран, ни царапин, ни изодранной в клочья одежды.
– Чудеса, – удивилась Матрена Степановна, – если бы так прокатиться у нас в горах, живого бы места не осталось.
– Вы лучше поглядите, куда мы попали! – воскликнула Маруся. Иванна и Матрена Степановна покрутили головами и в крайнем изумлении застыли там, где стояли.
– Точно в сказке, – взволнованно прошептала Иванна, – к хозяйке Медной горы, что ли, угодили? – Перед путницами раскинулся диковинный сад. Похоже, над ним потрудился не один десяток искусных резчиков и огранщиков драгоценных и поделочных камней.
– Вон! Вон! – Маруся вытянула руку, указывая куда-то поодаль, – настоящий аленький цветочек! – Женщины подошли поближе, чтобы разглядеть, что это так восхитило Марусю. В центре небольшой поляны на длинной малахитовой ножке, усеянной полупрозрачными нефритовыми, светящимися нежным зеленоватым светом листочками, «распустился» рубиновый цветок. Его лепестки были так тонко выточены со всеми возможными неправильностями, какие допускает природа, творя свои создания, что казались живыми. Сквозь них струилось переменчивое розовато-малиновое свечение, создающее иллюзию мимолетного трепетания. Такое бывает на земле, когда налетит легкий ветерок и прошелестит в травах, заставляя их покачиваться и вибрировать.
– Боже ж ты мой, – осуждающе произнесла Матрена Степановна, – и такая красота сокрыта от людей! Этот Кощей, действительно, злодей из злодеев. Небось, самое лучшее по всему свету собрал и здесь спрятал.
Тут Иванна заметила, что они на этой поляне не одни. Вокруг маячили какие-то невыразительные фигуры, похожие на людей, но вроде как лишенные энергии, какие-то уныло-одинокие. Они бродили по чудесному саду, ни на что не обращая внимания, ничем не очаровываясь.
– Кто это такие? – дернув Марусю за рукав, поинтересовалась Иванна, будто дочь могла ей ответить. Маруся пожала плечами:
– Можно спросить, – и она направилась к ближайшей фигуре, которая медленно плелась мимо. – Что это за место? – Фигура даже головы не подняла, силясь разглядеть что-то у себя под ногами.
– Да они нас не замечают, – сделала вывод Матрена Степановна. – Слепые, что ли, – предположила она. – Хотя нет, вроде, не спотыкаются.
– Странно все это, – заметила Иванна, – в этом темном бессолнечном мире находится сказочный уголок, и никто ему не радуется, не спешит сюда отдохнуть душой. – Она тяжело вздохнула и побрела прочь от аленького цветочка, от крошечной голубоватой птички, из аметистового горлышка которой вырывались настоящие соловьиные трели, а из лапки, уколотой шипом, стекла пурпурная капелька крови и застыла на самом кончике изумрудного листочка, будто не решаясь продолжить свой путь к земле.
– Красота сказочная, а вот же – сердце не отзывается на нее, – обводя взглядом изумительные творения, – заметила Матрена Степановна. – Почему так?
– Потому что сердце другим занято, – решила Маруся. – В нем тоска и страх из-за детей. Кому все это нужно, если беда на пятки наступает. Давайте поторопимся.
Махонька проскочил сказочный сад, не заметив его. С такими скоростями передвижения мало что разглядишь. Он и своих старушек с Марусей оставил где-то позади и сейчас нетерпеливо поджидал их у очередного поворота дороги. Не выдержав, лесовичок тронулся, было, навстречу, но тут они и подоспели.
– Народу-то прибывает, – тревожно оглядываясь по сторонам, промолвила Матрена Степановна, – как на проспекте в городе. И все друг на друга не глядят. Лунатики какие-то. Заговоренные. Видать, Кощей на них порчу навел.
– Как бы на нас не навел, – забеспокоилась Маруся, – такие-то мы на что годные. Забудем, зачем сюда пришли.
– На меня порчу не наведешь, – самоуверенно заявил Махонька, – пусть сначала догонит. Я не забуду и вам напомню.
– Ну, если так, – усмехнулась Иванна, – то бояться нечего.
Вдруг на и без того непроницаемое небо легла еще более темная гигантская тень. Задрав головы, путницы увидели существо, похожее на огромного ската, плывущего в вышине и вглядывающегося во что-то единственным красным совершенно круглым глазом. Местные обитатели не испугались, не побежали, не стали прятаться – они вообще не обратили на страшилище никакого внимания. Пришельцы, напротив, испытали непреодолимый ужас, попытались забиться в щели среди камней, и именно поэтому были сразу же замечены. «Скат» уставился на них своим горящим глазом, испустил из него тонкий пурпурный луч. Махонька и его спутницы тут же потеряли сознание, погрузившись в полную темноту и забытье.
Когда они очнулись, то увидели над собою чистое звездное небо, а прямо над головой полный, светящийся таинственным светом диск луны. В этом сиянии все вокруг мерцало и струилось, как будто холодный, идеально проницаемый космический поток неизвестной энергии тек сквозь земное пространство, ежесекундно преображая его.
– Нас выставили! – вскричала, едва опомнившись, Маруся. – Нас изгнали из Кощеевой пасти! Нас вернули! – В ее голосе было столько отчаяния, что у Иванны и Матрены Степановны сердца сжались в недобром предчувствии, хотя они еще не поняли, что произошло. Махонька, оглядевшись по сторонам, радостно заорал своим трубным голосом:
– Эге-ге! – помолчал, прислушиваясь, и довольно сообщил: – Эхо слышали? Я дома. Я в лесу.
– Ну, и чему ты радуешься? – возмутилась Маруся. – Мы здесь, а они-то там остались. Мы их не спасли. Я после этого жить не хочу. Я не хочу жить без Дашки. Ты это понимаешь.
Махонька почувствовал в том месте, где билось его маленькое сердце, какое-то непонятное, ни разу еще не испытываемое им недомогание, будто кто-то своей железной лапищей подцепил трепещущий комочек его плоти и стал скручивать его, вытягивать в длинную нить, стремясь извлечь из груди. Он побледнел, потерял равновесие и шлепнулся наземь.
– Ой, – прошептал он ослабевшим голосом, – что это со мной? Мне так плохо, так тоскливо, что хочется себя убить.
– Так бывает, – с трудом произнесла умудренная жизненным опытом Матрена Степановна, у которой сил уже вообще ни на что не осталось, – совесть мучит из-за того, что долг свой не выполнили. У меня тоже здесь болит, – она ткнула кулаком в левую сторону груди, – так болит, так болит. Ни вздохнуть, ни выдохнуть.
– Беды бы не вышло, – Иванна внимательно посмотрела на Матрену Степановну, – будем снова в Пасть идти, а тебе надо вернуться. Не выдержишь ты. Сама-то до дому доберешься или Махоньку с тобой послать?
– Не пойду я с ней! – возразил Махонька. – Пусть сама добирается. А я с вами.
– Тебя никто не спрашивает, – отрезала Иванна, – надо будет – пойдешь, куда скажу.
– Да нет, я сама потихонечку доползу, – Матрена Степановна загребла в ладонь горсть снега и сунула его за пазуху, чтобы усмирить сердцебиение, – ничего, ничего, как-нибудь. А вы уж идите…Витюху моего не бросайте там.
– Будь спокойна, не бросим, – пообещала Иванна и решительно приподняла за плечи Марусю с земли, – вставай дочка. Все еще можно поправить, если не отчаиваться.
Матрена Ивановна еще долго смотрела вслед удаляющимся фигурам двух женщин, которые за это время стали ей родными, и одного маленького непоседливого лесовичка, едва заметного над землей в рассеянных лучах заходящей луны.
ххх
Весть о том, что Матрена Степановна вернулась оттуда, быстро облетела село. Первой прибежала Наташкина мать Зинаида, щупленькая, быстрая и неспокойная. Плюхнувшись на табуретку, она потребовала стакан воды похолоднее, «чтобы остудить душу», захлебываясь, с маху, осушила его и, быстро перебирая нервными пальцами бахрому цветастой шали, выдохнула свой страшный вопрос:
– Видела ли ты Наташку там? – произнести вслух название Кощеевой пасти она не решилась и с тревогой ожидала ответа.
– Да, видела, – Матрена Степановна как можно спокойнее и ободряюще посмотрела в глаза Наташкиной матери, а та вдруг запричитала сквозь всхлипы и рыдания:
– Живая…живая…хорошо, что живая. Ой, спасибо тебе, Матрена, за весточку. А то ведь совсем извелась от неизвестности. Значит, ждать? – она с надеждой посмотрела на Витюхину бабушку:
– Конечно ждать – ждать, ждать, ждать, – повторила Матрена трижды. И в ее голосе прозвучали интонации непоколебимой уверенности. Зинаида встала с табуретки, замялась у порога:
– Выглядишь ты плохо, Матрена, вон какие синяки под глазами. Может, тебе фельдшера позвать?
– Да был уже, – отмахнулась Матрена Степановна, – только что толку-то от него – душу наша медицина не лечит. Вот отлежусь, внука дождусь, и все само пройдет.
– Что ж, отдыхай и не серчай, если не кстати побеспокоила, – Зинаида поклонилась чуть ли не до пола, удивив этим Матрену Степановну, и исчезла в проеме двери.
Не успела одна гостья покинуть дом, как на пороге стояла другая:
– Никитка упросил прийти к тебе, – пояснила она, – переживает, что не отправился с приятелями в эту чертову Пасть. Спрашивает, как они там. Он мне все рассказал. Уж как я благодарна тебе, Матрена, да Иванне с Марусей и Катерине, что вы его домой отослали. Как повезло мне, что он с вами повстречался. И как я тебе сочувствую, вам всем. Вот глупые дети, в какую беду угодили.
– Передай Никитке, что его друзья живы, надеюсь, здоровы. Катерина-то их точно уже нашла. Так что скоро вернутся. Пусть не беспокоится и себя ни в чем не винит. – Сказав это через силу, Матрена Степановна устало опустила веки. Никитина мать тихонечко выскользнула за порог и бесшумно прикрыла за собою дверь.
К вечеру, громко постучав, но не дожидаясь разрешения, в хату ввалились Федот с Егором, Николай и деревенский кузнец Герасим, Федькин отец. Они с утра смотались на санях в Дальний хутор и привезли с собой знахаря Кузьму Ильина.
– Сейчас, Степановна, будем тебя на ноги ставить, – громко от дверей сообщил Николай, – что эти фельшера знают. Вот народная медицина может все – дело верное. – Он подзатыльником согнал с табуретки Юрку, который присматривал за бабушкой, и подтолкнул Кузьму вперед, предложив ему сесть на освободившееся место. – А потом и дело решим.
– Да я вроде уже ничего, оклемалась, может сразу давай твое дело? – предложила Матрена Степановна.
– Не-а, зря, что ль, мы Кузьму сорвали. У него там пациентов цела хата, а мы его сюда уговорили. Пусть кажет свое умение. – Выдержка и сила духа Николая, который не позволил себе уныния, несмотря на беду, свалившуюся на его семью, всех заразила энергией деятельности. Даже Матрена Степановна почувствовала себя гораздо бодрее, чем еще час назад, и готова была вылезти из постели.
– Лежи, лежи, – остановил ее здравомыслящий Федот, – не ровняй себя по молодцам. Ну, же, Кузьма, не сиди пень-пнем. Ты ж че-то там припас для Степановны.
– Все вон! – решительно поднимаясь с табуретки, приказал Кузьма. – За дверью подождите.
Мужики топтались в прихожей, в полголоса обсуждая предстоящее путешествие – они собрались сами отправиться в Кощееву пасть на выручку своих домочадцев: не оставлять же их там без помощи и опеки. Да и само это место уже не казалось таким окончательно зловещим, раз кое-кому удается оттуда выбраться. Надо действовать, положась на судьбу, – рассуждали они. Бог не выдаст – свинья не съест.
– Тут все от того зависит, как Бога гневил, сколько на тебе грехов накопилось, – глубокомысленно заметил Федот. – Грех тяжел – вниз тянет.
– Боязно, конечно, – вздохнул Егорка, – кто его знает, что греховно, а что праведно. Сам ведь все не посчитаешь и на весах не взвесишь.
– А ты не боись, – успокоил его кузнец. – На тебе уж точно тяжести никакой. Ты у нас смирный, зла никому сроду не творил. Вся деревня судачит о твоем покладистом существовании, мол, подозрительно, что ни слабины какой, ни врагов не имеет – в тихом омуте, мол, черти водятся.
– Да, на народ не угодишь, – вздохнул Николай, – сложный организм – все ему не по нутру.
; А чего ему годить-то, ; доставая из дочкиного кисета самопальный табачок и набивая им заморскую трубку, заметил Федот, ; живи себе по правде, себя не теряй, других уважай, а как уж люди на то посмотрят, это их беда ; не твоя.
; Все у тебя просто, Федот, ; почему-то задиристо возразил Герасим. ; А жизнь такие сюрпризы преподносит, желания там всякие рождает, потребности, соблазны подкидывает, невольно не устоишь: то соседу позавидуешь и дурного пожелаешь, то деньгу последнюю у нуждающегося отымешь, то пожадничаешь и с нищим не поделишься. Жалеешь потом, каешься, а дело-то сделано, и наперед не предусмотришь, какая тьма в тебе разверзнется под давлением обстоятельств.
; А ты на обстоятельства-то не пеняй, ; насмешливо произнес Федот, ; тот ли человек, кем обстоятельства управляют, кто в себе нравственного закона не определил…Да и соваться такому в Кощееву пасть-то не след. Можно не вернуться. Так что поостерегись, Герасим, про тебя люди всякое сказывают, а как доля правды в том есть.
; Ну, уж то мне решать, ; резко парировал Герасим.
Тут дверь отворилась, и Кузьма позвал:
; Входите уже. Степановне вроде как получшело.
Мужики, присмиренные разговором на непривычную тему, вошли как-то тихо, неуверенно и никак не могли приступить к делу, поглядывая друг на друга в ожидании, кто же скажет первое слово.
; Ну, чего маетесь? ; усмехнулась Степановна. ; Раз пришли, то и выкладывайте, что там у вас.
; Вот, значит, ; неуверенно произнес Федот, ; решили в Пасть идти, баб наших и детишек выручать. Что скажешь?
; А то и скажу, что не надо этого. Им не поможете, и сами сгинете. К женщинам тот мир милосерднее. Много ли вы видели мужиков, которые оттуда возвернулись. А нас, почитай, всех на землю выкинуло, и охнуть не успели. Только Иванна с Марусей снова туда пошли.
– Степановна права, – поддержал Витюхину бабушку Кузьма, – нельзя нить порвать…
; Какую еще нить? – грубо перебил его Герасим. – Решили идти, так и нечего чужих советов слушать – своим умом, чать, не обделены.
– Ну уж нет, – возразил ему Федот, – ты там не бывал, тех законов не изведал, вот и послушай знающих людей. Можа чего правильного насоветуют, чтобы ошибки не вышло. Сказывай, Кузьма, про свою нить.
; Между людьми, особенно родными, существует духовная связь. Чтобы было понятнее, приведу пример. Все знают, что мать на расстоянии чувствует, когда ее ребенок попадает в беду. Помните, когда у Степаниды Прошкиной Сережка в пещеру на берегу залез, а склон оборвался и зававалил пацана. Как она сразу забеспокоилась, стала его искать, все село среди дня всполошила, всех друзей его обегала, нашла-таки того, кто его видел на берегу. И склон обвалившийся она заметила, сама копать начала. Это уж потом мужики к ней, хотя и нехотя, присоединились и вовремя вытащили мальчонку, а то б задохнулся. ; Кузьма поднял вверх указательный палец и назидательно подвел черту под своим умозаключением. ; Во как. Все тогда дивились, как материнское сердце чует. Такая связь, можа послабше, существует между мужем и женой, коли любят они друг друга. С давнины так повелось ; муж на промысел, а жена ждет, чем сильнее ждет, тем надежнее, что тот вернется целым и невредимым. Вам мужики так выпало, что самим придется жен да детишек дожидаться, со всей своей силы ниточку между вами и ими оберегать, чтобы их домой вывела из Кощеева царства.
; Верно говорит Кузьма, ; вставила и свое слово Матрена Степановна, ; идите, мужики к Кощееву клыку, костры жгите, о женах и детишках все время помните, а как выйдут, может, помощь какая нужна будет. Вы тут как раз и пригодитесь. ; На том и порешили. Даже крутой норов Герасима не стал противиться общему согласию.
С этого дня у Кощеева клыка неустанно горел костер, а возле него маячили фигуры деревенских мужиков, которые время от времени вглядывались по ту сторону черного камня, где трава никогда не желтела и снега не лежали. Оттуда вот-вот должны появиться они, на возвращение которых здесь очень надеялись. Их ждали, терпеливо ждали…
ххх
Великого лунного демона Селина, кажется, ничто не могло вывести из равновесия, но теперь он был и удивлен, и озадачен. Ему ясно помнилось, что сущности с подобными вибрациями уже проследовали мимо него и что с этим связано новое неприятное ощущение, какого он раньше никогда не испытывал, чужой силы и собственного падения. Это воспоминание вызвало в нем приступ ярости. Теперь он готов был отразить выброс неизвестной энергии, недавно повергшей его ниц. Но ничего не произошло. Две человеческие фигуры в покорном ожидании остановились напротив него. Третья, едва заметная над поверхностью почвы, то уносилась вперед, то возвращалась, все время издавая одни и те же звуки:
– Ну, чего же вы? Скорее идем. Он нас схватит. У него же много рук! – Махонька не понимал, почему Иванна и Маруся не убегают от этого страшилища, которое громадным цербером возвышается у входа в Кощееву пасть и размахивает своими безразмерными четырехпалыми клешнями.
– Погоди Махонька, – чуть дрожащим от испуга голосом произнесла Иванна, – он должен нас куда-то тащить. Может, это путь к Кощею. Другого выхода я не вижу. – Но Селин, помятуя о своем недавнем конфузе, медлил, пораженный непонятной для него нерешительностью.
– Эй ты! – крикнула Маруся, – не дай нам убежать! – Селин был озадачен еще больше: на его веку не случалось, чтобы забредший сюда человек или зверь добровольно отдавались ему в руки. Внутри у него пробился росток какого-то чувства, похожего на симпатию к людям, но он не понял, что это, и тут же перестал его ощущать. Правда, уже не столь свирепо, как прежде, схватил двух женщин и одно неопределенное существо, поднял высоко над головой и стремительно, почти мгновенно, доставил в странное, но вовсе уж не такое гиблое место, как ожидали Иванна и Маруся. Это была сухая пещера в горе, окутанная непроглядной тьмой. Но в ней чувствовалось какое-то движение, вроде легкого колебания нестерпимо горячего воздуха.
– Вот вам и преисподняя, – спокойно заметила Иванна. Она запретила себе бояться и изо всех сил сдерживала страх, не давая ему завладеть волей. Маруся и Махонька доверились ей, как старшей. Они убедили себя, что ни о чем не надо беспокоиться – это забота Иванны, а им остается только следовать за нею. – Вокруг, никак, черти скачут, воздух сотрясают, чтобы сильнее напугать. А мы, вот вам, – Иванна сложила три пальца в сухонькую маленькую дулю, – не боимся. – Этот простой жест, как ни странно, придал всем сил и уверенности. И в пещере неожиданно развиднелось: то ли глаза привыкли к темноте, то ли нечистая сила захотела посмотреть, кто это к ней пожаловал такой смелый.
Затем прямо в воздухе проявился циферблат с колеблющимися расплывчатыми очертаниями едва проступающей окружности, но с четко обрисованными цифрами на ней. Легкое, едва заметное, но монотонное тиканье часов заставило путников непроизвольно затаить дыхание и прислушаться. Единственная длинная, по-видимому, секундная стрелка, скорее похожая на яркий солнечный лучик, стремительно бежала, но почему-то в обратную сторону, и приковывала к себе взгляд, навеивая непонятную сонливость.
Иванна медленно опустилась на пол пещеры, прижалась спиной к стене и закрыла глаза. Маруся прислонилась к ней и уронила голову на материно плечо. Казалось, они погрузились в глубокий сон. Махонька удивленно смотрел на них: нашли, мол, время отсыпаться, когда надо ноги уносить, но присел на корточки и стал терпеливо ждать. Он не понимал, что это происходит с его спутницами, потому что не знал часов, не умел ими пользоваться и не обратил внимания на мелькающую где-то под потолком светящуюся стрелку.
Первой пришла в себя Маруся. Она обвела непонимающим, обращенным в себя взглядом пещеру, задержав его несколько подольше на Махоньке. Как бы очнулась и снова глянула на Махоньку, теперь узнавая его.
– Что это было? – спросила она взволнованно. Махонька неопределенно пожал плечами. – Как будто я умирала, – продолжала Маруся, и в ее голосе слышалась тревога. – В одно мгновение я увидела всю свою жизнь. С самого рождения. Отца и мать молодыми, себя маленькой, потом школьницей, невестой. Потом появилась Дашка…Узнавала про себя такое… Иногда было очень стыдно. Что это за место – с такими безжалостно правдивыми видениями? И куда это подевались часы?
– Как трудно дышать, – вдруг четко произнесла Иванна и открыла глаза, – больно, в груди больно. Так ясно все вспомнилось. Столько было потерь. Знаешь, Маруся, я Владика видела. Помнишь Владика, твоего братишку. Хотя, что ты можешь помнить. Ты ведь потом родилась, когда его уже не было. Он стал взрослым, красивым, сказал, чтобы мы ничего не боялись, что все будет у нас хорошо. Вот…жизнь-то прошла. – Иванна грустно вздохнула. – А как-то ни о чем не жалеется.
– Как это не жалеется, – возмутился Махонька, – делов еще сколько несделанных. Даша где? Где мои друзья? Искать надо, а вы тут рассиживаетесь, сны свои разглядываете. – Он вскочил на ноги, порываясь бежать, но выхода из пещеры не было.
Да и сама она до неузнаваемости преобразилась. И не пещера это уже была, а зал с высокими сводами, серебристо переливающимися в откуда-то льющемся лунном свете. Тени на стенах колебались и все время приобретали разные диковинные очертания. Иванна, Маруся и Махонька стали невольно следить за игрой света и камня, пытаясь определить смысл мелькающих образов.
– Вон, вон, вон, – воскликнула Маруся, – это же змей Горыныч с тремя головами! Ой! Прямо на нас летит. – Она со страхом отшатнулась, и тут же из стены вырвался огненный вихрь горячего драконьего дыхания. – Чуть не подпалил, окаянный, – сердито пробормотала Маруся, стряхивая с себя невесть откуда взявшийся пепел.
– А это океан! – встревоженно закричал Махонька. – Мы его видели, когда только сюда пришли. Счас Морена появится – чудище такое морское. Страшное. Осторожно – она людей хватает. – Тут из стены действительно высунулась змееподобная шея, увенчанная маленькой головой, но снабженная при этом широкой зубастой пастью. Никого не задев, она исчезла так же внезапно, как и появилась.
Напуганные опасными свойствами стен пропускать сквозь себя местных чудовищ, Иванна, Маруся и Махонька держались поближе к центру зала. Они крутили головами, не зная, с какой стороны высунется очередной монстр. Вдруг Маруся громко ахнула и стала тыкать рукой, видимо, указывая на что-то важное, но от волнения не могла выразить, что видит. Иванна с Махонькой успели заметить удаляющуюся стаю птиц.
– Какая беда, – причитала Маруся, – это были летучие собаки. Я видела Дашу. Ее ручка высунулась из стены. Я могла ее схватить, но не успела. Понимаете, я не успела ее спасти. Не успела…не успела… – Маруся в отчаянии повторяла эту фразу и не могла остановиться. Иванна бережно обняла ее за плечи и ласково прошептала:
– Успокойся, милая, мы ее все равно обязательно отыщем. Мы не уйдем отсюда, пока она не отыщется. Главное мы знаем – она жива. Значит все поправимо.
– Смотрите! – Махонька забыл об опасности и просто прилип к стене, вглядываясь в изображение.
– Это же Катерина! – Маруся сразу же успокоилась и тоже подбежала к стене.
– Мама, – она теперь не могла сдержать радости. – Катерина их нашла. Вон Витюха ревет. Видишь, слезы кулаком вытирает. Вон Петька с Дашей. Наташка, Федор. А это кто вокруг них носится, какие-то шарики?
– Это домовята бабы Яги, – пояснил Махонька. – Она их послала за нами приглядывать.
Хотя видение давно исчезло, Маруся не могла успокоить в себе возбужденное им чувство несокрушимой надежды на встречу с дочерью и все время об этом говорила, обращаясь то к матери, то к Махоньке.
– Как замечательно, что Катерина их нашла. Теперь они не одни. Катерина сильная, она их не даст в обиду. Правда же, с нею надежно? – Иванна и Махонька кивали головами и сами верили, что самое худшее позади. Они успокоились, и то, что могло теперь с ними случиться, уже не пугало. А картины, которые проступали сквозь желтоватую песчаную породу, утромбованную столетиями в твердый каменистый слой почвы, вызывали только любопытство. Узники подземелья живо обсуждали, все, что видели.
– Глядите, глядите, это тот паук, который нас чуть не слопал. А это та огромная баба, которая летучих собак наслала.
– Вот и наша поляна с аленьким цветочком, – признала очередное изображение Маруся, – а там ручей, из которого мы воду пили.
– Господи, это что такое! – воскликнула Иванна, с тревогой вглядываясь в лицо, проступившее сквозь песчаник. Зрители в ужасе замерли и были не в силах оторвать взгляд от видения. Над зыбкой, болотистой поверхностью, дышащей зловонным туманом, который проник даже сюда, возвышалась голова Лизы. Казалось, она тоже видела их и всеми силами старалась призвать на помощь. Ее огромные глаза на исхудалом лице смотрели неотрывно сквозь камень, и в них пульсировала какая-то неясно выраженная темная точка, вызывающая, или, скорее, передающая сердцу невыносимую боль. Иванна стиснула зубы и застонала, Маруся побледнела, ноги у нее подкосились, и она едва устояла, вцепившись в материно плечо.
– Бедная…бедная девочка, – едва слышно пробормотала Иванна, – как она страдает. – Даже Махонька, хотя и считал себя Лизкиным врагом, почувствовал укол в сердце.
Лизино лицо исчезло так же быстро, как и все остальное, но впечатление по себе оставило тяжелое. Путники поугрюмели, замолчали и больше не хотели вглядываться в песчаный экран. Да и он после этого помрачнел и обессилел, но совсем не угас, так как тени на нем по-прежнему колебались, плыли, сливались в почти черные туманности, но изображения не давали, а, казалось, готовились к чему-то, к какому-то особенно страшному явлению.
– Отойдите подальше, – приказала Иванна, – мало ли какой черт выскочит из стены. Здесь можно всего ожидать. – Только и успела она произнести эту фразу, как из желтого песчаника вылезла тонкая, длинная, почти прозрачная рука, заканчивающаяся четырьмя костистыми пальцами, с которых стекало на землю голубоватое свечение, налагающее на все вокруг мертвенно-леденящие оттенки. Даже золотистый песчаник превратился в грязно-серое омертвелое вещество, к которому было бы жутко прикоснуться рукой. Пальцы того, кто был там, за стеной и не хотел показаться, медленно, казалось, с натугой и скрипом в суставах, согнулись и совершили манящее движение, призывая путников к себе. И они, даже не усомнившись в том, можно ли пройти сквозь каменные своды, последовали за этим движением.
Пещера опустела. Тени на ее стенах исчезли. Тьма стала сползать с них, тесня свет к центру, где он сгустился до небольшого, нестерпимо сияющего шара, а затем, ярко вспыхнув, погас.
ххх
Катерина с детьми возвращалась уже знакомой тропой, которая вела вверх, в горы.
– Здесь почему-то совсем не хочется есть, – удивленно заметила Наташка.
– Но очень хочется чего-нибудь вкусненького, – мечтательно вздохнула Даша.
– Чего, например, – поинтересовалась Катерина.
– Например, бабушкиных пирогов, которыми тоску заедают. От них просто нельзя оторваться.
– Вернемся, напрошусь к Иванне на пироги, – решила Катерина. – Как, Петька, сходим в гости к Даше, мы у нее никогда не были?
– Это ты не была, – буркнул сердито Петька, – ты вообще к кому-нибудь ходишь. Все в своей тайге пропадаешь, как бирючка.
– Эй, – предостерегла его Катерина, – с матерью разговариваешь! – Потом более миролюбиво добавила: – Как вернемся, со всеми твоими друзьями перезнакомлюсь и с их родителями. Займусь тобой, а то ты у меня какой-то совсем заброшенный.
– Во напросился, – деланно вздохнул Петька и почесал затылок, а вся компания дружно развесилилась, представив себе бурную Петькину жизнь под неусыпным материным оком. Хорошо еще, что обещания чаще всего не выполняются.
Горы становились все круче и круче, а тропа все уже и уже, и, в конце концов, совсем исчезла. Путники остановились, не зная, куда двигаться дальше. Катерина велела всем отдыхать, а сама пошла осмотреть окрестности.
– Эй, дама, – услышала она знакомый дребежжащий голос, – вижу вас веселой. Значит, желание исполнилось. Поздравляю. Здесь редко кто веселится по этому поводу, обычно горюют.
– Почему же? – удивилась Катерина.
– Оказывается, что то, чего хотелось, всегда лучше того, что получилось.
– Наверное, все зависит от того, чего пожелаешь, – согласилась Катерина, – у меня вот хорошо вышло. Только дороги найти не могу.
– Это самое сложное, – вздохнул старик, – сюда попасть легко, а выбраться… Пока все круги ада не пройдешь… Но не все на это согласны. Меня устраивает моя пещера. А вам могу посоветовать занять соседнюю. Говорят, – старик понизил голос до шепота и огляделся по сторонам, будто собирался сообщить кое-что запретное, – там водится нечто таинственное. Каждый, кто туда входил – здесь больше не появлялся. Сам я не пробовал, но если вы хотите испытать судьбу – пожалуйста. Другого пути я не знаю.
– Спасибо, спасибо, – поблагодарила Катерина, – я подумаю.
– Только потом не прокляните меня, помните – вы сами делали свой выбор, – добавил старик напоследок и исчез в своей пещере.
Катерина вернулась к детям. Они крепко спали, упав на горячие камни в совершенно неудобных позах: видимо, усталость свалила их с ног мгновенно. Петькина мать присела на валун и задумалась. Хотя дети и рядом, она не находила в своей душе покоя. Тревога за их судьбу не покидала ее. Что делать дальше, куда идти. Сейчас она жалела, что рядом нет Иванны, Маруси и Матрены Степановны. С ними можно было бы разделить ответственность, которая тяжелым грузом легла ей на сердце. «Собственно, выбирать-то и не приходится, – рассуждала Катерина, – похоже, отсюда одна дорога – через пещеру». Можно было бы, пока дети спят, пойти посмотреть, что там, но Катерина боялась: а вдруг, действительно, оттуда нельзя вернуться. Второй раз потерять сына она не хотела. Путешествие по этим подземельям научило ее осторожности и предусмотрительности. «Только вместе, – решила она, – что бы там нас ни ожидало». Определенность успокоила ее, и она тоже впала в сонливое, благодушное состояние, поэтому не могла видеть, как неопрятный старец вылез из своей пещеры, постоял, глядя на спящих недобрым взглядом, алчно усмехнулся и прошептал:
– Ступай, ступай, куда ж тебе деваться. И деток своих веди. Будет тому пожива, а мне награда…
Очнувшись, Катерина безжалостно растормошила детей:
– Вставайте, нечего валяться. Так мы никогда до дому не доберемся. Сейчас мы войдем в пещеру. Кто знает, что нас там ждет. Поэтому, держаться крепко за руки, чтобы ничто не могло нас разлучить. Петька и Федька – домовят за пазуху и не потеряйте.
– Во раскомандовалась, – возмутился Петька, – прямо как дома. – Он подхватил Милену и бережно устроил ее под рубашкой на груди.
– Щекотно, – хохотнул Федька, засовывая за отворот своей курточки вертлявого Ромула. – Сиди спокойно, а то выкину.
Вцепившись друг в друга во главе с рослой Катериной, дети двинулись к пещере. При входе ничего страшного не обнаружилось. В дальнем конце огромного темного пространства светилась яркая точка. Не видя вокруг больше ничего, путешественники направились прямо к ней, надеясь, что это и есть выход из пещеры. Шли долго. Дорога была на редкость гладкой и удобной, как будто над нею потрудилось множество дорожных строителей, выровнявших все ухабы и ямы. По мере приближения оказалось, что светящееся пятно на самом деле легкое облачко света, которое висит в воздухе между полом и потолком. Все попытки его обогнуть заканчивались неудачей: оно почему-то все время оказывалось на пути. Наконец, осторожная Катерина потеряла терпение и решилась в него войти. Ничего не произошло. Путешественники оставались вроде бы все в той же пещере, только впереди проявился четкий выход из нее, которого раньше не было видно.
Когда ребята во главе с Катериной выбрались наружу, им показалось, что они вернулись назад – вот знакомая тропинка, вон камень, на котором сидела Петькина мать, вон вход в жилище старика. Свечение только было другим. На всем вокруг играли оттенки ярко-красного зарева, пробивающегося вверх от подножия горы. И еще – в атмосфере пульсировала какая-то звуковая волна, которая вызывала чувство непреодолимой тревоги. Люди не слышали ее, но знали, что она есть. А вот маники сразу же уловили ее своими барабанными перепонками и забеспокоились, стали рваться наружу, стремясь убежать. Но Петька с Федором крепко держали их, хотя и сами готовы были броситься наутек.
Катерина велела всем остановиться и ждать ее, а сама пошла посмотреть, что это за опасность поджидает их впереди. Когда она скрылась из виду, Федор отдал Наташке Ромула, а сам двинулся за ней:
– Я послежу, – бросил он на ходу, – а вы спрячьтесь, чтобы вас видно не было. И ни гу-гу.
Таясь среди камней, Федор вслед за Катериной добрался почти до подножия горы, и тут случилось то, чего все они ждали, хотя и не могли знать заранее, что именно им грозит. Из-за двух соседних возвышенностей туда, где теперь стояла Катерина, устремились два потока странных воинов, вооруженных копьями, мечами и кинжалами. Их мускулистые полуголые тела были похожи на человеческие, а вот головы напоминали хищных животных и птиц. Те, что спустились справа, скалили волчьи, медвежьи, львиные, собачьи пасти и угрожающе рычали. Левые щелкали мощными крючковатыми клювами орлов, стервятников, коршунов, соколов, воронов и ворон. Они мгновенно взяли Петькину мать в плотное кольцо и стали тянуть ее то в одну сторону, то в другую. Федька на какое-то мгновение замер от ужаса. Но ему хватило силы воли обуздать свой страх и подползти поближе, чтобы попытаться понять, чего эти ужасные монстры хотят от Катерины.
– Это наша добыча, – вопили одни и тянули напуганную до беспамятства женщину в свою сторону.
– Нет, наша, – орали другие и пытались отбить пленницу у соперников.
– Старик обещал ее нам, – размахивая мечами, наступали на птицеголовых звероподобные.
– А нам обещал ее детей, – клокотали птичьи глотки. – Где же дети? Их нет. Мы обмануты. К бою! Не отдадим своей добычи!
Как только Катерина услышала, что эти чудовища собираются захватить детей, она тотчас пришла в себя, и к ней вернулась ее отвага. Мощно развернув плечо, как когда-то учил ее отец, первый борец и охотник в деревне, она со всего размаха врезала одним кулаком в оскаленную львиную челюсть, а другим свернула клюв орлу и быстро проскользнула между ними. Они не успели понять, откуда получили сногсшибательные удары, и озверело набросились друг на друга. Началась беспощадная резня. Воспользовавшись неразберихой, Катерина бросилась на землю и, рискуя быть растоптанной, по-пластунски проскользнула между ног сражающихся. Выбираясь из свалки тел, она ухитрилась прихватить чей-то меч и вдобавок вооружилась двумя длинными обоюдоострыми ножами, один из которых на всякий случай заткнула за голенище сапога.
Беглянка была замечена лишь, когда ступила на тропу, ведущую к пещере. Поняв, что добыча вот-вот уплывет из рук, оба войска бросились в погоню. Но узкая тропа не позволяла им всей оравой навалиться на воительницу, поэтому Катерине удавалось отбиваться, орудуя сразу мечом и кинжалом, что ей было не внове, так как она и на медведя ходила с одним ножом. Она не знала, смогла бы поднять меч на человека, но сейчас перед нею были не люди, а некое подобие зверья, хищного, коварного и опасного, поэтому угрызения совести и жалость ее не мучили. Продвигаясь спиной к тому месту, где оставила детей, она наткнулась на кого-то. Резко обернувшись, увидела Федьку и почему-то испытала невероятное облегчение, как будто дождалась надежной подмоги.
– Беги наверх! – крикнула она. – Уводи детвору назад, по ту сторону пещеры и ждите меня там.
– Дайте нож, я вам помогу, – воспротивился, было, Федька, – я сильный. Я же вон какой молот поднимаю.
– Нет, – твердо отвергла его помощь Катерина, – я справлюсь сама, а ты спасай детей. Я на тебя надеюсь.
Катерина понимала, что стоит ей ступить на широкую площадку перед входом в пещеру, ей не устоять – там ее возьмут в окружение, поэтому решила – больше ни шагу вверх: надо дать детям время уйти. Она держалась из последних сил. Наконец, по ее рассчетам, можно было и сдаться. Она опустила меч и от изнеможения потеряла сознание.
ххх
– Федька бегом поднялся к тому месту, где оставил мелкоту, и, задыхаясь на подъеме, тревожно крикнул:
– Быстрее бегите в пещеру! – а чтобы не задавали вопросов, добавил: – Петькина мать так велела.
Дети, понимая, что неторопливый увалень Федька не стал бы спешить зря, а значит, происходит что-то опасное, послушались и, насколько были способны, рванули в спасительное чрево горы. Он их еле догнал. Здесь, в полной темноте, они остановились, отдышались и огляделись. Нигде никакого просвета они не увидели.
– Ну, и куда идти? – спросила Наташка. – Здесь же ничего не видно.
– Катерина велела возвращаться по ту сторону горы, – пояснил Федор, и в его голосе звучало сомнение.
– А разве мы не там? – удивилась Даша.
– Кажется, не там, – вяло произнес Федька, – просто все очень похоже.
– Ну, и куда идти? – снова повторила свой вопрос Наташа. – Выхода-то нет, только вход. А нам туда нельзя.
– И свечения нет, – заметил Петька. Тут Ромул вырвался из его рук и в мгновение ока исчез в темноте. Милена тут же защебетала, что без Ромула никуда нельзя двигаться, потому что только он может найти дорогу, и надо его ждать.
– Что ж, будем ждать, – решил Федька и облегченно вздохнул, поскольку решение проблемы удалось оттянуть или вообще переложить на другие плечи.
Оставшись опять одни, без опеки взрослого, дети с каждой минутой теряли ощущение опоры в жизни. Им стало казаться, что, если даже Катерина пропала и Ромул куда-то исчез, а тьма сгустилась, то и им уже никогда не справиться со всеми несчастьями, которые на них сваливаются. Чего уж мечтать о том, чтобы спасти Лизу. Если быть честными до конца, даже не ради Лизы они сюда пошли, а из любопытства. Несчастье с Лизой стало побуждающим мотивом возникновения желания, а вовсе не движущей силой, заманившей их в Кощеево царство. Пожалуй, только одна Даша жалела соседку, так как жила рядом с нею и хорошо знала ее, видела страдания бедной ее матери, а, главное, Лизины глаза, неподвижно глядящие откуда-то из глубины сознания и молящие о помощи, будто тело умерло, а взгляд остался живым. Но и Даша чувствовала себя напуганной и выбившейся из сил. Она хотела домой, а сейчас теряла надежду туда попасть. Уныние завладело детскими душами.
Вдруг где-то сбоку появился слабый огонек. Он неторопливо приближался, отбрасывая на стены пещеры колеблющиеся тени каких-то гигантских фигур. Даша ойкнула и спряталась за Петькину спину. Фигуры приблизились и оказались обыкновенными людьми, которых привел Ромул. Это свет горящей головешки превращал их в великанов.
– Дети, надо же, – сказала удивленно одна из фигур женским голосом, – целую вечность детей не видала. Вот сволочной старик – детей не пожалел. Как же вы спаслись?
– А разве мы спаслись? – усомнилась Наташка. – Вернуться-то мы не можем. И дальше идти страшно, раз Петькина мать не велела. Что ж, всю жизнь в этой пещере сидеть?
– Чего ж и не сидеть, зато живые. Ты хочешь, чтобы тебя дракон слопал на обед. У него в пузе, небось, не лучше будет, – женщина рассмеялась, но как-то горько. – Ладно, пошли. Тут у нас что-то вроде комунны избежавших лютой смерти в пасти Змея Горыныча. А это Фома, он у нас за главного. Потому что спать разучился и всегда начеку.
– Никуда мы не пойдем, будем маму ждать, – твердо отказался Петька.
– Это ту сумасшедшую, которая резню устроила, – женщина криво усмехнулась, – я за ней наблюдала с вершины горы. Дура она у тебя. Вместо того, чтобы ноги уносить, за меч схватилась. Да разве можно справиться с такими головорезами. Вы их видели? Ужас. В общем, схватили они ее. Поволокли, небось, дракона кормить.
– Мама не дура, – крикнул Петька, сжав кулаки и готовясь хорошо врезать этой нахальной тетке. Но Даша удержала его, и он, не в силах стойко пережить страшное известие, расплакался.
– Катерина нас спасала, – пояснил Федька, она пыталась задержать звероголовых, чтобы мы успели спрятаться.
– Ну, извини, – мягко попросила прощения женщина и погладила Петьку по голове, – не печалься так сильно. Может, еще все как-нибудь образуется. Мать-то у тебя отважная. Она просто так им не дастся. Ты надейся. А теперь пойдемьте. Здесь оставаться опасно. Их лазутчики время от времени сюда заглядывают.
Фома молча шел впереди со странной черной головешкой в руке. Она не горела, а тлела внутренним огнем, но его хватало, чтобы осветить дорогу. Детвора нехотя плелась за незнакомцами. Тоннель, по которому они пробирались, становился все уже и уже. В конце концов, протискиваться в нем приходилось уже боком, обдирая одежду о камни. Даше показалось, что ей не хватает воздуха, и она запаниковала. Стала отчаянно и поспешно дышать ртом, тяжело вздымая грудь, и окончательно сбила ритм дыхания, вызвав уже настоящую одышку. Женщина, идущая за Дашей, поняла ее состояние и строго приказала всем остановиться.
– Здесь воздуха хватает, – обратилась она к Даше. – Тебе надо успокоиться, взять себя в руки и восстановить дыхание. Прижми язык к небу и громко втягивай воздух носом, а выдыхай через рот: ы-ы-ы – ха-а-а. Ну-ка, попробуй. – Даша старательно попробовала, и у нее получилось. – Вот так и дыши. Двинулись.
Даша сосредоточилась на том, чтобы соблюдать ритм дыхания, какое посоветовала ей женщина, и скоро забыла о своих тревогах. А тут и тоннель закончился. Дети и их провожатые оказались в маленькой уютной пещере, освещенной десятками горящих головешек. Эти огоньки, разбросанные и рассованные по всему видимому пространству, создавали иллюзию звездного неба в ясную лунную ночь. Знакомая картина успокоила путешественников. Они расслабились и скоро уснули, удобно расположившись между теплыми камнями. Только Петька все чего-то ворочался, сопел, вздыхал. Ромул сначала, было, пристроился у него под боком, но не смог больше терпеть такого беспокойного соседа и откатился к своей Милене, которая всегда примащивалась рядом с Дашей. Наконец, Петька не выдержал и пошел искать среди спящих знакомую женщину. Растолкав ее, он задал мучающий его вопрос: о каких это звероподобных она говорила и почему его мать должны отдать на съедение дракону?
Женщина села, широко зевнула, прикрывая рот ладонью, состроила недовольную гримасу, видимо, собираясь обругать Петьку, чем стала похожа на Катерину, но передумала:
– Вон там, – показала она рукой на один из наиболее освещенных уголков пещеры, – сидит Фома Неспящий. Вот у него и спрашивай. Ему делать нечего, он охотно поболтает с тобой. – И она, повалилившись на бок, тут же снова уснула.
Фома оказался не из разговорчивых. Выслушав Петьку, он равнодушно глянул на него и отвернулся. Петька возмущенно дернул его за рукав и требовательно заглянул в глаза. Фома вздохнул и сдался, не имея сил для сопротивления Петькиной настырности.
– Ладно, слушай, – вяло произнес он. – Это страна Великой Нескончаемой Битвы. Живут здесь люди, смысл жизни которых – война. Среди них есть полководцы, пролившие несметное количество чужой крови на полях сражений, мародеры, алчущие другими нажитого добра, агрессоры, посягающие на земли, данные Богом другим народам, или ищущие славы в сражениях. Понятно?
– Угу, – кивнул головой Петька, – а почему они звероподобные?
– Это такое место, где проявляется суть человека, и он приобретает соответствующий ей облик. Постепенно его лицо превращается в морду хищного животного или птицы. Так происходит разделение на два противостоящих друг другу войска: звероподобных и птицеголовых. Они постоянно борются за обладание этой землей. Побеждают одни, тогда другие временно изгоняются и копят силы. Потом власть меняется, и так до скончания веков.
– А дракон?
– Это их идол. Они приносят ему жертву – скармливают пленников. Чья жертва ему больше понравится, тому он и помогает одержать победу. Поэтому для них главное – побольше народа захватить в плен. Понял?
– Да! – воскликнул Петька взволнованно, – а как же моя мать? Ее, значит, тоже принесут в жертву?
– Значит, тоже, – безразлично согласился Фома.
– Но надо же ее спасать!
– Не смеши меня, – уже слегка раздражаясь, буркнул Фома, – нереальные проекты – для мечтателей. А я реалист. Сиди тихо и радуйся, что жив остался. А теперь – пошел вон. Я от тебя устал.
Петька вернулся в свой угол, где спали его друзья, опустился на пол и заплакал. Сначала он старался сдерживаться, чтобы никого не разбудить, потом слезы стали течь все неудержимее, а всхлипы становились все громче и, наконец, под сводами пещеры раздалось отчаянное детское рыдание. Женщина проснулась, посмотрела на Петьку с жалостью, вытащила из-за пазухи какую-то грязную ветошь, молча вытерла ему слезы, затем встала и поманила рукой:
– Ладно, идем посмотрим.
Они двинулись к противоположной от входа стороне пещеры. Женщина с трудом сдвинула с места тяжелый камень, и за ним открылся узкий лаз. Но прежде чем отправиться в путь, она спросила:
– Тебя как зовут-то?
– Петька, – с трудом выговорил до сих пор всхлипывающий мальчишка.
– Петр, значит, – усмехнулась женщина. – Есть такой святой, знаешь?
– Угу, – кивнул Петька головой.
– А меня Магдой нарекли. Так что будем знакомы. Теперь пошли. Здесь можно только ползком.
Ползли они довольно долго. У Петьки заболели колени, но он терпел боль, думая о матери, как ей там одной, без него, приходится трудно. Воображение рисовало страшные картины заточения в подземелье мрачного старинного замка, где наверняка водятся крысы и висят прикованные к стенам цепями высохшие скелеты бывших узников. Такое он видел в каком-то фильме, название которого уже забыл, а вот впечатление испытанного ужаса запомнилось.
Наконец, тоннель закончился, и Петка с Магдой оказались на плоской площадке, с которой хорошо были видны ближайшие невысокие, почти сопки, горы и холмистая равнина между ними.
– Пригнись и не высовывайся, чтобы не заметили тебя, – приказала Магда. – Сейчас начнется.
Действительно, среди холмов началось какое-то движение. Петька напряг зрение и подался вперед, чтобы лучше разглядеть, что там происходит, но Магда схватила его за шиворот и вернула назад, за шершавый, растрескавшийся камень, который хорошо прикрывал наблюдателей от настороженных глаз воинской стражи, время от времени зорко осматривающей склоны гор.
– Не вылазь, – сердито заметила Магда, – так все увидишь.
То, что двигалось среди холмов, оказалось огромным трехглавым драконом. Это чудовище неспешно приближалось к тому месту, где его можно было разглядеть без особого труда. Петьке сразу стало так страшно, что он зажмурил глаза. Но Магда насмешливо хмыкнула:
– О, герой, а рвался мать спасать. Нечего прятаться, смотри и закаляй характер. Сейчас будет еще страшнее – Змей Горыныч пожаловали отобедать.
Пристыженный Петька решил ни за что не отводить взгляда от дракона и досмотреть все до конца, чего бы то ему ни стоило. Змей Горыныч лежал среди холмов, мерно покачивая своими головами, из ноздрей которых валил черными клубами едкий, зловонный дым, и в нетерпении колотил о землю могучим хвостом.
Вдруг два потока странных воинов стали упорядоченными рядами стекать с гор, занимая собой все пространство долины по обе стороны от драконьих голов.
– Видишь? – Магда осторожно указала рукой налево. – Это звероподобные. А там птицеголовые. Вон, вон, смотри, пленных ведут.
Петька напрягся, пытаясь разглядеть мать, но ее среди узников не было, и он облегченно вздохнул. Несколько воинов схватили одного из пленных, подняли его в воздух и мощным, хорошо отработанным движением швырнули в сторону дракона. Все три головы одновременно подхватили обреченного… Но дальше Петька уже не мог видеть: Магда закрыла ему глаза ладонью: « Лучше не смотри, спать разучишься, как Фома», – а он и не сопротивлялся, догадываясь, сколь ужасное по своему злодеянию действие совершается в долине.
– Все, – отрывая, наконец, ладонь от Петькиного лица, горестно произнесла Магда, – отмучились, несчасные. Жутко подумать, что там могла быть и я. Лучше уж сидеть в грязной и тесной дыре, коли деваться некуда.
Но действие в долине не закончилось. Дракон остался недоволен принесенной жертвой и гневно ревел всеми тремя глотками, изрыгая из них клубы огня и дыма. Воины в ужасе шарахнулись в разные стороны, прячась за выступы на склонах гор. Ряды их смешались, и уже не было строгого разделения на два войска, а просто среди повсюду разбросанных стихией валунов в панике металось множество звероподобных особей, озабоченных только собственным спасением. Вмиг возле Змея Горыныча не осталось никого. Он приумолк, озадаченно повертел во все стороны головами, затем плюхнулся на круглое, раздутое от обильной пищи пузо и приготовился ждать, удобно расположив головы и хвост между камнями.
И тут Петька увидел то, чего больше всего боялся – он увидел свою мать. Ее привели два стражника с псиными мордами. Они поставили Катерину перед драконом и благоразумно удалились. Змей Горыныч заинтересованно приподнялся на лапах, разглядывая свою жертву. Катерина же не проявила не только никакого страха, но, напротив, вдруг впала в охотничий азарт, будто перед нею оказалась достойная добыча.
– Ах ты мерзость прожорливая! – крикнула она и выхватила из-за голенища сапога припасенный в битве со звероподобными обоюдоострый нож. – Давай сюда свои головы, сейчас ты от них избавишься.
Дракон озадаченно поперхнулся, проглотив свой огонь, от этого пришел в ярость и резким движением голов, как это делает змея, нападающая на свою жертву, попытался схватить Катерину. Но она вместо того, чтобы отскочить, как ожидал хищник, прыгнула к нему навстречу и вонзила острый нож в то место на его груди, где предполагала обнаружить сердце. То ли она промахнулась, то ли сердца у монстра не было, но он не рухнул в агонии, а взвился вверх, опираясь на один хвост, и обрушился на воительницу всей тяжестью своего тела. Однако Катерина, охотница с таким богатым опытом, умела предвидеть, как поведет себя раненый зверь. Она вовремя отскочила в сторону и оказалась у Змея Горыныча за спиной. Вонзая нож в его тело и опираясь на него, она по бугорчатому хребту мгновенно добралась до шеи дракона и точным сильным движением отсекла одну из голов.
– Ты видишь, что она делает! – воскликнула Магда. – У тебя героическая мать. Гордись, шалопай! Она же его прикончит.
Дракон взревел, вздыбился и сбросил с себя обидчицу. Она, скатившись на землю, пустилась наутек и спряталась за выступом скалы позади него. А разъяренный зверь, к тому же ослепленный болью, принялся крушить все перед собой, извергая потоки огня и дыма. Поднялась страшная буря. С гор посыпались камни. Воины стали покидать свои убежища, чтобы оставить опасное место. Но далеко убежать они не успевали – их настигал огонь или накрывала каменная лавина. Многие из них сложили здесь головы.
Магда схватила упирающегося Петьку в охапку и силой затолкнула в каменную дыру:
– Давай, давай, лезь, – поторапливала она мальчишку, – не погибать же и нам с этими.
Когда тоннель закончился и они вывалились в пещеру, Магда, сидя на полу, весело хохотнула и сообщила окружившим их обитателям подземелья:
– Во мать у него, с самим драконом расправилась. Рукой махнула – голова с плеч. Да, если бы вы видели, как звероподобные бежали. Жить небось хотелось. Ан нет – дракон всех уложил. Амба.
Слушатели ничего не поняли.
– Если Катерина с драконом расправилась, то как же он всех уложил? – удивилась Наташка.
– А Катерина жива? – с тревогой спросила Даша.
– Да что ей сделается, смелые не погибают. Надо идти туда, где я вас нашла. Небось, скоро прибежит за вами.
ххх
Маруся, Иванна и Махонька не поняли, как они проникли сквозь своды полутемной пещеры и оказались в буйно цветущем саду, наполненном пением птиц.
– Вот тебе и на, – изумилась Иванна, – из преисподней да в рай. – Она остановилась у какого-то богато плодоносящего дерева, внимательно его разглядывая. – Плоды познания, что ль. Вы здесь лучше ничего не трогайте, – обратилась она к своим спутникам. – Кто его знает, каким соблазном Кощей нас заманивает, а потом грехов не оберешься. – Только она опоздала со своим советом. Махонька не долго думая уже сидел верхом на ветке незнакомого им дерева, пригнувшейся к земле от множества налитых медовой спелостью плодов. Он улепетывал их с невероятной скоростью, почти не жуя. Маруся и Иванна смотрели на него, смотрели и сами потянулись испробовать Кощеево угощение – не зря же угодили они в это место.
Но только через некоторое время настороженная Иванна стала ощущать в себе какую-то блаженную успокоенность, как будто только ради невероятно вкусных плодов стремилась сюда. Глянув повнимательнее на Марусю с Махонькой, она увидела, что они испытывают то же самое: им здесь хорошо и никуда больше не хочется идти. Махонька растянулся в шелковистой траве под пушистым кустом, усыпанным ароматными сиренивыми цветами и, высунув язык, ловил стекающие с них капельки сладкого нектара. По его лицу блуждала счастливая улыбка.
Маруся, как маленькая девочка, плела венок из крупных желтых цветов, похожих на кувшинки, время от времени примиряла его и любовалась своим отражением на зеркальной глади крошечного озерца. Потом ладонью ударила по воде, нарушая ее спокойствие, и долго смотрела, как образ милой девушки в венке колеблется, расплывается и множится, превращаясь в нечто бесформенное, даже безобразное. Затем она принялась за венок из других цветов. И все повторилось сначала, потом еще раз и еще раз. Маруся целиком была поглощена этой забавой, ничего вокруг больше не замечая, а Иванне от этого стало как-то не по себе: страшно и тревожно. Она хотела взбодрить дочь, поднять с травы, напомнить ей, зачем они здесь, но не находила в себе сил. Их хватило только на то, чтобы не позволить себе сесть и заставить себя думать о Даше.
«Даша, Даша, Дваша…» – как заклинание повторяла Иванна, чтобы случайно не забыть о внучке. И вдруг она поняла, что не может вспомнить, кто же это такая Даша. Иванна сделала усилие, чтобы представить себе того, кто носит такое хорошее имя. Затем она стала думать о своем прошлом, ведь было же оно, но память совершенно ей изменила – полный провал, темнота. Мало того – она не признала ни Марусю, ни Махоньку. С недоумением смотрела на них, но и они не узнавали ее. Только какой-то червячок сверлил сердце, заставляя его беспокойно трепетать.
От страха за что-то или кого-то Иванну бросило в жар. Она подошла к озерцу и плеснула себе в лицо горсть воды. В голове сразу просветлело. Появились какие-то беспорядочные, неосознанные мысли. Образ Маруси показался ей знакомым. Она с усилием стала думать о нем. «Эта девушка кого-то мне напоминает, – почти вслух рассуждала Иванна, – надо только понять кого. Думай, голова, думай, шапку куплю. Надо же, – удивилась она, – это чье-то любимое изречение. Но чье? Кто же его часто повторяет? Кто? Кто? Кто? И на кого похожа эта девчонка? На кого-то очень знакомого». Она случайно глянула в озерцо и увидела свое отражение: «На меня, – с изумлением заметила она, – просто копия, только моложе. Мистика какая-то. Боже мой, кто она? – испугалась Иванна. – Никак я раздвоилась. Мой двойник, что ли? И где я? Все незнакомое». От волнения на лбу у нее выступила испарина, ладони стали мокрыми от пота. Задыхаясь от жара или ужаса, она вбежала в воду и окунулась с головой.
Вода словно смыла наваждение. Мысли стали четкими и определенными – все вспомнилось: и зачем сюда пришла, и кто перед нею. Иванна взяла Марусю за руку и повела ее к озерцу, окатила с ног до головы холодной водой и с радостью увидела, что ее дочь очнулась – с лица сползла счастливая улыбка, а в глазах отразилась сердечная боль. С Махонькой поступили более сурово – его просто прополаскали в маленькой лягушачьей заводи. Нельзя сказать, что ему это сильно понравилось, и он, придя в себя, сердито ворчал:
– Чего в воду-то совать, я еще и не грязный! Вот, мокрый теперь! Как сохнуть-то буду?
– Надо уходить отсюда, – сказала Иванна, – и ничего не трогайте. А то снова станете бессмысленными существами, ни на что не способными.
Они шли уже довольно долго, а саду не было видно ни конца, ни края. Воздух становился все горячее, будто его раскаляло солнце, хотя на темных небесах не только светило не появлялось, но и ни одна звездочка не засияла. Жажда стала одолевать путешественников, но вода больше не встречалась, зато переспевшие плоды на ветках деревьев приманивали к себе сочной потрескавшейся мякотью, из которой сочился ароматный медовый сок. Махонька порывался тайком, вопреки Иванниному запрету, сорвать яблоко или грушу, но она зорко следила за ним и пресекала такие попытки:
– Махонька, не пей из копытца, козленочком станешь.
– Чего это мне козлом становиться, что я яблок не ел, но не стал же никем? – пытался сопротивляться Махонька.
– Это иносказательно, – пояснила Маруся, – сказка есть такая – не послушался Ванюша Аленушку, попил из копытца и стал козленочком.
– Глупость какая, – возмутился Махонька, – так в жизни не бывает.
– Да какая разница, кем ты станешь, поев этих плодов. Главное, что разум потеряешь. Будешь бессознательной скотиной со счастливой улыбкой на мордочке, – рассердилась Маруся.
– Пить хочу, – прорычал Махонька. – Не могу терпеть.
– Значит, ты отказываешься от Даши? – остановившись напротив него и резко тряхнув за плечи, требовательно спросила Иванна. – Что ж, бери, – она не глядя сорвала с дерева какой-то липкий плод и протянула его лесовичку, – ешь. И оставайся здесь, мы обойдемся без тебя. – Махонька осторожно выскользнул у нее из-под руки и молча пошел вперед. Больше он не проронил ни слова.
Наконец, пространство вокруг стало как бы более концентрированным. В воздухе появился легкий запах озона, будто где-то невдалеке прогрохотала гроза с молниями и громом. А затем путники уперлись в упругую, как до предела надутый резиновый шар, стену. Повернули назад – то же самое. В какой-то момент Иванна заметила, что они двигаются по замкнутому кругу – дальше пути не было.
– Попались, – сказала она спокойно, еще не совсем осознавая, что это ловушка, – отсюда уж точно деваться некуда. Голыми руками эту стену не возьмешь.
– Ее не возьмешь никакими руками, – заметила Маруся, пытаясь пробить стену кулаком, – когда на нее сильно давишь, она отодвигается.
– Щас я попробую, – решил Махонька. Он завертелся на одном месте, придал себе ускорение и со всего маху врезался в невидимую преграду. Она тут же отбросила его на противоположную сторону. Оттуда Махонька отлетел назад и с несколько меньшей скоростью стал метаться от стены к стене пока не шлепнулся на упругий пол, слегка подлетел вверх и, наконец, успокоился. Он помотал головой, ощупал себя, будто сомневаясь, что в такой передряге уцелел, и хотел, было, подняться, но не устоял и схватился за подол Иванны. Она помогла ему стать на ноги и строго предупредила:
– Больше никаких экспериментов. Мы же не знаем, что под нами. Вдруг бездна, а мы висим в воздухе. Давайте лучше подождем, что будет дальше.– Она была не далека от истины. Шар действительно плыл в черных небесах, плавно пересекая бездонную и широкую трещину в земле. Когда он достиг ее середины, то какая-то мощная сила стала тянуть его вниз. Узники почувствовали ее и заволновались – происходило что-то необъяснимое: легкий шар без видимых причин падал. Причем так стремительно, что на какое-то мгновение Иванна, Маруся и Махонька зависли в воздухе, ощущая свои тела невесомыми.
Падение остановилось так же неожиданно, как и началось. Путешественники, снова обретя тяжесть, со всего маху врезались в нижнюю часть упругой субстанции, но были легко подброшены вверх и поставлены на ноги. А невидимая оболочка исчезла, словно растворилась в воздухе. Стало темно и сыро. Маруся не поверила своим ощущениям и пошарила перед собою рукой, надеясь нащупать уже ставшую привычной границу пространства, но ее не было.
– Постоим немного, привыкнем к темноте, – предложила Иванна, – что б хоть чуть-чуть было видно, куда идти.
Не успела она договорить до конца, как вдалеке появился знакомый по пещере светящийся диск и отбросил слабый луч на поверхность, показавшуюся путником зыбкой и болотистой. Во всяком случае, от нее поднимался легкий парок, раздавались едва слышные хлопки, будто лопались пузыри поднимающегося с глубины газа, и пахло сероводородом.
Путники еще раздумывали, как станут преодолевать очередную преграду на пути и надо ли вообще идти через болото, а тут впереди засиял всеми цветами радуги многогранный хрустальный купол какого-то сооружения, а потом проявилось и все здание, похожее не то на роскошный дворец, не то на храм, только без креста в вышине. Он заманчиво светился и манил, звал приблизиться.В свечении проявились и кочки, по которым можно было бы переодолеть очередную преграду.
Завороженные открывшейся красотой, Иванна, Маруся и Махонька, больше не задерживаясь и даже не глядя под ноги, ступили на зыбкую почву и поскакали по кочкам на другую сторону болота. Когда они добрались до твердой земли, что-то заставило их оглянуться. Ужас, который они испытали, заставил их сердца сначала замереть, а потом затрепетать с бешеной скоростью: не кочки возвышались над поверхностью болота, а человеческие головы – это были головы живых людей. Они беспрерывно двигались, то погружаясь в трясину, то выныривая из нее, чтобы схватить широко раскрытыми в безмолвном крике ртами глоток воздуха. Иванне показалось, что среди этих несчастных мелькнуло лицо Лизы, именно такое, каким она видели его сквозь стену пещеры. Но она никому не сказала об этом, чтобы не усиливать то страшное впечатление, которое сейчас переживали ее спутники.
ххх
Баба Яга все это время не находила себе места – за Витюху переживала. Время от времени она то карты бросала, то заглядывала в свою ясновидящую кадушку, то в волшебные зеркала смотрелась. Жалела, что хрустальный сосуд разбился и связь с Кощеем оборвалась. А то б прознала, как там ее любимчик поживает, а если что, то и Кощея бы умилостивила.
– Эх, – вздыхала баба Яга, – несмышленыш еще, вот и угодил черту в пасть. Как же я, старая ведьма, не уберегла, не предостерегла, не помешала злодеянию. Хотя… что я могла супротив товарищей его – они ему роднее, – то ругала, то оправдывала она себя.
Как-то в который раз просматривая выход из Кощеевой пасти, чтобы не пропустить Витюхино возвращение, она увидела там массу народа.
– Ой, что-то полюднело в наших краях-то, – изумилась она, – то стороной обходили, а то вон сколько понаехало. Полечу-ка, погляжу-ка, чего они там высматривают, – спешно засобиралась она в дорогу, вытряхивая из застоявшейся ступы кота, который повадился, чтобы не попадаться старухе под руку, отсыпаться в укромном месте. С того дня стала она наведываться к Кощееву клыку каждую ночь: присмотреть, чтобы людишки по недомыслию какой беды не натворили – Кощея не прогневили, да и веселее в компании, хотя на глаза показываться она остеригалась.
Мужики же на день оставляли у Кощеева клыка вахту из двух человек с санями и лошадью – мало ли какая помощь понадобится, когда бабы и детишки вернутся из Кощеевой пасти. А к вечеру, переделав дела по хозяйству, стягивались сюда, почитай со всего села и даже из окрестных деревень, чтобы не оставлять земляков один на один с бедой. Надеялись, вглядываясь в темноту и прислушиваясь ко всем лесным звукам, – а как среди них проявится тот самый, что положит конец их долгому ожиданию.
Непросто было мужикам смириться с бездеятельностью. Поначалу они еще терпели. А потом стали появляться бунтари, не желающие сидеть у костра сложа руки, когда их жены и дети у Кощея пропадают. И первейший среди них был, конечно, Герасим, Федькин отец. Других-то еще можно было уговорить, а этого ни за что. Привык он силой меряться с каждым деревенским богатырем и редко кому уступал победу. Одним словом – коновал с такою непомерною коновальскою гордыней, что и с самим Кощеем желал бы в кулачном бою сразиться. Только нечистую силу кулаками не возьмешь. Она удар сквозь себя пропускает, а ответный наносит, когда не ждешь. О том каждый пацан в этих глухих местах знает и старается не нарываться на неприятности.
А в этот вечер Герасим, слегка хватив хмельного зелья «для сугреву», совершенно осмелел и разбушевался так, что сам черт ему в братья не стал бы напрашиваться.
– Что хвосты поджали, – ревел он своим несдерживаемым басом на всю поляну, полыхающую огнями тут и там разведенных костров, – бабы вот не испугались – за детишками рванули, а мы тут у огня греемся. Ждем, видите ли. Все, сей час иду, ну, кто за мной? – и он нетвердой походкой направился к Кощееву клыку. Несколько человек, в том числе и Николай с Егоркой, за ним, было, последовали, да их перехватили Федот с Кузьмой. А с Герасимом разве сладишь. Он легко раскидал насевших на него мужиков и сделал несколько попыток пройти через проход в Кощееву пасть, но никак не мог попасть в узкое пространство. Отчаялся, потерял равновесие, повалился у подножия черного камня и уснул.
– Проспится – поумнеет, – заметил Кузьма, и все забыли о Герасиме.
«Нет, – подумала баба Яга, – этот не поумнеет. Дураком был – дураком помрет. И того не понимает, что нельзя ему к Кощею-то соваться. От таких агрессоров Кощеюшка только сильнее становится. А нам его сила сейчас ни к чему. Эх, мешок мой бездонный как бы теперь, чай, пригодился. И что б было ни захватить? Да-к, наверняка наперед ничего не знаешь», – снова укорила и тут же оправдала себя баба Яга. Она прыгнула в ступу и спешно отправилась за своим мешком, надеясь с его помощью помешать непутевому кузнецу.
Когда наступило утро, Герасима на поляне не было.
– Небось, очухался и домой пошел, – неуверенно предположил Егорка. Но его никто не поддержал. Мужики сомневались в благоразумии этого неукротимого силача. Да и давно подмечали односельчане, что тянуло Герасима к опасному месту. Он нередко на мужицких посиделках с табачком и самокруткой похвалялся, что добыл богатого зверя именно в этих краях. Хаживал он сюда. Судьбу испытывал. Вот и не удержался, скорее всего, на матушке-земле…
Баба Яга тоже опоздала. Не обнаружив Герасима, она повертелась в своей ступе над поляной да и маханула за пределы черного камня, мгновенно исчезнув из вида, так что мужики даже не поняли, что это промелькнуло мимо них – метеорит, что ли, упал.
Она и сама не понимала, как ее занесло в Кощеево царство. «Ох, дура, – попрекнула она себя. – Ведь не воротишься теперь. А и ждать невмоготу».
Селина у входа не было. «Этого полоумного, небось, поволок к Кощею, – рассудила баба Яга и стала оглядываться по сторонам, чтобы ненароком не врезаться в какую-нибудь скалу. Хотя она не очень беспокоилась о дороге – ступа у нее старая, опытная, так что, если задать цель, сама к ней мчится. – Да, первое впечатление не из приятных, – встревожилась баба Яга, – мрачновато, черт меня сюда понес. А ну как Кощеюшка не выпустит. – Хотя сам полет ей нравился. Она неслась с невиданной скоростью, какой в небесах развить нельзя, и лихо горланила полюбившуюся песенку, которую как-то услышала по радио, принадлежащему одному из грибников: «Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем, над мирным порогом качну серебрянным тебе крылом. Пускай судьба забросит нас далеко, пускай…» Она не понимала смысла произносимых слов, но догадывалась, что они вполне соответствуют моменту и тому бодрому, даже возвышенному настроению, которое распирало ее сердце, предвкушающее долгожданную встречу с Бесей.
Ступа, минуя все слои Кощеева царства и нигде не задерживаясь, уже неслась по спиральному тоннелю вниз, а баба Яга, крепко вцепившись в ее края, изо всех сил старалась преодолеть невесомость и не взлететь вверх, теряя опору под ногами. Теперь было не до песен. «Нет, не смогу, не удержусь», – наконец, простонала старая ведьма и разжала пальцы, которые от напряжения свела болезненная судорога. Ступа продолжала полет без нее, а баба Яга кувыркалась следом, то нагоняя свое летательное средство и больно ударяясь об него, то отставая и стукаясь о стены сужающегося книзу тоннеля.
К счастью, они обе шлепнулись в вязкое, дурно пахнущее болото и не разбились о камни. Баба Яга фыркнула, отдуваясь:
– Ну и попали. Тащи же меня, – приказала она ступе, уцепившись за нее, – видишь, затягивает. – Ступа засуетилась, стала вращаться и выскользнула из трясины, бережно перенеся хозяйку на твердый берег. Баба Яга отряхнулась, как это делает воробей, искупавшийся в луже, и огляделась. – Грешники маются. Не хотела бы я всю последующую жизнь бороться с этой мерзостью, чтоб не засосало. Надо подумать о добрых намерениях, а, может, даже о делах. – Человеческие головы, торчащие над поверхностью болота, даже на нее, видавшую разные виды, произвели впечатление. – Ладно, двинулись. – Тут она заметила светящийся купол вдали: – Вот, значит, ты где, Кощеюшка, обитаешь. Хорошее место. Высокое. И избушка ничего себе – представительная. Прям дворец какой. Как же это я в таком виде по мраморам потопаю-то? Негоже. – Баба Яга критично оглядела себя, насколько могла, с ног до плеч, и задумалась. – Че ж делать-то будем, – обратилась она к ступе. – Эй, ты мешок-то мой не потеряла? А то смотри у меня. – Она с трудом протиснула в ступу свое грузное тело вниз головой, покопошилась там и вытащила на свет обветшалый от многих лет холщовый мешок. – Вот он, мой голубчик. Сейчас посмотрим, че мы в тебе наковыряем. – Она засунула в мешок руку и извлекла из него маленькое волшебное зеркальце. – То, че надо.
Баба Яга заглянула в зеркальце и капризно произнесла сквозь зубы:
– Хочу новую одежу и обувку на ножки. – В тот же момент она уже красовалась в красном, расшитом золотом сарафане и новеньких соломенных лапоточках. – Да ты че, – возмутилась баба Яга, – ты где это взяло? Такое уже триста лет не носят. Давай современный одяг. К Кощею иду. Понимать надо. – Зеркальце вздохнуло и долго не проявляло признаков жизни. Ведьма и ждать устала. Но тут на ней появились лиловые сапоги–ботфорты на высоченных каблуках, коротенькая кожаная юбка и пиджачок, сияющий стальными заклепками, на переносице повисли широченные черные очки, а волосы на голове поднялись дыбом. Зеркальце крутанулось волчком и увеличилось в размерах. Баба Яга, разглядывая себя в нем, удовлетворенно хмыкнула:
– Вот, тепереча лучшее, только каблук снизь, не девочка, чать, на ходулях скакать, юбку чуток удлини, а прическу… – баба Яга помолчала, подумала и махнула рукой, – ладно, пускай остается. И очки забери – итак ничего не видать.
– Вот гостья так гостья, – услышала она у себя за спиной, – нежданно-негаданно пожаловала. Ну, здравствуй, старая. Давненько мы с тобою не виделись с глазу на глаз. Все больше фантомами обмениваемся. Дай, погляжу на тебя. – Кощей Бессмертный стоял перед бабой Ягой во всей своей неувядающей молодости. В сердце бабы Яги шевельнулся червячок черной зависти: «Как ему это удается – тысячелетия проходят, а он не меняется. Точно, силой людишкиной себя поддерживает, а сроду в том не признается». Но вслух она произнесла ласково и приветливо:
– Доброго здоровья тебе, Кощеюшка, вижу – не бедствуешь и радуюсь. Вот, повидаться захотелось – удержу не было. Ну и махнула сюда. Чать не прогонишь.
– Ну, что ты, – в глазах Кощея сверкнул зловещий огонек, – и хотел бы, да не смогу… – Сердце у бабы Яги екнуло в недобром предчувствии – не выйти ей отсюда. Но виду, что испугалась, она не подала. Бодренько шагнула навстречу и припала к Кощеевой груди: – Люб ты мне, Беся, знаешь об этом. Силу твою чту. Добродетель величаю, но образ твой несравненный в сердце ношу.
– Ладно уж, – хмыкнул Кощей недоверчиво, больно ты словоохотливая нынче. Никак дело у тебя ко мне?
– Что ты, что ты, – искренне возмутилась баба Яга, – только заради тебя и отправилась в такой заковыристый путь, что и не знаешь, чего в конце ждать. Жизнью, можно сказать, рискую…
– На похвалу ты скора, не хочешь, а поверишь льстивым твоим речам, только полноте зубы-то заговаривать, я тебя насквозь вижу, – строго изрек Кощей и жестом пригласил гостью следовать за ним.
Они вошли в огромный зал, возведенный из черного, безо всяких вкраплений, полупрозрачного кварца. Иногда он всречается в старых полуразрушенных горах в виде длинного темного граненого камешка, который народ окрестил чертовым пальцем. Не задерживаясь здесь ни на секунду, (хотя бабе Яге хотелось остановиться и поглазеть на такую красоту, она на это не решилась), хозяин и гостья проследовали сквозь одну из стен и оказались в потаенной крошечной темной комнате, посреди которой на золотом шаре непонятно как держался совершенно прозрачный и переливающийся всеми цветами радуги хрустальный многогранник. Кощей протянул к нему руку, и он мгновенно помутнел. Затем внутри него замельтешила мелкая рябь, ее сменил беспорядочно вращающийся геометрический рисунок из множества цветных прямых, угловатых и округлых линий, и, наконец, они стали складываться в определенную картину.
– Смотри, – сказал Кощей, – много тут неясного. Я их назад на землю выкинул: красотой испытал – чувствуют ее, понимают, стало быть, не для нашего они мира. Вот, вернулись. Зачем? И потом – не по нашим это правилам, чтобы люди и лесная нечисть не только рядом сосуществовали, но и служили друг другу.
– Этих я знаю, – обрадовалась баба Яга, – вон тот, лесовик, нахальный, но отважный. А вон ту даму я у моего Витюхи видала. Времена нынче такие – ты, Кощеюшка, давненько у нас не бывал и не ведаешь, что дело твое ширится и процветает. Люди, почитай, так испоганились, что хуже любой нечисти друг друга изничтожают. А граница меж ними все тоншает, тоншает, вот-вот скоро и не поймешь, кто у кого в услужении. Только я тоже чего-то не додумываю… – задумчиво произнесла Яга и, спохватившись, замолчала.
– Ну, – заинтересовался Кощей, – говори уж, не таись…
– Ладно, на милость твою надеюсь, скажу – чего я сюда потащилась-то, зачем мне этот Витюха сдался? На кой ляд мне эти привязанности, на старости-то лет? Ничего в нем нет интересного – ни опыта, ни ума, ни прошлого, ни настоящего, и взять с него нечего – обычное, не выдающееся человеческое дитя. А на тебе – сердце за него все исстрадалось.
– Не понимаю я тебя, старая, – грозно заметил Кощей, – а и впрямь чувствуется в тебе какая-то червоточина. Долго поблизости от людей жила. Пора, пора тебе на покой. – У бабы Яги сердце замерло от ужаса – никак в болото отправит. Но Хозяин, видя произведенное его словами впечатление, смягчился и уже более миролюбиво добавил: – Ладно, с тобой после разберемся. Сюда смотри.
Теперь в глубине хрустального многогранника мелькнули растерянные глаза Катерины, лишенный одной головы и мечущийся от боли Змей Горыныч и группка детей, испуганно и напряженно всматривающихся во что-то вдали.
– О! – радостно воскликнула баба Яга, – Витюха, несчастный какой. Ревет… – лицо у нее скривилось от жалости. – Ты уж их, Кощеюшка, пощади. Не мучай сильно.
– Чего зря болтать, – рассердился Кощей, – мое царство не для зла сотворено, а для возмездия. Здесь закон правит – что заработал, то и получил. Не волен я по своему разумению карать или миловать, а токмо порядок стерегу, чтобы следующие из закона правила неукоснительно соблюдались. А вот что с этими делать, не соображу. Как они сюда угодили? Не должно было такого случиться, а случилось…
– А ты их воссоедини, Кощеюшка, – мудро заметила баба Яга. – Тех и этих. Тогда из двух трудностей одна получится – разбираться-то и легче будет.
ххх
Змей Горыныч, наконец, успокоился и двумя широкими языками, совсем не похожими на змеиные, стал зализывать рану на шее. Воспользовавшись этим, Катерина выскользнула из своего укрытия и помчалась по тропе вверх – откуда только силы взялись. У входа в пещеру она приостановилась, оглянулась – нет ли погони – и скрылась в глубине горы. Здесь, в кромешной тьме, она не сразу разглядела, что да как, а когда привыкла к темноте, то поняла, что хода назад нет. «Где же дети?» – тревожно подумала она. И тут пространство словно ожило, заколебалось светом и тенями, а вслед за этим в пещере как бы ниоткуда появилась Магда с детьми.
– Я ж говорила, что мать ваша здесь непременно объявится, – весело крикнула Магда, – вот она и тут! Бегите, встречайте.
Счастливая Катерина всех перецеловала, переобнимала, выбросив из головы те ужасы, через которые только что прошла – будто ничего и не случилось.
– Ну, ребятки, дело наше неясное, – подчеркнуто бодро заметила она, – куда деваться дальше, не знаю. Назад ходу нету, а впереди звероподобные. Хотя Змей Горыныч их потрепал изрядно, но кое-кто еще наверняка уцелел. Счас отдышусь, и будем решать. Может, придется пробиваться… – Она присела на камень и вроде как задремала. Дети притихли, чтобы дать ей отдохнуть.
И тут произошло непонятное. Сверху опустился прозрачный, но вполне осязаемый на ощупь шатер и накрыл собою всю группу: и Петькину мать, и не успевшую уйти Магду, и детей. Затем какая-то сила приподняла их и потащила сначала в сторону, сквозь каменные своды пещеры, одной горы, другой, третьей… Наконец, путники увидели себя летящими в воздушном пузыре под черным куполом небес над светящимися разными оттенками каменистыми нагромаждениями. Постепенно все это сменилось пустынной торфяной равниной, а затем обширным болотом, все время вздыхающим и колышущимся неисчислимыми кочками, которые то погружались в его зыбкую пучину, то выныривали на поверхность.
Маленький трехголовый дракончик заинтересовался, что это такое висит в воздухе, похожее на пищу. Просунул одну из голов сквозь прозрачную оболочку пузыря, стараясь слизнуть длинным языком намеченную добычу покрупнее и задел довольно упитанную Наташку. Она шарахнулась от него, испуганно закричала и разбудила все еще спящую Катерину. Та вскочила на ноги и, не раздумывая, въехала кулаком в драконью морду, которая тут же исчезла.
– И этот туда же, – сказала она, потирая ушибленную руку, – подрасти сначала. Что здесь происходит, куда летим? – оглядевшись, спросила она удивленно. – Ну, ни на минуту нельзя оставить.
Вот что-то засияло внизу ярким серебристым светом, пузырь стал спускаться, и путники хорошо разглядели хрустальный купол великолепного дворца, построенного из черного полупрозрачного камня. Проникнув сквозь него, они плавно опустились на мраморный пол, а прозрачная оболочка будто растаяла.
– Кругом стены, никаких ходов и выходов, – изумилась Катерина, – как же отсюда выбираться-то.
– А они здесь не нужны, – услышала она знакомый голос, – иди, куда хочется. А стены – одна видимость.
– Иванна! – воскликнула изумленно Петькина мать. – Маруся, – как-то очень ласково, будто это ее родная сестренка, добавила она. – Наконец-то все в сборе.
Маруся бросилась к Даше, обняла ее, прижала к себе:
– Никуда больше не отпущу, – радостно произнесла она, – ни на шаг.
– Я и сама не пойду, – всхлипнула Даша, – я все время боялась и хотела домой. Забери меня отсюда. А где Махонька? Ты его не видела?
– Да здесь где-то был, – подходя к дочери и внучке, ответила Иванна. – Ну как, путешественница, не будешь больше своевольничать?
– Не буду, – твердо пообещала Даша, – наверное, – тотчас неуверенно добавила она. И все рассмеялись – кто же в таких случаях дает обещания.
Лицо Магды, все время тихо стоящей в сторонке и молча наблюдающей радостную картину воссоединения взрослых и детей, вдруг омрачилось горькой улыбкой. О чем подумала она в эту минуту, никто так и не узнал, а она не стала долго предаваться мрачным воспоминаниям, подошла, протянула руку, познакомилась с Иванной и Марусей и бодро заметила:
– Раз уж судьба свела меня с вами, то и дальше с вами останусь, была не была…
– Ну вот, теперь сам черт нам не страшен, – подвела итог случившемуся событию Катерина. – Ну, двинули домой…
– Да мы уж, почитай, здесь целую вечность бродим, – вздохнула Маруся, – а выбраться никак не можем. Видать, не кончились еще наши беды.
Тут за спиной Даши заметался вихрь горячего воздуха, и кто-то стремглав бросился ей на шею – едва успела подхватить. Когда клочья шерсти и какого-то яркого трепья улеглись, под ними оказался Махонька. Он так крепко обнимал Дашу, что она чуть не задохнулась, и Маруся решительно отодрала его от Дашиной шеи:
– Уймись, – строго произнесла она, – угробишь мне ребенка. – Но Даша так обрадовалась, что не заметила неудобства Махонькиных объятий. Она тормошила его, гладила по обросшей спутанными волосами, лохматой голове, изумлялась его наряду и все время спрашивала, где это он так долго пропадал. Махонька, всегда уклоняющийся от проявлений излишней нежности, и теперь остался верен себе, он отошел на безопасное расстояние и сердито рявкнул своим грубоватым баском:
– Где был, где был – где сама была? Я всю одежу истрепал, бегая за тобой. Вон что ношу – видишь? – Он повернулся к Даше одним боком, потом другим: – Ну, поняла?
– Поняла… – беспечно заверила его Даша. – Вернемся домой – сошьем тебе новую.
– Вот это правильно, – рассудительно заметил Махонька. – Знаете, кого я видел? – Он сделал многозначительную паузу, ожидая заинтересованной реакции слушателей. Но она была спокойной, потому что его друзья уже привыкли видеть в Кощеевом царстве самые неожиданные персонажи и ничему не удивляться. – Ладно, скажу – бабу Ягу я видел. За мной гналась. Щас здесь будет.
– И не гналась вовсе, – опровергла его слова Баба Яга, вылезая из ступы. – Не гналась, а догоняла. Чего ж не подождал? Может, дело у меня к тебе было серьезное. – Тут она заметила Витюху и с неожиданно доброй улыбкой на уродливом лице подковыляла к нему на слабых старческих ножках: – Вот и свиделись, дитятко мое. – Она прижала Витюхину голову к своей груди и устремила куда-то вдаль счастливый взгляд. – Ты уж пощади его, Кощеюшка, не лишай отца-матерь опоры на склоне лет, а меня, старую твою услужницу, нечаянной привязанности. Прикажешь оставить его – оставлю, – старуха решительно оттолкнула от себя мальчишку, – и видеть никогда не буду – пойду на такую жертву. Разрывает она мое сердце, а слово сдержу. Мне и памяти довольно.
– Что ж, принимаю, – с той стороны, куда смотрела баба Яга раздался бесстрастный, негромкий, но совершенно отчетливый голос, так что его понял бы даже глухой. – А вы, незваные, почто пожаловали? Аль не знали, что дороги назад не сыскать, коль я тому не посодействую?
– Знали, знали, Кощеюшка, да вот дело их погнало, – баба Яга запнулась, видимо, ей трудно было выговорить это слово, – бл… – она тяжело вздохнула, – благородное.
– Даже так? – вроде бы и удивился Кощей, но голос его по-прежнему оставался бесстрастным, лишенным всяких чувственных оттенков. – Сказывайте. А ты, старая, помолчи – сами не без языка.
– Молчу, молчу, Кощеюшка, – и баба Яга прикрыла рот сухонькой ладошкой.
– Мы пришли выручать Лизу, – смело выступив вперед, сообщила Даша, – мою соседку.
– Вона как, – хмыкнул Кощей, – а силенок-то достанет? – Даша на это ничего не ответила, а, почувствовав угрозу в словах Хозяина, спряталась за спину Маруси.
– Отпусти наших детей, Кощей, – осторожно попросила Иванна, – малы они еще, не понимают, что не нам, простым смертным, с тобой тягаться. Если тебе нужна искупающая жертва – возьми меня.
– А и взял бы, да не нашего ты поля ягода. Не удержать мне тебя здесь… И силы тратить не стану. Эй, – крикнул он кому-то, – доставить сюда Лизавету.
В то же мгновение перед потрясенными пленниками Кощеевой пасти предстала несчастная узница Бессмертного. Лиза была не похожа на себя. Из пухленькой, самоуверенной, вредной девчонки она превратилась в до предела исхудавшее существо. Ее застывший взгляд, полный ужаса, выдавал великое душевное страдание. Сгорбленная фигурка маленькой старушки, с которой сползала на мраморный пол вонючая болотная жижа, вызвала у ее односельчан острый приступ непреодолимой жалости, и каждый готов был бы сейчас ради нее на все.
– Да, – произнес проницательный Кощей, не скрывая разочарования, – не иссякает в людишках доброта. Как ее ни искореняй. Жертвы вашей не приму. Другую возьму. Ну-ка, сказывай, кого вместо себя представишь? – обратился он к Лизе.
Лицо девочки засветилось надеждой. Она стерла с него грязь и быстро произнесла:
– Бабку мою бери, Агриппину…Уж пожила…
– Ха, ха, ха, – рассмеялся Кощей, – вот, баба Яга, твоя смена. Возьми ее к себе – учи, расти, воспитывай. Славная ведьма получится. Отпускаю тебя до времени.
Обрадованная баба Яга оседлала ступу, рявкнула во всю глотку:
– Ромул! Милена! Домой! Вдосталь погуляли, бездельники, – и была такова – спешила, чтобы «Кощеюшка удержать не смог, передумавши».
– Ну, а с вами что делать? – обратился Кощей к своим пленникам. – Так просто отсюда никто не уходит, без откупа…
Он и договорить не успел, как дети, осознавшие, что им придется навеки здесь оставаться, принялись всхлипывать, шмыгать носами, а Витюха и вовсе ударился в громогласный рев.
– Цыц!– рявкнул Кощей. И все тотчас же притихли. Тут вперед вышел Махонька:
– Прощай, Даша, – произнес он чуть дрожащим от волнения и страха голосом. – Прощай Маруся. Прощай Иванна, – Махонька, по подсмотренному у людей обычаю, низко поклонился на все четыре стороны, – прощайте все. Жил я один в лесу, теперь здесь поживу.
– Махонька, – рванулась к нему Даша, – не оставляй меня… Я без тебя не могу. Как же твой лес. Там сейчас весна. Птички поют. Небо синее…
– Да-к, нельзя по-другому, – вздохнул Махонька. – Вас там ждут. А я сам по себе. Так получается, что мне и оставаться. Баба Яга сказывала, что приятель мой, Лешак, тоже где-то здесь обитает. Мол, она его сюда заслала. Найду его – будем вдвоем…
По унылому Махонькиному лицу было видно, что такое решение дается ему нелегко. Шутка ли – никогда больше не видеть леса, солнца, никогда больше с деревенской детворой не слететь стремглав на санках с крутого берега реки. По зеленой Махонькиной щеке скатилась крупная прозрачная слезинка. Он неловка смахнул ее ладонью и отвернулся, чтобы никто не заподозрил его в слабости и жалости к самому себе.
– Нам, таинственным обитателям миров, все равно, где жить, – добавил тихо и неуверенно Махонька, успокаивая себя и Дашу. – Мы везде свои. Привыкну. Без тебя, Даша, только скучать буду.
– Врешь ты все, – горько произнесла Даша, – трудно тебе здесь будет…
– Решение мое твердо, – резко заявил Махонька, – остаюсь и все. – Он отодвинулся от Даши. А она уткнулась лицом в материн подол и дала волю слезам.
– Что ж делать, – вздохнула Маруся. – Махонька нас спасает. Спасибо тебе, добрая душа, – и она, отстранив Дашу, погладила Махоньку по рыжей голове.
– Мир что ли перевернулся, – задумчиво произнес Кощей Бессмертный. – Невиданная доселе жертва… Заинтересовали вы меня. Вроде и люди, а человеческих слабин не кажете. Вон, и чертенка на свою сторону увлекли…Не может такого быть, чтобы без изъяну… Не хочу связи с вами терять, посмотрю, как дале жить будете. А потому даю вам по неразменному рублю. Сколько б добра на него ни покупалось, он всегда к хозяину возвращается. – Заметив протестующий жест Иванны, Кощей придал голосу металические нотки, будто мечи скрестил. – Не принять сей дар вы не можете. – Тут на мраморный пол, мелодично звеня, прямо ниоткуда просыпалась горсть золотых монет. – Отныне путь вам открыт… – Что имел ввиду Кощей Бессмертный, какой путь перед каждым наметился, о том он не сказал, а всяк понял его слова по-своему.
ххх
Не успели путники осмыслить, что с ними происходит, как уже стояли по ту сторону Кощеева клыка. А навстречу им неслась толпа возбужденных и что-то радостно орущих мужиков. Ничего не понимающих детей и женщин хватали, кутали в шубы, усаживали в сани и галопом везли в деревню.
Хорошие вести разносятся быстро. Ивана, Маруся и Даша не успели порог переступить, а уж к ним потянулись соседи, кто с пирогами, кто с советами, кто помочь чем, а кто из чистого любопытства. Народу набилось – ни протолкнуться, ни продыхнуть. Подошли отдохнувшие Катерина с Петькой – выполнила-таки мать свое обещание. Иванна не успевала самовар раздувать, да чашки мыть. Маруся ей помогала, а роль повествователей досталась Даше и Петьке. Они ничего не утаивали, и хотя рассказывали сбивчиво, путаясь в сложных описаниях Кощеева царства, слушали их терпеливо, не перебивая вопросами. А если уж они вовсе забредала в своих рассуждениях в тупик, Катерина, а то и Иванна с Марусей выходили из кухни и поясняли непонятные моменты.
Хотя объяснить-то было ничего невозможно. То, что там, внизу, казалось реальным, здесь приобретало оттенки сказочности, неопределенности, даже сами путешественники сомневались, а не пригрезился ли им Кощей с его подземными мытарствами. Только, если по здравому разумению, рассудили сельчане, то не случалось у разных людей совершенно одинаковых видений. Значит, что-то было на самом деле. А если детишки чего и приврали, то Катерине с Иванной это вовсе ни к чему. Катерина даже своих успехов на охоте никогда не приукрашивает в отличие от многих деревенских мужиков. Ей верить можно. Иванна же настолько здравомыслящая женщина, что ей бы такое и в голову не пришло. Наконец один из слушателей задал всех давно интересующий вопрос:
– А какой он, Кощей, вы его видели?
– Нет, – растерянно развела руками Даша, – он нам не показался.
– Я даже не могу наверняка сказать, слышали ли мы его. Но мы его понимали, – добавила Катерина.
– Так что ж, он не такой, как его в сказках описывают? – уточнила Матрена Степановна, заглянувшая к Иванне поблагодарить ее за внука. – А Витюха говорил, что в сосуде бабы Яги он предстал ему именно в таком виде – живая смерть.
– Мне кажется, он показывается таким, каким его себе представляют, – предположила Маруся, входящая в комнату с самоваром, – мы его видеть боялись, вот он и не появился.
– Да какая разница, какой он – главное зачем, – заметила Иванна из кухни.
– Что зачем? – переспросил Петька.
– Зачем он существует, – пояснила Иванна, выглядывая из-за дверного косяка. – Зачем существует на земле такое место, как Кощеева пасть. Вот загадка.
– Я думаю, – рассудил Петька, – не для злодейства. Вот взял же Кощей и отпустил нас.
– Ага, – возмутилась Даша, – он Махоньку вместо нас оставил. – Петька смущенно поскреб пятерней затылок.
– И свой неразменный рубль подсунул, – заметила Катерина, – еще не известно, чем это закончится.
История с неразменным рублем невероятно заинтересовала слушателей. Мужики тут же послали Петьку в деревенскую лавку испытать деньгу, предварительно обследовав его карманы, чтобы без обману. А когда он вернулся с покупками, нетерпеливо уставились на него в ожидании. Петька вывернул карманы, демонстрируя, что денег у него нет. И тут не известно откуда на пол, серебристо звякнув, упала, нестерпимо сияя, золотая монета. Это привело гостей в восторг. Но некоторые недоверчивые тут же снова отправили Петьку в магазин, а сами последовали за ним, чтобы наверняка убедиться – рубль остался у продавца. Когда они вернулись, нагруженные пакетами и кульками, все в точности повторилось. На этот раз публика была почему-то сдержаннее.
– Да, – произнес Кузьма с сомнением в голосе, – сразу и не поймешь, на добро или на зло этот рубль даденый. В народе о нем дурная слава держится. А что как он проложит вам дорожку назад, в Кощеево царство? Может, это нить связующая, или испытание какое? Надо от него избавиться.
– Да ты что, – сразу возмутилось несколько голосов, – богатство само в руки плывет. Что да как потом будет не известно и гадать нечего, зато теперь можно пожить в свое удовольствие.
– Да и не избавишься от него, – вздохнула почему-то печально Маруся, – видели же – он возвращается.
– Если им не пользоваться, сам сгинет, – убежденно заявил Кузьма. – Ведь хозяин-то только тот, кто на него живет. А в других случаях – это просто бесполезная игрушка. Так что остерегитесь, ребятки.
Под конец посиделки, когда и рассказчики приустали, и слушатели притомились, рывком открылась дверь, и появилась заплаканная Полина, Лизина мать.
– Ой, люди, – взмолилась она с порога, – беда за бедою. Лиза в себя пришла. Есть попросила. С кровати спрыгнула как ни в чем ни бывало, на чердак побежала, достала какую-то старинную книгу и давай ее листать. Я уж и не перечила, обрадовалась сильно, – тут, видимо комок слез подкатил к горлу, и Полина задохнулась. Иванна подбежала к ней, обняла и стала успокаивать:
– Что ж ты горюешь, ведь добром все закончилось…
– Ох, кабы добром, – всхлипнула Полина, вытирая ладонью слезы, – тут свекрови стало совсем плохо, слышу, заметалась, застонала, глаза открыла – а в них ужас. Что она такое страшное увидела напоследок?
– Почему напоследок? – удивилась Иванна.
– Померла она. Пока я пыталась ее в чувства привести, уколы всякие делала…напрасные, Лиза пропала.
– Может, к подружке какой пошла? – предположила Иванна. – Она последнее время с Нюрой подружилась. Там искала?
– Да везде искала, всю деревню обегала. Чует мое сердце, не увижу ее больше…
Мужики разобрали свои кожухи и шапки, выбрались на улицу, и молча, не сговариваясь, направились к лесу – где же еще можно искать пропавшего ребенка. Катерина побежала по деревне собирать старух, чтобы приготовить Агриппину в последний путь. Да, не радостным было возвращение детей из Кощеевой пасти.
– То ли еще будет…Кощей свое возьмет, – тихонько шептались старики меж собою, чтобы не запугивать молодых, как, мол, им жить потом с вечным страхом, пусть уж ничего не ведают.
– Бедная, бедная Полина, – вздыхала Маруся, – сразу и свекровь и дочь потерять. Как такое можно пережить. И ведь не скажешь правды – разве она поверит, что ее Лиза у бабы Яги в обучении.
– Может и поверит. Придется рассказать… – решила Иванна. – Все-таки лучше знать, что твоя дочь, хоть и у бабы Яги, но жива, а не волкам в лесу досталась.
Утром Иванна и Маруся накинули на плечи шубейки и поспешили к соседям. С сочувствием и состраданием смотрели они на молодую еще женщину, которая в одночасье превратилась в утомленную жизнью старуху. Ее обесцвеченные горем глаза утратили всякую живость, потухли и выражали одно только равнодушие к миру. Она готовилась последовать за дочерью. Это страшно было видеть. Если бы тосковала, или билась в истерике, или надеялась…а то – ничего. Как будто все в ее судьбе совершилось и закончилось. Даже на предложение Иванны поговорить, излить свое горе, она бесчувственно пожала плечами.
– Знаешь, – осторожно подступилась к ней Иванна, – а ведь Лиза жива. Видели мы ее в Кощеевом царстве.
– Врете вы все…– недоверчиво отмахнулась Полина, но Иванна заметила мелькнувший и сразу потухший интерес в ее глазах. «Не все потеряно, – подумала она, – попробуем с другой стороны».
– Ну, зачем мне тебя обманывать, ты же меня не один год знаешь. – Полина согласно кивнула головой, значит, слушает. – У Витюхи, Дашкиного приятеля, есть хрустальный шар, которым можно бабу Ягу вызывать. У нее твоя Лизавета. Давай сходим. А по дороге я тебе все расскажу. – Полина сразу засобиралась.
Пока шли они к Витюхиному дому, Иванна выложила все начистоту и безжалостно: и что дочь ее пыталась ворожить, и что на Махоньку одеревенение наслала, а с помощью бабы Яги удалось его вернуть самой Лизавете, и что в Кощеевом царстве страшной мукой мучилась, а освободилась, отдав взамен жизнь своей бабушки. За все это Кощей приказал ей учиться ведьминскому ремеслу.
Потрясение, которое испытала Полина, вернуло ее к жизни. Она и верила и не верила Иванне: разве могло быть такое, чтобы маленькая девочка вела себя столь скрытно и изощренно, и что она, мать, совершенно ни о чем не догадывалась. Хотя некоторые ее собственные наблюдения за жизнью Лизы в последние дни: и частые исчезновения куда-то, и какие-то тайные отношения с Агриппиной, тревоги бабушки по поводу внучки, и нежелание дружить с сельской ребятней, и странный выбор подружки… – все это подсказывало Полине, что Иванне следует верить. К тому же наследственность – как-то Агриппина обмолвилась, что в их роду была сильная ведьма.
Витюху они перехватили у ворот. Он попытался, было, улизнуть, но Маруся ловко схватила его за полу курточки:
– Стой! Куда так торопишься, когда к тебе гости пожаловали. Ну-ка, отойдем в сторонку. – Витюха нехотя повиновался.
– Доставай свой шар, которым ты бабу Ягу призывал.
– А его у меня нет, – виновато признался Витюха, – пропал.
– Как же ты такую ценную вещь не сохранил? – возмутилась Маруся.
– Не знаю, – пожал плечами Витюха. – Как к Кощею пришли – был, вот тут в кармане лежал, а потом не стало.
– Баба Яга вытащила, – предположила Иванна, – она ведь дала зарок больше с тобой не видаться, вот и исполнила его.
Полина, молча стоящая рядом, развернулась и, ничего не сказав, пошла домой.
– Ничего, – глядя ей вслед, промолвила Иванна, – теперь воспрянет – теперь ей есть, о чем подумать и на что надеяться.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
После того, как вернулись дети из Кощеевой пасти, много воды утекло в местной речке. Жизнь деревни вошла в свое русло – вроде бы и не случилось ничего.
Федька, хоть и не вернул свою руку из Кощеева царства, но прекрасно орудовал одной левой. Отец его, Герасим так и сгинул, после того случая у Кощеева клыка его никто из деревенских больше не видел. Федька сам заботился о матери, а потом обзавелся семьей и безбедно содержал свою ораву, как он говорил, «дармоедов», семерых детей и молчаливую, всегда чем-то испуганную жену. Взяв в помощники отбившегося от табора цыганенка, он вырастил его и сделал знатным кузнецом. Федор Герасимович сумел оценить Кощеев дар – разбогател, построил обширную кузню, затем и заводишком обзавелся. Лучше его в округе не было мастера, что лошадь подковать, что цацку какую кружевную из железных прутьев выплести. В селе его уважали. Хозяин – иначе и не называли.
Все хорошо у Федьки складывалось, вот только скуповат был – снега зимой не выпросишь: работников своих и семью в черном теле держал, продарками да подачками не баловал. Как-то на накопленные деньги купил он коня невиданной красы и резвости. Не потому, что лошадей любил, а для куражу – знай, мол, наших. А через месячишко завод и специально выстроенная конюшня сгорели. Цыганенок, которого в селе по старой памяти так и звали уменьшительно-ласкательным прозвищем, хотя он уже вымахал в рослого красавца, исчез, а вместе с ним пропал и жеребец.
Федька не перенес удара, затосковал и стал частенько наведываться в местный погребок, который держала подросшая Наташка. Изрядно подвыпив, он рассуждал о смысле жизни, которого нет, коли все добро, накопленное трудами, в одночасье может пойти коту под хвост. Какое-то время кузней управлял его старший сын, но не передался тому отцовский дар, и семья постепенно захирела.
Наташка отдала свой неразменный рубль матери, а та, неожиданно для всех, при ее-то непрактичности и стеснительности, возьми да и открой сельскую скобяную лавку. Дело пошло. Со всей округи ходили сюда мужики и бабы за всякой всячиной: от гвоздей до столовых сервизов невиданной красоты. Наташкина мать была доброй женщиной, в долг часто давала, а про это нередко забывала. Чего волноваться, коли рубль неразменный: если что – выручит. На безбедную жизнь хватает вот и ладно. Потом и Наташка ей на смену пришла. Тоже торговать стала, погребок завела.
Только вот личная жизнь у нее не заладилась. Вышла замуж за первого красавца на селе. Хоть и из бедной семьи был, но это ее не остановило: «Сама прокормлюсь, – хвасталась она подружкам, – зато дети красивые и умные будут». Но, видать, не любил ее красный молодец – на деньги позарился. Вот в удобный момент стянул он тот неразменный рубль – только его и видели. Наташка погоревала, но духом не упала – стала только на себя надеяться, своим трудом на хлеб зарабатывать. Как там дальше будет – поглядим.
Петька, этот прогульщик и двоечник, в город укатил. Говорят, выучился на большого ученого. На свои деньги построил исследовательский институт по изучению аномальных явлений. Он вокруг Кощеевой пасти столько разных приборов наустанавливал, что муха без догляду ни туда, ни сюда не проскочит. Мучает его загадка этого места – для чего оно существует. И как люди туда попадают? «Мы вроде там и душой, и телом были, – рассуждал он, – а Лизка как же? Только душой, ведь ее тело дома оставалось? А если и мы только душой, то где же наши тела были?» Теоретически он ответ предполагает, но научно пока ничего доказать не может.
Даша не долго обладала неразменным рублем. Как-то ушла на день в лес и до вечера там пропадала. Иванна с Марусей уж волноваться начали. Когда вернулась – приступили с допросами, где была и зачем, но она им ничего не сказала. Конечно, разве о таком скажешь – на замок запрут. А ходила она к Кощеевой пасти. Подошла к черному камню и кинула за него, туда, где трава вечно зеленая, свой неразменный рубль.
– Возьми назад, Кощеюшка, – попросила она, – только отпусти в лес моего Махоньку и дружка его Лешака, будь милостив.
Не знаю, услышал ли ее Кощей, а только тот камень, что деревянное полено на ножках напоминал, куда-то исчез.
Когда Даша выросла, она вышла замуж за Петьку. Теперь живет в большом городе, сказки пишет, издает их и в свое родное село присылает. Зачитывают их здесь до дыр и мал, и велик – шутка ли: своя сказительница в деревне родилась, да еще такая хорошая. Свое путешествие в Кощееву пасть она тоже подробно описала – ничего не утаила.
Юрка свой разменный рубль всем, кто ни попросит, в долг давал. Вся деревенская ребятня им попользовалась, пока он не сменил хозяина. Юрка, конечно, в рев ударился, но Матрена Степановна вытерла ему слезы подолом цветастого фартука и весело утешила:
– Не горюй, как пришел – так и ушел. Без него проживем.
А когда мальчишка подрос, Катерина, которая, как обещала, перезнакомилась со всеми Петькиными друзьями, взяла Юрку с собою на охоту. С того момента и прикипел он к охотничьему промыслу. Сначала с Катериной в лесу пропадал. Потом сам стал на зверя ходить. Только в какой-то момент появилась в нем жалость к зверью. Выследить тянет, а рука стрельнуть не поднимается. Вот Петька и прислал ему из города фоторужье. С тех пор Юрка немало интересных и даже редких снимков разных зверушек «настрелял». Даша помогла ему издать фотоальбом. Стал он известным человеком. Теперь его большие ученые-зоологи в свои экспедиции приглашают – фотографии животных делать. Так что дома Юрка бывает редко.
Магда, по случаю оказавшаяся в этой деревне, сначала жила у Катерины. Потом огляделась, присмотрелась к овдовевшему Катерининому соседу с тремя детьми, да и вышла за него замуж. Растит его детей, как родная мать, а вот своих Бог не дает. Но Магда не тоскует по этому поводу – жизнь ей такой подарок преподнесла, считай, с того света возвратила, так что нечего слезы проливать – надо радоваться. И действительно, слывет она в деревне самым жизнерадостным и веселым человеком, вот никакая беда ее и не берет.
Федот, с которого и началась вся эта история, до сих пор жив и, несмотря на годы, в здравии. По-прежнему пчел держит и мед на ярмарку возит. Трубку свою янтарную бережет, и кисет, что дочка еще девчушкой вышивала, всегда при себе носит. Отлучаясь из дома, теперь зятя с собой берет, мало ли чего в дороге случиться может. Егорка возмужал, заматерел, первый добытчик и работник в семье. А постаревшая Иванна и расцветшая несколько запоздалой женской красотой Маруся поджидают мужей дома, в хлопотах по хозяйству. О Даше часто говорят, ее книжки обсуждают. А вот о Кощеевой пасти – ни слова. Не очень-то приятную память она по себе оставила.
Вот так и живет себе деревня посреди тайги, а рядом дымится по утрам легким туманцем Кощеева пасть, гиблое место, которое и люди, и звери стороной обходят, а уж сколько легенд насочиняли о ней – не счесть. Какие из них правда, а что ложь – кто рассудит? Верь – не верь, а для чего-то же она существует.
Ольга Мальчина
В плену у Кощеевой пасти
ххх
Возвращался старик из города в свою деревню. Вечерело. На равнину опустились сумерки, а как въехал в лес, совсем стало темно. Но настроение у старика было хорошее, и темень его не пугала. В городе на ярмарке он удачно продал мед со своей пасеки и накупил всякого товара. Вез он жене новый полушубок и белехонькие валенки, о каких она давно мечтала. Усмехнулся старик в бороду, вспоминая, как наказывала ему супруга новую обувку подыскать: “Хотелось бы, – говорит, – хоть на склоне лет ногам утеху дать”.
Вез он дочке сапожки сафьяновые и шаль – по голубому полю алые гроздья рябины разбросаны. Зятю инструмент плотницкий высокого качества и седло добротное.
А внучке Дарьюшке припас он рукавички, лисьим мехом подбитые и бисером расшитые. А также игрушки-побрякушки всякие и нитку бус коралловых.
Да и себя не обидел: приглядел у одного заезжего торговца из дальних стран трубку с чубуком из янтаря и серебром отделанную. Дорогая была трубка, но денег не пожалел: решил потешить себя на закате жизни – надоело самокрутку крутить. Сунул старик руку запазуху, вынул кисет, дочкин подарочек (еще девчушкой вышивала), достал из кармана трубку, набил табачком-самосадом и стал раскуривать. Совсем хорошо ему сделалось: тулуп теплый, шапка на уши надвинута, из мехового воротника только нос да борода торчат, но и им мороз не страшен – дымом из трубки согреваются.
Лошадка споро бежит: не то чтобы торопится, но и не медлит – в самый раз к полуночи домой поспеет. А там уж его ждут. Самовар горячим держат, что еще от прадеда остался. Корзинку для кренделей да баранок всяких приготовили. Стол скатертью накрыли. Размечтался старик о том, как подъедет к воротам, лошадка заржет, зять на крыльцо выскочит, внучка в окошко ручонкой помашет, закричит звонко да радостно: ”Смотрите-ка, дедушка приехал!” Засуетятся домочадцы, забегают, а он им на радость начнет подарки раздавать.
Эх, разулыбался старик, растрогался да и не заметил, как луна за тучу зашла, и темень стала совсем непроглядной. Лошадка вдруг остановилась, как вкопанная, и уши навострила. А впереди что-то как ухнет, как захохочет, и хохот этот гулко по лесу разнесся, потом заскрипело, затрещало, и прямо на дорогу, перед самой лошадиной мордой, рухнула огромная сосна. Лошадка шарахнулась назад и чуть в санях хозяина не придавила. Страшно сделалось старику. Стал он лошадь настегивать да за вожжи дергать, чтобы развернуться и объехать это место, но сани, словно к насту примерзли, ни туда, ни сюда. Снова что-то заухало, захохотало, захлопало, будто большая птица с места сорвалась и вдаль улетела. Оттуда, издалека уже, донеслось едва слышное “Хо-хо-хо” и пропало. Все стихло.
«Да, – почесал затылок старик, – нечисто что-то в нашем лесе. Что б это могло значить? Думай, голова, думай, шапку куплю». Еще немного помедлив, чтобы побороть страх, он вылез из саней, пошел посмотреть, что за дерево и большое ли – далеко ли объезжать придется. Слышит – кто-то вздыхает, всхлипывает между ветвями. Зажег спичку, раздвинул ветки, а там прямо на снегу сидит лесовичок и горюет. Сам он такой маленький, волосики на голове во все стороны торчат и фуфайка на нем тоже вся мохнатая, растрепанная: в темноте его можно было бы со старой сосновой шишкой перепутать.
– Чего слезы проливаешь? – спрашивает его старик.
– Дак, жить негде, – отвечает лесовичок, – вот, крышу снесло. А зима ведь, когда это я новый дом построю. Замерзнуть можно.
Старик зажег новую спичку взамен прогоревшей и осветил то, что в темноте не разглядеть: разрушенную норку с крохотным очагом посередине. Костерок уже потух, но едва приметный дымок еще струился от углей, на которых стоял маленький, чуть больше наперстка, котелок, вылепленный из глины, а в нем что-то еще булькало, кипело.
– Ужин, значит, себе готовил, а поесть не пришлось, – посочувствовал старик. – Плохо твое дело. А то знаешь, возьму-ка я тебя с собой. Будешь в моем доме жить, с внучкой моей подружишься, а весной я тебя снова в лес отвезу. Проку от тебя, правда, никакого, но и убыток не велик – чать, не объешь.
Наклонился старик, посадил лесовичка на свою широкую ладонь и сунул за пазуху. Вернулся к саням, взял в руки вожжи и ну лошаденку погонять, а сани ни с места.
– Фу ты, нечистая сила, – рассердился старик, – до утра мне что ли здесь торчать.
Тут за пазухой у него зашевелилось, лесовичок высунулся из-за отворота шубы и посоветовал:
– А ты скажи: “Фуки, чуки, бузануки – твою силу в мои руки, отворяйтесь ворота – пропускайте ездока”. Наш леший-то и ослабеет, перестанет шалить. У него сегодня настроение появилось, вот он и развлекается. Так-то он у нас смирный.
Послушался старик, сказал, что велено, – сразу и луна из-за тучи выглянула, путь осветила. Повеселел ездовой, забрался в сани и ну кнутом размахивать. Да и лошаденка припустила рысью: не столько оттого, что кнута испугалась, сколько от голода – заспешила к стойлу с овсом.
Когда старик подъехал к дому, было уже далеко за полночь, но все окна светились. У распахнутых ворот маячила фигура дочки, а зять выводил из конюшни молодого, еще не объезженного жеребца и пытался его взнуздать. Жеребец брыкался, крутился на месте – не хотел терпеть на себе ездока.
– Эт куда ж собрались? – удивился старик, въехав во двор. – Зачем жеребца тревожишь? Рано ему еще под седло-то. Пускай погуляет.
– Папаня! Живой! – кинулась к старику дочка. – Мы уж заждались. Думали – случилось что. Может, волки напали. Вот Егорка собрался ехать выручать.
– Ну, ладно причитать-то. Жив я и здоров. И вам того же желаю, – вроде бы сердито пробормотал старик, но в душе был доволен – беспокоились, значит, дорог он своему семейству. – Несите-ка в дом поклажу. Тут я вам навез всего, чего душа пожелает. Самовар, небось, еще не остудился? Будем чай пить с леденцами да кренделями. – Голос старика звучал бодро, весело, будто не случилось ему с нечистой силой повстречаться. Да и то, разве может испортить радость какой-то там подгулявший леший, если вот он – дом родной, всеми окнами светится, ждет не дождется своего хозяина, и ждут не дождутся его в этом просторном доме супруга, с которой он лет тридцать бок о бок прожил, дочка – красавица и певунья, зять – мастер на любую работу и внучка – разумница и шалунья, последняя утеха деда с бабкой.
Дверь отворилась, и вместе с клубом морозного воздуха в сени ввалился сам хозяин, а за ним дочка с зятем – не люди, а какие-то сказочные силачи, увешанные большими и маленькими тюками да пакетами.
– Ой, добра-то сколько навез! – воскликнула супруга. – Да не то главное – хорошо, что сам вернулся. Сердце что-то у меня с утра ныло, как будто беду чуяло. Не случилось ли чего в дороге?
– Не тревожься, жена, – успокоил ее старик, – ничего страшного не произошло, однако одно приключение было. Но о том за чаем расскажу.
– Деда, деда, – теребила старика внучка за рукав, – а ты мне чего привез?
Улыбнулся он, погладил Дарьюшку по русой головке и сказал ласково:
– Ты у меня первой подарки получишь. Вот держи рукавички, мехом подбитые и бисером расшитые, вот бусы коралловые, диковинные, а вот игрушки-побрякушки всякие. Но это еще не все. – Тут старик вынул из-за пазухи лесного гостя. – Вот еще кого я тебе доставил. Коли полюбишь его, будет тебе другом.
Дарьюшка как увидела лесовичка, так про все остальные дедовы подарки забыла. Обрадовалась, прижала к себе странного гостя и ну по комнате кружиться, да спохватилась:
– А как звать его? – озабоченно спросила она деда. – Имя-то у него есть?
– Вот имени у него, кажись, и нет, – с сомнением ответил старик, – а, знаешь, давай назовем его Махонькой, в самый раз ему будет – смотри, какой он у нас махонький.
Когда все сели пить чай, Дарьюшка, было, отказалась, хотела сразу в свою комнату бежать – Махоньку на ночлег устраивать. Но лесовичок воспротивился:
– Я еще не ужинал, – заявил он, – и чая ни разу не пробовал, и пряников не ел – может быть, они вкусные. Не пойду спать.
И вот вся семья собралась за большим круглым столом, посреди которого пыхтел паром большой, начищенный до блеска, медный самовар, доставшийся старику в наследство от предков. Рядом с чашкой Дарьюшки поставили маленький кукольный столик и такой же стульчик, на него и усадили Махоньку. Вместо чашки пришлось взять бабушкин наперсток, а ложку выстругать из щепки от липового полена.
Чай пили долго. Дарьюшка пыталась несколько раз уговорить Махоньку идти спать, но он не уговаривался: ему очень нравилось чаепитие. Дарьюшка ждала, ждала да и уснула, положив светленькую головенку на пухленькие ручки. Отец отнес ее в кровать. А Махоньку спустили на пол и забыли о нем.
Пока на кухне хозяйка с дочкой мыли посуду, Махонька пошел присматривать себе место для ночлега. В комнате молодых ему не понравилось. Здесь было слишком чисто и пахло чем-то душистым так, что щекотало в носу. Махонька пару раз чихнул и поспешил выбраться в коридор.
У старших хозяев он тоже задержался не надолго. В этой комнате топилась печь, и от нее тянуло жаром, а Махонька тепла не любил: в лесу, когда солнце слишком припекало, он прятался от него в какой-нибудь норке у корней больших деревьев, где всегда было сыро и прохладно.
Когда же лесовичок попал в детскую, у него аж дух захватило – так здесь было много удивительных вещей. Увидев плюшевого мишку, он сначала испугался, но убедившись, что медведь не замечает его, осторожно приблизился и даже осмелился потрогать зверя за лапу. “Вялый какой-то, – подумал Махонька, – или только что поужинал, или в зимнюю спячку впал”. – Он ткнул пальцем медведя в живот. Что-то не то, решил он, но что именно, выяснять не стал, так как его внимание привлекла роскошно разодетая кукла. Он замер, не сводя глаз с розового, в бантах и кружевах чуда. Робко приблизившись, но оставаясь при этом на безопасном расстоянии, он тревожно зашевелил ноздрями, принюхиваясь. В обычае лесных жителей узнавать друг друга по запаху. Но чудо ничем знакомым не пахло. По виду вроде на Дарьюшку похожа, значит, должно быть, человек. А человеком не пахнет. Озадаченный Махонька не знал, как себя повести: то ли подобраться еще ближе и разглядеть повнимательнее, то ли не рисковать и обойти стороной. Любопытство одержало верх над осторожностью, и лесовичок приблизился к чуду еще на пару шагов. Кукла не обращала на него никакого внимания. “Или я для нее не съедобный, или незаметный”, – рассудил Махонька и перестал бояться. Да и впрямь, некогда терять время на страх, если вокруг столько необычного.
Он осторожно огляделся, приискивая себе местечко для ночлега. И ему сразу же в глаза бросился кукольный домик. Он стоял в стороне, в углу комнаты, и очень напоминал Махоньке его избушку, построенную из легких деревянных брусочков. Только в этой были двери и окна, что лесовичку не очень-то понравилось: «Это ж надо не есть, не спать, а только дырки сторожить, – пробурчал он, – чтобы зверь не забрался. Ладно, завтра поправим», – решил он и стал обследовать свое новое жилье. Здесь было много ненужных, на его взгляд, предметов, назначение которых Махонька не понимал. Поэтому он, не долго думая, стал освобождать от них дом. Сначала он выволок наружу шкаф, потом стол и все стулья, затем ему показалась лишней маленькая игрушечная плита, за нею последовали диван и два кресла вместе с почти настоящим торшером, работающим от батарейки…
Махонька трудился почти час, и когда он, наконец, присел на полу отдохнуть, в кукольном домике не осталось ничего, кроме резной деревянной кровати, покрытой розовым кружевным покрывалом. Махонька подумал, не выкинуть ли и ее, потом приподнял край покрывала, заглянул под кровать и нашел, что это очень уютное местечко для жизни. Там он и уснул, свернувшись калачиком.
ххх
В этом доме все рано вставали: летом – вместе с солнышком, а зимой еще затемно. Дарьюшка проснулась как всегда, но из постели не выбиралась – ждала, когда придет бабушка, и вспоминала, что же это такое хорошее вчера случилось. Ага! Вспомнила – дедушка приехал и Махоньку привез. Интересно, где он?
– Бабуля! – крикнула Дарьюшка. – Ну, иди же!
– Иду, иду, внученька, – донеслось из кухни, затем прошелестели быстрые шаги, и на пороге появилась раскрасневшаяся от печного жара не старая еще женщина с веселой улыбкой на лице и лукавым взглядом – никакая и не бабушка, а просто Иванна. Никто ее иначе-то и не называет, разве что дед – и то в шутку – старухой, так то еще с молодости между ними повелось, хотя он-то действительно выглядит стариком с густой совершенно седой бородой, вислыми усами и мохнатыми бровями, из-под которых с усмешкой смотрят на мир ясные и добрые васильковые глаза. Вот за эти-то глаза Иванна и полюбила бобыля Федота, который был почти на 15 лет ее старше. Дарьюшке очень нравилось слушать, как Иванна рассказывает об их первой всрече: поглядели они друг другу в глаза и не смогли расстаться. Так и живут с тех пор вместе неразлучно.
– Иванна, отгадай загадку, – торопливо затараторила Дарьюшка, – сидит за столом, а на столе. Ну, кто такой? – Думала, думала бабушка – не может отгадать.
– Да Махонька же! – с восторгом выкрикнула Дарьюшка – ей очень нравилось, когда бабушка становилась недогадливой. Вот если бы она еще не догадывалась, кто всю посуду из буфета вытащил, варенье разлил, чашку разбил, муку рассыпал, как было бы хорошо, но в таких случаях она почему-то всегда все знала наперед.
– Да что ты! – удивилась бабушка. – Как это мне в голову не пришло.
– А где мой Махонька? – спросила Дарьюшка. – Он где спал?
– Да, не знаю. С вечера он все что-то по углам искал, потом утихомирился, а где приют нашел, я не видала. – Иванна отправилась по своим делам, а Дарья быстро выскользнула из-под одеяла, оделась и пошла искать Махоньку.
Ее взгляд сразу наткнулся на беспорядок возле кукольного домика. Не трудно было догадаться, кто здесь похозяйничал.
– Ах, вот ты где! – воскликнула Дарьюшка и заглянула через крошечное оконце в кукольную спальню. Но здесь Махоньки не было, ведь Дарьюшке не пришло в голову, что чудесную удобную кровать можно использовать как крышу или нору.
Дарья уже обследовала весь дом, но Махоньку не обнаружила. «Наверное, ушел в свой лес», – предположила она и загрустила. И тут Иванна позвала на блины с яичницей, да с медом, да со сметаной, а из кухни доносились такие вкусные ароматы, что она повеселела и решила не расстраиваться: если Махоньке так лучше, то и пусть его.
Запахи хорошей еды скоро достигли и Махоньки. Он громко чихнул и проснулся, пошевелил ноздрями, принюхиваясь, повертел головой, соображая, откуда это так маняще пахнет, и вылез из-под кровати. Дух горячего растительного масла и жареной яичницы привел его в кухню. Здесь вся семья сидела за столом и ела… без Махоньки. Он заволновался, стал бегать вокруг стола, выискивая, как бы на него забраться. Его изобретательная голова сразу нашла путь: по стене кухни вился пушистой лиловой лианой какой-то комнатный цветок, который, добравшись по натянутому для него шпагату до потолка, свисал оттуда почти до самого пола. Махонька уцепился за него и быстро стал карабкаться по черенкам листьев вверх. Оказавшись на уровне стола, он оттолкнулся от стены и прыгнул, шлепнувшись в миску со сметаной.
– Ой! Да что ж это такое! – воскликнула Иванна, стирая салфеткой брызги с лица. – Мышь что ли с потолка свалилась? Да как метко – прямо в сметану. – Она взяла большую деревянную ложку и выловила того, кто барахтался в миске.
– Махонька! – радостно воскликнула Даша. – Как ты сюда попал? Значит, ты не ушел в свой лес?
– Еще чего, – буркнул Махонька, слизывая с рукава грязной фуфайки из меха крысы сметану. – Я, между прочим, голодный.
– Сейчас я тебя отмою и покормлю, – сказала Даша, отодвигая свой стул.
– Не хочу отмываться, – решительно воспротивился Махонька, – хочу есть.
– Потерпи, – строго приказала Даша и потащила Махоньку к умывальнику.
И вот он сидит за кукольным столиком рядом с Дашиной тарелкой, умытый, причесанный, с трудом расставшийся со своей облысевшей от времени фуфайкой, которую Даша простирнула и повесила сушиться на веревку над печкой. Пред ним стоят кукольные блюдечки со сметаной и медом, лежат горкой кусочки блинов, а вся семья с изумлением, забыв о завтраке, наблюдает, как их лесной гость ест. Махонька, не обращая ни на кого внимания, хватает блин с быстротой, как будто за ним гонятся, окунает его в мед, потом в сметану, затем, вскочив со стула, несется к стоящей в центре стола сковороде и полощет все это в желтке. Засунув в рот, глотает, не жуя и ни на секунду не останавливаясь, тут же несется за следующей порцией. Сам он уже от пяток до ушей в меде и сметане, на скатерти четко отпечатались ступни его ног, пробежавшихся по яичнице. У Даши от его мелькания закружилась голова и пропал аппетит.
– Пожалуй, мы его не прокормим, – говорит Маруся, Дашина мама. – Куда там у него все это умещается.
– Махонька, ты не лопнешь? – тревожно спрашивает Дарьюшка. – Я вон насколько больше тебя, но мне столько не съесть.
– Не-а, – успокаивает ее Махонька, давно покончивший с едой на своем столике и добравшийся до блинов на хозяйских тарелках. – Мне на зиму нужно жиром запастись, тогда я, может быть, впаду в спячку.
– Так зима скоро закончится, – удивляется Егор, Дашин папа, – февраль на дворе.
– А я на следующую запасаюсь, – поясняет Махонька, обегая стол и заглядывая в тарелки. Не заинтересовавшись больше ничем, он тяжело плюхается на стул и с удовлетворением произносит:– Теперь чай пить будем.
Тут во дворе громко хлопнула калитка, и недружный мальчишечий хор громко затянул: – Дашка, выходи! Выходи, Дашка! Дашка, санки бери!
– Кто это? – испугался Махонька и стремительно сполз со стола по спинке стула. – Страшный. Голос у него страшный.
– Не бойся, это мои друзья-враги, – успокоила лесовичка Дарьюшка. – Гулять зовут.
– А как это, – удивился Махонька, – тут друзья, и тут же враги?
– Так всегда получается с людьми почему-то, – пожала плечами Даша, – то мирятся, то ссорятся.
– У нас в лесу так не бывает, – сказал озадаченный Махонька, – я всегда знаю, от кого могу беду потерпеть, а кому довериться. А у вас, выходит, никогда ничего наперед не знаешь – сегодня одно, а завтра наоборот…
– Выходит… – вздохнула Даша, – но ты не расстраивайся – дело привычное. Так бабушка говорит. Она говорит: «Ты, Дарьюшка, помни всегда хорошее, а плохое забывай, тогда тебе легко жить будет». Вот я одно помню, а другое забываю. И ты так делай. А теперь надевай свою фуфайку, и пойдем на санках кататься. – Она протянула руку и сняла с веревки Махонькину «крысу», которая стала жесткой и стояла колом.
– Ну, вот, – проворчал Махонька, – фуфайку пересушила. Как я ее теперь надену?
– Сейчас поправим, – успокоил лесовичка Егор. Он взял деревянный молоток, постучал им по коже, и она снова стала мягкой.
– Теперь хорошо, – все еще сердясь, одобрил Махонька, – только больше не трожь. Одежа должна быть грязной и вонять, чтобы хищников отпугивать. Понятно тебе, – добавил он строго и направился к двери.
– Понятно, понятно, понятно, – пропела Даша и крикнула ему вслед: – Не уходи с крылечка! Меня подожди! – Она быстро оделась, прихватила в сенях санки и выбежала на улицу.
Так и станет Махонька кого-нибудь слушать – он сам себе хозяин. Поэтому через минуту он уже барахтался в сугробе, из которого торчали только две его быстро дергающиеся ноги. Даша бросила санки, всплеснула руками и полезла в сугроб выручать неосторожного лесовичка.
Когда Даша выбралась на расчищенную дедом тропу, она смахнула с Махоньки снег, сняла с него его странные лапоточки, вытряхнула их. Потом, подскакивая на одной ноге, по очереди стащила с себя валенки, выбила их о крыльцо. Покончив с этим, взяла санки за веревку, привязанную к их передку, посадила на них Махоньку и вышла за калитку, где поджидала ее шумная деревенская детвора.
– Ой! – восторженно воскликнула соседская Лизка, – у тебя новая кукла! Какая хорошенькая. – Нет уж, к Махоньке это слово совсем не подходит. Для него оно звучит как оскорбление. Поэтому он нахмурился, свирепо глянул на обидчицу и рявкнул изо всех силенок, видимо, стремясь напугать и произвести достойное впечатление:
– Ведьма! Вот ведьма! – Потом он оскалился, пощелкал зубами и прошипел: – Ослепла, что ли.
Лизка отпрянула, вытаращила глаза и испуганно прошептала:
– Кто это разговаривает?
– Не бойся, – успокоила ее Даша, – это Махонька. Мне его дедушка под сосной откопал. – Ну, Махонька, – обратилась она к лесовичку, – зачем же ты Лизу пугаешь? Она ведь тебе ничего плохого еще не сделала?
– Главный закон леса, – сурово произнес Махонька, – напугал – остался несъеденный.
– Лизка-то тебя не съест, – серьезно пояснил самый младший из компании трехлетний Лизкин двоюродный брат Сева, – у ней зубы выпали. – Действительно, на удивление всей родни Лиза лишилась сразу половины своих молочных зубов, а постоянные расти что-то не торопились. Поэтому она, стоило ей открыть рот, сверкала широкой прорехой, в которой болтался розовый остренький язычок, а ее лицо при этом чем-то напоминало бабу ягу в детстве.
Махонька глянул на Лизу без всякого сочувствия и дружелюбия, а она в ответ недобро зыркнула на лесовичка маленькими, глубоко посаженными черными глазками и многозначительно сузила и без того тонкие губы. Сразу стало ясно, что друзьями им не бывать.
– А ну-ка, какой это такой Махонька? – вперед выдвинулся предводитель деревенской мелочи, так называли малышей до десяти лет местные подростки, рыжий и конопатый Петька. Он наклонился над санками и удивленно стал разглядывать лесовичка.
– Чудно как-то, – наконец нерешительно произнес он, видимо не зная, как расценивать его появление в реальной жизни, – это мне не мерещится? Разве так бывает? Дед говорил, что всякая нечистая сила только в сказках живет. – Он протянул руку и погладил Махоньку по растрепанной голове. Дашу удивило, что Махонька не сопротивлялся, она даже испытала укол ревности (все-таки это ж ее лесовичок), но сразу приглушила в себе недоброе чувство собственности. «Махонька ничейный и сам выбирает, с кем дружить», – решила она.
Петька, между тем, уже пришел кое к каким выводам:
– На меня похож, такой же лохматый и рыжий, – заметил он самокритично, – будто мы братья. – Потом подумал и добавил: – Симпатичный.
Тут малышня осмелела, защебетала, обмениваясь мнениями, приблизилась к санкам, сначала осторожно разглядывая лесовичка, а потом начала тормошить, поворачивать, поставила на ноги и, в конце концов, приняла в свою компанию.
Только Лиза стояла в стороне с обиженным видом, и когда все побежали к реке кататься на санках с ее крутого берега, она не пошла, а завернула в свои ворота, и долго смотрела через щель в заборе вслед веселой ватаге деревенской розовощекой детворы. Что она при этом замышляла, что обдумывала, никто не знает. Но по ее решительному виду было понятно, что месть за нанесенное оскорбление не заставит себя ждать.
Махонька первый раз в жизни катался на санках. Это оказалось очень веселое занятие. Сначала было страшно, но скоро он осмелел и вошел во вкус. Махонька сидел впереди. Даша крепко обхватывала его одной рукой, чтобы невзначай не свалился, а другой держалась за рычаг, управляющий лыжей, укрепленной впереди между полозьями, объезжая ухабы и рытвины. За ними ухитрялись умоститься на санках еще человек пять, и этот вездеход мчался с горы, постепенно набирая скорость. В конце он летел так, что кусты, растущие по сторонам ледяной дорожки, мелькали, мгновенно исчезая из поля зрения, а ветер свистел в ушах и срывал шапки с ребячьих голов.
Одолев спуск, санки выскакивали на ледяное поле реки и еще долго катились по его гладкой плоскости. От восторга и страха ребетня орала во все горло, но среди этого нестройного хора выделялся трубный, басовитый голос Махоньки. Никто не предполагал, что это маленькое существо обладает такой мощной глоткой.
Но не только этим удивил компанию Махонька. Оказалось, что ему ничего не стоит забраться вместе с санками на высоченную гору так быстро, что никто и опомниться не успевает: все еще, скользя и падая, только-только выбираются на берег, а Махонька уже поторапливает их сверху, нетерпеливо пританцовывая и размахивая руками.
Уже несколько часов неутомимая ребетня укатывает горку, соревнуясь в скорости со студеным зимним ветром. Щеки у всех пылают румянцем, рукавицы заброшены в сугроб, в валенках тает снег, шарфы ослабли и обнажили тоненькие шеи, за кожицу которых пощипывает мороз, пуговицы кое-где оторваны, а им все нипочем – кажется, никакая сила не сможет оторвать их от этого захватывающего развлечения. Но тут на горе появляется Дашина мама и уводит дочь вместе с Махонькой обедать. Огорченные Дашины компаньоны тоже разбредаются по домам.
– Дашка, приходи завтра пораньше! – крикнул вслед увозящей санки Даше рыжий Петька. – И Махоньку приводи. Он у меня классный братишка.
ххх
Лиза сидела на кровати в сосредоточенной задумчивости. На ее лице с совершенно правильными чертами, но при этом казавшемся неприятным, не отразилась ни одна мысль или ни одно чувство, которое мысли могли бы пробудить в ее сердце. Какая-то тайная работа совершалась в ее душе, но на поверхность не выплескивалась ни одна эмоция.
– Надо ж так владеть собой в таком младенческом возрасте, – восхищалась Лизой ее бабушка Агриппина, – это у нее наследственное, от прапрабабки. Сильная была женщина. Все село в руках держала. – При этом Агриппина горестно вздыхала, видимо, сожалея об утраченной с тех пор власти над людьми: – Обмельчал наш род. Одна надежда на Лизавету.
Молчаливая сосредоточенность внучки несколько смущала ее. «Что она такое задумала, – размышляла старуха, – какую-нибудь пакость. Лизка на это разворотливая. – Агриппина улыбнулась, вспоминая, как орала ее невестка, когда ночью ей на лицо прыгнула большая скользкая жаба. – Точно, Лизкина месть за то, что гулять не пустила. Откуда только в ней, такой хрупкой и маленькой, столько злости и холодного расчета. Меня давно превзошла. Пожалуй, и прапрабабку переплюнет. Ох, кому-то она войну объявила. Хоть бы по молодости глупостей не наделала. Силы-то своей еще не знает», – Агриппина внимательно присмотрелась к Лизе и решила за ней приглядывать.
Во время обеда Лиза рассеянно ковырялась вилкой в тарелке, нетерпеливо ожидая, когда ее выпустят из-за стола. Как только мать сказала:
– Ладно, иди уж, вижу, что невтерпеж, – Лиза стремительно вскочила со стула, кое-как накинула шубейку и с силой рванула ручку двери. – Шапку-то надень, чумная! – крикнула ей вслед мать, но дочку словно ветром сдуло.
– Куда это она так спешит? – удивился отец. – Что за дела такие неотложные в шесть-то лет?
– Да кто их знает, – беззаботно ответила мать, собирая со стола тарелки, – носятся где-то весь день всей честной компанией, что я – слежу за ней?
– А ты бы последила, – резонно заметил отец, – мало ли что…
– Вот еще, – пожала плечами Полина, Лизина мать, – дел что ли у меня других нет.
Лиза, выскочив на улицу, сразу направилась к северной стороне дома, где к голой стене, лишенной окон, была приставлена длинная лестница, ведущая на чердак. Проворно вскарабкавшись по ней, девочка оказалась в полутемном неухоженном помещении, куда с незапамятных времен стаскивали всякое барахло, которое и выбросить было жаль, и применить не к чему. Она давно облюбовала один дальний угол, в котором стоял, заваленный всяким хламом большой кованый сундук. Его припрятали здесь еще в те времена, когда в стране шла гражданская война, породившая множество разбойничьих банд, нещадно грабивших окрестные села. О тех событиях даже бабушка знала понаслышке. Содержимое сундука, видимо, никого не заинтересовало, так как, по словам старой Агриппины, он был заговоренный, и то, что в нем лежит, может быть оценено только тем, кому оно предназначено.
Лизу влек к этому сундуку какой-то непреодолимый интерес. Уже много раз она из всех своих детских силенок пыталась приподнять его тяжелую крышку, но ей это никак не удавалось. Вот и сейчас она приготовилась применить предельное напряжение своих мышц и чуть не угодила в сундук, потеряв равновесие – крышка поднялась без всякого сопротивления.
К удивлению Лизы сундук оказался почти пуст. На первый взгляд в нем не было ничего ценного, кроме большой толстой книги в кожаном переплете с серебряным теснением и выдавленным на нем золотыми непонятными буквами названием. Так как Лиза читать еще не умела, то и книгой не заинтересовалась. Какие-то скляночки с плохо пахнущими жидкостями, сушеные жабьи ножки, пучки трав тоже не привлекли Лизиного внимания. А вот тряпичные узелки, перевязанные разноцветными ниточками и ленточками, показались наследнице всесильной прапрабабки загадочными и возбудили ее любопытство. Она выбрала один из них, самый яркий, и попыталась развязать, чтобы посмотреть, что в нем спрятано.
– Не смей! – раздался у нее за спиной грозный голос Агриппины. – Не тобой завязано – не тебе развязывать! Да и как же ты крышку-то подняла? – удивилась она. – Я сколько раз пыталась – и никак.
– Сама поднялась, – сердито буркнула Лиза. – Чего притащилась? Следишь за мной?
– Присматриваю, – ехидно заметила Агриппина. – Мала прапрабабкиным наследством интересоваться. Сундук открылся – видать, сила тебе дадена. Но примерять ее на себя не спеши – беды наделаешь, ума-то с кулачок пока еще.
Лиза обидчиво поджала губы, но возражать не стала. А что там зреет у нее в голове – не сразу разберешь. Агриппина вздохнула и решила повесить на чердачную дверь большой амбарный замок.
ххх
Дарьюшка и Махонька после обеда слонялись по дому без всякого дела. Сначала они заглянули к бабушке, которая сидела в гостиной, удобно устроившись в любимом широком кресле у окна, и вышивала крестиком белоснежную льняную скатерть. Махонька потрясенно смотрел, как на белом поле цвели диковинные цветы, и никак не мог понять, откуда они там взялись, откуда растут, где их корни. Дарьюшка, смеясь, попыталась объяснить ему назначение иглы и ниток, но успеха не добилась, ей стало скучно, и она потянула Махоньку в другую комнату.
Однако это было не так просто сделать. Если лесовичок упрется, то с места его уже не сдвинуть. А Махонька уходить не хотел, пока сам не попробует «вырастить» такие же цветы. Пришлось найти для него лоскуток ткани, заправить в иголку цветную нитку и показать, как надо вышивать. Однако руки лесовичка не были приспособлены к столь тонкой работе, и вместо скатерки в цветах у него вышла скомканная тряпка, насквозь прошитая и затянутая голубой ниткой. Федот, на минутку заглянувший в комнату, посмотрел на Махонькино рукоделие и расхохотался.
– А почему у меня не получилось? – удивился Махонька. – Я все делал, как Иванна показала. – Федот, шутя, шлепнул его по макушке и громогласно заявил:
– Думай, голова, думай, шапку куплю.
– Нужна мне эта шапка, – обиженно отмахнулся Махонька, – я шапков не ношу.
– Видишь ли, – мягко ответила Дарьюшка, – надо быть чуть-чуть волшебником, как бабушка. – Этот довод Махоньку почти убедил. Но тут снова вмешался Федот:
– Не слушай ты их. Просто не мужицкое это дело с иголками и нитками возиться. Руки у нас для другой работы предназначены. Так что все эти крестики и нолики оставь Дашке, а сам к мужицкому ремеслу приглядывайся.
Следовательно, в гостиной делать было больше нечего, и лесовичок согласился посмотреть, чем занят Дашин папа. Накинув шубейку, Даша потащила Махоньку на улицу, в сарай. Там один угол был оборудован под столярную мастерскую. Маруся уже давно просит мужа сделать новый настенный шкаф для кухни – старый-то совсем рассохся и перекосился. Но у Егора все руки не доходили, и он отнекивался: мол, доски еще не просохли. А теперь подвернулся случай опробовать новые инструменты – тестев подарочек.
Егор с удовольствием строгал пахнущие сосной доски широким, хорошо заточенным рубанком. Стружки золотистыми локонами падали на земляной пол и шелестели под ногами. Поверхность доски постепенно становилась ровной и блестящей. Егор гладил ее рукой, и было видно, что он доволен и своей работой, и рубанком. Тут и появились Дарья с Махонькой. Отец не любил, когда ему мешали, но на этот раз обрадовался – нашлось, кому показать, что значит добротный инструмент. Он последний раз прошелся по доске, подчищая мелкие шероховатости, и предложил Даше провести по ней рукой, чтобы ощутить гладкость и нежность хорошо обработанного дерева. Махонька же втянул в себя воздух, пошевелил ноздрями, принюхиваясь, и почему-то пришел в неистовое возбуждение: рубанки, топоры, молотки, банки с лаками и красками, гвозди и шурупы стали носиться по мастерской вслед за ним, а сам он бушевал и всей своей луженой глоткой издавал проклятия и ругательства на непонятном тарабарском языке. Егор и Даша выскочили на улицу, плотно прикрыв за собою дверь, чтобы в безопасности переждать непонятный Махонькин приступ ярости.
Когда за дверью приутихло, Даша осторожно заглянула в сарай, и убедившись, что буря миновала, неслышно вошла. Махонька сидел на полу, среди стружек, и горевал, тихонько подвывая:
– Она была такая живая. Она так сияла иголочками. Она так пела на ветру. Она пахла, как ни одна сосна не пахнет. Она была красивая и стройная. Ее любило солнце, и она тянулась к нему. Среди ее корней было прохладно и сыро. Своими шишками она кормила белок и соек. Мы так шептались с нею вечерами. – По щекам лесовичка текли горючие слезы, как будто он только что потерял своего самого верного друга.
– Махонька, что с тобой? – испуганно произнесла Даша. – Ты жалеешь это дерево?
– Она была, а теперь ее нет, – всхлипнул Махонька.
– Ну и что, – попыталась успокоить его Даша, – в лесу много таких деревьев.
– Таких нет, – Махонька шмыгнул носом и размазал кулаком слезы по щекам. – Она была не такая, она была моя. Летом я прятался от жары и от дождя в ее корнях. А зимой, когда нечего было есть, я жевал ее семена и даже иголки, и она спасала меня от голода. Вы, люди, злые. Вы убиваете деревья. – Махонька поднялся с пола, молча прошел мимо потерявшего дар речи Егора и исчез за углом сарая.
– Махонька, – кинулась за ним вслед Даша, – Махонька, ты только не уходи! Давай поговорим! – Но лесовичок не ответил ей, а стремительно проскользнул в дыру под забором. Даша выскочила на улицу, но он исчез и даже следов на снегу не оставил.
Всю ночь Даша не могла уснуть – все ждала Махоньку, выглядывала в окно, выскакивала на крыльцо – ей казалось, что там кто-то скребется, но ничто не нарушало тишину зимней звездной ночи. И только под утро Даша различила осторожное царапанье по оконному стеклу. Подышав на морозные узоры, она заглянула в образовавшуюся проталину и отшатнулась – на нее глядел круглым немигающим глазом сухой древесный сучок.
– Это просто дерево, – сказала она себе громко, чтобы заглушить испуг. – Нечего трусить. Мне показалось. Мне что-то показалось. Сейчас открою форточку и разгляжу получше. – Звучание собственного голоса успокоило Дашу, и она смело забралась на подоконник. Как только форточка распахнулась, из нее на пол свалилось полено с торчащими во все стороны сучьями.
– Фу, – сказало оно, – всегда падаю головой вниз. – Даша с изумлением смотрела, как то, что она приняла за полено, пришло в движение и, помогая себе крючковатыми руками, перевернулось, став на тоненькие кривые ножки. – Голова у меня тяжелая, – пояснило «полено», – башковитый я.
– Ты кто? – едва вымолвила изумленная Даша.
– Не видишь, что ли, леший я, – сердито сказало полено, видимо не допуская мысли, что кто-то может его не узнать, – если по простому, то Лешак – имя такое. Вот – притащил тебе мерзлого, – Лешак резво прыгнул на подоконник, свесился в форточку, став в два раза длиннее, и достал из снежного сугроба совсем замерзшего Махоньку. – Сказал к тебе доставить и замолчал, ничего больше не говорит. Живой ли, нет ли – не разберу. – Лешак уставился на Дашу своим единственным немигающим глазом, ожидая дальнейших распоряжений.
Даша ахнула, бросилась к Махоньке, потрогала лоб.
– Ледяной, – прошептала тихо, почти про себя. Прижала ухо к груди, послушала, бьется ли сердце: – Живой, – сказала обрадованно Лешаку. – Быстро снега! – Лешак сорвался с места, вылетел в форточку, и через секунду сугроб под окном переместился в Дашину комнату. Сорвав с Махоньки всю одежду, Даша стала растирать лесовичка снегом, пока его кожа не приобрела обычный светло-зеленый оттенок с золотистыми крапинками на щеках и на носу. Тогда Даша метнулась на кухню, принесла таз с кипятком, добавила туда немножко снега, чтобы вода приостыла, и положила в него Махоньку.
– Вот, – сказала она ласково, – заодно и искупаемся.
– Не хочу мыться, – тихо, но сердито произнес оживший Махонька из чистого упрямства, хотя лежать в теплой воде ему было приятно.
– А теперь давай сугроб снова за окно, – приказала Даша Лешаку. И тот послушно выполнил распоряжение, ухитрившись даже лужу, образовавшуюся от подтаявшего снега, переместить на улицу.
– Ну что, раз ты ожил, – неуверенно произнес Лешак, видимо, еще сомневаясь в этом, – то я пошел. Дел накопилось. – И он исчез в форточке.
Когда Махонька, выкупанный, согретый и накормленный млел на Дашиных подушках, она решила к нему подступиться для примирения.
– Махонька, – осторожно спросила она, – ты уже не сердишься? – Махонька неопределенно мотнул головой. – Тогда давай все обсудим, чтобы не держать друг на друга зла, – рассудительно предложила Даша.
– А я итак не держу, – сказал лесовичок хриплым голосом. – Ты ни в чем не виновата. Это Егор сосну спилил.
– Махонька, прости его, – попросила Даша, – он же не знал, что она твоя. Если бы мы не спиливали деревьев, то не выжили бы. Людям нужно тепло. Вот ты же лесной житель и то чуть не замерз. А нам зимой совсем плохо приходится, поэтому и надо дом строить, сарай для лошадей, печку топить.
Махонька не мог не согласиться с доводами Дарьюшки и легко простил всех людей, но на его сердце все же лежала тяжесть, и он грустно сказал:
– Я еще немножко погорюю, а потом пойдем на санках кататься, – и уже задремывая, добавил, – только теперь я рулить буду.
ххх
Утром Лиза обнаружила, что на чердачной двери висит толстый ржавый амбарный замок. Она не поверила своим глазам – до сих пор чердак никогда не закрывался. В сердцах, со всей силы, так, что чуть не свалилась с лестницы, Лиза подергала эту увесистую гирю и поняла, что просто так с нею не справиться.
– У, ведьма, – зло сказала она громко, – старая прохвостка. Достану я тебя, – и она погрозила кулаком в ту сторону, где Агриппина выбирала из копны сена охапку посуше, чтобы дать корове. Усевшись на верхней перекладине, Лиза стала обдумывать, как ей открыть замок. «Ключ бабка, конечно, припрятала так, что не найдешь – это она умеет. – Размышляла Лиза. – Замок старый, ржавый. Гвоздь не возьмет». – И все-таки она решила попробовать. Сползла с лестницы и побежала в сарай. Здесь, среди отцовских инструментов, она нашла старый, квадратный гвоздь, кованный деревенским кузнецом еще, наверное, в гражданскую войну и сохраненный дедом. Ей показалось, что именно этот доисторический гвоздь может стать отмычкой для доисторического замка. Резво вскарабкавшись по лестнице, Лиза принялась ковыряться в замочной скважине, беспрерывно дергая за дужку, чтобы проверить, открылся или нет.
– И не пытайся, – сказала насмешливо Агриппина, глядя на внучку снизу выцветшими, но веселыми глазами. – Ишь, шустрая какая. Не по твоим остреньким зубкам этот замок. Когда-то его колчаковцы не смогли сорвать – дверь выломали, паразиты. Мне мать рассказывала. И в коллективизацию добро сохранилось, так как комитет бедноты с замком не справился. Так что не трать зря силы, а гвоздь положи на место. – И Агриппина, уверенная в своем замке и вдохновленная воспоминаниями, отправилась по делам.
Однако не так просто было ее упрямую внучку сбить с толку. Лиза снова уселась на перекладине лестницы и глубоко задумалась, в уме перебирая варианты. И тут она вспомнила о прошлогодней истории с сейфом директора школы, растревожившей и перессорившей все село. Сын кузнеца тринадцатилетний Федька поспорил с местными подростками на пачку заморских сигарет, что откроет школьный сейф. И-таки открыл, пробравшись ночью, когда сторож спал, в директорский кабинет и сделав слепок при помощи пластилина, а затем выковав заготовку и выпилив из нее точную копию ключа прямо на глазах у ничего не подозревающего родителя, довольного тем, что его отпрыск осваивает семейное ремесло. Код же подобрать было парой пустяков, так как Иван Фомич, директор школы, не предполагал, что кто-то может посягнуть на его богатства, и отнесся к делу формально, набрав четыре единицы.
Когда все открылось, кузнец отказался наказывать сына, заявив, что за такую точную работу директор должен бы еще приплатить, ведь теперь у него будет два ключа. А раз из сейфа ничего не пропало, то и говорить не о чем. Одна половина села возмутилась решением кузнеца, уверенная, что он поощряет и растит бандита. А другая половина, напротив, увидела в Федьке талант, и засыпала его просьбами то ли изготовить давно потерянный ключ к замку, без толку валяющемуся в сарае, то ли выковать заковыристую кочергу для печи, то ли петушка на конек, то ли подсвечник, чтобы на стенку повесить, – в общем, те мелочи, за которые деревенский кузнец браться не хотел, считая их недостойными его стараний. Федька за все хватался и стал приносить семье довольно ощутимую прибыль. Мать хвалила сына. А о его проступке село великодушно забыло.
Но не забыла Лиза. Она умела помнить о человеческих слабостях и использовать их. Федькина азартность сейчас ей была на руку. «Надо его завлечь, – думала Лиза, – и он откроет замок». Эта идея обрадовала ее, она с легким сердцем спустилась с лестницы, и, не откладывая в долгий ящик, выскользнула за ворота.
Дом кузнеца стоял почти в конце деревни. Лизе пришлось пробежаться по морозцу, и за это время она обдумала, как подобраться к Федьке, ведь отношения между ними были не дружественные.
– Тетя Настя, – крикнула она с порога, ворвавшись в дом, даже не постучав, – дайте луковицу! Мать просила.
– Что ж, у вас своего лука уже нет? – удивилась Федькина мать.
– Да есть, – скороговоркой пояснила Лиза, – только он на чердаке, а Агриппина совсем выжила из ума: замок повесила, а ключ в сугроб уронила – не можем найти, уже весь двор перерыли.
– Чей-то ты так про бабушку неуважительно, – сурово заметила Настя, – с каждым может случиться. Я к вам Федора пришлю – сделает второй ключ.
– Ой, тетя Настя, спасибо большое, – Лиза возликовала в душе, но вида не подала, – только пусть завтра с утра приходит. Самое удобное время. – Она имела ввиду, что дома никого не будет, кроме нее, потому что все взрослые собрались идти на сельский сход по случаю подготовки к предстоящей посевной – весна-то не за горами.
ххх
Иванна уже несколько раз заходила в комнату Дарьюшки, но внучка все спала, да так сладко, подложив ладошку под щеку и свернувшись калачиком, что не хотелось будить.
– Да что ж это такое, – вздыхала Иванна, – спит и спит. Да и Махоньки что-то не видно. Не заболели ли. Вчера они пришли с гулянья мокрыми насквозь.
– Лоб холодный, – успокаивала ее Маруся, – я потрогала. Температуры нет. Набегалась, выбилась из сил, вот и спит. Помнишь, как я в детстве иногда спала, – посмеивалась дочка, – сутки. Она в меня пошла. Пусть отсыпается. Вырастет – заботы не дадут.
Только к обеду Даша, наконец, смогла разлепить глаза, и то потому, что Махонька сидел у нее на подушке и дул в ухо.
– Вставай, – сказал он требовательно, увидев, что Даша проснулась, – я есть хочу и на санках кататься.
– Ой, Махонька, – Даша потянулась, сладко зевнула и прищурилась от яркого света, бившего в окно, – какой же ты непоседливый. Просто беда. – Она откинула одеяло и, сунув ноги в теплые меховые тапочки, отправилась на кухню, где Иванна гремела посудой.
– Ну, наконец-то, – бабушка весело глянула на Дашу, – там, под забором, твои приятели с утра тебя с Махонькой караулят. Санки твои ждут. Я уж оглохла от их призывов. – Тут с улицы действительно донесся хор детских голосов. – Надо сказать Егорке, чтобы снял он этот чертов руль с санок, может, под окном потише станет.
– Дашка, выходи! Выходи, Дашка! Ма-хонь-ка! Ма-хонь-ка! Санки берите!
Махонька, заслышав зов, схватил свою крысиную шубейку и рванул бы на улицу, если бы смог справиться с дверью. Тут, на пороге, Даша и поймала его за воротник:
– Ты же есть хотел, – напомнила она, – ну-ка, раздевайся. – Махонька покорно отправился на кухню. Но даже ему, обитателю леса, у которого главный смысл жизни заключается в добыче пропитания, не терпелось скорее скатиться с горы наперегонки с ветром и вопреки морозу. А что тогда говорить о Даше. Поэтому они долго не засиживались за столом, и через несколько минут, подхватив санки, уже мчались с ватагой малышни к крутому берегу реки. Лиза и теперь здесь не появилась, но этого никто не заметил.
Подустав немного, детвора уселась передохнуть на сухом, поваленном еще весенним половодьем дереве, одиноко лежащем на берегу.
– Что-то я начинаю замерзать, – слегка поеживаясь, сказала Даша.
– Хорошо бы костер развести, – заметил Петька, – но я спички дома забыл.
Махонька заволновался и забегал вокруг дерева. Детвора с любопытством наблюдала за ним. Он нашел на снегу короткую палку, очистил ее от коры, которую раскрошил в пыль и высыпал в небольшое углубление на стволе дерева, вставил в него палку и стал с невероятной скорость вертеть ее между ладонями. Вскоре из углубления потянулся дымок. Сообразительная Даша добавила туда мелких тонких щепочек – появилось пламя, быстро сожравшее Махонькину с Дашей подачку и принявшееся за ближайшие сухие, легко разгоревшиеся веточки. А тут еще и ветер налетел да так помог, что компания и охнуть не успела, как все дерево было поглощено неистово трепетавшими языками огня, нестерпимо пышущими жаром и, как трехглавый дракон, извергающими в небо мириады искр и клубы черного дыма. На Даше загорелась шубка. Петька подскочил к ней и стал сбивать пламя руками, а когда ему это не удалось, сорвал с плеч, швырнул в снег и стал затаптывать ногами.
– Ой, ой, – во все горло причитал пятилетний Витюха, – ну и даст мне мамка – новая шапка прогорела. – Он пытался пальцем заткнуть дыру, но она от этого стала еще больше. У других подсмолило волосы, угольками прожгло куртки. Но жальче всего было санок, которые не успели увезти в безопасное место. Никто не вышел из переделки без потерь, кроме Махоньки: лес развил в нем способность мгновенно реагировать на изменение ситуации, поэтому он первым бросился наутек, спасая от огня свою шубу и пышную рыжую шевелюру.
Увидев столб дыма и пламени, примчались владельцы ближайших к реке усадеб, чтобы выяснить, что здесь может гореть, почему и нет ли пострадавших. Обнаружив пожар, они быстро забросали его снегом, чтобы зря не дымил, и, разобрав своих чад, повели домой на расправу – шутки с огнем в селе не поощрялись, ибо были слишком опасны для построенных из дерева жилищ. К чести ребят даже при самой суровой родительской разборке никто из них Махоньку не выдал, даже не упомянул о нем, может, боясь, что посчитают за вранье и еще добавят.
Даше с Махонькой тоже досталось. Хотя больше для проформы, чтобы извлекли урок из проделок других, потому что никому из Дашиной родни не могло и в голову прийти посчитать виновниками пожара послушную и рассудительную Дашу, и тем более «неопытного и беззащитного» Махоньку. Ну, а добровольно кто ж признается.
ххх
Лиза с тревогой ждала Федьку. А вдруг ему не удастся открыть замок, ведь Агриппина такого про эту железяку порассказывала. Федька не спешил, и Лиза, потеряв терпение и беспокоясь, что вдруг с собрания вернутся взрослые, уже готова была за ним бежать, но он появился сам в сопровождении своры деревенских собак, которые пылали к нему необъяснимой любовью. Оставив своих четвероногих обожателей за калиткой, Федька прошелся по двору подчеркнуто небрежным шагом и, всем своим видом демонстрируя полную незаинтересованность в предстоящей работе, скучным голосом спросил:
– Ну, что тут у вас?
– Ой, – Лиза искусно окрасила свой голос интонациями крайнего отчаяния, – такая беда, хоть по миру иди. Агриппина потеряла ключ от чердака, а там у нас все запасы – и лук, и чеснок, и тыква, и семечки, и орехи, и морковка со свеклой, – тут она поняла, что несколько переборщила, но вида не подала, а жалостливо закончила: – По соседям побираемся.
– Погреба у вас, что ли нет, – усомнился Федька, но допытываться не стал: мало ли какие странности у людей встречаются. – Ладно, веди.
Увидев замок, он принял крайне озабоченный вид и заявил, что такая работа слишком простая, неинтересная, потому что он уже миллион таких ключей сделал, а замок старый, ржавый, и чего его жалеть:
– Хочешь, ломиком его выворочу – и всех делов, – предложил он легкомысленно.
Но такое революционное решение проблемы не входило в планы Лизы – ей надо было получить собственный ключ. Агриппина не должна была догадаться, что у Лизы снова появился доступ к заветному сундуку.
– Понимаешь, – сказала она, ласково прикоснувшись к Федькиной руке, отчего он весь предернулся и смутился, – этот замок дорог Агриппине, как память о ее родителях. Его когда-то давно купил мой прапрадедушка. Он пережил две войны и одну революцию. Его пытались вскрыть колчаковцы и комбедовцы, но не смогли. Агриппина им очень гордится, поэтому мне хотелось бы сделать ей приятное – не ломать, а открыть и вручить новый ключ в торжественной обстановке. Ты меня понимаешь?
Федька обалдело кивнул головой, вытащил из кармана пластилин и, разминая его в горячей ладони, полез на лестницу.
Лиза ждала его внизу.
– Надеюсь, ты никому не проговоришься, – сказала она, пристально глядя в синие Федькины глаза. – Это должно быть сюрпризом для бабули.
Федор даже не заметил, как он оказался за воротами, где его поджидала нетерпеливо повизгивающая собачья компания. Внутри себя он ощущал душевный подъем и непреодолимое желание поскорее приняться за дело. Он не размышлял, что на него так повлияло – он всем сердцем хотел сделать приятное Лизиной бабушке. Хотя, конечно, его могло бы озадачить, откуда взялись в нем эти не свойственные ему бескорыстие и великодушие, но Федор абсолютно не умел думать о возвышенных мотивах человеческого поведения, поэтому перемены в себе пропустил мимо своего сознания.
Уже к вечеру Лиза стала счастливой обладательницей ключа от прапрабабушкиного наследства и решила в ту же ночь покопаться в заветном сундучке, поскольку днем чердачная дверь находилась под неусыпным наблюдением Агриппины. Лежа в постели и ожидая, когда все в доме уснут, Лиза размышляла о том, где взять средство, чтобы прочитать прапрабабкину книгу, в которой, как она справедливо полагала, заключена главная колдовская сила.
Ей и в голову не пришло учиться читать, зато она вспомнила о своей соседке Нюре, которая была на семь лет ее старше, но гораздо, по мнению Лизы, глупее, так как занималась в специальной школе для умственно отсталых детей, а теперь приехала на каникулы. «Читать-то она умеет, а то, что соображает туго, даже хорошо – ничего не поймет», – подумала Лиза и обрадовалась, что нашла такой простой способ.
Теперь дело за тем, чтобы извлечь книгу из сундука и где-то ее спрятать, подальше от всевидящего ока Агриппины, а узнать об этом она не сможет, потому что поднять крышку ей не дано. «Для меня сундук берегся, – гордо думала Лиза, пробираясь на рассвете к чердачной лестнице, – я настоящая наследница прапрабабкиной силы. Вот попляшут они у меня», – мстительно радовалась она, доставая книгу из сундука и вспоминая всех своих обидчиков.
Агриппина неожиданно проснулась от непонятной тревоги, прихватившей сердце тупой ноющей болью. Она вскочила, накинула на плечи пуховый платок и выбежала на улицу. Ноги сами понесли ее к лестнице на чердак. Она подергала замок, который надежно держал дверь на запоре, но почему-то не успокоилась. Постояв немного во дворе, поприслушавшись к себе, она решила навестить Лизу.
Лиза, спрятавшаяся в чуланчике, чтобы не столкнуться с бабушкой в сенях, только-только успела проскользнуть в свою комнату, нырнуть в постель и притвориться спящей, как Агриппина стояла у ее кровати, пристально всматриваясь в лицо внучки. Что-то в нем ей не нравилось. Она чувствовала, как оно неспокойно, какие-то тайные мысли пробегают по нему, тревожа мышцы, подергивая брови, морща лоб. «Снится ей что-то нехорошее, что ли», – встревожилась Агриппина и тронула внучку за плечо. Лиза открыла глаза и с преувеличенным недоумением уставилась на бабушку.
– Ты зачем меня разбудила, – сердито сказала она, капризно скривив губы, – мне такой хороший сон снился, цветной. Теперь я не узнаю, чем он закончится.
– Ладно, смотри свой сон, – вздохнула Агриппина, – видно, показалось мне… – Но лучше ей не стало, и она вышла из комнаты с тяжестью на сердце.
Утром Лиза сразу же приступила к осуществлению своего плана. Закутавшись в обширный бабушкин платок, чтобы не видно было припрятанной за пазухой старинной книги, она выскользнула из дома и побежала к соседям. Тетка Евдоха, Нюрина мать, уже с утра на подпитии, едва ворочая языком, с удивлением спросила, что ей у них надо. Этот дом, где постоянно воняло брагой и самогоном, местные жители брезгливо обходили стороной, как прокаженный. Поэтому появление девочки из добропорядочной семьи удивило Евдоху и вызвало ее неподдельное любопытство, которое тут же увяло, как только ее взгляд упал на дрожащий в руке полуопорожненный стакан самогонки.
Лиза была в этом доме впервые, и ее поразил вид грязных обшарпанных стен, оборванных занавесок, давно не беленных потолков, заваленного немытой посудой обеденного стола, где вперемежку с огрызками соленых огурцов, сваренной в мундире картошкой валялись дырявые, дурно пахнущие носки, старая облезлая заячья шапка и истоптанный, почерненный засохшим черноземом кирзовый сапог. Это запущенное, неухоженное человеческое жилье вызвало у нее приступ тошноты и острой жалости к Евдохиной дочери Нюре, которой выпала горькая судьба родиться в семье последних пропойц, да к тому же еще и лишенной разума. «Может это и хорошо, что она плохо соображает, – подумала Лиза, усмиряя в себе неприятное ей чувство жалости, – а то бы удавилась».
Не удостоив Евдоху ответом, Лиза прошла в глубь дома и нашла Нюру неподвижно сидящей на жестком топчане, прильнувшем к голой стене маленького темного чуланчика с крошечным светящимся оконцем под самым потолком. Девочка повернула голову, и ее бессмысленный, углубленный внутрь себя взгляд, оживился, наполнился выражением радости и открытой доверчивости. Голубые глаза лучисто засияли неизвестно откуда взявшимся светом, как будто в окошко запрыгнул игривый солнечный зайчик и проник в Нюрины зрачки. Неулыбчивая Лиза неожиданно для себя расплылась широкой непроизвольной улыбкой и почувствовала желание взять под свою опеку этого несчастного ребенка, но тут же подавила в себе минутную слабость. Несмотря на то, что Нюра была в два раза старше Лизы, она не выглядела ни взрослее, ни крупнее, ни выше ростом. «Ну вот, – подумала Лиза, – это как раз то, что нужно. Нюрка станет подчиняться безоговорочно и не задаст лишних вопросов». И она приступила к делу.
– Нюра, а у вас есть тут местечко посветлее? – ласково спросила она. – Я хочу показать тебе очень интересную книжку.
– Есть, – слабым голосом, но с готовностью ответила Нюра, – пойдем. – Она послушно поднялась с топчана и, взяв Лизу за руку, привела ее в комнату, которая раньше служила, по-видимому, гостиной, так как в ней стоял большой диван и пара ободранных кресел, из которых на пол сыпались куски старого слипшегося поролона, а теперь здесь была свалка всякого отжившего век хлама.
Лиза разгребла местечко на диване для двоих.
– Сядь! – повелительно сказала она и, сбросив с головы бабушкин платок, осторожно извлекла из-за пазухи тяжелую странную книгу. У Нюры глаза загорелись, будто она увидела нечто диковинное. Хотя, наверное, так оно и было.
– Читать-то умеешь? – Лиза бросила на Нюру взгляд, говорящий о ее сомнениях в способностях девочки. – Ну-ка, прочти, – она открыла первую страничку и ткнула пальцем в заголовок, напечатанный старинным шрифтом с ятями.
«Пр… – с трудом произнесла Нюра, – пр..пре.. – повторила она, как бы убеждаясь, что произносит именно те буквы, которые написаны, – пре-ду-ду-преж-день-дене, – она остановилась, вдумываясь, что такое прочла, но так и не осмыслив слово, с недоумением посмотрела на Лизу. Та тоже ничего не поняла:
– А ну-ка, еще раз, – приказала она. Нюра терпеливо, но уже с меньшим трудом, прочитала строчку трижды, пока, наконец, не получилось что-то вразумительное, и Лиза не поняла, что слово обозначает «Предупреждение».
– Так, – решительно сказала она, – это нам не нужно. – И она перевернула страницу.
В этот день Нюра и Лиза осилили еще пять заголовков, но больше ни одного не поняли. Лиза потеряла терпение и впала в отчаяние. «Да, с таким чтением я никогда не смогу отомстить моим врагам», – настроение у нее совсем испортилось. Она с ненавистью посмотрела на Нюру и гневно произнесла:
– Что ты там делаешь в своей школе, если за столько лет не научилась читать? Ведь какие-то человеческие мозги у тебя сохранились! – Она стремительно сорвалась с дивана и резким движением накинула платок. Нюра испуганно посмотрела на нее и, чуть не плача, еле слышно прошептала:
– Ты больше не придешь? – Лиза сразу смягчилась, глубоко вздохнула, успокаиваясь.
– Да уж приду, – она приостановилась в дверях и оглянулась, – куда мне деться-то.
ххх
Махонька проснулся затемно и почувствовал, что он не радуется наступающему новому дню. С ним такого не случалось никогда. Он вылез из своей подкровати, присел на корточках и, опершись спиной о стену кукольного домика, стал думать о том, что с ним происходит. «Наверное, я заболел», – решил Махонька. Но его теперешнее состояние не было похоже на недавно пережитое, когда он обморозился. У него что-то ныло в сердце. И это непонятное его пугало. Он поднялся и направился к кровати, на которой спала Даша, забрался на нее по краю свесившегося до пола одеяла, и тихо сел у девочки в ногах, терпеливо дожидаясь, когда она проснется. А Даша, будто почувствовав тревогу, сразу открыла глаза и включила лампу, стоящую на тумбочке у ее изголовья.
– Махонька, ты чего так рано встал? – спросила она. – Что-нибудь случилось?
– Не знаю, – вяло ответил Махонька и вздохнул. Даша вскочила, потрогала у Махоньки нос, уши, лоб и сделала заключение, что температуры у него нет.
– У тебя что-нибудь болит? – заботливо наклонилась она к лесовичку и заглянула в его зеленые глаза.
– Нет, – коротко и почти шепотом промолвил Махонька и снова тяжело вздохнул.
– Да что же с тобой! – воскликнула Даша и побежала звать бабушку. Иванна вошла, села рядом с Махонькой и ласково предложила:
– Ну, попытайся рассказать, что ты ощущаешь.
– Мне хочется все время вздыхать, а внутри так тяжело и что-то тянет, как будто зуб болит, но он вовсе и не болит, – Махонька глянул на Иванну грустными глазами, но с надеждой, что она точно поймет, что с ним происходит. Иванна подумала и пришла к выводу, что на лесовичка напала тоска, но от этого не умирают.
– Наверное, ты по лесу скучаешь… – решила она.
– По Лешаку, – добавила Даша.
– Да, – выкрикнул Махонька с воодушевлением, обрадовавшись, что все прояснилось. – Мне надо домой.
– Но Махонька, твой же дом разрушился? – напомнила ему Даша.
– Хочу домой, и все, – решительно сказал Махонька и слез с кровати.
– Не спеши, – остановила его Иванна, – сначала позавтракаем… вкусно, ведь тоска пирогами заедается. Ну, а если она тебя не оставит, то подумаем, как помочь твоей беде. – На том и порешили.
Махонька с удовольствием уплетал макароны с сыром, пил чай с клубничным вареньем и коржиками, и было похоже, что совсем забыл о своем капризе. «Вот и хорошо, – думала Иванна, – теперь пойдет погуляет, набегается, устанет и ни в какой лес не захочет».
Но она ошибалась. Только Махонька с Дашей вышли за ворота, как он махнул рукой, как бы прощаясь, и решительно сказал:
– Ну, я пошел.
– Куда ты? – хором воскликнула детвора и двинулась за Махонькой.
– Куда-куда? – Недовольно буркнул он. – В лес ухожу.
– Постой, Махонька, – Петька наклонился и ухватил лесовичка за плечо, – без нас… без меня. Ведь мы брательники…или нет? – Махонька остановился, задумался, помолчал. – По Лешаку скучаю, – вздохнул он жалостливо, – и санки сгорели. – На Петькин вопрос он почему-то предпочел не отвечать.
– А что ж, – осторожно и как-то неуверенно промолвила Даша, – мы в лесу давно не были. Там, наверное, сейчас красиво. Елки стоят в снегу. – Вдруг она оживилась. – А у меня лыжи есть. С прошлого года без дела.
– Я батькины возьму, – поддержал ее Петька.
– А у меня есть маленькие, – радостно сообщил Сева.
– Мелочь не берем, – решительно отверг его участие Петька, – отстанешь – возись с тобой. Одолжи лучше свои лыжи Никитке – он и постарше и посильнее тебя будет. – Двенадцатилетний молчаливый Никита был в этой компании хотя и старший по годам, но охотно подчинялся уверенному и распорядительному Петьке. Со своими сверстниками он не находил общего языка, зато среди мелкоты пользовался уважением, потому что всегда был готов взять под опеку обиженного, слабого, плачущего или голодного – без лишних слов прийти на помощь. А вот за себя постоять не умел. Поэтому Петькиной компании не раз приходилось отбивать наскоки на него насмешливых и нахальных подростков, задирающих Никиту за дружбу с мелкотой.
Севе не понравилось предложение Петьки:
– Лыжи не дам, – сказал он сердито, – не возьмете с собой – сам в лес уйду.
– Ага, – насмешливо заметил Петька, – и далеко ты уйдешь? А потом всей деревней тебя искать будем. Подрасти сначала. Вот исполнится тебе пять, всюду с нами ходить будешь. А пока это дело для старших. – Сева понял, что Петьку не уломать угрозами, и, смирившись с этим, пошел за лыжами. Остальные тоже разбежались по домам, уговорившись встретиться через полчаса на том же месте.
Когда Даша и повеселевший Махонька шли за лыжами, им повстречалась Наташа, живущая на другом конце улицы. Мать послала ее в магазин за дрожжами. Вот Наташа и оказалась на этом краю. Она хорошо знала Дашу. Ее родители состояли в дальнем родстве с Дашиными и нередко вместе с ними отмечали семейные праздники.
– На санках сегодня будете кататься? – спросила она мимоходом, но услышав, что санки сгорели, остановилась. – Жалко как, – посочувствовала она Даше, – чем же вы теперь будете заниматься?
– На лыжах в лес пойдем, – Даша торопилась, поэтому была не очень расположена к разговору и отвечала кратко.
– Ой! Как интересно! – воскликнула Наташа. – А можно с вами?
– Как хочешь, – торопливо бросила Даша, – собираемся за околицей у горбатого дуба… – и уже удаляясь, крикнула, – через полчаса.
Дома Даша прихватила рюкзачок, набила его бабушкиными пирогами и помчалась в сарай за лыжами.
– Куда? – крикнула ей в след мать. – Куда в шубе-то на лыжах – жарко будет.
– Не будет, – поспешно отмахнулась Даша и побежала к воротам.
– Нам не будет, – тоже пообещал Махонька и помчался впереди Даши.
– Чего это такая спешка? – спросила Иванна у Маруси, выйдя на крылечко. – И все запасы пирогов выгребла. Ой, куда-то они далеко собрались.
– Ну, и чего всполошились? – успокоил их тревогу дед Федот. – А хоть бы и далеко. Дарья тут все места знает. Мы-то с ней много раз по лесу хаживали. А она у нас смышленая – быстро дорогу запоминает.
– А как волки нападут? – не успокаивалась Иванна.
– Ну, во-первых, волки к деревне близко не приближаются – а далеко ль мальцы уйдут. Во-вторых, днем хищники на человека редко выходят, а тем более на целую ораву. А в-третьих, Махонька с ними – лесной управитель завсегда со зверьем договорится. – Федот, огладив свою окладистую бороду, удалился по делам, в усы усмехаясь по поводу всяких женских несерьезных тревог: «Вечно из-за ерунды сердце себе рвут».
Каждый день Даша открывала в Махоньке что-нибудь новое для себя. Сейчас она с удивлением наблюдала, как он от нетерпения постепенно набирал скорость. Сначала он просто бежал впереди по протоптанной селянами тропе, которые частенько наведывались в лес за валежником и сухостоем для прожорливых деревенских печек. Потом он начал проделывать круги вокруг Даши, чтобы не убежать слишком далеко. В конце концов, его тело начало вращаться вокруг собственного центра и при этом еще и вокруг Даши. Она уже не могла уследить, где оно находится в данный момент, беспомощно вертела головой, стараясь не упускать его из вида, но Махонька поднял такую снежную круговерть, взрыхлив и вздыбив сугробы, что она уже ничего не видела. Наглотавшаяся снега и испуганная непонятным поведением лесовичка, Даша остановилась, не решаясь идти дальше в кромешной тьме. Тут ее и нагнал Петька.
– Фу, – выдохнул он, – что это тут вокруг тебя происходит? Такое впечатление, что ты раздула собственную метель.
– Это Махонька раздул, – чуть не плача, дрожащим голосом ответила ему Даша, – я совсем потеряла его. Он умчался вперед и не стал меня ждать.
– Ну, годи нюни-то распускать, – поморщился, как от зубной боли, Петька, – может быть, он и не потерялся вовсе. – Действительно, как только сугробы успокоились и легли на место, вдали, у самой кромки леса, появился круто закрученный кокон из снега и с огромной скоростью стал приближаться к Даше с Петькой. Потом он еще немного поносился вокруг них, как бы не в силах сразу остановиться, и притормозил. Снег опал, образовав овальную горку, над которой торчала голова Махоньки.
– Ну, – сказала она сердито, – что вы тут застряли. Чтобы быстро двигаться, надо крутиться. – И Махонька стал бурно вывинчиваться из сугроба.
– Погоди! Погоди! – остановил его Петька. – Мы сначала отойдем подальше, тогда шуруй – разводи свою вьюгу. – Петька обогнал Дашу и, чтобы сократить путь, направил лыжи в поле, срезая угол и прокладывая по белоснежной целине глубокий рыхлый след.
– Иди за мной! – крикнул он Даше. – Так быстрее.
У развесистого старого дуба, ветви которого с одной стороны были сожжены попавшей в него прошлым летом молнией, отчего дерево выглядело горбатым, уже собралась довольно внушительная и шумная компания.
Наташка привела с собой свою закадычную подружку Нину, которая была здесь, пожалуй, старше всех. Она хотя и училась вместе с Наташкой в шестом классе, пошла в школу значительно позже остальных, так как в детстве много болела. Пятилетний Витюха пришел со старшим братом Юрием, заявив, что его одного не отпускали. Федька явился в сопровождении своры дворовых собак. У самого леса отряд нагнала группа мальчишек постарше. Этого Петька уже не выдержал. Он расценил появление подростков, как покушение на свою власть среди мелкоты.
– Чего притащились?! – крикнул он грозно. – Мы тут сами по себе, своей компанией. Вас нам не надо!
– А у тебя что – лес купленный? – ехидно заметил самый задиристый среди пацанов Максим, прославившийся на все село неисчислимыми приводами в милицию за неудержимое стремление встревать в любой конфликт местного значения и разрешать его с помощью кулаков.
– Не купленный, – гневно ответил Петька, – но большой, и у каждого своя дорога.
– Вот мы и идем своей дорогой… вместе с вами, – нахально уточнил Максимов одноклассник и подпевала Ромка.
– А где этот ваш лесовик? Любопытно посмотреть, – спросил более миролюбивый среди Максимовых приятелей, непонятно как затесавшийся в компанию местных хулиганов, Петькин сосед Мишка.
– А ты откуда знаешь? – изумился Петька.
– Да об нем все село талдычит, – усмехнулся Максим. – Кота в мешке не утаишь.
– Слышь, Дашка, – Петька приостановился, чтобы подождать девчонок, которые едва успевали за пацанами, – Дашка, а действительно, где Махонька? Что-то его не видать. – Даша огляделась вокруг и громко позвала:
– Махонька! – Отклика не последовало. Даша растерянно взглянула на Петьку.
– Не знаю, – тихо произнесла она, – только что был тут, и уже нет.
– Ну, и куда же нам идти? – озадаченно сказал Петька.
– Что, потеряли? – Максим уже стоял рядом и насмешливо смотрел на мелкоту. – А, может, вы его придумали?
– Они нафантазировали, – ехидно поддакнул Максиму его верный «ординарец», всегда готовый услужить Васька по прозвищу Пестрый, так как у него глаза были разного цвета, зеленый с коричневыми крапинками вокруг зрачка и карий. Петька хотел дать достойный отпор задиристым подросткам, но не успел. Вдруг со стороны деревни налетел сильный ветер, поднял вверх сугробы и раздул такую метель, что на расстоянии шага уже ничего не было видно. Даша вцепилась в Петьку, чтобы ее не унесло, а тот ухватился за оказавшийся под рукой колючий куст терновника. Максим и Пестрый прибились к толстому стволу столетнего дуба. Остальные бросились укрываться от снежной круговерти, кто куда мог, и потеряли друг друга из вида.
Метель бушевала с полчаса. Среди завываний ветра, стона и скрипа деревьев слышались странные крики, казалось, пролетающего над ребятами филина. «Хо-хо-хо, хахаха», – кричала зловредная птица, как будто радовалась неожиданно разразившейся буре. Когда ветер стих, Даша и Петька никого из своих друзей рядом не увидели. Только под дубом торчали два снежных горба, смутно напоминающие человеческие фигуры. Они пошевелились, снег опал, и на свет появились растрепанные головы и испуганные глаза Максима и Пестрого.
– Все пропали, – сказал им Петька. – Надо идти искать.
– Ага, – дрожащим голосом простучал зубами Пестрый, так как язык и губы у него онемели то ли от страха, то ли от холода. – Я им не нанимался. – И он двинулся, утопая в снегу, в сторону дома. За ним, как-то криво улыбнувшись и пугливо дернув плечами, мол, что тут поделаешь, направился и Максим.
– Эй вы! – крикнул им вслед Петька. – Молодца среди овца, а среди молодца сам как овца! – Он заложил в рот два пальца и пронзительно свистнул. Однако «молодцы» даже не оглянулись. Даша и Петька остались одни. Они и представить себе не могли, что вернутся домой без ребят, которых сами же среди зимы увели в лес.
– Куда идти? – растерянно спросила Даша.
– Думаю, – Петька сделал паузу, которая выдала его неуверенность, – думаю, что в глубь леса. Ведь где они стали бы спасаться от пурги? Конечно же, за деревьями.
– Бежали, бежали и убежали? – вздохнула Даша. – А если их унесло? Тут ведь не предугадаешь, куда.
– Предугадаешь, – сказал Петька уже более твердо, – мы ведь знаем, куда дул ветер. А он дул в сторону леса. Давай поищем лыжи и пойдем, – добавил он решительно.
После тщательных раскопок лыжи обнаружились. Только были они от разных пар и разной длины. Палки же найти не удалось, поэтому Даша и Петька отправились в лес, как два медвежонка, косолапо переваливаясь с боку на бок и широко размахивая руками.
ххх
Махонька, увидев небольшой отряд неизвестных ему рослых мальчишек, да к тому же враждебно настроенных против его друзей, отнесся к ним недоверчиво и заблаговременно удалился в чащу, решив, что пока люди разберутся между собою, можно наведаться в его разрушенный дом. Он несся по лесу, искусно избегая столкновений с деревьями и оставляя за собой хвост растревоженной снежной круговерти. Зайцы и лисы поспешно шарахались от него, не понимая, что это такое страшное передвигает сугробы с такой бешеной скоростью. Рыжая белка метнулась к вершине сосны и застыла в недоумении, чуть не проглотив целиком мерзлую еловую шишку, которую держала в зубах.
Махонька же ничего не замечая, следовал своей цели. Не отвлекаясь, не глазея по сторонам, он был сосредоточен на предстоящей встрече с развалинами родного дома. Его бег приостановила только вдруг начавшаяся метель. Ветер неожиданно злобно принялся трепать вершины деревьев, гнуть их стволы, содрал с поверхности земли снежный покров и забросил его высоко в небо. На лес упала кромешная тьма. Махонька испуганно забился между корнями старого дуба, натужно скрипящего под порывами пурги, и вдруг почувствовал себя несчастным и одиноким. Он вспомнил, как хорошо ему было с Дарьюшкой в теплом и всегда вкусно пахнущем доме, с деревенской детворой на санках, лихо несущихся с обрывистого берега вниз, к реке. Он даже решил тут же вернуться назад, к ребятам, которых оставил на опушке леса. Но высоко в небе прокричал филин «хо-хо-хо, хахаха», и Махонька, забыв о только что пережитых странных для него ощущениях, вылез из-под дуба, стал размахивать руками и радостно орать трубным голосом:
– Лешак! Лешак! Леший! – Да где там – разве можно перекричать дикий вой разбушевавшейся стихии. Леший не услышал Махоньку, а вот пурга обрадованно подхватила неосторожно высунувшуюся из укрытия жертву и потащила ее по лесу, ударяя о стволы деревьев, царапая о кусты и обволакивая снежной мглой. Врезавшись в очередное оказавшееся на пути дерево, Махонька запутался в ветвях. И это спасло его от дальнейшего опасного для жизни путешествия. Он, итак потеряв много сил, даже не попытался вырваться из цепких лап дикой колючей облепихи, а остался висеть вниз головой, терпеливо пережидая удары непогоды.
Когда метель угомонилась, сугроб под облепихой стал приподниматься. Махонька насторожился, с тревогой ожидая, кто под ним обнаружится: ведь этот кто-то, неторопливо разгребающий над собой снег, мог оказаться хищным зверем или – еще хуже – птицей, от голода глотающей кого попало. Однако над сугробом появилась Витюхина серая шапка-ушанка со знакомой совершенно круглой рыжей подпалиной, увенчанной черной, едва заметной дырой. Завязанная под подбородком, она потому только и уцелела на Витюхиной голове. Вслед за появлением шапки раздался громогласный, не сдерживаемый никакими условностями, мол, мужики не плачут, Витюхин рев. Махонька, впавший, было, в полную покорность судьбе, очнулся, встрепенулся и попробовал выпутаться из цепких колючих лап равнодушно взирающей на мир облепихи. Но ветка, на которой Махонька висел вниз головой, оказалась толстой и выносливой, а другой, чтобы зацепиться за нее руками и подтянуться, рядом не было. Не смотря на недюжинную силу, дотянуться до ног и освободить их лесовичок тоже не мог, так как его позвоночник, оказалось, почти не гнется. Вот и болтался Махонька на дереве, как прошлогодняя шишка, неудачно упавшая с сосны, но так и не достигшая земли. Не добившись успеха, он охрипшим голосом рявкнул на Витюху:
– Вместо того чтобы реветь, помог бы слезть с дерева! – Витюха от неожиданности замолчал, задрал голову и уставился непонимающим взглядом на запутавшуюся в ветвях то ли тряпку, то ли клок шерсти, оставленной здесь линяющим к весне зверем.
– Ты со мной говоришь? – спросил он робко.
– А с кем же еще, – Махонька сделал новую попытку вырваться на свободу, сильно раскачавшись, – здесь больше никого нет.
– А ты кто? – почему-то шепотом уточнил Витюха.
– Да Махонька же я! Не видишь что ли – совсем ослеп со страху! – теряя терпение, выкрикнул лесовичок.
– Ой! Махонька! Родненький! – по-бабьи запричитал Витюха и стал быстро выбираться из сугроба. Вдруг он застыл на месте, помолчал немного, что-то обдумывая, и снова задрав голову к небу, озадаченно спросил: – А как же я тебя достану?
– А ты подумай, – предложил Махонька, – мозги-то, чай, еще не отмерзли.
– Не отмерзли, – согласился Витюха, – на мне же шапка была.
Но тут где-то над макушками древних сосен прокатилось знакомое «хо-хо-хо, хахаха».
– Лешак! Леший! – что есть мочи закричал Махонька, и на этот раз был услышан. С неба прямо в сугроб, рядом с Витюхой, свалилось полено и задрыгало кривыми сухонькими ножками, похожими на два длинных сучка. Перевернувшись, полено глянуло на Витюху одним круглым глазом и сказало:
– Фу, всегда головой вниз падаю. Она у меня тяжелая – башковитый я. – Витюха от изумления так и сел, где стоял, не проронив ни слова.
– Не бойся. Это леший – мой друг, – пояснил Махонька. – Слышь, Лешак, сними меня отсюда.
– Щас, – сказал леший и стал крутиться колесом вокруг облепихи, вздувая вверх пушистый легкий снег. Дерево вдруг высвободило корни из мерзлой земли и воткнулось в нее своей верхушкой. Махонька же так и остался висеть на его ветвях. Леший остановился и озадаченно посмотрел на результаты своих стараний.
– Так, – задумчиво произнес он, – не получилось. – И прошелся колесом в обратную сторону, вернув все в первоначальное состояние. – Попробуем иначе. – Теперь он стал руками, низко нагибаясь и распрямляясь, подбрасывать вверх снег и шептать какие-то непонятные слова. Махонька в мгновение ока оказался в сугробе по макушку. Когда Леший его извлек из снежной горы, он был совершенно голеньким и дрожал от холода. – Да-а-а, – протянул Леший и почесал совершенно плоскую, как пенек, макушку. – Снова что-то не то вышло. Эх! – воскликнул он и, взмахнув крючковатой рукой, стал утаптывать снег вокруг облепихи, тараторя в полный голос какую-то белиберду, непонятную Витюхе. Через секунду Махонька снова болтался между небом и землей в своей крысиной шубейке.
– Лешак, – взмолился он, – прекрати свои штучки. Сделай все обычным способом.
– Обычным неинтересно, – вздохнул Лешак. Но согласился больше не испытывать свои умения. На глазах у Витюхи он стал быстро расти вверх, дотянулся до Махоньки и снял его с дерева. Расчистив ногой снег возле себя, он поставил лесовичка на землю и сдул снежинки с его макушки. – Вот, – торжественно сказал он. – С возвращеньицем.
Витюха, поняв, что представление закончено и ничего интересного больше не будет, вспомнил о своей беде и снова огласил притихший лес громогласным ревом. Махонька терпеть не мог всякие нюни. Он забеспокоился, забегал вокруг Витюхи, не зная, что предпринять, как его успокоить. Леший, бешено вращая свой немигающий глаз, гневно смотрел на рыдающего малыша, испытывая постепенно нарастающее раздражение. Наконец, он не выдержал, взмахнул рукой, выкрикнул протяжно и отчаянно «а-а-а-!», и у Витюхи между зубами оказался кляп из мха. Рев прекратился. Витюха стал судорожно выдергивать затычку из своего рта, отчаянно мыча и тараща глаза.
– Что ты наделал! – вскричал Махонька. – Он же не сможет дышать!
– А зачем он орал, – сказал леший, совершенно успокоившись, – никто не может нарушать тишину леса безнаказанно. Мы же здесь не глухие.
– Вынь немедленно! – приказал Махонька.
– Щас, – совершенно благодушно согласился леший. – А как?
– Ты вредишь человеку и не знаешь как исправить! – возмутился Махонька.
– Дак, нам вроде как этого и не надо. Мы не на добро рассчитанные, – оправдывался Леший.
– Что же делать, что делать, что, что, что… – бормотал Махонька, бегая вокруг Витюхи, который молча ожидал решения своей участи, вытирая замерзшим кулачком крупные слезинки, беспрерывно катящиеся из его глаз.
– Ну, че, – глубокомысленно произнес леший, – к бабе Яге надобно… – Он закружился, завертелся, прошептал несколько загадочных слов, и вся честная компания в мгновение ока оказалась в дремучей части леса, среди непролазного бурелома, перед маленькой бревенчатой, покосившейся от времени избушкой, по крыше которой важно расхаживал жирный черный кот, а на трубе восседал такой же упитанный, с переливающимся густой синевой оперением гигантский ворон.
– Кар-р-р, – прокричал ворон, – непр-р-рошенные пр-р-рибыли! Пр-р-рибыли! – повторил он скрипучим голосом, хлопая крыльями и переступая мощными чешуйчатыми лапами.
– Замолчи, курица, а то получишь то же, что у него, – угрюмо промолвил леший и ткнул крючковатым пальцем в Витюху.
– Угр-р-рожают! Угр-р-рожают! – тревожно прокаркал ворон и перелетел на дерево, стоящее в некотором отдалении.
– Вот дурень, – заметил Лешак, – будто я его там не достану.
– Кто это тут нам угрожает? – послышался спокойный, даже приятный голос. – Кто этот смельчак, который нам угрожает и нас не боится. – На крылечке, как будто ниоткуда, появилась крепенькая маленькая старушенция в темном линялом платке, накинутом поверх совершенно седых волос. – А, это ты, Лешак. С чем пожаловал?
– Да, вот, – переминаясь с ноги на ногу, промямлил Лешак, – у меня есть друг, значит, а у него есть тоже друг. А я его затычкой. А он сердится. Вот, – и леший как-то неловко развел в стороны крючковатые руки.
– Ничего не поняла, – сказала старушка, – кто кому друг? Кто кого затычкой? Кто на кого сердится? А главное, чего от меня-то требуется?
– Да вынь ты эту затычку? – воскликнул потерявший терпение Махонька.
– Смотри – какой грозный, – удивилась хозяйка избушки, спускаясь с шаткого крылечка, – от горшка два вершка, а на бабу Ягу покрикивает. Кто ж такой? Что-то не признаю.
– Лесовик я, – представился Махонька. – А это Витюха, мой кореш, а леший ему кляп в рот засунул, чтобы не орал, а вынуть не может.
– Ну и правильно, – одобрила действия Лешака баба Яга, – нечего шуметь в лесу, зверье распугивать. Летом от этих человеков покою нет – идут за ягодами или грибами, и все ау да ау, да еще музыку свою сумасшедшую с собой волокут. И зимой теперь повадились… – она, наконец, одолела последнюю ступеньку и приблизилась к Витюхе. – Детеныш еще, – и повернувшись к лешему, сказала, – детенышам кричать полагается. Природа у них такая. Ты что ж, не видел, кого речи лишаешь. Ох, злой ты, Лешак. В кого такой удался – родитель-то твой ничего, милосердный был, до смерти людишек не изводил и мальцов не трогал. – Она приобняла Витюху и повела его в дом. Махонька пошел следом. Леший же замялся, помешкал немного, переступая кривыми ногами, и крикнул:
– Я эта, я пойду. Дела у меня, – и крутанулся на месте.
– Иди уж, иди, толку с тебя всего ничего, а хлопот не оберешься, – отмахнулась баба Яга, не оборачиваясь. Леший еще потоптался, обиженно посопел сердито раздувающимися ноздрями и исчез.
Баба Яга, Витюха и Махонька поднялись по скрипучим ступенькам и вошли в избушку, не открывая дверей.
– Ой, – хотел сказать Витюха, – а как это мы сюда попали? – Но не смог, вспомнив, что рот у него на запоре. Он только испуганно шарахнулся от огромного паука, стремительно спустившегося с потолка по едва различимой в полутьме паутине и уставившегося на малыша одним глазом, как бы прикидывая, можно ли им полакомиться.
– Пошел! – сердито замахнулась на хищника баба Яга. – Не по тебе кусок-то, – добавила она уже более миролюбиво. И паук в мгновение ока оказался на потолке, потеряв к пришельцам всякий интерес.
– Будем возвращать тебе речь, – обратилась она к Витюхе. – Штука нехитрая. Леший-то на сложные пакости неспособный. – Она сделала перед лицом Витюхи открытой ладонью левой руки круговое движение, потом согнула пальцы и, как бы схватив ими нечто, потянула на себя. Кляп непонятным образом оказался у нее в кулаке.
– Вот и все, – произнесла она самодовольно, – пустяковое дело. Ну-ка, скажи мне что-нибудь.
– Раз вы баба Яга, то вы меня есть будете? – с опаской выдавил из себя Витюха. – Я вас боюсь.
– Да что ты, – успокоила его баба Яга. – Если мы кому помогаем, то сразу начинаем его любить. Как же я могу уничтожить то, что сделала – ведь я тебя спасла. Да и что в тебе есть-то, – она критично оглядела Витюху с ног до головы, – кожа да кости. И кто тебе только такие глупости про нас вдолбил в голову?
– Бабушка сказки рассказывала про то, как баба Яга чуть Иванушку не съела.
– Сказки у вас злые, – обиделась баба Яга, – я, например, вообще ничего не ем. И сила моя из другого источника берется. Да, зло мое велико, но и добро не мелко, если захочу. Я не живодерка. Я ведунья. Знанием великим владею. Понятно тебе. – Витюхе было непонятно. Он таращил глаза, будто старался изо всех сил в самой старухе высмотреть, о чем она таком бормочет, какой-то образ сказанного, но видел только сердитую складку на лбу, брезгливо шевелящиеся губы, угрозу во взгляде, и слезы снова неудержимо покатились из-под его длиннющих девчоночьих ресниц.
– Ну вот, – вступился за Витюху молчавший до сих пор Махонька, – страху нагнала на дитя. Несмышленыш он еще, вот и говорит, что попало, а ты тоже – на неразумного обижаться. Ведунья, ведунья, а у самой мозгов-то, как у лешего, – ворчал он, подпрыгивая и размазывая грязной, холодной ладошкой слезы по Витюхиным щекам.
– Смотри ты, – снова удивилась старая Махонькиной храбрости, – какой беззаветный у тебя заступник. Саму бабу Ягу отчитывает. А как прокляну или превращу во что-нибудь. Не боишься?
– Ну, превратишь ты меня в сучок какой, так какая тебе от того польза, – легкомысленно заметил Махонька. – А так ведь я с тобой поговорить могу, чать, скучно одной в лесу-то.
– И то верно, – согласилась баба Яга, – по нашим обычаям следует сначала узнать, какая такая воля привела в наш край непрошеных гостей. Про лешего узнали. А ты-то чего явился.
– А я за компанию, – пояснил Махонька. – А теперь отбыть должен. Позволь Витюху у тебя оставить до вечера. Друзей своих разыщу и вернусь за ним. – Тут он ни с того ни с сего запрыгал на месте, стал от кого-то отбиваться и дико хохотать, всхлипывая: – Ой, пустите. Ой, щекотно.
– Цыц! – прикрикнула на кого-то баба Яга. – Брысь отсюда! – По избе пронесся легкий вихрь, распахнул дверь и сгинул.
– Вот озорники, – добродушно сказала ему вслед баба Яга и повернулась к Махоньке. – Домовята мои расшалились. Что ж, отправляйся, подмогну тебе. Ко мне потом дрогу-то отыщешь? Я, чай, в няньки – стара уже. Неинтересно мне с пацаном нянькаться.
– Отыщу, – уверенно пообещал Махонька, скрываясь в невесть откуда взявшемся густом облаке, из которого высунулась одна его рука в прощальном взмахе.
ххх
Петька и Даша уже полчаса брели по лесу наугад, громко окликая пропавших приятелей. Лес отвечал им невнятным эхом, да шорохом опадающего с еловых лап снега. И больше – ни звука. Эта тишина рождала тревожное чувство непоправимой утраты и сжимала сердца ребят жесткой лапой тоски.
– Я больше не могу этого терпеть, – почти простонала Даша, – мы их никогда не найдем. Как же тогда мы вернемся домой?
– Не дрейфь, подружка, – бодро произнес Петька, хотя в его голосе не было полной уверенности в успехе поисков. – Куда им деться в нашем-то лесу. Не такой уж он непролазный и таинственный. Найдутся. – Даша взглянула на него глазами, полными сомнения, но решила ему поверить.
– Ау, – закричала она уже в который раз тонким охрипшим голоском, – ребята! Ау! – На этот раз какой-то неясный звук донесся издалека, и он не был похож на лесное эхо.
– Слышишь, слышишь! – воскликнула Даша. – Нас кто-то зовет. Вон оттуда, – и она указала рукой на виднеющуюся в глубине леса раскидистую ель. Сразу воспрянув духом, Петька с Дашей, быстро шлепая по рассыпчатому снегу разновеликими лыжами, побежали туда, откуда донесся до них призыв о помощи.
Под елкой копошились две неузнаваемые фигуры, с ног до головы усыпанные снегом. Даша и Петька не сразу поняли, кто перед ними, поэтому предусмотрительно остановились несколько поодаль. Одна из фигур, оказавшаяся Мишкой, обернулась и, призывно махнув рукой, крикнула:
– Ну, чего застыли! Помогите! – Приблизившись, Петька и Даша увидели Нину, лежащую на земле с закрытыми глазами и вялым жестом руки пытающуюся защититься от Мишки, который заставлял ее подняться.
– Вот холера, – ругался подросток. – Не спи же! Проснись! Замерзнешь! Ну-ка, помогите мне ее поставить на ноги. Общими усилиями девочку подняли и прислонили к толстой еловой ветке. Чтобы не упала, Даша и Петька поддерживали ее с двух сторон, а Мишка ладонями шлепел по щекам, потом схватил горсть снега и стал растирать ее лицо, уши и руки. Нина, наконец, открыла глаза и слабым голосом произнесла:
– Ну, хватит уже, больно.
– Ничего, терпи, – сказал Мишка безжалостно и сгреб с еловой лапы красной, замерзшей ладонью новую пригоршню снега.
– Не могу, – простонала Нина, – мне было так хорошо, тепло. А теперь мне холодно. Я ног не чувствую.
Мишка наклонился, стащил с Нининой ноги валенок и стал снегом растирать ступню. Потом снял с себя сапог, содрал толстый, согретый его теплом шерстяной носок, натянул его на Нинину ногу и затолкнул ее в промерзший валенок. То же самое он проделал с другой ногой.
– Ее надо домой, – задумчиво произнес Петька, – слабенькая она. С ней на поиски идти нельзя.
– Какие поиски? – удивился Мишка, натягивая на Нинину ногу второй валенок.
– Все пропали, – жалобно пояснила Даша. – Никого нет. Звали – не откликаются. Вот только вы нашлись.
– Плохо дело, – Мишка выпрямился и огляделся по сторонам. – Лыжи куда-то задевались.
– Слышь, Мишка, ты бы проводил Нину, – по решительному Петькиному взгляду было понятно, что он по-прежнему здесь командир, – если что, я ж ее не дотащу. Так что тебе идти.
– Ладно, – согласился Мишка, – заодно взрослых мужиков приведу на помощь. Лыжи вот только надо поискать. – Поковырявшись в снегу, ребята откопали три лыжи. Две пошли по назначению, а третью разломали пополам, и с ее помощью сделали что-то вроде волокуши: надрали больших еловых веток, собрали их в пучок и крепко связали Петькиным ремнем. Сверху на ветки, чтобы не расползались, положили две лыжные доски и закрепили их Дашиным пояском от шубы. На это сооружение уложили Нину, едва держащуюся на ногах, и Мишка поволок свой груз в деревню.
– Здесь совсем близко, – подбадривал его Петька вдогонку, – главное, выбраться из леса, а потом, по тропе, уже легче будет. Да не заблудись. Деревня там, – он указал рукой направление, куда следовало двигаться Мишке, – а солнце вон где – по правую сторону от тебя. Запомни для ориентировки и дуй.
Даша с Петькой еще постояли минуту, наблюдая, как Мишка тяжело тащит волокушу, и направились в глубь леса. Идти было трудно. Свежие рыхлые заметы не держали лыж. Ноги проваливались почти до колен, и в валенки набился снег. Он постепенно таял, пропитывая войлок холодной зябкой влагой. Сил аукать у Даши не осталось: горло охрипло и засипело, а язык онемел от холода. Только Петька еще покрикивал своим детским баском, призывая пропавших товарищей, но ответа не было.
Очень скоро Даша и Петька устали. Они на одной силе воли переставляли отяжелевшие ноги, потеряв ориентиры и не зная, куда идут. Лес равнодушно смотрел на две маленькие фигурки, медленно бредущие среди рослых великанов, усыпанных снегом и застывших в горделивом безмолвии – они ничего не боялись, ни о чем не тревожились и никого не спасали. Им дела не было до двух хрупких человеческих жизней, оборвать которые мог какой-то непутевый, внезапно налетевший буран.
– Все, – Даша остановилась и глубоко вздохнула, – я не могу больше сделать ни шага. Понимаешь, ни шага. – Петька взглянул на нее излишне сурово, исподлобья, будто хотел ругнуться с досады, но вдруг из его глаз покатились слезы. Даша всполошилась, заволновалась, ведь она никогда не видела Петьку плачущим. Теперь она вдруг осознала, какой он маленький, совсем еще ребенок. Ей захотелось утешить его, но в то же время на нее накатилась волна страха, заставившая бешено трепетать сердце. Даша почувствовала, что теряет опору, которую ощущала в командирском тоне и в самоуверенности Петьки. До сих пор она верила ему, надеялась на него, а теперь он плачет и не знает, что делать. Значит, они погибли. Все погибли. Губы у Даши непроизвольно скривились, глаза зажмурились, а из горла вырвался приглушенный всхлип.
– Только не вздумай реветь, – грубо оборвал его Петька, – нечего нюни распускать и сырость разводить – ее и без тебя хватает. Вон рукавицы совсем промокли. – Даша изумленно распахнула глаза и устремила сразу просветлевший взгляд на товарища.
– Да ты ж сам только что нюни распускал, – сказала она возмущенно, – я видела…
– Что ты могла видеть, – уже более миролюбиво заметил Петька, – это от мороза глаза слезятся. Надо собрать хворост и разжечь костер. Хорошо, что я всегда спички с собой таскаю. Отдохнем, согреемся, просохнем и пойдем дальше.
Даша сняла лыжи и одной из них очистила от снега небольшой круг на земле, а Петька стал откапывать торчащие из сугробов обломанные бурей ветви деревьев. Затем он умело раздул огонь. Пламя быстро разгорелось. Тепло, проникающее сквозь промерзшую одежду, успокоило и взбодрило ребят. Даша вспомнила, что у нее за спиной висит рюкзачок, набитый бабушкиными пирогами. Как она умно сделала, что прихватила их с собой. Петька проткнул острыми ветками несколько задубевших на морозе булочек:
– Подержи над огнем, – сказал он Даше, протягивая ей два отяжелевших сучка, – только смотри, чтоб не подгорели. – Через несколько минут по лесу стал расползаться аромат свежеиспеченной сдобы. Глаза у ребят повеселели и стали более уверенно смотреть на мир. А тут еще прилетела стайка синичек, привлеченная хлебными запахами, и развеяла своими бодрым щебетом угрожающее молчание столетних сосен. Даша бросала синичкам крошки и с любопытством наблюдала, как маленькие птички с желтыми, солнечно сияющими грудками срывались с веток, увлекая за собой залежавшийся на них снег, который осыпался сверкающим каскадом мелких искр. Жизнь преображалась к лучшему, и в том, что пропавшие друзья пока что не нашлись, уже не было ничего тревожного – найдутся. Обязательно найдутся.
ххх
Махонька, стараниями бабы Яги в мгновение ока перенесенный в родной лес, выбрался из глубокого сугроба, отфыркиваясь и откашливаясь, огляделся по сторонам и обнаружил, что рядом никого нет. Он двинулся наугад, не выбирая направления, а ориентируясь на шорохи и звуки зимнего леса. Однако они были обманчивы: то белка пробежит по стволу ели, роняя шишки, то дятел постучит, выуживая из-под коры задремавших гусениц, то ворона крикнет гортанным, почти человеческим голосом, а все кажется, что это друзья зовут Махоньку. Он уже настоящую пургу раздул по лесу, но так никого и не встретил. Озадаченный Махонька остановился и заорал своим трубным голосом: – Даша! Даша! Ну, Даша! Дашка, ты где! – Ответа не последовало. Только вверху гулко ухнуло, и к ногам Махоньки свалился толстый сухой сучок. Он подрыгал тоненькими ножками, перевернулся и сказал:
– Фу…
– Знаю, знаю… – перебил его Махонька. – Всегда головой вниз падаешь, башковитый ты.
– Вот именно, – согласился леший. – Ты чего орал?
– Потерялся я, – сказал Махонька. – Ищусь, ищусь – никак не найдусь.
– Как это, – удивился Лешак. – В лесу и потерялся? Так не бывает.
– Очень даже бывает, – Махонька удрученно вздохнул, – никого нет. – Он помолчал и добавил: – А было много.
– Чего это у тебя было много? – снова удивился леший. – Да у тебя всегда не хватало.
– А теперь было много, – твердо повторил Махонька.
– Если было много, то куда ж оно делось? – усомнился Лешак.
– Это ты метель накликал? – игнорируя сомнения Лешака, сурово спросил Махонька. – Ты, конечно, больше некому.
– А кикимора? – стал отнекиваться леший, но как-то неуверенно.
– Да она всю зиму спит под корягой, – уличил его во вранье Махонька.
– Ну, мое дело, – вздохнув, признался Лешак. – Здорово я это …А?
– Вот всех и унесло, – сердито сказал Махонька. – Где теперь искать?
– А, найдем, – легкомысленно отмахнулся от Махонькиных упреков Лешак, – щас. – Он для ускорения крутанулся на месте, и где-то вверху, у макушек рослых сосен, хохотнул веселый филин. Потом раздался треск ломаемых веток, и в сугробе замельтешили две кривенькие ножки.
– Фу, – произнес Лешак, отдуваясь, – всегда…
– Короче, – рявкнул на него Махонька.
– Искать-то чего? – уточнил леший.
– Да человеков же. Дашу помнишь? – Махонька был раздосадован непонятливостью лешего. – Ну, помнишь, когда я был замерзший, ты меня к ней доставил?
– А-а-а, – задумчиво протянул Лешак, – помнить-то помню, но не видал. Вот другого кого видал, даже в Кощееву пасть заманил. Ходят там, олухи, по кругу и никак не очухаются, чтобы выбраться, – леший довольно хлопнул себя по шершавым бокам и хохотнул, ожидая похвалы.
– Злой ты, Лешак, правду баба Яга сказала, – возмутился Махонька, – сейчас же веди меня туда. Пропадут они там, а это мои друзья.
– Кто ж знал, что ты с людишками дружбу завел, – леший вытаращил на Махоньку свой единственный глаз. – Да и то гляжу, какой-то ты не такой стал. Не понимаю я тебя. Раньше-то мы вместе над местными мужиками потешались, а теперь ты их жалеешь. – Лешак озадаченно почесал сучковатым пальцем плоскую макушку.
– То чужие были, – терпеливо пояснил Махонька, – а тут свои завелись.
– Бывает, – согласился леший, всякого навидавшийся за свою длинную и беспутную жизнь. – Тогда двинули, что ли. – Он стремительно крутанулся на месте, и в небесах хохотнула снежная тучка, очертаниями напоминающая широко распластавшего крылья филина. Махонька раздул свою пургу и направился в ту же сторону, куда умчался Лешак, ориентируясь на птичье уханье в вышине да снежную осыпь с макушек столетних сосен.
Никто из людей уже и не помнил, откуда взялось название Кощеева пасть. Только все в округе знали, что эта огромная впадина среди леса – место гиблое. Птица ли туда залетит, зверь ли забредет, человек ли приблудится – никто оттуда не возвращается. Хотя в преданиях упоминается один такой Фома, который вернулся. Правда, отсутствовал он четыре десятка лет. Все вокруг состариться успели, мать его, жена и братья померли, дети выросли и заматерели, а он как ушел тридцатилетним, так таким и вернулся. Говаривали, что метка у него на плече была – будто молния отпечаталась. Но он о том, откуда взялась, ни словечка. Пожил молчун молчуном, а потом исчез как-то незаметно. Хватились, да уж и след простыл. Загадка эта до сих пор сельчанам покоя не дает. Деды внукам рассказывают, еще и приврут маленько, приукрасят всякими страшилками, чтобы Пасть эту за три версты обходили. Да где там. Находятся лихие головы, такие же Фомы неверующие, лезут проверять, правду ли старики сказывают. Вот и теряет село почитай каждый год несколько молодых душ.
У этой самой Кощеевой пасти Махонька и Лешак остановились. Огляделись. И пошли по кругу – Лешак по вершинам сосен, Махонька по сугробам. Через несколько минут Лешак свалился к ногам лесовичка и тяжело выдохнул: «Фу, нашел. Там они», – и он указал на чернеющийся в светлой снежной мгле огромный, неизвестно как попавший в эти места валун, получивший устрашающее название Кощеев клык. С ним связана легенда о том, что Кощей Бессмертный, потеряв свой зуб, обзавелся прорехой в пасти, через которую в нее и попадает зазевавшаяся живность, чтобы навеки сгинуть.
Махонька сразу забеспокоился, заторопился и в мгновение ока оказался у валуна. Здесь спорили между собою трое ребят. Из них он знал только Федьку, который когда-то, кажется, уже очень давно, приклепал на Дашиных санках отломавшийся при очередном падении руль. Кузница тогда произвела на Махоньку сильное впечатление. В первый момент он даже испугался грохота, летящих во все стороны искр и готов был к бегству, но Даша удержала его. И пообвыкнув, Махонька нашел, что кузница – самое волшебное место на земле. Потом, по его просьбе, они с Дашей еще несколько раз навещали Федьку, который был польщен вниманием лесного гостя, и поэтому, не щадя красок, охотно живописал возможности ковальского ремесла. Пораженный Махонька нашел в Федьке качества чародея и проникся к нему чувством безграничного почтения.
– Мы здесь уже в пятый раз проходим, – почти кричал разозленный на что-то Федька-кузнец, – уже дорогу протоптали, а все никак выбраться не можем. Надо двигать в ту сторону, – и он ткнул рукой куда-то за валун, – там и снега совсем нет.
– Да нельзя туда, – убеждала его Наташка, – от этого Кощеева клыка надо подальше уходить, неровен час, затащит, и оглянуться не успеешь.
– Бабские предрассудки, – небрежно бросил пятнадцатилетний Ромка, дружок сбежавших Максима и Пестрого, – кто там тебя затащит? Здесь же нет никого. Но я согласен – надо идти, откуда пришли.
– А откуда мы пришли? – ехидно уточнил Федька. Ромка замялся и не очень уверенно ткнул лыжной палкой в сторону промелькивающего меж стволами деревьев солнца.
– Ага, направо пойдешь – коня потеряешь… – Федька совсем разошелся. В его голосе уже звучали металлические нотки сарказма. – Что, коня у тебя нет? Так иди куда-нибудь. Все равно, что-нибудь потеряешь. – Он презрительно сплюнул сквозь зубы и отвернулся от Ромки.
– Не ссорьтесь, мальчики, – твердо сказала Наташка, – дело серьезное. Вы заметили, что мы вообще никуда не можем уйти. Ходим и ходим по этому чертову кругу.
Махонька спрятался за деревом, наблюдая за спорщиками и не решаясь показаться на люди. Федьки-то он не опасался. Наташка тоже не смущала его – с девчонкой сладить не трудно. Они все жалостливые. Роман же у него симпатии и доверия не вызывал. А лесной житель четко следует правилу – умей затаиться и действуй неожиданно, тогда одолеешь врага. Пока Махонька размышлял, как ему поступить, Федька направился к камню, похлопал его ладонью и удивленно воскликнул:
– Ой, горячий! – затем глаза у него сделались испуганными, и он во все горло заорал: – Тянет! Тянет! Я оторваться не могу. – Ромка насмешливо посмотрел на него:
– Ладно тебе придуриваться, – сказал он нарочито безразличным тоном, – так мы тебе и поверили. – Наташка же рванулась к Федьке, схватила его за другую руку и стала тащить в противоположную от камня сторону. Но, не смотря на ее усилия и Федькино сопротивление, его рука не только не оторвалась от камня, а начала постепенно как бы растворяться в нем. Сначала исчезли пальцы, потом ладонь, и вот пустота доползла почти до локтя. У Ромки от удивления отвисла челюсть. Он постоял так с минуту, соображая, что происходит, а затем быстро отодвинулся в сторону, подальше от Кощеева клыка. Махонька выскочил из своего укрытия, вцепился в Наташкин валенок и тоже стал тянуть Федьку, своей недюжинной силой мешая камню поглотить его. При этом он что есть мочи взывал к лесу:
– Леший! Лешак! Сюда! Сюда же! – Лешак, услышав Махонькины вопли, прервал свое дальнейшее перемещение в пространстве и с размаху грохнулся о землю. Перевернувшись и потирая ушибленную макушку, он уже произнес привычное «Фу…», намереваясь сообщить миру о своей необычной башковитости, но Махонька прикрикнул на него:
– Ну, Лешак же, помоги! – Лешак вытаращил свой круглый глаз и равнодушным тоном спросил:
– А чего это вы друг друга за штаны таскаете?
– Лешак! Не вредничай, ты же все сам видишь! – выкрикнул торопливо Махонька.
– Ой, – простонала Наташа, – у меня сейчас нога оторвется. – Лешак, было, засуетился, но вдруг стал как вкопанный:
– Как же я вам помогать-то буду: я на добро не рассчитанный. У меня силы такой нет.
– Ну, сообрази что-нибудь, – попросил Махонька, – ты ж у нас головастый.
– Ладно, – леший решительно взмахнул рукой, – я вас сейчас в ледяные фигуры превращу, так, что б с места не сдвинуть, а сам смотаюсь к бабе Яге. Она у нас мастерица на зло, но и на добро иногда соглашается.
– Стой! – вскрикнул Махонька, – камень же горячий. Он нас растопит.
– Ага, – согласился Лешак, – тогда в гранитные.
ххх
Лешак не спеша перемещался среди макушек древних сосен, иногда запутываясь в колючих ветвях, и поглядывал на землю: вдруг встретится что-нибудь интересное. Он почти сразу же забыл, что оставил Махоньку с его приятелями у Кощеева клыка в причудливых позах как бы выветренных буранами каменных фигур. Правда, лешего беспокоило какое-то воспоминание, зудевшее в его маленьком мозгу, но он даже не пытался осмыслить, что это за навязчивая «муха» у него завелась, которая не дает ему покоя.
Посреди просеки, узкой полосы леса, очищенной людьми от деревьев, где среди старых трухлявых пней выползала на солнышко еще слабая, но целеустремленная поросль молодых елочек, леший заметил две движущиеся точки. Любопытство заставило его спуститься пониже, чтобы лучше разглядеть, кто это там, такой отчаянный, решился войти в зимний, занесенный снегом лес и не боится сгинуть в непролазных сугробах. «Фу, – оглядевшись, подумал леший с неудовольствием, – человеческие детеныши. Что там баба Яга говорила про моего родителя, будто детенышей он не трогал. А я, мол, злой. Ладно, пусть идут себе», – он уже, было, собрался отправиться дальше, но тут его посетила здравая мысль: «Все равно им отсюда не выбраться, обречены, так хоть скуку разгоню».
Лешак стал вертеться вокруг двух мальчишек лет девяти и двенадцати, вздыбливая снег, гулко ухая филином и разгребая в сугробах тропу, ведущую в сторону Кощеевой пасти, как бы приглашая людей идти именно в этом направлении.
– Ой! – воскликнул младший, это был Юрка, Витюхин брат. – Ветер нам тропку расчищает. Пойдем туда.
– Не-а, – рассудительно заметил старший, при ближайшем рассмотрении оказавшийся Никитой, – то леший нас заманивает. Мне дед сказывал, что лесная нечистая сила договор установила с Кощеем и доставляет ему живые души, из которых он извлекает силу, чтобы быть бессмертным.
«Глупые эти людишки, – подумал леший, – и самоуверенные. Да какая у них сила-то, чтобы Кощею подмогла. Он и без них Бессмертный. Нужны они ему, как же». – Леший поднапрягся и громко выкрикнул: «Переведем! Переведем людишек-то, чтоб земле полегчало!»
Ребята услышали крик, но слов не разобрали. Им показалось, что кто-то зовет на помощь именно с той стороны, куда вела образовавшаяся непонятным способом тропа.
– Кто-то кличет, – испуганно прошептал Юрка, – пойдем, аль нет? На Витюхин голос похоже. Может, то братишка мой?
– Шут его знает, – Никита резким жестом руки двинул на лоб шапку и всей пятерней подергал густую шевелюру на открывшемся затылке, так всегда делал его отец, когда попадал в затруднительное положение, требующее принятия трудного решения. – Если это леший, то идти опасно. А вдруг не леший – совесть замучит, что человека в беде бросили. – Рассуждал Никита вслух. – Придется, видно, идти, – наконец, решил он и повернул к тропе. Юрка последовал за ним. В это время где-то впереди ухнул филин, а затем послышалось жалобное детское «ау».
– Надо идти, – уверенно сказал Юрка и прибавил шагу. Тот, кто покрикивал впереди тоненьким слабым голоском, тоже, казалось, поспешил, потому что его «ау» быстро удалялось и едва прослышивалось среди молчаливых сосен. Никита и Юрка приостановились в недоумении.
– Эй, – крикнул громко Никита, – не убегай! Мы идем к тебе. – «Хо-хо-хо» – прокатился по ветвям гулкий, раскатистый, как будто в горах, хохот. Большая птица сорвалась с макушки дерева, обрушив на мальчишек лавину залежавшегося на ветвях снега.
– Что за чертовщина, – возмутился Никита, выковыривая из-за воротника снег. – Точно, это леший. Дальше не идем. – Он уже, было, повернул в противоположную сторону, но с тропы снова раздалось слабенькое «ау», такое жалобное, что сердце Никиты сжалось в тревоге за того, кто из последних сил зовет на помощь. А Юрка впал в полную уверенность, что впереди его ждет брат.
– Витюха! Стой же на месте, – откликнулся он, – мы сейчас! – И они с Никитой побежали, останавливаясь только на мгновение, чтобы послушать, кричит ли еще тот, погибающий, или уже обессилел. Но больше они не услышали ни звука, и это заставило их двигаться еще поспешнее.
Неожиданно для них лес кончился, и мальчишки оказались на краю глубокой, но достаточно пологой впадины, которая зеленела свежей, не усохшей с осени, не привявшей, как должно бы быть, травой. И снега в ней не было, хотя вокруг лежали высокие наметы. Казалось, что метель, будто наткнувшись на невидимую стену, спотыкалась и опадала здесь всей своей снежной мощью, создав непреодолимый естественный вал. Только у камня виднелся узкий проход: снег здесь подтаял и просел, а из-под ледяной корки вытекала струйка воды, которая чуть поодаль собралась в небольшую прозрачную лужицу и замерзла.
– Кощеева пасть, – догадался Никита, хотя видел это место впервые. – Точно, нас леший водил. – Он помолчал с минуту, огляделся и обреченно произнес: – И привел…
– Откуда ты знаешь? – еще не успев испугаться, спросил Юрка.
– Видел я ее… на картинке, – пояснил Никита, – мать моя была из рода Фомы, моего прадеда, который домой через сорок лет вернулся молодым и здоровым. Так вот он все время это место рисовал чем попало. Свихнулся. Одно изображение, сделанное углем на обложке старинной книги, мать сохранила. Вон и камень тот, – Никита ткнул рукой в сторону Кощеева клыка, – точнехонько такой на рисунке. Только вот тех фигур там не было. – Никита, заинтересовавшись, подошел поближе и стал внимательно их разглядывать. – Слышь, Юрка, – обратился он к товарищу, и в его голосе прозвучали нотки какой-то тревожной догадки, еще до конца им не осознанной. – Они мне кого-то напоминают. А тебе?
– Не знаю, – Юрка подошел к нему и тоже стал вглядываться в неподвижные каменные столбы с фигурами людей. – Вот этот, – Юрка указал пальцем на самый маленький, – в точности Махонька. А вот тот Федька, только без руки. А этот на девчонку похож. Даже косички во все стороны торчат.
– Откуда они здесь? – удивился Никита. – Фома такого не рисовал. Значит, они появились позже. Но и мужики, которые сюда хаживали, о Кощеевом клыке упоминали, а о фигурах нет. – Вдруг его осенила страшная мысль: – Это и есть Федька с Махонькой! – воскликнул он. – А то, скорее всего Наташка.
– Окаменели, – шепотом, и испуганно оглядываясь по сторонам, прошептал Юрка.
– Леший заманил. Кощей душу забрал, а тела в камень превратил, – сделал вывод Никита.
– Бежим отсюда! – в панике вскрикнул Юрка и, схватив Никиту за рукав, потащил его прочь от Кощеевой пасти.
«Вот они, людишки, – презрительно подумал Лешак. – Чуть что и в бегство. Сла…» – Но додумать свою критическую мысль о людях он не успел, так как увидел, что Никита и Юрка возвращаются.
– Надо что-то придумать. Нельзя же их здесь навсегда оставить. Или хотя бы место заметить, – говорил Никита, – чтобы потом сюда бывалых мужиков привести.
«Ага, – обрадовался леший, – вернулись, голубчики. Вместо того, чтобы спасаться, сами ко мне в руки идут. Своих, видите ли, им жаль. Со мной решили потягаться. Так получайте». – И Никита с Юркой застыли еще двумя чудными изваяниями: казалось, две человеческие фигуры, неожиданно окаменевшие на полном ходу, повернувшись друг к другу, о чем-то советуются, что-то замышляют и вот-вот, встряхнув гранитными плечами, чтобы освободиться от сковывающей неподвижности, двинутся дальше, устремясь в глубь леса, прочь от колдовского и страшного места.
Леший удовлетворенно ухнул, беззаботно хохотнул и, сбивая снег с ветвей, рухнул в сугроб. Подрыгав тоненькими ножками, он перевернулся и только хотел сообщить о своих проблемах с приземлением, как вовремя сообразил, что слушать-то его некому. «Ну, ладно, – подумал он, – посмотрим, что я тут накуролесил». Он с пристрастием осмотрел скульптурную группу, замершую в момент напряженного движения, казалось, остановленного им только на мгновение, и остался доволен собой: «Ишь ты, – похвалил он себя, – совсем, как живые люди. Того и гляди сорвутся и побегут. А вот нет вам, – злорадно погрозил он кому-то сучковатым пальцем, – здесь останетесь…Навсегда». Тут он случайно бросил взгляд на самое изящное изваяние, и его единственный глаз излучил энергию напряженного мыслительного процесса, зарождающегося в маленькой голове лешего. «Муха» снова начала зудеть, возбуждая в его мозгу обрывистые моменты какого-то смутного воспоминания: Лешаку показалось, что с этой фигурой его что-то связывает. Он испытывал некое беспокойство, которое ему было неприятно, будто взял на себя какое-то обязательство и должен его исполнить, иначе случится что-то непредвиденное и даже опасное. Лешак ходил вокруг маленькой фигурки, вглядываясь в нее, но не узнавая. Он уже, было, решил не морочить себе голову пустяками, как его вдруг осенило: это же Махонька. Он же сам превратил его в камень. «А, – обрадовался леший, – я же должен уже быть у бабы Яги. Вот деревянная голова – ничего не помнит».
ххх
Витюха очень быстро освоился в избушке бабы Яги. Сначала он постоял минутку, задрав голову к потолку и наблюдая за пауком. Тот, заметив внимание к себе более крупного животного, забеспокоился, замер на своей сетке из паутины, а потом резво рванул к стене и забился в щель. Витюха вслед ему состроил воинственную гримасу и перевел свой взгляд на толстого черного кота, мирно дремавшего на лавке. Кот не обращал на мальца никакого внимания, это-то и привлекло Витюху тем, что можно было подкрасться незаметно. Он немедленно оказался рядом и безжалостно, со всей мочи, дернул кота за хвост. Тот взвился вверх, зашипел и саданул пацана когтистой лапой по руке, оставив три красные борозды, из которых на грязный пол обильно потекла алая Витюхина кровь.
Витюха уже собрался было зареветь во все горло, но кот, к его изумлению, сказал на совершенно понятном языке:
– Реви – не реви, а дело сделано, – он приподнял свою бойцовскую лапу и тщательно вылизал ее, а потом добавил: – Иди лучше к бабке, пусть она тебе руку-то промоет. Мои царапмны долго не заживают. Так что в другой раз поостеригись. – Он покрутился на месте, свернулся клубком и тут же снова уснул.
Витюха, не успев зареветь, послушно отправился к бабе Яге. Та глянула на его руку и сердито поморщилась:
– Вот свалился на мою голову. Некогда мне, видишь? У меня процесс… Нельзя прервать, – она сыпанула на едва тлеющие в большом медном блюде угли какой-то травки, отчего вверх потянулась струйка черного вонючего дымка. Бабка одним движением руки собрала его в кулак и выпустила в прозрачный хрустальный сосуд, тут же наполнившийся непроницаемой чернотой. Витюха так удивился, как это бабе Яге удалось дым в ладони удержать, что совершенно забыл о своих царапинах. Он подошел поближе и заглянул в сосуд. В тот же миг клубящаяся тьма сбилась в один постепенно набирающий скорость вращения вокруг собственного центра сгусток энергии, который с грохотом и воем был втянут в неизвестно откуда взявшуюся воронку, и вместо него на Витюху совершенно отчетливо глянул немигающий, без бровей и ресниц, ничего не выражающий глаз. Витюха от неожиданности отпрянул от стола, за которым колдовала баба Яга. Но любопытство преодолело страх – мальчишка снова осторожно приблизился и заглянул в сосуд.
– Что? Трухнул? – насмешливо заметила баба Яга. – А ведь есть с чего. Знаешь, кто перед тобой? Сам Кощей Бессмертный. – Она взяла в руку сосуд и повертела им перед Витюхиным носом. – Смотри какой…Прошу тебя, Беся, покажись весь за ради старой привязанности, – присаживаясь на лавку, обратилась она к Кощею сладеньким голоском. – Мальцу интересно. Когда еще такое увидит. – Глаз исчез, а вместо него из сосуда вырвался дымок. Он как бы примостился рядом со старухой, приобнял ее за плечи и, быстро клубясь, принял образ, знакомый по старинным народным преданиям. – Ну, это, конечно, не сам Кощей, – пояснила Баба Яга, – а его энергетический двойник – фантом называется. Но побеседовать можно. Хочешь чего спросить, аль нет?
Витюха напрягся, наморщил нос, но ни одна мысль не родилась в его давно не чесанной голове. Он запустил исцарапанную пятерню в густую шевелюру, поскреб затылок, дернул себя за кудрявый чуб, но это не помогло, и он беспомощно глянул на бабу Ягу.
– Ну че? – баба Яга теряла терпение. – Ниче не родишь? Мозгами природа обделила? Спрашивай немедля! – прикрикнула она строго, и Витюха со страху выпалил:
– А зачем вы человеков не любите?
– Да кто их не любит? – удивилась баба Яга, не дав Кощею и рта открыть. – Больше, чем они сами друг друга не любят, их не любить-то невозможно.
– А вы же им зло творите – мне дед говорил, – настаивал на своем Витюха.
– Нет, смотри ты! – баба Яга возмущенно всплеснула руками и глянула на Кощея, как бы обращая его внимание на этого наглого лжеца. – Слышь, Беся? Мы им зло творим, – повторила она четко и с расстановкой.– Да они сами себе такое зло сотворяют, что никакая нечистая сила не придумает.
– А Кощей же потому бессмертный, что душами людскими питается! Вот! – выдал свой последний довод Витюха.
– Да какими душами – сильно ими сыт будешь! Один эфир! – воскликнула баба Яга и энергично вскочила с лавки. Но Кощей Бессмертный остановил ее.
– Сядь и помолчи, старая, – сказал он звучащим будто откуда-то издалека голосом. – Дай слово сказать. Пусть люди знают: тот, кто к нам попадает и не возвращается, души не имеет, ибо она в моей власти. При жизни – мертвец. – У Витюхи глаза сделались круглыми и испуганными от мысли, что некоторые его знакомые уже, может быть, принадлежат другому миру, а никто об этом даже не догадывается. Тут в его голове появилась, наконец, одна ценная идея, и он только хотел произнести ее вслух: «По чем узнать этих, которые мертвецы?», – как вдруг в крыше стремительно образовалась дыра, и сквозь прореху на пол свалилось поросшее мхом сухое полено. Баба Яга от неожиданности выронила хрустальный сосуд, он, нежно и протяжно прозвенев, распался на части, а Кощей Бессмертный исчез.
– Ой! – вскричала баба Яга в отчаянии, – Кощеюшка! Раз в сто лет свиданничаем, и то не дали! Ой! Не свидимся боле! Чует мое сердце усталое – последний раз силушку собрала! – Тут ее взгляд уперся в дрыгающего тоненькими ножками и пытающегося перевернуться лешего. – Ах ты окаянный! Вечно лезешь, куда не просят! – Она набросилась на Лешака с кулаками. А леший и не защищался: что ему бабкины побои, пусть колотит – только руки себе отобьет. Успокоившись, баба Яга наклонилась и стала выметать из избы осколки:
– Где я теперь такой сосуд отыщу, – произнесла она горестно, – чистый хрусталь. Старинная работа. Тыщу лет он у меня служил, пока тебя черт не принес. – И она, еще сердясь, ткнула в сторону Лешака старой облезлой метлой.
Витюха, в это время вспомнивший о своих ранениях, внимательно разглядывал ладонь, ничего не понимая:
– Было или не было, – задумчиво сказал он, показывая руку бабе Яге. Та глянула мимоходом:
– Коли было, так кощеева сила исцелила. А коли не было, то какая разница. Жив, здоров, так и не горюй! – Она в сердцах швырнула в угол метлу и повернулась к лешему, смиренно застывшему на том самом месте, куда свалился. – Дыру-то кто чинить будет? – спросила между прочим, для порядка, вовсе не надеясь на мастерство Лешака. – Че молчишь? Пожаловал-то с чем?
– Да вот, – начал объясняться леший виноватым голосом. – Одних заманил, потом в камень превратил. Зачем – забыл. А там лесовик оказался, приятель мой, – Махонька.
– Вечно у тебя так – «заманил, забыл, оказался», – баба Яга смешно скривилась, изображая Лешака. Витюха засмеялся, еще не понимая, о чем это говорит леший. Старуха строго глянула на него и снова принялась за незваного гостя: – Голова деревянная. Только и годится, чтобы дыры в потолке пробивать. – Леший переминался с ноги на ногу, принимая бабкины упреки, как должное, но в свое оправдание все-таки заметил: – Ну… башковитый я.
Успокоившись, баба Яга присела на лавку и, уставясь неподвижным взглядом куда-то, казалось, внутрь себя, едва слышно произнесла:
– Все, устала я с вами, всю силушку на вас, окаянных, израсходовала. Подремлю до вечерней зари, а там уж будем разбираться… – Помолчала минутку, а потом прошептала как заклинание: «Тьма да лунный свет – нам износу нет», – и затихла. Лешак и Витюха тоже приумолкли, боясь потревожить покой бабы Яги.
Не успели они устать от молчания и ничего неделания, как баба Яга открыла глаза и бодрым голосом приказала:
– Так, Лешак, коромысло на плечо, ведра в руки и за водой к роднику!
– Да я тебе так воды натаскаю, – возразил, было, леший, – прикажу, и она сама откуда хошь в кадушку набежит.
– Нет, Лешак, – тоном, не терпящим возражений, твердо остановила его баба Яга, – мне нужна первозданно чистая вода, без всяких твоих дурацких штучек для лентяев. Так что, давай, потрудись. – Лешак нехотя забросил на плечо коромысло, подцепил на него два дубовых ведерка и направился к двери. – И не веретеном, а пешочком, чтоб ни капли не обронил! – крикнула ему вслед старуха и, повернувшись к Витюхе лицом, на котором отразилась крайняя сосредоточенность, строго наказала: – А ты сиди тихо и ни во что не встревай, будто и нет тебя. – Витюха, согласившись с этим, кивнул головой.
Когда леший доверху наполнил чистой ключевой водой сияющую солнечной золотистостью березовую кадушку, баба Яга поднялась с лавки, коротко бросив:
– Ну, посмотрим, что ты наворотил. – Она поводила ладонями над спокойной поверхностью воды, шепча при этом странные слова, среди которых Витюха распознал только знакомое «зло-злодейство проявись». Конечно, ему было невтерпеж сидеть на лавке, когда тут происходят такие удивительные события. Он тихонечко сполз на пол, подкрался к колдующей бабе Яге и заглянул из-под ее локтя в кадушку.
Сначала он увидел Федьку, одной рукой отталкивающегося от большого черного камня, затем тянущую его за другую руку Наташку. Спустя мгновение глянула на него встревоженная чем-то физиономия Махоньки с широко открытым в крике ртом. Потом все они замерли в странных позах и стали похожими на статуи. Витюха не понял происходящего и с интересом смотрел, что случится дальше.
Вот появились Юрка с Никитой. Они в странном оцепенении глядели на замершие фигуры, затем бросились бежать, но вернулись и тоже застыли каменными изваяниями. Наконец, мелькнуло сухое одноглазое полено на ножках, которое с довольным видом осмотрело место происшествия, о чем-то задумалось и куда-то мгновенно переместилось. Витюха не догадывался, что все это значит, но ему почему-то стало страшно и горько, он тихо заполз назад на лавку и заплакал, стараясь сдерживать рыдания и не всхлипывать слишком громко.
– Чего ревешь? – спросила баба Яга, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от поверхности воды.
– Там мой братишка, Юрка, – пояснил Витюха, – пропадает, наверно. – И Витюха заревел во все горло, уже и не пытаясь сдерживать себя.
– Вишь, что натворил, – с укором в голосе сказала старая Лешаку. – Дети ведь еще, ни за что не отвечают – а ты их в камень. – Лешак виновато пожал узкими угловатыми плечами, задумался и вдруг вспомнил:
– Это ж я их спасал, чтоб к Кощею не угодили.
– Да-а-а, – протянула баба Яга, перебирая в уме варианты. – Спасатель…че делать-то будем.
ххх
Когда солнце уже скатилось к самым вершинам сосен-великанов и собралось отправиться на покой, Мишка, наконец, вытащил волокушу из леса и ступил на широкую, утоптанную многими ногами тропу, ведущую в деревню. Нина не подавала никаких признаков жизни. Это беспокоило Мишку и заставляло прибавлять шагу, хотя силы его были на пределе. Узкий Петькин ремень, перекинутый через плечо поперек груди, изрядно надавил ему ключицу, хотя Мишка и подложил в этом месте Нинину рукавичку, так как свои меховые отдал ей, но слишком уж она была тонка, чтобы противостоять давлению жесткого куска кожи, натянутого тяжелой волокушей. У Мишки даже появилась малодушная мысль оставить Нину здесь, а самому бежать за помощью. Но голос совести отогнал ее, трезво заметив, что пока туда да обратно, девочка может погибнуть. Мишка глубоко вздохнул и решил не замечать своих трудностей. Как ни странно от этого ему стало легче. Да и волокуша по утоптанному и укатанному санями насту пошла веселее.
Когда он добрался до околицы деревни, первым его желанием было постучаться в крайнюю избу, в которой светились окна. Но что-то удержало его, и он потащил волокушу к Дашиному дому. Сбросив с плеча ремень, он стал ногой тарабанить в ворота, приготовившись долго вызывать хозяев: пока услышат, пока дойдут… Но ворота распахнулись сразу же, и перед Мишкой предстали встревоженные Дашины родители, одетые для дальней дороги и с лыжами в руках. Маруся бросилась к волокуше, предполагая самое страшное, но увидев, что на ней лежит не Даша, сразу же успокоилась и начала действовать. Она содрала со своей руки шерстяную рукавичку и стала растирать Нине щеки, шею, уши, маленькие слабые ладошки. Затем Егор подхватил девочку на руки и понес в дом, крикнув Мишке, чтобы он бежал за фельдшером, который жил неподалеку.
Мишка уже успел расслабиться, почувствовать, как он устал и не может больше двинуть ни ногой, ни рукой. Но приказ Егора подействовал на него, словно ведро холодной бодрящей воды, опрокинутое на разморенное жарой тело в солнечный летний день. Подросток встрепенулся, двинул плечом и понял, что сил у него пока еще хватит и за фельдшером сбегать. Маруся, было, потянулась за ним, чтобы узнать, где же Даша и другие ребята, но Егор крикнул через открытую дверь, что ему нужна ее помощь.
– Сбегай к Евдохе за самогонкой, – попросил он Марусю, – растереть нужно девочку.
Иванна в это время рылась в ящике, где хранились лекарства.
– Ну, куда ж оно делось, – проворчала она. – Маруся, ты не брала нашатырный спирт? – Маруся, уже выскочившая за дверь, вернулась:
– Вон, на подоконнике, я сережки им чистила, – и она побежала к соседям.
Иванна капнула на ватку немного нашатыря и поднесла ее к носу Нины. Девочка громко чихнула и открыла глаза.
– Ну вот, – сказала ласково Иванна, – сейчас мы тебя разотрем, согреем горячим чаем, а там Мишка фельдшера приведет, тот тебе еще таблеточки пропишет, чтобы не заболела. Потом Федот запряжет лошадь в сани и отвезет тебя домой. – Нина слушала все это молча, а из ее глаз катились тихие и обильные слезы. – Поплачь, – говорила Иванна, шершавой ладонью гладя Нину по волосам, – это из тебя беда выходит. Теперь все будет хорошо.
Прибежала быстрая Маруся, примчался Мишка, ведя за собой запыхавшегося фельдшера, едва поспевающего за ним, Федот отправился запрягать лошадь в сани – вся жизнь вертелась вокруг Нины, и было не до выяснения обстоятельств. Когда Нину увезли, Маруся, несмотря на тревогу, заставляющую бешено биться сердце, терпеливо ждала, пока Иванна накормит горячей едой и напоит настоем зверобоя с медом вконец обессилевшего Мишку. Но только он поставил чашку на стол, она тут же приступила к расспросам:
– Что случилось с остальными детьми? Где Даша? Почему они не возвращаются, ведь уже темень в лесу? – Мишка боялся этого момента, так как толком ничего не мог объяснить.
– Налетела буря, сильная, я такой никогда не видал, – произнес Мишка тихо, с усилием. – Нас всех разметала по лесу.
– Говори громче! – прикрикнула на него Маруся. – Я ничего не пойму, что ты там бормочешь себе под нос.
– Буря налетела, говорю, – гаркнул Мишка сердито, – нас всех по лесу разнесло. Я искал лыжи, а нашел Нину. Ее снегом засыпало. Потом на нас набрели Петька с Дашей. Они помогли мне сделать волокушу, и пошли дальше – искать остальных. А я потащил Нину.
– Все? – дрожащим голосом спросила Маруся.
– Все, – сдержанно ответил Мишка. – И Маруся заплакала. Иванна подошла к ней, обняла за плечи и твердо сказала:
– Уйми слезы, дочка. Еще ничего не случилось. Не кличь беду. Найдутся дети. Слышь, Егор, – обратилась она к зятю. – Беги, собирай мужиков. Надо на поиски отправляться.
Через полчаса к лесу потянулась длинная вереница людей на лыжах во главе с Фомой Фомичом, Никитиным отцом, который хорошо знал местные леса, так как служил в охотничьем хозяйстве егерем. А за ними, погоняя лошадь, мчался на санях Федот, посланный вдогонку Иванной после того, как отвез домой Нину. На окраине леса мужики приостановились, чтобы определить направление поисков.
– Если следовать Мишкиному рассказу, – сказал Егор, – то ребят увлек буран. Значит, идти надо на юг, куда дул северный ветер: вон снежные наметы под деревьями туда своими гребнями указывают.
– Что ж, рассредоточимся и пошли, – приказал Фома Фомич. Мужики растянулись в широкую цепочку, чтобы охватить побольше территорию, и быстро углубились в лес, время от времени покрикивая в надежде, что их кто-нибудь из пропавших ребят услышит. Вскоре появились первые признаки того, что направление выбрано правильно: то лыжная палка под ногами треснет и вылезет из сугроба на свет божий, то чья-нибудь рукавичка осенним ярким листиком мелькнет на кусте в свете фонарика, то шарфик обнаружится на еловой лапе.
Темнота мешала поискам, но и подгоняла, заставляла двигаться быстрее, потому что ночью мороз крепчает, и выдержать его в лесу тяжелее, чем днем, при солнечном свете, тоже бесполезном, но хотя бы создающем иллюзию тепла. Хорошо еще, что небо было звездным, и свет взошедшей луны, многократно отраженный белым снежным покрывалом, добирался до каждой кочки, освещая дорогу. Мужики спешили, зорко вглядываясь в даль между деревьями: а ну как мелькнет где-нибудь огонек кострища. Дети-то их у леса растут и с молоком матери впитали, что без спичек туда соваться опасно – отогнать ли зверя горящей головешкой, заварить ли веточек лимонника бодрящего, коли обессилел, да и просто у огня погреться, если заблудился, да так и продержаться, пока родители не отыщут.
И действительно, уже далеко за полночь, когда темнота совсем сгустилась, а искатели стали постепенно впадать в отчаяние, сомневаясь, что детвора выдержит такой мороз, впереди, за деревьями, мелькнул робкий огонек костра.
– Вижу! Вижу! – заорал во все горло Фома Фомич. – Огонь вижу! – Обрадованные мужики, сбежавшиеся на крик, с удесятеренной силой рванули к тому месту. Выскочив к маленькой проталине среди сугробов, они увидели слабый костерок. Возле него, съежившись, засунув руки в рукава шубейки и уронив замотанную в платок голову на Петькино плечо, дремала Даша. Но как только позади раздался треск валежника и скрип снега под лыжами, она подняла голову и оглянулась, а Петька испуганно вскочил. Ослепленные огнем, они ничего не могли разглядеть за деревьями. Предположив, что это на них набрел медведь-шатун, Петька выхватил из костра горящую ветку, стал ею размахивать и громко орать, срываясь с детского баска на высокие нотки, чтобы напугать зверя.
Мужики приостановились, уступив дорогу Егору и Олегу, Петькиному отцу. Те обрадованно рванулись к детям. Даша, увидев отца, сразу стала оправдываться, что не виновата: налетел ветер, всех растащил по лесу, а найти никого не удалось. Егор поднял ее на руки, расцеловал и пообещал, что теперь непременно все отыщутся, и ни о чем не надо беспокоиться. Затем передал ее деду и велел нести к санкам, которые Федот оставил где-то в лесу, когда дорога стала непроезжей.
– И Петьку захвати, – добавил он, – а мы двинемся дальше.
Петька, получивший от отца сгоряча увесистую подзатрещину, не обиделся и уходить отказался.
– С вами пойду, – заявил он веско. – Не малец, чать, уже. – Однако отец рявкнул на него, чтобы не болтался под ногами, не до него теперь, и Петька нехотя побрел за Федотом.
– Ну что, мужики, впереди у нас только Кощеева пасть, – сказал Фома Фомич, – двинули, перекрестясь? – И вереница лыжников, опечаленных тем, что не все дети отыскались и не известно, что с ними, взяла направление к тому месту, какое при других обстоятельствах предпочла бы обойти стороной.
хх
Баба Яга сидела на лавке в глубокой задумчивости. Леший, как обычно, молчал, стоя истуканом посреди избушки. Тишина наступила такая, что слышно было, как паук прядет свою сеть. Витюха даже перестал всхлипывать, боясь ее нарушить.
– Да, – наконец произнесла баба Яга, хлопнув себя руками по коленям, – дело непростое. С твоей-то силой я совладаю, – она кивнула головой в сторону Лешака, – а вот как одолеть Кощееву? Можно, конечно, ничего и не делать – на кой ляд мне эти людишки, чтобы ради них стараться. – Витюха почувствовал сомнение в ее словах и снова заревел. – Цыц! – прикрикнула на него старуха. – Не бывает безнадежных случаев. Да и с самим Кощеем интересно потягаться. Ну-ка, посмотрим еще раз. – Она поднялась с лавки и направилась к своей березовой кадушке. Снова поколдовала над нею, внимательно вглядываясь в изображение. – Придется отсечь. Другого выхода нет. Да, да, да, – заявила она решительно, ни в чем больше не сомневаясь.
В тот же миг все в избе пошло ходуном. Кот, оказавшийся не у места, с недовольным мяуканьем полетел на пол и забился под лавку, так как баба Яга, будто на помеле, носилась по маленькому замкнутому пространству, оказываясь одновременно во всех углах. Лешак вообще одним махом ее колена был вышиблен за дверь, а Витюха, схлопотавший оплеуху за то, что постоянно возникал у нее на пути, теперь сидел под столом. Большой холщовый мешок с одной широкой лямкой, чтобы удобно было нести на плече, уже был почти до верху наполнен всякой всячиной, пригодной для ворожбы. Склянки с какой-то дурно пахнущей жидкостью, банки с порошками из трав, семян, землей, взятой из разных мест, сушеные лягушачьи шкурки, ядовитые змеиные зубы, медвежьи и оленьи черепа – все пропадало в его ненасытной утробе. Когда баба Яга угомонилась, Витюха вылез из-под стола и с недоумением огляделся – ему показалось, что он находится в каком-то другом месте: изба сияла голыми стенами и удивляла полным отсутствием паутины.
– Готово, – сказала баба Яга удовлетворенно, закидывая мешок за спину, – пора отправляться. Иди сюда, – поманила она Витюху пальцем, – леший-то сам доберется, а тебя придется доставить. – Она левой рукой прижала мальца к себе, а правой начертила в воздухе фигуру, похожую на яйцо, произнесла заклинание, начало которого Витюха не понял, зато окончание он запомнил хорошо: «не пешком, не бегом, не колесом, не помелом, а в один миг веретеном». Тут же он вместе со старухой оказался внутри светящегося кокона, который стал быстро вращаться. Голова у Витюхи закружилась, и он впал в какое-то умопомрачительное состояние.
Когда в голове у него прояснилось, он обнаружил себя посреди зимнего ночного леса. За шиворотом у него таял снег, потому что баба Яга спикировала в своем летательном средстве в большой сугроб, чтобы сделать посадку более мягкой. Витюха споро выбрался на менее заснеженную поляну и огляделся. Прямо перед ним возвышался огромный черный валун, возле которого застыла в странных позах живописная скульптурная группа, освещенная зависшим в воздухе и мелко вибрирующим оранжевым диском, похожим на шаровую молнию. Такую Витюха однажды видел во дворе своего дома во время грозы. Взрослые говорили, что при подобных встречах надо оставаться на месте и не создавать движения воздуха, тогда молния не притянется и пролетит мимо. Он тогда так и сделал, а шар плюхнулся в деревянную бочку с водой, которая мгновенно испарилась вся до капли. Вот и сейчас Витюха испуганно замер, не решаясь сделать ни шага. Но шар и не думал куда-нибудь лететь – висел и висел себе маленькой луной, отбрасывая на все вокруг холодное свечение.
– Че застыл? – сказала баба Яга безразличным тоном, занятая своими делами. – Это не то, что ты думаешь. Шагай сюда. Ну-ка, присмотрись – узнаешь кого-нибудь? Мне их имена нужны, что б на кого другого колдовство не пало. Только руками не трогай, – строго предупредила она. Витюха долго вглядывался в каменные фигуры, находя в них что-то мимолетно знакомое, но определиться пока никак не мог. Баба Яга терпеливо ждала, и, наконец, не выдержала: – Ну че, не признаешь что ль никого? Да ты не на лица смотри, че в них разглядишь-то – глаза, уши, нос у всех имеются, смотри на одежку, на детали всякие. – Витюха стал послушно разглядывать детали. И это, действительно принесло результаты.
– Вот этот Махонька, – указал он рукой на самого маленького, – шуба у него из крысы, с лапами и хвостом. А этот на Никиту похож, у него братанова офицерская кепка с треснутым козырьком посередине. А вон тот Юрка мой, – собираясь в который раз зареветь, дрожащим голосом сообщил Витюха.
– Эк, слезы у тебя какие легкие, – сердито заметила баба Яга, – чуть что и побежали. Дальше гляди.
– Дальше не пойму, – сразу успокоившись, сказал Витюха. – Вон, который у камня, на Федьку–кузнеца похож, только почему-то без руки. А то какая-то девчонка. Незнакомая.
– Ладно, – решила баба Яга, – пока хватит и этого. Лешак, иди-ка помогать, а то вытаращил свой глупый глаз и ни с места. – Леший, торчащий в сугробе высохшим на корню древесным обломком, пошевелился, подрыгал сначала одной ногой, видимо затекшей и плохо его слушающейся, потом другой и двинулся к бабе Яге.
– Вот здесь, – баба Яга провела на снегу черту между Федькой и Кощеевым клыком, которая прерывалась на том месте, где должна была находиться Федькина рука, – строй стенку из снега, а я превращу ее, хотя и в недолговечную, но непреодолимую преграду между тем и этим миром.
– Щас, – с готовностью согласился леший и стал стремительно перемещать ближайший сугроб, засыпав снегом и каменные фигуры, и Витюху, и саму бабу Ягу.
– Вот деревянная голова, – разозлилась баба Яга, – я тебе стенку велела возвести, а не пургу раздувать. Кинь все обратно. И отойди – сама сделаю.
– Щас, – согласился Лешак, но вид у него был довольно озадаченный, видимо, он никак не мог сообразить, чего именно от него хотят.
Баба Яга вытащила из-за пазухи скатерку, аккуратно расстелила на снегу и высыпала на нее содержимое мешка. Витюху удивило, что гора всяких принадлежностей была во много раз больше, чем мог бы вместить мешок. Видимо, выражение его лица стало столь потешным, что баба Яга развеселилась и сочла нужным с ехидным смешком пояснить:
– Че губу-то отвесил – все свое ношу с собой. Мешок у меня для этого специальный, бездонный. Я бы и избушку могла с собой унести вместе с котом, – добавила она хвастливо, – только на кой она мне здесь. – Старуха стала разгребать кучу добра, выуживая из нее на свет странные предметы, лишь ей одной известно для чего предназначенные.
Вскоре, после бабкиного заклинания: «Непроглядная, неприступная, ни добру, ни злу недоступная, защити, отдели от Кощеевой темной земли. Мощь Кощееву огради», – над чертой прямо из снега вознеслась к небу тонкая и, на первый взгляд, хрупкая стена, но она почему-то не разваливалась, а стояла себе и стояла под ударами невесть откуда налетевшего порыва северного ветра. Видимо, это баба Яга вызвала его своим колдовством. Когда ветер стих, она снова принялась перебирать свои причиндалы, нашептывая заклинания и чертя в воздухе странные знаки. Прямо на Витюхиных глазах стена вдруг стала невидимой, а ее существование выдавалось только слабым свечением, отделяющим фигуру Федьки от черного камня.
– Вот, – сказала баба Яга удовлетворенно, – проход в Кощееву пасть запечатан. Теперь надо быстрее, пока камень не растопил печать, отделить то, что принадлежит нам, от того, что взял Кощей. Ты, Лешак, разведи огонь. А ты принеси-ка мне вон тот обоюдоострый нож. Видишь, лежит с самого края. Да не урони. Беды наделаешь.
Витюха с опаской приподнял нож за самый кончик инкрустированной перламутром и серебром рукояти и осторожно понес бабе Яге. Она ловко перехватила у него опасный предмет и, шепча какие-то слова, возложила его сначала одним лезвием на руку Федьки, потом перевернула нож и то же самое проделала с другим лезвием. Каменная Федькина рука отделилась от стены, и Витюха с ужасом увидел, что она укорочена почти до локтя и лишена ладони, а из обрубка на белый снег тоненьким ручейком стекает алая человеческая кровь.
Он был готов рухнуть в обморок, но баба Яга строго приказала ему быстрее принести ей горящую ветку из костра, разведенного лешим. Витюха преодолел свою слабость и выполнил приказ. Старуха сунула лезвие ножа в огонь, затем раскаленным железом приложилась к ране, и кровь перестала течь.
– Так, – произнесла баба Яга, – с Кощеевой силой мы помирились. Теперь с твоей, Лешак, разберемся. А это для нас пара пустяков. Только тебе придется пострадать. На тебя у меня сегодня духу не хватит. Истуканом до завтра простоишь. А потом я тебя освобожу.
– Могу и постоять, – легко согласился леший, – делов у меня никаких нет.
– Вот и ладно, – одобрила баба Яга. – Приступим.
Она взяла в руки глиняный горшок, положила в него высушенную лягушачью шкуру. Потом бросила в огонь медвежий череп, а на него поставила горшок, поводила над ним руками, пошептала. Огонь сразу оживился, языками пламени взвившись чуть ли не до макушек самых высоких сосен, череп затрещал и стал разваливаться, быстро превращаясь в золу, а из горшка потянулась струйка черного дыма.
– Развеян дымом наговор, к кому вернулся – тот и вор, – выкрикнула баба Яга во весь голос. Человеческие фигуры у Кощеева клыка зашевелились, а Лешак тут же превратился в каменное изваяние.
– Пусть постоит, – сказала баба Яга безжалостно. – Добра от него никакого, а и вреда с гулькин нос. Совершенно бесполезная тварь.
– Так ты же обещала его расколдовать, завтра, – возмутился Витюха.
– Что мне делать нечего, как с лешими возиться, – усмехнулась старуха зловеще. – Да и не смогу я – он теперь в других местах обитает, – добавила она загадочно и стала собирать скатерку. Завязав узлами углы, она сунула все, что в ней было, в свой бездонный мешок, прижала его к себе, нарисовала в воздухе правой рукой яйцо и исчезла не попрощавшись.
Витюха с тревогой огляделся, озадаченный тем, что никто из оживших не бросается ему на шею от радости. И тут он с ужасом обнаружил, что все они лежат вповалку, вроде бы и живые, так как дышат, хотя, может, и нет, потому что не подают никаких признаков жизни, а леший превратился в камень, и баба Яга улетела – надеяться не на кого. Один он одинешенек у страшного Кощеева клыка, и лет ему мало, и сил у него нет. Легкие Витюхины слезы без труда покатились из глаз обильным маленьким водопадом, потом он глубоко вздохнул полной грудью и выдал к ним еще громогласный вопль отчаяния, на который, к своему удивлению, услышал отклик – многоголосое взрослое «ау, идем, идем!».
А еще через мгновение из леса выскочила запыхавшаяся и обрадованная очередной находкой вереница деревенских мужиков. Бегло осмотрев место, они не стали долго разбираться, а подхватили детей на руки и понесли к Федотовым саням, где их поджидали согретые горячим чаем из термоса и медвежьими шкурами Даша с Петькой. Уложив детвору, Федот вскочил на облучок и что есть мочи помчался в село, размахивая кнутом и не жалея лошадиных боков. Усталые мужики молча возвращались домой. Их лица не покидало выражение необъяснимой тревоги, несмотря на, казалось бы, благополучный исход событий.
Иванна и Маруся под присмотром фельдшера в просторной Дашиной комнате оборудовали настоящий лазарет, приготовив все необходимое для того, чтобы оказать детям помощь в случае переохлаждения, обморожения, упадка сил, переломов ног и рук, ушибов головы – они предусмотрели все, но оказались не готовыми к тому, что случилось на самом деле. Фельдшер уже битый час предпринимал одну попытку за другой, чтобы привести пострадавших в чувства, но безуспешно. Наконец, он решил оставить их в покое и просто ждать. К тому же никаких видимых повреждений он у них не обнаружил, кроме отсутствия у Федьки правой кисти, исчезнувшей непонятным образом. Ни свежего, ни старого рубца на месте отсечения не было – круглая культя светилась здоровой, ровной, даже чуть-чуть загорелой кожей, ничем не отличающейся от окружающих ее тканей, как будто парень таким родился.
Взрослые в тревожном ожидании собрались на кухне. Иванна выставила свои пироги, раздула огромный пузатый самовар, заварила крепкий чай. Настя, Федькина мать, то тихо плакала, горюя, что сын стал калекой, то утешала себя тем, что хоть и такой, а все-таки живой вернулся. Его отец мрачно молчал, глубоко переживая потерю наследника родового ремесла – какой теперь из Федьки кузнец, без руки-то молота не поднять. Все их успокаивали, мол, сын еще молод, талантлив, не дурак – найдет себе другое применение в жизни.
У родителей Витюхи и Юрки тоже хватало переживаний. Старший никак не очнется, а младший совсем умом ослабел – несет какую-то ерунду про лешего, бабу Ягу, Кощея Бессмертного в кувшине. Так и не удалось от него добиться никакого объяснения, что же произошло с детьми у Кощеевой пасти.
Фома Фомич, прихлебывая чай из большой синей чашки, сосредоточенно наблюдал за игрой чаинок на ее дне. Вдруг он громко вздохнул и неожиданно для всех заметил:
– А есть все-таки какая-то сила в этом месте, и нечисть там водится. Может, и не фантазирует ваш Витюха. – Все с удивлением на него посмотрели, но спорить не стали.
Как только лучи солнца пробились в окошко комнаты, где находились дети, они стали потихоньку шевелиться, открывать глаза и приходить в себя. Обрадованные родители бросились их обнимать, целовать, расспрашивать, но к всеобщему разочарованию никто из участников событий у Кощеевой пасти не мог ничего толкового сказать. Как вошли в лес, как налетел буран – помнили, а дальше – будто память отшибло. Озадачило всех и то, что Федька не обратил никакого внимания на отсутствие правой руки и легко орудовал левой, дочиста выскребывая ложкой из глубокой миски жирную гречневую кашу и одновременно засовывая в рот ломтики свежего ржаного хлеба. Это всех сразу успокоило, так как выглядело вполне нормальным – дите проголодалось, а рука… да, может, ее и не было никогда, примерещилась. О Махоньке же никто и не вспомнил.
ххх
Лиза проснулась в бодром, даже приподнятом настроении, как будто сегодня праздник и должно произойти что-то очень хорошее. Она чувствовала в себе бездну энергии. Ночью, во сне, она видела свою знаменитую прапрабабку, которая пообещала ей в будущем, когда она подрастет и возмужает, передать свою силу, а сама собиралась отправиться на покой. Лиза, кажется, спросила ее, снится ли она ей или на самом деле явилась, на что старуха ответила как-то непонятно: «…ждать устала… но еще чуток подожду. Расти пока. И не смей силу пробовать, беду накличешь на себя и на весь род». Бабка пропала, а Лиза не придала никакого значения ее словам.
Плескаясь у умывальника, она что-то мурлыкала себе под нос и пританцовывала в такт собственной песни. Агриппина с любопытством наблюдала за нею – никогда раньше по утрам ей не приходилось видеть внучку веселой: обычно со сна та бывала вялой и капризной.
; Чего это ты развеселилась, ; поинтересовалась она, ; сон что ли хороший увидала?
; Увидала, увидала, ; пропела Лиза, ; прапрабабушку увидала. Силой обещала поделиться.
; Ой, это не к добру, ; всполошилась Агриппина, ; старуха просто так не является, только перед бедой. Ну-ка, расскажи.
; Да ну тебя, ; отмахнулась Лиза, ; я и не помню ничего. Покойники перед переменой погоды снятся, так что ты зря всполошилась.
Наскоро позавтракав, она улучила момент, чтобы незаметно проскользнуть мимо Агриппины со старинной книгой за пазухой, прикрытой обширным бабкиным платком.
; Куда это, ни свет ни заря? ; крикнула ей вслед Агриппина, рассыпающая просяные зерна перед выводком горластых кур. Но Лизы и след простыл. ; О, ускакала. Ну, девка, нарвешься ты на неприятности. Гляди тогда, ; произнесла бабка сама себе и в сердцах, со всей силы, сыпанула хорошую пригоршню пшена, угодив в глаз петуху, который испуганно подскочил, рванул что есть силы свое охрипшее горло, переполошив кур. ; Надо же, ; удивилась Агриппина, ; специально бы метила и не попала, а тут смотри ты…
В это же утро Махонька, приведенный в чувства первым солнечным лучом, как только осознал, что лежит на подтаявшем снегу у горячего Кощеева клыка, попытался понять, почему он здесь оказался. В его памяти стремительно развернулась цепочка событий и образов: Даша и Петька на лыжах, лес, буран, дерево, на котором он висел, Витюха в сугробе, леший, избушка бабы Яги. Дальше он ничего вспомнить не мог. Внутренний голос ему вроде бы нашептывал, что здесь, у Кощеева клыка, что-то произошло, какая-то драма. Но вот какая? «Может быть, что-то случилось с Дашей?», – тревожно подумал Махонька и быстро вскочил на ноги. На окаменевший обломок дерева, оказавшийся у него на пути, он не обратил никакого внимания, а, бездумно обойдя его, взял направление к Дашиному дому.
Лиза как раз выбегала за ворота, когда по улице мимо нее пронесся снежный вихрь с Махонькой в середине. Осыпав девочку с ног до головы ледяной пылью, он не заметил этого и, ни на секунду не приостановившись, помчался дальше.
– Вот я тебе! – крикнула ему вслед рассерженная Дашина соседка, смахивая рукавичкой с лица сразу растаявшие снежинки, и погрозила кулаком: – Попляшешь у меня!
Махонька с размаху, громко хлопнув дверью, влетел в дом и увидел Дашу, набрасывающую на себя шубейку, Егора и Федота, одетых и собравшихся куда-то идти.
– Махонька! – радостно воскликнула Даша. – Сам нашелся. А мы собрались тебя искать. Дедушка лошадь запряг. Где же ты был? Я боялась, что ты никогда не найдешься. – Она скинула шубку и потащила Махоньку в свою комнату. – Я тебе такое расскажу...
Егор с Федотом облегченно вздохнули оттого, что не надо никуда ехать, и пошли по своим делам. Иванна с Марусей занялись хозяйством, а Даша, усадив Махоньку на свою уютную кровать, таинственным шепотом стала выкладывать все, что знала о спасении Нины, о пропавшей Федькиной руке и о Витюхе, который познакомился с самой бабой Ягой и видел Кощея Бессмертного.
Лиза в это время уже стояла у двери Нюриного дома. Она вошла, не постучав, и в сенях неожиданно столкнулась с Евдохой, выносящей из дома тюк грязных тряпок.
– Лизонька, – сладким голосом пропела Евдоха, – Нюрочка тебя уж ждет, ждет. Только о тебе и разговоров. А я вот порядок решила навести, – без всякого перехода буднично сообщила Нюрина мать. – С утра ни гу-гу. Все. Завязала. И бражку свиньям вылила. Ой, они как напьются – такие потешные, ну, чисто люди, – хохотнула Евдоха и отступила в сторонку, чтобы пропустить Лизу в дом, которая никак не отозвалась на Евдохину заискивающую расположенность к ней.
Нюра радостно бросилась, было, Лизе на шею, но та остановила ее резким жестом руки:
– Вот еще – нежности разводить. Я к тебе по делу. – И она, не спрашивая разрешения, уверенно прошла в гостиную. Сегодня здесь действительно создавалось впечатление относительного порядка: во всяком случае, стол был чист, а на диване красовалось обветшалое, но выстиранное покрывало, когда-то расцвеченное яркими радостными красками, теперь же почти до основания вылинявшими.
– Садись, – приказала Лиза Нюре и, сбросив платок на стул, достала из-за пазухи старинную книгу. – Будем читать дальше.
Несколько часов Лиза и Нюра упорно листали книгу, с трудом разбирая записанные в ней заговоры и колдовские ритуалы. Евдоха время от времени заглядывала в комнату, любопытствуя, чем это занимается ее дочь с подружкой. Но видя удивительную их сосредоточенность на какой-то книге, уважительно качала головой и не решалась беспокоить. Наконец, Лизе показалось, что обнаружилось именно то, чем можно воспользоваться. В крайнем нетерпении она заставила Нюру несколько раз прочитать нужную страничку, затем повторила все шепотом, убедившись, что запомнила каждую деталь.
– Отлично! – радостно воскликнула она. – Теперь они будут плясать под мою дудку. А раньше всех этот задавака Махонька. – Она вскочила с дивана, набросила шубейку, тщательно застегнув все пуговицы, затем подпоясалась ремешком, чтобы книга не выпала из-за пазухи, накинула платок и, легко бросив на ходу: – Прощай, – вылетела на улицу, по дороге чуть не сбив с ног Евдоху, которая нетвердо замерев на месте и едва удерживая равновесие, силилась осознать, кто это вихрем промчался мимо нее: видимо, не все пьянящее пойло было вылито свиньям.
Остановившись у своих ворот, Лиза осторожно приоткрыла калитку, зорко оглядела двор, не мелькнет ли где подол Агриппины, и только после этого стремительно рванулась к лестнице на чердак. Замок открыт, но оставлен висеть на одной петле, чтобы не привлекать внимания своим отсутствием. Крышка сундука поднята, и из него извлечены все прапрабабкины ритуальные предметы. Внимательно перебрав их, Лиза отложила в сторонку те, которые ей понадобятся. Последовательность действий, как наяву, в картинках, разворачивается перед ее мысленным взором. Вот кто-то берет в руки разноцветные тряпочки, ниточки и делает из них подобие куклы. Лиза поступает так же. Вскоре у нее в руках оказывается набитый ватой мешочек. Она прихватывает пальцами середину между его углами, туго перевызывает ниткой. «Это голова, – шепчет юная колдунья и перевязывает нитками углы мешочка. – Это руки». Лиза откуда-то знает, что каждую деталь следует обозначить словами. Помусолив во рту химический карандаш, она пририсовывает кукле глаза, нос, рот. А затем тщательно, с нажимом, в левой части груди обозначает что-то похожее на яблоко в разрезе. «Это сердце, – твердо произносит Лиза и с насмешкой добавляет, будто отвечает на чье-то предостережение, – уж не промахнемся». Полюбовавшись работой, она дает кукле имя: «Ты – Ма-хо-нька! Слышишь? Махонька».
Затем Лиза вдевает в ушко толстой цыганской иглы черную суровую нитку и завязывает на ней множество узелков, считая до десяти (этому-то ее бабушка научила). При этом она шепчет выученное наизусть заклинание, не очень понимая его смысл: «В узел, в узел – узелок душу живу под замок, – тут она с силой втыкает иглу в то место, где нарисовано яблоко, – в сердце кошкин коготок». Схватив узкий лоскуток черного шелка, она быстро начинает пеленать куклу, приговаривая: «Кто в движеньи полон сил истуканом вмиг застыл, нет ему пути-дороги, онемели руки-ноги. Кровь по жилам не струись! Ход времен остановись!».
В этот момент Махонька, уже выслушавший все Дашины истории и теперь занятый поиском чего-нибудь съестного, вдруг громко вскрикивает и летит со стула вместе с тарелкой пирогов, которую только что подтянул кочергой к самому краю стола. Даша вбежала на кухню и увидела лесовичка неподвижно лежащим на полу. Он был похож на глиняную куклу, искусно вылепленную и раскрашенную живыми красками: его зеленые щеки не утратили оранжевого румянца, волосы сияли замечательной золотистой рыжиной, а зеленые глаза неотрывно смотрели на Дашу. И было в них такое выражение, будто они молили о помощи.
Как Даша ни тормошила Махоньку, он так и не очнулся. Она уже с полчаса сидела над ним, громко рыдая, когда из магазина, наконец, вернулась Иванна. Она отнесла Махоньку на диван в гостиной, велела Даше не реветь зря и пошла за нашатырным спиртом:
– Похоже, что у него обморок, – бросила она на ходу, – сейчас приведем его в сознание.
– Ага, – всхлипнула Даша, – а почему же он такой твердый?
– Мы же не знаем, каким бывает обморок у лесовиков, – обнадежила ее Иванна, – может, так и надо. – Однако и на этот раз Махонька не очнулся.
– Что-то непонятное, – задумчиво произнесла Иванна. – Такое впечатление – вроде как не живой, но и не мертвый. Будто бы выражение глаз меняется, словно он хочет что-то нам сказать. Оставим его пока. Я подумаю…
Иванна пошла, чтобы вынуть щи из печи, но поскольку мысли ее были заняты другим, она забыла, зачем пришла, да так и стояла посреди просторной кухни, силясь вспомнить свои намерения. Вместо этого ей в голову пришла какая-то мысль, и она, накинув на голову платок, побежала к соседке, у которой, как нашептывает деревенская молва, бабушка была колдуньей.
– Агриппина! Агриппина! – позвала она от порога, – посоветоваться нужно… – и она рассказала в мельчайших подробностях обо всем, что случилось с Махонькой.
Агриппина молча выслушала и побледневшими, едва шевелящимися губами прошептала:
– Ужас. – Потом сорвалась с места и заметалась по дому, во все горло проклиная какую-то чертову мать и призывая Лизу, но та не откликалась на бабкины вопли.
– Где эта паршивая девчонка?! Лизка! – орала Агриппина, бегая из комнаты в комнату. Иванна с изумлением наблюдала за ней, не понимая, что могло вызвать такой неудержимый соседский гнев. Тут старуха вспомнила об Иванне, заметно смутилась и уже спокойно пояснила: – Конечно, на вашего Махоньку наслана эта беда. Сделано сильно и умело. Знающий человек делал. Но помочь нельзя. Останется ваш лесовик куклой. – И напоследок она попыталась запугать Иванну: – Противоядия этому нет. Даже не пытайтесь искать – не тратьте зря силы. Только хуже будет. Проклятие падет на всю семью. – Агриппина догадывалась, что здесь не обошлось без Лизы, а снять такой наговор можно только ценой ее жизни.
Когда расстроенная Иванна ушла, Агриппина бросилась на чердак. Конечно, замок болтался на одной петле, а Лиза, поплотнее запахнув шубенку, крепко спала: видимо, колдовской обряд отнял у нее много сил. Бабушка грубо схватила ее за плечи и стала изо всех сил трясти. Лиза с трудом разлепила глаза и невнятно прошептала, чтобы ее оставили в покое.
– Я тебя оставлю! – закричала Агриппина. – Я тебя так оставлю, отхожу ремешком, паршивка, такую беду навлекла на себя! Вставай немедленно! – Тут она увидела раскрытую книгу. – Вот все несчастья откуда. Ведьминское наследство. Так пусть же сгорит, проклятое! – Она схватила книгу и стала спускаться по лестнице. Лиза мгновенно открыла глаза, вскочила и бросилась вслед за бабкой. Оказавшись шустрее, она быстро нагнала старуху, которая с трудом сползала с верхней перекладины, и с размаху ударила ее ногой в лицо. Агриппина не удержалась, рухнула на землю, потеряв сознание.
Лиза, как маленькая обезьянка, ловко соскользнула вниз, подхватила книгу и понесла ее куда-то в конец двора, чтобы надежно припрятать. Затем помчалась искать мать с отцом – надо же сообщить им о бабушкином падении. Прибежавшие Лизины родители с трудом подняли бесчувственную Агриппину, унесли в дом, положили на ее широкую, хорошо взбитую перину и позвали фельдшера, который ничего толком не смог сказать без рентгеновского обследования. А где ж его взять в такой глуши? Надо было ждать, куда река жизни вынесет.
Когда Иванна, расстроенная несчастьем, свалившимся на ее семью, вернулась домой, то обнаружила, что Даши нет. От этого ей стало легче, поскольку можно было спокойно обдумать, как помягче сообщить внучке о том, что ее Махонька навсегда останется куклой. Но спустя полчаса в ее сердце стала заползать тревога: с чего это Даша, оставив бедного Махоньку и никому ничего не сказав, умчалась гулять – это так на нее не похоже. Иванна несколько раз выходила во двор, выглядывала за ворота, даже сбегала к реке, где обычно проводит время деревенская детвора, но внучки там не было.
А Даша сидела с Петькой в его холодном шалаше, построенном в конце огорода из обмолоченных прошлой осенью снопов пшеницы, еще не съеденных коровой, и сквозь слезы рассказывала о том, что приключилось с Махонькой. Она интуитивно поняла, что дело тут непростое, не по людскому разуму, и лесовичка не сможет оживить ни бабушка, ни деревенский фельдшер, ни надежда.
Петька слушал, сердито нахмурив брови. В его воображении проступало какое-то ощущение, как будто он сам когда-то побывал в окаменелой неподвижности. Оно, сначала неясное, потом проявляющееся все более четко, испугало его, хотя он точно знал, что ничего такого с ним не случалось. Наконец, ему стало казаться, что все это как-то связано с Кащеевой пастью. И тут он вспомнил, как Витюха горячо и сбивчиво пытался рассказать, будто он вместе с бабой Ягой оживлял какие-то фигуры, но ему никто не поверил, а все решили, что это мальцу примерещилось с перепугу. «Надо поговорить с Витюхой», – решил Петька и выполз из шалаша. Даша последовала за ним.
ххх
Бабу Ягу замучила тоска. Сроду не знавала она этого гнетущего чувства, а тут – на тебе. Она сидела на дубовой скамье возле нетопленой печи, мерзла, но не находила в себе сил подняться, чтобы сходить за дровами или, на худой конец, поколдовать над лучиной. «И что ж это такое, – недоумевала баба Яга, – и кто ж это меня так сглазил? У кого это силенок хватило, чтобы мой покой нарушить на веки вечные? Надо бы в кадушку заглянуть, в воду посмотреть, да мочи нет». Голодный черный кот ходил вокруг нее, терся о ноги, выпрашивая подачку, но, не добившись ничего, недовольно мяукнул и пошел ловить мышей.
Баба Яга бессмысленно уставилась в угол, наблюдая, как паук прядет свою замысловатую сеть. Так она просидела с полчаса, и вдруг почувствовала, что какие-то силенки у нее появились. «Надо пойти на месяц поглядеть, – подумала баба Яга, – а то дома сидючи еще чего доброго кикиморой станешь». Она с усилием поднялась с лавки и выползла на крыльцо. К ее удивлению в лесу стоял белый день и сияло ослепительное солнце. «Да, – решила ведунья, опускаясь на ступеньку, – свет хорош, но не мил».
В этот момент рядом с крыльцом шлепнулся на землю мохнатый шар. Он прокатился несколько раз по кругу, не в силах сразу притормозить свое стремительное движение, а остановившись, развернулся и оказался симпатичным лохматым существом, которое недовольным тоном проворчало:
– Ну, зачем звала-то? Весна что ли пришла? Так нет еще. Чего тогда будить-то.
– Не звала я тебя, – бесцветным голосом ответила баба Яга, – так, случайно помянула. А ты и радуйся – бока-то, небось, намяла. Шутка ли – целую зиму продрыхнуть.
– А чей-то ты невеселая, – широко зевнув, поинтересовалась кикимора. – На себя не похожая.
– Что-то в груди и ноет, и ноет, и дыхнуть не дает, прямо спасу нет никакого, – простонала баба Яга. – Совсем квелая стала.
– Небось, давно не творила, – предположила кикимора, – я вот тоже, если зверушку какую или человека в свои сети не заманю, места себе не нахожу. А может, ты добро какое заделала, – вдруг ужаснулась кикимора, – ты припомни. Тогда в противовес надо большое зло совершить. А то лишишься силы и власти.
– Было дело, – призналась баба Яга, – и меры я предприняла. Стоит там один посреди поляны каменным дрючком. Но не полегчало. Тоска гложет, будто кто-то клубок в сердце крутит, разматывает и ниточки вытягивает. А куда они тянутся – не пойму.
– Плохо твое дело, – с нескрываемым удовольствием произнесла кикимора, – надо же, на саму бабу Ягу нашлась болячка. Ну да ладно, горю твоему мне не помочь, покачусь-ка со своим разбираться. – Кикимора свернулась калачиком и понеслась к тайному логову, которое устроила для себя в самой дремучей лесной глуши.
«Так, – баба Яга решила взять себя в руки, – нечего маяться, будем каяться – кому чего сотворила, вспоминать. Кто-то же из меня душу вытягивает». Она тяжело поднялась, вошла в избушку и в задумчивости остановилась у печки: «Надо же, никаких определенных дурных предчувствий, а на сердце тяжесть великая». Запустив руку за трубу, баба Яга извлекла оттуда сначала какое-то тряпье, а потом удивительной красоты золотую шкатулку, сразу заполнившую комнату золотистым сиянием и высветившую всю убогость и беспорядочность старухиного жилища. «Да, – изумилась баба Яга, – ну и свалка. Придется сначала навести порядок. А то и правды не разглядишь среди такого хаоса». Она стала вытаскивать из всех углов какое-то барахло, аккуратно складывать его по полочкам, сняла паутину с потолка, вызвав неудовольствие паука, возмущенно забившегося в щель. Потом сбегала с ведром к роднику, выплеснула воду на пол, отчего та сразу стала черной, и принялась метлой выгонять ее на крыльцо, а оттуда смахнула на землю. Оглядев результаты своих стараний, она осталась довольна: нельзя сказать, что изба засияла чистотой, но стала будто бы просторнее, а воздух в ней наполнился родниковой свежестью.
«Ну вот, – подумала баба Яга, – идеальный порядок, можно и за дело приниматься, коли сил достанет. – Она прислушалась к себе и с удовлетворением отметила, что тоска отступила, свет стал милее, и даже хочется творить. – Сейчас посмотрим, кто такой на нас порчу навел, он у нас пожалеет, что на свет народился». Старуха пошептала какие-то слова, в шкатулке что-то щебетнуло, как вроде воробей чирикнул, и крышка со звоном подскочила кверху. Из-под второго дна, прикрывающего искусной работы механизм, в узкое отверстие выскочила тонкая серебряная пружинка, на кончике которой раскачивалась золотая фигурка флейтиста. Его рука медленно поднесла ко рту миниатюрную флейту, но вместо мелодии из нее выдулся маленький прозрачный шарик. Баба Яга быстро подхватила его и, сунув в рот, начала с невероятной скоростью в полный голос нести какую-то тарабарщину. Шкатулка со звоном захлопнулась, а старуха замерла с закрытыми глазами. Так она посидела минут десять, затем ее непроницаемое лицо стало приобретать выражение крайнего изумления. Наконец, она открыла глаза и с горечью произнесла: «Вот так – сделаешь добро людям, а потом маешься. Эх, Витюха, Витюха…».
Затем ею овладело непонятное беспокойство. Она вскочила, стала забрасывать в свой безразмерный мешок все, что попадалось под руку, выволокла на крыльцо старую обтрепанную метлу, взмахнула ею и пошла чесать залежалый снег у крыльца так, что он мгновенно превратился в два высоких сугроба, которые были разделены между собою неровной, но хорошо указывающей направление тропой. «Все, все, все, – прошептала баба Яга кому-то, – лечу, лечу, лечу». Черный кот, появившийся на тропе с мышью в зубах, получил хороший пинок от хозяйки. Отлетев в сугроб, он упустил свою добычу, пронзительно мяукнул и вцепился бабе Яге в ногу. Она попробовала его стряхнуть, неловко оперлась на метлу и сломала ее пополам. Обе половинки стали гоняться друг за другом в воздухе, стремясь воссоединиться. В этот момент между ними оказался ни в чем не повинный котяра, и через мгновение метелка уже росла у него между ушами, а черенок торчал из-под хвоста. Баба Яга схватила кота на руки и понесла в дом. «Безмозглая тварь, – ругалась она, – вечно путается под ногами. И чего тебе в доме не сидится. Там тоже полно мышей». Кот орал благим матом, и баба Яга смягчилась: «Ну, потерпи, миленький, еще не ведаю, че и делать. Такого-то отродясь не бывало. Вот положу тебя на лавку и в книжках посмотрю, а ты лежи не шело;хнись, покуда я тебя не вызволю». Баба Яга стала поспешно выкидывать из своего мешка все, что успела туда насовать, так как ее ученый толмуд был положен в него первым, на самое дно, чтобы случайно не вывалился.
Старая медленно перелистывала страницы, но было заметно, что мысли ее витают где-то в другом месте, вдали от несчастного кота, притихшего на просторной лавке в ожидании вызволения. Наконец, она наткнулась на нужное место, медленно поводила пальцем по строчкам, повторяя про себя слова, видимо, чтение давалось ей нелегко, и без особой охоты принялась за ворожбу. Метла взлетела к потолку вместе с котом, покрутилась там под его жалобное мяуаканье, разделилась пополам, затем воссоединилась и мирно устроилась в углу избы. Отпущенный на свободу кот забился под лавку и не высовывал оттуда носа, чтобы не нарваться на новые неприятности. А баба Яга, словно кто силы из нее вынул, сидела, всматриваясь неподвижным взглядом во что-то за окном, где уже начинал зарождаться сумрак, предвестник тьмы.
Неожиданно она встрепинулась, будто вспомнив о чем-то важном, засобиралась, снова нагружая свой мешок и при этом приговаривая: «Ай, что надумал, на что решился, – она горестно качала головой, – Витюха, Витюха. А все по незнанию, по легкомыслию человеческому…». Закинув мешок за спину и прихватив метлу, она выскочила на крыльцо, возле которого стояла рассохшаяся, потресковшаяся от времени ступа, видно, ею давно не пользовались. «Надо бы по другому, по современному, – подумала баба Яга, – как это, по торсионному полю вращения, так, кажется, это у людей называется, моментальное премещение телепортированием, но сил нет. Придется по старинке, – пробормотала она, – и тяжело дыша от напряжения попыталась втащить в ступу свое раздобревшее с годами тело. – Да, надо схуднуть, – решила она,– а то еле втиснулась. Ну, поехали».
К ее собственному удивлению, полет доставлял ей удовольствие. Ледяной ветер свистел в ушах, горячил щеки и разгонял кровь. Баба Яга развеселилась и, размахивая метлой, старалась сбить ею нахальных ворон, которые горластой стаей возвращались с кормежки в лес на ночлег и даже не догадывались уступить ей дорогу, а удивленно орали истошными голосами, выспрашивая друг у друга, что это за уродина носится по небу на одном крыле.
– Я вам покажу уродину, – разгорячилась баба Яга и смахнула с небосклона одну из самых жирных, и потому неповоротливых птиц. Стая пришла в неистовство. Она поднялась вверх и, образовав клин, врезалась в ступу. Баба Яга едва успела прикрыть голову метлой, чтобы спасти ее от удара, а в это время ступа перевернулась и потеряла своего пилота. Повиснув на метле, Яга плавно спикировала в сугроб. – Что б вас разорвало, – со злостью погрозила она воронам кулаком. Тут с неба на нее посыпались птичьи перья и потроха. – Час от часу не легче, – проворчала старуха, стряхивая пух с лица, – ничего нельзя делать сгоряча. Себе же накладно. Теперь вот и ступу придется искать. – Она огляделась, прикинула, что добираться осталось недалеко, и отложила поиски на потом, а дальше пошла пешком, послав вперед метлу разгребать снежные завалы.
А Даша, Петька и Витюха с самого утра бродили по заснеженному лесу в поисках тропы, которая могла бы привести их к избушке бабы Яги. Выслушав Витюхин рассказ о происшествии у Кощеевой пасти, они решили, что помочь Махоньке очнуться может только она. Витюха примерно помнил направление, но так как его туда притащил Лешак с помощью своих колдовских штучек, ему показалось, будто путь был недолгим, а владения ведуньи где-то недалеко. Однако ребята никак не могли дойти до них, замерзли и уже начали подумывать о том, чтобы вернуться в село, где их, наверное, хватились и разыскивают, но как ни старались, не могли определить, в какой оно стороне. А когда пытались хоть куда-нибудь двинуться, везде оказывались неузнаваемые места, в которых из них никто еще ни разу не бывал. В отчаянии они остановились. Петька на всякий случай, вдруг им не удастся выбраться до ночи, решил развести костер, Даша с Витюхой стали помогать ему. Тут из-за высоких кустов бузины вынырнула метла, окутанная снежным облаком, а за ней показалась и сама баба Яга.
– Так, Витюха, – произнесла она сварливо, едва отдышавшись, – ишь чего надумал. Умок-то дитячий. Того и не понимаешь, что нельзя людишкам к бабе Яге по своему желанию ходить. Сгинул бы за здорово живешь вместе со своими товарищами, если бы не моя тревога. И что меня к тебе тянет? Видать, сердце помягчало на старости лет. Симпатию испытываю. Ну, сказывайте, какая беда вас сюда загнала. – Петька с Дашей, перебивая друг друга, рассказали бабе Яге о том, что приключилось с Махонькой.
– Махонька, Махонька, – задумалась баба Яга, – чтой-то не припомню. А, – догадалась она, – махонький такой, лесовик, нахальный, но храбрый. Меня не боится. Мозгов, говорит, у тебя, как у лешего, во – отбрил, – баба Яга довольно хохотнула. – Никто так не осмеливался. Ну-ка, ну-ка, расскажите еще раз и поподробнее. – Теперь говорила одна Даша, потому что подробности знала только она. Ведунья слушала внимательно, что-то прикидывала в уме, подергивая носом, как будто к чему-то принюхивалась, наверное, ей так было легче соображать. – Понятно, наконец, вымолвила она, – сделано мало, но с большими последствиями, без предосторожностей. Кто-то сильно рисковал, то ли по неразумению, то ли по легкомыслию, но допытываться не будем. Ритуал прост, дело знакомое. – Она отломала от бузины веточку, своими отростками напоминающую силуэт человека, бросила ее в костер, разведенный Петькой, и громко произнесла:
– Был сучок, стал дручок. Ни дитя, ни старичок, а воспрянь лесовичок. Сгинь навет и наговор, вернись дымком к тому, кто вор. – Огонь в костре ярко вспыхнул, и вверх потянулась тонкая струйка черного дыма, которая пропала в вышине. После этого пламя как бы обессилело и погасло. На землю упала тьма. Сразу наступила ночь.
Дети испуганно закричали и бросились к бабе Яге, боясь, что она сейчас исчезнет, и они останутся одни среди устрашающе замершего леса:
– А как же, как же мы домой попадем?
– Да не брошу я вас, – успокоила их старая. – Зло я совершила, теперь могу добром насладиться. Вот, Витюха, возьми этот хрустальный шарик. Когда снова понадоблюсь, положи его ночью на подоконник, так, чтобы на него свет луны падал. В этом свете увидишь плывущее в воздухе облако – это будет мой фантом. Знаешь уже, что такое? – Витюха кивнул головой. – Можешь со мной поговорить. Я услышу. Но зря не зови. Общение с нами жизнь укорачивает. А теперь, ребятки, приготовьтесь. Будем телепортироваться. Эх, силищу в себе чувствую! – воскликнула баба Яга и исчезла. А Даша, Петька и Витюха обнаружили себя стоящими на окраине села. Над ними висел полный лунный диск, и высоко в небе перемигивались между собою беззаботные звезды.
– Ох, и выдерет меня мать, – удрученно промолвил Петька, – опять школу прогулял, уроков не учил и не известно где шатался до темна. Ладно, ребята, прощайте, не поминайте лихом, если не выживу, – он обреченно махнул рукой и пошел к своему дому. Витюха и Даша молча последовали его примеру.
ххх
Даша стремглав влетела в дом и сразу же, не раздеваясь и не объясняя причин своего долгого отсутствия встревоженным родителям, бросилась в гостиную, где утром оставила на диване обездвиженного лесовичка. Но его там не было.
– Иванна! – закричала она, врываясь в комнату стариков, – Иванна, а где Махонька?
– Да весь день на диване лежал, – пожала плечами бабушка, – а разве его там нет?
– Да нет же, нет! – вскричала Даша в отчаянии.
– Не волнуйся так, – Иванна успокаивающим жестом погладила внучку по спине, – сейчас мы его поищем. Раз его там нет, значит, с ним уже все в порядке – бегает. – И она повела Дашу на кухню. – Где ж его еще искать-то, как не у холодильника. – Но она ошиблась. Махонька сидел на обеденном столе и с жадностью глотал куски черного хлеба, оставленного в хлебнице.
– Подожди, – Даша подбежала к столу и попыталась отодвинуть хлебницу, но Махонька вцепился в нее обеими руками и не дал, – я ж хочу тебя чем-нибудь вкусненьким покормить.
– Не надо, – решительно возразил Махонька, – вкусненькое не еда – баловство одно. А я есть хочу.
– Ну ешь, – смирилась Даша, села на стул и с легким сердцем стала смотреть, с каким аппетитом и удовольствием лесовичок заталкивает в рот куски обыкновенного ржаного хлеба. Видно, действительно, сильно проголодался…
А спозаранку в окно громко постучали, переполошив весь дом. Иванна выскочила на крыльцо и увидела плачущую Полину.
– Ой, Иванна! – горестно воскликнула она. – Беда у нас за бедой. Свекровь слегла, в сознание не приходит вот уже сутки, а тут и Лизу не могу добудиться. Просто не знаю, что делать. – У Иванны сердце екнуло от дурного предчувствия, и она, в чем была, побежала к соседям вслед за Полиной. В комнате Лизы обе женщины склонились над кроваткой девочки. Иванна не смогла сдержать крика ужаса, вырвавшегося непроизвольно у нее из груди. Полина испуганно посмотрела на нее, не понимая еще, что случилось такого непоправимого, чтобы ввергнуть в отчаяние спокойную, никогда не теряющую присутствия духа Иванну.
– Боже мой, Боже мой, – Иванна прижала к груди обе исполосованные морщинками сухонькие ладошки, – спаси этого несчастного ребенка. Пожалей его, Господи, за что ж ты так караешь нас. Какие у нее грехи, чтобы так расплачиваться. Отведи зло. Накажи злодея, который такое сотворил. – Полина, вслушиваясь в слова Иванны, сердцем почувствовала, что случилась большая беда, что все еще хуже, чем можно было ожидать. Она упала на колени, обхватила Лизу руками и взвыла в полный голос, причитая и кого-то моля о милосердии, как будто в доме покойник. Иванна подняла Полину, увела из комнаты в кухню, дала стакан с водой, но Лизина мать никак не могла справиться с дрожью в руках. Стакан мелко дребезжал между зубами. Иванна отняла стакан у Полины и, как больного ребенка, бережно напоила ее водой. Затем усадила на стул и, поглаживая по голове, прошептала:
– Тише, тише, тише. Все будет хорошо. Мы найдем выход. Такого не бывает, чтобы не вернуть живого человека. Это же не конец. Не хорони ее прежде времени. Не плачь. Давай думать. Давай рассуждать. – Полина постепенно успокаивалась, доверчиво вверяя себя и Лизу мудрости этой доброй женщины. В ней крепла надежда и росло желание действовать. Она вытерла подолом юбки слезы, готовая выполнить все, что скажет ей Иванна.
Иванна же прикидывала в уме, как помягче рассказать о том, что случилось с Махонькой, о его превращении в куклу и загадочном исцелении, дабы не испугать, но и слишком не обнадеживать Полину. У нее возникло подозрение, что здесь тот же случай. Однако она помнила и грозное предупреждение Агриппины о семейном проклятии, если что-либо предпринимать. Интуиция, связывая все воедино, подсказывала ей каверзный вопрос, а не за счет ли Лизы к Махоньке вернулась жизненная сила, и не это ли имела ввиду Агриппина, когда советовала не бегать по знахаркам и ведуньям, а безропотно принять свершившееся. Видимо, кто-то не смирился. И кто это может быть? Конечно, Даша. Не зря же она вчера где-то весь день пропадала, ничего не сказав родителям. Да, слишком много совпадений. Иванна успокоила Полину, описав ей случай с Махонькой, велела надеяться и ждать.О своих размышлениях она ничего не стала говорить, а сразу же пошла будить Дашу.
А Даша и не спала. Разве Махонька даст. Он чуть свет на ногах и нетерпеливо тормошит подружку: то ему есть хочется, то играть в прятки или догонялки, то на санках кататься, которые Егору удалось восстановить, то в лес на прогулку отправляться – миллион желаний в одну минуту. Даша из постели выбраться не успела, а уже устала.
Иванна только через порог переступила и сразу же попала в поле Махонькиной деятельности. В сенях грохнулось с лавки пустое ведро и со звоном покатилось ей под ноги. Если бы не ухватилась вовремя за косяк двери, не устояла бы. В гостиной на нее свалился кованый подсвечник, стоящий на платяном шкафу, хорошо хоть голову не проломил, а только оцарапал ухо. И в то же мгновение из кухни послышался звон бьющихся стаканов, а затем глухо прогремел падающий с холодильника никилерованный поднос.
– Эй! – грозно воскликнула Иванна, – все ко мне! – сразу же наступила настороженная тишина, затем из кухни, не очень-то торопясь, показался Махонька, а потом и Даша вышла из своей комнаты. – Поговорить надо, – уже более миролюбиво произнесла Иванна и села в свое любимое кресло у окна. Даша пристроилась рядышком, а Махонька опустился на пол..
– Понимаешь, Даша, – Иванна не торопясь, обдумывала, как выпытать у внучки, что она вчера делала, – я допускаю, что не все можно рассказывать и ты не даром помалкиваешь, но дело слишком серьезное. Под угрозой жизнь Лизы, нашей соседки и дочки подруги твоей матери. Они нам не чужие, и я хочу им помочь.
– Да что же случилось? – нетерпеливо воскликнула Даша. – Эта Лизка такая злая, что мне ее никогда не жалко.
– Нельзя так говорить, – строго возразила ей Иванна. – Людей всегда жалко, даже если они не очень тебе нравятся. На Махоньку же ты не сердишься, хотя он вон какой погром в доме учинил.
– Махонька не виноват, что не может обращаться с вещами – он же рос в лесу. С него и спроса нет, – упрямо заметила Даша, – а Лиза же среди людей живет и знает, небось, что хорошо, а что плохо. – Иванна поразилась здравомыслию своей внучки. «Надо же, – подумала она, – ребенок совсем, а судит, как умудренный опытом человек».
– Значит так, – сказала бабушка тоном, не терпящим возражения, – плохая Лиза или хорошая, сейчас не имеет никакого значения. Она нуждается в помощи, и мы будем ей помогать. Понятно?
– Понятно, – нехотя согласилась Даша.
– С Лизой случилось то же, что и с Махонькой, и я хочу понять, почему, – продолжала Иванна, – почему один очнулся, а другая в это же самое время впала в неподвижность? Что произошло? Мне почему-то кажется, что ты можешь ответить на этот вопрос.
– Иванна, – молящим тоном попросила Даша, – не спрашивай меня. Ты ведь все равно не поверишь, скажешь, что я выдумываю, фантазирую. Вы ведь все не поверили Витюхе, что он Кощея Бессмертного видел. А он видел.
– Ты попробуй все-таки рассказать, – попросила Иванна, – а я постараюсь вслушаться в то, что ты говоришь. Иногда бывает, что приходится хоть во что-нибудь верить. Не сидеть же пень пнем, когда такие дела необъяснимые происходят.
Даша нисколько не сочувствовала Лизе, но бабушку она любила и не могла ей отказать, поэтому, тяжело вздохнув, как будто взваливала на плечи тяжелый груз (а, может, так и было), она описала во всех подробностях встречу с бабой Ягой и ее простое колдовство, снявшее наговор с Махоньки. Иванна слушала, не перебивая и не переспрашивая. События последних дней очень хорошо вписывались в Дашин рассказ.
– Значит, «к кому вернется, тот и вор», – произнесла она задумчиво, – но может ли быть, чтобы шестилетняя девочка владела магией. А что, если это проделки Агриппины? Сказывают, она внучка настоящей ведьмы. Расплачиваются обе. Старая-то тоже без сознания. Только как-то по-другому. По ней видно, что она живая, только больная. Удар у нее, похоже. А вот Лиза, как кукла из фарфора, только глаза одни…Точно, как у Махоньки было… Говоришь, баба Яга дала Витюхе хрустальный шар, чтобы мог ее позвать. Что ж, идем к Витюхе.
ххх
Иванна и верила, и не верила в историю с бабой Ягой. «Кто их разберет, эту малышню, где они правду говорят, а где фантазируют, – думала она, – может, и живет в лесу одиноко какая-нибудь старая знахарка. Мало ли их по деревням и весям – и лечат, и привораживают, и заговаривают, и отливают, а то и на болезнь или даже на смерть делают. Вот и набрела Дашкина компания на такую – только для них она баба Яга. Как в сказке».
Витюха дома был один. Мать ушла на работу, а ему велела за печью присматривать да кашу доваривать, что б попусту по селу и по лесу не шатался. Иванна попросила его показать хрустальный шар. Витюха насупил брови, уставился молча в пол – и ни слова.
– Чего ж ты молчишь? – как можно ласковее спросила Иванна. – Я ведь только посмотреть хочу.
– Ага, – усомнился Витюха, – а как отнимешь.
– Да Бог с тобою, – засмеялась Иванна, – ей, ей – не отниму.
– Тогда ладно, – согласился Витюха и, притащив из кухни две табуретки, взгромоздил одну на другую, а сам полез на эту пирамиду, рискуя свалиться. Шар, оказывается, он хранил в маленьком мешочке, привязанном к карнизу. Иванна помогла Витюхе спуститься и терпеливо ждала, пока он распутает свои хитроумные узлы, стягивающие горловину мешочка. Когда шар, наконец, оказался у мальчишки в руке, он вспыхнул ярким чистым голубым сиянием. Приглядевшись к нему, Иванна изумилась совершенной прозрачности хрусталика: он был едва заметен на Витюхиной ладони.
«Что-то необычное», – подумала она и готова уже была всему поверить.
– А что, ты и бабу Ягу можешь позвать? – спросила она с подчеркнутым сомнением в голосе.
– Могу, – гордо сообщил Витюха.
– Так зови.
– Нельзя, – отказался мальчишка твердо, – не велела без дела беспокоить. Говорит, жизнь от этого укорачивается.
– Я это на себя возьму, – попыталась уговорить его Иванна, не принимая заявление Витюхи всерьез, – пусть моя укорачивается. Я уже пожила.
Видя, что приятель упорствует, Даша тоже попросила его:
– Позови, очень надо нам с бабушкой бабу Ягу повидать. С Лизкой случилось то же, что и с Махонькой. Помощь нужна.
– Да не могу я, – почему-то смутился Витюха, – это только если луна светит, она является. А так нет.
– Хорошо, – решила Иванна, – если сегодня небо будет чистым, мы с Дашей тебя навестим.
– Ага, родители будут дома, – решительно возразил Витюха, – они меня и так свихнутым считают.
– Мы придем тихонько, когда они уснут, – успокоила его Иванна, – вот так постучим в окошко (она потарабанила по столу костяшкой пальца три раза), и ты нам откроешь. Хорошо?
– Ладно, – кивнул головой Витюха.
Ночи в деревне всегда бывали лунными. Днем могла гулять и буйствовать какая угодно завирюха, но к вечеру она, за редким исключением, утихомиривалась. Самое большее, на что осмеливались местные ветры после захода солнца, так это пошуметь по крышам, да погудеть в печных трубах, пугая детей. Вот и теперь воздух, вроде, трепетал, а высоко в небе сияла голубым светом еще вчера полная луна, но сегодня уже пощербленная с одного края, отчего лик ее потерял округлую приветливость и глядел на землю несколько смущенно, как бы сознавая свою неполноценность для участия в деяниях всякой нечистой силы.
Иванна с Дашей после полуночи тихонько вышли из дома, чтобы не разбудить домочадцев, тенью проскользнули по деревне и осторожно постучали в Витюхино окно. Он ждал их и открыл дверь без промедления. Хрустальный шар уже лежал на подоконнике, готовый встретиться с лунным светом. Заговорщики молча ждали этого момента. Вот луч отразился в магической прозрачности камня и распластался на белой стене Витюхиной комнаты туманным бесформенным облаком, которое неторопясь приобрело смутные очертания старой, слегка сгорбленной женщины. Она всплыла в воздухе и протянула к Витюхе свою слабую руку.
– Бабушка Яга, – испуганно и через силу прошептал Витюха, – объявись. Ты мне нужна. – В то же мгновение облако исчезло, а еще через минуту на подоконнике сидела сама баба Яга, хорошо видная в лунном свете.
– Свечки не зажигать, тьмы не нарушать, – строго приказала она. – Зачем звал?
– Вот какое дело, – сразу же приступила к разговору Иванна, но баба Яга ее перебила:
– Ты кто такая? Почему встреваешь? Не ты меня звала, не к тебе прибыла, не тебе спрашивать!
– О, прошу прощения, – миролюбиво согласилась с нею Иванна, – Витюха, объясни.
– Так, – выслушав Витюху, хмыкнула баба Яга. – Значит, такое девчонка сотворила. То-то я гляжу, безоглядно больно, без предосторожностей. Ты смотри, какой талант.
– Может, все же это ее бабушки работа, – осторожно заметила Иванна, боясь снова разозлить лесную гостью, – у Агриппины прабабка была сильной ведьмой.
– Не-а, – не согласилась баба Яга, – у меня все точно – к кому вернулось, тот и делал. И чего ее жалеть, сама виновата. Не пойму я вас, людишек. Девчонка зло сотворила. Так?
– Ну, так, – сдержанно подтвердила Иванна.
– За то и расплатилась. Так? – Иванна и ребята промолчали, не понимая еще, к чему ведет старая колдунья. – Так, так, – ответила за них баба Яга. – И это справедливо. Не можешь себя защитить от ответного удара, не берись творить зло. Так чего вы хотите? Одной ведьмой меньше, человекам легче.
– Она же еще ребенок! – воскликнула Иванна. – Сама не понимает, что делает. И потом, она же почти ваша… Почему же ты не хочешь ей помочь?
– Среди нас не бывает своих. Да, мы можем объединиться ради какой-то цели, но достигнув ее, начинаем меряться силами, чтобы завладеть результатом… таков наш мир.
– Ужасный мир, – вздохнула Иванна, – должно быть, нелегко в нем выживать? И никогда не хочется иметь рядом родную душу?
– Почему ж… бывает, что тоска нападет… Да где ж ее взять, – вздохнула баба Яга и надолго замолчала, что-то обдумывая. – Шесть лет – это, конечно, еще не окончательный человек, – решила она. – Еще может одуматься. Есть у нее годок. Потом уже не переделаешь. А коли не переделаешь, то и нам неплохо. Зачем такому таланту пропадать. Возьму ее к себе в обучение. Пора смену готовить. Только помочь я могу не ей, а вам, если не испугаетесь. Придется вам, ребятки, в Кощееву пасть идти. Там Лизкина душа мается. И без бабушки. Ее вольные и невольные грехи отягощают – не вернуться ей оттуда. Вы же можете попытаться. А ты, Витюха, не ходи, – с нежностью глядя на пацана, попросила баба Яга. – Ты мне здесь пригодишься. Через тебя связь держать буду. – Затем повернулась к Даше и твердо приказала: – Если решишься, то одной нельзя. Бери компаньонов. Будешь готова, дайте знать, – и она исчезла.
Когда Даша и Иванна возвращались домой, бабушка твердо сказала: – Заруби себе на носу: Лизе помочь нельзя, эта семейка за прапрабабкино зло расплачивается. Не нам их судить, не нам их выручать. Так что ни в какую Кощееву пасть ты не пойдешь.
– Сама же недавно говорила, что не важно, какой Лиза человек, главное – она в беде, – возразила Даша.
– Да, говорила, – Иванна и не отказывалась от своих слов, – но я не знала, что тут, – она задумалась, подбирая более точное определение, – потусторонние силы замешаны. А нам, простым людям, от них лучше держаться подальше. – Даша вслух на это ничего не сказала, но про себя не согласилась с бабушкой: «Почему подальше, – подумала она, – когда это интересно».
Утром Даша проснулась чуть свет и, пока Иванна доила корову, а Маруся растапливала печь, тихонько выскользнула за дверь. Через минуту она уже стояла на пороге Петькиного дома.
– О, – удивилась Петькина мать Катерина, – чего это – спозаранку? А мой еще спит.
– Тетя Катя, пустите, – взмолилась Даша, – очень надо. Посоветоваться.
– Ну, если посоветоваться, то входи. – Эй, Петруха, – крикнула она, – просыпайся! К тебе подружка!
Заспанный Петька вяло выполз из своей комнаты, но увидев Дашу, сразу проснулся и приободрился. Катерина не уходила, а стояла, подбоченясь, и ждала, что скажет гостья. Даша растерянно глянула на нее и продолжала молчать.
– Ага, – догадалась Петькина мать, – мешаю, значит. У вас тайны. Ну, ну. Пойду-ка, лошадь надо запрячь. Муженек мой по дрова собирается, – сообщила она, уходя. От двери обернулась и крикнула своим гортанным басом: – Шкоду какую не надумайте, а то смотри у меня, – она погрозила Петьке увесистым кулаком.
– Командирша, – буркнул Петька смущенно, – ее даже папаня слушается. Ну, что там у тебя?
Даша скороговоркой выложила все, что произошло за последние сутки. Петька слушал не очень внимательно и, казалось, думал о чем-то своем. Когда Даша закончила рассказ, сказал:
– Ради Лизки я бы не пошел – чего в эту пасть зазря лезть.
– А ради Федькиной руки? – тревожно спросила Даша.
– Ради бы интереса я пошел, но ведь мать так врежет, что весь интерес вылетит, – вздохнул Петька.
– Подумаешь, – пожала плечами Даша, – мало что ли тебя колотили – не привык еще?
– К этому не привыкнешь. Каждый раз хочется сдачи дать, но не драться же мне с матерью, – Петька почесал затылок, который, видимо, больше всего страдал от материнской руки, и добавил: – Пойти-то, конечно, можно, что я – трус что ли какой. Юрка вон и Кощея видел, и с бабой Ягой познакомился, а я вот все прозевал, хотя в лес вместе ходили. Обидно…
– Ну, если обидно, то и собирайся… – твердо сказала Даша. А я пока к Федьке с Никитой сбегаю. Может, и Наташку позвать? Она смелая.
– Угу, – кивнул головой Петька и пошел, было, собираться, но остановившись на полпути, уточнил: – Встречаемся где?
– Да там же, у горбатого дуба… после полуночи, – ответила скороговоркой Даша и исчезла за дверью.
ххх
Даша с Махонькой уже минут пятнадцать гоняются друг за другом вокруг черного, причудливо выгнувшего ствол дерева, чтобы не замерзнуть. Через какое-то время они замечают, что к их компании присоединился третий. Вот он не вовремя изменил направление бега и нос к носу столкнулся с Дашей. Это Витюха.
– Шар принес? – спросила Даша на ходу.
– Ага, – утвердительно кивнул головой Витюха и прибавил шагу, чтобы догнать Махоньку. Тут они все неожиданно натыкаются на Петьку, один за другим летят в глубокий сугроб, пытаются выбраться из него, мешая друг другу, хохочут, как будто не предстоит им тяжелое испытание.
– Что это вы тут делаете? – удивленно глядя на них, спрашивает подошедшая Наташка.
– Греемся, – хором овечает ей малышня. – А где Никита с Федькой?
– Федька идет, я его обогнала, а Никиты я не видела.
Ребята еще подождали. Наконец, Даша не выдержала и велела Витюхе вызывать бабу Ягу.
– Пока мы с ней все обсудим, и Никита подойдет, – решила она.
Витюха вытащил из-за пазухи бережно замотанный в мягкую ткань хрустальный шар, положил его на ладонь и протянул ее в сторону луны. На одной из веток дуба повисло серое облачко, переливающееся серебром в лунном свете.
– Бабушка Яга, объявись! – выкрикнул Витюха. Через мгновение вместо облачка на ветке сидела сама Яга. Она резво спрыгнула вниз и удивленно спросила:
– Че, решились все-таки? А не забоитесь, когда Кощея повидаете? Страшен он. Может и не отпустить. Навеки тогда солнышка не видать.
– Да что нам сделается, – беспечно заметил Федька, – он ведь, сказывают, только над грешниками властен, а мы грехов покаместь не накопили. Ну, подерешься или двойку получишь – нешто это грех?
– Ну, ну, – произнесла глубокомысленно баба Яга, прикидывая что-то в уме, – дело хозяйское. Дорогу-то отыщете?
– Да и искать не придется, – самоуверенно ответила Наташка, – мы ж там бывали.
– Там да не там, – загадочно заявила баба Яга, – дам вам клубок. Он вас к тайному ходу приведет. Там, где бывали вы, лежит Селин, великий демон Луны. Он хватает каждого, кто нечаянно забредет в Пасть, и волочет к Кощею. А тот находит причину, чтобы пришельца навеки заточить в своем царстве. Поэтому встреч с Кощеем надо избегать. Войдете тихо и незаметно. Запомните еще вот что. Сущности там всякие обитают, Кощеевы слуги. Одни опасные, другие только пугают. Надо отличать, от кого спасаться, а мимо кого просто пройти, не труся. Больше ничего посоветовать не могу, не бывала там. Что от Кощея слышала: любит он похвастать, как разумно устроен его мир, – то и вам говорю. Друг друга держитесь – в этом ваше спасение. Да, вот еще – обитатели тамошние силу питают за счет энергии страха и мучительства, которую людишки друг из друга выколачивают. Потому не позволяйте себе бояться или страдать, тогда останетесь недосягаемыми для Кощеевых злодеев. Ну, кажется, все. Теперь идите. – Она бросила на землю клубок, он покатился, и ребята, не задерживаясь, побежали за ним.
Никита так и не пришел. Поэтому с молчаливого согласия всех в компанию был взят Витюха. Баба Яга этого не ожидала и, увидев, как ее любимчик удаляется вместе с друзьями, расстроенно крикнула вслед:
– Витюха! Витюха! Вернись! Страшно там! – Но мальчишка даже не оглянулся. Тогда старая хлопнула в ладони и кому-то невидимому приказала: – Бегом за ними, быть всегда рядом и оберегать!
– Будет сделано! – пискнул задорный голосок, и быстрая борозда в снегу побежала за ребятами.
Махонька не отставал от клубка. Вихрь поднятого им, хотя уже и отяжелевшего к весне снега служил путешественникам ориентиром. Клубок они могли бы потерять из вида, но Махоньку с его завирюхой никогда.
День начинался ясный, солнечный и обещал почти весеннее тепло с монотонной, но при этом почему-то радующей сердце дробью первой капели. Проснувшиеся птицы весело наяривали свои утренние частушки, предвкушая конец голодной и лютой холодами зимы. Еще недавно приметы уже таящейся повсюду весны возбудили бы в детворе стихийную потребность, как говорила Петькина мать, в безудержной шкоде и баловстве. Но сейчас ребятам некогда было отвлекаться на все эти блаженные перемены в природе. Они бежали, не чуя под собой ног, торопясь успеть за крутящимся впереди вихрем, в центре которого стремительно перемещался Махонька.
Вдруг он исчез из вида. Добежав до того места, где лесовичок пропал, ребята в недоумении притормозили, приглядываясь к местности. Им показалось, что в сугробе открылась едва заметная дырка, в которую стекал тоненькой струйкой почему-то здесь еще не подтаявший снег. Но разве мог Махонька провалиться в такое крошечное отверстие? Федька, как самый старший из мужиков, первым сделал шаг, чтобы обследовать дыру, и тут же, к ужасу малышни, ухнул вниз, даже не успев выкрикнуть предупреждение. Ребята попятились, а отверстие мгновенно затянулось осыпавшимся в него снегом, так что было не ясно, где у него край и что там внизу.
– Эй! – осторожно крикнула Наташка, – Федька! Ты где? Ты живой? – Но лишь эхо глухо разнесло по лесу ее крик, смешав его с разноголосицей птичьих трелей.
– И клубок пропал, – испуганно заметила Даша. – Что же теперь делать?
– Придется прыгать, – решительно сказал Петька. – Видимо, это и есть тайный ход в Кощееву пасть. Все за мной. Кому страшно, закрыть глаза. – Он с размаху сиганул в сугроб, под которым таилась пугающая неизвестность. Остальные, пересиливая ужас, последовали за ним.
Исчезновение детворы в селе заметили очень скоро. Иванна, не обнаружив Дашу в постели, сразу все поняла и схватилась за сердце, отозвавшееся на догадку острой болью. Егор с Марусей, напоив мать настойкой собачьей крапивы и боярышника, ждали объяснений с холодком в груди, предчувствуя, что вести будут недобрыми. Придя в себя от первого испуга, Иванна выскочила на улицу и побежала к дому, где живет Витюхина семья. Маруся, сдернув с вешалки материну шубейку, помчалась за нею, догнала, набросила на плечи, чтобы та не простудилась, и скорым шагом пошла рядом, даже не спросив, куда.
Как и предпологала Иванна, Витюхи дома не оказалось, а его бабушка, Матрена Степановна, озадаченно рыскала по двору, заглядывая в каждый потайной уголок и не понимая, какой леший унес мальца спозаранку, если обычно он любит подольше поспать.
– Он у нас сова, – пояснила она, – с вечера не уложишь, с утра не добудишься.
– Боже мой, боже мой, – прошептала Иванна горестно, – в Кощееву пасть они отправились вместе с нашей Дашкой. Точно. Пропадут детки, пропадут. – И она, обхватив голову обеими руками, расскачиваясь из стороны в сторону, взвыла, словно собака, потерявшая щенков, протяжно и отчаянно. Матрена Степановна смотрела на нее бессмысленным взглядом, не понимая, о чем идет речь. Но вдруг, в какой-то момент, до нее дошел весь ужасный смысл Иванниных слов, и она с подкосившимися ногами рухнула на завалинку дома. По щекам ее поползли обильные, как у Витюхи, слезы, а руки бессильно упали на колени. Маруся, глядя на них, тоже заревела белугой. В таком состоянии и застала их Петькина мать, разыскивающая сына, чтобы отправить его в школу, которую он нещадно прогуливает.
– Да что это с вами, – пророкотала она своим громогласным, как иерихонская труба, басом, – глядишь, речка из берегов выйдет. Затопите слезами всю округу.
– Ой, молчи, Катерина, – простонала Матрена Степановна, – дети-то наши в Кощееву пасть отправились.
– Ну, черт, а не ребенок, – сразу же, как спичка, вспыхнула Петькина мать, – чуяло мое сердце, что какую-то шкоду замышляют, когда вчера ваша Дашка к нам чуть свет прискакала. Луплю его, луплю – и все без толку. Пусть только вернется, негодник, я ему покажу Кощея Бессмертного.
– Думай, что говоришь, Катерина, – через силу произнесла Иванна, – кто это когда из Кощеевой пасти возвратился. – Петькина мать громко ахнула и испуганно прикрыла рот ладонью. Потом встрепенулась, махнула рукой и не поверила:
– Да ну вас, что ж наши чада дурные, чтобы в пекло лезть, шляются где-то.
– Лизу, соседскую девчонку, пошли выручать, зачем я только в это дело влезла, – горестно покачала головой Иванна. И она рассказала все, что знала. Если бы это говорила не Иванна, уважаемая всем селом за мудрость, самообладание и умение действовать в самых сложных обстоятельствах, никто бы во всю эту чертовщину не поверил. Но теперь другого объяснения исчезновению детей и Лизиному беспамятству не находилось.
– Что же мы тут рассиживаемся?! – воскликнула Катерина. – Сейчас пригоню сани и в погоню. Надо их перехватить.
ххх
Спуск в Кощееву пасть был похож на нырок в воду. Падение притормаживала вязкость местной атмосферы, поэтому ребята не ушиблись, а мягко опустились на довольно твердое дно. Когда Петька, Даша. Витюха и Наташа прочно стали на ноги и пригляделись, в полусумраке они обнаружили Федьку и Махоньку, сидящими на каменистой земле и недоуменно озирающимися по сторонам. Рядом с ними весело трещали на каком-то своем тарабарском языке два лохматых клубка шерсти. Казалось, что они совершенно лишены страха. Наверное, это так и было.
– Вы кто такие? – с угрозой в голосе спросил Федька, готовый отразить любое нападение обитателей местных подземелий.
– Маники, – беззаботно хохотнул один из пушистых комочков.
– Домовые что ли? – уточнила Наташка.
– Угу, – согласились веселые существа дружно. – Я Ромул, а она Милена. Нас баба Яга послала за вами приглядывать.
– А чего ж мы вас не видели? – удивился Витюха.
– Так мы тончайший лучики солнца сквозь себя пропускаем и становимся незаметными. А здесь все освещают камни. Их холодные и грубые лучи сквозь нас пройти не могут и отражаются. Поэтому мы вам и показались. – Шаловливая Милена крутанулась вокруг себя, как бы демонстрируя, какая она, и на ребят из-под серебристой шерстки глянули два черных озорных глаза.
– Я их знаю, – произнес до сих пор молчавший Махонька. – Они у бабы Яги живут. Когда в ее избе гостил, они меня чуть до смерти не защекотали.
– Как-то здесь сумрачно, – почему-то шепотом произнесла Даша, зябко поеживаясь, – за пять шагов ничего не видать. И небо черное – ни звездочки.
– Мы же, вроде, под землей, какие могут быть звездочки, – предположил Федька, – только непонятно, откуда свет пробивается.
– Землюшка светится, – прощебетала Милена, – сама лучится, без ничего. – Ребята присмотрелись. Действительно – от каменной, совершенно ровной почвы исходило слабое сияние, окутывающее пространство впереди голубоватой непрозрачной дымкой, сквозь которую ничего нельзя было разглядеть.
– А вам не кажется, что мы какие-то не такие? – заметила Наташа. – Ой! Федька, ты видишь, у тебя рука появилась. – Все повернулись к Федору и уставились на его правую руку, которая, живая и здоровая, торчала из укороченного матерью, чтобы зря не болтался, рукава.
– А я не чувствую своего тела, – испуганно произнесла Даша, – посмотрите, я есть.
– Вроде бы есть, – успокоил ее Петька, – но вроде бы как мыльный пузырь, меняешь границы, как-то так колеблешься, – неуверенно добавил он.
– Ой! – снова воскликнула Наташа, – мы все колеблемся.
– Ладно! – заявил Федор командирским голосом, воодушевленно резанув воздух своей новой рукой, как бы пробуя ее в движении, – чего рассусоливать. Пошли! – И ребята легко побежали вперед, как будто их полегчавшие тела несло ветром.
Сначала они глазели по сторонам, дивясь странности местной природы, которая удивляла идеальной ровностью ландшафта. Даже редкие серые кустики так стелились по камням, что ни одной шероховатости не было заметно на их поверхности. Потом глазам все это прискучило, и они устремились вперед, силясь разглядеть хоть какие-нибудь перемены за пеленой местного тумана.
Время, казалось, остановилось, так как в сознании не складывалось никакого представления о том, как долго они неслись по безграничному пространству, раскинувшемуся под низким непроницаемо-черным небом. Вдруг впереди обнаружилось легкое и бесшумное колебание едва заметных теней. Когда ребята приблизились к ним, то увидели перед собой несчетное число серых человеческих фигур, почти сливающихся со свинцово серебрящейся почвой, но четко выделяющихся на фоне какой-то неподвижной зеркальной глади. Как потом оказалось, это был океан, на поверхности которого не зарождалось ни одной волны.
Дети медленно брела среди занятых странными делами людей. Даша пыталась выделить среди них кого-нибудь с добрыми глазами, чтобы порасспрашивать, но все они были на одно лицо с едва проступающими чертами, серыми и невыразительными. Нестерпимая скука витала над ними. Ее почувствовал даже никогда не унывающий Петька и сник, с трудом подавив желание немедленно вернуться домой.
Даша, наконец, остановила свой взгляд на фигуре, которая выдергивала из огромной кучи валунов тяжеленный камень и с надрывом тащила его в такую же, возвышающуюся в противоположной стороне. Там она взваливала на себя другую глыбу и волокла ее назад. Так повторялось много раз. При этом фигура не оставливалась ни на секунду, чтобы передохнуть. Даша подошла и спросила, зачем нужен такой тяжелый и бесполезный труд. Фигура бросила на девочку настороженный взгляд, пробормотала что-то невразумительное и снова принялась ворочать тяжелые камни. Вдруг люди на берегу океана заволновались и с громкими воплями: «Морена! Морена! Спасайтесь!» – бросились бежать. Ребята тоже, было, поддались общей панике, но тут Наташка вспомнила напутствие бабы Яги: «Не позволяйте себе бояться, тогда останетесь недосягаемыми для Кощеевых злодеев», – и закричала:
– Стойте! Стойте! Мы не должны бояться! Так баба Яга говорила. Тогда нам ничего не страшно. И не смей реветь! – прикрикнула она на Витюху.
Первыми остановились любопытные маники и Махонька. Они как-то легко вняли Наташкиным призывам и быстро вернулись на берег океана, чтобы посмотреть, что это так напугало обитателей Кощеева царства. За ними, правда, неохотно потянулись остальные. Море вздыбилось, расступилось, и над его поверхностью стала медленно подниматься пологая вершина черной горы. Она росла, росла и вдруг стремительно выбросила из себя множество гибких щупальцев бесконечной длины, в которых тут же оказались плотно зажатыми человеческие фигуры, вопящие о помощи. Но никто даже не подумал приблизиться к океану.
Ощущение беспредельной скуки улетучилось, и вместо него людьми завладел непреодолимый, парализующий ужас. На какое-то время жизнь вокруг замерла. Но тут из тумана вырвалась горластая стая огромных крылатых ящуров, которые хватали людей, поднимали их высоко в небо и сбрасывали оттуда на землю. К удивлению ребят, никто не разбивался насмерть, а только калечился, а истекающий кровью, несмотря на страшные раны, резво брался за работу. Те же, кто избежал участи быть сброшенным с высоты, тоже уже во всю таскали свои камни или долбили в каменистой почве огромные ямы, которые тут же засыпали. А один, похожий на собственную тень, бесстрастно, монотонными движениями засовывал в одну ноздрю маленькую змейку, вытаскивал ее изо рта и заталкивал в другую ноздрю. Даше стало жаль змею, и она попыталась узнать у «тени», что все это значит, но та не ответила на ее вопросы, испуганно взглянула вверх и, поспешно повернувшись в другую сторону, продолжала свой непонятный и бесполезный подвиг.
– Ужас! – произнесла Наташа. – Здесь же издеваются над народом. Просто рабство какое-то. В Китае рабы хоть Великую китайскую стену строили в пустыне. Был какой-то смысл – теперь китайцы на тех, кто ее хочет посмотреть, деньги зарабатывают. А тут что? Люди непонятно, чем занимаются, да еще их какие-то монстры хватают. – Она возмущенно развела руками, желая немедленно все это прекратить, но не знала, как.
– Здесь ничего нельзя изменить, – протараторил Ромул, будто прочитав ее мысли, – нечего и пытаться. Это же не наш мир. Нам лучше быстрее двигаться, чтобы скорее его покинуть, – и он покатился вперед, увлекая за собой своих спутников.
Некоторое время ребята бежали вдоль океана, маневрируя среди бессловесных фигур напряженно работающих людей, которые не обращали на них никакого внимания. Неожиданно посреди ровного пространства перед путниками вырос каменный столб, совершенно круглый и такой высокий, что, казалось, одним своим концом он упирается в небо. От удивления ребята остановились. Действительно, было что-то загадочное в том, что только он один и возвышался над землей, когда кругом, куда хватало глаз, тянулась серая безжизненная равнина.
Быстрые маники с беззаботным щебетом тут же пустились обследовать столб, катаясь пушистыми шариками вокруг него. Скоро это превратилось в игру. Ромул и Милена носились наперегонки. Махонька не смог остаться в стороне от такого безудержного веселья и сам пустился вслед за ними. Они подняли такой гвалт, что Даша, у которой, по словам учителя музыки, был абсолютный слух, заткнула пальцами уши. Вдруг все смолкло, а маники с Махонькой так больше и не появились.
– Они пропали, – тревожно прошептала Наташа.
– Да, – настороженно поддержал ее Петька. – Здесь всего можно ожидать.
– Ну, надо же посмотреть, куда они делись! – воскликнула Даша.
– Ладно, я схожу, – согласился Федор и осторожно, ожидая любого подвоха, завернул за столб. Петька, Даша, Витюха и Наташа молча ждали, не решаясь сдвинуться с места, но так и не дождались его. Надо было что-то делать – не бросать же товарищей на произвол неизвестности.
– Теперь моя очередь, – неуверенно сказал Петька. По выражению его лица было видно, как ему не хочется в одиночку испытывать судьбу. У Даши от жалости сжалось сердце, а Наташка твердо заявила:
– Нет, пропадать, так вместе. Пошли.
ххх
Маники с Махонькой и Федор охнуть не успели, как какой-то неведомой силой были втянуты внутрь столба, который оказался полым, и сброшены в узкую каменную воронку, ведущую вниз. Их полет сопровождался беспорядочным вращением по спирали и глухим устрашающим гулом. В конце пути они шлепнулись в гигантскую липкую сеть, над которой тут же нависло лохматое чудище, разглядеть которое целиком было невозможно из-за его огромных размеров. Федор и Махонька прочно завязли в ячейках сети, а маникам удавалось как-то перемещаться. Они с бешеной скоростью вращались вокруг волосатой когтистой лапы монстра, не давая ему двигаться, пронзительно верещали, отвлекая его внимание от попавшей в ловушку добычи. Тут прямо на Федора и Махоньку свалились Даша, Петька и Наташа. Витюха упал последним на ребят, поэтому он не соприкоснулся с сетью и не прилип, а подкинутый кверху, словно на батуте, приземлился на теплую каменистую почву, больно ударившись. Он вскочил на ноги и стал призывать товарищей спускаться вниз, не понимая, чего это они там застряли, когда надо бежать со всех ног от того огромного паука.
Паук, казалось, был озадачен – добыча ведет себя как-то не так, не привычно. Он даже не попытался отделаться от надоедливых маников, а благоразумно отступил к стене, где виднелась глубокая темная ниша, в которой, очевидно, было его убежище. И скоро оттуда выглядывал только один его круглый глаз, настороженно следящий, чтобы кто-нибудь не присвоил себе его собственность, когда та угомонится.
– Ни в коем случае не двигайтесь, – приказала Наташка, – еще больше прилипните. Надо подумать, как отсюда выбраться.
Маники устроились на выступе стены, внимательно наблюдая за пауком, готовые в любой момент повторить свой опыт устрашения чудовища.
– Сеть прочная, – рассуждала между тем Наташка, – не порвать.
– А если ее поджечь, – предложил Федор, – у меня есть зажигалка…и сигареты,– зачем-то добавил он. – Только я до нее не дотянусь – у меня руки в паутине запутались.
– Так, – Наташка, высвободив голову из прилипшего намертво капюшона, приподняла ее и огляделась. – Даша, ты лежишь на боку. Залезь-ка свободной рукой в Федькин карман. Где она у тебя там? – Когда зажигалка оказалась в Дашиной руке, Наташа приказала: – Зажигай!
– Но я не умею, – смущенно пробормотала Даша.
– Если чего не умеешь, то не надо ходить в такие трудные походы, – сердито заметила Наташка. – Одна возня с этой мелкотой. Петр, ты можешь дотянуться до Дашиной руки? Так, хорошо, – одобрила она его удачную попытку. – Поджигай паутину.
– Но мы же тоже полыхнем, – усомнился Петька в правильности ее решения.
– Пока мы полыхнем, паутина уже сгорит. Жги! – Огонь стремительно побежал по тонким нитям, оставляя за собой пустоту, в которую и провалилась вся компания, не совсем мягко приземлившаяся. Сбив успевшее кое-где прицепиться к курточкам и шубейкам пламя, детвора с тревогой огляделась, не понимая, как это так мгновенно может меняться ландшафт: только что был океан и серовато свинцовое свечение, исходящее от камней, а теперь кругом, куда доставал глаз, простирались скалистые горы, с поверхности которых стекали теплые воздушные потоки, окрашенные в притухшие багряные тона. Скалы тоже светились оттенками остывающей лавы, создавая впечатление страшное, но не лишенное красоты.
– Зловещее место, – произнесла Наташа и зябко передернула плечами, – просто мурашки по коже.
– А вдруг это преисподня, – предположил Витюха с трепетом, готовый сам себе поверить, – бабушка сказывала, что там черти грешников на огне поджаривают.
– Ага, – насмешливо бросил Федька, – щас из тебя шашлык сделают.
– Он для этого сильно тощий. Его откармливать придется, – хохотнул Петька.
– Нечего насмешничать, – оборвала их Даша, – ведь в самом деле страшно. Вон, даже Махонька присмирел.
– И ничего я не присмирел, –возразил ей лесовик. – Непривычно, конечно, простору нету. Неба нету. Леса нету. Но мы и не такое видывали. Например, буран, или еще хуже, гром, молния, а потом пожар. Однажды еле ноги унес.
– Ой! – нетерпеливо воскликнула Милена, – побежали, а то я начинаю пахнуть паленой шерстью.
– Да, жарковато здесь, как в кузне, – согласился с ней Федька и распахнул пальто. – Пошли, что ли.
Дороги нигде не было видно, как будто здесь никто никогда не ходил. К тому же кругом стояли, хотя и не высокие, но неприступные горы, почти везде обрывающиеся отвесными склонами.
– Ну, и куда идти? – озадаченно оглядываясь, спросила Наташа. – Как мы на них полезем? Мы же не альпинисты, и у нас никакого снаряжения нет.
– Надо просто идти, а там посмотрим, – решительно заявил Петька и двинулся вперед. За ним гуськом потянулись остальные.
Стало совсем жарко. Ребята уже скинули с себя пальто, курточки и шубки, развязали шарфы, побрасали рукавички и шапки, чтобы не мешали. Но облегчения это не принесло. К тому же, несмотря на все их усилия, горы не приближались и не отдалялись.
– Что за чертовщина, – в сердцах руганулся Федька, – заговоренные они что ли.
– Щас проверим, – Махонька, крутанувшись на месте, придал себе самую большую скорость вращения, какую только мог. В мгновение ока он уже маячил маленькой черной точкой впереди. Но и горы отступили от него с такой же быстротой.
– Ничего себе, – изумился Федька.
– Да они живые! – воскликнула Даша. – Они двигаются.
– Они что – нас боятся? – Витюха широко развел руками. – Такие большие…
– Скорее они нас заманивают, – задумчиво произнесла Наташка, – только вот куда?
– Чтобы это понять, надо идти за ними, – Федька решительно резанул воздух своей новорожденной рукой, будто еще раз хотел удостовериться, что она ему не пригрезилась.
– Я их боюсь, – прошептала Даша.
– Не бойся, – усполкоил ее Петька, – я же с тобой. – И взял Дашу за руку. – Пошли, только вперед не лезь. Вы с Витюхой держитесь за нами.
Маники, на время куда-то исчезнувшие, неожиданно появились и протараторили:
– Другой дороги нет. Нет другой дороги. Только вперед. Вперед. – И они, не задерживаясь, покатились навстречу загадочным великанам.
С каждым шагом двигаться становилось все легче, как будто какая-то неведомая сила притягивала ребят к себе. Вдруг горы остановились и расступились, а затем, не понятно как, оказались позади, сомкнувшись в сплошную каменную преграду. Федор, бежавший первым, словно наткнувшись на невидимую стену, резко остановился. Остальные с размаху налетели на него, но не упали: падать-то было некуда, так как прямо возле их ног мгновенно вырос сначала невысокий холм, потом он стал разворачиваться в ширину, и вдруг стремительно взметнулся вверх.
– Баба, – едва выдохнул из себя изумленный Федька, – великанша. – Ребята и хотели бы рвануть назад, но отступать было некуда.
– Только не бояться, – выкрикнула Наташка, – тогда она нам ничего не сделает!
– Вы кто такие? – прогремело с вершин гор. – Я слышу ваш страх в биении сердец, – великанша помолчала, видимо, определяя, кто перед нею, – но не признаю. Это не беглецы из Великой Пустыни Беспредельной Бесполезности. Это не те, кто увлечен сюда суетой бессмысленных стараний. Я не обнаруживаю в ваших душах скуки бесполезных деяний. Кто вы такие? – В раздражении великанша возвысила голос, и он сравнялся с раскатами грома, какой бывает, когда на поверхности земли бушует непогода, долго копившая в себе мощные электрические заряды.
– Ой! – испуганно воскликнула Даша, – тише, тише. Вы землятресение сделаете. Нас сюда никто не увлекал. Мы сами пришли. – Великанша помолчала, осмысливая услышанное, и прогрохотала:
– Сами? Как это – сами? Сюда никто не смеет явиться по своему хотению, а только по притяжению. – Она приподняла кверху огромную ладонь и подала знак кому-то. С вершины ближайшей горы сорвалось совершенно черное крылатое существо, похожее на птицу. Но когда оно приблизилось, ребята увидели, что это гигантский летучий пес, из пасти которого торчат клыки, способные посеять панику даже в сердце у льва. Он опустился на ладонь великанши в ожидании приказа.
– Так пеняйте на себя, – сурово произнесла подземная дива, – у меня, стража Великой Горной Страны Сокровенных Желаний, нет причины щадить вас. С вами поступят, как с обычными беглецами из Великой Пустыни Беспредельной Бесполезности, не пожелавшими подчиниться закону Вселенной «Подобное притягивает подобное».
– А что это такое? – спросила испуганно Наташка. Мы такого в школе не учили. У нас на земле наоборот притягиваются противоположности, например, отрицательно заряженный полюс и положительно заряженный – у магнита.
– Ха-ха-ха, – с расстановкой пророкатала дива. Видимо ей была смешна неосведомленность пришельцев, но до объяснений она не снизошла. Резким движением руки она смахнула с ладони клыкастого монстра, который издал громогласный рык и взлетел над горами. Оттуда, из-за горного хребта, появилась стая подобных ему крылатых собак, только статью помельче. Она ринулась с высоты вниз, легко подхватила путешественников по Кощееву царству, вознесла к непроницаемо черным небесам и поволокла куда-то за тридевять горных вершин.
Махонька сразу потерял из виду Дашу и заволновался. Он озирался по сторонам, крутил головой и пытался высвободить ворот своей крысиной шубейки из клыкастой пасти крылатого пса. Тот, наконец, устал сопротивляться усилиям беспокойного пассажира и разжал челюсти. Дальше Махонька совершал полет самостоятельно и очень скоро шлепнулся в глубокое с отвесными склонами ущелье. Наверное, он бы разбился, если бы его «крыса» не зацепилась за выступающий острый обломок скалы. Это притормозило падение, и Махонька мягко приземлился на накопившийся на дне ущелья за многие столетия слой мелкой каменистой осыпи. Встав на ноги, он обнаружил, что на нем абсолютно ничего нет, а его зеленое тельце под влиянием местного освещения отливает багрянцем, как лист клена, расцвеченный осенью. Глянув вверх, Махонька с сожалением подумал, что шубейку ему не достать и дальше придется путешествовать налегке. «Впрочем, – успокоил он себя, – надо время от времени менять одежу. А то вон какая драная – просто стыдно на люди показаться. К тому же и жарко здесь. Мне бы сейчас рубашку синюю и красные штаны». – Он мечтательно закрыл глаза и представил себя в таком роскошном, на его взгляд, одеянии. Потом его мысли переключились на Дашу. Где она? Может быть, то чудовище и ее сбросило в какое-нибудь ущелье. А вдруг она не смогла ни за что зацепиться и разбилась. Махонька разволновался не на шутку и маленьким смерчем понесся вперед, навстречу неизвестности.
ххх
Катерина безжалостно нахлестывала батогом старую кобылу, которую когда-то за резвую молодость нарекли Метелицей. Теперь же она бы и хотела бежать быстрее, да возраст не позволял. Метелица косила равнодушный погасший глаз на бессердечную хозяйку, не понимая, чего та от нее еще хочет – итак ведь тащит сани из последних сил.
– Вот тварь, – разозлилась Катерина, – дармоедка. Говорила Кольке, чтобы свел на скотобойню да купил новую лошадь, а он все жалеет: «Член семьи, член семьи, у меня с ней души родственные». – Она скривилась, передразнивая мужа. – Нашел душу у кобылы. Тьфу.
– Да уймись ты, – не выдержала Иванна смотреть, как истязает бока лошади длинное кнутовище, – она и так торопится не по годам.
– Ой! – воскликнула Маруся. – Вон, вон, смотрите, чьи-то следы, прямо к Кощеевой пасти ведут. – Она соскочила с саней и побежала рассматривать хорошо отпечатавшуюся на влажном снегу цепочку детских башмаков. – Здесь только один след! – крикнула она разочарованно. – А где же остальные?
Женщины недоуменно стали озираться вокруг, но не обнаружили других признаков того, что дети пошли именно в Кощееву пасть. С одной стороны, это рождало надежду: они все-таки блуждают где-то в лесу, но с другой, кто-то же из них оставил здесь свежий след. Повернув лошадь к черному камню, они увидели впереди одинокую маленькую фигуру.
– Это, кажется, Никита, – вглядевшись в еще не очень хорошо освещенную утренним солнцем даль, предположила Иванна. Она хорошо знала всех Дашиных друзей, так как изба ее семьи стояла ближе всего к тому месту на берегу, где обычно собирались деревенские пацаны. Не раз ей приходилось мазать йодом их ссадины и зашивать дырки в курточках, чтобы матери не ругались. – Да, Никита, – уже более уверенно повторила она и крикнула: – Никита! Никита! Погоди! – Фигура впереди приостановилась, оглянулась и припустила что есть мочи. Катерина отшвырнула кнут, сорвалась с облучка и быстро нагнала беглеца. Схватив Никиту за шиворот, она встряхнула его, чуть ли не оторвав от земли, и рявкнула:
– Зачем бежишь! Сказано тебе стоять, так и стой! – Подоспевшие женщины окружили их. Растерявшийся Никита попытался высвободиться из сильных рук Катерины, да не тут-то было – она вцепилась в него клещами, как в единственную надежду узнать что-нибудь о пропавшем сыне. Никита смирился, но решил молчать, не выдавать друзей. Тогда за дело взялась Иванна. Она отвела мальчика в сторону и как старому другу доверительно прошептала, чтобы другие не слышали:
– Никита, ты понимаешь, что можешь мне сказать все. Я ведь всегда все ваши проделки держала в тайне. Так? – Никита утвердительно кивнул головой.
– Ты шел в Кощееву пасть? – Никита снова кивнул. – А почему ты идешь один? С тобой же должна быть Даша. Наверное, еще Петька с Витюхой.
– Они меня не дождались У нас корова телилась, и мать заставила меня дежурить в коровнике, а я не мог отвертеться, – пояснил Никита.
– И ты решил их догнать. А они давно ушли?
– Давно. Уже, наверное, там все.
Иванна обняла мальчишку за плечи и подвела к женщинам.
– Они уже там, – сказала она горестно. ; Никита опоздал и решил догонять.
– Меня мать не отпускала, – виновато пояснил Никита.
– Вот горе-то, – всплеснув руками, запричитала Катерина во весь голос, – чувствовало мое сердце, что что-нибудь отчебучит, окаянный, ну чего ж было не присмотреть. Ох, счастливая твоя мать, Никита, что догнали мы тебя. А ну марш домой, что б духу твоего здесь не было.
– Правда, Никита, иди домой, – мягко произнесла Иванна, – остальное – наша забота. И помни – ты ни в чем не виноват.
– Лошадь возьми! – крикнула вслед мальчишке Катерина. – Отведи на наш двор. Николаю моему скажи, что скоро не вернемся. Так, мол, и так, пусть за домом и за скотиной сам смотрит. И что б не надумал в Кощееву пасть соваться – нас спасать. Сами справимся.
– И к нашим зайди, – заволновались женщины, – скажи, чтоб знали, где мы, и не тревожились.
Никита взял кобылу под узцы и, понуро наклонив голову, покорно побрел в сторону села. Женщины долго и молча смотрели вслед согбенной маленькой фигурке, пока она не скрылась за могучими стволами столетних сосен.
– Что ж, подружки по несчастью, – глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду с высоченной скалы, произнесла Иванна, – пора и нам в путь. Там дети наши. – И она шагнула мимо Кощеева клыка в бесснежную впалую долину. За нею последовали остальные и мгновенно исчезли с поверхности земли.
Огромный безглазый и шестирукий Великий демон Луны Селин уже давно скучал без дела. Последние годы редко какая живая душа забредала в Кощееву пасть. Напуганные дурной славой этого гиблого места селяне держались от него в стороне. Не доверяя никаким призывам и штучкам таежной нечистой силы, они спасались от нее чесноком и заговоренными ладанками, которые в неисчислимом количестве изготовлял местный знахарь Кузьма Ильин. Знание его, приобретенное по книгам, было сомнительным, ибо в его роду до ныне никаких ведунов не водилось, однако ладанки почему-то помогали отваживать всякую нечисть и особенно ценились среди мужиков, промышляющих в тайге: охотников, лесорубов, сборщиков кедровых орехов. Одна такая висела и на шее Катерины, которая сама была не прочь сходить на лисицу или на белку, пока ее Николай занимался домашним хозяйством.
Увидев тяжело ворочающуюся слепую глыбу, размахивающую шестью огромными ручищами, женщины в ужасе отшатнулись, а Катерина рванула на себе шубейку, извлекла из-под кофты ладанку и, выставив ее пред собой в вытянутой руке, что есть мочи заголосила: «Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят!». Селин, будто получив удар в лоб, тяжело осел, то ли от неожиданности, то ли Кузьмин заговор подействовал, и пропустил мимо себя храбрую четверку. Однако отлучаться от охраняемого им входа в Кощееву пасть без добычи в руках ему было не велено, поэтому он даже и не подумал пуститься вдогонку.
Женщины бежали из последних сил, не разбирая дороги. Наконец, Матрена Степановна схватилась за сердце и остановилась.
– Все, дальше не могу, – едва переводя дыхание, прерывисто произнесла она. – Еще чуть-чуть, и я здесь останусь. – Иванна с Марусей тоже с трудом унимали одышку. Только Катерине все было нипочем. Сильная и выносливая, «мужик в юбке» говорили о ней односельчане, она была неутомима, поэтому у нее оставались силы смотреть по сторонам.
– Ой, бабоньки! – воскликнула она своим грубоватым, почти мужским басом. – Вот вляпались-то. Это куда ж нас занесла нечистая? Ни неба, ни земли, ни травушки – одни горячие камни. Ой, горе горе, – взвыла она, всхлипывая, но не проронив ни слезинки, – как же здесь наши детушки? – И вдруг обозлилась: – Ну, попадись мне только, оглоед, выдеру так, что век будешь помнить, как в Кощеево царство шастать.
– Помолчала бы ты, Катерина, – сурово заметила Матрена Степановна, – необузданная ты на язык. Беду накличешь на наши головы. Пусть только найдутся, хоть калеки, но живые – пожалеем, обласкаем, утешим и на ноги поставим. Понятно тебе?
– Понятно, – легко согласилась Катерина.
Не успели странницы отдышаться, как раздался оглушительный вой. Он нарастал и приближался. Женщины отступили в сторону и прижались к скалам, чтобы быть менее заметными. Над ними, плавно взмахивая крыльями, проплывала стая летучих собак. В когтях у них трепетали какие-то маленькие фигурки.
– Это же дети, – определила глазастая Маруся. – Это наши дети! Даша! Даша! Я здесь! – закричала она. Но ее никто в вышине не услышал.
– Пойдемьте скорее, – заволновалась Катерина, – нам надо не терять их из вида.
– Я так быстро не смогу, – удрученно заметила Матрена Степановна. – Сердце не выдержит.
– Ну, вы идите, как сможете, а я побегу, – заметила на ходу Петькина мать, – я вас потом отыщу. – И она скрылась среди камней.
Иванна, Матрена и Маруся старались держать направление туда, где последний раз была видна стая, уносящая их детей. Идти было тяжело. Раскаленные камни жгли подошвы ног. Легким не хватало воздуха. Но более всего угнетало воображение, которое рисовало страшные картины расправы темных сил с их детьми. Однако маленькая надежда, что они живы, еще жила в их сердцах и заставляла двигаться вперед.
Не известно, сколько времени они брели по раскаленной каменной пустыне, когда далеко впереди зоркая Маруся увидела тугой жгут вращающегося смерча. Он стремительно приблизился, затем застыл столбом и опал россыпью мелких камешков. Перед путницами предстал удивленный Махонька:
– Как вы сюда угодили? – спросил он с тревогой. – Тут нельзя. Тут страшно.
– Махонька, – бросилась к нему Иванна, и не думая отвечать на его вопрос. – Какая радость, ты нашелся, а где Даша? Где остальные? – Махонька нахмурился и с горечью сказал:
– Я их потерял. Меня крылатый пес сбросил в ущелье, а они полетели дальше.
– А что ты так странно одет? Где же твоя крыса? – удивилась Маруся. Махонька наклонил голову, пытаясь разглядеть себя. Его ярко алые штаны были расшиты стекляшками, сверкающими в багряных отблесках почвы, а чернильно-синяя рубаха удивляла декольте до пупа и широченными рукавами.
– Не знаю, – Махонька и сам не мог объяснить, откуда на нем этот клоунский наряд. – Я только подумал, что хорошо бы иметь что-нибудь вместо моей одежки, которая застряла на скале, а оно и появилось. Та баба говорила, что это Горная Страна Сокровенных Желаний. А что такое сокровенных?
– Это когда чего-то уж сильно хочется, – пояснила Иванна. – О какой это бабе ты говоришь?
– Стоит тут одна среди бегающих гор, Страж называется. Она и позвала тех собак, чтобы они нас схватили. – И Махонька рассказал обо всем, что успел повидать в Кощеевом царстве.
– Да, – тревожно произнесла Матрена Степановна, – воистину в преисподнюю попали. Удастся ли теперь белый свет повидать.
Тут мимо них пронеслось что-то огромное, закрутив вихрь упругого воздуха и подняв вверх тучу мелких, почти раскрошившихся в пыль камешков.
– Ой-е-ей, – воскликнула Маруся, – то чудовище шестирукое у входа кого-то потащило! Интересно. куда?
– Да, небось, к самому Кощею, – предположила Матрена Степановна, – упаси нас Господи от этих лапищ.
– Эта беда уже нас миновала. Лучше выбросить все дурное из головы и идти дальше, – решила Иванна и первой поднялась с камня. – Детей надо найти во что бы то ни стало. А там уж что Бог пошлет.
ххх
Катерина мчалась так быстро, как будто ее ветром несло, не разбирая дороги и не останавливаясь, чтобы передохнуть. Взгляд ее был устремлен к небесам, если можно так обозначить черную сферу над головой, где мелькали рыжеватыми тенями огромные крылья неземных тварей, уносящих ее Петьку в какую-то тревожащую неизвестностью даль. Вдруг крылатые собаки приостановились, потеряли высоту и провалились между вершинами гор, исчезнув из поля зрения Катерины. Она заволновалась, прибавила шагу и вскоре оказалась стоящей в начале крутого спуска в долину, где, как ей показалось, раскинулся гигантский мрачный город. Его огромная тень на фоне мерцающих цветом остывающей лавы гор казалась колеблющейся и все время меняющей очертания. Эта изменчивость вызвала в Катерине щемящее чувство безысходной тоски и усилила ее тревогу. Она постояла еще минуту в нерешительности, затем глубоко вздохнула и рванула вниз по узкой тропе, петляющей между дымящимися валунами.
До города она добралась гораздо быстрее, чем предполагала. Тенью, таясь от неведомой опасности, Катерина проскользнула узкой улочкой к тому месту, где, как ей показалось сверху, возвышался замысловатой архитектуры дворец, который, по ее разумению, мог принадлежать только Правителю. Значит, там и надо искать детей. Кому как не этому неизвестному Надзирателю все здесь подчиняется – власть должна знать, что творится у нее под боком. Не могут же всякие там собаки летать сами по себе. Так думала Петькина мать, у которой в доме даже мышь без спросу не проскочит.
Набрести на дворец Катерине долго не удавалось, хотя она умела мгновенно запоминать местность и находить дорогу: за всю жизнь ни разу не заблудилась в тайге. Здесь же путь, который она для себя определила, стоя на горе, стал неузнаваемым. Запомнившиеся приметы и ориентиры исчезли. Катерине оставалось держаться выбранного направления, что было нелегко при отсутствии светила, звезд и луны. Когда она уже совершенно отчаялась и взмолилась какой-то силе, (Бога упомянуть по такому пустяковому делу набожная Катерина не решилась), чтобы она помогла найти этот чертов дворец, он возник прямо у нее на пути, чуть ли не по середине узкой улицы, по которой брела несчастная Петькина мать.
Однако даже разглядеть его как следует она не успела – здание со всеми многочисленными башенками, лепными фигурками, витражами на окнах вздрогнуло, стены его начали сползать вниз и осыпались грудой мелких камней. Вместо былого великолепия дорогу перегораживала жалкая горка мусора. Потрясенная Катерина, не веря своим глазам, подошла поближе и подняла один радужный осколок витража: ей не показалось – дворец был. Но куда же он делся? Не может же быть, чтобы такое могучее сооружение строилось экономнее крестьянской избы. Вон у соседей прошлым летом молния хату спалила, так и то свалку неделю разбирали, а здесь кучка – можно без труда перешагнуть.
– Ага, – произнес кто-то за ее спиной злорадно, – этот-то похвалялся, что выдумает самый замечательный замок, какого в мирах не видывали: мол, «сплав силы желания и силы мысли»…А я силой мысли стер его с этого места. – Катерина обернулась и увидела плюгавенького низкорослого человечка, который, подобрав полы длинного балахона, в возбуждении приплясывал на месте. – Ай да я, ай да я, а это песенка моя… – промурлыкал он, складывая на востроносенькой физиономии гримасу полного довольства собой.
– Зачем ты это сделал? – возмутилась Катерина. – Такое великолепие порушил.
– Ты, что, чекнутая, – удивился востроносенький, – здесь место такое, Страна Сокровенных Желаний. Вот что хочу, то и ворочу. – И он как-то кособоко поскакал по дороге.
Катерина совсем растерялась, не зная, что теперь делать, где здесь искать детей. Пока она размышляла, застряв над кучей мусора, прямо у нее под ногами заколебалась почва, расступилась, и из образовавшейся дыры полез каменный столб, на котором мгновенно образовались раскидистые ветви. Едва Катерина успела отскочить в сторону, как вся земля вокруг вздыбилась и стала прорастать диковинными баобабами из серого тяжелого гранита с раскидистыми ветвями-колючками на верхушках. Хотя разглядывать ей это творение было некогда – все время надо было прыгать с места на место, чтобы не оказаться придавленной вывороченной породой, не упасть в какую-нибудь прореху в земле или не оказаться вознесенной к черным небесам на макушке ползущего вверх баобаба. В какое-то мгновение она заметила, что не одна мечется по каменному полю, преобразуемому чьим-то неумеренным желанием садовника. Полсотни человеческих фигур пытались вырваться из опасной зоны, но далеко не всем это удавалось.
– Ах ты гад! – раздалось откуда-то из глубины только что созданной пустыни с зарослями каменных баобабов – Цветочков ему захотелось, Африку тут развел. Счас получишь. – В вышине прогрохотал такой разряд грома, что Катерина от ужаса не устояла на ногах, рухнула на земь и принялась неистово креститься, призывая на помощь всех святых и попеременно целуя то ладонку, то крестик, висящие у нее на шее. Затем сверкнула молния, которая врезалась в самую высокую глыбу гранита и раздробила ее в пыль. После этого громовые раскаты и электрические разряды следовали один за другим, пока все поле не приобрело вид выжженной равнины, по которой промчался поток раскаленной лавы. Когда испуганная странница подняла голову, невредимых рядом не осталось – со всех сторон раздавались крики и стоны покалеченных людей.
Вскочив на ноги, Катерина помчалась от проклятого места, куда глаза глядят, и остановилась, лишь оказавшись в тупике между двумя соединяющимися друг с другом пещерами. Платье на ней почернело от копоти, прогорело в нескольких местах, а подол продолжал тлеть. Притушив его, она огляделась: рядом не было никого, дальше идти было некуда, спросить дорогу не у кого. Катерина почувствовала себя одинокой и брошенной среди этих гор, впала в безграничное отчаяние, опустилась на горячий камень и завыла от всего сердца, со всею страстью, причитая и приговаривая, рассказывая кому-то, какая она несчастная с этим олухом царя небесного Петькой, который вот до чего довел родную мать.
– Здесь никто не рыдает, здесь каждый получает, что хочет, – услышала она рядом с собой дребежжащий старческий голос и от неожиданности уронила подол, которым вытирала скудные слезинки – плакать она так и не научилась. Перед нею стоял низенький старикан не то что много дней, много лет не мытый и не чесаный. Его волосы сбились на голове в огромный шароподобный колтун, борода путалась между коленями, а одежда приобрела свойства брони – такой слой грязи ее покрывал. Катерина непроизвольно дернула ноздрями, поморщилась и отодвинулась от старца, который распространял вокруг себя запахи заброшенной свалки. – Плачут оттого, что чего-нибудь хотят, а оно не дается – так?
– Примерно так, – согласилась Катерина.
– Не примерно, а точно, – нравоучительно поправил ее старик. – Так что не реви, а сильно захоти, или совсем не хоти. Это лучше всего – целее будешь. Вот я, вишь, ничегошеньки не желаю и спокойно живу в своей пещере, правда, я к этому опытным путем пришел. – Тут в вышине проревел гигантский вертолет. У него на пути оказалась летающая каравелла с раздутыми на полнеба парусами. Они не смогли разминуться и рухнули на камни. – Вот, вишь, – прокомментировал событие старик, – у этих желания совпали, и то какая беда: они, вишь, захотели полетать, а небо-то не безразмерное. Хотя чаще всего бывает, что не совпадают, тогда совсем катастрофа, даже океан иноди попрет из берегов. Мотай на ус, – и он скрылся в своей пещере.
Катерина горестно подперев голову кулаком, а локтем опершись о колено, еще какое-то время посидела на плоском, как табуретка, камне, собираясь с духом, чтобы сильно захотеть.
– Слышь ты, – крикнула она, наконец, во всю свою луженую глотку, – который там желания исполняет, хочу с сыном повидаться! – Какая-то сила поставила ее на ноги и понесла обратно в город. Мимо нее мелькали строения чудовищной величены и изощренной архитектуры, почти наползающие, теснящие друг друга, но ей некогда было остановиться и поглазеть – сила действовала целеустремленно: к сыну так к сыну и никуда больше. В конце концов, Катерина оказалась в толпе на какой-то площади, посреди которой возвышалось низкое, но прочно сооруженное мрачное здание с узкими бойницами вместо окон и единственным входом, наглухо замурованным массивной чугунной дверью.
– Во тюрьму отгрохал и сам в нее угодил, – сказал кто-то насмешливо, – дверь за собой закрыл, а открыть, видать, желания не осталось.
– Не такая уж она большая, – возразил ему женский голос со скептическими интонациями, – что ли только для себя?
– Так она вся в землю уходит, там этажей не счесть.
– Ой! – воскликнул кто-то в толпе, – дитя плачет. Во – надрывается.
– Да откуда здесь дети? – возразило ему сразу несколько голосов. – Детей у нас отродясь не бывало.
– Слушайте! Слушайте! Действительно ребенок, – подтвердил тучный мужик, стоящий ближе всех к тюремным бойницам. Толпа затихла, прислушиваясь.
– Надо что-то делать, – заволновались сострадательные женщины. – Вызволять их оттуда как-то.
– Да как их вызволишь? – равнодушно заметил толстяк. – У него была такая мечта, такое сильное желание построить тюрьму, из которой нельзя бежать, что этого не одолеешь.
– Как это не одолеешь, – протрубила Катерина своим зычным голосом. – Еще как одолеешь! Там же Витюха ревет. И Петька мой там, наверное. Да я ее сейчас по камешкам разнесу! – Катерина, выставив вперед плечо, рванулась мимо расступившихсяся людей к, казалось, незыблемо стоящему каземату, чтобы взять его на таран. Под изумленные возгласы наблюдателей мощное сооружение поднялось в воздух густым облаком рыжей пыли, которое медленно осело на толпу. На образовавшемся пустом пространстве стоял потрясенный и разочарованный сам мечтатель, а чуть поодаль от него сидела на земле испуганная детвора.
Увидев Петьку, разгневанная Катерина приготовилась метать на его непутевую голову гром и молнию, но вовремя остановилась, вспомнив, что здесь все сильные желания исполняются. Вместо этого она бросилась к сыну, обняла его и разразилась обильным, приносящим истинное облегчение потоком слез. Обрадованные благополучным исходом событий маники весело носились вокруг своих друзей и возбужденно о чем-то щебетали, а толпа поглазела еще чуть-чуть, но быстро заскучала без созерцания кровопролития и рассосалась. Петька никогда до сих пор не видевший материных слез расстроился и проникся к Катерине такой жалостью, что сам чуть не разнюнился, но сдержался и взял из-за этого излишне суровый тон:
– Ну, чего притащилась. Маленький я что ли, чтоб меня за ручку водить, – и тут же получил от сразу успокоившейся матери увесистую подзатрещину:
– Поговори мне, – рявкнула на него Катерина, – вот вернемся домой, я еще с тобой разберусь. Так, а это кто? – Она удивленно разглядывала два вертлявых комочка шерсти, не способных удержаться на месте, и поэтому суетливо мельтешащих у нее под ногами. – Диковинное такое.
– Это домовята бабы Яги, – пояснила Даша.
– Так вас сюда эта старая карга упекла, – возмутилась Катерина, – вернемся, я ей космы-то повыдергиваю.
– Баба Яга хорошая, – не глядя на Катерину, упрямо произнес Витюха.
– Вы не понимаете, – поддержала его Даша, – баба Яга нам только помогла, а сюда мы сами пришли, чтобы Лизку выручить.
– Вот дуралеи, – всплеснула руками Катерина, – вместо одной беды вон что наделали – сколько горестей матерям доставили и седых волос в косы добавили. Твои, Дашка, бабушка и Маруся, тоже тут, бродят где-то, горемычные, тебя ищут. И Матрена Степановна, с ее-то слабым сердцем, за тобой, Витюха, пошла – вынесет ли она все это. Вот что вы сотворили, не спросясь. – Упрек в голосе Катерины крепчал до строгого осуждения, а головы ребятни опускались все ниже и ниже, будто они силились рассмотреть что-то важное у себя под ногами. – Ладно, – смилостивилась Петькина мать, – чего уж теперь – сделанного не переиначишь. Надо выбираться отсюда. А ты, – она погрозила пальцем так и застывшему на месте тюремщику, который никак не мог прийти в себя от пережитого поражения, – если хочешь, то хоти чего-нибудь путного, а то тюрьму, видите ли, ему загорелось, тьфу, – она в сердцах плюнула на землю, – ни себе, ни людям. Теперь будем задумывать сильное желание. – Твердо приказала она детям. – Все – одно, чтобы попасть домой.
– Домой, домой, домой, – прощебетали неунывающие домовята, – пора домой.
– Молчите, клубки шерсти, – грубо прервал их Федька, – мы зачем сюда пошли?
– Лизку выручать, – как-то неуверенно вспомнил Витюха. – Может, все-таки вернемся. – Добавил он смущенно.
– Кто сдрейфил, пусть возвращается, – сурово сказал Петька и с вызовом посмотрел на мать, ожидая очередной подзатрещины. Но Катерина почему-то смутилась и мягко стала увещевать компанию:
– Ребятки, да не стоит она вашей заботы. Петька, ну вспомни же, ты всегда говорил, что Лиза недобрая девочка, хитрая. Вспомни, как она обо всех твоих проказах потихоньку докладывала то мне, то отцу, то учителям. Вечно из-за нее ссоры возникали, неприятности всякие. Вот и расплачивается…
– А как же мама с бабушкой? А Махонька?– тревожно спросила Даша. – Они же еще не нашлись. А я без них отсюда не пойду.
– Ну все, – подвела итог Наташа, – мы же не бросим здесь Дашку. Я, например, остаюсь.
– Что ж, – Катерина была вынуждена смириться, – упрямые вы, но делать неча – дружные вы слишком. Тогда вперед, а то того и гляди, как какой-нибудь мечтатель свалится на голову.
ххх
Иванна и Матрена Степановна еле передвигали ноги от усталости: все-таки возраст давал о себе знать – не молоденькие, чать, чтобы бродить по подземельям. Маруся подбадривала их, как могла, но чем помочь, не знала. Сердце ее налилось тяжестью, будто ртутью пропиталось. Еще бы, как тут не тревожиться, если за дочку переживается и мать на глазах слабеет.
– Водички бы попить, – почти шепотом проговорила Матрена Степановна. – Жара душит.
– Да, – поддержала ее Иванна, – и умыться.
– Вон, вон, смотрите! – воскликнул обрадованно Махонька, который не рискнул оставить женщин одних, чтобы самому отправиться на поиски Даши. – Вон с горы стекает ручей. – Откуда только силы взялись у измотанных дорогой путниц – они бегом устремились к тоненькой струйке воды, беззаботно прыгающей по камешкам.
– Фу, серой пахнет, – разочарованно выдохнула Иванна. – Умыться можно, но пить нельзя.
– Хочу, чистой, сладкой, холодной, хочу, хочу, хочу! – выкрикнула Матрена Степановна с истеричными нотками в голосе. Маруся испугалась, что с нею сейчас случится нервный припадок и, быстро зачерпнув ладонью горсточку воды, брызнула ею в лицо Витюхиной бабушке. Капелька попала на губы. Матрена Степановна механически слизнула ее и прерывисто проговорила:
– Чистая… Холодная… Сладкая…
– Бредит, что ли? – испуганно спросила Маруся.
– Да нет, – Иванна поднесла к лицу носовой платок, смоченный в ручье, – не пахнет, – лизнула мокрую ткань, с которой срывалась быстрая капель, – вкусная, – и выдавила остатки влаги себе на голову, – легче стало.
Выбившиеся из сил путники долго не могли заставить себя покинуть этот уголок каменистой пустыни, благоухающий свежестью кристально чистого ручья.
– Хоть бы фляжку какую с собой взять, – сокрушалась Матрена Степановна, – но вот же пустая голова – не додумалась.
– Ладно, отдохнули и будет, – решительно поднялась с камня Иванна, – я так думаю: нечего нам по пустыням скитаться – зря время терять. Надо к самому Кощею направляться. Его это царство Кощеева пасть, он здесь правит – ему и ответ держать, где наши дети.
– Боязно больно, – нерешительно произнесла Матрена Степановна, – а если и детей не вызволим, и сами в полон к нему угодим? Да и как найти-то здесь его. Хоть бы приметы какие – а то камни да камни.
– Если умом пораскинуть, – задумчиво произнесла Иванна, – то должен он там обитать, где жизни меньше всего.
– В океане? – Предположила Маруся.
– Почему ж в океане, там жизнь кипит и множится, – усмехнулась Иванна. – Думаю, что в глубинах земных. Надо нам искать спуски. Чем ниже, тем ближе будем мы к Кощею и, может быть, к нашим детям.
– Я когда в ущелье свалился, – заметил Махонька, – то в гору полез, а другой конец его был ниже и пропадал за выступом скалы, поэтому дальше я не разглядел, но, может, это то.
– Веди нас, – решительно приказала Иванна, и маленькая группа едва заметных среди гигантских валунов фигур потянулась к виднеющимся невдалеке горам.
Ущелье, действительно, уползало куда-то вниз. Махонька смело покатился по каменистому склону, увлекая за собой россыпь камней. По мере того, как он набирал скорость, двигался быстрее и каменный поток, следующий за ним. Он становился все шире и длиннее. И, наконец, добрался до неторопливо спускающихся женщин. Первой не устояла на ногах Матрена Степановна. Она громко ойкнула, плюхнулась на круглые, обкатанные когда-то бегущей по ущелью рекой голыши и, завалившись на спину, помчалась вниз по крутому склону. То же самое почти тут же случилось и с Марусей.
– Падай на бок, подожми ноги к подбородку и прикрой голову руками, – только успела крикнуть ей Иванна, как и сама была подхвачена неудержимой лавиной, несущейся с горы.
Спуск был на удивление стремительным, даже на крутых поворотах каменная река не спотыкалась, а текла себе без заторов, легко справляясь с опасными виражами. Поднявшись на ноги, путешественницы оглядели друг друга и нашли, что случай обошелся с ними милосердно: ни ран, ни царапин, ни изодранной в клочья одежды.
– Чудеса, – удивилась Матрена Степановна, – если бы так прокатиться у нас в горах, живого бы места не осталось.
– Вы лучше поглядите, куда мы попали! – воскликнула Маруся. Иванна и Матрена Степановна покрутили головами и в крайнем изумлении застыли там, где стояли.
– Точно в сказке, – взволнованно прошептала Иванна, – к хозяйке Медной горы, что ли, угодили? – Перед путницами раскинулся диковинный сад. Похоже, над ним потрудился не один десяток искусных резчиков и огранщиков драгоценных и поделочных камней.
– Вон! Вон! – Маруся вытянула руку, указывая куда-то поодаль, – настоящий аленький цветочек! – Женщины подошли поближе, чтобы разглядеть, что это так восхитило Марусю. В центре небольшой поляны на длинной малахитовой ножке, усеянной полупрозрачными нефритовыми, светящимися нежным зеленоватым светом листочками, «распустился» рубиновый цветок. Его лепестки были так тонко выточены со всеми возможными неправильностями, какие допускает природа, творя свои создания, что казались живыми. Сквозь них струилось переменчивое розовато-малиновое свечение, создающее иллюзию мимолетного трепетания. Такое бывает на земле, когда налетит легкий ветерок и прошелестит в травах, заставляя их покачиваться и вибрировать.
– Боже ж ты мой, – осуждающе произнесла Матрена Степановна, – и такая красота сокрыта от людей! Этот Кощей, действительно, злодей из злодеев. Небось, самое лучшее по всему свету собрал и здесь спрятал.
Тут Иванна заметила, что они на этой поляне не одни. Вокруг маячили какие-то невыразительные фигуры, похожие на людей, но вроде как лишенные энергии, какие-то уныло-одинокие. Они бродили по чудесному саду, ни на что не обращая внимания, ничем не очаровываясь.
– Кто это такие? – дернув Марусю за рукав, поинтересовалась Иванна, будто дочь могла ей ответить. Маруся пожала плечами:
– Можно спросить, – и она направилась к ближайшей фигуре, которая медленно плелась мимо. – Что это за место? – Фигура даже головы не подняла, силясь разглядеть что-то у себя под ногами.
– Да они нас не замечают, – сделала вывод Матрена Степановна. – Слепые, что ли, – предположила она. – Хотя нет, вроде, не спотыкаются.
– Странно все это, – заметила Иванна, – в этом темном бессолнечном мире находится сказочный уголок, и никто ему не радуется, не спешит сюда отдохнуть душой. – Она тяжело вздохнула и побрела прочь от аленького цветочка, от крошечной голубоватой птички, из аметистового горлышка которой вырывались настоящие соловьиные трели, а из лапки, уколотой шипом, стекла пурпурная капелька крови и застыла на самом кончике изумрудного листочка, будто не решаясь продолжить свой путь к земле.
– Красота сказочная, а вот же – сердце не отзывается на нее, – обводя взглядом изумительные творения, – заметила Матрена Степановна. – Почему так?
– Потому что сердце другим занято, – решила Маруся. – В нем тоска и страх из-за детей. Кому все это нужно, если беда на пятки наступает. Давайте поторопимся.
Махонька проскочил сказочный сад, не заметив его. С такими скоростями передвижения мало что разглядишь. Он и своих старушек с Марусей оставил где-то позади и сейчас нетерпеливо поджидал их у очередного поворота дороги. Не выдержав, лесовичок тронулся, было, навстречу, но тут они и подоспели.
– Народу-то прибывает, – тревожно оглядываясь по сторонам, промолвила Матрена Степановна, – как на проспекте в городе. И все друг на друга не глядят. Лунатики какие-то. Заговоренные. Видать, Кощей на них порчу навел.
– Как бы на нас не навел, – забеспокоилась Маруся, – такие-то мы на что годные. Забудем, зачем сюда пришли.
– На меня порчу не наведешь, – самоуверенно заявил Махонька, – пусть сначала догонит. Я не забуду и вам напомню.
– Ну, если так, – усмехнулась Иванна, – то бояться нечего.
Вдруг на и без того непроницаемое небо легла еще более темная гигантская тень. Задрав головы, путницы увидели существо, похожее на огромного ската, плывущего в вышине и вглядывающегося во что-то единственным красным совершенно круглым глазом. Местные обитатели не испугались, не побежали, не стали прятаться – они вообще не обратили на страшилище никакого внимания. Пришельцы, напротив, испытали непреодолимый ужас, попытались забиться в щели среди камней, и именно поэтому были сразу же замечены. «Скат» уставился на них своим горящим глазом, испустил из него тонкий пурпурный луч. Махонька и его спутницы тут же потеряли сознание, погрузившись в полную темноту и забытье.
Когда они очнулись, то увидели над собою чистое звездное небо, а прямо над головой полный, светящийся таинственным светом диск луны. В этом сиянии все вокруг мерцало и струилось, как будто холодный, идеально проницаемый космический поток неизвестной энергии тек сквозь земное пространство, ежесекундно преображая его.
– Нас выставили! – вскричала, едва опомнившись, Маруся. – Нас изгнали из Кощеевой пасти! Нас вернули! – В ее голосе было столько отчаяния, что у Иванны и Матрены Степановны сердца сжались в недобром предчувствии, хотя они еще не поняли, что произошло. Махонька, оглядевшись по сторонам, радостно заорал своим трубным голосом:
– Эге-ге! – помолчал, прислушиваясь, и довольно сообщил: – Эхо слышали? Я дома. Я в лесу.
– Ну, и чему ты радуешься? – возмутилась Маруся. – Мы здесь, а они-то там остались. Мы их не спасли. Я после этого жить не хочу. Я не хочу жить без Дашки. Ты это понимаешь.
Махонька почувствовал в том месте, где билось его маленькое сердце, какое-то непонятное, ни разу еще не испытываемое им недомогание, будто кто-то своей железной лапищей подцепил трепещущий комочек его плоти и стал скручивать его, вытягивать в длинную нить, стремясь извлечь из груди. Он побледнел, потерял равновесие и шлепнулся наземь.
– Ой, – прошептал он ослабевшим голосом, – что это со мной? Мне так плохо, так тоскливо, что хочется себя убить.
– Так бывает, – с трудом произнесла умудренная жизненным опытом Матрена Степановна, у которой сил уже вообще ни на что не осталось, – совесть мучит из-за того, что долг свой не выполнили. У меня тоже здесь болит, – она ткнула кулаком в левую сторону груди, – так болит, так болит. Ни вздохнуть, ни выдохнуть.
– Беды бы не вышло, – Иванна внимательно посмотрела на Матрену Степановну, – будем снова в Пасть идти, а тебе надо вернуться. Не выдержишь ты. Сама-то до дому доберешься или Махоньку с тобой послать?
– Не пойду я с ней! – возразил Махонька. – Пусть сама добирается. А я с вами.
– Тебя никто не спрашивает, – отрезала Иванна, – надо будет – пойдешь, куда скажу.
– Да нет, я сама потихонечку доползу, – Матрена Степановна загребла в ладонь горсть снега и сунула его за пазуху, чтобы усмирить сердцебиение, – ничего, ничего, как-нибудь. А вы уж идите…Витюху моего не бросайте там.
– Будь спокойна, не бросим, – пообещала Иванна и решительно приподняла за плечи Марусю с земли, – вставай дочка. Все еще можно поправить, если не отчаиваться.
Матрена Ивановна еще долго смотрела вслед удаляющимся фигурам двух женщин, которые за это время стали ей родными, и одного маленького непоседливого лесовичка, едва заметного над землей в рассеянных лучах заходящей луны.
ххх
Весть о том, что Матрена Степановна вернулась оттуда, быстро облетела село. Первой прибежала Наташкина мать Зинаида, щупленькая, быстрая и неспокойная. Плюхнувшись на табуретку, она потребовала стакан воды похолоднее, «чтобы остудить душу», захлебываясь, с маху, осушила его и, быстро перебирая нервными пальцами бахрому цветастой шали, выдохнула свой страшный вопрос:
– Видела ли ты Наташку там? – произнести вслух название Кощеевой пасти она не решилась и с тревогой ожидала ответа.
– Да, видела, – Матрена Степановна как можно спокойнее и ободряюще посмотрела в глаза Наташкиной матери, а та вдруг запричитала сквозь всхлипы и рыдания:
– Живая…живая…хорошо, что живая. Ой, спасибо тебе, Матрена, за весточку. А то ведь совсем извелась от неизвестности. Значит, ждать? – она с надеждой посмотрела на Витюхину бабушку:
– Конечно ждать – ждать, ждать, ждать, – повторила Матрена трижды. И в ее голосе прозвучали интонации непоколебимой уверенности. Зинаида встала с табуретки, замялась у порога:
– Выглядишь ты плохо, Матрена, вон какие синяки под глазами. Может, тебе фельдшера позвать?
– Да был уже, – отмахнулась Матрена Степановна, – только что толку-то от него – душу наша медицина не лечит. Вот отлежусь, внука дождусь, и все само пройдет.
– Что ж, отдыхай и не серчай, если не кстати побеспокоила, – Зинаида поклонилась чуть ли не до пола, удивив этим Матрену Степановну, и исчезла в проеме двери.
Не успела одна гостья покинуть дом, как на пороге стояла другая:
– Никитка упросил прийти к тебе, – пояснила она, – переживает, что не отправился с приятелями в эту чертову Пасть. Спрашивает, как они там. Он мне все рассказал. Уж как я благодарна тебе, Матрена, да Иванне с Марусей и Катерине, что вы его домой отослали. Как повезло мне, что он с вами повстречался. И как я тебе сочувствую, вам всем. Вот глупые дети, в какую беду угодили.
– Передай Никитке, что его друзья живы, надеюсь, здоровы. Катерина-то их точно уже нашла. Так что скоро вернутся. Пусть не беспокоится и себя ни в чем не винит. – Сказав это через силу, Матрена Степановна устало опустила веки. Никитина мать тихонечко выскользнула за порог и бесшумно прикрыла за собою дверь.
К вечеру, громко постучав, но не дожидаясь разрешения, в хату ввалились Федот с Егором, Николай и деревенский кузнец Герасим, Федькин отец. Они с утра смотались на санях в Дальний хутор и привезли с собой знахаря Кузьму Ильина.
– Сейчас, Степановна, будем тебя на ноги ставить, – громко от дверей сообщил Николай, – что эти фельшера знают. Вот народная медицина может все – дело верное. – Он подзатыльником согнал с табуретки Юрку, который присматривал за бабушкой, и подтолкнул Кузьму вперед, предложив ему сесть на освободившееся место. – А потом и дело решим.
– Да я вроде уже ничего, оклемалась, может сразу давай твое дело? – предложила Матрена Степановна.
– Не-а, зря, что ль, мы Кузьму сорвали. У него там пациентов цела хата, а мы его сюда уговорили. Пусть кажет свое умение. – Выдержка и сила духа Николая, который не позволил себе уныния, несмотря на беду, свалившуюся на его семью, всех заразила энергией деятельности. Даже Матрена Степановна почувствовала себя гораздо бодрее, чем еще час назад, и готова была вылезти из постели.
– Лежи, лежи, – остановил ее здравомыслящий Федот, – не ровняй себя по молодцам. Ну, же, Кузьма, не сиди пень-пнем. Ты ж че-то там припас для Степановны.
– Все вон! – решительно поднимаясь с табуретки, приказал Кузьма. – За дверью подождите.
Мужики топтались в прихожей, в полголоса обсуждая предстоящее путешествие – они собрались сами отправиться в Кощееву пасть на выручку своих домочадцев: не оставлять же их там без помощи и опеки. Да и само это место уже не казалось таким окончательно зловещим, раз кое-кому удается оттуда выбраться. Надо действовать, положась на судьбу, – рассуждали они. Бог не выдаст – свинья не съест.
– Тут все от того зависит, как Бога гневил, сколько на тебе грехов накопилось, – глубокомысленно заметил Федот. – Грех тяжел – вниз тянет.
– Боязно, конечно, – вздохнул Егорка, – кто его знает, что греховно, а что праведно. Сам ведь все не посчитаешь и на весах не взвесишь.
– А ты не боись, – успокоил его кузнец. – На тебе уж точно тяжести никакой. Ты у нас смирный, зла никому сроду не творил. Вся деревня судачит о твоем покладистом существовании, мол, подозрительно, что ни слабины какой, ни врагов не имеет – в тихом омуте, мол, черти водятся.
– Да, на народ не угодишь, – вздохнул Николай, – сложный организм – все ему не по нутру.
; А чего ему годить-то, ; доставая из дочкиного кисета самопальный табачок и набивая им заморскую трубку, заметил Федот, ; живи себе по правде, себя не теряй, других уважай, а как уж люди на то посмотрят, это их беда ; не твоя.
; Все у тебя просто, Федот, ; почему-то задиристо возразил Герасим. ; А жизнь такие сюрпризы преподносит, желания там всякие рождает, потребности, соблазны подкидывает, невольно не устоишь: то соседу позавидуешь и дурного пожелаешь, то деньгу последнюю у нуждающегося отымешь, то пожадничаешь и с нищим не поделишься. Жалеешь потом, каешься, а дело-то сделано, и наперед не предусмотришь, какая тьма в тебе разверзнется под давлением обстоятельств.
; А ты на обстоятельства-то не пеняй, ; насмешливо произнес Федот, ; тот ли человек, кем обстоятельства управляют, кто в себе нравственного закона не определил…Да и соваться такому в Кощееву пасть-то не след. Можно не вернуться. Так что поостерегись, Герасим, про тебя люди всякое сказывают, а как доля правды в том есть.
; Ну, уж то мне решать, ; резко парировал Герасим.
Тут дверь отворилась, и Кузьма позвал:
; Входите уже. Степановне вроде как получшело.
Мужики, присмиренные разговором на непривычную тему, вошли как-то тихо, неуверенно и никак не могли приступить к делу, поглядывая друг на друга в ожидании, кто же скажет первое слово.
; Ну, чего маетесь? ; усмехнулась Степановна. ; Раз пришли, то и выкладывайте, что там у вас.
; Вот, значит, ; неуверенно произнес Федот, ; решили в Пасть идти, баб наших и детишек выручать. Что скажешь?
; А то и скажу, что не надо этого. Им не поможете, и сами сгинете. К женщинам тот мир милосерднее. Много ли вы видели мужиков, которые оттуда возвернулись. А нас, почитай, всех на землю выкинуло, и охнуть не успели. Только Иванна с Марусей снова туда пошли.
– Степановна права, – поддержал Витюхину бабушку Кузьма, – нельзя нить порвать…
; Какую еще нить? – грубо перебил его Герасим. – Решили идти, так и нечего чужих советов слушать – своим умом, чать, не обделены.
– Ну уж нет, – возразил ему Федот, – ты там не бывал, тех законов не изведал, вот и послушай знающих людей. Можа чего правильного насоветуют, чтобы ошибки не вышло. Сказывай, Кузьма, про свою нить.
; Между людьми, особенно родными, существует духовная связь. Чтобы было понятнее, приведу пример. Все знают, что мать на расстоянии чувствует, когда ее ребенок попадает в беду. Помните, когда у Степаниды Прошкиной Сережка в пещеру на берегу залез, а склон оборвался и зававалил пацана. Как она сразу забеспокоилась, стала его искать, все село среди дня всполошила, всех друзей его обегала, нашла-таки того, кто его видел на берегу. И склон обвалившийся она заметила, сама копать начала. Это уж потом мужики к ней, хотя и нехотя, присоединились и вовремя вытащили мальчонку, а то б задохнулся. ; Кузьма поднял вверх указательный палец и назидательно подвел черту под своим умозаключением. ; Во как. Все тогда дивились, как материнское сердце чует. Такая связь, можа послабше, существует между мужем и женой, коли любят они друг друга. С давнины так повелось ; муж на промысел, а жена ждет, чем сильнее ждет, тем надежнее, что тот вернется целым и невредимым. Вам мужики так выпало, что самим придется жен да детишек дожидаться, со всей своей силы ниточку между вами и ими оберегать, чтобы их домой вывела из Кощеева царства.
; Верно говорит Кузьма, ; вставила и свое слово Матрена Степановна, ; идите, мужики к Кощееву клыку, костры жгите, о женах и детишках все время помните, а как выйдут, может, помощь какая нужна будет. Вы тут как раз и пригодитесь. ; На том и порешили. Даже крутой норов Герасима не стал противиться общему согласию.
С этого дня у Кощеева клыка неустанно горел костер, а возле него маячили фигуры деревенских мужиков, которые время от времени вглядывались по ту сторону черного камня, где трава никогда не желтела и снега не лежали. Оттуда вот-вот должны появиться они, на возвращение которых здесь очень надеялись. Их ждали, терпеливо ждали…
ххх
Великого лунного демона Селина, кажется, ничто не могло вывести из равновесия, но теперь он был и удивлен, и озадачен. Ему ясно помнилось, что сущности с подобными вибрациями уже проследовали мимо него и что с этим связано новое неприятное ощущение, какого он раньше никогда не испытывал, чужой силы и собственного падения. Это воспоминание вызвало в нем приступ ярости. Теперь он готов был отразить выброс неизвестной энергии, недавно повергшей его ниц. Но ничего не произошло. Две человеческие фигуры в покорном ожидании остановились напротив него. Третья, едва заметная над поверхностью почвы, то уносилась вперед, то возвращалась, все время издавая одни и те же звуки:
– Ну, чего же вы? Скорее идем. Он нас схватит. У него же много рук! – Махонька не понимал, почему Иванна и Маруся не убегают от этого страшилища, которое громадным цербером возвышается у входа в Кощееву пасть и размахивает своими безразмерными четырехпалыми клешнями.
– Погоди Махонька, – чуть дрожащим от испуга голосом произнесла Иванна, – он должен нас куда-то тащить. Может, это путь к Кощею. Другого выхода я не вижу. – Но Селин, помятуя о своем недавнем конфузе, медлил, пораженный непонятной для него нерешительностью.
– Эй ты! – крикнула Маруся, – не дай нам убежать! – Селин был озадачен еще больше: на его веку не случалось, чтобы забредший сюда человек или зверь добровольно отдавались ему в руки. Внутри у него пробился росток какого-то чувства, похожего на симпатию к людям, но он не понял, что это, и тут же перестал его ощущать. Правда, уже не столь свирепо, как прежде, схватил двух женщин и одно неопределенное существо, поднял высоко над головой и стремительно, почти мгновенно, доставил в странное, но вовсе уж не такое гиблое место, как ожидали Иванна и Маруся. Это была сухая пещера в горе, окутанная непроглядной тьмой. Но в ней чувствовалось какое-то движение, вроде легкого колебания нестерпимо горячего воздуха.
– Вот вам и преисподняя, – спокойно заметила Иванна. Она запретила себе бояться и изо всех сил сдерживала страх, не давая ему завладеть волей. Маруся и Махонька доверились ей, как старшей. Они убедили себя, что ни о чем не надо беспокоиться – это забота Иванны, а им остается только следовать за нею. – Вокруг, никак, черти скачут, воздух сотрясают, чтобы сильнее напугать. А мы, вот вам, – Иванна сложила три пальца в сухонькую маленькую дулю, – не боимся. – Этот простой жест, как ни странно, придал всем сил и уверенности. И в пещере неожиданно развиднелось: то ли глаза привыкли к темноте, то ли нечистая сила захотела посмотреть, кто это к ней пожаловал такой смелый.
Затем прямо в воздухе проявился циферблат с колеблющимися расплывчатыми очертаниями едва проступающей окружности, но с четко обрисованными цифрами на ней. Легкое, едва заметное, но монотонное тиканье часов заставило путников непроизвольно затаить дыхание и прислушаться. Единственная длинная, по-видимому, секундная стрелка, скорее похожая на яркий солнечный лучик, стремительно бежала, но почему-то в обратную сторону, и приковывала к себе взгляд, навеивая непонятную сонливость.
Иванна медленно опустилась на пол пещеры, прижалась спиной к стене и закрыла глаза. Маруся прислонилась к ней и уронила голову на материно плечо. Казалось, они погрузились в глубокий сон. Махонька удивленно смотрел на них: нашли, мол, время отсыпаться, когда надо ноги уносить, но присел на корточки и стал терпеливо ждать. Он не понимал, что это происходит с его спутницами, потому что не знал часов, не умел ими пользоваться и не обратил внимания на мелькающую где-то под потолком светящуюся стрелку.
Первой пришла в себя Маруся. Она обвела непонимающим, обращенным в себя взглядом пещеру, задержав его несколько подольше на Махоньке. Как бы очнулась и снова глянула на Махоньку, теперь узнавая его.
– Что это было? – спросила она взволнованно. Махонька неопределенно пожал плечами. – Как будто я умирала, – продолжала Маруся, и в ее голосе слышалась тревога. – В одно мгновение я увидела всю свою жизнь. С самого рождения. Отца и мать молодыми, себя маленькой, потом школьницей, невестой. Потом появилась Дашка…Узнавала про себя такое… Иногда было очень стыдно. Что это за место – с такими безжалостно правдивыми видениями? И куда это подевались часы?
– Как трудно дышать, – вдруг четко произнесла Иванна и открыла глаза, – больно, в груди больно. Так ясно все вспомнилось. Столько было потерь. Знаешь, Маруся, я Владика видела. Помнишь Владика, твоего братишку. Хотя, что ты можешь помнить. Ты ведь потом родилась, когда его уже не было. Он стал взрослым, красивым, сказал, чтобы мы ничего не боялись, что все будет у нас хорошо. Вот…жизнь-то прошла. – Иванна грустно вздохнула. – А как-то ни о чем не жалеется.
– Как это не жалеется, – возмутился Махонька, – делов еще сколько несделанных. Даша где? Где мои друзья? Искать надо, а вы тут рассиживаетесь, сны свои разглядываете. – Он вскочил на ноги, порываясь бежать, но выхода из пещеры не было.
Да и сама она до неузнаваемости преобразилась. И не пещера это уже была, а зал с высокими сводами, серебристо переливающимися в откуда-то льющемся лунном свете. Тени на стенах колебались и все время приобретали разные диковинные очертания. Иванна, Маруся и Махонька стали невольно следить за игрой света и камня, пытаясь определить смысл мелькающих образов.
– Вон, вон, вон, – воскликнула Маруся, – это же змей Горыныч с тремя головами! Ой! Прямо на нас летит. – Она со страхом отшатнулась, и тут же из стены вырвался огненный вихрь горячего драконьего дыхания. – Чуть не подпалил, окаянный, – сердито пробормотала Маруся, стряхивая с себя невесть откуда взявшийся пепел.
– А это океан! – встревоженно закричал Махонька. – Мы его видели, когда только сюда пришли. Счас Морена появится – чудище такое морское. Страшное. Осторожно – она людей хватает. – Тут из стены действительно высунулась змееподобная шея, увенчанная маленькой головой, но снабженная при этом широкой зубастой пастью. Никого не задев, она исчезла так же внезапно, как и появилась.
Напуганные опасными свойствами стен пропускать сквозь себя местных чудовищ, Иванна, Маруся и Махонька держались поближе к центру зала. Они крутили головами, не зная, с какой стороны высунется очередной монстр. Вдруг Маруся громко ахнула и стала тыкать рукой, видимо, указывая на что-то важное, но от волнения не могла выразить, что видит. Иванна с Махонькой успели заметить удаляющуюся стаю птиц.
– Какая беда, – причитала Маруся, – это были летучие собаки. Я видела Дашу. Ее ручка высунулась из стены. Я могла ее схватить, но не успела. Понимаете, я не успела ее спасти. Не успела…не успела… – Маруся в отчаянии повторяла эту фразу и не могла остановиться. Иванна бережно обняла ее за плечи и ласково прошептала:
– Успокойся, милая, мы ее все равно обязательно отыщем. Мы не уйдем отсюда, пока она не отыщется. Главное мы знаем – она жива. Значит все поправимо.
– Смотрите! – Махонька забыл об опасности и просто прилип к стене, вглядываясь в изображение.
– Это же Катерина! – Маруся сразу же успокоилась и тоже подбежала к стене.
– Мама, – она теперь не могла сдержать радости. – Катерина их нашла. Вон Витюха ревет. Видишь, слезы кулаком вытирает. Вон Петька с Дашей. Наташка, Федор. А это кто вокруг них носится, какие-то шарики?
– Это домовята бабы Яги, – пояснил Махонька. – Она их послала за нами приглядывать.
Хотя видение давно исчезло, Маруся не могла успокоить в себе возбужденное им чувство несокрушимой надежды на встречу с дочерью и все время об этом говорила, обращаясь то к матери, то к Махоньке.
– Как замечательно, что Катерина их нашла. Теперь они не одни. Катерина сильная, она их не даст в обиду. Правда же, с нею надежно? – Иванна и Махонька кивали головами и сами верили, что самое худшее позади. Они успокоились, и то, что могло теперь с ними случиться, уже не пугало. А картины, которые проступали сквозь желтоватую песчаную породу, утромбованную столетиями в твердый каменистый слой почвы, вызывали только любопытство. Узники подземелья живо обсуждали, все, что видели.
– Глядите, глядите, это тот паук, который нас чуть не слопал. А это та огромная баба, которая летучих собак наслала.
– Вот и наша поляна с аленьким цветочком, – признала очередное изображение Маруся, – а там ручей, из которого мы воду пили.
– Господи, это что такое! – воскликнула Иванна, с тревогой вглядываясь в лицо, проступившее сквозь песчаник. Зрители в ужасе замерли и были не в силах оторвать взгляд от видения. Над зыбкой, болотистой поверхностью, дышащей зловонным туманом, который проник даже сюда, возвышалась голова Лизы. Казалось, она тоже видела их и всеми силами старалась призвать на помощь. Ее огромные глаза на исхудалом лице смотрели неотрывно сквозь камень, и в них пульсировала какая-то неясно выраженная темная точка, вызывающая, или, скорее, передающая сердцу невыносимую боль. Иванна стиснула зубы и застонала, Маруся побледнела, ноги у нее подкосились, и она едва устояла, вцепившись в материно плечо.
– Бедная…бедная девочка, – едва слышно пробормотала Иванна, – как она страдает. – Даже Махонька, хотя и считал себя Лизкиным врагом, почувствовал укол в сердце.
Лизино лицо исчезло так же быстро, как и все остальное, но впечатление по себе оставило тяжелое. Путники поугрюмели, замолчали и больше не хотели вглядываться в песчаный экран. Да и он после этого помрачнел и обессилел, но совсем не угас, так как тени на нем по-прежнему колебались, плыли, сливались в почти черные туманности, но изображения не давали, а, казалось, готовились к чему-то, к какому-то особенно страшному явлению.
– Отойдите подальше, – приказала Иванна, – мало ли какой черт выскочит из стены. Здесь можно всего ожидать. – Только и успела она произнести эту фразу, как из желтого песчаника вылезла тонкая, длинная, почти прозрачная рука, заканчивающаяся четырьмя костистыми пальцами, с которых стекало на землю голубоватое свечение, налагающее на все вокруг мертвенно-леденящие оттенки. Даже золотистый песчаник превратился в грязно-серое омертвелое вещество, к которому было бы жутко прикоснуться рукой. Пальцы того, кто был там, за стеной и не хотел показаться, медленно, казалось, с натугой и скрипом в суставах, согнулись и совершили манящее движение, призывая путников к себе. И они, даже не усомнившись в том, можно ли пройти сквозь каменные своды, последовали за этим движением.
Пещера опустела. Тени на ее стенах исчезли. Тьма стала сползать с них, тесня свет к центру, где он сгустился до небольшого, нестерпимо сияющего шара, а затем, ярко вспыхнув, погас.
ххх
Катерина с детьми возвращалась уже знакомой тропой, которая вела вверх, в горы.
– Здесь почему-то совсем не хочется есть, – удивленно заметила Наташка.
– Но очень хочется чего-нибудь вкусненького, – мечтательно вздохнула Даша.
– Чего, например, – поинтересовалась Катерина.
– Например, бабушкиных пирогов, которыми тоску заедают. От них просто нельзя оторваться.
– Вернемся, напрошусь к Иванне на пироги, – решила Катерина. – Как, Петька, сходим в гости к Даше, мы у нее никогда не были?
– Это ты не была, – буркнул сердито Петька, – ты вообще к кому-нибудь ходишь. Все в своей тайге пропадаешь, как бирючка.
– Эй, – предостерегла его Катерина, – с матерью разговариваешь! – Потом более миролюбиво добавила: – Как вернемся, со всеми твоими друзьями перезнакомлюсь и с их родителями. Займусь тобой, а то ты у меня какой-то совсем заброшенный.
– Во напросился, – деланно вздохнул Петька и почесал затылок, а вся компания дружно развесилилась, представив себе бурную Петькину жизнь под неусыпным материным оком. Хорошо еще, что обещания чаще всего не выполняются.
Горы становились все круче и круче, а тропа все уже и уже, и, в конце концов, совсем исчезла. Путники остановились, не зная, куда двигаться дальше. Катерина велела всем отдыхать, а сама пошла осмотреть окрестности.
– Эй, дама, – услышала она знакомый дребежжащий голос, – вижу вас веселой. Значит, желание исполнилось. Поздравляю. Здесь редко кто веселится по этому поводу, обычно горюют.
– Почему же? – удивилась Катерина.
– Оказывается, что то, чего хотелось, всегда лучше того, что получилось.
– Наверное, все зависит от того, чего пожелаешь, – согласилась Катерина, – у меня вот хорошо вышло. Только дороги найти не могу.
– Это самое сложное, – вздохнул старик, – сюда попасть легко, а выбраться… Пока все круги ада не пройдешь… Но не все на это согласны. Меня устраивает моя пещера. А вам могу посоветовать занять соседнюю. Говорят, – старик понизил голос до шепота и огляделся по сторонам, будто собирался сообщить кое-что запретное, – там водится нечто таинственное. Каждый, кто туда входил – здесь больше не появлялся. Сам я не пробовал, но если вы хотите испытать судьбу – пожалуйста. Другого пути я не знаю.
– Спасибо, спасибо, – поблагодарила Катерина, – я подумаю.
– Только потом не прокляните меня, помните – вы сами делали свой выбор, – добавил старик напоследок и исчез в своей пещере.
Катерина вернулась к детям. Они крепко спали, упав на горячие камни в совершенно неудобных позах: видимо, усталость свалила их с ног мгновенно. Петькина мать присела на валун и задумалась. Хотя дети и рядом, она не находила в своей душе покоя. Тревога за их судьбу не покидала ее. Что делать дальше, куда идти. Сейчас она жалела, что рядом нет Иванны, Маруси и Матрены Степановны. С ними можно было бы разделить ответственность, которая тяжелым грузом легла ей на сердце. «Собственно, выбирать-то и не приходится, – рассуждала Катерина, – похоже, отсюда одна дорога – через пещеру». Можно было бы, пока дети спят, пойти посмотреть, что там, но Катерина боялась: а вдруг, действительно, оттуда нельзя вернуться. Второй раз потерять сына она не хотела. Путешествие по этим подземельям научило ее осторожности и предусмотрительности. «Только вместе, – решила она, – что бы там нас ни ожидало». Определенность успокоила ее, и она тоже впала в сонливое, благодушное состояние, поэтому не могла видеть, как неопрятный старец вылез из своей пещеры, постоял, глядя на спящих недобрым взглядом, алчно усмехнулся и прошептал:
– Ступай, ступай, куда ж тебе деваться. И деток своих веди. Будет тому пожива, а мне награда…
Очнувшись, Катерина безжалостно растормошила детей:
– Вставайте, нечего валяться. Так мы никогда до дому не доберемся. Сейчас мы войдем в пещеру. Кто знает, что нас там ждет. Поэтому, держаться крепко за руки, чтобы ничто не могло нас разлучить. Петька и Федька – домовят за пазуху и не потеряйте.
– Во раскомандовалась, – возмутился Петька, – прямо как дома. – Он подхватил Милену и бережно устроил ее под рубашкой на груди.
– Щекотно, – хохотнул Федька, засовывая за отворот своей курточки вертлявого Ромула. – Сиди спокойно, а то выкину.
Вцепившись друг в друга во главе с рослой Катериной, дети двинулись к пещере. При входе ничего страшного не обнаружилось. В дальнем конце огромного темного пространства светилась яркая точка. Не видя вокруг больше ничего, путешественники направились прямо к ней, надеясь, что это и есть выход из пещеры. Шли долго. Дорога была на редкость гладкой и удобной, как будто над нею потрудилось множество дорожных строителей, выровнявших все ухабы и ямы. По мере приближения оказалось, что светящееся пятно на самом деле легкое облачко света, которое висит в воздухе между полом и потолком. Все попытки его обогнуть заканчивались неудачей: оно почему-то все время оказывалось на пути. Наконец, осторожная Катерина потеряла терпение и решилась в него войти. Ничего не произошло. Путешественники оставались вроде бы все в той же пещере, только впереди проявился четкий выход из нее, которого раньше не было видно.
Когда ребята во главе с Катериной выбрались наружу, им показалось, что они вернулись назад – вот знакомая тропинка, вон камень, на котором сидела Петькина мать, вон вход в жилище старика. Свечение только было другим. На всем вокруг играли оттенки ярко-красного зарева, пробивающегося вверх от подножия горы. И еще – в атмосфере пульсировала какая-то звуковая волна, которая вызывала чувство непреодолимой тревоги. Люди не слышали ее, но знали, что она есть. А вот маники сразу же уловили ее своими барабанными перепонками и забеспокоились, стали рваться наружу, стремясь убежать. Но Петька с Федором крепко держали их, хотя и сами готовы были броситься наутек.
Катерина велела всем остановиться и ждать ее, а сама пошла посмотреть, что это за опасность поджидает их впереди. Когда она скрылась из виду, Федор отдал Наташке Ромула, а сам двинулся за ней:
– Я послежу, – бросил он на ходу, – а вы спрячьтесь, чтобы вас видно не было. И ни гу-гу.
Таясь среди камней, Федор вслед за Катериной добрался почти до подножия горы, и тут случилось то, чего все они ждали, хотя и не могли знать заранее, что именно им грозит. Из-за двух соседних возвышенностей туда, где теперь стояла Катерина, устремились два потока странных воинов, вооруженных копьями, мечами и кинжалами. Их мускулистые полуголые тела были похожи на человеческие, а вот головы напоминали хищных животных и птиц. Те, что спустились справа, скалили волчьи, медвежьи, львиные, собачьи пасти и угрожающе рычали. Левые щелкали мощными крючковатыми клювами орлов, стервятников, коршунов, соколов, воронов и ворон. Они мгновенно взяли Петькину мать в плотное кольцо и стали тянуть ее то в одну сторону, то в другую. Федька на какое-то мгновение замер от ужаса. Но ему хватило силы воли обуздать свой страх и подползти поближе, чтобы попытаться понять, чего эти ужасные монстры хотят от Катерины.
– Это наша добыча, – вопили одни и тянули напуганную до беспамятства женщину в свою сторону.
– Нет, наша, – орали другие и пытались отбить пленницу у соперников.
– Старик обещал ее нам, – размахивая мечами, наступали на птицеголовых звероподобные.
– А нам обещал ее детей, – клокотали птичьи глотки. – Где же дети? Их нет. Мы обмануты. К бою! Не отдадим своей добычи!
Как только Катерина услышала, что эти чудовища собираются захватить детей, она тотчас пришла в себя, и к ней вернулась ее отвага. Мощно развернув плечо, как когда-то учил ее отец, первый борец и охотник в деревне, она со всего размаха врезала одним кулаком в оскаленную львиную челюсть, а другим свернула клюв орлу и быстро проскользнула между ними. Они не успели понять, откуда получили сногсшибательные удары, и озверело набросились друг на друга. Началась беспощадная резня. Воспользовавшись неразберихой, Катерина бросилась на землю и, рискуя быть растоптанной, по-пластунски проскользнула между ног сражающихся. Выбираясь из свалки тел, она ухитрилась прихватить чей-то меч и вдобавок вооружилась двумя длинными обоюдоострыми ножами, один из которых на всякий случай заткнула за голенище сапога.
Беглянка была замечена лишь, когда ступила на тропу, ведущую к пещере. Поняв, что добыча вот-вот уплывет из рук, оба войска бросились в погоню. Но узкая тропа не позволяла им всей оравой навалиться на воительницу, поэтому Катерине удавалось отбиваться, орудуя сразу мечом и кинжалом, что ей было не внове, так как она и на медведя ходила с одним ножом. Она не знала, смогла бы поднять меч на человека, но сейчас перед нею были не люди, а некое подобие зверья, хищного, коварного и опасного, поэтому угрызения совести и жалость ее не мучили. Продвигаясь спиной к тому месту, где оставила детей, она наткнулась на кого-то. Резко обернувшись, увидела Федьку и почему-то испытала невероятное облегчение, как будто дождалась надежной подмоги.
– Беги наверх! – крикнула она. – Уводи детвору назад, по ту сторону пещеры и ждите меня там.
– Дайте нож, я вам помогу, – воспротивился, было, Федька, – я сильный. Я же вон какой молот поднимаю.
– Нет, – твердо отвергла его помощь Катерина, – я справлюсь сама, а ты спасай детей. Я на тебя надеюсь.
Катерина понимала, что стоит ей ступить на широкую площадку перед входом в пещеру, ей не устоять – там ее возьмут в окружение, поэтому решила – больше ни шагу вверх: надо дать детям время уйти. Она держалась из последних сил. Наконец, по ее рассчетам, можно было и сдаться. Она опустила меч и от изнеможения потеряла сознание.
ххх
– Федька бегом поднялся к тому месту, где оставил мелкоту, и, задыхаясь на подъеме, тревожно крикнул:
– Быстрее бегите в пещеру! – а чтобы не задавали вопросов, добавил: – Петькина мать так велела.
Дети, понимая, что неторопливый увалень Федька не стал бы спешить зря, а значит, происходит что-то опасное, послушались и, насколько были способны, рванули в спасительное чрево горы. Он их еле догнал. Здесь, в полной темноте, они остановились, отдышались и огляделись. Нигде никакого просвета они не увидели.
– Ну, и куда идти? – спросила Наташка. – Здесь же ничего не видно.
– Катерина велела возвращаться по ту сторону горы, – пояснил Федор, и в его голосе звучало сомнение.
– А разве мы не там? – удивилась Даша.
– Кажется, не там, – вяло произнес Федька, – просто все очень похоже.
– Ну, и куда идти? – снова повторила свой вопрос Наташа. – Выхода-то нет, только вход. А нам туда нельзя.
– И свечения нет, – заметил Петька. Тут Ромул вырвался из его рук и в мгновение ока исчез в темноте. Милена тут же защебетала, что без Ромула никуда нельзя двигаться, потому что только он может найти дорогу, и надо его ждать.
– Что ж, будем ждать, – решил Федька и облегченно вздохнул, поскольку решение проблемы удалось оттянуть или вообще переложить на другие плечи.
Оставшись опять одни, без опеки взрослого, дети с каждой минутой теряли ощущение опоры в жизни. Им стало казаться, что, если даже Катерина пропала и Ромул куда-то исчез, а тьма сгустилась, то и им уже никогда не справиться со всеми несчастьями, которые на них сваливаются. Чего уж мечтать о том, чтобы спасти Лизу. Если быть честными до конца, даже не ради Лизы они сюда пошли, а из любопытства. Несчастье с Лизой стало побуждающим мотивом возникновения желания, а вовсе не движущей силой, заманившей их в Кощеево царство. Пожалуй, только одна Даша жалела соседку, так как жила рядом с нею и хорошо знала ее, видела страдания бедной ее матери, а, главное, Лизины глаза, неподвижно глядящие откуда-то из глубины сознания и молящие о помощи, будто тело умерло, а взгляд остался живым. Но и Даша чувствовала себя напуганной и выбившейся из сил. Она хотела домой, а сейчас теряла надежду туда попасть. Уныние завладело детскими душами.
Вдруг где-то сбоку появился слабый огонек. Он неторопливо приближался, отбрасывая на стены пещеры колеблющиеся тени каких-то гигантских фигур. Даша ойкнула и спряталась за Петькину спину. Фигуры приблизились и оказались обыкновенными людьми, которых привел Ромул. Это свет горящей головешки превращал их в великанов.
– Дети, надо же, – сказала удивленно одна из фигур женским голосом, – целую вечность детей не видала. Вот сволочной старик – детей не пожалел. Как же вы спаслись?
– А разве мы спаслись? – усомнилась Наташка. – Вернуться-то мы не можем. И дальше идти страшно, раз Петькина мать не велела. Что ж, всю жизнь в этой пещере сидеть?
– Чего ж и не сидеть, зато живые. Ты хочешь, чтобы тебя дракон слопал на обед. У него в пузе, небось, не лучше будет, – женщина рассмеялась, но как-то горько. – Ладно, пошли. Тут у нас что-то вроде комунны избежавших лютой смерти в пасти Змея Горыныча. А это Фома, он у нас за главного. Потому что спать разучился и всегда начеку.
– Никуда мы не пойдем, будем маму ждать, – твердо отказался Петька.
– Это ту сумасшедшую, которая резню устроила, – женщина криво усмехнулась, – я за ней наблюдала с вершины горы. Дура она у тебя. Вместо того, чтобы ноги уносить, за меч схватилась. Да разве можно справиться с такими головорезами. Вы их видели? Ужас. В общем, схватили они ее. Поволокли, небось, дракона кормить.
– Мама не дура, – крикнул Петька, сжав кулаки и готовясь хорошо врезать этой нахальной тетке. Но Даша удержала его, и он, не в силах стойко пережить страшное известие, расплакался.
– Катерина нас спасала, – пояснил Федька, она пыталась задержать звероголовых, чтобы мы успели спрятаться.
– Ну, извини, – мягко попросила прощения женщина и погладила Петьку по голове, – не печалься так сильно. Может, еще все как-нибудь образуется. Мать-то у тебя отважная. Она просто так им не дастся. Ты надейся. А теперь пойдемьте. Здесь оставаться опасно. Их лазутчики время от времени сюда заглядывают.
Фома молча шел впереди со странной черной головешкой в руке. Она не горела, а тлела внутренним огнем, но его хватало, чтобы осветить дорогу. Детвора нехотя плелась за незнакомцами. Тоннель, по которому они пробирались, становился все уже и уже. В конце концов, протискиваться в нем приходилось уже боком, обдирая одежду о камни. Даше показалось, что ей не хватает воздуха, и она запаниковала. Стала отчаянно и поспешно дышать ртом, тяжело вздымая грудь, и окончательно сбила ритм дыхания, вызвав уже настоящую одышку. Женщина, идущая за Дашей, поняла ее состояние и строго приказала всем остановиться.
– Здесь воздуха хватает, – обратилась она к Даше. – Тебе надо успокоиться, взять себя в руки и восстановить дыхание. Прижми язык к небу и громко втягивай воздух носом, а выдыхай через рот: ы-ы-ы – ха-а-а. Ну-ка, попробуй. – Даша старательно попробовала, и у нее получилось. – Вот так и дыши. Двинулись.
Даша сосредоточилась на том, чтобы соблюдать ритм дыхания, какое посоветовала ей женщина, и скоро забыла о своих тревогах. А тут и тоннель закончился. Дети и их провожатые оказались в маленькой уютной пещере, освещенной десятками горящих головешек. Эти огоньки, разбросанные и рассованные по всему видимому пространству, создавали иллюзию звездного неба в ясную лунную ночь. Знакомая картина успокоила путешественников. Они расслабились и скоро уснули, удобно расположившись между теплыми камнями. Только Петька все чего-то ворочался, сопел, вздыхал. Ромул сначала, было, пристроился у него под боком, но не смог больше терпеть такого беспокойного соседа и откатился к своей Милене, которая всегда примащивалась рядом с Дашей. Наконец, Петька не выдержал и пошел искать среди спящих знакомую женщину. Растолкав ее, он задал мучающий его вопрос: о каких это звероподобных она говорила и почему его мать должны отдать на съедение дракону?
Женщина села, широко зевнула, прикрывая рот ладонью, состроила недовольную гримасу, видимо, собираясь обругать Петьку, чем стала похожа на Катерину, но передумала:
– Вон там, – показала она рукой на один из наиболее освещенных уголков пещеры, – сидит Фома Неспящий. Вот у него и спрашивай. Ему делать нечего, он охотно поболтает с тобой. – И она, повалилившись на бок, тут же снова уснула.
Фома оказался не из разговорчивых. Выслушав Петьку, он равнодушно глянул на него и отвернулся. Петька возмущенно дернул его за рукав и требовательно заглянул в глаза. Фома вздохнул и сдался, не имея сил для сопротивления Петькиной настырности.
– Ладно, слушай, – вяло произнес он. – Это страна Великой Нескончаемой Битвы. Живут здесь люди, смысл жизни которых – война. Среди них есть полководцы, пролившие несметное количество чужой крови на полях сражений, мародеры, алчущие другими нажитого добра, агрессоры, посягающие на земли, данные Богом другим народам, или ищущие славы в сражениях. Понятно?
– Угу, – кивнул головой Петька, – а почему они звероподобные?
– Это такое место, где проявляется суть человека, и он приобретает соответствующий ей облик. Постепенно его лицо превращается в морду хищного животного или птицы. Так происходит разделение на два противостоящих друг другу войска: звероподобных и птицеголовых. Они постоянно борются за обладание этой землей. Побеждают одни, тогда другие временно изгоняются и копят силы. Потом власть меняется, и так до скончания веков.
– А дракон?
– Это их идол. Они приносят ему жертву – скармливают пленников. Чья жертва ему больше понравится, тому он и помогает одержать победу. Поэтому для них главное – побольше народа захватить в плен. Понял?
– Да! – воскликнул Петька взволнованно, – а как же моя мать? Ее, значит, тоже принесут в жертву?
– Значит, тоже, – безразлично согласился Фома.
– Но надо же ее спасать!
– Не смеши меня, – уже слегка раздражаясь, буркнул Фома, – нереальные проекты – для мечтателей. А я реалист. Сиди тихо и радуйся, что жив остался. А теперь – пошел вон. Я от тебя устал.
Петька вернулся в свой угол, где спали его друзья, опустился на пол и заплакал. Сначала он старался сдерживаться, чтобы никого не разбудить, потом слезы стали течь все неудержимее, а всхлипы становились все громче и, наконец, под сводами пещеры раздалось отчаянное детское рыдание. Женщина проснулась, посмотрела на Петьку с жалостью, вытащила из-за пазухи какую-то грязную ветошь, молча вытерла ему слезы, затем встала и поманила рукой:
– Ладно, идем посмотрим.
Они двинулись к противоположной от входа стороне пещеры. Женщина с трудом сдвинула с места тяжелый камень, и за ним открылся узкий лаз. Но прежде чем отправиться в путь, она спросила:
– Тебя как зовут-то?
– Петька, – с трудом выговорил до сих пор всхлипывающий мальчишка.
– Петр, значит, – усмехнулась женщина. – Есть такой святой, знаешь?
– Угу, – кивнул Петька головой.
– А меня Магдой нарекли. Так что будем знакомы. Теперь пошли. Здесь можно только ползком.
Ползли они довольно долго. У Петьки заболели колени, но он терпел боль, думая о матери, как ей там одной, без него, приходится трудно. Воображение рисовало страшные картины заточения в подземелье мрачного старинного замка, где наверняка водятся крысы и висят прикованные к стенам цепями высохшие скелеты бывших узников. Такое он видел в каком-то фильме, название которого уже забыл, а вот впечатление испытанного ужаса запомнилось.
Наконец, тоннель закончился, и Петка с Магдой оказались на плоской площадке, с которой хорошо были видны ближайшие невысокие, почти сопки, горы и холмистая равнина между ними.
– Пригнись и не высовывайся, чтобы не заметили тебя, – приказала Магда. – Сейчас начнется.
Действительно, среди холмов началось какое-то движение. Петька напряг зрение и подался вперед, чтобы лучше разглядеть, что там происходит, но Магда схватила его за шиворот и вернула назад, за шершавый, растрескавшийся камень, который хорошо прикрывал наблюдателей от настороженных глаз воинской стражи, время от времени зорко осматривающей склоны гор.
– Не вылазь, – сердито заметила Магда, – так все увидишь.
То, что двигалось среди холмов, оказалось огромным трехглавым драконом. Это чудовище неспешно приближалось к тому месту, где его можно было разглядеть без особого труда. Петьке сразу стало так страшно, что он зажмурил глаза. Но Магда насмешливо хмыкнула:
– О, герой, а рвался мать спасать. Нечего прятаться, смотри и закаляй характер. Сейчас будет еще страшнее – Змей Горыныч пожаловали отобедать.
Пристыженный Петька решил ни за что не отводить взгляда от дракона и досмотреть все до конца, чего бы то ему ни стоило. Змей Горыныч лежал среди холмов, мерно покачивая своими головами, из ноздрей которых валил черными клубами едкий, зловонный дым, и в нетерпении колотил о землю могучим хвостом.
Вдруг два потока странных воинов стали упорядоченными рядами стекать с гор, занимая собой все пространство долины по обе стороны от драконьих голов.
– Видишь? – Магда осторожно указала рукой налево. – Это звероподобные. А там птицеголовые. Вон, вон, смотри, пленных ведут.
Петька напрягся, пытаясь разглядеть мать, но ее среди узников не было, и он облегченно вздохнул. Несколько воинов схватили одного из пленных, подняли его в воздух и мощным, хорошо отработанным движением швырнули в сторону дракона. Все три головы одновременно подхватили обреченного… Но дальше Петька уже не мог видеть: Магда закрыла ему глаза ладонью: « Лучше не смотри, спать разучишься, как Фома», – а он и не сопротивлялся, догадываясь, сколь ужасное по своему злодеянию действие совершается в долине.
– Все, – отрывая, наконец, ладонь от Петькиного лица, горестно произнесла Магда, – отмучились, несчасные. Жутко подумать, что там могла быть и я. Лучше уж сидеть в грязной и тесной дыре, коли деваться некуда.
Но действие в долине не закончилось. Дракон остался недоволен принесенной жертвой и гневно ревел всеми тремя глотками, изрыгая из них клубы огня и дыма. Воины в ужасе шарахнулись в разные стороны, прячась за выступы на склонах гор. Ряды их смешались, и уже не было строгого разделения на два войска, а просто среди повсюду разбросанных стихией валунов в панике металось множество звероподобных особей, озабоченных только собственным спасением. Вмиг возле Змея Горыныча не осталось никого. Он приумолк, озадаченно повертел во все стороны головами, затем плюхнулся на круглое, раздутое от обильной пищи пузо и приготовился ждать, удобно расположив головы и хвост между камнями.
И тут Петька увидел то, чего больше всего боялся – он увидел свою мать. Ее привели два стражника с псиными мордами. Они поставили Катерину перед драконом и благоразумно удалились. Змей Горыныч заинтересованно приподнялся на лапах, разглядывая свою жертву. Катерина же не проявила не только никакого страха, но, напротив, вдруг впала в охотничий азарт, будто перед нею оказалась достойная добыча.
– Ах ты мерзость прожорливая! – крикнула она и выхватила из-за голенища сапога припасенный в битве со звероподобными обоюдоострый нож. – Давай сюда свои головы, сейчас ты от них избавишься.
Дракон озадаченно поперхнулся, проглотив свой огонь, от этого пришел в ярость и резким движением голов, как это делает змея, нападающая на свою жертву, попытался схватить Катерину. Но она вместо того, чтобы отскочить, как ожидал хищник, прыгнула к нему навстречу и вонзила острый нож в то место на его груди, где предполагала обнаружить сердце. То ли она промахнулась, то ли сердца у монстра не было, но он не рухнул в агонии, а взвился вверх, опираясь на один хвост, и обрушился на воительницу всей тяжестью своего тела. Однако Катерина, охотница с таким богатым опытом, умела предвидеть, как поведет себя раненый зверь. Она вовремя отскочила в сторону и оказалась у Змея Горыныча за спиной. Вонзая нож в его тело и опираясь на него, она по бугорчатому хребту мгновенно добралась до шеи дракона и точным сильным движением отсекла одну из голов.
– Ты видишь, что она делает! – воскликнула Магда. – У тебя героическая мать. Гордись, шалопай! Она же его прикончит.
Дракон взревел, вздыбился и сбросил с себя обидчицу. Она, скатившись на землю, пустилась наутек и спряталась за выступом скалы позади него. А разъяренный зверь, к тому же ослепленный болью, принялся крушить все перед собой, извергая потоки огня и дыма. Поднялась страшная буря. С гор посыпались камни. Воины стали покидать свои убежища, чтобы оставить опасное место. Но далеко убежать они не успевали – их настигал огонь или накрывала каменная лавина. Многие из них сложили здесь головы.
Магда схватила упирающегося Петьку в охапку и силой затолкнула в каменную дыру:
– Давай, давай, лезь, – поторапливала она мальчишку, – не погибать же и нам с этими.
Когда тоннель закончился и они вывалились в пещеру, Магда, сидя на полу, весело хохотнула и сообщила окружившим их обитателям подземелья:
– Во мать у него, с самим драконом расправилась. Рукой махнула – голова с плеч. Да, если бы вы видели, как звероподобные бежали. Жить небось хотелось. Ан нет – дракон всех уложил. Амба.
Слушатели ничего не поняли.
– Если Катерина с драконом расправилась, то как же он всех уложил? – удивилась Наташка.
– А Катерина жива? – с тревогой спросила Даша.
– Да что ей сделается, смелые не погибают. Надо идти туда, где я вас нашла. Небось, скоро прибежит за вами.
ххх
Маруся, Иванна и Махонька не поняли, как они проникли сквозь своды полутемной пещеры и оказались в буйно цветущем саду, наполненном пением птиц.
– Вот тебе и на, – изумилась Иванна, – из преисподней да в рай. – Она остановилась у какого-то богато плодоносящего дерева, внимательно его разглядывая. – Плоды познания, что ль. Вы здесь лучше ничего не трогайте, – обратилась она к своим спутникам. – Кто его знает, каким соблазном Кощей нас заманивает, а потом грехов не оберешься. – Только она опоздала со своим советом. Махонька не долго думая уже сидел верхом на ветке незнакомого им дерева, пригнувшейся к земле от множества налитых медовой спелостью плодов. Он улепетывал их с невероятной скоростью, почти не жуя. Маруся и Иванна смотрели на него, смотрели и сами потянулись испробовать Кощеево угощение – не зря же угодили они в это место.
Но только через некоторое время настороженная Иванна стала ощущать в себе какую-то блаженную успокоенность, как будто только ради невероятно вкусных плодов стремилась сюда. Глянув повнимательнее на Марусю с Махонькой, она увидела, что они испытывают то же самое: им здесь хорошо и никуда больше не хочется идти. Махонька растянулся в шелковистой траве под пушистым кустом, усыпанным ароматными сиренивыми цветами и, высунув язык, ловил стекающие с них капельки сладкого нектара. По его лицу блуждала счастливая улыбка.
Маруся, как маленькая девочка, плела венок из крупных желтых цветов, похожих на кувшинки, время от времени примиряла его и любовалась своим отражением на зеркальной глади крошечного озерца. Потом ладонью ударила по воде, нарушая ее спокойствие, и долго смотрела, как образ милой девушки в венке колеблется, расплывается и множится, превращаясь в нечто бесформенное, даже безобразное. Затем она принялась за венок из других цветов. И все повторилось сначала, потом еще раз и еще раз. Маруся целиком была поглощена этой забавой, ничего вокруг больше не замечая, а Иванне от этого стало как-то не по себе: страшно и тревожно. Она хотела взбодрить дочь, поднять с травы, напомнить ей, зачем они здесь, но не находила в себе сил. Их хватило только на то, чтобы не позволить себе сесть и заставить себя думать о Даше.
«Даша, Даша, Дваша…» – как заклинание повторяла Иванна, чтобы случайно не забыть о внучке. И вдруг она поняла, что не может вспомнить, кто же это такая Даша. Иванна сделала усилие, чтобы представить себе того, кто носит такое хорошее имя. Затем она стала думать о своем прошлом, ведь было же оно, но память совершенно ей изменила – полный провал, темнота. Мало того – она не признала ни Марусю, ни Махоньку. С недоумением смотрела на них, но и они не узнавали ее. Только какой-то червячок сверлил сердце, заставляя его беспокойно трепетать.
От страха за что-то или кого-то Иванну бросило в жар. Она подошла к озерцу и плеснула себе в лицо горсть воды. В голове сразу просветлело. Появились какие-то беспорядочные, неосознанные мысли. Образ Маруси показался ей знакомым. Она с усилием стала думать о нем. «Эта девушка кого-то мне напоминает, – почти вслух рассуждала Иванна, – надо только понять кого. Думай, голова, думай, шапку куплю. Надо же, – удивилась она, – это чье-то любимое изречение. Но чье? Кто же его часто повторяет? Кто? Кто? Кто? И на кого похожа эта девчонка? На кого-то очень знакомого». Она случайно глянула в озерцо и увидела свое отражение: «На меня, – с изумлением заметила она, – просто копия, только моложе. Мистика какая-то. Боже мой, кто она? – испугалась Иванна. – Никак я раздвоилась. Мой двойник, что ли? И где я? Все незнакомое». От волнения на лбу у нее выступила испарина, ладони стали мокрыми от пота. Задыхаясь от жара или ужаса, она вбежала в воду и окунулась с головой.
Вода словно смыла наваждение. Мысли стали четкими и определенными – все вспомнилось: и зачем сюда пришла, и кто перед нею. Иванна взяла Марусю за руку и повела ее к озерцу, окатила с ног до головы холодной водой и с радостью увидела, что ее дочь очнулась – с лица сползла счастливая улыбка, а в глазах отразилась сердечная боль. С Махонькой поступили более сурово – его просто прополаскали в маленькой лягушачьей заводи. Нельзя сказать, что ему это сильно понравилось, и он, придя в себя, сердито ворчал:
– Чего в воду-то совать, я еще и не грязный! Вот, мокрый теперь! Как сохнуть-то буду?
– Надо уходить отсюда, – сказала Иванна, – и ничего не трогайте. А то снова станете бессмысленными существами, ни на что не способными.
Они шли уже довольно долго, а саду не было видно ни конца, ни края. Воздух становился все горячее, будто его раскаляло солнце, хотя на темных небесах не только светило не появлялось, но и ни одна звездочка не засияла. Жажда стала одолевать путешественников, но вода больше не встречалась, зато переспевшие плоды на ветках деревьев приманивали к себе сочной потрескавшейся мякотью, из которой сочился ароматный медовый сок. Махонька порывался тайком, вопреки Иванниному запрету, сорвать яблоко или грушу, но она зорко следила за ним и пресекала такие попытки:
– Махонька, не пей из копытца, козленочком станешь.
– Чего это мне козлом становиться, что я яблок не ел, но не стал же никем? – пытался сопротивляться Махонька.
– Это иносказательно, – пояснила Маруся, – сказка есть такая – не послушался Ванюша Аленушку, попил из копытца и стал козленочком.
– Глупость какая, – возмутился Махонька, – так в жизни не бывает.
– Да какая разница, кем ты станешь, поев этих плодов. Главное, что разум потеряешь. Будешь бессознательной скотиной со счастливой улыбкой на мордочке, – рассердилась Маруся.
– Пить хочу, – прорычал Махонька. – Не могу терпеть.
– Значит, ты отказываешься от Даши? – остановившись напротив него и резко тряхнув за плечи, требовательно спросила Иванна. – Что ж, бери, – она не глядя сорвала с дерева какой-то липкий плод и протянула его лесовичку, – ешь. И оставайся здесь, мы обойдемся без тебя. – Махонька осторожно выскользнул у нее из-под руки и молча пошел вперед. Больше он не проронил ни слова.
Наконец, пространство вокруг стало как бы более концентрированным. В воздухе появился легкий запах озона, будто где-то невдалеке прогрохотала гроза с молниями и громом. А затем путники уперлись в упругую, как до предела надутый резиновый шар, стену. Повернули назад – то же самое. В какой-то момент Иванна заметила, что они двигаются по замкнутому кругу – дальше пути не было.
– Попались, – сказала она спокойно, еще не совсем осознавая, что это ловушка, – отсюда уж точно деваться некуда. Голыми руками эту стену не возьмешь.
– Ее не возьмешь никакими руками, – заметила Маруся, пытаясь пробить стену кулаком, – когда на нее сильно давишь, она отодвигается.
– Щас я попробую, – решил Махонька. Он завертелся на одном месте, придал себе ускорение и со всего маху врезался в невидимую преграду. Она тут же отбросила его на противоположную сторону. Оттуда Махонька отлетел назад и с несколько меньшей скоростью стал метаться от стены к стене пока не шлепнулся на упругий пол, слегка подлетел вверх и, наконец, успокоился. Он помотал головой, ощупал себя, будто сомневаясь, что в такой передряге уцелел, и хотел, было, подняться, но не устоял и схватился за подол Иванны. Она помогла ему стать на ноги и строго предупредила:
– Больше никаких экспериментов. Мы же не знаем, что под нами. Вдруг бездна, а мы висим в воздухе. Давайте лучше подождем, что будет дальше.– Она была не далека от истины. Шар действительно плыл в черных небесах, плавно пересекая бездонную и широкую трещину в земле. Когда он достиг ее середины, то какая-то мощная сила стала тянуть его вниз. Узники почувствовали ее и заволновались – происходило что-то необъяснимое: легкий шар без видимых причин падал. Причем так стремительно, что на какое-то мгновение Иванна, Маруся и Махонька зависли в воздухе, ощущая свои тела невесомыми.
Падение остановилось так же неожиданно, как и началось. Путешественники, снова обретя тяжесть, со всего маху врезались в нижнюю часть упругой субстанции, но были легко подброшены вверх и поставлены на ноги. А невидимая оболочка исчезла, словно растворилась в воздухе. Стало темно и сыро. Маруся не поверила своим ощущениям и пошарила перед собою рукой, надеясь нащупать уже ставшую привычной границу пространства, но ее не было.
– Постоим немного, привыкнем к темноте, – предложила Иванна, – что б хоть чуть-чуть было видно, куда идти.
Не успела она договорить до конца, как вдалеке появился знакомый по пещере светящийся диск и отбросил слабый луч на поверхность, показавшуюся путником зыбкой и болотистой. Во всяком случае, от нее поднимался легкий парок, раздавались едва слышные хлопки, будто лопались пузыри поднимающегося с глубины газа, и пахло сероводородом.
Путники еще раздумывали, как станут преодолевать очередную преграду на пути и надо ли вообще идти через болото, а тут впереди засиял всеми цветами радуги многогранный хрустальный купол какого-то сооружения, а потом проявилось и все здание, похожее не то на роскошный дворец, не то на храм, только без креста в вышине. Он заманчиво светился и манил, звал приблизиться.В свечении проявились и кочки, по которым можно было бы переодолеть очередную преграду.
Завороженные открывшейся красотой, Иванна, Маруся и Махонька, больше не задерживаясь и даже не глядя под ноги, ступили на зыбкую почву и поскакали по кочкам на другую сторону болота. Когда они добрались до твердой земли, что-то заставило их оглянуться. Ужас, который они испытали, заставил их сердца сначала замереть, а потом затрепетать с бешеной скоростью: не кочки возвышались над поверхностью болота, а человеческие головы – это были головы живых людей. Они беспрерывно двигались, то погружаясь в трясину, то выныривая из нее, чтобы схватить широко раскрытыми в безмолвном крике ртами глоток воздуха. Иванне показалось, что среди этих несчастных мелькнуло лицо Лизы, именно такое, каким она видели его сквозь стену пещеры. Но она никому не сказала об этом, чтобы не усиливать то страшное впечатление, которое сейчас переживали ее спутники.
ххх
Баба Яга все это время не находила себе места – за Витюху переживала. Время от времени она то карты бросала, то заглядывала в свою ясновидящую кадушку, то в волшебные зеркала смотрелась. Жалела, что хрустальный сосуд разбился и связь с Кощеем оборвалась. А то б прознала, как там ее любимчик поживает, а если что, то и Кощея бы умилостивила.
– Эх, – вздыхала баба Яга, – несмышленыш еще, вот и угодил черту в пасть. Как же я, старая ведьма, не уберегла, не предостерегла, не помешала злодеянию. Хотя… что я могла супротив товарищей его – они ему роднее, – то ругала, то оправдывала она себя.
Как-то в который раз просматривая выход из Кощеевой пасти, чтобы не пропустить Витюхино возвращение, она увидела там массу народа.
– Ой, что-то полюднело в наших краях-то, – изумилась она, – то стороной обходили, а то вон сколько понаехало. Полечу-ка, погляжу-ка, чего они там высматривают, – спешно засобиралась она в дорогу, вытряхивая из застоявшейся ступы кота, который повадился, чтобы не попадаться старухе под руку, отсыпаться в укромном месте. С того дня стала она наведываться к Кощееву клыку каждую ночь: присмотреть, чтобы людишки по недомыслию какой беды не натворили – Кощея не прогневили, да и веселее в компании, хотя на глаза показываться она остеригалась.
Мужики же на день оставляли у Кощеева клыка вахту из двух человек с санями и лошадью – мало ли какая помощь понадобится, когда бабы и детишки вернутся из Кощеевой пасти. А к вечеру, переделав дела по хозяйству, стягивались сюда, почитай со всего села и даже из окрестных деревень, чтобы не оставлять земляков один на один с бедой. Надеялись, вглядываясь в темноту и прислушиваясь ко всем лесным звукам, – а как среди них проявится тот самый, что положит конец их долгому ожиданию.
Непросто было мужикам смириться с бездеятельностью. Поначалу они еще терпели. А потом стали появляться бунтари, не желающие сидеть у костра сложа руки, когда их жены и дети у Кощея пропадают. И первейший среди них был, конечно, Герасим, Федькин отец. Других-то еще можно было уговорить, а этого ни за что. Привык он силой меряться с каждым деревенским богатырем и редко кому уступал победу. Одним словом – коновал с такою непомерною коновальскою гордыней, что и с самим Кощеем желал бы в кулачном бою сразиться. Только нечистую силу кулаками не возьмешь. Она удар сквозь себя пропускает, а ответный наносит, когда не ждешь. О том каждый пацан в этих глухих местах знает и старается не нарываться на неприятности.
А в этот вечер Герасим, слегка хватив хмельного зелья «для сугреву», совершенно осмелел и разбушевался так, что сам черт ему в братья не стал бы напрашиваться.
– Что хвосты поджали, – ревел он своим несдерживаемым басом на всю поляну, полыхающую огнями тут и там разведенных костров, – бабы вот не испугались – за детишками рванули, а мы тут у огня греемся. Ждем, видите ли. Все, сей час иду, ну, кто за мной? – и он нетвердой походкой направился к Кощееву клыку. Несколько человек, в том числе и Николай с Егоркой, за ним, было, последовали, да их перехватили Федот с Кузьмой. А с Герасимом разве сладишь. Он легко раскидал насевших на него мужиков и сделал несколько попыток пройти через проход в Кощееву пасть, но никак не мог попасть в узкое пространство. Отчаялся, потерял равновесие, повалился у подножия черного камня и уснул.
– Проспится – поумнеет, – заметил Кузьма, и все забыли о Герасиме.
«Нет, – подумала баба Яга, – этот не поумнеет. Дураком был – дураком помрет. И того не понимает, что нельзя ему к Кощею-то соваться. От таких агрессоров Кощеюшка только сильнее становится. А нам его сила сейчас ни к чему. Эх, мешок мой бездонный как бы теперь, чай, пригодился. И что б было ни захватить? Да-к, наверняка наперед ничего не знаешь», – снова укорила и тут же оправдала себя баба Яга. Она прыгнула в ступу и спешно отправилась за своим мешком, надеясь с его помощью помешать непутевому кузнецу.
Когда наступило утро, Герасима на поляне не было.
– Небось, очухался и домой пошел, – неуверенно предположил Егорка. Но его никто не поддержал. Мужики сомневались в благоразумии этого неукротимого силача. Да и давно подмечали односельчане, что тянуло Герасима к опасному месту. Он нередко на мужицких посиделках с табачком и самокруткой похвалялся, что добыл богатого зверя именно в этих краях. Хаживал он сюда. Судьбу испытывал. Вот и не удержался, скорее всего, на матушке-земле…
Баба Яга тоже опоздала. Не обнаружив Герасима, она повертелась в своей ступе над поляной да и маханула за пределы черного камня, мгновенно исчезнув из вида, так что мужики даже не поняли, что это промелькнуло мимо них – метеорит, что ли, упал.
Она и сама не понимала, как ее занесло в Кощеево царство. «Ох, дура, – попрекнула она себя. – Ведь не воротишься теперь. А и ждать невмоготу».
Селина у входа не было. «Этого полоумного, небось, поволок к Кощею, – рассудила баба Яга и стала оглядываться по сторонам, чтобы ненароком не врезаться в какую-нибудь скалу. Хотя она не очень беспокоилась о дороге – ступа у нее старая, опытная, так что, если задать цель, сама к ней мчится. – Да, первое впечатление не из приятных, – встревожилась баба Яга, – мрачновато, черт меня сюда понес. А ну как Кощеюшка не выпустит. – Хотя сам полет ей нравился. Она неслась с невиданной скоростью, какой в небесах развить нельзя, и лихо горланила полюбившуюся песенку, которую как-то услышала по радио, принадлежащему одному из грибников: «Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем, над мирным порогом качну серебрянным тебе крылом. Пускай судьба забросит нас далеко, пускай…» Она не понимала смысла произносимых слов, но догадывалась, что они вполне соответствуют моменту и тому бодрому, даже возвышенному настроению, которое распирало ее сердце, предвкушающее долгожданную встречу с Бесей.
Ступа, минуя все слои Кощеева царства и нигде не задерживаясь, уже неслась по спиральному тоннелю вниз, а баба Яга, крепко вцепившись в ее края, изо всех сил старалась преодолеть невесомость и не взлететь вверх, теряя опору под ногами. Теперь было не до песен. «Нет, не смогу, не удержусь», – наконец, простонала старая ведьма и разжала пальцы, которые от напряжения свела болезненная судорога. Ступа продолжала полет без нее, а баба Яга кувыркалась следом, то нагоняя свое летательное средство и больно ударяясь об него, то отставая и стукаясь о стены сужающегося книзу тоннеля.
К счастью, они обе шлепнулись в вязкое, дурно пахнущее болото и не разбились о камни. Баба Яга фыркнула, отдуваясь:
– Ну и попали. Тащи же меня, – приказала она ступе, уцепившись за нее, – видишь, затягивает. – Ступа засуетилась, стала вращаться и выскользнула из трясины, бережно перенеся хозяйку на твердый берег. Баба Яга отряхнулась, как это делает воробей, искупавшийся в луже, и огляделась. – Грешники маются. Не хотела бы я всю последующую жизнь бороться с этой мерзостью, чтоб не засосало. Надо подумать о добрых намерениях, а, может, даже о делах. – Человеческие головы, торчащие над поверхностью болота, даже на нее, видавшую разные виды, произвели впечатление. – Ладно, двинулись. – Тут она заметила светящийся купол вдали: – Вот, значит, ты где, Кощеюшка, обитаешь. Хорошее место. Высокое. И избушка ничего себе – представительная. Прям дворец какой. Как же это я в таком виде по мраморам потопаю-то? Негоже. – Баба Яга критично оглядела себя, насколько могла, с ног до плеч, и задумалась. – Че ж делать-то будем, – обратилась она к ступе. – Эй, ты мешок-то мой не потеряла? А то смотри у меня. – Она с трудом протиснула в ступу свое грузное тело вниз головой, покопошилась там и вытащила на свет обветшалый от многих лет холщовый мешок. – Вот он, мой голубчик. Сейчас посмотрим, че мы в тебе наковыряем. – Она засунула в мешок руку и извлекла из него маленькое волшебное зеркальце. – То, че надо.
Баба Яга заглянула в зеркальце и капризно произнесла сквозь зубы:
– Хочу новую одежу и обувку на ножки. – В тот же момент она уже красовалась в красном, расшитом золотом сарафане и новеньких соломенных лапоточках. – Да ты че, – возмутилась баба Яга, – ты где это взяло? Такое уже триста лет не носят. Давай современный одяг. К Кощею иду. Понимать надо. – Зеркальце вздохнуло и долго не проявляло признаков жизни. Ведьма и ждать устала. Но тут на ней появились лиловые сапоги–ботфорты на высоченных каблуках, коротенькая кожаная юбка и пиджачок, сияющий стальными заклепками, на переносице повисли широченные черные очки, а волосы на голове поднялись дыбом. Зеркальце крутанулось волчком и увеличилось в размерах. Баба Яга, разглядывая себя в нем, удовлетворенно хмыкнула:
– Вот, тепереча лучшее, только каблук снизь, не девочка, чать, на ходулях скакать, юбку чуток удлини, а прическу… – баба Яга помолчала, подумала и махнула рукой, – ладно, пускай остается. И очки забери – итак ничего не видать.
– Вот гостья так гостья, – услышала она у себя за спиной, – нежданно-негаданно пожаловала. Ну, здравствуй, старая. Давненько мы с тобою не виделись с глазу на глаз. Все больше фантомами обмениваемся. Дай, погляжу на тебя. – Кощей Бессмертный стоял перед бабой Ягой во всей своей неувядающей молодости. В сердце бабы Яги шевельнулся червячок черной зависти: «Как ему это удается – тысячелетия проходят, а он не меняется. Точно, силой людишкиной себя поддерживает, а сроду в том не признается». Но вслух она произнесла ласково и приветливо:
– Доброго здоровья тебе, Кощеюшка, вижу – не бедствуешь и радуюсь. Вот, повидаться захотелось – удержу не было. Ну и махнула сюда. Чать не прогонишь.
– Ну, что ты, – в глазах Кощея сверкнул зловещий огонек, – и хотел бы, да не смогу… – Сердце у бабы Яги екнуло в недобром предчувствии – не выйти ей отсюда. Но виду, что испугалась, она не подала. Бодренько шагнула навстречу и припала к Кощеевой груди: – Люб ты мне, Беся, знаешь об этом. Силу твою чту. Добродетель величаю, но образ твой несравненный в сердце ношу.
– Ладно уж, – хмыкнул Кощей недоверчиво, больно ты словоохотливая нынче. Никак дело у тебя ко мне?
– Что ты, что ты, – искренне возмутилась баба Яга, – только заради тебя и отправилась в такой заковыристый путь, что и не знаешь, чего в конце ждать. Жизнью, можно сказать, рискую…
– На похвалу ты скора, не хочешь, а поверишь льстивым твоим речам, только полноте зубы-то заговаривать, я тебя насквозь вижу, – строго изрек Кощей и жестом пригласил гостью следовать за ним.
Они вошли в огромный зал, возведенный из черного, безо всяких вкраплений, полупрозрачного кварца. Иногда он всречается в старых полуразрушенных горах в виде длинного темного граненого камешка, который народ окрестил чертовым пальцем. Не задерживаясь здесь ни на секунду, (хотя бабе Яге хотелось остановиться и поглазеть на такую красоту, она на это не решилась), хозяин и гостья проследовали сквозь одну из стен и оказались в потаенной крошечной темной комнате, посреди которой на золотом шаре непонятно как держался совершенно прозрачный и переливающийся всеми цветами радуги хрустальный многогранник. Кощей протянул к нему руку, и он мгновенно помутнел. Затем внутри него замельтешила мелкая рябь, ее сменил беспорядочно вращающийся геометрический рисунок из множества цветных прямых, угловатых и округлых линий, и, наконец, они стали складываться в определенную картину.
– Смотри, – сказал Кощей, – много тут неясного. Я их назад на землю выкинул: красотой испытал – чувствуют ее, понимают, стало быть, не для нашего они мира. Вот, вернулись. Зачем? И потом – не по нашим это правилам, чтобы люди и лесная нечисть не только рядом сосуществовали, но и служили друг другу.
– Этих я знаю, – обрадовалась баба Яга, – вон тот, лесовик, нахальный, но отважный. А вон ту даму я у моего Витюхи видала. Времена нынче такие – ты, Кощеюшка, давненько у нас не бывал и не ведаешь, что дело твое ширится и процветает. Люди, почитай, так испоганились, что хуже любой нечисти друг друга изничтожают. А граница меж ними все тоншает, тоншает, вот-вот скоро и не поймешь, кто у кого в услужении. Только я тоже чего-то не додумываю… – задумчиво произнесла Яга и, спохватившись, замолчала.
– Ну, – заинтересовался Кощей, – говори уж, не таись…
– Ладно, на милость твою надеюсь, скажу – чего я сюда потащилась-то, зачем мне этот Витюха сдался? На кой ляд мне эти привязанности, на старости-то лет? Ничего в нем нет интересного – ни опыта, ни ума, ни прошлого, ни настоящего, и взять с него нечего – обычное, не выдающееся человеческое дитя. А на тебе – сердце за него все исстрадалось.
– Не понимаю я тебя, старая, – грозно заметил Кощей, – а и впрямь чувствуется в тебе какая-то червоточина. Долго поблизости от людей жила. Пора, пора тебе на покой. – У бабы Яги сердце замерло от ужаса – никак в болото отправит. Но Хозяин, видя произведенное его словами впечатление, смягчился и уже более миролюбиво добавил: – Ладно, с тобой после разберемся. Сюда смотри.
Теперь в глубине хрустального многогранника мелькнули растерянные глаза Катерины, лишенный одной головы и мечущийся от боли Змей Горыныч и группка детей, испуганно и напряженно всматривающихся во что-то вдали.
– О! – радостно воскликнула баба Яга, – Витюха, несчастный какой. Ревет… – лицо у нее скривилось от жалости. – Ты уж их, Кощеюшка, пощади. Не мучай сильно.
– Чего зря болтать, – рассердился Кощей, – мое царство не для зла сотворено, а для возмездия. Здесь закон правит – что заработал, то и получил. Не волен я по своему разумению карать или миловать, а токмо порядок стерегу, чтобы следующие из закона правила неукоснительно соблюдались. А вот что с этими делать, не соображу. Как они сюда угодили? Не должно было такого случиться, а случилось…
– А ты их воссоедини, Кощеюшка, – мудро заметила баба Яга. – Тех и этих. Тогда из двух трудностей одна получится – разбираться-то и легче будет.
ххх
Змей Горыныч, наконец, успокоился и двумя широкими языками, совсем не похожими на змеиные, стал зализывать рану на шее. Воспользовавшись этим, Катерина выскользнула из своего укрытия и помчалась по тропе вверх – откуда только силы взялись. У входа в пещеру она приостановилась, оглянулась – нет ли погони – и скрылась в глубине горы. Здесь, в кромешной тьме, она не сразу разглядела, что да как, а когда привыкла к темноте, то поняла, что хода назад нет. «Где же дети?» – тревожно подумала она. И тут пространство словно ожило, заколебалось светом и тенями, а вслед за этим в пещере как бы ниоткуда появилась Магда с детьми.
– Я ж говорила, что мать ваша здесь непременно объявится, – весело крикнула Магда, – вот она и тут! Бегите, встречайте.
Счастливая Катерина всех перецеловала, переобнимала, выбросив из головы те ужасы, через которые только что прошла – будто ничего и не случилось.
– Ну, ребятки, дело наше неясное, – подчеркнуто бодро заметила она, – куда деваться дальше, не знаю. Назад ходу нету, а впереди звероподобные. Хотя Змей Горыныч их потрепал изрядно, но кое-кто еще наверняка уцелел. Счас отдышусь, и будем решать. Может, придется пробиваться… – Она присела на камень и вроде как задремала. Дети притихли, чтобы дать ей отдохнуть.
И тут произошло непонятное. Сверху опустился прозрачный, но вполне осязаемый на ощупь шатер и накрыл собою всю группу: и Петькину мать, и не успевшую уйти Магду, и детей. Затем какая-то сила приподняла их и потащила сначала в сторону, сквозь каменные своды пещеры, одной горы, другой, третьей… Наконец, путники увидели себя летящими в воздушном пузыре под черным куполом небес над светящимися разными оттенками каменистыми нагромаждениями. Постепенно все это сменилось пустынной торфяной равниной, а затем обширным болотом, все время вздыхающим и колышущимся неисчислимыми кочками, которые то погружались в его зыбкую пучину, то выныривали на поверхность.
Маленький трехголовый дракончик заинтересовался, что это такое висит в воздухе, похожее на пищу. Просунул одну из голов сквозь прозрачную оболочку пузыря, стараясь слизнуть длинным языком намеченную добычу покрупнее и задел довольно упитанную Наташку. Она шарахнулась от него, испуганно закричала и разбудила все еще спящую Катерину. Та вскочила на ноги и, не раздумывая, въехала кулаком в драконью морду, которая тут же исчезла.
– И этот туда же, – сказала она, потирая ушибленную руку, – подрасти сначала. Что здесь происходит, куда летим? – оглядевшись, спросила она удивленно. – Ну, ни на минуту нельзя оставить.
Вот что-то засияло внизу ярким серебристым светом, пузырь стал спускаться, и путники хорошо разглядели хрустальный купол великолепного дворца, построенного из черного полупрозрачного камня. Проникнув сквозь него, они плавно опустились на мраморный пол, а прозрачная оболочка будто растаяла.
– Кругом стены, никаких ходов и выходов, – изумилась Катерина, – как же отсюда выбираться-то.
– А они здесь не нужны, – услышала она знакомый голос, – иди, куда хочется. А стены – одна видимость.
– Иванна! – воскликнула изумленно Петькина мать. – Маруся, – как-то очень ласково, будто это ее родная сестренка, добавила она. – Наконец-то все в сборе.
Маруся бросилась к Даше, обняла ее, прижала к себе:
– Никуда больше не отпущу, – радостно произнесла она, – ни на шаг.
– Я и сама не пойду, – всхлипнула Даша, – я все время боялась и хотела домой. Забери меня отсюда. А где Махонька? Ты его не видела?
– Да здесь где-то был, – подходя к дочери и внучке, ответила Иванна. – Ну как, путешественница, не будешь больше своевольничать?
– Не буду, – твердо пообещала Даша, – наверное, – тотчас неуверенно добавила она. И все рассмеялись – кто же в таких случаях дает обещания.
Лицо Магды, все время тихо стоящей в сторонке и молча наблюдающей радостную картину воссоединения взрослых и детей, вдруг омрачилось горькой улыбкой. О чем подумала она в эту минуту, никто так и не узнал, а она не стала долго предаваться мрачным воспоминаниям, подошла, протянула руку, познакомилась с Иванной и Марусей и бодро заметила:
– Раз уж судьба свела меня с вами, то и дальше с вами останусь, была не была…
– Ну вот, теперь сам черт нам не страшен, – подвела итог случившемуся событию Катерина. – Ну, двинули домой…
– Да мы уж, почитай, здесь целую вечность бродим, – вздохнула Маруся, – а выбраться никак не можем. Видать, не кончились еще наши беды.
Тут за спиной Даши заметался вихрь горячего воздуха, и кто-то стремглав бросился ей на шею – едва успела подхватить. Когда клочья шерсти и какого-то яркого трепья улеглись, под ними оказался Махонька. Он так крепко обнимал Дашу, что она чуть не задохнулась, и Маруся решительно отодрала его от Дашиной шеи:
– Уймись, – строго произнесла она, – угробишь мне ребенка. – Но Даша так обрадовалась, что не заметила неудобства Махонькиных объятий. Она тормошила его, гладила по обросшей спутанными волосами, лохматой голове, изумлялась его наряду и все время спрашивала, где это он так долго пропадал. Махонька, всегда уклоняющийся от проявлений излишней нежности, и теперь остался верен себе, он отошел на безопасное расстояние и сердито рявкнул своим грубоватым баском:
– Где был, где был – где сама была? Я всю одежу истрепал, бегая за тобой. Вон что ношу – видишь? – Он повернулся к Даше одним боком, потом другим: – Ну, поняла?
– Поняла… – беспечно заверила его Даша. – Вернемся домой – сошьем тебе новую.
– Вот это правильно, – рассудительно заметил Махонька. – Знаете, кого я видел? – Он сделал многозначительную паузу, ожидая заинтересованной реакции слушателей. Но она была спокойной, потому что его друзья уже привыкли видеть в Кощеевом царстве самые неожиданные персонажи и ничему не удивляться. – Ладно, скажу – бабу Ягу я видел. За мной гналась. Щас здесь будет.
– И не гналась вовсе, – опровергла его слова Баба Яга, вылезая из ступы. – Не гналась, а догоняла. Чего ж не подождал? Может, дело у меня к тебе было серьезное. – Тут она заметила Витюху и с неожиданно доброй улыбкой на уродливом лице подковыляла к нему на слабых старческих ножках: – Вот и свиделись, дитятко мое. – Она прижала Витюхину голову к своей груди и устремила куда-то вдаль счастливый взгляд. – Ты уж пощади его, Кощеюшка, не лишай отца-матерь опоры на склоне лет, а меня, старую твою услужницу, нечаянной привязанности. Прикажешь оставить его – оставлю, – старуха решительно оттолкнула от себя мальчишку, – и видеть никогда не буду – пойду на такую жертву. Разрывает она мое сердце, а слово сдержу. Мне и памяти довольно.
– Что ж, принимаю, – с той стороны, куда смотрела баба Яга раздался бесстрастный, негромкий, но совершенно отчетливый голос, так что его понял бы даже глухой. – А вы, незваные, почто пожаловали? Аль не знали, что дороги назад не сыскать, коль я тому не посодействую?
– Знали, знали, Кощеюшка, да вот дело их погнало, – баба Яга запнулась, видимо, ей трудно было выговорить это слово, – бл… – она тяжело вздохнула, – благородное.
– Даже так? – вроде бы и удивился Кощей, но голос его по-прежнему оставался бесстрастным, лишенным всяких чувственных оттенков. – Сказывайте. А ты, старая, помолчи – сами не без языка.
– Молчу, молчу, Кощеюшка, – и баба Яга прикрыла рот сухонькой ладошкой.
– Мы пришли выручать Лизу, – смело выступив вперед, сообщила Даша, – мою соседку.
– Вона как, – хмыкнул Кощей, – а силенок-то достанет? – Даша на это ничего не ответила, а, почувствовав угрозу в словах Хозяина, спряталась за спину Маруси.
– Отпусти наших детей, Кощей, – осторожно попросила Иванна, – малы они еще, не понимают, что не нам, простым смертным, с тобой тягаться. Если тебе нужна искупающая жертва – возьми меня.
– А и взял бы, да не нашего ты поля ягода. Не удержать мне тебя здесь… И силы тратить не стану. Эй, – крикнул он кому-то, – доставить сюда Лизавету.
В то же мгновение перед потрясенными пленниками Кощеевой пасти предстала несчастная узница Бессмертного. Лиза была не похожа на себя. Из пухленькой, самоуверенной, вредной девчонки она превратилась в до предела исхудавшее существо. Ее застывший взгляд, полный ужаса, выдавал великое душевное страдание. Сгорбленная фигурка маленькой старушки, с которой сползала на мраморный пол вонючая болотная жижа, вызвала у ее односельчан острый приступ непреодолимой жалости, и каждый готов был бы сейчас ради нее на все.
– Да, – произнес проницательный Кощей, не скрывая разочарования, – не иссякает в людишках доброта. Как ее ни искореняй. Жертвы вашей не приму. Другую возьму. Ну-ка, сказывай, кого вместо себя представишь? – обратился он к Лизе.
Лицо девочки засветилось надеждой. Она стерла с него грязь и быстро произнесла:
– Бабку мою бери, Агриппину…Уж пожила…
– Ха, ха, ха, – рассмеялся Кощей, – вот, баба Яга, твоя смена. Возьми ее к себе – учи, расти, воспитывай. Славная ведьма получится. Отпускаю тебя до времени.
Обрадованная баба Яга оседлала ступу, рявкнула во всю глотку:
– Ромул! Милена! Домой! Вдосталь погуляли, бездельники, – и была такова – спешила, чтобы «Кощеюшка удержать не смог, передумавши».
– Ну, а с вами что делать? – обратился Кощей к своим пленникам. – Так просто отсюда никто не уходит, без откупа…
Он и договорить не успел, как дети, осознавшие, что им придется навеки здесь оставаться, принялись всхлипывать, шмыгать носами, а Витюха и вовсе ударился в громогласный рев.
– Цыц!– рявкнул Кощей. И все тотчас же притихли. Тут вперед вышел Махонька:
– Прощай, Даша, – произнес он чуть дрожащим от волнения и страха голосом. – Прощай Маруся. Прощай Иванна, – Махонька, по подсмотренному у людей обычаю, низко поклонился на все четыре стороны, – прощайте все. Жил я один в лесу, теперь здесь поживу.
– Махонька, – рванулась к нему Даша, – не оставляй меня… Я без тебя не могу. Как же твой лес. Там сейчас весна. Птички поют. Небо синее…
– Да-к, нельзя по-другому, – вздохнул Махонька. – Вас там ждут. А я сам по себе. Так получается, что мне и оставаться. Баба Яга сказывала, что приятель мой, Лешак, тоже где-то здесь обитает. Мол, она его сюда заслала. Найду его – будем вдвоем…
По унылому Махонькиному лицу было видно, что такое решение дается ему нелегко. Шутка ли – никогда больше не видеть леса, солнца, никогда больше с деревенской детворой не слететь стремглав на санках с крутого берега реки. По зеленой Махонькиной щеке скатилась крупная прозрачная слезинка. Он неловка смахнул ее ладонью и отвернулся, чтобы никто не заподозрил его в слабости и жалости к самому себе.
– Нам, таинственным обитателям миров, все равно, где жить, – добавил тихо и неуверенно Махонька, успокаивая себя и Дашу. – Мы везде свои. Привыкну. Без тебя, Даша, только скучать буду.
– Врешь ты все, – горько произнесла Даша, – трудно тебе здесь будет…
– Решение мое твердо, – резко заявил Махонька, – остаюсь и все. – Он отодвинулся от Даши. А она уткнулась лицом в материн подол и дала волю слезам.
– Что ж делать, – вздохнула Маруся. – Махонька нас спасает. Спасибо тебе, добрая душа, – и она, отстранив Дашу, погладила Махоньку по рыжей голове.
– Мир что ли перевернулся, – задумчиво произнес Кощей Бессмертный. – Невиданная доселе жертва… Заинтересовали вы меня. Вроде и люди, а человеческих слабин не кажете. Вон, и чертенка на свою сторону увлекли…Не может такого быть, чтобы без изъяну… Не хочу связи с вами терять, посмотрю, как дале жить будете. А потому даю вам по неразменному рублю. Сколько б добра на него ни покупалось, он всегда к хозяину возвращается. – Заметив протестующий жест Иванны, Кощей придал голосу металические нотки, будто мечи скрестил. – Не принять сей дар вы не можете. – Тут на мраморный пол, мелодично звеня, прямо ниоткуда просыпалась горсть золотых монет. – Отныне путь вам открыт… – Что имел ввиду Кощей Бессмертный, какой путь перед каждым наметился, о том он не сказал, а всяк понял его слова по-своему.
ххх
Не успели путники осмыслить, что с ними происходит, как уже стояли по ту сторону Кощеева клыка. А навстречу им неслась толпа возбужденных и что-то радостно орущих мужиков. Ничего не понимающих детей и женщин хватали, кутали в шубы, усаживали в сани и галопом везли в деревню.
Хорошие вести разносятся быстро. Ивана, Маруся и Даша не успели порог переступить, а уж к ним потянулись соседи, кто с пирогами, кто с советами, кто помочь чем, а кто из чистого любопытства. Народу набилось – ни протолкнуться, ни продыхнуть. Подошли отдохнувшие Катерина с Петькой – выполнила-таки мать свое обещание. Иванна не успевала самовар раздувать, да чашки мыть. Маруся ей помогала, а роль повествователей досталась Даше и Петьке. Они ничего не утаивали, и хотя рассказывали сбивчиво, путаясь в сложных описаниях Кощеева царства, слушали их терпеливо, не перебивая вопросами. А если уж они вовсе забредала в своих рассуждениях в тупик, Катерина, а то и Иванна с Марусей выходили из кухни и поясняли непонятные моменты.
Хотя объяснить-то было ничего невозможно. То, что там, внизу, казалось реальным, здесь приобретало оттенки сказочности, неопределенности, даже сами путешественники сомневались, а не пригрезился ли им Кощей с его подземными мытарствами. Только, если по здравому разумению, рассудили сельчане, то не случалось у разных людей совершенно одинаковых видений. Значит, что-то было на самом деле. А если детишки чего и приврали, то Катерине с Иванной это вовсе ни к чему. Катерина даже своих успехов на охоте никогда не приукрашивает в отличие от многих деревенских мужиков. Ей верить можно. Иванна же настолько здравомыслящая женщина, что ей бы такое и в голову не пришло. Наконец один из слушателей задал всех давно интересующий вопрос:
– А какой он, Кощей, вы его видели?
– Нет, – растерянно развела руками Даша, – он нам не показался.
– Я даже не могу наверняка сказать, слышали ли мы его. Но мы его понимали, – добавила Катерина.
– Так что ж, он не такой, как его в сказках описывают? – уточнила Матрена Степановна, заглянувшая к Иванне поблагодарить ее за внука. – А Витюха говорил, что в сосуде бабы Яги он предстал ему именно в таком виде – живая смерть.
– Мне кажется, он показывается таким, каким его себе представляют, – предположила Маруся, входящая в комнату с самоваром, – мы его видеть боялись, вот он и не появился.
– Да какая разница, какой он – главное зачем, – заметила Иванна из кухни.
– Что зачем? – переспросил Петька.
– Зачем он существует, – пояснила Иванна, выглядывая из-за дверного косяка. – Зачем существует на земле такое место, как Кощеева пасть. Вот загадка.
– Я думаю, – рассудил Петька, – не для злодейства. Вот взял же Кощей и отпустил нас.
– Ага, – возмутилась Даша, – он Махоньку вместо нас оставил. – Петька смущенно поскреб пятерней затылок.
– И свой неразменный рубль подсунул, – заметила Катерина, – еще не известно, чем это закончится.
История с неразменным рублем невероятно заинтересовала слушателей. Мужики тут же послали Петьку в деревенскую лавку испытать деньгу, предварительно обследовав его карманы, чтобы без обману. А когда он вернулся с покупками, нетерпеливо уставились на него в ожидании. Петька вывернул карманы, демонстрируя, что денег у него нет. И тут не известно откуда на пол, серебристо звякнув, упала, нестерпимо сияя, золотая монета. Это привело гостей в восторг. Но некоторые недоверчивые тут же снова отправили Петьку в магазин, а сами последовали за ним, чтобы наверняка убедиться – рубль остался у продавца. Когда они вернулись, нагруженные пакетами и кульками, все в точности повторилось. На этот раз публика была почему-то сдержаннее.
– Да, – произнес Кузьма с сомнением в голосе, – сразу и не поймешь, на добро или на зло этот рубль даденый. В народе о нем дурная слава держится. А что как он проложит вам дорожку назад, в Кощеево царство? Может, это нить связующая, или испытание какое? Надо от него избавиться.
– Да ты что, – сразу возмутилось несколько голосов, – богатство само в руки плывет. Что да как потом будет не известно и гадать нечего, зато теперь можно пожить в свое удовольствие.
– Да и не избавишься от него, – вздохнула почему-то печально Маруся, – видели же – он возвращается.
– Если им не пользоваться, сам сгинет, – убежденно заявил Кузьма. – Ведь хозяин-то только тот, кто на него живет. А в других случаях – это просто бесполезная игрушка. Так что остерегитесь, ребятки.
Под конец посиделки, когда и рассказчики приустали, и слушатели притомились, рывком открылась дверь, и появилась заплаканная Полина, Лизина мать.
– Ой, люди, – взмолилась она с порога, – беда за бедою. Лиза в себя пришла. Есть попросила. С кровати спрыгнула как ни в чем ни бывало, на чердак побежала, достала какую-то старинную книгу и давай ее листать. Я уж и не перечила, обрадовалась сильно, – тут, видимо комок слез подкатил к горлу, и Полина задохнулась. Иванна подбежала к ней, обняла и стала успокаивать:
– Что ж ты горюешь, ведь добром все закончилось…
– Ох, кабы добром, – всхлипнула Полина, вытирая ладонью слезы, – тут свекрови стало совсем плохо, слышу, заметалась, застонала, глаза открыла – а в них ужас. Что она такое страшное увидела напоследок?
– Почему напоследок? – удивилась Иванна.
– Померла она. Пока я пыталась ее в чувства привести, уколы всякие делала…напрасные, Лиза пропала.
– Может, к подружке какой пошла? – предположила Иванна. – Она последнее время с Нюрой подружилась. Там искала?
– Да везде искала, всю деревню обегала. Чует мое сердце, не увижу ее больше…
Мужики разобрали свои кожухи и шапки, выбрались на улицу, и молча, не сговариваясь, направились к лесу – где же еще можно искать пропавшего ребенка. Катерина побежала по деревне собирать старух, чтобы приготовить Агриппину в последний путь. Да, не радостным было возвращение детей из Кощеевой пасти.
– То ли еще будет…Кощей свое возьмет, – тихонько шептались старики меж собою, чтобы не запугивать молодых, как, мол, им жить потом с вечным страхом, пусть уж ничего не ведают.
– Бедная, бедная Полина, – вздыхала Маруся, – сразу и свекровь и дочь потерять. Как такое можно пережить. И ведь не скажешь правды – разве она поверит, что ее Лиза у бабы Яги в обучении.
– Может и поверит. Придется рассказать… – решила Иванна. – Все-таки лучше знать, что твоя дочь, хоть и у бабы Яги, но жива, а не волкам в лесу досталась.
Утром Иванна и Маруся накинули на плечи шубейки и поспешили к соседям. С сочувствием и состраданием смотрели они на молодую еще женщину, которая в одночасье превратилась в утомленную жизнью старуху. Ее обесцвеченные горем глаза утратили всякую живость, потухли и выражали одно только равнодушие к миру. Она готовилась последовать за дочерью. Это страшно было видеть. Если бы тосковала, или билась в истерике, или надеялась…а то – ничего. Как будто все в ее судьбе совершилось и закончилось. Даже на предложение Иванны поговорить, излить свое горе, она бесчувственно пожала плечами.
– Знаешь, – осторожно подступилась к ней Иванна, – а ведь Лиза жива. Видели мы ее в Кощеевом царстве.
– Врете вы все…– недоверчиво отмахнулась Полина, но Иванна заметила мелькнувший и сразу потухший интерес в ее глазах. «Не все потеряно, – подумала она, – попробуем с другой стороны».
– Ну, зачем мне тебя обманывать, ты же меня не один год знаешь. – Полина согласно кивнула головой, значит, слушает. – У Витюхи, Дашкиного приятеля, есть хрустальный шар, которым можно бабу Ягу вызывать. У нее твоя Лизавета. Давай сходим. А по дороге я тебе все расскажу. – Полина сразу засобиралась.
Пока шли они к Витюхиному дому, Иванна выложила все начистоту и безжалостно: и что дочь ее пыталась ворожить, и что на Махоньку одеревенение наслала, а с помощью бабы Яги удалось его вернуть самой Лизавете, и что в Кощеевом царстве страшной мукой мучилась, а освободилась, отдав взамен жизнь своей бабушки. За все это Кощей приказал ей учиться ведьминскому ремеслу.
Потрясение, которое испытала Полина, вернуло ее к жизни. Она и верила и не верила Иванне: разве могло быть такое, чтобы маленькая девочка вела себя столь скрытно и изощренно, и что она, мать, совершенно ни о чем не догадывалась. Хотя некоторые ее собственные наблюдения за жизнью Лизы в последние дни: и частые исчезновения куда-то, и какие-то тайные отношения с Агриппиной, тревоги бабушки по поводу внучки, и нежелание дружить с сельской ребятней, и странный выбор подружки… – все это подсказывало Полине, что Иванне следует верить. К тому же наследственность – как-то Агриппина обмолвилась, что в их роду была сильная ведьма.
Витюху они перехватили у ворот. Он попытался, было, улизнуть, но Маруся ловко схватила его за полу курточки:
– Стой! Куда так торопишься, когда к тебе гости пожаловали. Ну-ка, отойдем в сторонку. – Витюха нехотя повиновался.
– Доставай свой шар, которым ты бабу Ягу призывал.
– А его у меня нет, – виновато признался Витюха, – пропал.
– Как же ты такую ценную вещь не сохранил? – возмутилась Маруся.
– Не знаю, – пожал плечами Витюха. – Как к Кощею пришли – был, вот тут в кармане лежал, а потом не стало.
– Баба Яга вытащила, – предположила Иванна, – она ведь дала зарок больше с тобой не видаться, вот и исполнила его.
Полина, молча стоящая рядом, развернулась и, ничего не сказав, пошла домой.
– Ничего, – глядя ей вслед, промолвила Иванна, – теперь воспрянет – теперь ей есть, о чем подумать и на что надеяться.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
После того, как вернулись дети из Кощеевой пасти, много воды утекло в местной речке. Жизнь деревни вошла в свое русло – вроде бы и не случилось ничего.
Федька, хоть и не вернул свою руку из Кощеева царства, но прекрасно орудовал одной левой. Отец его, Герасим так и сгинул, после того случая у Кощеева клыка его никто из деревенских больше не видел. Федька сам заботился о матери, а потом обзавелся семьей и безбедно содержал свою ораву, как он говорил, «дармоедов», семерых детей и молчаливую, всегда чем-то испуганную жену. Взяв в помощники отбившегося от табора цыганенка, он вырастил его и сделал знатным кузнецом. Федор Герасимович сумел оценить Кощеев дар – разбогател, построил обширную кузню, затем и заводишком обзавелся. Лучше его в округе не было мастера, что лошадь подковать, что цацку какую кружевную из железных прутьев выплести. В селе его уважали. Хозяин – иначе и не называли.
Все хорошо у Федьки складывалось, вот только скуповат был – снега зимой не выпросишь: работников своих и семью в черном теле держал, продарками да подачками не баловал. Как-то на накопленные деньги купил он коня невиданной красы и резвости. Не потому, что лошадей любил, а для куражу – знай, мол, наших. А через месячишко завод и специально выстроенная конюшня сгорели. Цыганенок, которого в селе по старой памяти так и звали уменьшительно-ласкательным прозвищем, хотя он уже вымахал в рослого красавца, исчез, а вместе с ним пропал и жеребец.
Федька не перенес удара, затосковал и стал частенько наведываться в местный погребок, который держала подросшая Наташка. Изрядно подвыпив, он рассуждал о смысле жизни, которого нет, коли все добро, накопленное трудами, в одночасье может пойти коту под хвост. Какое-то время кузней управлял его старший сын, но не передался тому отцовский дар, и семья постепенно захирела.
Наташка отдала свой неразменный рубль матери, а та, неожиданно для всех, при ее-то непрактичности и стеснительности, возьми да и открой сельскую скобяную лавку. Дело пошло. Со всей округи ходили сюда мужики и бабы за всякой всячиной: от гвоздей до столовых сервизов невиданной красоты. Наташкина мать была доброй женщиной, в долг часто давала, а про это нередко забывала. Чего волноваться, коли рубль неразменный: если что – выручит. На безбедную жизнь хватает вот и ладно. Потом и Наташка ей на смену пришла. Тоже торговать стала, погребок завела.
Только вот личная жизнь у нее не заладилась. Вышла замуж за первого красавца на селе. Хоть и из бедной семьи был, но это ее не остановило: «Сама прокормлюсь, – хвасталась она подружкам, – зато дети красивые и умные будут». Но, видать, не любил ее красный молодец – на деньги позарился. Вот в удобный момент стянул он тот неразменный рубль – только его и видели. Наташка погоревала, но духом не упала – стала только на себя надеяться, своим трудом на хлеб зарабатывать. Как там дальше будет – поглядим.
Петька, этот прогульщик и двоечник, в город укатил. Говорят, выучился на большого ученого. На свои деньги построил исследовательский институт по изучению аномальных явлений. Он вокруг Кощеевой пасти столько разных приборов наустанавливал, что муха без догляду ни туда, ни сюда не проскочит. Мучает его загадка этого места – для чего оно существует. И как люди туда попадают? «Мы вроде там и душой, и телом были, – рассуждал он, – а Лизка как же? Только душой, ведь ее тело дома оставалось? А если и мы только душой, то где же наши тела были?» Теоретически он ответ предполагает, но научно пока ничего доказать не может.
Даша не долго обладала неразменным рублем. Как-то ушла на день в лес и до вечера там пропадала. Иванна с Марусей уж волноваться начали. Когда вернулась – приступили с допросами, где была и зачем, но она им ничего не сказала. Конечно, разве о таком скажешь – на замок запрут. А ходила она к Кощеевой пасти. Подошла к черному камню и кинула за него, туда, где трава вечно зеленая, свой неразменный рубль.
– Возьми назад, Кощеюшка, – попросила она, – только отпусти в лес моего Махоньку и дружка его Лешака, будь милостив.
Не знаю, услышал ли ее Кощей, а только тот камень, что деревянное полено на ножках напоминал, куда-то исчез.
Когда Даша выросла, она вышла замуж за Петьку. Теперь живет в большом городе, сказки пишет, издает их и в свое родное село присылает. Зачитывают их здесь до дыр и мал, и велик – шутка ли: своя сказительница в деревне родилась, да еще такая хорошая. Свое путешествие в Кощееву пасть она тоже подробно описала – ничего не утаила.
Юрка свой разменный рубль всем, кто ни попросит, в долг давал. Вся деревенская ребятня им попользовалась, пока он не сменил хозяина. Юрка, конечно, в рев ударился, но Матрена Степановна вытерла ему слезы подолом цветастого фартука и весело утешила:
– Не горюй, как пришел – так и ушел. Без него проживем.
А когда мальчишка подрос, Катерина, которая, как обещала, перезнакомилась со всеми Петькиными друзьями, взяла Юрку с собою на охоту. С того момента и прикипел он к охотничьему промыслу. Сначала с Катериной в лесу пропадал. Потом сам стал на зверя ходить. Только в какой-то момент появилась в нем жалость к зверью. Выследить тянет, а рука стрельнуть не поднимается. Вот Петька и прислал ему из города фоторужье. С тех пор Юрка немало интересных и даже редких снимков разных зверушек «настрелял». Даша помогла ему издать фотоальбом. Стал он известным человеком. Теперь его большие ученые-зоологи в свои экспедиции приглашают – фотографии животных делать. Так что дома Юрка бывает редко.
Магда, по случаю оказавшаяся в этой деревне, сначала жила у Катерины. Потом огляделась, присмотрелась к овдовевшему Катерининому соседу с тремя детьми, да и вышла за него замуж. Растит его детей, как родная мать, а вот своих Бог не дает. Но Магда не тоскует по этому поводу – жизнь ей такой подарок преподнесла, считай, с того света возвратила, так что нечего слезы проливать – надо радоваться. И действительно, слывет она в деревне самым жизнерадостным и веселым человеком, вот никакая беда ее и не берет.
Федот, с которого и началась вся эта история, до сих пор жив и, несмотря на годы, в здравии. По-прежнему пчел держит и мед на ярмарку возит. Трубку свою янтарную бережет, и кисет, что дочка еще девчушкой вышивала, всегда при себе носит. Отлучаясь из дома, теперь зятя с собой берет, мало ли чего в дороге случиться может. Егорка возмужал, заматерел, первый добытчик и работник в семье. А постаревшая Иванна и расцветшая несколько запоздалой женской красотой Маруся поджидают мужей дома, в хлопотах по хозяйству. О Даше часто говорят, ее книжки обсуждают. А вот о Кощеевой пасти – ни слова. Не очень-то приятную память она по себе оставила.
Вот так и живет себе деревня посреди тайги, а рядом дымится по утрам легким туманцем Кощеева пасть, гиблое место, которое и люди, и звери стороной обходят, а уж сколько легенд насочиняли о ней – не счесть. Какие из них правда, а что ложь – кто рассудит? Верь – не верь, а для чего-то же она существует.
Ольга Мальчина
В плену у Кощеевой пасти
ххх
Возвращался старик из города в свою деревню. Вечерело. На равнину опустились сумерки, а как въехал в лес, совсем стало темно. Но настроение у старика было хорошее, и темень его не пугала. В городе на ярмарке он удачно продал мед со своей пасеки и накупил всякого товара. Вез он жене новый полушубок и белехонькие валенки, о каких она давно мечтала. Усмехнулся старик в бороду, вспоминая, как наказывала ему супруга новую обувку подыскать: “Хотелось бы, – говорит, – хоть на склоне лет ногам утеху дать”.
Вез он дочке сапожки сафьяновые и шаль – по голубому полю алые гроздья рябины разбросаны. Зятю инструмент плотницкий высокого качества и седло добротное.
А внучке Дарьюшке припас он рукавички, лисьим мехом подбитые и бисером расшитые. А также игрушки-побрякушки всякие и нитку бус коралловых.
Да и себя не обидел: приглядел у одного заезжего торговца из дальних стран трубку с чубуком из янтаря и серебром отделанную. Дорогая была трубка, но денег не пожалел: решил потешить себя на закате жизни – надоело самокрутку крутить. Сунул старик руку запазуху, вынул кисет, дочкин подарочек (еще девчушкой вышивала), достал из кармана трубку, набил табачком-самосадом и стал раскуривать. Совсем хорошо ему сделалось: тулуп теплый, шапка на уши надвинута, из мехового воротника только нос да борода торчат, но и им мороз не страшен – дымом из трубки согреваются.
Лошадка споро бежит: не то чтобы торопится, но и не медлит – в самый раз к полуночи домой поспеет. А там уж его ждут. Самовар горячим держат, что еще от прадеда остался. Корзинку для кренделей да баранок всяких приготовили. Стол скатертью накрыли. Размечтался старик о том, как подъедет к воротам, лошадка заржет, зять на крыльцо выскочит, внучка в окошко ручонкой помашет, закричит звонко да радостно: ”Смотрите-ка, дедушка приехал!” Засуетятся домочадцы, забегают, а он им на радость начнет подарки раздавать.
Эх, разулыбался старик, растрогался да и не заметил, как луна за тучу зашла, и темень стала совсем непроглядной. Лошадка вдруг остановилась, как вкопанная, и уши навострила. А впереди что-то как ухнет, как захохочет, и хохот этот гулко по лесу разнесся, потом заскрипело, затрещало, и прямо на дорогу, перед самой лошадиной мордой, рухнула огромная сосна. Лошадка шарахнулась назад и чуть в санях хозяина не придавила. Страшно сделалось старику. Стал он лошадь настегивать да за вожжи дергать, чтобы развернуться и объехать это место, но сани, словно к насту примерзли, ни туда, ни сюда. Снова что-то заухало, захохотало, захлопало, будто большая птица с места сорвалась и вдаль улетела. Оттуда, издалека уже, донеслось едва слышное “Хо-хо-хо” и пропало. Все стихло.
«Да, – почесал затылок старик, – нечисто что-то в нашем лесе. Что б это могло значить? Думай, голова, думай, шапку куплю». Еще немного помедлив, чтобы побороть страх, он вылез из саней, пошел посмотреть, что за дерево и большое ли – далеко ли объезжать придется. Слышит – кто-то вздыхает, всхлипывает между ветвями. Зажег спичку, раздвинул ветки, а там прямо на снегу сидит лесовичок и горюет. Сам он такой маленький, волосики на голове во все стороны торчат и фуфайка на нем тоже вся мохнатая, растрепанная: в темноте его можно было бы со старой сосновой шишкой перепутать.
– Чего слезы проливаешь? – спрашивает его старик.
– Дак, жить негде, – отвечает лесовичок, – вот, крышу снесло. А зима ведь, когда это я новый дом построю. Замерзнуть можно.
Старик зажег новую спичку взамен прогоревшей и осветил то, что в темноте не разглядеть: разрушенную норку с крохотным очагом посередине. Костерок уже потух, но едва приметный дымок еще струился от углей, на которых стоял маленький, чуть больше наперстка, котелок, вылепленный из глины, а в нем что-то еще булькало, кипело.
– Ужин, значит, себе готовил, а поесть не пришлось, – посочувствовал старик. – Плохо твое дело. А то знаешь, возьму-ка я тебя с собой. Будешь в моем доме жить, с внучкой моей подружишься, а весной я тебя снова в лес отвезу. Проку от тебя, правда, никакого, но и убыток не велик – чать, не объешь.
Наклонился старик, посадил лесовичка на свою широкую ладонь и сунул за пазуху. Вернулся к саням, взял в руки вожжи и ну лошаденку погонять, а сани ни с места.
– Фу ты, нечистая сила, – рассердился старик, – до утра мне что ли здесь торчать.
Тут за пазухой у него зашевелилось, лесовичок высунулся из-за отворота шубы и посоветовал:
– А ты скажи: “Фуки, чуки, бузануки – твою силу в мои руки, отворяйтесь ворота – пропускайте ездока”. Наш леший-то и ослабеет, перестанет шалить. У него сегодня настроение появилось, вот он и развлекается. Так-то он у нас смирный.
Послушался старик, сказал, что велено, – сразу и луна из-за тучи выглянула, путь осветила. Повеселел ездовой, забрался в сани и ну кнутом размахивать. Да и лошаденка припустила рысью: не столько оттого, что кнута испугалась, сколько от голода – заспешила к стойлу с овсом.
Когда старик подъехал к дому, было уже далеко за полночь, но все окна светились. У распахнутых ворот маячила фигура дочки, а зять выводил из конюшни молодого, еще не объезженного жеребца и пытался его взнуздать. Жеребец брыкался, крутился на месте – не хотел терпеть на себе ездока.
– Эт куда ж собрались? – удивился старик, въехав во двор. – Зачем жеребца тревожишь? Рано ему еще под седло-то. Пускай погуляет.
– Папаня! Живой! – кинулась к старику дочка. – Мы уж заждались. Думали – случилось что. Может, волки напали. Вот Егорка собрался ехать выручать.
– Ну, ладно причитать-то. Жив я и здоров. И вам того же желаю, – вроде бы сердито пробормотал старик, но в душе был доволен – беспокоились, значит, дорог он своему семейству. – Несите-ка в дом поклажу. Тут я вам навез всего, чего душа пожелает. Самовар, небось, еще не остудился? Будем чай пить с леденцами да кренделями. – Голос старика звучал бодро, весело, будто не случилось ему с нечистой силой повстречаться. Да и то, разве может испортить радость какой-то там подгулявший леший, если вот он – дом родной, всеми окнами светится, ждет не дождется своего хозяина, и ждут не дождутся его в этом просторном доме супруга, с которой он лет тридцать бок о бок прожил, дочка – красавица и певунья, зять – мастер на любую работу и внучка – разумница и шалунья, последняя утеха деда с бабкой.
Дверь отворилась, и вместе с клубом морозного воздуха в сени ввалился сам хозяин, а за ним дочка с зятем – не люди, а какие-то сказочные силачи, увешанные большими и маленькими тюками да пакетами.
– Ой, добра-то сколько навез! – воскликнула супруга. – Да не то главное – хорошо, что сам вернулся. Сердце что-то у меня с утра ныло, как будто беду чуяло. Не случилось ли чего в дороге?
– Не тревожься, жена, – успокоил ее старик, – ничего страшного не произошло, однако одно приключение было. Но о том за чаем расскажу.
– Деда, деда, – теребила старика внучка за рукав, – а ты мне чего привез?
Улыбнулся он, погладил Дарьюшку по русой головке и сказал ласково:
– Ты у меня первой подарки получишь. Вот держи рукавички, мехом подбитые и бисером расшитые, вот бусы коралловые, диковинные, а вот игрушки-побрякушки всякие. Но это еще не все. – Тут старик вынул из-за пазухи лесного гостя. – Вот еще кого я тебе доставил. Коли полюбишь его, будет тебе другом.
Дарьюшка как увидела лесовичка, так про все остальные дедовы подарки забыла. Обрадовалась, прижала к себе странного гостя и ну по комнате кружиться, да спохватилась:
– А как звать его? – озабоченно спросила она деда. – Имя-то у него есть?
– Вот имени у него, кажись, и нет, – с сомнением ответил старик, – а, знаешь, давай назовем его Махонькой, в самый раз ему будет – смотри, какой он у нас махонький.
Когда все сели пить чай, Дарьюшка, было, отказалась, хотела сразу в свою комнату бежать – Махоньку на ночлег устраивать. Но лесовичок воспротивился:
– Я еще не ужинал, – заявил он, – и чая ни разу не пробовал, и пряников не ел – может быть, они вкусные. Не пойду спать.
И вот вся семья собралась за большим круглым столом, посреди которого пыхтел паром большой, начищенный до блеска, медный самовар, доставшийся старику в наследство от предков. Рядом с чашкой Дарьюшки поставили маленький кукольный столик и такой же стульчик, на него и усадили Махоньку. Вместо чашки пришлось взять бабушкин наперсток, а ложку выстругать из щепки от липового полена.
Чай пили долго. Дарьюшка пыталась несколько раз уговорить Махоньку идти спать, но он не уговаривался: ему очень нравилось чаепитие. Дарьюшка ждала, ждала да и уснула, положив светленькую головенку на пухленькие ручки. Отец отнес ее в кровать. А Махоньку спустили на пол и забыли о нем.
Пока на кухне хозяйка с дочкой мыли посуду, Махонька пошел присматривать себе место для ночлега. В комнате молодых ему не понравилось. Здесь было слишком чисто и пахло чем-то душистым так, что щекотало в носу. Махонька пару раз чихнул и поспешил выбраться в коридор.
У старших хозяев он тоже задержался не надолго. В этой комнате топилась печь, и от нее тянуло жаром, а Махонька тепла не любил: в лесу, когда солнце слишком припекало, он прятался от него в какой-нибудь норке у корней больших деревьев, где всегда было сыро и прохладно.
Когда же лесовичок попал в детскую, у него аж дух захватило – так здесь было много удивительных вещей. Увидев плюшевого мишку, он сначала испугался, но убедившись, что медведь не замечает его, осторожно приблизился и даже осмелился потрогать зверя за лапу. “Вялый какой-то, – подумал Махонька, – или только что поужинал, или в зимнюю спячку впал”. – Он ткнул пальцем медведя в живот. Что-то не то, решил он, но что именно, выяснять не стал, так как его внимание привлекла роскошно разодетая кукла. Он замер, не сводя глаз с розового, в бантах и кружевах чуда. Робко приблизившись, но оставаясь при этом на безопасном расстоянии, он тревожно зашевелил ноздрями, принюхиваясь. В обычае лесных жителей узнавать друг друга по запаху. Но чудо ничем знакомым не пахло. По виду вроде на Дарьюшку похожа, значит, должно быть, человек. А человеком не пахнет. Озадаченный Махонька не знал, как себя повести: то ли подобраться еще ближе и разглядеть повнимательнее, то ли не рисковать и обойти стороной. Любопытство одержало верх над осторожностью, и лесовичок приблизился к чуду еще на пару шагов. Кукла не обращала на него никакого внимания. “Или я для нее не съедобный, или незаметный”, – рассудил Махонька и перестал бояться. Да и впрямь, некогда терять время на страх, если вокруг столько необычного.
Он осторожно огляделся, приискивая себе местечко для ночлега. И ему сразу же в глаза бросился кукольный домик. Он стоял в стороне, в углу комнаты, и очень напоминал Махоньке его избушку, построенную из легких деревянных брусочков. Только в этой были двери и окна, что лесовичку не очень-то понравилось: «Это ж надо не есть, не спать, а только дырки сторожить, – пробурчал он, – чтобы зверь не забрался. Ладно, завтра поправим», – решил он и стал обследовать свое новое жилье. Здесь было много ненужных, на его взгляд, предметов, назначение которых Махонька не понимал. Поэтому он, не долго думая, стал освобождать от них дом. Сначала он выволок наружу шкаф, потом стол и все стулья, затем ему показалась лишней маленькая игрушечная плита, за нею последовали диван и два кресла вместе с почти настоящим торшером, работающим от батарейки…
Махонька трудился почти час, и когда он, наконец, присел на полу отдохнуть, в кукольном домике не осталось ничего, кроме резной деревянной кровати, покрытой розовым кружевным покрывалом. Махонька подумал, не выкинуть ли и ее, потом приподнял край покрывала, заглянул под кровать и нашел, что это очень уютное местечко для жизни. Там он и уснул, свернувшись калачиком.
ххх
В этом доме все рано вставали: летом – вместе с солнышком, а зимой еще затемно. Дарьюшка проснулась как всегда, но из постели не выбиралась – ждала, когда придет бабушка, и вспоминала, что же это такое хорошее вчера случилось. Ага! Вспомнила – дедушка приехал и Махоньку привез. Интересно, где он?
– Бабуля! – крикнула Дарьюшка. – Ну, иди же!
– Иду, иду, внученька, – донеслось из кухни, затем прошелестели быстрые шаги, и на пороге появилась раскрасневшаяся от печного жара не старая еще женщина с веселой улыбкой на лице и лукавым взглядом – никакая и не бабушка, а просто Иванна. Никто ее иначе-то и не называет, разве что дед – и то в шутку – старухой, так то еще с молодости между ними повелось, хотя он-то действительно выглядит стариком с густой совершенно седой бородой, вислыми усами и мохнатыми бровями, из-под которых с усмешкой смотрят на мир ясные и добрые васильковые глаза. Вот за эти-то глаза Иванна и полюбила бобыля Федота, который был почти на 15 лет ее старше. Дарьюшке очень нравилось слушать, как Иванна рассказывает об их первой всрече: поглядели они друг другу в глаза и не смогли расстаться. Так и живут с тех пор вместе неразлучно.
– Иванна, отгадай загадку, – торопливо затараторила Дарьюшка, – сидит за столом, а на столе. Ну, кто такой? – Думала, думала бабушка – не может отгадать.
– Да Махонька же! – с восторгом выкрикнула Дарьюшка – ей очень нравилось, когда бабушка становилась недогадливой. Вот если бы она еще не догадывалась, кто всю посуду из буфета вытащил, варенье разлил, чашку разбил, муку рассыпал, как было бы хорошо, но в таких случаях она почему-то всегда все знала наперед.
– Да что ты! – удивилась бабушка. – Как это мне в голову не пришло.
– А где мой Махонька? – спросила Дарьюшка. – Он где спал?
– Да, не знаю. С вечера он все что-то по углам искал, потом утихомирился, а где приют нашел, я не видала. – Иванна отправилась по своим делам, а Дарья быстро выскользнула из-под одеяла, оделась и пошла искать Махоньку.
Ее взгляд сразу наткнулся на беспорядок возле кукольного домика. Не трудно было догадаться, кто здесь похозяйничал.
– Ах, вот ты где! – воскликнула Дарьюшка и заглянула через крошечное оконце в кукольную спальню. Но здесь Махоньки не было, ведь Дарьюшке не пришло в голову, что чудесную удобную кровать можно использовать как крышу или нору.
Дарья уже обследовала весь дом, но Махоньку не обнаружила. «Наверное, ушел в свой лес», – предположила она и загрустила. И тут Иванна позвала на блины с яичницей, да с медом, да со сметаной, а из кухни доносились такие вкусные ароматы, что она повеселела и решила не расстраиваться: если Махоньке так лучше, то и пусть его.
Запахи хорошей еды скоро достигли и Махоньки. Он громко чихнул и проснулся, пошевелил ноздрями, принюхиваясь, повертел головой, соображая, откуда это так маняще пахнет, и вылез из-под кровати. Дух горячего растительного масла и жареной яичницы привел его в кухню. Здесь вся семья сидела за столом и ела… без Махоньки. Он заволновался, стал бегать вокруг стола, выискивая, как бы на него забраться. Его изобретательная голова сразу нашла путь: по стене кухни вился пушистой лиловой лианой какой-то комнатный цветок, который, добравшись по натянутому для него шпагату до потолка, свисал оттуда почти до самого пола. Махонька уцепился за него и быстро стал карабкаться по черенкам листьев вверх. Оказавшись на уровне стола, он оттолкнулся от стены и прыгнул, шлепнувшись в миску со сметаной.
– Ой! Да что ж это такое! – воскликнула Иванна, стирая салфеткой брызги с лица. – Мышь что ли с потолка свалилась? Да как метко – прямо в сметану. – Она взяла большую деревянную ложку и выловила того, кто барахтался в миске.
– Махонька! – радостно воскликнула Даша. – Как ты сюда попал? Значит, ты не ушел в свой лес?
– Еще чего, – буркнул Махонька, слизывая с рукава грязной фуфайки из меха крысы сметану. – Я, между прочим, голодный.
– Сейчас я тебя отмою и покормлю, – сказала Даша, отодвигая свой стул.
– Не хочу отмываться, – решительно воспротивился Махонька, – хочу есть.
– Потерпи, – строго приказала Даша и потащила Махоньку к умывальнику.
И вот он сидит за кукольным столиком рядом с Дашиной тарелкой, умытый, причесанный, с трудом расставшийся со своей облысевшей от времени фуфайкой, которую Даша простирнула и повесила сушиться на веревку над печкой. Пред ним стоят кукольные блюдечки со сметаной и медом, лежат горкой кусочки блинов, а вся семья с изумлением, забыв о завтраке, наблюдает, как их лесной гость ест. Махонька, не обращая ни на кого внимания, хватает блин с быстротой, как будто за ним гонятся, окунает его в мед, потом в сметану, затем, вскочив со стула, несется к стоящей в центре стола сковороде и полощет все это в желтке. Засунув в рот, глотает, не жуя и ни на секунду не останавливаясь, тут же несется за следующей порцией. Сам он уже от пяток до ушей в меде и сметане, на скатерти четко отпечатались ступни его ног, пробежавшихся по яичнице. У Даши от его мелькания закружилась голова и пропал аппетит.
– Пожалуй, мы его не прокормим, – говорит Маруся, Дашина мама. – Куда там у него все это умещается.
– Махонька, ты не лопнешь? – тревожно спрашивает Дарьюшка. – Я вон насколько больше тебя, но мне столько не съесть.
– Не-а, – успокаивает ее Махонька, давно покончивший с едой на своем столике и добравшийся до блинов на хозяйских тарелках. – Мне на зиму нужно жиром запастись, тогда я, может быть, впаду в спячку.
– Так зима скоро закончится, – удивляется Егор, Дашин папа, – февраль на дворе.
– А я на следующую запасаюсь, – поясняет Махонька, обегая стол и заглядывая в тарелки. Не заинтересовавшись больше ничем, он тяжело плюхается на стул и с удовлетворением произносит:– Теперь чай пить будем.
Тут во дворе громко хлопнула калитка, и недружный мальчишечий хор громко затянул: – Дашка, выходи! Выходи, Дашка! Дашка, санки бери!
– Кто это? – испугался Махонька и стремительно сполз со стола по спинке стула. – Страшный. Голос у него страшный.
– Не бойся, это мои друзья-враги, – успокоила лесовичка Дарьюшка. – Гулять зовут.
– А как это, – удивился Махонька, – тут друзья, и тут же враги?
– Так всегда получается с людьми почему-то, – пожала плечами Даша, – то мирятся, то ссорятся.
– У нас в лесу так не бывает, – сказал озадаченный Махонька, – я всегда знаю, от кого могу беду потерпеть, а кому довериться. А у вас, выходит, никогда ничего наперед не знаешь – сегодня одно, а завтра наоборот…
– Выходит… – вздохнула Даша, – но ты не расстраивайся – дело привычное. Так бабушка говорит. Она говорит: «Ты, Дарьюшка, помни всегда хорошее, а плохое забывай, тогда тебе легко жить будет». Вот я одно помню, а другое забываю. И ты так делай. А теперь надевай свою фуфайку, и пойдем на санках кататься. – Она протянула руку и сняла с веревки Махонькину «крысу», которая стала жесткой и стояла колом.
– Ну, вот, – проворчал Махонька, – фуфайку пересушила. Как я ее теперь надену?
– Сейчас поправим, – успокоил лесовичка Егор. Он взял деревянный молоток, постучал им по коже, и она снова стала мягкой.
– Теперь хорошо, – все еще сердясь, одобрил Махонька, – только больше не трожь. Одежа должна быть грязной и вонять, чтобы хищников отпугивать. Понятно тебе, – добавил он строго и направился к двери.
– Понятно, понятно, понятно, – пропела Даша и крикнула ему вслед: – Не уходи с крылечка! Меня подожди! – Она быстро оделась, прихватила в сенях санки и выбежала на улицу.
Так и станет Махонька кого-нибудь слушать – он сам себе хозяин. Поэтому через минуту он уже барахтался в сугробе, из которого торчали только две его быстро дергающиеся ноги. Даша бросила санки, всплеснула руками и полезла в сугроб выручать неосторожного лесовичка.
Когда Даша выбралась на расчищенную дедом тропу, она смахнула с Махоньки снег, сняла с него его странные лапоточки, вытряхнула их. Потом, подскакивая на одной ноге, по очереди стащила с себя валенки, выбила их о крыльцо. Покончив с этим, взяла санки за веревку, привязанную к их передку, посадила на них Махоньку и вышла за калитку, где поджидала ее шумная деревенская детвора.
– Ой! – восторженно воскликнула соседская Лизка, – у тебя новая кукла! Какая хорошенькая. – Нет уж, к Махоньке это слово совсем не подходит. Для него оно звучит как оскорбление. Поэтому он нахмурился, свирепо глянул на обидчицу и рявкнул изо всех силенок, видимо, стремясь напугать и произвести достойное впечатление:
– Ведьма! Вот ведьма! – Потом он оскалился, пощелкал зубами и прошипел: – Ослепла, что ли.
Лизка отпрянула, вытаращила глаза и испуганно прошептала:
– Кто это разговаривает?
– Не бойся, – успокоила ее Даша, – это Махонька. Мне его дедушка под сосной откопал. – Ну, Махонька, – обратилась она к лесовичку, – зачем же ты Лизу пугаешь? Она ведь тебе ничего плохого еще не сделала?
– Главный закон леса, – сурово произнес Махонька, – напугал – остался несъеденный.
– Лизка-то тебя не съест, – серьезно пояснил самый младший из компании трехлетний Лизкин двоюродный брат Сева, – у ней зубы выпали. – Действительно, на удивление всей родни Лиза лишилась сразу половины своих молочных зубов, а постоянные расти что-то не торопились. Поэтому она, стоило ей открыть рот, сверкала широкой прорехой, в которой болтался розовый остренький язычок, а ее лицо при этом чем-то напоминало бабу ягу в детстве.
Махонька глянул на Лизу без всякого сочувствия и дружелюбия, а она в ответ недобро зыркнула на лесовичка маленькими, глубоко посаженными черными глазками и многозначительно сузила и без того тонкие губы. Сразу стало ясно, что друзьями им не бывать.
– А ну-ка, какой это такой Махонька? – вперед выдвинулся предводитель деревенской мелочи, так называли малышей до десяти лет местные подростки, рыжий и конопатый Петька. Он наклонился над санками и удивленно стал разглядывать лесовичка.
– Чудно как-то, – наконец нерешительно произнес он, видимо не зная, как расценивать его появление в реальной жизни, – это мне не мерещится? Разве так бывает? Дед говорил, что всякая нечистая сила только в сказках живет. – Он протянул руку и погладил Махоньку по растрепанной голове. Дашу удивило, что Махонька не сопротивлялся, она даже испытала укол ревности (все-таки это ж ее лесовичок), но сразу приглушила в себе недоброе чувство собственности. «Махонька ничейный и сам выбирает, с кем дружить», – решила она.
Петька, между тем, уже пришел кое к каким выводам:
– На меня похож, такой же лохматый и рыжий, – заметил он самокритично, – будто мы братья. – Потом подумал и добавил: – Симпатичный.
Тут малышня осмелела, защебетала, обмениваясь мнениями, приблизилась к санкам, сначала осторожно разглядывая лесовичка, а потом начала тормошить, поворачивать, поставила на ноги и, в конце концов, приняла в свою компанию.
Только Лиза стояла в стороне с обиженным видом, и когда все побежали к реке кататься на санках с ее крутого берега, она не пошла, а завернула в свои ворота, и долго смотрела через щель в заборе вслед веселой ватаге деревенской розовощекой детворы. Что она при этом замышляла, что обдумывала, никто не знает. Но по ее решительному виду было понятно, что месть за нанесенное оскорбление не заставит себя ждать.
Махонька первый раз в жизни катался на санках. Это оказалось очень веселое занятие. Сначала было страшно, но скоро он осмелел и вошел во вкус. Махонька сидел впереди. Даша крепко обхватывала его одной рукой, чтобы невзначай не свалился, а другой держалась за рычаг, управляющий лыжей, укрепленной впереди между полозьями, объезжая ухабы и рытвины. За ними ухитрялись умоститься на санках еще человек пять, и этот вездеход мчался с горы, постепенно набирая скорость. В конце он летел так, что кусты, растущие по сторонам ледяной дорожки, мелькали, мгновенно исчезая из поля зрения, а ветер свистел в ушах и срывал шапки с ребячьих голов.
Одолев спуск, санки выскакивали на ледяное поле реки и еще долго катились по его гладкой плоскости. От восторга и страха ребетня орала во все горло, но среди этого нестройного хора выделялся трубный, басовитый голос Махоньки. Никто не предполагал, что это маленькое существо обладает такой мощной глоткой.
Но не только этим удивил компанию Махонька. Оказалось, что ему ничего не стоит забраться вместе с санками на высоченную гору так быстро, что никто и опомниться не успевает: все еще, скользя и падая, только-только выбираются на берег, а Махонька уже поторапливает их сверху, нетерпеливо пританцовывая и размахивая руками.
Уже несколько часов неутомимая ребетня укатывает горку, соревнуясь в скорости со студеным зимним ветром. Щеки у всех пылают румянцем, рукавицы заброшены в сугроб, в валенках тает снег, шарфы ослабли и обнажили тоненькие шеи, за кожицу которых пощипывает мороз, пуговицы кое-где оторваны, а им все нипочем – кажется, никакая сила не сможет оторвать их от этого захватывающего развлечения. Но тут на горе появляется Дашина мама и уводит дочь вместе с Махонькой обедать. Огорченные Дашины компаньоны тоже разбредаются по домам.
– Дашка, приходи завтра пораньше! – крикнул вслед увозящей санки Даше рыжий Петька. – И Махоньку приводи. Он у меня классный братишка.
ххх
Лиза сидела на кровати в сосредоточенной задумчивости. На ее лице с совершенно правильными чертами, но при этом казавшемся неприятным, не отразилась ни одна мысль или ни одно чувство, которое мысли могли бы пробудить в ее сердце. Какая-то тайная работа совершалась в ее душе, но на поверхность не выплескивалась ни одна эмоция.
– Надо ж так владеть собой в таком младенческом возрасте, – восхищалась Лизой ее бабушка Агриппина, – это у нее наследственное, от прапрабабки. Сильная была женщина. Все село в руках держала. – При этом Агриппина горестно вздыхала, видимо, сожалея об утраченной с тех пор власти над людьми: – Обмельчал наш род. Одна надежда на Лизавету.
Молчаливая сосредоточенность внучки несколько смущала ее. «Что она такое задумала, – размышляла старуха, – какую-нибудь пакость. Лизка на это разворотливая. – Агриппина улыбнулась, вспоминая, как орала ее невестка, когда ночью ей на лицо прыгнула большая скользкая жаба. – Точно, Лизкина месть за то, что гулять не пустила. Откуда только в ней, такой хрупкой и маленькой, столько злости и холодного расчета. Меня давно превзошла. Пожалуй, и прапрабабку переплюнет. Ох, кому-то она войну объявила. Хоть бы по молодости глупостей не наделала. Силы-то своей еще не знает», – Агриппина внимательно присмотрелась к Лизе и решила за ней приглядывать.
Во время обеда Лиза рассеянно ковырялась вилкой в тарелке, нетерпеливо ожидая, когда ее выпустят из-за стола. Как только мать сказала:
– Ладно, иди уж, вижу, что невтерпеж, – Лиза стремительно вскочила со стула, кое-как накинула шубейку и с силой рванула ручку двери. – Шапку-то надень, чумная! – крикнула ей вслед мать, но дочку словно ветром сдуло.
– Куда это она так спешит? – удивился отец. – Что за дела такие неотложные в шесть-то лет?
– Да кто их знает, – беззаботно ответила мать, собирая со стола тарелки, – носятся где-то весь день всей честной компанией, что я – слежу за ней?
– А ты бы последила, – резонно заметил отец, – мало ли что…
– Вот еще, – пожала плечами Полина, Лизина мать, – дел что ли у меня других нет.
Лиза, выскочив на улицу, сразу направилась к северной стороне дома, где к голой стене, лишенной окон, была приставлена длинная лестница, ведущая на чердак. Проворно вскарабкавшись по ней, девочка оказалась в полутемном неухоженном помещении, куда с незапамятных времен стаскивали всякое барахло, которое и выбросить было жаль, и применить не к чему. Она давно облюбовала один дальний угол, в котором стоял, заваленный всяким хламом большой кованый сундук. Его припрятали здесь еще в те времена, когда в стране шла гражданская война, породившая множество разбойничьих банд, нещадно грабивших окрестные села. О тех событиях даже бабушка знала понаслышке. Содержимое сундука, видимо, никого не заинтересовало, так как, по словам старой Агриппины, он был заговоренный, и то, что в нем лежит, может быть оценено только тем, кому оно предназначено.
Лизу влек к этому сундуку какой-то непреодолимый интерес. Уже много раз она из всех своих детских силенок пыталась приподнять его тяжелую крышку, но ей это никак не удавалось. Вот и сейчас она приготовилась применить предельное напряжение своих мышц и чуть не угодила в сундук, потеряв равновесие – крышка поднялась без всякого сопротивления.
К удивлению Лизы сундук оказался почти пуст. На первый взгляд в нем не было ничего ценного, кроме большой толстой книги в кожаном переплете с серебряным теснением и выдавленным на нем золотыми непонятными буквами названием. Так как Лиза читать еще не умела, то и книгой не заинтересовалась. Какие-то скляночки с плохо пахнущими жидкостями, сушеные жабьи ножки, пучки трав тоже не привлекли Лизиного внимания. А вот тряпичные узелки, перевязанные разноцветными ниточками и ленточками, показались наследнице всесильной прапрабабки загадочными и возбудили ее любопытство. Она выбрала один из них, самый яркий, и попыталась развязать, чтобы посмотреть, что в нем спрятано.
– Не смей! – раздался у нее за спиной грозный голос Агриппины. – Не тобой завязано – не тебе развязывать! Да и как же ты крышку-то подняла? – удивилась она. – Я сколько раз пыталась – и никак.
– Сама поднялась, – сердито буркнула Лиза. – Чего притащилась? Следишь за мной?
– Присматриваю, – ехидно заметила Агриппина. – Мала прапрабабкиным наследством интересоваться. Сундук открылся – видать, сила тебе дадена. Но примерять ее на себя не спеши – беды наделаешь, ума-то с кулачок пока еще.
Лиза обидчиво поджала губы, но возражать не стала. А что там зреет у нее в голове – не сразу разберешь. Агриппина вздохнула и решила повесить на чердачную дверь большой амбарный замок.
ххх
Дарьюшка и Махонька после обеда слонялись по дому без всякого дела. Сначала они заглянули к бабушке, которая сидела в гостиной, удобно устроившись в любимом широком кресле у окна, и вышивала крестиком белоснежную льняную скатерть. Махонька потрясенно смотрел, как на белом поле цвели диковинные цветы, и никак не мог понять, откуда они там взялись, откуда растут, где их корни. Дарьюшка, смеясь, попыталась объяснить ему назначение иглы и ниток, но успеха не добилась, ей стало скучно, и она потянула Махоньку в другую комнату.
Однако это было не так просто сделать. Если лесовичок упрется, то с места его уже не сдвинуть. А Махонька уходить не хотел, пока сам не попробует «вырастить» такие же цветы. Пришлось найти для него лоскуток ткани, заправить в иголку цветную нитку и показать, как надо вышивать. Однако руки лесовичка не были приспособлены к столь тонкой работе, и вместо скатерки в цветах у него вышла скомканная тряпка, насквозь прошитая и затянутая голубой ниткой. Федот, на минутку заглянувший в комнату, посмотрел на Махонькино рукоделие и расхохотался.
– А почему у меня не получилось? – удивился Махонька. – Я все делал, как Иванна показала. – Федот, шутя, шлепнул его по макушке и громогласно заявил:
– Думай, голова, думай, шапку куплю.
– Нужна мне эта шапка, – обиженно отмахнулся Махонька, – я шапков не ношу.
– Видишь ли, – мягко ответила Дарьюшка, – надо быть чуть-чуть волшебником, как бабушка. – Этот довод Махоньку почти убедил. Но тут снова вмешался Федот:
– Не слушай ты их. Просто не мужицкое это дело с иголками и нитками возиться. Руки у нас для другой работы предназначены. Так что все эти крестики и нолики оставь Дашке, а сам к мужицкому ремеслу приглядывайся.
Следовательно, в гостиной делать было больше нечего, и лесовичок согласился посмотреть, чем занят Дашин папа. Накинув шубейку, Даша потащила Махоньку на улицу, в сарай. Там один угол был оборудован под столярную мастерскую. Маруся уже давно просит мужа сделать новый настенный шкаф для кухни – старый-то совсем рассохся и перекосился. Но у Егора все руки не доходили, и он отнекивался: мол, доски еще не просохли. А теперь подвернулся случай опробовать новые инструменты – тестев подарочек.
Егор с удовольствием строгал пахнущие сосной доски широким, хорошо заточенным рубанком. Стружки золотистыми локонами падали на земляной пол и шелестели под ногами. Поверхность доски постепенно становилась ровной и блестящей. Егор гладил ее рукой, и было видно, что он доволен и своей работой, и рубанком. Тут и появились Дарья с Махонькой. Отец не любил, когда ему мешали, но на этот раз обрадовался – нашлось, кому показать, что значит добротный инструмент. Он последний раз прошелся по доске, подчищая мелкие шероховатости, и предложил Даше провести по ней рукой, чтобы ощутить гладкость и нежность хорошо обработанного дерева. Махонька же втянул в себя воздух, пошевелил ноздрями, принюхиваясь, и почему-то пришел в неистовое возбуждение: рубанки, топоры, молотки, банки с лаками и красками, гвозди и шурупы стали носиться по мастерской вслед за ним, а сам он бушевал и всей своей луженой глоткой издавал проклятия и ругательства на непонятном тарабарском языке. Егор и Даша выскочили на улицу, плотно прикрыв за собою дверь, чтобы в безопасности переждать непонятный Махонькин приступ ярости.
Когда за дверью приутихло, Даша осторожно заглянула в сарай, и убедившись, что буря миновала, неслышно вошла. Махонька сидел на полу, среди стружек, и горевал, тихонько подвывая:
– Она была такая живая. Она так сияла иголочками. Она так пела на ветру. Она пахла, как ни одна сосна не пахнет. Она была красивая и стройная. Ее любило солнце, и она тянулась к нему. Среди ее корней было прохладно и сыро. Своими шишками она кормила белок и соек. Мы так шептались с нею вечерами. – По щекам лесовичка текли горючие слезы, как будто он только что потерял своего самого верного друга.
– Махонька, что с тобой? – испуганно произнесла Даша. – Ты жалеешь это дерево?
– Она была, а теперь ее нет, – всхлипнул Махонька.
– Ну и что, – попыталась успокоить его Даша, – в лесу много таких деревьев.
– Таких нет, – Махонька шмыгнул носом и размазал кулаком слезы по щекам. – Она была не такая, она была моя. Летом я прятался от жары и от дождя в ее корнях. А зимой, когда нечего было есть, я жевал ее семена и даже иголки, и она спасала меня от голода. Вы, люди, злые. Вы убиваете деревья. – Махонька поднялся с пола, молча прошел мимо потерявшего дар речи Егора и исчез за углом сарая.
– Махонька, – кинулась за ним вслед Даша, – Махонька, ты только не уходи! Давай поговорим! – Но лесовичок не ответил ей, а стремительно проскользнул в дыру под забором. Даша выскочила на улицу, но он исчез и даже следов на снегу не оставил.
Всю ночь Даша не могла уснуть – все ждала Махоньку, выглядывала в окно, выскакивала на крыльцо – ей казалось, что там кто-то скребется, но ничто не нарушало тишину зимней звездной ночи. И только под утро Даша различила осторожное царапанье по оконному стеклу. Подышав на морозные узоры, она заглянула в образовавшуюся проталину и отшатнулась – на нее глядел круглым немигающим глазом сухой древесный сучок.
– Это просто дерево, – сказала она себе громко, чтобы заглушить испуг. – Нечего трусить. Мне показалось. Мне что-то показалось. Сейчас открою форточку и разгляжу получше. – Звучание собственного голоса успокоило Дашу, и она смело забралась на подоконник. Как только форточка распахнулась, из нее на пол свалилось полено с торчащими во все стороны сучьями.
– Фу, – сказало оно, – всегда падаю головой вниз. – Даша с изумлением смотрела, как то, что она приняла за полено, пришло в движение и, помогая себе крючковатыми руками, перевернулось, став на тоненькие кривые ножки. – Голова у меня тяжелая, – пояснило «полено», – башковитый я.
– Ты кто? – едва вымолвила изумленная Даша.
– Не видишь, что ли, леший я, – сердито сказало полено, видимо не допуская мысли, что кто-то может его не узнать, – если по простому, то Лешак – имя такое. Вот – притащил тебе мерзлого, – Лешак резво прыгнул на подоконник, свесился в форточку, став в два раза длиннее, и достал из снежного сугроба совсем замерзшего Махоньку. – Сказал к тебе доставить и замолчал, ничего больше не говорит. Живой ли, нет ли – не разберу. – Лешак уставился на Дашу своим единственным немигающим глазом, ожидая дальнейших распоряжений.
Даша ахнула, бросилась к Махоньке, потрогала лоб.
– Ледяной, – прошептала тихо, почти про себя. Прижала ухо к груди, послушала, бьется ли сердце: – Живой, – сказала обрадованно Лешаку. – Быстро снега! – Лешак сорвался с места, вылетел в форточку, и через секунду сугроб под окном переместился в Дашину комнату. Сорвав с Махоньки всю одежду, Даша стала растирать лесовичка снегом, пока его кожа не приобрела обычный светло-зеленый оттенок с золотистыми крапинками на щеках и на носу. Тогда Даша метнулась на кухню, принесла таз с кипятком, добавила туда немножко снега, чтобы вода приостыла, и положила в него Махоньку.
– Вот, – сказала она ласково, – заодно и искупаемся.
– Не хочу мыться, – тихо, но сердито произнес оживший Махонька из чистого упрямства, хотя лежать в теплой воде ему было приятно.
– А теперь давай сугроб снова за окно, – приказала Даша Лешаку. И тот послушно выполнил распоряжение, ухитрившись даже лужу, образовавшуюся от подтаявшего снега, переместить на улицу.
– Ну что, раз ты ожил, – неуверенно произнес Лешак, видимо, еще сомневаясь в этом, – то я пошел. Дел накопилось. – И он исчез в форточке.
Когда Махонька, выкупанный, согретый и накормленный млел на Дашиных подушках, она решила к нему подступиться для примирения.
– Махонька, – осторожно спросила она, – ты уже не сердишься? – Махонька неопределенно мотнул головой. – Тогда давай все обсудим, чтобы не держать друг на друга зла, – рассудительно предложила Даша.
– А я итак не держу, – сказал лесовичок хриплым голосом. – Ты ни в чем не виновата. Это Егор сосну спилил.
– Махонька, прости его, – попросила Даша, – он же не знал, что она твоя. Если бы мы не спиливали деревьев, то не выжили бы. Людям нужно тепло. Вот ты же лесной житель и то чуть не замерз. А нам зимой совсем плохо приходится, поэтому и надо дом строить, сарай для лошадей, печку топить.
Махонька не мог не согласиться с доводами Дарьюшки и легко простил всех людей, но на его сердце все же лежала тяжесть, и он грустно сказал:
– Я еще немножко погорюю, а потом пойдем на санках кататься, – и уже задремывая, добавил, – только теперь я рулить буду.
ххх
Утром Лиза обнаружила, что на чердачной двери висит толстый ржавый амбарный замок. Она не поверила своим глазам – до сих пор чердак никогда не закрывался. В сердцах, со всей силы, так, что чуть не свалилась с лестницы, Лиза подергала эту увесистую гирю и поняла, что просто так с нею не справиться.
– У, ведьма, – зло сказала она громко, – старая прохвостка. Достану я тебя, – и она погрозила кулаком в ту сторону, где Агриппина выбирала из копны сена охапку посуше, чтобы дать корове. Усевшись на верхней перекладине, Лиза стала обдумывать, как ей открыть замок. «Ключ бабка, конечно, припрятала так, что не найдешь – это она умеет. – Размышляла Лиза. – Замок старый, ржавый. Гвоздь не возьмет». – И все-таки она решила попробовать. Сползла с лестницы и побежала в сарай. Здесь, среди отцовских инструментов, она нашла старый, квадратный гвоздь, кованный деревенским кузнецом еще, наверное, в гражданскую войну и сохраненный дедом. Ей показалось, что именно этот доисторический гвоздь может стать отмычкой для доисторического замка. Резво вскарабкавшись по лестнице, Лиза принялась ковыряться в замочной скважине, беспрерывно дергая за дужку, чтобы проверить, открылся или нет.
– И не пытайся, – сказала насмешливо Агриппина, глядя на внучку снизу выцветшими, но веселыми глазами. – Ишь, шустрая какая. Не по твоим остреньким зубкам этот замок. Когда-то его колчаковцы не смогли сорвать – дверь выломали, паразиты. Мне мать рассказывала. И в коллективизацию добро сохранилось, так как комитет бедноты с замком не справился. Так что не трать зря силы, а гвоздь положи на место. – И Агриппина, уверенная в своем замке и вдохновленная воспоминаниями, отправилась по делам.
Однако не так просто было ее упрямую внучку сбить с толку. Лиза снова уселась на перекладине лестницы и глубоко задумалась, в уме перебирая варианты. И тут она вспомнила о прошлогодней истории с сейфом директора школы, растревожившей и перессорившей все село. Сын кузнеца тринадцатилетний Федька поспорил с местными подростками на пачку заморских сигарет, что откроет школьный сейф. И-таки открыл, пробравшись ночью, когда сторож спал, в директорский кабинет и сделав слепок при помощи пластилина, а затем выковав заготовку и выпилив из нее точную копию ключа прямо на глазах у ничего не подозревающего родителя, довольного тем, что его отпрыск осваивает семейное ремесло. Код же подобрать было парой пустяков, так как Иван Фомич, директор школы, не предполагал, что кто-то может посягнуть на его богатства, и отнесся к делу формально, набрав четыре единицы.
Когда все открылось, кузнец отказался наказывать сына, заявив, что за такую точную работу директор должен бы еще приплатить, ведь теперь у него будет два ключа. А раз из сейфа ничего не пропало, то и говорить не о чем. Одна половина села возмутилась решением кузнеца, уверенная, что он поощряет и растит бандита. А другая половина, напротив, увидела в Федьке талант, и засыпала его просьбами то ли изготовить давно потерянный ключ к замку, без толку валяющемуся в сарае, то ли выковать заковыристую кочергу для печи, то ли петушка на конек, то ли подсвечник, чтобы на стенку повесить, – в общем, те мелочи, за которые деревенский кузнец браться не хотел, считая их недостойными его стараний. Федька за все хватался и стал приносить семье довольно ощутимую прибыль. Мать хвалила сына. А о его проступке село великодушно забыло.
Но не забыла Лиза. Она умела помнить о человеческих слабостях и использовать их. Федькина азартность сейчас ей была на руку. «Надо его завлечь, – думала Лиза, – и он откроет замок». Эта идея обрадовала ее, она с легким сердцем спустилась с лестницы, и, не откладывая в долгий ящик, выскользнула за ворота.
Дом кузнеца стоял почти в конце деревни. Лизе пришлось пробежаться по морозцу, и за это время она обдумала, как подобраться к Федьке, ведь отношения между ними были не дружественные.
– Тетя Настя, – крикнула она с порога, ворвавшись в дом, даже не постучав, – дайте луковицу! Мать просила.
– Что ж, у вас своего лука уже нет? – удивилась Федькина мать.
– Да есть, – скороговоркой пояснила Лиза, – только он на чердаке, а Агриппина совсем выжила из ума: замок повесила, а ключ в сугроб уронила – не можем найти, уже весь двор перерыли.
– Чей-то ты так про бабушку неуважительно, – сурово заметила Настя, – с каждым может случиться. Я к вам Федора пришлю – сделает второй ключ.
– Ой, тетя Настя, спасибо большое, – Лиза возликовала в душе, но вида не подала, – только пусть завтра с утра приходит. Самое удобное время. – Она имела ввиду, что дома никого не будет, кроме нее, потому что все взрослые собрались идти на сельский сход по случаю подготовки к предстоящей посевной – весна-то не за горами.
ххх
Иванна уже несколько раз заходила в комнату Дарьюшки, но внучка все спала, да так сладко, подложив ладошку под щеку и свернувшись калачиком, что не хотелось будить.
– Да что ж это такое, – вздыхала Иванна, – спит и спит. Да и Махоньки что-то не видно. Не заболели ли. Вчера они пришли с гулянья мокрыми насквозь.
– Лоб холодный, – успокаивала ее Маруся, – я потрогала. Температуры нет. Набегалась, выбилась из сил, вот и спит. Помнишь, как я в детстве иногда спала, – посмеивалась дочка, – сутки. Она в меня пошла. Пусть отсыпается. Вырастет – заботы не дадут.
Только к обеду Даша, наконец, смогла разлепить глаза, и то потому, что Махонька сидел у нее на подушке и дул в ухо.
– Вставай, – сказал он требовательно, увидев, что Даша проснулась, – я есть хочу и на санках кататься.
– Ой, Махонька, – Даша потянулась, сладко зевнула и прищурилась от яркого света, бившего в окно, – какой же ты непоседливый. Просто беда. – Она откинула одеяло и, сунув ноги в теплые меховые тапочки, отправилась на кухню, где Иванна гремела посудой.
– Ну, наконец-то, – бабушка весело глянула на Дашу, – там, под забором, твои приятели с утра тебя с Махонькой караулят. Санки твои ждут. Я уж оглохла от их призывов. – Тут с улицы действительно донесся хор детских голосов. – Надо сказать Егорке, чтобы снял он этот чертов руль с санок, может, под окном потише станет.
– Дашка, выходи! Выходи, Дашка! Ма-хонь-ка! Ма-хонь-ка! Санки берите!
Махонька, заслышав зов, схватил свою крысиную шубейку и рванул бы на улицу, если бы смог справиться с дверью. Тут, на пороге, Даша и поймала его за воротник:
– Ты же есть хотел, – напомнила она, – ну-ка, раздевайся. – Махонька покорно отправился на кухню. Но даже ему, обитателю леса, у которого главный смысл жизни заключается в добыче пропитания, не терпелось скорее скатиться с горы наперегонки с ветром и вопреки морозу. А что тогда говорить о Даше. Поэтому они долго не засиживались за столом, и через несколько минут, подхватив санки, уже мчались с ватагой малышни к крутому берегу реки. Лиза и теперь здесь не появилась, но этого никто не заметил.
Подустав немного, детвора уселась передохнуть на сухом, поваленном еще весенним половодьем дереве, одиноко лежащем на берегу.
– Что-то я начинаю замерзать, – слегка поеживаясь, сказала Даша.
– Хорошо бы костер развести, – заметил Петька, – но я спички дома забыл.
Махонька заволновался и забегал вокруг дерева. Детвора с любопытством наблюдала за ним. Он нашел на снегу короткую палку, очистил ее от коры, которую раскрошил в пыль и высыпал в небольшое углубление на стволе дерева, вставил в него палку и стал с невероятной скорость вертеть ее между ладонями. Вскоре из углубления потянулся дымок. Сообразительная Даша добавила туда мелких тонких щепочек – появилось пламя, быстро сожравшее Махонькину с Дашей подачку и принявшееся за ближайшие сухие, легко разгоревшиеся веточки. А тут еще и ветер налетел да так помог, что компания и охнуть не успела, как все дерево было поглощено неистово трепетавшими языками огня, нестерпимо пышущими жаром и, как трехглавый дракон, извергающими в небо мириады искр и клубы черного дыма. На Даше загорелась шубка. Петька подскочил к ней и стал сбивать пламя руками, а когда ему это не удалось, сорвал с плеч, швырнул в снег и стал затаптывать ногами.
– Ой, ой, – во все горло причитал пятилетний Витюха, – ну и даст мне мамка – новая шапка прогорела. – Он пытался пальцем заткнуть дыру, но она от этого стала еще больше. У других подсмолило волосы, угольками прожгло куртки. Но жальче всего было санок, которые не успели увезти в безопасное место. Никто не вышел из переделки без потерь, кроме Махоньки: лес развил в нем способность мгновенно реагировать на изменение ситуации, поэтому он первым бросился наутек, спасая от огня свою шубу и пышную рыжую шевелюру.
Увидев столб дыма и пламени, примчались владельцы ближайших к реке усадеб, чтобы выяснить, что здесь может гореть, почему и нет ли пострадавших. Обнаружив пожар, они быстро забросали его снегом, чтобы зря не дымил, и, разобрав своих чад, повели домой на расправу – шутки с огнем в селе не поощрялись, ибо были слишком опасны для построенных из дерева жилищ. К чести ребят даже при самой суровой родительской разборке никто из них Махоньку не выдал, даже не упомянул о нем, может, боясь, что посчитают за вранье и еще добавят.
Даше с Махонькой тоже досталось. Хотя больше для проформы, чтобы извлекли урок из проделок других, потому что никому из Дашиной родни не могло и в голову прийти посчитать виновниками пожара послушную и рассудительную Дашу, и тем более «неопытного и беззащитного» Махоньку. Ну, а добровольно кто ж признается.
ххх
Лиза с тревогой ждала Федьку. А вдруг ему не удастся открыть замок, ведь Агриппина такого про эту железяку порассказывала. Федька не спешил, и Лиза, потеряв терпение и беспокоясь, что вдруг с собрания вернутся взрослые, уже готова была за ним бежать, но он появился сам в сопровождении своры деревенских собак, которые пылали к нему необъяснимой любовью. Оставив своих четвероногих обожателей за калиткой, Федька прошелся по двору подчеркнуто небрежным шагом и, всем своим видом демонстрируя полную незаинтересованность в предстоящей работе, скучным голосом спросил:
– Ну, что тут у вас?
– Ой, – Лиза искусно окрасила свой голос интонациями крайнего отчаяния, – такая беда, хоть по миру иди. Агриппина потеряла ключ от чердака, а там у нас все запасы – и лук, и чеснок, и тыква, и семечки, и орехи, и морковка со свеклой, – тут она поняла, что несколько переборщила, но вида не подала, а жалостливо закончила: – По соседям побираемся.
– Погреба у вас, что ли нет, – усомнился Федька, но допытываться не стал: мало ли какие странности у людей встречаются. – Ладно, веди.
Увидев замок, он принял крайне озабоченный вид и заявил, что такая работа слишком простая, неинтересная, потому что он уже миллион таких ключей сделал, а замок старый, ржавый, и чего его жалеть:
– Хочешь, ломиком его выворочу – и всех делов, – предложил он легкомысленно.
Но такое революционное решение проблемы не входило в планы Лизы – ей надо было получить собственный ключ. Агриппина не должна была догадаться, что у Лизы снова появился доступ к заветному сундуку.
– Понимаешь, – сказала она, ласково прикоснувшись к Федькиной руке, отчего он весь предернулся и смутился, – этот замок дорог Агриппине, как память о ее родителях. Его когда-то давно купил мой прапрадедушка. Он пережил две войны и одну революцию. Его пытались вскрыть колчаковцы и комбедовцы, но не смогли. Агриппина им очень гордится, поэтому мне хотелось бы сделать ей приятное – не ломать, а открыть и вручить новый ключ в торжественной обстановке. Ты меня понимаешь?
Федька обалдело кивнул головой, вытащил из кармана пластилин и, разминая его в горячей ладони, полез на лестницу.
Лиза ждала его внизу.
– Надеюсь, ты никому не проговоришься, – сказала она, пристально глядя в синие Федькины глаза. – Это должно быть сюрпризом для бабули.
Федор даже не заметил, как он оказался за воротами, где его поджидала нетерпеливо повизгивающая собачья компания. Внутри себя он ощущал душевный подъем и непреодолимое желание поскорее приняться за дело. Он не размышлял, что на него так повлияло – он всем сердцем хотел сделать приятное Лизиной бабушке. Хотя, конечно, его могло бы озадачить, откуда взялись в нем эти не свойственные ему бескорыстие и великодушие, но Федор абсолютно не умел думать о возвышенных мотивах человеческого поведения, поэтому перемены в себе пропустил мимо своего сознания.
Уже к вечеру Лиза стала счастливой обладательницей ключа от прапрабабушкиного наследства и решила в ту же ночь покопаться в заветном сундучке, поскольку днем чердачная дверь находилась под неусыпным наблюдением Агриппины. Лежа в постели и ожидая, когда все в доме уснут, Лиза размышляла о том, где взять средство, чтобы прочитать прапрабабкину книгу, в которой, как она справедливо полагала, заключена главная колдовская сила.
Ей и в голову не пришло учиться читать, зато она вспомнила о своей соседке Нюре, которая была на семь лет ее старше, но гораздо, по мнению Лизы, глупее, так как занималась в специальной школе для умственно отсталых детей, а теперь приехала на каникулы. «Читать-то она умеет, а то, что соображает туго, даже хорошо – ничего не поймет», – подумала Лиза и обрадовалась, что нашла такой простой способ.
Теперь дело за тем, чтобы извлечь книгу из сундука и где-то ее спрятать, подальше от всевидящего ока Агриппины, а узнать об этом она не сможет, потому что поднять крышку ей не дано. «Для меня сундук берегся, – гордо думала Лиза, пробираясь на рассвете к чердачной лестнице, – я настоящая наследница прапрабабкиной силы. Вот попляшут они у меня», – мстительно радовалась она, доставая книгу из сундука и вспоминая всех своих обидчиков.
Агриппина неожиданно проснулась от непонятной тревоги, прихватившей сердце тупой ноющей болью. Она вскочила, накинула на плечи пуховый платок и выбежала на улицу. Ноги сами понесли ее к лестнице на чердак. Она подергала замок, который надежно держал дверь на запоре, но почему-то не успокоилась. Постояв немного во дворе, поприслушавшись к себе, она решила навестить Лизу.
Лиза, спрятавшаяся в чуланчике, чтобы не столкнуться с бабушкой в сенях, только-только успела проскользнуть в свою комнату, нырнуть в постель и притвориться спящей, как Агриппина стояла у ее кровати, пристально всматриваясь в лицо внучки. Что-то в нем ей не нравилось. Она чувствовала, как оно неспокойно, какие-то тайные мысли пробегают по нему, тревожа мышцы, подергивая брови, морща лоб. «Снится ей что-то нехорошее, что ли», – встревожилась Агриппина и тронула внучку за плечо. Лиза открыла глаза и с преувеличенным недоумением уставилась на бабушку.
– Ты зачем меня разбудила, – сердито сказала она, капризно скривив губы, – мне такой хороший сон снился, цветной. Теперь я не узнаю, чем он закончится.
– Ладно, смотри свой сон, – вздохнула Агриппина, – видно, показалось мне… – Но лучше ей не стало, и она вышла из комнаты с тяжестью на сердце.
Утром Лиза сразу же приступила к осуществлению своего плана. Закутавшись в обширный бабушкин платок, чтобы не видно было припрятанной за пазухой старинной книги, она выскользнула из дома и побежала к соседям. Тетка Евдоха, Нюрина мать, уже с утра на подпитии, едва ворочая языком, с удивлением спросила, что ей у них надо. Этот дом, где постоянно воняло брагой и самогоном, местные жители брезгливо обходили стороной, как прокаженный. Поэтому появление девочки из добропорядочной семьи удивило Евдоху и вызвало ее неподдельное любопытство, которое тут же увяло, как только ее взгляд упал на дрожащий в руке полуопорожненный стакан самогонки.
Лиза была в этом доме впервые, и ее поразил вид грязных обшарпанных стен, оборванных занавесок, давно не беленных потолков, заваленного немытой посудой обеденного стола, где вперемежку с огрызками соленых огурцов, сваренной в мундире картошкой валялись дырявые, дурно пахнущие носки, старая облезлая заячья шапка и истоптанный, почерненный засохшим черноземом кирзовый сапог. Это запущенное, неухоженное человеческое жилье вызвало у нее приступ тошноты и острой жалости к Евдохиной дочери Нюре, которой выпала горькая судьба родиться в семье последних пропойц, да к тому же еще и лишенной разума. «Может это и хорошо, что она плохо соображает, – подумала Лиза, усмиряя в себе неприятное ей чувство жалости, – а то бы удавилась».
Не удостоив Евдоху ответом, Лиза прошла в глубь дома и нашла Нюру неподвижно сидящей на жестком топчане, прильнувшем к голой стене маленького темного чуланчика с крошечным светящимся оконцем под самым потолком. Девочка повернула голову, и ее бессмысленный, углубленный внутрь себя взгляд, оживился, наполнился выражением радости и открытой доверчивости. Голубые глаза лучисто засияли неизвестно откуда взявшимся светом, как будто в окошко запрыгнул игривый солнечный зайчик и проник в Нюрины зрачки. Неулыбчивая Лиза неожиданно для себя расплылась широкой непроизвольной улыбкой и почувствовала желание взять под свою опеку этого несчастного ребенка, но тут же подавила в себе минутную слабость. Несмотря на то, что Нюра была в два раза старше Лизы, она не выглядела ни взрослее, ни крупнее, ни выше ростом. «Ну вот, – подумала Лиза, – это как раз то, что нужно. Нюрка станет подчиняться безоговорочно и не задаст лишних вопросов». И она приступила к делу.
– Нюра, а у вас есть тут местечко посветлее? – ласково спросила она. – Я хочу показать тебе очень интересную книжку.
– Есть, – слабым голосом, но с готовностью ответила Нюра, – пойдем. – Она послушно поднялась с топчана и, взяв Лизу за руку, привела ее в комнату, которая раньше служила, по-видимому, гостиной, так как в ней стоял большой диван и пара ободранных кресел, из которых на пол сыпались куски старого слипшегося поролона, а теперь здесь была свалка всякого отжившего век хлама.
Лиза разгребла местечко на диване для двоих.
– Сядь! – повелительно сказала она и, сбросив с головы бабушкин платок, осторожно извлекла из-за пазухи тяжелую странную книгу. У Нюры глаза загорелись, будто она увидела нечто диковинное. Хотя, наверное, так оно и было.
– Читать-то умеешь? – Лиза бросила на Нюру взгляд, говорящий о ее сомнениях в способностях девочки. – Ну-ка, прочти, – она открыла первую страничку и ткнула пальцем в заголовок, напечатанный старинным шрифтом с ятями.
«Пр… – с трудом произнесла Нюра, – пр..пре.. – повторила она, как бы убеждаясь, что произносит именно те буквы, которые написаны, – пре-ду-ду-преж-день-дене, – она остановилась, вдумываясь, что такое прочла, но так и не осмыслив слово, с недоумением посмотрела на Лизу. Та тоже ничего не поняла:
– А ну-ка, еще раз, – приказала она. Нюра терпеливо, но уже с меньшим трудом, прочитала строчку трижды, пока, наконец, не получилось что-то вразумительное, и Лиза не поняла, что слово обозначает «Предупреждение».
– Так, – решительно сказала она, – это нам не нужно. – И она перевернула страницу.
В этот день Нюра и Лиза осилили еще пять заголовков, но больше ни одного не поняли. Лиза потеряла терпение и впала в отчаяние. «Да, с таким чтением я никогда не смогу отомстить моим врагам», – настроение у нее совсем испортилось. Она с ненавистью посмотрела на Нюру и гневно произнесла:
– Что ты там делаешь в своей школе, если за столько лет не научилась читать? Ведь какие-то человеческие мозги у тебя сохранились! – Она стремительно сорвалась с дивана и резким движением накинула платок. Нюра испуганно посмотрела на нее и, чуть не плача, еле слышно прошептала:
– Ты больше не придешь? – Лиза сразу смягчилась, глубоко вздохнула, успокаиваясь.
– Да уж приду, – она приостановилась в дверях и оглянулась, – куда мне деться-то.
ххх
Махонька проснулся затемно и почувствовал, что он не радуется наступающему новому дню. С ним такого не случалось никогда. Он вылез из своей подкровати, присел на корточках и, опершись спиной о стену кукольного домика, стал думать о том, что с ним происходит. «Наверное, я заболел», – решил Махонька. Но его теперешнее состояние не было похоже на недавно пережитое, когда он обморозился. У него что-то ныло в сердце. И это непонятное его пугало. Он поднялся и направился к кровати, на которой спала Даша, забрался на нее по краю свесившегося до пола одеяла, и тихо сел у девочки в ногах, терпеливо дожидаясь, когда она проснется. А Даша, будто почувствовав тревогу, сразу открыла глаза и включила лампу, стоящую на тумбочке у ее изголовья.
– Махонька, ты чего так рано встал? – спросила она. – Что-нибудь случилось?
– Не знаю, – вяло ответил Махонька и вздохнул. Даша вскочила, потрогала у Махоньки нос, уши, лоб и сделала заключение, что температуры у него нет.
– У тебя что-нибудь болит? – заботливо наклонилась она к лесовичку и заглянула в его зеленые глаза.
– Нет, – коротко и почти шепотом промолвил Махонька и снова тяжело вздохнул.
– Да что же с тобой! – воскликнула Даша и побежала звать бабушку. Иванна вошла, села рядом с Махонькой и ласково предложила:
– Ну, попытайся рассказать, что ты ощущаешь.
– Мне хочется все время вздыхать, а внутри так тяжело и что-то тянет, как будто зуб болит, но он вовсе и не болит, – Махонька глянул на Иванну грустными глазами, но с надеждой, что она точно поймет, что с ним происходит. Иванна подумала и пришла к выводу, что на лесовичка напала тоска, но от этого не умирают.
– Наверное, ты по лесу скучаешь… – решила она.
– По Лешаку, – добавила Даша.
– Да, – выкрикнул Махонька с воодушевлением, обрадовавшись, что все прояснилось. – Мне надо домой.
– Но Махонька, твой же дом разрушился? – напомнила ему Даша.
– Хочу домой, и все, – решительно сказал Махонька и слез с кровати.
– Не спеши, – остановила его Иванна, – сначала позавтракаем… вкусно, ведь тоска пирогами заедается. Ну, а если она тебя не оставит, то подумаем, как помочь твоей беде. – На том и порешили.
Махонька с удовольствием уплетал макароны с сыром, пил чай с клубничным вареньем и коржиками, и было похоже, что совсем забыл о своем капризе. «Вот и хорошо, – думала Иванна, – теперь пойдет погуляет, набегается, устанет и ни в какой лес не захочет».
Но она ошибалась. Только Махонька с Дашей вышли за ворота, как он махнул рукой, как бы прощаясь, и решительно сказал:
– Ну, я пошел.
– Куда ты? – хором воскликнула детвора и двинулась за Махонькой.
– Куда-куда? – Недовольно буркнул он. – В лес ухожу.
– Постой, Махонька, – Петька наклонился и ухватил лесовичка за плечо, – без нас… без меня. Ведь мы брательники…или нет? – Махонька остановился, задумался, помолчал. – По Лешаку скучаю, – вздохнул он жалостливо, – и санки сгорели. – На Петькин вопрос он почему-то предпочел не отвечать.
– А что ж, – осторожно и как-то неуверенно промолвила Даша, – мы в лесу давно не были. Там, наверное, сейчас красиво. Елки стоят в снегу. – Вдруг она оживилась. – А у меня лыжи есть. С прошлого года без дела.
– Я батькины возьму, – поддержал ее Петька.
– А у меня есть маленькие, – радостно сообщил Сева.
– Мелочь не берем, – решительно отверг его участие Петька, – отстанешь – возись с тобой. Одолжи лучше свои лыжи Никитке – он и постарше и посильнее тебя будет. – Двенадцатилетний молчаливый Никита был в этой компании хотя и старший по годам, но охотно подчинялся уверенному и распорядительному Петьке. Со своими сверстниками он не находил общего языка, зато среди мелкоты пользовался уважением, потому что всегда был готов взять под опеку обиженного, слабого, плачущего или голодного – без лишних слов прийти на помощь. А вот за себя постоять не умел. Поэтому Петькиной компании не раз приходилось отбивать наскоки на него насмешливых и нахальных подростков, задирающих Никиту за дружбу с мелкотой.
Севе не понравилось предложение Петьки:
– Лыжи не дам, – сказал он сердито, – не возьмете с собой – сам в лес уйду.
– Ага, – насмешливо заметил Петька, – и далеко ты уйдешь? А потом всей деревней тебя искать будем. Подрасти сначала. Вот исполнится тебе пять, всюду с нами ходить будешь. А пока это дело для старших. – Сева понял, что Петьку не уломать угрозами, и, смирившись с этим, пошел за лыжами. Остальные тоже разбежались по домам, уговорившись встретиться через полчаса на том же месте.
Когда Даша и повеселевший Махонька шли за лыжами, им повстречалась Наташа, живущая на другом конце улицы. Мать послала ее в магазин за дрожжами. Вот Наташа и оказалась на этом краю. Она хорошо знала Дашу. Ее родители состояли в дальнем родстве с Дашиными и нередко вместе с ними отмечали семейные праздники.
– На санках сегодня будете кататься? – спросила она мимоходом, но услышав, что санки сгорели, остановилась. – Жалко как, – посочувствовала она Даше, – чем же вы теперь будете заниматься?
– На лыжах в лес пойдем, – Даша торопилась, поэтому была не очень расположена к разговору и отвечала кратко.
– Ой! Как интересно! – воскликнула Наташа. – А можно с вами?
– Как хочешь, – торопливо бросила Даша, – собираемся за околицей у горбатого дуба… – и уже удаляясь, крикнула, – через полчаса.
Дома Даша прихватила рюкзачок, набила его бабушкиными пирогами и помчалась в сарай за лыжами.
– Куда? – крикнула ей в след мать. – Куда в шубе-то на лыжах – жарко будет.
– Не будет, – поспешно отмахнулась Даша и побежала к воротам.
– Нам не будет, – тоже пообещал Махонька и помчался впереди Даши.
– Чего это такая спешка? – спросила Иванна у Маруси, выйдя на крылечко. – И все запасы пирогов выгребла. Ой, куда-то они далеко собрались.
– Ну, и чего всполошились? – успокоил их тревогу дед Федот. – А хоть бы и далеко. Дарья тут все места знает. Мы-то с ней много раз по лесу хаживали. А она у нас смышленая – быстро дорогу запоминает.
– А как волки нападут? – не успокаивалась Иванна.
– Ну, во-первых, волки к деревне близко не приближаются – а далеко ль мальцы уйдут. Во-вторых, днем хищники на человека редко выходят, а тем более на целую ораву. А в-третьих, Махонька с ними – лесной управитель завсегда со зверьем договорится. – Федот, огладив свою окладистую бороду, удалился по делам, в усы усмехаясь по поводу всяких женских несерьезных тревог: «Вечно из-за ерунды сердце себе рвут».
Каждый день Даша открывала в Махоньке что-нибудь новое для себя. Сейчас она с удивлением наблюдала, как он от нетерпения постепенно набирал скорость. Сначала он просто бежал впереди по протоптанной селянами тропе, которые частенько наведывались в лес за валежником и сухостоем для прожорливых деревенских печек. Потом он начал проделывать круги вокруг Даши, чтобы не убежать слишком далеко. В конце концов, его тело начало вращаться вокруг собственного центра и при этом еще и вокруг Даши. Она уже не могла уследить, где оно находится в данный момент, беспомощно вертела головой, стараясь не упускать его из вида, но Махонька поднял такую снежную круговерть, взрыхлив и вздыбив сугробы, что она уже ничего не видела. Наглотавшаяся снега и испуганная непонятным поведением лесовичка, Даша остановилась, не решаясь идти дальше в кромешной тьме. Тут ее и нагнал Петька.
– Фу, – выдохнул он, – что это тут вокруг тебя происходит? Такое впечатление, что ты раздула собственную метель.
– Это Махонька раздул, – чуть не плача, дрожащим голосом ответила ему Даша, – я совсем потеряла его. Он умчался вперед и не стал меня ждать.
– Ну, годи нюни-то распускать, – поморщился, как от зубной боли, Петька, – может быть, он и не потерялся вовсе. – Действительно, как только сугробы успокоились и легли на место, вдали, у самой кромки леса, появился круто закрученный кокон из снега и с огромной скоростью стал приближаться к Даше с Петькой. Потом он еще немного поносился вокруг них, как бы не в силах сразу остановиться, и притормозил. Снег опал, образовав овальную горку, над которой торчала голова Махоньки.
– Ну, – сказала она сердито, – что вы тут застряли. Чтобы быстро двигаться, надо крутиться. – И Махонька стал бурно вывинчиваться из сугроба.
– Погоди! Погоди! – остановил его Петька. – Мы сначала отойдем подальше, тогда шуруй – разводи свою вьюгу. – Петька обогнал Дашу и, чтобы сократить путь, направил лыжи в поле, срезая угол и прокладывая по белоснежной целине глубокий рыхлый след.
– Иди за мной! – крикнул он Даше. – Так быстрее.
У развесистого старого дуба, ветви которого с одной стороны были сожжены попавшей в него прошлым летом молнией, отчего дерево выглядело горбатым, уже собралась довольно внушительная и шумная компания.
Наташка привела с собой свою закадычную подружку Нину, которая была здесь, пожалуй, старше всех. Она хотя и училась вместе с Наташкой в шестом классе, пошла в школу значительно позже остальных, так как в детстве много болела. Пятилетний Витюха пришел со старшим братом Юрием, заявив, что его одного не отпускали. Федька явился в сопровождении своры дворовых собак. У самого леса отряд нагнала группа мальчишек постарше. Этого Петька уже не выдержал. Он расценил появление подростков, как покушение на свою власть среди мелкоты.
– Чего притащились?! – крикнул он грозно. – Мы тут сами по себе, своей компанией. Вас нам не надо!
– А у тебя что – лес купленный? – ехидно заметил самый задиристый среди пацанов Максим, прославившийся на все село неисчислимыми приводами в милицию за неудержимое стремление встревать в любой конфликт местного значения и разрешать его с помощью кулаков.
– Не купленный, – гневно ответил Петька, – но большой, и у каждого своя дорога.
– Вот мы и идем своей дорогой… вместе с вами, – нахально уточнил Максимов одноклассник и подпевала Ромка.
– А где этот ваш лесовик? Любопытно посмотреть, – спросил более миролюбивый среди Максимовых приятелей, непонятно как затесавшийся в компанию местных хулиганов, Петькин сосед Мишка.
– А ты откуда знаешь? – изумился Петька.
– Да об нем все село талдычит, – усмехнулся Максим. – Кота в мешке не утаишь.
– Слышь, Дашка, – Петька приостановился, чтобы подождать девчонок, которые едва успевали за пацанами, – Дашка, а действительно, где Махонька? Что-то его не видать. – Даша огляделась вокруг и громко позвала:
– Махонька! – Отклика не последовало. Даша растерянно взглянула на Петьку.
– Не знаю, – тихо произнесла она, – только что был тут, и уже нет.
– Ну, и куда же нам идти? – озадаченно сказал Петька.
– Что, потеряли? – Максим уже стоял рядом и насмешливо смотрел на мелкоту. – А, может, вы его придумали?
– Они нафантазировали, – ехидно поддакнул Максиму его верный «ординарец», всегда готовый услужить Васька по прозвищу Пестрый, так как у него глаза были разного цвета, зеленый с коричневыми крапинками вокруг зрачка и карий. Петька хотел дать достойный отпор задиристым подросткам, но не успел. Вдруг со стороны деревни налетел сильный ветер, поднял вверх сугробы и раздул такую метель, что на расстоянии шага уже ничего не было видно. Даша вцепилась в Петьку, чтобы ее не унесло, а тот ухватился за оказавшийся под рукой колючий куст терновника. Максим и Пестрый прибились к толстому стволу столетнего дуба. Остальные бросились укрываться от снежной круговерти, кто куда мог, и потеряли друг друга из вида.
Метель бушевала с полчаса. Среди завываний ветра, стона и скрипа деревьев слышались странные крики, казалось, пролетающего над ребятами филина. «Хо-хо-хо, хахаха», – кричала зловредная птица, как будто радовалась неожиданно разразившейся буре. Когда ветер стих, Даша и Петька никого из своих друзей рядом не увидели. Только под дубом торчали два снежных горба, смутно напоминающие человеческие фигуры. Они пошевелились, снег опал, и на свет появились растрепанные головы и испуганные глаза Максима и Пестрого.
– Все пропали, – сказал им Петька. – Надо идти искать.
– Ага, – дрожащим голосом простучал зубами Пестрый, так как язык и губы у него онемели то ли от страха, то ли от холода. – Я им не нанимался. – И он двинулся, утопая в снегу, в сторону дома. За ним, как-то криво улыбнувшись и пугливо дернув плечами, мол, что тут поделаешь, направился и Максим.
– Эй вы! – крикнул им вслед Петька. – Молодца среди овца, а среди молодца сам как овца! – Он заложил в рот два пальца и пронзительно свистнул. Однако «молодцы» даже не оглянулись. Даша и Петька остались одни. Они и представить себе не могли, что вернутся домой без ребят, которых сами же среди зимы увели в лес.
– Куда идти? – растерянно спросила Даша.
– Думаю, – Петька сделал паузу, которая выдала его неуверенность, – думаю, что в глубь леса. Ведь где они стали бы спасаться от пурги? Конечно же, за деревьями.
– Бежали, бежали и убежали? – вздохнула Даша. – А если их унесло? Тут ведь не предугадаешь, куда.
– Предугадаешь, – сказал Петька уже более твердо, – мы ведь знаем, куда дул ветер. А он дул в сторону леса. Давай поищем лыжи и пойдем, – добавил он решительно.
После тщательных раскопок лыжи обнаружились. Только были они от разных пар и разной длины. Палки же найти не удалось, поэтому Даша и Петька отправились в лес, как два медвежонка, косолапо переваливаясь с боку на бок и широко размахивая руками.
ххх
Махонька, увидев небольшой отряд неизвестных ему рослых мальчишек, да к тому же враждебно настроенных против его друзей, отнесся к ним недоверчиво и заблаговременно удалился в чащу, решив, что пока люди разберутся между собою, можно наведаться в его разрушенный дом. Он несся по лесу, искусно избегая столкновений с деревьями и оставляя за собой хвост растревоженной снежной круговерти. Зайцы и лисы поспешно шарахались от него, не понимая, что это такое страшное передвигает сугробы с такой бешеной скоростью. Рыжая белка метнулась к вершине сосны и застыла в недоумении, чуть не проглотив целиком мерзлую еловую шишку, которую держала в зубах.
Махонька же ничего не замечая, следовал своей цели. Не отвлекаясь, не глазея по сторонам, он был сосредоточен на предстоящей встрече с развалинами родного дома. Его бег приостановила только вдруг начавшаяся метель. Ветер неожиданно злобно принялся трепать вершины деревьев, гнуть их стволы, содрал с поверхности земли снежный покров и забросил его высоко в небо. На лес упала кромешная тьма. Махонька испуганно забился между корнями старого дуба, натужно скрипящего под порывами пурги, и вдруг почувствовал себя несчастным и одиноким. Он вспомнил, как хорошо ему было с Дарьюшкой в теплом и всегда вкусно пахнущем доме, с деревенской детворой на санках, лихо несущихся с обрывистого берега вниз, к реке. Он даже решил тут же вернуться назад, к ребятам, которых оставил на опушке леса. Но высоко в небе прокричал филин «хо-хо-хо, хахаха», и Махонька, забыв о только что пережитых странных для него ощущениях, вылез из-под дуба, стал размахивать руками и радостно орать трубным голосом:
– Лешак! Лешак! Леший! – Да где там – разве можно перекричать дикий вой разбушевавшейся стихии. Леший не услышал Махоньку, а вот пурга обрадованно подхватила неосторожно высунувшуюся из укрытия жертву и потащила ее по лесу, ударяя о стволы деревьев, царапая о кусты и обволакивая снежной мглой. Врезавшись в очередное оказавшееся на пути дерево, Махонька запутался в ветвях. И это спасло его от дальнейшего опасного для жизни путешествия. Он, итак потеряв много сил, даже не попытался вырваться из цепких лап дикой колючей облепихи, а остался висеть вниз головой, терпеливо пережидая удары непогоды.
Когда метель угомонилась, сугроб под облепихой стал приподниматься. Махонька насторожился, с тревогой ожидая, кто под ним обнаружится: ведь этот кто-то, неторопливо разгребающий над собой снег, мог оказаться хищным зверем или – еще хуже – птицей, от голода глотающей кого попало. Однако над сугробом появилась Витюхина серая шапка-ушанка со знакомой совершенно круглой рыжей подпалиной, увенчанной черной, едва заметной дырой. Завязанная под подбородком, она потому только и уцелела на Витюхиной голове. Вслед за появлением шапки раздался громогласный, не сдерживаемый никакими условностями, мол, мужики не плачут, Витюхин рев. Махонька, впавший, было, в полную покорность судьбе, очнулся, встрепенулся и попробовал выпутаться из цепких колючих лап равнодушно взирающей на мир облепихи. Но ветка, на которой Махонька висел вниз головой, оказалась толстой и выносливой, а другой, чтобы зацепиться за нее руками и подтянуться, рядом не было. Не смотря на недюжинную силу, дотянуться до ног и освободить их лесовичок тоже не мог, так как его позвоночник, оказалось, почти не гнется. Вот и болтался Махонька на дереве, как прошлогодняя шишка, неудачно упавшая с сосны, но так и не достигшая земли. Не добившись успеха, он охрипшим голосом рявкнул на Витюху:
– Вместо того чтобы реветь, помог бы слезть с дерева! – Витюха от неожиданности замолчал, задрал голову и уставился непонимающим взглядом на запутавшуюся в ветвях то ли тряпку, то ли клок шерсти, оставленной здесь линяющим к весне зверем.
– Ты со мной говоришь? – спросил он робко.
– А с кем же еще, – Махонька сделал новую попытку вырваться на свободу, сильно раскачавшись, – здесь больше никого нет.
– А ты кто? – почему-то шепотом уточнил Витюха.
– Да Махонька же я! Не видишь что ли – совсем ослеп со страху! – теряя терпение, выкрикнул лесовичок.
– Ой! Махонька! Родненький! – по-бабьи запричитал Витюха и стал быстро выбираться из сугроба. Вдруг он застыл на месте, помолчал немного, что-то обдумывая, и снова задрав голову к небу, озадаченно спросил: – А как же я тебя достану?
– А ты подумай, – предложил Махонька, – мозги-то, чай, еще не отмерзли.
– Не отмерзли, – согласился Витюха, – на мне же шапка была.
Но тут где-то над макушками древних сосен прокатилось знакомое «хо-хо-хо, хахаха».
– Лешак! Леший! – что есть мочи закричал Махонька, и на этот раз был услышан. С неба прямо в сугроб, рядом с Витюхой, свалилось полено и задрыгало кривыми сухонькими ножками, похожими на два длинных сучка. Перевернувшись, полено глянуло на Витюху одним круглым глазом и сказало:
– Фу, всегда головой вниз падаю. Она у меня тяжелая – башковитый я. – Витюха от изумления так и сел, где стоял, не проронив ни слова.
– Не бойся. Это леший – мой друг, – пояснил Махонька. – Слышь, Лешак, сними меня отсюда.
– Щас, – сказал леший и стал крутиться колесом вокруг облепихи, вздувая вверх пушистый легкий снег. Дерево вдруг высвободило корни из мерзлой земли и воткнулось в нее своей верхушкой. Махонька же так и остался висеть на его ветвях. Леший остановился и озадаченно посмотрел на результаты своих стараний.
– Так, – задумчиво произнес он, – не получилось. – И прошелся колесом в обратную сторону, вернув все в первоначальное состояние. – Попробуем иначе. – Теперь он стал руками, низко нагибаясь и распрямляясь, подбрасывать вверх снег и шептать какие-то непонятные слова. Махонька в мгновение ока оказался в сугробе по макушку. Когда Леший его извлек из снежной горы, он был совершенно голеньким и дрожал от холода. – Да-а-а, – протянул Леший и почесал совершенно плоскую, как пенек, макушку. – Снова что-то не то вышло. Эх! – воскликнул он и, взмахнув крючковатой рукой, стал утаптывать снег вокруг облепихи, тараторя в полный голос какую-то белиберду, непонятную Витюхе. Через секунду Махонька снова болтался между небом и землей в своей крысиной шубейке.
– Лешак, – взмолился он, – прекрати свои штучки. Сделай все обычным способом.
– Обычным неинтересно, – вздохнул Лешак. Но согласился больше не испытывать свои умения. На глазах у Витюхи он стал быстро расти вверх, дотянулся до Махоньки и снял его с дерева. Расчистив ногой снег возле себя, он поставил лесовичка на землю и сдул снежинки с его макушки. – Вот, – торжественно сказал он. – С возвращеньицем.
Витюха, поняв, что представление закончено и ничего интересного больше не будет, вспомнил о своей беде и снова огласил притихший лес громогласным ревом. Махонька терпеть не мог всякие нюни. Он забеспокоился, забегал вокруг Витюхи, не зная, что предпринять, как его успокоить. Леший, бешено вращая свой немигающий глаз, гневно смотрел на рыдающего малыша, испытывая постепенно нарастающее раздражение. Наконец, он не выдержал, взмахнул рукой, выкрикнул протяжно и отчаянно «а-а-а-!», и у Витюхи между зубами оказался кляп из мха. Рев прекратился. Витюха стал судорожно выдергивать затычку из своего рта, отчаянно мыча и тараща глаза.
– Что ты наделал! – вскричал Махонька. – Он же не сможет дышать!
– А зачем он орал, – сказал леший, совершенно успокоившись, – никто не может нарушать тишину леса безнаказанно. Мы же здесь не глухие.
– Вынь немедленно! – приказал Махонька.
– Щас, – совершенно благодушно согласился леший. – А как?
– Ты вредишь человеку и не знаешь как исправить! – возмутился Махонька.
– Дак, нам вроде как этого и не надо. Мы не на добро рассчитанные, – оправдывался Леший.
– Что же делать, что делать, что, что, что… – бормотал Махонька, бегая вокруг Витюхи, который молча ожидал решения своей участи, вытирая замерзшим кулачком крупные слезинки, беспрерывно катящиеся из его глаз.
– Ну, че, – глубокомысленно произнес леший, – к бабе Яге надобно… – Он закружился, завертелся, прошептал несколько загадочных слов, и вся честная компания в мгновение ока оказалась в дремучей части леса, среди непролазного бурелома, перед маленькой бревенчатой, покосившейся от времени избушкой, по крыше которой важно расхаживал жирный черный кот, а на трубе восседал такой же упитанный, с переливающимся густой синевой оперением гигантский ворон.
– Кар-р-р, – прокричал ворон, – непр-р-рошенные пр-р-рибыли! Пр-р-рибыли! – повторил он скрипучим голосом, хлопая крыльями и переступая мощными чешуйчатыми лапами.
– Замолчи, курица, а то получишь то же, что у него, – угрюмо промолвил леший и ткнул крючковатым пальцем в Витюху.
– Угр-р-рожают! Угр-р-рожают! – тревожно прокаркал ворон и перелетел на дерево, стоящее в некотором отдалении.
– Вот дурень, – заметил Лешак, – будто я его там не достану.
– Кто это тут нам угрожает? – послышался спокойный, даже приятный голос. – Кто этот смельчак, который нам угрожает и нас не боится. – На крылечке, как будто ниоткуда, появилась крепенькая маленькая старушенция в темном линялом платке, накинутом поверх совершенно седых волос. – А, это ты, Лешак. С чем пожаловал?
– Да, вот, – переминаясь с ноги на ногу, промямлил Лешак, – у меня есть друг, значит, а у него есть тоже друг. А я его затычкой. А он сердится. Вот, – и леший как-то неловко развел в стороны крючковатые руки.
– Ничего не поняла, – сказала старушка, – кто кому друг? Кто кого затычкой? Кто на кого сердится? А главное, чего от меня-то требуется?
– Да вынь ты эту затычку? – воскликнул потерявший терпение Махонька.
– Смотри – какой грозный, – удивилась хозяйка избушки, спускаясь с шаткого крылечка, – от горшка два вершка, а на бабу Ягу покрикивает. Кто ж такой? Что-то не признаю.
– Лесовик я, – представился Махонька. – А это Витюха, мой кореш, а леший ему кляп в рот засунул, чтобы не орал, а вынуть не может.
– Ну и правильно, – одобрила действия Лешака баба Яга, – нечего шуметь в лесу, зверье распугивать. Летом от этих человеков покою нет – идут за ягодами или грибами, и все ау да ау, да еще музыку свою сумасшедшую с собой волокут. И зимой теперь повадились… – она, наконец, одолела последнюю ступеньку и приблизилась к Витюхе. – Детеныш еще, – и повернувшись к лешему, сказала, – детенышам кричать полагается. Природа у них такая. Ты что ж, не видел, кого речи лишаешь. Ох, злой ты, Лешак. В кого такой удался – родитель-то твой ничего, милосердный был, до смерти людишек не изводил и мальцов не трогал. – Она приобняла Витюху и повела его в дом. Махонька пошел следом. Леший же замялся, помешкал немного, переступая кривыми ногами, и крикнул:
– Я эта, я пойду. Дела у меня, – и крутанулся на месте.
– Иди уж, иди, толку с тебя всего ничего, а хлопот не оберешься, – отмахнулась баба Яга, не оборачиваясь. Леший еще потоптался, обиженно посопел сердито раздувающимися ноздрями и исчез.
Баба Яга, Витюха и Махонька поднялись по скрипучим ступенькам и вошли в избушку, не открывая дверей.
– Ой, – хотел сказать Витюха, – а как это мы сюда попали? – Но не смог, вспомнив, что рот у него на запоре. Он только испуганно шарахнулся от огромного паука, стремительно спустившегося с потолка по едва различимой в полутьме паутине и уставившегося на малыша одним глазом, как бы прикидывая, можно ли им полакомиться.
– Пошел! – сердито замахнулась на хищника баба Яга. – Не по тебе кусок-то, – добавила она уже более миролюбиво. И паук в мгновение ока оказался на потолке, потеряв к пришельцам всякий интерес.
– Будем возвращать тебе речь, – обратилась она к Витюхе. – Штука нехитрая. Леший-то на сложные пакости неспособный. – Она сделала перед лицом Витюхи открытой ладонью левой руки круговое движение, потом согнула пальцы и, как бы схватив ими нечто, потянула на себя. Кляп непонятным образом оказался у нее в кулаке.
– Вот и все, – произнесла она самодовольно, – пустяковое дело. Ну-ка, скажи мне что-нибудь.
– Раз вы баба Яга, то вы меня есть будете? – с опаской выдавил из себя Витюха. – Я вас боюсь.
– Да что ты, – успокоила его баба Яга. – Если мы кому помогаем, то сразу начинаем его любить. Как же я могу уничтожить то, что сделала – ведь я тебя спасла. Да и что в тебе есть-то, – она критично оглядела Витюху с ног до головы, – кожа да кости. И кто тебе только такие глупости про нас вдолбил в голову?
– Бабушка сказки рассказывала про то, как баба Яга чуть Иванушку не съела.
– Сказки у вас злые, – обиделась баба Яга, – я, например, вообще ничего не ем. И сила моя из другого источника берется. Да, зло мое велико, но и добро не мелко, если захочу. Я не живодерка. Я ведунья. Знанием великим владею. Понятно тебе. – Витюхе было непонятно. Он таращил глаза, будто старался изо всех сил в самой старухе высмотреть, о чем она таком бормочет, какой-то образ сказанного, но видел только сердитую складку на лбу, брезгливо шевелящиеся губы, угрозу во взгляде, и слезы снова неудержимо покатились из-под его длиннющих девчоночьих ресниц.
– Ну вот, – вступился за Витюху молчавший до сих пор Махонька, – страху нагнала на дитя. Несмышленыш он еще, вот и говорит, что попало, а ты тоже – на неразумного обижаться. Ведунья, ведунья, а у самой мозгов-то, как у лешего, – ворчал он, подпрыгивая и размазывая грязной, холодной ладошкой слезы по Витюхиным щекам.
– Смотри ты, – снова удивилась старая Махонькиной храбрости, – какой беззаветный у тебя заступник. Саму бабу Ягу отчитывает. А как прокляну или превращу во что-нибудь. Не боишься?
– Ну, превратишь ты меня в сучок какой, так какая тебе от того польза, – легкомысленно заметил Махонька. – А так ведь я с тобой поговорить могу, чать, скучно одной в лесу-то.
– И то верно, – согласилась баба Яга, – по нашим обычаям следует сначала узнать, какая такая воля привела в наш край непрошеных гостей. Про лешего узнали. А ты-то чего явился.
– А я за компанию, – пояснил Махонька. – А теперь отбыть должен. Позволь Витюху у тебя оставить до вечера. Друзей своих разыщу и вернусь за ним. – Тут он ни с того ни с сего запрыгал на месте, стал от кого-то отбиваться и дико хохотать, всхлипывая: – Ой, пустите. Ой, щекотно.
– Цыц! – прикрикнула на кого-то баба Яга. – Брысь отсюда! – По избе пронесся легкий вихрь, распахнул дверь и сгинул.
– Вот озорники, – добродушно сказала ему вслед баба Яга и повернулась к Махоньке. – Домовята мои расшалились. Что ж, отправляйся, подмогну тебе. Ко мне потом дрогу-то отыщешь? Я, чай, в няньки – стара уже. Неинтересно мне с пацаном нянькаться.
– Отыщу, – уверенно пообещал Махонька, скрываясь в невесть откуда взявшемся густом облаке, из которого высунулась одна его рука в прощальном взмахе.
ххх
Петька и Даша уже полчаса брели по лесу наугад, громко окликая пропавших приятелей. Лес отвечал им невнятным эхом, да шорохом опадающего с еловых лап снега. И больше – ни звука. Эта тишина рождала тревожное чувство непоправимой утраты и сжимала сердца ребят жесткой лапой тоски.
– Я больше не могу этого терпеть, – почти простонала Даша, – мы их никогда не найдем. Как же тогда мы вернемся домой?
– Не дрейфь, подружка, – бодро произнес Петька, хотя в его голосе не было полной уверенности в успехе поисков. – Куда им деться в нашем-то лесу. Не такой уж он непролазный и таинственный. Найдутся. – Даша взглянула на него глазами, полными сомнения, но решила ему поверить.
– Ау, – закричала она уже в который раз тонким охрипшим голоском, – ребята! Ау! – На этот раз какой-то неясный звук донесся издалека, и он не был похож на лесное эхо.
– Слышишь, слышишь! – воскликнула Даша. – Нас кто-то зовет. Вон оттуда, – и она указала рукой на виднеющуюся в глубине леса раскидистую ель. Сразу воспрянув духом, Петька с Дашей, быстро шлепая по рассыпчатому снегу разновеликими лыжами, побежали туда, откуда донесся до них призыв о помощи.
Под елкой копошились две неузнаваемые фигуры, с ног до головы усыпанные снегом. Даша и Петька не сразу поняли, кто перед ними, поэтому предусмотрительно остановились несколько поодаль. Одна из фигур, оказавшаяся Мишкой, обернулась и, призывно махнув рукой, крикнула:
– Ну, чего застыли! Помогите! – Приблизившись, Петька и Даша увидели Нину, лежащую на земле с закрытыми глазами и вялым жестом руки пытающуюся защититься от Мишки, который заставлял ее подняться.
– Вот холера, – ругался подросток. – Не спи же! Проснись! Замерзнешь! Ну-ка, помогите мне ее поставить на ноги. Общими усилиями девочку подняли и прислонили к толстой еловой ветке. Чтобы не упала, Даша и Петька поддерживали ее с двух сторон, а Мишка ладонями шлепел по щекам, потом схватил горсть снега и стал растирать ее лицо, уши и руки. Нина, наконец, открыла глаза и слабым голосом произнесла:
– Ну, хватит уже, больно.
– Ничего, терпи, – сказал Мишка безжалостно и сгреб с еловой лапы красной, замерзшей ладонью новую пригоршню снега.
– Не могу, – простонала Нина, – мне было так хорошо, тепло. А теперь мне холодно. Я ног не чувствую.
Мишка наклонился, стащил с Нининой ноги валенок и стал снегом растирать ступню. Потом снял с себя сапог, содрал толстый, согретый его теплом шерстяной носок, натянул его на Нинину ногу и затолкнул ее в промерзший валенок. То же самое он проделал с другой ногой.
– Ее надо домой, – задумчиво произнес Петька, – слабенькая она. С ней на поиски идти нельзя.
– Какие поиски? – удивился Мишка, натягивая на Нинину ногу второй валенок.
– Все пропали, – жалобно пояснила Даша. – Никого нет. Звали – не откликаются. Вот только вы нашлись.
– Плохо дело, – Мишка выпрямился и огляделся по сторонам. – Лыжи куда-то задевались.
– Слышь, Мишка, ты бы проводил Нину, – по решительному Петькиному взгляду было понятно, что он по-прежнему здесь командир, – если что, я ж ее не дотащу. Так что тебе идти.
– Ладно, – согласился Мишка, – заодно взрослых мужиков приведу на помощь. Лыжи вот только надо поискать. – Поковырявшись в снегу, ребята откопали три лыжи. Две пошли по назначению, а третью разломали пополам, и с ее помощью сделали что-то вроде волокуши: надрали больших еловых веток, собрали их в пучок и крепко связали Петькиным ремнем. Сверху на ветки, чтобы не расползались, положили две лыжные доски и закрепили их Дашиным пояском от шубы. На это сооружение уложили Нину, едва держащуюся на ногах, и Мишка поволок свой груз в деревню.
– Здесь совсем близко, – подбадривал его Петька вдогонку, – главное, выбраться из леса, а потом, по тропе, уже легче будет. Да не заблудись. Деревня там, – он указал рукой направление, куда следовало двигаться Мишке, – а солнце вон где – по правую сторону от тебя. Запомни для ориентировки и дуй.
Даша с Петькой еще постояли минуту, наблюдая, как Мишка тяжело тащит волокушу, и направились в глубь леса. Идти было трудно. Свежие рыхлые заметы не держали лыж. Ноги проваливались почти до колен, и в валенки набился снег. Он постепенно таял, пропитывая войлок холодной зябкой влагой. Сил аукать у Даши не осталось: горло охрипло и засипело, а язык онемел от холода. Только Петька еще покрикивал своим детским баском, призывая пропавших товарищей, но ответа не было.
Очень скоро Даша и Петька устали. Они на одной силе воли переставляли отяжелевшие ноги, потеряв ориентиры и не зная, куда идут. Лес равнодушно смотрел на две маленькие фигурки, медленно бредущие среди рослых великанов, усыпанных снегом и застывших в горделивом безмолвии – они ничего не боялись, ни о чем не тревожились и никого не спасали. Им дела не было до двух хрупких человеческих жизней, оборвать которые мог какой-то непутевый, внезапно налетевший буран.
– Все, – Даша остановилась и глубоко вздохнула, – я не могу больше сделать ни шага. Понимаешь, ни шага. – Петька взглянул на нее излишне сурово, исподлобья, будто хотел ругнуться с досады, но вдруг из его глаз покатились слезы. Даша всполошилась, заволновалась, ведь она никогда не видела Петьку плачущим. Теперь она вдруг осознала, какой он маленький, совсем еще ребенок. Ей захотелось утешить его, но в то же время на нее накатилась волна страха, заставившая бешено трепетать сердце. Даша почувствовала, что теряет опору, которую ощущала в командирском тоне и в самоуверенности Петьки. До сих пор она верила ему, надеялась на него, а теперь он плачет и не знает, что делать. Значит, они погибли. Все погибли. Губы у Даши непроизвольно скривились, глаза зажмурились, а из горла вырвался приглушенный всхлип.
– Только не вздумай реветь, – грубо оборвал его Петька, – нечего нюни распускать и сырость разводить – ее и без тебя хватает. Вон рукавицы совсем промокли. – Даша изумленно распахнула глаза и устремила сразу просветлевший взгляд на товарища.
– Да ты ж сам только что нюни распускал, – сказала она возмущенно, – я видела…
– Что ты могла видеть, – уже более миролюбиво заметил Петька, – это от мороза глаза слезятся. Надо собрать хворост и разжечь костер. Хорошо, что я всегда спички с собой таскаю. Отдохнем, согреемся, просохнем и пойдем дальше.
Даша сняла лыжи и одной из них очистила от снега небольшой круг на земле, а Петька стал откапывать торчащие из сугробов обломанные бурей ветви деревьев. Затем он умело раздул огонь. Пламя быстро разгорелось. Тепло, проникающее сквозь промерзшую одежду, успокоило и взбодрило ребят. Даша вспомнила, что у нее за спиной висит рюкзачок, набитый бабушкиными пирогами. Как она умно сделала, что прихватила их с собой. Петька проткнул острыми ветками несколько задубевших на морозе булочек:
– Подержи над огнем, – сказал он Даше, протягивая ей два отяжелевших сучка, – только смотри, чтоб не подгорели. – Через несколько минут по лесу стал расползаться аромат свежеиспеченной сдобы. Глаза у ребят повеселели и стали более уверенно смотреть на мир. А тут еще прилетела стайка синичек, привлеченная хлебными запахами, и развеяла своими бодрым щебетом угрожающее молчание столетних сосен. Даша бросала синичкам крошки и с любопытством наблюдала, как маленькие птички с желтыми, солнечно сияющими грудками срывались с веток, увлекая за собой залежавшийся на них снег, который осыпался сверкающим каскадом мелких искр. Жизнь преображалась к лучшему, и в том, что пропавшие друзья пока что не нашлись, уже не было ничего тревожного – найдутся. Обязательно найдутся.
ххх
Махонька, стараниями бабы Яги в мгновение ока перенесенный в родной лес, выбрался из глубокого сугроба, отфыркиваясь и откашливаясь, огляделся по сторонам и обнаружил, что рядом никого нет. Он двинулся наугад, не выбирая направления, а ориентируясь на шорохи и звуки зимнего леса. Однако они были обманчивы: то белка пробежит по стволу ели, роняя шишки, то дятел постучит, выуживая из-под коры задремавших гусениц, то ворона крикнет гортанным, почти человеческим голосом, а все кажется, что это друзья зовут Махоньку. Он уже настоящую пургу раздул по лесу, но так никого и не встретил. Озадаченный Махонька остановился и заорал своим трубным голосом: – Даша! Даша! Ну, Даша! Дашка, ты где! – Ответа не последовало. Только вверху гулко ухнуло, и к ногам Махоньки свалился толстый сухой сучок. Он подрыгал тоненькими ножками, перевернулся и сказал:
– Фу…
– Знаю, знаю… – перебил его Махонька. – Всегда головой вниз падаешь, башковитый ты.
– Вот именно, – согласился леший. – Ты чего орал?
– Потерялся я, – сказал Махонька. – Ищусь, ищусь – никак не найдусь.
– Как это, – удивился Лешак. – В лесу и потерялся? Так не бывает.
– Очень даже бывает, – Махонька удрученно вздохнул, – никого нет. – Он помолчал и добавил: – А было много.
– Чего это у тебя было много? – снова удивился леший. – Да у тебя всегда не хватало.
– А теперь было много, – твердо повторил Махонька.
– Если было много, то куда ж оно делось? – усомнился Лешак.
– Это ты метель накликал? – игнорируя сомнения Лешака, сурово спросил Махонька. – Ты, конечно, больше некому.
– А кикимора? – стал отнекиваться леший, но как-то неуверенно.
– Да она всю зиму спит под корягой, – уличил его во вранье Махонька.
– Ну, мое дело, – вздохнув, признался Лешак. – Здорово я это …А?
– Вот всех и унесло, – сердито сказал Махонька. – Где теперь искать?
– А, найдем, – легкомысленно отмахнулся от Махонькиных упреков Лешак, – щас. – Он для ускорения крутанулся на месте, и где-то вверху, у макушек рослых сосен, хохотнул веселый филин. Потом раздался треск ломаемых веток, и в сугробе замельтешили две кривенькие ножки.
– Фу, – произнес Лешак, отдуваясь, – всегда…
– Короче, – рявкнул на него Махонька.
– Искать-то чего? – уточнил леший.
– Да человеков же. Дашу помнишь? – Махонька был раздосадован непонятливостью лешего. – Ну, помнишь, когда я был замерзший, ты меня к ней доставил?
– А-а-а, – задумчиво протянул Лешак, – помнить-то помню, но не видал. Вот другого кого видал, даже в Кощееву пасть заманил. Ходят там, олухи, по кругу и никак не очухаются, чтобы выбраться, – леший довольно хлопнул себя по шершавым бокам и хохотнул, ожидая похвалы.
– Злой ты, Лешак, правду баба Яга сказала, – возмутился Махонька, – сейчас же веди меня туда. Пропадут они там, а это мои друзья.
– Кто ж знал, что ты с людишками дружбу завел, – леший вытаращил на Махоньку свой единственный глаз. – Да и то гляжу, какой-то ты не такой стал. Не понимаю я тебя. Раньше-то мы вместе над местными мужиками потешались, а теперь ты их жалеешь. – Лешак озадаченно почесал сучковатым пальцем плоскую макушку.
– То чужие были, – терпеливо пояснил Махонька, – а тут свои завелись.
– Бывает, – согласился леший, всякого навидавшийся за свою длинную и беспутную жизнь. – Тогда двинули, что ли. – Он стремительно крутанулся на месте, и в небесах хохотнула снежная тучка, очертаниями напоминающая широко распластавшего крылья филина. Махонька раздул свою пургу и направился в ту же сторону, куда умчался Лешак, ориентируясь на птичье уханье в вышине да снежную осыпь с макушек столетних сосен.
Никто из людей уже и не помнил, откуда взялось название Кощеева пасть. Только все в округе знали, что эта огромная впадина среди леса – место гиблое. Птица ли туда залетит, зверь ли забредет, человек ли приблудится – никто оттуда не возвращается. Хотя в преданиях упоминается один такой Фома, который вернулся. Правда, отсутствовал он четыре десятка лет. Все вокруг состариться успели, мать его, жена и братья померли, дети выросли и заматерели, а он как ушел тридцатилетним, так таким и вернулся. Говаривали, что метка у него на плече была – будто молния отпечаталась. Но он о том, откуда взялась, ни словечка. Пожил молчун молчуном, а потом исчез как-то незаметно. Хватились, да уж и след простыл. Загадка эта до сих пор сельчанам покоя не дает. Деды внукам рассказывают, еще и приврут маленько, приукрасят всякими страшилками, чтобы Пасть эту за три версты обходили. Да где там. Находятся лихие головы, такие же Фомы неверующие, лезут проверять, правду ли старики сказывают. Вот и теряет село почитай каждый год несколько молодых душ.
У этой самой Кощеевой пасти Махонька и Лешак остановились. Огляделись. И пошли по кругу – Лешак по вершинам сосен, Махонька по сугробам. Через несколько минут Лешак свалился к ногам лесовичка и тяжело выдохнул: «Фу, нашел. Там они», – и он указал на чернеющийся в светлой снежной мгле огромный, неизвестно как попавший в эти места валун, получивший устрашающее название Кощеев клык. С ним связана легенда о том, что Кощей Бессмертный, потеряв свой зуб, обзавелся прорехой в пасти, через которую в нее и попадает зазевавшаяся живность, чтобы навеки сгинуть.
Махонька сразу забеспокоился, заторопился и в мгновение ока оказался у валуна. Здесь спорили между собою трое ребят. Из них он знал только Федьку, который когда-то, кажется, уже очень давно, приклепал на Дашиных санках отломавшийся при очередном падении руль. Кузница тогда произвела на Махоньку сильное впечатление. В первый момент он даже испугался грохота, летящих во все стороны искр и готов был к бегству, но Даша удержала его. И пообвыкнув, Махонька нашел, что кузница – самое волшебное место на земле. Потом, по его просьбе, они с Дашей еще несколько раз навещали Федьку, который был польщен вниманием лесного гостя, и поэтому, не щадя красок, охотно живописал возможности ковальского ремесла. Пораженный Махонька нашел в Федьке качества чародея и проникся к нему чувством безграничного почтения.
– Мы здесь уже в пятый раз проходим, – почти кричал разозленный на что-то Федька-кузнец, – уже дорогу протоптали, а все никак выбраться не можем. Надо двигать в ту сторону, – и он ткнул рукой куда-то за валун, – там и снега совсем нет.
– Да нельзя туда, – убеждала его Наташка, – от этого Кощеева клыка надо подальше уходить, неровен час, затащит, и оглянуться не успеешь.
– Бабские предрассудки, – небрежно бросил пятнадцатилетний Ромка, дружок сбежавших Максима и Пестрого, – кто там тебя затащит? Здесь же нет никого. Но я согласен – надо идти, откуда пришли.
– А откуда мы пришли? – ехидно уточнил Федька. Ромка замялся и не очень уверенно ткнул лыжной палкой в сторону промелькивающего меж стволами деревьев солнца.
– Ага, направо пойдешь – коня потеряешь… – Федька совсем разошелся. В его голосе уже звучали металлические нотки сарказма. – Что, коня у тебя нет? Так иди куда-нибудь. Все равно, что-нибудь потеряешь. – Он презрительно сплюнул сквозь зубы и отвернулся от Ромки.
– Не ссорьтесь, мальчики, – твердо сказала Наташка, – дело серьезное. Вы заметили, что мы вообще никуда не можем уйти. Ходим и ходим по этому чертову кругу.
Махонька спрятался за деревом, наблюдая за спорщиками и не решаясь показаться на люди. Федьки-то он не опасался. Наташка тоже не смущала его – с девчонкой сладить не трудно. Они все жалостливые. Роман же у него симпатии и доверия не вызывал. А лесной житель четко следует правилу – умей затаиться и действуй неожиданно, тогда одолеешь врага. Пока Махонька размышлял, как ему поступить, Федька направился к камню, похлопал его ладонью и удивленно воскликнул:
– Ой, горячий! – затем глаза у него сделались испуганными, и он во все горло заорал: – Тянет! Тянет! Я оторваться не могу. – Ромка насмешливо посмотрел на него:
– Ладно тебе придуриваться, – сказал он нарочито безразличным тоном, – так мы тебе и поверили. – Наташка же рванулась к Федьке, схватила его за другую руку и стала тащить в противоположную от камня сторону. Но, не смотря на ее усилия и Федькино сопротивление, его рука не только не оторвалась от камня, а начала постепенно как бы растворяться в нем. Сначала исчезли пальцы, потом ладонь, и вот пустота доползла почти до локтя. У Ромки от удивления отвисла челюсть. Он постоял так с минуту, соображая, что происходит, а затем быстро отодвинулся в сторону, подальше от Кощеева клыка. Махонька выскочил из своего укрытия, вцепился в Наташкин валенок и тоже стал тянуть Федьку, своей недюжинной силой мешая камню поглотить его. При этом он что есть мочи взывал к лесу:
– Леший! Лешак! Сюда! Сюда же! – Лешак, услышав Махонькины вопли, прервал свое дальнейшее перемещение в пространстве и с размаху грохнулся о землю. Перевернувшись и потирая ушибленную макушку, он уже произнес привычное «Фу…», намереваясь сообщить миру о своей необычной башковитости, но Махонька прикрикнул на него:
– Ну, Лешак же, помоги! – Лешак вытаращил свой круглый глаз и равнодушным тоном спросил:
– А чего это вы друг друга за штаны таскаете?
– Лешак! Не вредничай, ты же все сам видишь! – выкрикнул торопливо Махонька.
– Ой, – простонала Наташа, – у меня сейчас нога оторвется. – Лешак, было, засуетился, но вдруг стал как вкопанный:
– Как же я вам помогать-то буду: я на добро не рассчитанный. У меня силы такой нет.
– Ну, сообрази что-нибудь, – попросил Махонька, – ты ж у нас головастый.
– Ладно, – леший решительно взмахнул рукой, – я вас сейчас в ледяные фигуры превращу, так, что б с места не сдвинуть, а сам смотаюсь к бабе Яге. Она у нас мастерица на зло, но и на добро иногда соглашается.
– Стой! – вскрикнул Махонька, – камень же горячий. Он нас растопит.
– Ага, – согласился Лешак, – тогда в гранитные.
ххх
Лешак не спеша перемещался среди макушек древних сосен, иногда запутываясь в колючих ветвях, и поглядывал на землю: вдруг встретится что-нибудь интересное. Он почти сразу же забыл, что оставил Махоньку с его приятелями у Кощеева клыка в причудливых позах как бы выветренных буранами каменных фигур. Правда, лешего беспокоило какое-то воспоминание, зудевшее в его маленьком мозгу, но он даже не пытался осмыслить, что это за навязчивая «муха» у него завелась, которая не дает ему покоя.
Посреди просеки, узкой полосы леса, очищенной людьми от деревьев, где среди старых трухлявых пней выползала на солнышко еще слабая, но целеустремленная поросль молодых елочек, леший заметил две движущиеся точки. Любопытство заставило его спуститься пониже, чтобы лучше разглядеть, кто это там, такой отчаянный, решился войти в зимний, занесенный снегом лес и не боится сгинуть в непролазных сугробах. «Фу, – оглядевшись, подумал леший с неудовольствием, – человеческие детеныши. Что там баба Яга говорила про моего родителя, будто детенышей он не трогал. А я, мол, злой. Ладно, пусть идут себе», – он уже, было, собрался отправиться дальше, но тут его посетила здравая мысль: «Все равно им отсюда не выбраться, обречены, так хоть скуку разгоню».
Лешак стал вертеться вокруг двух мальчишек лет девяти и двенадцати, вздыбливая снег, гулко ухая филином и разгребая в сугробах тропу, ведущую в сторону Кощеевой пасти, как бы приглашая людей идти именно в этом направлении.
– Ой! – воскликнул младший, это был Юрка, Витюхин брат. – Ветер нам тропку расчищает. Пойдем туда.
– Не-а, – рассудительно заметил старший, при ближайшем рассмотрении оказавшийся Никитой, – то леший нас заманивает. Мне дед сказывал, что лесная нечистая сила договор установила с Кощеем и доставляет ему живые души, из которых он извлекает силу, чтобы быть бессмертным.
«Глупые эти людишки, – подумал леший, – и самоуверенные. Да какая у них сила-то, чтобы Кощею подмогла. Он и без них Бессмертный. Нужны они ему, как же». – Леший поднапрягся и громко выкрикнул: «Переведем! Переведем людишек-то, чтоб земле полегчало!»
Ребята услышали крик, но слов не разобрали. Им показалось, что кто-то зовет на помощь именно с той стороны, куда вела образовавшаяся непонятным способом тропа.
– Кто-то кличет, – испуганно прошептал Юрка, – пойдем, аль нет? На Витюхин голос похоже. Может, то братишка мой?
– Шут его знает, – Никита резким жестом руки двинул на лоб шапку и всей пятерней подергал густую шевелюру на открывшемся затылке, так всегда делал его отец, когда попадал в затруднительное положение, требующее принятия трудного решения. – Если это леший, то идти опасно. А вдруг не леший – совесть замучит, что человека в беде бросили. – Рассуждал Никита вслух. – Придется, видно, идти, – наконец, решил он и повернул к тропе. Юрка последовал за ним. В это время где-то впереди ухнул филин, а затем послышалось жалобное детское «ау».
– Надо идти, – уверенно сказал Юрка и прибавил шагу. Тот, кто покрикивал впереди тоненьким слабым голоском, тоже, казалось, поспешил, потому что его «ау» быстро удалялось и едва прослышивалось среди молчаливых сосен. Никита и Юрка приостановились в недоумении.
– Эй, – крикнул громко Никита, – не убегай! Мы идем к тебе. – «Хо-хо-хо» – прокатился по ветвям гулкий, раскатистый, как будто в горах, хохот. Большая птица сорвалась с макушки дерева, обрушив на мальчишек лавину залежавшегося на ветвях снега.
– Что за чертовщина, – возмутился Никита, выковыривая из-за воротника снег. – Точно, это леший. Дальше не идем. – Он уже, было, повернул в противоположную сторону, но с тропы снова раздалось слабенькое «ау», такое жалобное, что сердце Никиты сжалось в тревоге за того, кто из последних сил зовет на помощь. А Юрка впал в полную уверенность, что впереди его ждет брат.
– Витюха! Стой же на месте, – откликнулся он, – мы сейчас! – И они с Никитой побежали, останавливаясь только на мгновение, чтобы послушать, кричит ли еще тот, погибающий, или уже обессилел. Но больше они не услышали ни звука, и это заставило их двигаться еще поспешнее.
Неожиданно для них лес кончился, и мальчишки оказались на краю глубокой, но достаточно пологой впадины, которая зеленела свежей, не усохшей с осени, не привявшей, как должно бы быть, травой. И снега в ней не было, хотя вокруг лежали высокие наметы. Казалось, что метель, будто наткнувшись на невидимую стену, спотыкалась и опадала здесь всей своей снежной мощью, создав непреодолимый естественный вал. Только у камня виднелся узкий проход: снег здесь подтаял и просел, а из-под ледяной корки вытекала струйка воды, которая чуть поодаль собралась в небольшую прозрачную лужицу и замерзла.
– Кощеева пасть, – догадался Никита, хотя видел это место впервые. – Точно, нас леший водил. – Он помолчал с минуту, огляделся и обреченно произнес: – И привел…
– Откуда ты знаешь? – еще не успев испугаться, спросил Юрка.
– Видел я ее… на картинке, – пояснил Никита, – мать моя была из рода Фомы, моего прадеда, который домой через сорок лет вернулся молодым и здоровым. Так вот он все время это место рисовал чем попало. Свихнулся. Одно изображение, сделанное углем на обложке старинной книги, мать сохранила. Вон и камень тот, – Никита ткнул рукой в сторону Кощеева клыка, – точнехонько такой на рисунке. Только вот тех фигур там не было. – Никита, заинтересовавшись, подошел поближе и стал внимательно их разглядывать. – Слышь, Юрка, – обратился он к товарищу, и в его голосе прозвучали нотки какой-то тревожной догадки, еще до конца им не осознанной. – Они мне кого-то напоминают. А тебе?
– Не знаю, – Юрка подошел к нему и тоже стал вглядываться в неподвижные каменные столбы с фигурами людей. – Вот этот, – Юрка указал пальцем на самый маленький, – в точности Махонька. А вот тот Федька, только без руки. А этот на девчонку похож. Даже косички во все стороны торчат.
– Откуда они здесь? – удивился Никита. – Фома такого не рисовал. Значит, они появились позже. Но и мужики, которые сюда хаживали, о Кощеевом клыке упоминали, а о фигурах нет. – Вдруг его осенила страшная мысль: – Это и есть Федька с Махонькой! – воскликнул он. – А то, скорее всего Наташка.
– Окаменели, – шепотом, и испуганно оглядываясь по сторонам, прошептал Юрка.
– Леший заманил. Кощей душу забрал, а тела в камень превратил, – сделал вывод Никита.
– Бежим отсюда! – в панике вскрикнул Юрка и, схватив Никиту за рукав, потащил его прочь от Кощеевой пасти.
«Вот они, людишки, – презрительно подумал Лешак. – Чуть что и в бегство. Сла…» – Но додумать свою критическую мысль о людях он не успел, так как увидел, что Никита и Юрка возвращаются.
– Надо что-то придумать. Нельзя же их здесь навсегда оставить. Или хотя бы место заметить, – говорил Никита, – чтобы потом сюда бывалых мужиков привести.
«Ага, – обрадовался леший, – вернулись, голубчики. Вместо того, чтобы спасаться, сами ко мне в руки идут. Своих, видите ли, им жаль. Со мной решили потягаться. Так получайте». – И Никита с Юркой застыли еще двумя чудными изваяниями: казалось, две человеческие фигуры, неожиданно окаменевшие на полном ходу, повернувшись друг к другу, о чем-то советуются, что-то замышляют и вот-вот, встряхнув гранитными плечами, чтобы освободиться от сковывающей неподвижности, двинутся дальше, устремясь в глубь леса, прочь от колдовского и страшного места.
Леший удовлетворенно ухнул, беззаботно хохотнул и, сбивая снег с ветвей, рухнул в сугроб. Подрыгав тоненькими ножками, он перевернулся и только хотел сообщить о своих проблемах с приземлением, как вовремя сообразил, что слушать-то его некому. «Ну, ладно, – подумал он, – посмотрим, что я тут накуролесил». Он с пристрастием осмотрел скульптурную группу, замершую в момент напряженного движения, казалось, остановленного им только на мгновение, и остался доволен собой: «Ишь ты, – похвалил он себя, – совсем, как живые люди. Того и гляди сорвутся и побегут. А вот нет вам, – злорадно погрозил он кому-то сучковатым пальцем, – здесь останетесь…Навсегда». Тут он случайно бросил взгляд на самое изящное изваяние, и его единственный глаз излучил энергию напряженного мыслительного процесса, зарождающегося в маленькой голове лешего. «Муха» снова начала зудеть, возбуждая в его мозгу обрывистые моменты какого-то смутного воспоминания: Лешаку показалось, что с этой фигурой его что-то связывает. Он испытывал некое беспокойство, которое ему было неприятно, будто взял на себя какое-то обязательство и должен его исполнить, иначе случится что-то непредвиденное и даже опасное. Лешак ходил вокруг маленькой фигурки, вглядываясь в нее, но не узнавая. Он уже, было, решил не морочить себе голову пустяками, как его вдруг осенило: это же Махонька. Он же сам превратил его в камень. «А, – обрадовался леший, – я же должен уже быть у бабы Яги. Вот деревянная голова – ничего не помнит».
ххх
Витюха очень быстро освоился в избушке бабы Яги. Сначала он постоял минутку, задрав голову к потолку и наблюдая за пауком. Тот, заметив внимание к себе более крупного животного, забеспокоился, замер на своей сетке из паутины, а потом резво рванул к стене и забился в щель. Витюха вслед ему состроил воинственную гримасу и перевел свой взгляд на толстого черного кота, мирно дремавшего на лавке. Кот не обращал на мальца никакого внимания, это-то и привлекло Витюху тем, что можно было подкрасться незаметно. Он немедленно оказался рядом и безжалостно, со всей мочи, дернул кота за хвост. Тот взвился вверх, зашипел и саданул пацана когтистой лапой по руке, оставив три красные борозды, из которых на грязный пол обильно потекла алая Витюхина кровь.
Витюха уже собрался было зареветь во все горло, но кот, к его изумлению, сказал на совершенно понятном языке:
– Реви – не реви, а дело сделано, – он приподнял свою бойцовскую лапу и тщательно вылизал ее, а потом добавил: – Иди лучше к бабке, пусть она тебе руку-то промоет. Мои царапмны долго не заживают. Так что в другой раз поостеригись. – Он покрутился на месте, свернулся клубком и тут же снова уснул.
Витюха, не успев зареветь, послушно отправился к бабе Яге. Та глянула на его руку и сердито поморщилась:
– Вот свалился на мою голову. Некогда мне, видишь? У меня процесс… Нельзя прервать, – она сыпанула на едва тлеющие в большом медном блюде угли какой-то травки, отчего вверх потянулась струйка черного вонючего дымка. Бабка одним движением руки собрала его в кулак и выпустила в прозрачный хрустальный сосуд, тут же наполнившийся непроницаемой чернотой. Витюха так удивился, как это бабе Яге удалось дым в ладони удержать, что совершенно забыл о своих царапинах. Он подошел поближе и заглянул в сосуд. В тот же миг клубящаяся тьма сбилась в один постепенно набирающий скорость вращения вокруг собственного центра сгусток энергии, который с грохотом и воем был втянут в неизвестно откуда взявшуюся воронку, и вместо него на Витюху совершенно отчетливо глянул немигающий, без бровей и ресниц, ничего не выражающий глаз. Витюха от неожиданности отпрянул от стола, за которым колдовала баба Яга. Но любопытство преодолело страх – мальчишка снова осторожно приблизился и заглянул в сосуд.
– Что? Трухнул? – насмешливо заметила баба Яга. – А ведь есть с чего. Знаешь, кто перед тобой? Сам Кощей Бессмертный. – Она взяла в руку сосуд и повертела им перед Витюхиным носом. – Смотри какой…Прошу тебя, Беся, покажись весь за ради старой привязанности, – присаживаясь на лавку, обратилась она к Кощею сладеньким голоском. – Мальцу интересно. Когда еще такое увидит. – Глаз исчез, а вместо него из сосуда вырвался дымок. Он как бы примостился рядом со старухой, приобнял ее за плечи и, быстро клубясь, принял образ, знакомый по старинным народным преданиям. – Ну, это, конечно, не сам Кощей, – пояснила Баба Яга, – а его энергетический двойник – фантом называется. Но побеседовать можно. Хочешь чего спросить, аль нет?
Витюха напрягся, наморщил нос, но ни одна мысль не родилась в его давно не чесанной голове. Он запустил исцарапанную пятерню в густую шевелюру, поскреб затылок, дернул себя за кудрявый чуб, но это не помогло, и он беспомощно глянул на бабу Ягу.
– Ну че? – баба Яга теряла терпение. – Ниче не родишь? Мозгами природа обделила? Спрашивай немедля! – прикрикнула она строго, и Витюха со страху выпалил:
– А зачем вы человеков не любите?
– Да кто их не любит? – удивилась баба Яга, не дав Кощею и рта открыть. – Больше, чем они сами друг друга не любят, их не любить-то невозможно.
– А вы же им зло творите – мне дед говорил, – настаивал на своем Витюха.
– Нет, смотри ты! – баба Яга возмущенно всплеснула руками и глянула на Кощея, как бы обращая его внимание на этого наглого лжеца. – Слышь, Беся? Мы им зло творим, – повторила она четко и с расстановкой.– Да они сами себе такое зло сотворяют, что никакая нечистая сила не придумает.
– А Кощей же потому бессмертный, что душами людскими питается! Вот! – выдал свой последний довод Витюха.
– Да какими душами – сильно ими сыт будешь! Один эфир! – воскликнула баба Яга и энергично вскочила с лавки. Но Кощей Бессмертный остановил ее.
– Сядь и помолчи, старая, – сказал он звучащим будто откуда-то издалека голосом. – Дай слово сказать. Пусть люди знают: тот, кто к нам попадает и не возвращается, души не имеет, ибо она в моей власти. При жизни – мертвец. – У Витюхи глаза сделались круглыми и испуганными от мысли, что некоторые его знакомые уже, может быть, принадлежат другому миру, а никто об этом даже не догадывается. Тут в его голове появилась, наконец, одна ценная идея, и он только хотел произнести ее вслух: «По чем узнать этих, которые мертвецы?», – как вдруг в крыше стремительно образовалась дыра, и сквозь прореху на пол свалилось поросшее мхом сухое полено. Баба Яга от неожиданности выронила хрустальный сосуд, он, нежно и протяжно прозвенев, распался на части, а Кощей Бессмертный исчез.
– Ой! – вскричала баба Яга в отчаянии, – Кощеюшка! Раз в сто лет свиданничаем, и то не дали! Ой! Не свидимся боле! Чует мое сердце усталое – последний раз силушку собрала! – Тут ее взгляд уперся в дрыгающего тоненькими ножками и пытающегося перевернуться лешего. – Ах ты окаянный! Вечно лезешь, куда не просят! – Она набросилась на Лешака с кулаками. А леший и не защищался: что ему бабкины побои, пусть колотит – только руки себе отобьет. Успокоившись, баба Яга наклонилась и стала выметать из избы осколки:
– Где я теперь такой сосуд отыщу, – произнесла она горестно, – чистый хрусталь. Старинная работа. Тыщу лет он у меня служил, пока тебя черт не принес. – И она, еще сердясь, ткнула в сторону Лешака старой облезлой метлой.
Витюха, в это время вспомнивший о своих ранениях, внимательно разглядывал ладонь, ничего не понимая:
– Было или не было, – задумчиво сказал он, показывая руку бабе Яге. Та глянула мимоходом:
– Коли было, так кощеева сила исцелила. А коли не было, то какая разница. Жив, здоров, так и не горюй! – Она в сердцах швырнула в угол метлу и повернулась к лешему, смиренно застывшему на том самом месте, куда свалился. – Дыру-то кто чинить будет? – спросила между прочим, для порядка, вовсе не надеясь на мастерство Лешака. – Че молчишь? Пожаловал-то с чем?
– Да вот, – начал объясняться леший виноватым голосом. – Одних заманил, потом в камень превратил. Зачем – забыл. А там лесовик оказался, приятель мой, – Махонька.
– Вечно у тебя так – «заманил, забыл, оказался», – баба Яга смешно скривилась, изображая Лешака. Витюха засмеялся, еще не понимая, о чем это говорит леший. Старуха строго глянула на него и снова принялась за незваного гостя: – Голова деревянная. Только и годится, чтобы дыры в потолке пробивать. – Леший переминался с ноги на ногу, принимая бабкины упреки, как должное, но в свое оправдание все-таки заметил: – Ну… башковитый я.
Успокоившись, баба Яга присела на лавку и, уставясь неподвижным взглядом куда-то, казалось, внутрь себя, едва слышно произнесла:
– Все, устала я с вами, всю силушку на вас, окаянных, израсходовала. Подремлю до вечерней зари, а там уж будем разбираться… – Помолчала минутку, а потом прошептала как заклинание: «Тьма да лунный свет – нам износу нет», – и затихла. Лешак и Витюха тоже приумолкли, боясь потревожить покой бабы Яги.
Не успели они устать от молчания и ничего неделания, как баба Яга открыла глаза и бодрым голосом приказала:
– Так, Лешак, коромысло на плечо, ведра в руки и за водой к роднику!
– Да я тебе так воды натаскаю, – возразил, было, леший, – прикажу, и она сама откуда хошь в кадушку набежит.
– Нет, Лешак, – тоном, не терпящим возражений, твердо остановила его баба Яга, – мне нужна первозданно чистая вода, без всяких твоих дурацких штучек для лентяев. Так что, давай, потрудись. – Лешак нехотя забросил на плечо коромысло, подцепил на него два дубовых ведерка и направился к двери. – И не веретеном, а пешочком, чтоб ни капли не обронил! – крикнула ему вслед старуха и, повернувшись к Витюхе лицом, на котором отразилась крайняя сосредоточенность, строго наказала: – А ты сиди тихо и ни во что не встревай, будто и нет тебя. – Витюха, согласившись с этим, кивнул головой.
Когда леший доверху наполнил чистой ключевой водой сияющую солнечной золотистостью березовую кадушку, баба Яга поднялась с лавки, коротко бросив:
– Ну, посмотрим, что ты наворотил. – Она поводила ладонями над спокойной поверхностью воды, шепча при этом странные слова, среди которых Витюха распознал только знакомое «зло-злодейство проявись». Конечно, ему было невтерпеж сидеть на лавке, когда тут происходят такие удивительные события. Он тихонечко сполз на пол, подкрался к колдующей бабе Яге и заглянул из-под ее локтя в кадушку.
Сначала он увидел Федьку, одной рукой отталкивающегося от большого черного камня, затем тянущую его за другую руку Наташку. Спустя мгновение глянула на него встревоженная чем-то физиономия Махоньки с широко открытым в крике ртом. Потом все они замерли в странных позах и стали похожими на статуи. Витюха не понял происходящего и с интересом смотрел, что случится дальше.
Вот появились Юрка с Никитой. Они в странном оцепенении глядели на замершие фигуры, затем бросились бежать, но вернулись и тоже застыли каменными изваяниями. Наконец, мелькнуло сухое одноглазое полено на ножках, которое с довольным видом осмотрело место происшествия, о чем-то задумалось и куда-то мгновенно переместилось. Витюха не догадывался, что все это значит, но ему почему-то стало страшно и горько, он тихо заполз назад на лавку и заплакал, стараясь сдерживать рыдания и не всхлипывать слишком громко.
– Чего ревешь? – спросила баба Яга, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от поверхности воды.
– Там мой братишка, Юрка, – пояснил Витюха, – пропадает, наверно. – И Витюха заревел во все горло, уже и не пытаясь сдерживать себя.
– Вишь, что натворил, – с укором в голосе сказала старая Лешаку. – Дети ведь еще, ни за что не отвечают – а ты их в камень. – Лешак виновато пожал узкими угловатыми плечами, задумался и вдруг вспомнил:
– Это ж я их спасал, чтоб к Кощею не угодили.
– Да-а-а, – протянула баба Яга, перебирая в уме варианты. – Спасатель…че делать-то будем.
ххх
Когда солнце уже скатилось к самым вершинам сосен-великанов и собралось отправиться на покой, Мишка, наконец, вытащил волокушу из леса и ступил на широкую, утоптанную многими ногами тропу, ведущую в деревню. Нина не подавала никаких признаков жизни. Это беспокоило Мишку и заставляло прибавлять шагу, хотя силы его были на пределе. Узкий Петькин ремень, перекинутый через плечо поперек груди, изрядно надавил ему ключицу, хотя Мишка и подложил в этом месте Нинину рукавичку, так как свои меховые отдал ей, но слишком уж она была тонка, чтобы противостоять давлению жесткого куска кожи, натянутого тяжелой волокушей. У Мишки даже появилась малодушная мысль оставить Нину здесь, а самому бежать за помощью. Но голос совести отогнал ее, трезво заметив, что пока туда да обратно, девочка может погибнуть. Мишка глубоко вздохнул и решил не замечать своих трудностей. Как ни странно от этого ему стало легче. Да и волокуша по утоптанному и укатанному санями насту пошла веселее.
Когда он добрался до околицы деревни, первым его желанием было постучаться в крайнюю избу, в которой светились окна. Но что-то удержало его, и он потащил волокушу к Дашиному дому. Сбросив с плеча ремень, он стал ногой тарабанить в ворота, приготовившись долго вызывать хозяев: пока услышат, пока дойдут… Но ворота распахнулись сразу же, и перед Мишкой предстали встревоженные Дашины родители, одетые для дальней дороги и с лыжами в руках. Маруся бросилась к волокуше, предполагая самое страшное, но увидев, что на ней лежит не Даша, сразу же успокоилась и начала действовать. Она содрала со своей руки шерстяную рукавичку и стала растирать Нине щеки, шею, уши, маленькие слабые ладошки. Затем Егор подхватил девочку на руки и понес в дом, крикнув Мишке, чтобы он бежал за фельдшером, который жил неподалеку.
Мишка уже успел расслабиться, почувствовать, как он устал и не может больше двинуть ни ногой, ни рукой. Но приказ Егора подействовал на него, словно ведро холодной бодрящей воды, опрокинутое на разморенное жарой тело в солнечный летний день. Подросток встрепенулся, двинул плечом и понял, что сил у него пока еще хватит и за фельдшером сбегать. Маруся, было, потянулась за ним, чтобы узнать, где же Даша и другие ребята, но Егор крикнул через открытую дверь, что ему нужна ее помощь.
– Сбегай к Евдохе за самогонкой, – попросил он Марусю, – растереть нужно девочку.
Иванна в это время рылась в ящике, где хранились лекарства.
– Ну, куда ж оно делось, – проворчала она. – Маруся, ты не брала нашатырный спирт? – Маруся, уже выскочившая за дверь, вернулась:
– Вон, на подоконнике, я сережки им чистила, – и она побежала к соседям.
Иванна капнула на ватку немного нашатыря и поднесла ее к носу Нины. Девочка громко чихнула и открыла глаза.
– Ну вот, – сказала ласково Иванна, – сейчас мы тебя разотрем, согреем горячим чаем, а там Мишка фельдшера приведет, тот тебе еще таблеточки пропишет, чтобы не заболела. Потом Федот запряжет лошадь в сани и отвезет тебя домой. – Нина слушала все это молча, а из ее глаз катились тихие и обильные слезы. – Поплачь, – говорила Иванна, шершавой ладонью гладя Нину по волосам, – это из тебя беда выходит. Теперь все будет хорошо.
Прибежала быстрая Маруся, примчался Мишка, ведя за собой запыхавшегося фельдшера, едва поспевающего за ним, Федот отправился запрягать лошадь в сани – вся жизнь вертелась вокруг Нины, и было не до выяснения обстоятельств. Когда Нину увезли, Маруся, несмотря на тревогу, заставляющую бешено биться сердце, терпеливо ждала, пока Иванна накормит горячей едой и напоит настоем зверобоя с медом вконец обессилевшего Мишку. Но только он поставил чашку на стол, она тут же приступила к расспросам:
– Что случилось с остальными детьми? Где Даша? Почему они не возвращаются, ведь уже темень в лесу? – Мишка боялся этого момента, так как толком ничего не мог объяснить.
– Налетела буря, сильная, я такой никогда не видал, – произнес Мишка тихо, с усилием. – Нас всех разметала по лесу.
– Говори громче! – прикрикнула на него Маруся. – Я ничего не пойму, что ты там бормочешь себе под нос.
– Буря налетела, говорю, – гаркнул Мишка сердито, – нас всех по лесу разнесло. Я искал лыжи, а нашел Нину. Ее снегом засыпало. Потом на нас набрели Петька с Дашей. Они помогли мне сделать волокушу, и пошли дальше – искать остальных. А я потащил Нину.
– Все? – дрожащим голосом спросила Маруся.
– Все, – сдержанно ответил Мишка. – И Маруся заплакала. Иванна подошла к ней, обняла за плечи и твердо сказала:
– Уйми слезы, дочка. Еще ничего не случилось. Не кличь беду. Найдутся дети. Слышь, Егор, – обратилась она к зятю. – Беги, собирай мужиков. Надо на поиски отправляться.
Через полчаса к лесу потянулась длинная вереница людей на лыжах во главе с Фомой Фомичом, Никитиным отцом, который хорошо знал местные леса, так как служил в охотничьем хозяйстве егерем. А за ними, погоняя лошадь, мчался на санях Федот, посланный вдогонку Иванной после того, как отвез домой Нину. На окраине леса мужики приостановились, чтобы определить направление поисков.
– Если следовать Мишкиному рассказу, – сказал Егор, – то ребят увлек буран. Значит, идти надо на юг, куда дул северный ветер: вон снежные наметы под деревьями туда своими гребнями указывают.
– Что ж, рассредоточимся и пошли, – приказал Фома Фомич. Мужики растянулись в широкую цепочку, чтобы охватить побольше территорию, и быстро углубились в лес, время от времени покрикивая в надежде, что их кто-нибудь из пропавших ребят услышит. Вскоре появились первые признаки того, что направление выбрано правильно: то лыжная палка под ногами треснет и вылезет из сугроба на свет божий, то чья-нибудь рукавичка осенним ярким листиком мелькнет на кусте в свете фонарика, то шарфик обнаружится на еловой лапе.
Темнота мешала поискам, но и подгоняла, заставляла двигаться быстрее, потому что ночью мороз крепчает, и выдержать его в лесу тяжелее, чем днем, при солнечном свете, тоже бесполезном, но хотя бы создающем иллюзию тепла. Хорошо еще, что небо было звездным, и свет взошедшей луны, многократно отраженный белым снежным покрывалом, добирался до каждой кочки, освещая дорогу. Мужики спешили, зорко вглядываясь в даль между деревьями: а ну как мелькнет где-нибудь огонек кострища. Дети-то их у леса растут и с молоком матери впитали, что без спичек туда соваться опасно – отогнать ли зверя горящей головешкой, заварить ли веточек лимонника бодрящего, коли обессилел, да и просто у огня погреться, если заблудился, да так и продержаться, пока родители не отыщут.
И действительно, уже далеко за полночь, когда темнота совсем сгустилась, а искатели стали постепенно впадать в отчаяние, сомневаясь, что детвора выдержит такой мороз, впереди, за деревьями, мелькнул робкий огонек костра.
– Вижу! Вижу! – заорал во все горло Фома Фомич. – Огонь вижу! – Обрадованные мужики, сбежавшиеся на крик, с удесятеренной силой рванули к тому месту. Выскочив к маленькой проталине среди сугробов, они увидели слабый костерок. Возле него, съежившись, засунув руки в рукава шубейки и уронив замотанную в платок голову на Петькино плечо, дремала Даша. Но как только позади раздался треск валежника и скрип снега под лыжами, она подняла голову и оглянулась, а Петька испуганно вскочил. Ослепленные огнем, они ничего не могли разглядеть за деревьями. Предположив, что это на них набрел медведь-шатун, Петька выхватил из костра горящую ветку, стал ею размахивать и громко орать, срываясь с детского баска на высокие нотки, чтобы напугать зверя.
Мужики приостановились, уступив дорогу Егору и Олегу, Петькиному отцу. Те обрадованно рванулись к детям. Даша, увидев отца, сразу стала оправдываться, что не виновата: налетел ветер, всех растащил по лесу, а найти никого не удалось. Егор поднял ее на руки, расцеловал и пообещал, что теперь непременно все отыщутся, и ни о чем не надо беспокоиться. Затем передал ее деду и велел нести к санкам, которые Федот оставил где-то в лесу, когда дорога стала непроезжей.
– И Петьку захвати, – добавил он, – а мы двинемся дальше.
Петька, получивший от отца сгоряча увесистую подзатрещину, не обиделся и уходить отказался.
– С вами пойду, – заявил он веско. – Не малец, чать, уже. – Однако отец рявкнул на него, чтобы не болтался под ногами, не до него теперь, и Петька нехотя побрел за Федотом.
– Ну что, мужики, впереди у нас только Кощеева пасть, – сказал Фома Фомич, – двинули, перекрестясь? – И вереница лыжников, опечаленных тем, что не все дети отыскались и не известно, что с ними, взяла направление к тому месту, какое при других обстоятельствах предпочла бы обойти стороной.
хх
Баба Яга сидела на лавке в глубокой задумчивости. Леший, как обычно, молчал, стоя истуканом посреди избушки. Тишина наступила такая, что слышно было, как паук прядет свою сеть. Витюха даже перестал всхлипывать, боясь ее нарушить.
– Да, – наконец произнесла баба Яга, хлопнув себя руками по коленям, – дело непростое. С твоей-то силой я совладаю, – она кивнула головой в сторону Лешака, – а вот как одолеть Кощееву? Можно, конечно, ничего и не делать – на кой ляд мне эти людишки, чтобы ради них стараться. – Витюха почувствовал сомнение в ее словах и снова заревел. – Цыц! – прикрикнула на него старуха. – Не бывает безнадежных случаев. Да и с самим Кощеем интересно потягаться. Ну-ка, посмотрим еще раз. – Она поднялась с лавки и направилась к своей березовой кадушке. Снова поколдовала над нею, внимательно вглядываясь в изображение. – Придется отсечь. Другого выхода нет. Да, да, да, – заявила она решительно, ни в чем больше не сомневаясь.
В тот же миг все в избе пошло ходуном. Кот, оказавшийся не у места, с недовольным мяуканьем полетел на пол и забился под лавку, так как баба Яга, будто на помеле, носилась по маленькому замкнутому пространству, оказываясь одновременно во всех углах. Лешак вообще одним махом ее колена был вышиблен за дверь, а Витюха, схлопотавший оплеуху за то, что постоянно возникал у нее на пути, теперь сидел под столом. Большой холщовый мешок с одной широкой лямкой, чтобы удобно было нести на плече, уже был почти до верху наполнен всякой всячиной, пригодной для ворожбы. Склянки с какой-то дурно пахнущей жидкостью, банки с порошками из трав, семян, землей, взятой из разных мест, сушеные лягушачьи шкурки, ядовитые змеиные зубы, медвежьи и оленьи черепа – все пропадало в его ненасытной утробе. Когда баба Яга угомонилась, Витюха вылез из-под стола и с недоумением огляделся – ему показалось, что он находится в каком-то другом месте: изба сияла голыми стенами и удивляла полным отсутствием паутины.
– Готово, – сказала баба Яга удовлетворенно, закидывая мешок за спину, – пора отправляться. Иди сюда, – поманила она Витюху пальцем, – леший-то сам доберется, а тебя придется доставить. – Она левой рукой прижала мальца к себе, а правой начертила в воздухе фигуру, похожую на яйцо, произнесла заклинание, начало которого Витюха не понял, зато окончание он запомнил хорошо: «не пешком, не бегом, не колесом, не помелом, а в один миг веретеном». Тут же он вместе со старухой оказался внутри светящегося кокона, который стал быстро вращаться. Голова у Витюхи закружилась, и он впал в какое-то умопомрачительное состояние.
Когда в голове у него прояснилось, он обнаружил себя посреди зимнего ночного леса. За шиворотом у него таял снег, потому что баба Яга спикировала в своем летательном средстве в большой сугроб, чтобы сделать посадку более мягкой. Витюха споро выбрался на менее заснеженную поляну и огляделся. Прямо перед ним возвышался огромный черный валун, возле которого застыла в странных позах живописная скульптурная группа, освещенная зависшим в воздухе и мелко вибрирующим оранжевым диском, похожим на шаровую молнию. Такую Витюха однажды видел во дворе своего дома во время грозы. Взрослые говорили, что при подобных встречах надо оставаться на месте и не создавать движения воздуха, тогда молния не притянется и пролетит мимо. Он тогда так и сделал, а шар плюхнулся в деревянную бочку с водой, которая мгновенно испарилась вся до капли. Вот и сейчас Витюха испуганно замер, не решаясь сделать ни шага. Но шар и не думал куда-нибудь лететь – висел и висел себе маленькой луной, отбрасывая на все вокруг холодное свечение.
– Че застыл? – сказала баба Яга безразличным тоном, занятая своими делами. – Это не то, что ты думаешь. Шагай сюда. Ну-ка, присмотрись – узнаешь кого-нибудь? Мне их имена нужны, что б на кого другого колдовство не пало. Только руками не трогай, – строго предупредила она. Витюха долго вглядывался в каменные фигуры, находя в них что-то мимолетно знакомое, но определиться пока никак не мог. Баба Яга терпеливо ждала, и, наконец, не выдержала: – Ну че, не признаешь что ль никого? Да ты не на лица смотри, че в них разглядишь-то – глаза, уши, нос у всех имеются, смотри на одежку, на детали всякие. – Витюха стал послушно разглядывать детали. И это, действительно принесло результаты.
– Вот этот Махонька, – указал он рукой на самого маленького, – шуба у него из крысы, с лапами и хвостом. А этот на Никиту похож, у него братанова офицерская кепка с треснутым козырьком посередине. А вон тот Юрка мой, – собираясь в который раз зареветь, дрожащим голосом сообщил Витюха.
– Эк, слезы у тебя какие легкие, – сердито заметила баба Яга, – чуть что и побежали. Дальше гляди.
– Дальше не пойму, – сразу успокоившись, сказал Витюха. – Вон, который у камня, на Федьку–кузнеца похож, только почему-то без руки. А то какая-то девчонка. Незнакомая.
– Ладно, – решила баба Яга, – пока хватит и этого. Лешак, иди-ка помогать, а то вытаращил свой глупый глаз и ни с места. – Леший, торчащий в сугробе высохшим на корню древесным обломком, пошевелился, подрыгал сначала одной ногой, видимо затекшей и плохо его слушающейся, потом другой и двинулся к бабе Яге.
– Вот здесь, – баба Яга провела на снегу черту между Федькой и Кощеевым клыком, которая прерывалась на том месте, где должна была находиться Федькина рука, – строй стенку из снега, а я превращу ее, хотя и в недолговечную, но непреодолимую преграду между тем и этим миром.
– Щас, – с готовностью согласился леший и стал стремительно перемещать ближайший сугроб, засыпав снегом и каменные фигуры, и Витюху, и саму бабу Ягу.
– Вот деревянная голова, – разозлилась баба Яга, – я тебе стенку велела возвести, а не пургу раздувать. Кинь все обратно. И отойди – сама сделаю.
– Щас, – согласился Лешак, но вид у него был довольно озадаченный, видимо, он никак не мог сообразить, чего именно от него хотят.
Баба Яга вытащила из-за пазухи скатерку, аккуратно расстелила на снегу и высыпала на нее содержимое мешка. Витюху удивило, что гора всяких принадлежностей была во много раз больше, чем мог бы вместить мешок. Видимо, выражение его лица стало столь потешным, что баба Яга развеселилась и сочла нужным с ехидным смешком пояснить:
– Че губу-то отвесил – все свое ношу с собой. Мешок у меня для этого специальный, бездонный. Я бы и избушку могла с собой унести вместе с котом, – добавила она хвастливо, – только на кой она мне здесь. – Старуха стала разгребать кучу добра, выуживая из нее на свет странные предметы, лишь ей одной известно для чего предназначенные.
Вскоре, после бабкиного заклинания: «Непроглядная, неприступная, ни добру, ни злу недоступная, защити, отдели от Кощеевой темной земли. Мощь Кощееву огради», – над чертой прямо из снега вознеслась к небу тонкая и, на первый взгляд, хрупкая стена, но она почему-то не разваливалась, а стояла себе и стояла под ударами невесть откуда налетевшего порыва северного ветра. Видимо, это баба Яга вызвала его своим колдовством. Когда ветер стих, она снова принялась перебирать свои причиндалы, нашептывая заклинания и чертя в воздухе странные знаки. Прямо на Витюхиных глазах стена вдруг стала невидимой, а ее существование выдавалось только слабым свечением, отделяющим фигуру Федьки от черного камня.
– Вот, – сказала баба Яга удовлетворенно, – проход в Кощееву пасть запечатан. Теперь надо быстрее, пока камень не растопил печать, отделить то, что принадлежит нам, от того, что взял Кощей. Ты, Лешак, разведи огонь. А ты принеси-ка мне вон тот обоюдоострый нож. Видишь, лежит с самого края. Да не урони. Беды наделаешь.
Витюха с опаской приподнял нож за самый кончик инкрустированной перламутром и серебром рукояти и осторожно понес бабе Яге. Она ловко перехватила у него опасный предмет и, шепча какие-то слова, возложила его сначала одним лезвием на руку Федьки, потом перевернула нож и то же самое проделала с другим лезвием. Каменная Федькина рука отделилась от стены, и Витюха с ужасом увидел, что она укорочена почти до локтя и лишена ладони, а из обрубка на белый снег тоненьким ручейком стекает алая человеческая кровь.
Он был готов рухнуть в обморок, но баба Яга строго приказала ему быстрее принести ей горящую ветку из костра, разведенного лешим. Витюха преодолел свою слабость и выполнил приказ. Старуха сунула лезвие ножа в огонь, затем раскаленным железом приложилась к ране, и кровь перестала течь.
– Так, – произнесла баба Яга, – с Кощеевой силой мы помирились. Теперь с твоей, Лешак, разберемся. А это для нас пара пустяков. Только тебе придется пострадать. На тебя у меня сегодня духу не хватит. Истуканом до завтра простоишь. А потом я тебя освобожу.
– Могу и постоять, – легко согласился леший, – делов у меня никаких нет.
– Вот и ладно, – одобрила баба Яга. – Приступим.
Она взяла в руки глиняный горшок, положила в него высушенную лягушачью шкуру. Потом бросила в огонь медвежий череп, а на него поставила горшок, поводила над ним руками, пошептала. Огонь сразу оживился, языками пламени взвившись чуть ли не до макушек самых высоких сосен, череп затрещал и стал разваливаться, быстро превращаясь в золу, а из горшка потянулась струйка черного дыма.
– Развеян дымом наговор, к кому вернулся – тот и вор, – выкрикнула баба Яга во весь голос. Человеческие фигуры у Кощеева клыка зашевелились, а Лешак тут же превратился в каменное изваяние.
– Пусть постоит, – сказала баба Яга безжалостно. – Добра от него никакого, а и вреда с гулькин нос. Совершенно бесполезная тварь.
– Так ты же обещала его расколдовать, завтра, – возмутился Витюха.
– Что мне делать нечего, как с лешими возиться, – усмехнулась старуха зловеще. – Да и не смогу я – он теперь в других местах обитает, – добавила она загадочно и стала собирать скатерку. Завязав узлами углы, она сунула все, что в ней было, в свой бездонный мешок, прижала его к себе, нарисовала в воздухе правой рукой яйцо и исчезла не попрощавшись.
Витюха с тревогой огляделся, озадаченный тем, что никто из оживших не бросается ему на шею от радости. И тут он с ужасом обнаружил, что все они лежат вповалку, вроде бы и живые, так как дышат, хотя, может, и нет, потому что не подают никаких признаков жизни, а леший превратился в камень, и баба Яга улетела – надеяться не на кого. Один он одинешенек у страшного Кощеева клыка, и лет ему мало, и сил у него нет. Легкие Витюхины слезы без труда покатились из глаз обильным маленьким водопадом, потом он глубоко вздохнул полной грудью и выдал к ним еще громогласный вопль отчаяния, на который, к своему удивлению, услышал отклик – многоголосое взрослое «ау, идем, идем!».
А еще через мгновение из леса выскочила запыхавшаяся и обрадованная очередной находкой вереница деревенских мужиков. Бегло осмотрев место, они не стали долго разбираться, а подхватили детей на руки и понесли к Федотовым саням, где их поджидали согретые горячим чаем из термоса и медвежьими шкурами Даша с Петькой. Уложив детвору, Федот вскочил на облучок и что есть мочи помчался в село, размахивая кнутом и не жалея лошадиных боков. Усталые мужики молча возвращались домой. Их лица не покидало выражение необъяснимой тревоги, несмотря на, казалось бы, благополучный исход событий.
Иванна и Маруся под присмотром фельдшера в просторной Дашиной комнате оборудовали настоящий лазарет, приготовив все необходимое для того, чтобы оказать детям помощь в случае переохлаждения, обморожения, упадка сил, переломов ног и рук, ушибов головы – они предусмотрели все, но оказались не готовыми к тому, что случилось на самом деле. Фельдшер уже битый час предпринимал одну попытку за другой, чтобы привести пострадавших в чувства, но безуспешно. Наконец, он решил оставить их в покое и просто ждать. К тому же никаких видимых повреждений он у них не обнаружил, кроме отсутствия у Федьки правой кисти, исчезнувшей непонятным образом. Ни свежего, ни старого рубца на месте отсечения не было – круглая культя светилась здоровой, ровной, даже чуть-чуть загорелой кожей, ничем не отличающейся от окружающих ее тканей, как будто парень таким родился.
Взрослые в тревожном ожидании собрались на кухне. Иванна выставила свои пироги, раздула огромный пузатый самовар, заварила крепкий чай. Настя, Федькина мать, то тихо плакала, горюя, что сын стал калекой, то утешала себя тем, что хоть и такой, а все-таки живой вернулся. Его отец мрачно молчал, глубоко переживая потерю наследника родового ремесла – какой теперь из Федьки кузнец, без руки-то молота не поднять. Все их успокаивали, мол, сын еще молод, талантлив, не дурак – найдет себе другое применение в жизни.
У родителей Витюхи и Юрки тоже хватало переживаний. Старший никак не очнется, а младший совсем умом ослабел – несет какую-то ерунду про лешего, бабу Ягу, Кощея Бессмертного в кувшине. Так и не удалось от него добиться никакого объяснения, что же произошло с детьми у Кощеевой пасти.
Фома Фомич, прихлебывая чай из большой синей чашки, сосредоточенно наблюдал за игрой чаинок на ее дне. Вдруг он громко вздохнул и неожиданно для всех заметил:
– А есть все-таки какая-то сила в этом месте, и нечисть там водится. Может, и не фантазирует ваш Витюха. – Все с удивлением на него посмотрели, но спорить не стали.
Как только лучи солнца пробились в окошко комнаты, где находились дети, они стали потихоньку шевелиться, открывать глаза и приходить в себя. Обрадованные родители бросились их обнимать, целовать, расспрашивать, но к всеобщему разочарованию никто из участников событий у Кощеевой пасти не мог ничего толкового сказать. Как вошли в лес, как налетел буран – помнили, а дальше – будто память отшибло. Озадачило всех и то, что Федька не обратил никакого внимания на отсутствие правой руки и легко орудовал левой, дочиста выскребывая ложкой из глубокой миски жирную гречневую кашу и одновременно засовывая в рот ломтики свежего ржаного хлеба. Это всех сразу успокоило, так как выглядело вполне нормальным – дите проголодалось, а рука… да, может, ее и не было никогда, примерещилась. О Махоньке же никто и не вспомнил.
ххх
Лиза проснулась в бодром, даже приподнятом настроении, как будто сегодня праздник и должно произойти что-то очень хорошее. Она чувствовала в себе бездну энергии. Ночью, во сне, она видела свою знаменитую прапрабабку, которая пообещала ей в будущем, когда она подрастет и возмужает, передать свою силу, а сама собиралась отправиться на покой. Лиза, кажется, спросила ее, снится ли она ей или на самом деле явилась, на что старуха ответила как-то непонятно: «…ждать устала… но еще чуток подожду. Расти пока. И не смей силу пробовать, беду накличешь на себя и на весь род». Бабка пропала, а Лиза не придала никакого значения ее словам.
Плескаясь у умывальника, она что-то мурлыкала себе под нос и пританцовывала в такт собственной песни. Агриппина с любопытством наблюдала за нею – никогда раньше по утрам ей не приходилось видеть внучку веселой: обычно со сна та бывала вялой и капризной.
; Чего это ты развеселилась, ; поинтересовалась она, ; сон что ли хороший увидала?
; Увидала, увидала, ; пропела Лиза, ; прапрабабушку увидала. Силой обещала поделиться.
; Ой, это не к добру, ; всполошилась Агриппина, ; старуха просто так не является, только перед бедой. Ну-ка, расскажи.
; Да ну тебя, ; отмахнулась Лиза, ; я и не помню ничего. Покойники перед переменой погоды снятся, так что ты зря всполошилась.
Наскоро позавтракав, она улучила момент, чтобы незаметно проскользнуть мимо Агриппины со старинной книгой за пазухой, прикрытой обширным бабкиным платком.
; Куда это, ни свет ни заря? ; крикнула ей вслед Агриппина, рассыпающая просяные зерна перед выводком горластых кур. Но Лизы и след простыл. ; О, ускакала. Ну, девка, нарвешься ты на неприятности. Гляди тогда, ; произнесла бабка сама себе и в сердцах, со всей силы, сыпанула хорошую пригоршню пшена, угодив в глаз петуху, который испуганно подскочил, рванул что есть силы свое охрипшее горло, переполошив кур. ; Надо же, ; удивилась Агриппина, ; специально бы метила и не попала, а тут смотри ты…
В это же утро Махонька, приведенный в чувства первым солнечным лучом, как только осознал, что лежит на подтаявшем снегу у горячего Кощеева клыка, попытался понять, почему он здесь оказался. В его памяти стремительно развернулась цепочка событий и образов: Даша и Петька на лыжах, лес, буран, дерево, на котором он висел, Витюха в сугробе, леший, избушка бабы Яги. Дальше он ничего вспомнить не мог. Внутренний голос ему вроде бы нашептывал, что здесь, у Кощеева клыка, что-то произошло, какая-то драма. Но вот какая? «Может быть, что-то случилось с Дашей?», – тревожно подумал Махонька и быстро вскочил на ноги. На окаменевший обломок дерева, оказавшийся у него на пути, он не обратил никакого внимания, а, бездумно обойдя его, взял направление к Дашиному дому.
Лиза как раз выбегала за ворота, когда по улице мимо нее пронесся снежный вихрь с Махонькой в середине. Осыпав девочку с ног до головы ледяной пылью, он не заметил этого и, ни на секунду не приостановившись, помчался дальше.
– Вот я тебе! – крикнула ему вслед рассерженная Дашина соседка, смахивая рукавичкой с лица сразу растаявшие снежинки, и погрозила кулаком: – Попляшешь у меня!
Махонька с размаху, громко хлопнув дверью, влетел в дом и увидел Дашу, набрасывающую на себя шубейку, Егора и Федота, одетых и собравшихся куда-то идти.
– Махонька! – радостно воскликнула Даша. – Сам нашелся. А мы собрались тебя искать. Дедушка лошадь запряг. Где же ты был? Я боялась, что ты никогда не найдешься. – Она скинула шубку и потащила Махоньку в свою комнату. – Я тебе такое расскажу...
Егор с Федотом облегченно вздохнули оттого, что не надо никуда ехать, и пошли по своим делам. Иванна с Марусей занялись хозяйством, а Даша, усадив Махоньку на свою уютную кровать, таинственным шепотом стала выкладывать все, что знала о спасении Нины, о пропавшей Федькиной руке и о Витюхе, который познакомился с самой бабой Ягой и видел Кощея Бессмертного.
Лиза в это время уже стояла у двери Нюриного дома. Она вошла, не постучав, и в сенях неожиданно столкнулась с Евдохой, выносящей из дома тюк грязных тряпок.
– Лизонька, – сладким голосом пропела Евдоха, – Нюрочка тебя уж ждет, ждет. Только о тебе и разговоров. А я вот порядок решила навести, – без всякого перехода буднично сообщила Нюрина мать. – С утра ни гу-гу. Все. Завязала. И бражку свиньям вылила. Ой, они как напьются – такие потешные, ну, чисто люди, – хохотнула Евдоха и отступила в сторонку, чтобы пропустить Лизу в дом, которая никак не отозвалась на Евдохину заискивающую расположенность к ней.
Нюра радостно бросилась, было, Лизе на шею, но та остановила ее резким жестом руки:
– Вот еще – нежности разводить. Я к тебе по делу. – И она, не спрашивая разрешения, уверенно прошла в гостиную. Сегодня здесь действительно создавалось впечатление относительного порядка: во всяком случае, стол был чист, а на диване красовалось обветшалое, но выстиранное покрывало, когда-то расцвеченное яркими радостными красками, теперь же почти до основания вылинявшими.
– Садись, – приказала Лиза Нюре и, сбросив платок на стул, достала из-за пазухи старинную книгу. – Будем читать дальше.
Несколько часов Лиза и Нюра упорно листали книгу, с трудом разбирая записанные в ней заговоры и колдовские ритуалы. Евдоха время от времени заглядывала в комнату, любопытствуя, чем это занимается ее дочь с подружкой. Но видя удивительную их сосредоточенность на какой-то книге, уважительно качала головой и не решалась беспокоить. Наконец, Лизе показалось, что обнаружилось именно то, чем можно воспользоваться. В крайнем нетерпении она заставила Нюру несколько раз прочитать нужную страничку, затем повторила все шепотом, убедившись, что запомнила каждую деталь.
– Отлично! – радостно воскликнула она. – Теперь они будут плясать под мою дудку. А раньше всех этот задавака Махонька. – Она вскочила с дивана, набросила шубейку, тщательно застегнув все пуговицы, затем подпоясалась ремешком, чтобы книга не выпала из-за пазухи, накинула платок и, легко бросив на ходу: – Прощай, – вылетела на улицу, по дороге чуть не сбив с ног Евдоху, которая нетвердо замерев на месте и едва удерживая равновесие, силилась осознать, кто это вихрем промчался мимо нее: видимо, не все пьянящее пойло было вылито свиньям.
Остановившись у своих ворот, Лиза осторожно приоткрыла калитку, зорко оглядела двор, не мелькнет ли где подол Агриппины, и только после этого стремительно рванулась к лестнице на чердак. Замок открыт, но оставлен висеть на одной петле, чтобы не привлекать внимания своим отсутствием. Крышка сундука поднята, и из него извлечены все прапрабабкины ритуальные предметы. Внимательно перебрав их, Лиза отложила в сторонку те, которые ей понадобятся. Последовательность действий, как наяву, в картинках, разворачивается перед ее мысленным взором. Вот кто-то берет в руки разноцветные тряпочки, ниточки и делает из них подобие куклы. Лиза поступает так же. Вскоре у нее в руках оказывается набитый ватой мешочек. Она прихватывает пальцами середину между его углами, туго перевызывает ниткой. «Это голова, – шепчет юная колдунья и перевязывает нитками углы мешочка. – Это руки». Лиза откуда-то знает, что каждую деталь следует обозначить словами. Помусолив во рту химический карандаш, она пририсовывает кукле глаза, нос, рот. А затем тщательно, с нажимом, в левой части груди обозначает что-то похожее на яблоко в разрезе. «Это сердце, – твердо произносит Лиза и с насмешкой добавляет, будто отвечает на чье-то предостережение, – уж не промахнемся». Полюбовавшись работой, она дает кукле имя: «Ты – Ма-хо-нька! Слышишь? Махонька».
Затем Лиза вдевает в ушко толстой цыганской иглы черную суровую нитку и завязывает на ней множество узелков, считая до десяти (этому-то ее бабушка научила). При этом она шепчет выученное наизусть заклинание, не очень понимая его смысл: «В узел, в узел – узелок душу живу под замок, – тут она с силой втыкает иглу в то место, где нарисовано яблоко, – в сердце кошкин коготок». Схватив узкий лоскуток черного шелка, она быстро начинает пеленать куклу, приговаривая: «Кто в движеньи полон сил истуканом вмиг застыл, нет ему пути-дороги, онемели руки-ноги. Кровь по жилам не струись! Ход времен остановись!».
В этот момент Махонька, уже выслушавший все Дашины истории и теперь занятый поиском чего-нибудь съестного, вдруг громко вскрикивает и летит со стула вместе с тарелкой пирогов, которую только что подтянул кочергой к самому краю стола. Даша вбежала на кухню и увидела лесовичка неподвижно лежащим на полу. Он был похож на глиняную куклу, искусно вылепленную и раскрашенную живыми красками: его зеленые щеки не утратили оранжевого румянца, волосы сияли замечательной золотистой рыжиной, а зеленые глаза неотрывно смотрели на Дашу. И было в них такое выражение, будто они молили о помощи.
Как Даша ни тормошила Махоньку, он так и не очнулся. Она уже с полчаса сидела над ним, громко рыдая, когда из магазина, наконец, вернулась Иванна. Она отнесла Махоньку на диван в гостиной, велела Даше не реветь зря и пошла за нашатырным спиртом:
– Похоже, что у него обморок, – бросила она на ходу, – сейчас приведем его в сознание.
– Ага, – всхлипнула Даша, – а почему же он такой твердый?
– Мы же не знаем, каким бывает обморок у лесовиков, – обнадежила ее Иванна, – может, так и надо. – Однако и на этот раз Махонька не очнулся.
– Что-то непонятное, – задумчиво произнесла Иванна. – Такое впечатление – вроде как не живой, но и не мертвый. Будто бы выражение глаз меняется, словно он хочет что-то нам сказать. Оставим его пока. Я подумаю…
Иванна пошла, чтобы вынуть щи из печи, но поскольку мысли ее были заняты другим, она забыла, зачем пришла, да так и стояла посреди просторной кухни, силясь вспомнить свои намерения. Вместо этого ей в голову пришла какая-то мысль, и она, накинув на голову платок, побежала к соседке, у которой, как нашептывает деревенская молва, бабушка была колдуньей.
– Агриппина! Агриппина! – позвала она от порога, – посоветоваться нужно… – и она рассказала в мельчайших подробностях обо всем, что случилось с Махонькой.
Агриппина молча выслушала и побледневшими, едва шевелящимися губами прошептала:
– Ужас. – Потом сорвалась с места и заметалась по дому, во все горло проклиная какую-то чертову мать и призывая Лизу, но та не откликалась на бабкины вопли.
– Где эта паршивая девчонка?! Лизка! – орала Агриппина, бегая из комнаты в комнату. Иванна с изумлением наблюдала за ней, не понимая, что могло вызвать такой неудержимый соседский гнев. Тут старуха вспомнила об Иванне, заметно смутилась и уже спокойно пояснила: – Конечно, на вашего Махоньку наслана эта беда. Сделано сильно и умело. Знающий человек делал. Но помочь нельзя. Останется ваш лесовик куклой. – И напоследок она попыталась запугать Иванну: – Противоядия этому нет. Даже не пытайтесь искать – не тратьте зря силы. Только хуже будет. Проклятие падет на всю семью. – Агриппина догадывалась, что здесь не обошлось без Лизы, а снять такой наговор можно только ценой ее жизни.
Когда расстроенная Иванна ушла, Агриппина бросилась на чердак. Конечно, замок болтался на одной петле, а Лиза, поплотнее запахнув шубенку, крепко спала: видимо, колдовской обряд отнял у нее много сил. Бабушка грубо схватила ее за плечи и стала изо всех сил трясти. Лиза с трудом разлепила глаза и невнятно прошептала, чтобы ее оставили в покое.
– Я тебя оставлю! – закричала Агриппина. – Я тебя так оставлю, отхожу ремешком, паршивка, такую беду навлекла на себя! Вставай немедленно! – Тут она увидела раскрытую книгу. – Вот все несчастья откуда. Ведьминское наследство. Так пусть же сгорит, проклятое! – Она схватила книгу и стала спускаться по лестнице. Лиза мгновенно открыла глаза, вскочила и бросилась вслед за бабкой. Оказавшись шустрее, она быстро нагнала старуху, которая с трудом сползала с верхней перекладины, и с размаху ударила ее ногой в лицо. Агриппина не удержалась, рухнула на землю, потеряв сознание.
Лиза, как маленькая обезьянка, ловко соскользнула вниз, подхватила книгу и понесла ее куда-то в конец двора, чтобы надежно припрятать. Затем помчалась искать мать с отцом – надо же сообщить им о бабушкином падении. Прибежавшие Лизины родители с трудом подняли бесчувственную Агриппину, унесли в дом, положили на ее широкую, хорошо взбитую перину и позвали фельдшера, который ничего толком не смог сказать без рентгеновского обследования. А где ж его взять в такой глуши? Надо было ждать, куда река жизни вынесет.
Когда Иванна, расстроенная несчастьем, свалившимся на ее семью, вернулась домой, то обнаружила, что Даши нет. От этого ей стало легче, поскольку можно было спокойно обдумать, как помягче сообщить внучке о том, что ее Махонька навсегда останется куклой. Но спустя полчаса в ее сердце стала заползать тревога: с чего это Даша, оставив бедного Махоньку и никому ничего не сказав, умчалась гулять – это так на нее не похоже. Иванна несколько раз выходила во двор, выглядывала за ворота, даже сбегала к реке, где обычно проводит время деревенская детвора, но внучки там не было.
А Даша сидела с Петькой в его холодном шалаше, построенном в конце огорода из обмолоченных прошлой осенью снопов пшеницы, еще не съеденных коровой, и сквозь слезы рассказывала о том, что приключилось с Махонькой. Она интуитивно поняла, что дело тут непростое, не по людскому разуму, и лесовичка не сможет оживить ни бабушка, ни деревенский фельдшер, ни надежда.
Петька слушал, сердито нахмурив брови. В его воображении проступало какое-то ощущение, как будто он сам когда-то побывал в окаменелой неподвижности. Оно, сначала неясное, потом проявляющееся все более четко, испугало его, хотя он точно знал, что ничего такого с ним не случалось. Наконец, ему стало казаться, что все это как-то связано с Кащеевой пастью. И тут он вспомнил, как Витюха горячо и сбивчиво пытался рассказать, будто он вместе с бабой Ягой оживлял какие-то фигуры, но ему никто не поверил, а все решили, что это мальцу примерещилось с перепугу. «Надо поговорить с Витюхой», – решил Петька и выполз из шалаша. Даша последовала за ним.
ххх
Бабу Ягу замучила тоска. Сроду не знавала она этого гнетущего чувства, а тут – на тебе. Она сидела на дубовой скамье возле нетопленой печи, мерзла, но не находила в себе сил подняться, чтобы сходить за дровами или, на худой конец, поколдовать над лучиной. «И что ж это такое, – недоумевала баба Яга, – и кто ж это меня так сглазил? У кого это силенок хватило, чтобы мой покой нарушить на веки вечные? Надо бы в кадушку заглянуть, в воду посмотреть, да мочи нет». Голодный черный кот ходил вокруг нее, терся о ноги, выпрашивая подачку, но, не добившись ничего, недовольно мяукнул и пошел ловить мышей.
Баба Яга бессмысленно уставилась в угол, наблюдая, как паук прядет свою замысловатую сеть. Так она просидела с полчаса, и вдруг почувствовала, что какие-то силенки у нее появились. «Надо пойти на месяц поглядеть, – подумала баба Яга, – а то дома сидючи еще чего доброго кикиморой станешь». Она с усилием поднялась с лавки и выползла на крыльцо. К ее удивлению в лесу стоял белый день и сияло ослепительное солнце. «Да, – решила ведунья, опускаясь на ступеньку, – свет хорош, но не мил».
В этот момент рядом с крыльцом шлепнулся на землю мохнатый шар. Он прокатился несколько раз по кругу, не в силах сразу притормозить свое стремительное движение, а остановившись, развернулся и оказался симпатичным лохматым существом, которое недовольным тоном проворчало:
– Ну, зачем звала-то? Весна что ли пришла? Так нет еще. Чего тогда будить-то.
– Не звала я тебя, – бесцветным голосом ответила баба Яга, – так, случайно помянула. А ты и радуйся – бока-то, небось, намяла. Шутка ли – целую зиму продрыхнуть.
– А чей-то ты невеселая, – широко зевнув, поинтересовалась кикимора. – На себя не похожая.
– Что-то в груди и ноет, и ноет, и дыхнуть не дает, прямо спасу нет никакого, – простонала баба Яга. – Совсем квелая стала.
– Небось, давно не творила, – предположила кикимора, – я вот тоже, если зверушку какую или человека в свои сети не заманю, места себе не нахожу. А может, ты добро какое заделала, – вдруг ужаснулась кикимора, – ты припомни. Тогда в противовес надо большое зло совершить. А то лишишься силы и власти.
– Было дело, – призналась баба Яга, – и меры я предприняла. Стоит там один посреди поляны каменным дрючком. Но не полегчало. Тоска гложет, будто кто-то клубок в сердце крутит, разматывает и ниточки вытягивает. А куда они тянутся – не пойму.
– Плохо твое дело, – с нескрываемым удовольствием произнесла кикимора, – надо же, на саму бабу Ягу нашлась болячка. Ну да ладно, горю твоему мне не помочь, покачусь-ка со своим разбираться. – Кикимора свернулась калачиком и понеслась к тайному логову, которое устроила для себя в самой дремучей лесной глуши.
«Так, – баба Яга решила взять себя в руки, – нечего маяться, будем каяться – кому чего сотворила, вспоминать. Кто-то же из меня душу вытягивает». Она тяжело поднялась, вошла в избушку и в задумчивости остановилась у печки: «Надо же, никаких определенных дурных предчувствий, а на сердце тяжесть великая». Запустив руку за трубу, баба Яга извлекла оттуда сначала какое-то тряпье, а потом удивительной красоты золотую шкатулку, сразу заполнившую комнату золотистым сиянием и высветившую всю убогость и беспорядочность старухиного жилища. «Да, – изумилась баба Яга, – ну и свалка. Придется сначала навести порядок. А то и правды не разглядишь среди такого хаоса». Она стала вытаскивать из всех углов какое-то барахло, аккуратно складывать его по полочкам, сняла паутину с потолка, вызвав неудовольствие паука, возмущенно забившегося в щель. Потом сбегала с ведром к роднику, выплеснула воду на пол, отчего та сразу стала черной, и принялась метлой выгонять ее на крыльцо, а оттуда смахнула на землю. Оглядев результаты своих стараний, она осталась довольна: нельзя сказать, что изба засияла чистотой, но стала будто бы просторнее, а воздух в ней наполнился родниковой свежестью.
«Ну вот, – подумала баба Яга, – идеальный порядок, можно и за дело приниматься, коли сил достанет. – Она прислушалась к себе и с удовлетворением отметила, что тоска отступила, свет стал милее, и даже хочется творить. – Сейчас посмотрим, кто такой на нас порчу навел, он у нас пожалеет, что на свет народился». Старуха пошептала какие-то слова, в шкатулке что-то щебетнуло, как вроде воробей чирикнул, и крышка со звоном подскочила кверху. Из-под второго дна, прикрывающего искусной работы механизм, в узкое отверстие выскочила тонкая серебряная пружинка, на кончике которой раскачивалась золотая фигурка флейтиста. Его рука медленно поднесла ко рту миниатюрную флейту, но вместо мелодии из нее выдулся маленький прозрачный шарик. Баба Яга быстро подхватила его и, сунув в рот, начала с невероятной скоростью в полный голос нести какую-то тарабарщину. Шкатулка со звоном захлопнулась, а старуха замерла с закрытыми глазами. Так она посидела минут десять, затем ее непроницаемое лицо стало приобретать выражение крайнего изумления. Наконец, она открыла глаза и с горечью произнесла: «Вот так – сделаешь добро людям, а потом маешься. Эх, Витюха, Витюха…».
Затем ею овладело непонятное беспокойство. Она вскочила, стала забрасывать в свой безразмерный мешок все, что попадалось под руку, выволокла на крыльцо старую обтрепанную метлу, взмахнула ею и пошла чесать залежалый снег у крыльца так, что он мгновенно превратился в два высоких сугроба, которые были разделены между собою неровной, но хорошо указывающей направление тропой. «Все, все, все, – прошептала баба Яга кому-то, – лечу, лечу, лечу». Черный кот, появившийся на тропе с мышью в зубах, получил хороший пинок от хозяйки. Отлетев в сугроб, он упустил свою добычу, пронзительно мяукнул и вцепился бабе Яге в ногу. Она попробовала его стряхнуть, неловко оперлась на метлу и сломала ее пополам. Обе половинки стали гоняться друг за другом в воздухе, стремясь воссоединиться. В этот момент между ними оказался ни в чем не повинный котяра, и через мгновение метелка уже росла у него между ушами, а черенок торчал из-под хвоста. Баба Яга схватила кота на руки и понесла в дом. «Безмозглая тварь, – ругалась она, – вечно путается под ногами. И чего тебе в доме не сидится. Там тоже полно мышей». Кот орал благим матом, и баба Яга смягчилась: «Ну, потерпи, миленький, еще не ведаю, че и делать. Такого-то отродясь не бывало. Вот положу тебя на лавку и в книжках посмотрю, а ты лежи не шело;хнись, покуда я тебя не вызволю». Баба Яга стала поспешно выкидывать из своего мешка все, что успела туда насовать, так как ее ученый толмуд был положен в него первым, на самое дно, чтобы случайно не вывалился.
Старая медленно перелистывала страницы, но было заметно, что мысли ее витают где-то в другом месте, вдали от несчастного кота, притихшего на просторной лавке в ожидании вызволения. Наконец, она наткнулась на нужное место, медленно поводила пальцем по строчкам, повторяя про себя слова, видимо, чтение давалось ей нелегко, и без особой охоты принялась за ворожбу. Метла взлетела к потолку вместе с котом, покрутилась там под его жалобное мяуаканье, разделилась пополам, затем воссоединилась и мирно устроилась в углу избы. Отпущенный на свободу кот забился под лавку и не высовывал оттуда носа, чтобы не нарваться на новые неприятности. А баба Яга, словно кто силы из нее вынул, сидела, всматриваясь неподвижным взглядом во что-то за окном, где уже начинал зарождаться сумрак, предвестник тьмы.
Неожиданно она встрепинулась, будто вспомнив о чем-то важном, засобиралась, снова нагружая свой мешок и при этом приговаривая: «Ай, что надумал, на что решился, – она горестно качала головой, – Витюха, Витюха. А все по незнанию, по легкомыслию человеческому…». Закинув мешок за спину и прихватив метлу, она выскочила на крыльцо, возле которого стояла рассохшаяся, потресковшаяся от времени ступа, видно, ею давно не пользовались. «Надо бы по другому, по современному, – подумала баба Яга, – как это, по торсионному полю вращения, так, кажется, это у людей называется, моментальное премещение телепортированием, но сил нет. Придется по старинке, – пробормотала она, – и тяжело дыша от напряжения попыталась втащить в ступу свое раздобревшее с годами тело. – Да, надо схуднуть, – решила она,– а то еле втиснулась. Ну, поехали».
К ее собственному удивлению, полет доставлял ей удовольствие. Ледяной ветер свистел в ушах, горячил щеки и разгонял кровь. Баба Яга развеселилась и, размахивая метлой, старалась сбить ею нахальных ворон, которые горластой стаей возвращались с кормежки в лес на ночлег и даже не догадывались уступить ей дорогу, а удивленно орали истошными голосами, выспрашивая друг у друга, что это за уродина носится по небу на одном крыле.
– Я вам покажу уродину, – разгорячилась баба Яга и смахнула с небосклона одну из самых жирных, и потому неповоротливых птиц. Стая пришла в неистовство. Она поднялась вверх и, образовав клин, врезалась в ступу. Баба Яга едва успела прикрыть голову метлой, чтобы спасти ее от удара, а в это время ступа перевернулась и потеряла своего пилота. Повиснув на метле, Яга плавно спикировала в сугроб. – Что б вас разорвало, – со злостью погрозила она воронам кулаком. Тут с неба на нее посыпались птичьи перья и потроха. – Час от часу не легче, – проворчала старуха, стряхивая пух с лица, – ничего нельзя делать сгоряча. Себе же накладно. Теперь вот и ступу придется искать. – Она огляделась, прикинула, что добираться осталось недалеко, и отложила поиски на потом, а дальше пошла пешком, послав вперед метлу разгребать снежные завалы.
А Даша, Петька и Витюха с самого утра бродили по заснеженному лесу в поисках тропы, которая могла бы привести их к избушке бабы Яги. Выслушав Витюхин рассказ о происшествии у Кощеевой пасти, они решили, что помочь Махоньке очнуться может только она. Витюха примерно помнил направление, но так как его туда притащил Лешак с помощью своих колдовских штучек, ему показалось, будто путь был недолгим, а владения ведуньи где-то недалеко. Однако ребята никак не могли дойти до них, замерзли и уже начали подумывать о том, чтобы вернуться в село, где их, наверное, хватились и разыскивают, но как ни старались, не могли определить, в какой оно стороне. А когда пытались хоть куда-нибудь двинуться, везде оказывались неузнаваемые места, в которых из них никто еще ни разу не бывал. В отчаянии они остановились. Петька на всякий случай, вдруг им не удастся выбраться до ночи, решил развести костер, Даша с Витюхой стали помогать ему. Тут из-за высоких кустов бузины вынырнула метла, окутанная снежным облаком, а за ней показалась и сама баба Яга.
– Так, Витюха, – произнесла она сварливо, едва отдышавшись, – ишь чего надумал. Умок-то дитячий. Того и не понимаешь, что нельзя людишкам к бабе Яге по своему желанию ходить. Сгинул бы за здорово живешь вместе со своими товарищами, если бы не моя тревога. И что меня к тебе тянет? Видать, сердце помягчало на старости лет. Симпатию испытываю. Ну, сказывайте, какая беда вас сюда загнала. – Петька с Дашей, перебивая друг друга, рассказали бабе Яге о том, что приключилось с Махонькой.
– Махонька, Махонька, – задумалась баба Яга, – чтой-то не припомню. А, – догадалась она, – махонький такой, лесовик, нахальный, но храбрый. Меня не боится. Мозгов, говорит, у тебя, как у лешего, во – отбрил, – баба Яга довольно хохотнула. – Никто так не осмеливался. Ну-ка, ну-ка, расскажите еще раз и поподробнее. – Теперь говорила одна Даша, потому что подробности знала только она. Ведунья слушала внимательно, что-то прикидывала в уме, подергивая носом, как будто к чему-то принюхивалась, наверное, ей так было легче соображать. – Понятно, наконец, вымолвила она, – сделано мало, но с большими последствиями, без предосторожностей. Кто-то сильно рисковал, то ли по неразумению, то ли по легкомыслию, но допытываться не будем. Ритуал прост, дело знакомое. – Она отломала от бузины веточку, своими отростками напоминающую силуэт человека, бросила ее в костер, разведенный Петькой, и громко произнесла:
– Был сучок, стал дручок. Ни дитя, ни старичок, а воспрянь лесовичок. Сгинь навет и наговор, вернись дымком к тому, кто вор. – Огонь в костре ярко вспыхнул, и вверх потянулась тонкая струйка черного дыма, которая пропала в вышине. После этого пламя как бы обессилело и погасло. На землю упала тьма. Сразу наступила ночь.
Дети испуганно закричали и бросились к бабе Яге, боясь, что она сейчас исчезнет, и они останутся одни среди устрашающе замершего леса:
– А как же, как же мы домой попадем?
– Да не брошу я вас, – успокоила их старая. – Зло я совершила, теперь могу добром насладиться. Вот, Витюха, возьми этот хрустальный шарик. Когда снова понадоблюсь, положи его ночью на подоконник, так, чтобы на него свет луны падал. В этом свете увидишь плывущее в воздухе облако – это будет мой фантом. Знаешь уже, что такое? – Витюха кивнул головой. – Можешь со мной поговорить. Я услышу. Но зря не зови. Общение с нами жизнь укорачивает. А теперь, ребятки, приготовьтесь. Будем телепортироваться. Эх, силищу в себе чувствую! – воскликнула баба Яга и исчезла. А Даша, Петька и Витюха обнаружили себя стоящими на окраине села. Над ними висел полный лунный диск, и высоко в небе перемигивались между собою беззаботные звезды.
– Ох, и выдерет меня мать, – удрученно промолвил Петька, – опять школу прогулял, уроков не учил и не известно где шатался до темна. Ладно, ребята, прощайте, не поминайте лихом, если не выживу, – он обреченно махнул рукой и пошел к своему дому. Витюха и Даша молча последовали его примеру.
ххх
Даша стремглав влетела в дом и сразу же, не раздеваясь и не объясняя причин своего долгого отсутствия встревоженным родителям, бросилась в гостиную, где утром оставила на диване обездвиженного лесовичка. Но его там не было.
– Иванна! – закричала она, врываясь в комнату стариков, – Иванна, а где Махонька?
– Да весь день на диване лежал, – пожала плечами бабушка, – а разве его там нет?
– Да нет же, нет! – вскричала Даша в отчаянии.
– Не волнуйся так, – Иванна успокаивающим жестом погладила внучку по спине, – сейчас мы его поищем. Раз его там нет, значит, с ним уже все в порядке – бегает. – И она повела Дашу на кухню. – Где ж его еще искать-то, как не у холодильника. – Но она ошиблась. Махонька сидел на обеденном столе и с жадностью глотал куски черного хлеба, оставленного в хлебнице.
– Подожди, – Даша подбежала к столу и попыталась отодвинуть хлебницу, но Махонька вцепился в нее обеими руками и не дал, – я ж хочу тебя чем-нибудь вкусненьким покормить.
– Не надо, – решительно возразил Махонька, – вкусненькое не еда – баловство одно. А я есть хочу.
– Ну ешь, – смирилась Даша, села на стул и с легким сердцем стала смотреть, с каким аппетитом и удовольствием лесовичок заталкивает в рот куски обыкновенного ржаного хлеба. Видно, действительно, сильно проголодался…
А спозаранку в окно громко постучали, переполошив весь дом. Иванна выскочила на крыльцо и увидела плачущую Полину.
– Ой, Иванна! – горестно воскликнула она. – Беда у нас за бедой. Свекровь слегла, в сознание не приходит вот уже сутки, а тут и Лизу не могу добудиться. Просто не знаю, что делать. – У Иванны сердце екнуло от дурного предчувствия, и она, в чем была, побежала к соседям вслед за Полиной. В комнате Лизы обе женщины склонились над кроваткой девочки. Иванна не смогла сдержать крика ужаса, вырвавшегося непроизвольно у нее из груди. Полина испуганно посмотрела на нее, не понимая еще, что случилось такого непоправимого, чтобы ввергнуть в отчаяние спокойную, никогда не теряющую присутствия духа Иванну.
– Боже мой, Боже мой, – Иванна прижала к груди обе исполосованные морщинками сухонькие ладошки, – спаси этого несчастного ребенка. Пожалей его, Господи, за что ж ты так караешь нас. Какие у нее грехи, чтобы так расплачиваться. Отведи зло. Накажи злодея, который такое сотворил. – Полина, вслушиваясь в слова Иванны, сердцем почувствовала, что случилась большая беда, что все еще хуже, чем можно было ожидать. Она упала на колени, обхватила Лизу руками и взвыла в полный голос, причитая и кого-то моля о милосердии, как будто в доме покойник. Иванна подняла Полину, увела из комнаты в кухню, дала стакан с водой, но Лизина мать никак не могла справиться с дрожью в руках. Стакан мелко дребезжал между зубами. Иванна отняла стакан у Полины и, как больного ребенка, бережно напоила ее водой. Затем усадила на стул и, поглаживая по голове, прошептала:
– Тише, тише, тише. Все будет хорошо. Мы найдем выход. Такого не бывает, чтобы не вернуть живого человека. Это же не конец. Не хорони ее прежде времени. Не плачь. Давай думать. Давай рассуждать. – Полина постепенно успокаивалась, доверчиво вверяя себя и Лизу мудрости этой доброй женщины. В ней крепла надежда и росло желание действовать. Она вытерла подолом юбки слезы, готовая выполнить все, что скажет ей Иванна.
Иванна же прикидывала в уме, как помягче рассказать о том, что случилось с Махонькой, о его превращении в куклу и загадочном исцелении, дабы не испугать, но и слишком не обнадеживать Полину. У нее возникло подозрение, что здесь тот же случай. Однако она помнила и грозное предупреждение Агриппины о семейном проклятии, если что-либо предпринимать. Интуиция, связывая все воедино, подсказывала ей каверзный вопрос, а не за счет ли Лизы к Махоньке вернулась жизненная сила, и не это ли имела ввиду Агриппина, когда советовала не бегать по знахаркам и ведуньям, а безропотно принять свершившееся. Видимо, кто-то не смирился. И кто это может быть? Конечно, Даша. Не зря же она вчера где-то весь день пропадала, ничего не сказав родителям. Да, слишком много совпадений. Иванна успокоила Полину, описав ей случай с Махонькой, велела надеяться и ждать.О своих размышлениях она ничего не стала говорить, а сразу же пошла будить Дашу.
А Даша и не спала. Разве Махонька даст. Он чуть свет на ногах и нетерпеливо тормошит подружку: то ему есть хочется, то играть в прятки или догонялки, то на санках кататься, которые Егору удалось восстановить, то в лес на прогулку отправляться – миллион желаний в одну минуту. Даша из постели выбраться не успела, а уже устала.
Иванна только через порог переступила и сразу же попала в поле Махонькиной деятельности. В сенях грохнулось с лавки пустое ведро и со звоном покатилось ей под ноги. Если бы не ухватилась вовремя за косяк двери, не устояла бы. В гостиной на нее свалился кованый подсвечник, стоящий на платяном шкафу, хорошо хоть голову не проломил, а только оцарапал ухо. И в то же мгновение из кухни послышался звон бьющихся стаканов, а затем глухо прогремел падающий с холодильника никилерованный поднос.
– Эй! – грозно воскликнула Иванна, – все ко мне! – сразу же наступила настороженная тишина, затем из кухни, не очень-то торопясь, показался Махонька, а потом и Даша вышла из своей комнаты. – Поговорить надо, – уже более миролюбиво произнесла Иванна и села в свое любимое кресло у окна. Даша пристроилась рядышком, а Махонька опустился на пол..
– Понимаешь, Даша, – Иванна не торопясь, обдумывала, как выпытать у внучки, что она вчера делала, – я допускаю, что не все можно рассказывать и ты не даром помалкиваешь, но дело слишком серьезное. Под угрозой жизнь Лизы, нашей соседки и дочки подруги твоей матери. Они нам не чужие, и я хочу им помочь.
– Да что же случилось? – нетерпеливо воскликнула Даша. – Эта Лизка такая злая, что мне ее никогда не жалко.
– Нельзя так говорить, – строго возразила ей Иванна. – Людей всегда жалко, даже если они не очень тебе нравятся. На Махоньку же ты не сердишься, хотя он вон какой погром в доме учинил.
– Махонька не виноват, что не может обращаться с вещами – он же рос в лесу. С него и спроса нет, – упрямо заметила Даша, – а Лиза же среди людей живет и знает, небось, что хорошо, а что плохо. – Иванна поразилась здравомыслию своей внучки. «Надо же, – подумала она, – ребенок совсем, а судит, как умудренный опытом человек».
– Значит так, – сказала бабушка тоном, не терпящим возражения, – плохая Лиза или хорошая, сейчас не имеет никакого значения. Она нуждается в помощи, и мы будем ей помогать. Понятно?
– Понятно, – нехотя согласилась Даша.
– С Лизой случилось то же, что и с Махонькой, и я хочу понять, почему, – продолжала Иванна, – почему один очнулся, а другая в это же самое время впала в неподвижность? Что произошло? Мне почему-то кажется, что ты можешь ответить на этот вопрос.
– Иванна, – молящим тоном попросила Даша, – не спрашивай меня. Ты ведь все равно не поверишь, скажешь, что я выдумываю, фантазирую. Вы ведь все не поверили Витюхе, что он Кощея Бессмертного видел. А он видел.
– Ты попробуй все-таки рассказать, – попросила Иванна, – а я постараюсь вслушаться в то, что ты говоришь. Иногда бывает, что приходится хоть во что-нибудь верить. Не сидеть же пень пнем, когда такие дела необъяснимые происходят.
Даша нисколько не сочувствовала Лизе, но бабушку она любила и не могла ей отказать, поэтому, тяжело вздохнув, как будто взваливала на плечи тяжелый груз (а, может, так и было), она описала во всех подробностях встречу с бабой Ягой и ее простое колдовство, снявшее наговор с Махоньки. Иванна слушала, не перебивая и не переспрашивая. События последних дней очень хорошо вписывались в Дашин рассказ.
– Значит, «к кому вернется, тот и вор», – произнесла она задумчиво, – но может ли быть, чтобы шестилетняя девочка владела магией. А что, если это проделки Агриппины? Сказывают, она внучка настоящей ведьмы. Расплачиваются обе. Старая-то тоже без сознания. Только как-то по-другому. По ней видно, что она живая, только больная. Удар у нее, похоже. А вот Лиза, как кукла из фарфора, только глаза одни…Точно, как у Махоньки было… Говоришь, баба Яга дала Витюхе хрустальный шар, чтобы мог ее позвать. Что ж, идем к Витюхе.
ххх
Иванна и верила, и не верила в историю с бабой Ягой. «Кто их разберет, эту малышню, где они правду говорят, а где фантазируют, – думала она, – может, и живет в лесу одиноко какая-нибудь старая знахарка. Мало ли их по деревням и весям – и лечат, и привораживают, и заговаривают, и отливают, а то и на болезнь или даже на смерть делают. Вот и набрела Дашкина компания на такую – только для них она баба Яга. Как в сказке».
Витюха дома был один. Мать ушла на работу, а ему велела за печью присматривать да кашу доваривать, что б попусту по селу и по лесу не шатался. Иванна попросила его показать хрустальный шар. Витюха насупил брови, уставился молча в пол – и ни слова.
– Чего ж ты молчишь? – как можно ласковее спросила Иванна. – Я ведь только посмотреть хочу.
– Ага, – усомнился Витюха, – а как отнимешь.
– Да Бог с тобою, – засмеялась Иванна, – ей, ей – не отниму.
– Тогда ладно, – согласился Витюха и, притащив из кухни две табуретки, взгромоздил одну на другую, а сам полез на эту пирамиду, рискуя свалиться. Шар, оказывается, он хранил в маленьком мешочке, привязанном к карнизу. Иванна помогла Витюхе спуститься и терпеливо ждала, пока он распутает свои хитроумные узлы, стягивающие горловину мешочка. Когда шар, наконец, оказался у мальчишки в руке, он вспыхнул ярким чистым голубым сиянием. Приглядевшись к нему, Иванна изумилась совершенной прозрачности хрусталика: он был едва заметен на Витюхиной ладони.
«Что-то необычное», – подумала она и готова уже была всему поверить.
– А что, ты и бабу Ягу можешь позвать? – спросила она с подчеркнутым сомнением в голосе.
– Могу, – гордо сообщил Витюха.
– Так зови.
– Нельзя, – отказался мальчишка твердо, – не велела без дела беспокоить. Говорит, жизнь от этого укорачивается.
– Я это на себя возьму, – попыталась уговорить его Иванна, не принимая заявление Витюхи всерьез, – пусть моя укорачивается. Я уже пожила.
Видя, что приятель упорствует, Даша тоже попросила его:
– Позови, очень надо нам с бабушкой бабу Ягу повидать. С Лизкой случилось то же, что и с Махонькой. Помощь нужна.
– Да не могу я, – почему-то смутился Витюха, – это только если луна светит, она является. А так нет.
– Хорошо, – решила Иванна, – если сегодня небо будет чистым, мы с Дашей тебя навестим.
– Ага, родители будут дома, – решительно возразил Витюха, – они меня и так свихнутым считают.
– Мы придем тихонько, когда они уснут, – успокоила его Иванна, – вот так постучим в окошко (она потарабанила по столу костяшкой пальца три раза), и ты нам откроешь. Хорошо?
– Ладно, – кивнул головой Витюха.
Ночи в деревне всегда бывали лунными. Днем могла гулять и буйствовать какая угодно завирюха, но к вечеру она, за редким исключением, утихомиривалась. Самое большее, на что осмеливались местные ветры после захода солнца, так это пошуметь по крышам, да погудеть в печных трубах, пугая детей. Вот и теперь воздух, вроде, трепетал, а высоко в небе сияла голубым светом еще вчера полная луна, но сегодня уже пощербленная с одного края, отчего лик ее потерял округлую приветливость и глядел на землю несколько смущенно, как бы сознавая свою неполноценность для участия в деяниях всякой нечистой силы.
Иванна с Дашей после полуночи тихонько вышли из дома, чтобы не разбудить домочадцев, тенью проскользнули по деревне и осторожно постучали в Витюхино окно. Он ждал их и открыл дверь без промедления. Хрустальный шар уже лежал на подоконнике, готовый встретиться с лунным светом. Заговорщики молча ждали этого момента. Вот луч отразился в магической прозрачности камня и распластался на белой стене Витюхиной комнаты туманным бесформенным облаком, которое неторопясь приобрело смутные очертания старой, слегка сгорбленной женщины. Она всплыла в воздухе и протянула к Витюхе свою слабую руку.
– Бабушка Яга, – испуганно и через силу прошептал Витюха, – объявись. Ты мне нужна. – В то же мгновение облако исчезло, а еще через минуту на подоконнике сидела сама баба Яга, хорошо видная в лунном свете.
– Свечки не зажигать, тьмы не нарушать, – строго приказала она. – Зачем звал?
– Вот какое дело, – сразу же приступила к разговору Иванна, но баба Яга ее перебила:
– Ты кто такая? Почему встреваешь? Не ты меня звала, не к тебе прибыла, не тебе спрашивать!
– О, прошу прощения, – миролюбиво согласилась с нею Иванна, – Витюха, объясни.
– Так, – выслушав Витюху, хмыкнула баба Яга. – Значит, такое девчонка сотворила. То-то я гляжу, безоглядно больно, без предосторожностей. Ты смотри, какой талант.
– Может, все же это ее бабушки работа, – осторожно заметила Иванна, боясь снова разозлить лесную гостью, – у Агриппины прабабка была сильной ведьмой.
– Не-а, – не согласилась баба Яга, – у меня все точно – к кому вернулось, тот и делал. И чего ее жалеть, сама виновата. Не пойму я вас, людишек. Девчонка зло сотворила. Так?
– Ну, так, – сдержанно подтвердила Иванна.
– За то и расплатилась. Так? – Иванна и ребята промолчали, не понимая еще, к чему ведет старая колдунья. – Так, так, – ответила за них баба Яга. – И это справедливо. Не можешь себя защитить от ответного удара, не берись творить зло. Так чего вы хотите? Одной ведьмой меньше, человекам легче.
– Она же еще ребенок! – воскликнула Иванна. – Сама не понимает, что делает. И потом, она же почти ваша… Почему же ты не хочешь ей помочь?
– Среди нас не бывает своих. Да, мы можем объединиться ради какой-то цели, но достигнув ее, начинаем меряться силами, чтобы завладеть результатом… таков наш мир.
– Ужасный мир, – вздохнула Иванна, – должно быть, нелегко в нем выживать? И никогда не хочется иметь рядом родную душу?
– Почему ж… бывает, что тоска нападет… Да где ж ее взять, – вздохнула баба Яга и надолго замолчала, что-то обдумывая. – Шесть лет – это, конечно, еще не окончательный человек, – решила она. – Еще может одуматься. Есть у нее годок. Потом уже не переделаешь. А коли не переделаешь, то и нам неплохо. Зачем такому таланту пропадать. Возьму ее к себе в обучение. Пора смену готовить. Только помочь я могу не ей, а вам, если не испугаетесь. Придется вам, ребятки, в Кощееву пасть идти. Там Лизкина душа мается. И без бабушки. Ее вольные и невольные грехи отягощают – не вернуться ей оттуда. Вы же можете попытаться. А ты, Витюха, не ходи, – с нежностью глядя на пацана, попросила баба Яга. – Ты мне здесь пригодишься. Через тебя связь держать буду. – Затем повернулась к Даше и твердо приказала: – Если решишься, то одной нельзя. Бери компаньонов. Будешь готова, дайте знать, – и она исчезла.
Когда Даша и Иванна возвращались домой, бабушка твердо сказала: – Заруби себе на носу: Лизе помочь нельзя, эта семейка за прапрабабкино зло расплачивается. Не нам их судить, не нам их выручать. Так что ни в какую Кощееву пасть ты не пойдешь.
– Сама же недавно говорила, что не важно, какой Лиза человек, главное – она в беде, – возразила Даша.
– Да, говорила, – Иванна и не отказывалась от своих слов, – но я не знала, что тут, – она задумалась, подбирая более точное определение, – потусторонние силы замешаны. А нам, простым людям, от них лучше держаться подальше. – Даша вслух на это ничего не сказала, но про себя не согласилась с бабушкой: «Почему подальше, – подумала она, – когда это интересно».
Утром Даша проснулась чуть свет и, пока Иванна доила корову, а Маруся растапливала печь, тихонько выскользнула за дверь. Через минуту она уже стояла на пороге Петькиного дома.
– О, – удивилась Петькина мать Катерина, – чего это – спозаранку? А мой еще спит.
– Тетя Катя, пустите, – взмолилась Даша, – очень надо. Посоветоваться.
– Ну, если посоветоваться, то входи. – Эй, Петруха, – крикнула она, – просыпайся! К тебе подружка!
Заспанный Петька вяло выполз из своей комнаты, но увидев Дашу, сразу проснулся и приободрился. Катерина не уходила, а стояла, подбоченясь, и ждала, что скажет гостья. Даша растерянно глянула на нее и продолжала молчать.
– Ага, – догадалась Петькина мать, – мешаю, значит. У вас тайны. Ну, ну. Пойду-ка, лошадь надо запрячь. Муженек мой по дрова собирается, – сообщила она, уходя. От двери обернулась и крикнула своим гортанным басом: – Шкоду какую не надумайте, а то смотри у меня, – она погрозила Петьке увесистым кулаком.
– Командирша, – буркнул Петька смущенно, – ее даже папаня слушается. Ну, что там у тебя?
Даша скороговоркой выложила все, что произошло за последние сутки. Петька слушал не очень внимательно и, казалось, думал о чем-то своем. Когда Даша закончила рассказ, сказал:
– Ради Лизки я бы не пошел – чего в эту пасть зазря лезть.
– А ради Федькиной руки? – тревожно спросила Даша.
– Ради бы интереса я пошел, но ведь мать так врежет, что весь интерес вылетит, – вздохнул Петька.
– Подумаешь, – пожала плечами Даша, – мало что ли тебя колотили – не привык еще?
– К этому не привыкнешь. Каждый раз хочется сдачи дать, но не драться же мне с матерью, – Петька почесал затылок, который, видимо, больше всего страдал от материнской руки, и добавил: – Пойти-то, конечно, можно, что я – трус что ли какой. Юрка вон и Кощея видел, и с бабой Ягой познакомился, а я вот все прозевал, хотя в лес вместе ходили. Обидно…
– Ну, если обидно, то и собирайся… – твердо сказала Даша. А я пока к Федьке с Никитой сбегаю. Может, и Наташку позвать? Она смелая.
– Угу, – кивнул головой Петька и пошел, было, собираться, но остановившись на полпути, уточнил: – Встречаемся где?
– Да там же, у горбатого дуба… после полуночи, – ответила скороговоркой Даша и исчезла за дверью.
ххх
Даша с Махонькой уже минут пятнадцать гоняются друг за другом вокруг черного, причудливо выгнувшего ствол дерева, чтобы не замерзнуть. Через какое-то время они замечают, что к их компании присоединился третий. Вот он не вовремя изменил направление бега и нос к носу столкнулся с Дашей. Это Витюха.
– Шар принес? – спросила Даша на ходу.
– Ага, – утвердительно кивнул головой Витюха и прибавил шагу, чтобы догнать Махоньку. Тут они все неожиданно натыкаются на Петьку, один за другим летят в глубокий сугроб, пытаются выбраться из него, мешая друг другу, хохочут, как будто не предстоит им тяжелое испытание.
– Что это вы тут делаете? – удивленно глядя на них, спрашивает подошедшая Наташка.
– Греемся, – хором овечает ей малышня. – А где Никита с Федькой?
– Федька идет, я его обогнала, а Никиты я не видела.
Ребята еще подождали. Наконец, Даша не выдержала и велела Витюхе вызывать бабу Ягу.
– Пока мы с ней все обсудим, и Никита подойдет, – решила она.
Витюха вытащил из-за пазухи бережно замотанный в мягкую ткань хрустальный шар, положил его на ладонь и протянул ее в сторону луны. На одной из веток дуба повисло серое облачко, переливающееся серебром в лунном свете.
– Бабушка Яга, объявись! – выкрикнул Витюха. Через мгновение вместо облачка на ветке сидела сама Яга. Она резво спрыгнула вниз и удивленно спросила:
– Че, решились все-таки? А не забоитесь, когда Кощея повидаете? Страшен он. Может и не отпустить. Навеки тогда солнышка не видать.
– Да что нам сделается, – беспечно заметил Федька, – он ведь, сказывают, только над грешниками властен, а мы грехов покаместь не накопили. Ну, подерешься или двойку получишь – нешто это грех?
– Ну, ну, – произнесла глубокомысленно баба Яга, прикидывая что-то в уме, – дело хозяйское. Дорогу-то отыщете?
– Да и искать не придется, – самоуверенно ответила Наташка, – мы ж там бывали.
– Там да не там, – загадочно заявила баба Яга, – дам вам клубок. Он вас к тайному ходу приведет. Там, где бывали вы, лежит Селин, великий демон Луны. Он хватает каждого, кто нечаянно забредет в Пасть, и волочет к Кощею. А тот находит причину, чтобы пришельца навеки заточить в своем царстве. Поэтому встреч с Кощеем надо избегать. Войдете тихо и незаметно. Запомните еще вот что. Сущности там всякие обитают, Кощеевы слуги. Одни опасные, другие только пугают. Надо отличать, от кого спасаться, а мимо кого просто пройти, не труся. Больше ничего посоветовать не могу, не бывала там. Что от Кощея слышала: любит он похвастать, как разумно устроен его мир, – то и вам говорю. Друг друга держитесь – в этом ваше спасение. Да, вот еще – обитатели тамошние силу питают за счет энергии страха и мучительства, которую людишки друг из друга выколачивают. Потому не позволяйте себе бояться или страдать, тогда останетесь недосягаемыми для Кощеевых злодеев. Ну, кажется, все. Теперь идите. – Она бросила на землю клубок, он покатился, и ребята, не задерживаясь, побежали за ним.
Никита так и не пришел. Поэтому с молчаливого согласия всех в компанию был взят Витюха. Баба Яга этого не ожидала и, увидев, как ее любимчик удаляется вместе с друзьями, расстроенно крикнула вслед:
– Витюха! Витюха! Вернись! Страшно там! – Но мальчишка даже не оглянулся. Тогда старая хлопнула в ладони и кому-то невидимому приказала: – Бегом за ними, быть всегда рядом и оберегать!
– Будет сделано! – пискнул задорный голосок, и быстрая борозда в снегу побежала за ребятами.
Махонька не отставал от клубка. Вихрь поднятого им, хотя уже и отяжелевшего к весне снега служил путешественникам ориентиром. Клубок они могли бы потерять из вида, но Махоньку с его завирюхой никогда.
День начинался ясный, солнечный и обещал почти весеннее тепло с монотонной, но при этом почему-то радующей сердце дробью первой капели. Проснувшиеся птицы весело наяривали свои утренние частушки, предвкушая конец голодной и лютой холодами зимы. Еще недавно приметы уже таящейся повсюду весны возбудили бы в детворе стихийную потребность, как говорила Петькина мать, в безудержной шкоде и баловстве. Но сейчас ребятам некогда было отвлекаться на все эти блаженные перемены в природе. Они бежали, не чуя под собой ног, торопясь успеть за крутящимся впереди вихрем, в центре которого стремительно перемещался Махонька.
Вдруг он исчез из вида. Добежав до того места, где лесовичок пропал, ребята в недоумении притормозили, приглядываясь к местности. Им показалось, что в сугробе открылась едва заметная дырка, в которую стекал тоненькой струйкой почему-то здесь еще не подтаявший снег. Но разве мог Махонька провалиться в такое крошечное отверстие? Федька, как самый старший из мужиков, первым сделал шаг, чтобы обследовать дыру, и тут же, к ужасу малышни, ухнул вниз, даже не успев выкрикнуть предупреждение. Ребята попятились, а отверстие мгновенно затянулось осыпавшимся в него снегом, так что было не ясно, где у него край и что там внизу.
– Эй! – осторожно крикнула Наташка, – Федька! Ты где? Ты живой? – Но лишь эхо глухо разнесло по лесу ее крик, смешав его с разноголосицей птичьих трелей.
– И клубок пропал, – испуганно заметила Даша. – Что же теперь делать?
– Придется прыгать, – решительно сказал Петька. – Видимо, это и есть тайный ход в Кощееву пасть. Все за мной. Кому страшно, закрыть глаза. – Он с размаху сиганул в сугроб, под которым таилась пугающая неизвестность. Остальные, пересиливая ужас, последовали за ним.
Исчезновение детворы в селе заметили очень скоро. Иванна, не обнаружив Дашу в постели, сразу все поняла и схватилась за сердце, отозвавшееся на догадку острой болью. Егор с Марусей, напоив мать настойкой собачьей крапивы и боярышника, ждали объяснений с холодком в груди, предчувствуя, что вести будут недобрыми. Придя в себя от первого испуга, Иванна выскочила на улицу и побежала к дому, где живет Витюхина семья. Маруся, сдернув с вешалки материну шубейку, помчалась за нею, догнала, набросила на плечи, чтобы та не простудилась, и скорым шагом пошла рядом, даже не спросив, куда.
Как и предпологала Иванна, Витюхи дома не оказалось, а его бабушка, Матрена Степановна, озадаченно рыскала по двору, заглядывая в каждый потайной уголок и не понимая, какой леший унес мальца спозаранку, если обычно он любит подольше поспать.
– Он у нас сова, – пояснила она, – с вечера не уложишь, с утра не добудишься.
– Боже мой, боже мой, – прошептала Иванна горестно, – в Кощееву пасть они отправились вместе с нашей Дашкой. Точно. Пропадут детки, пропадут. – И она, обхватив голову обеими руками, расскачиваясь из стороны в сторону, взвыла, словно собака, потерявшая щенков, протяжно и отчаянно. Матрена Степановна смотрела на нее бессмысленным взглядом, не понимая, о чем идет речь. Но вдруг, в какой-то момент, до нее дошел весь ужасный смысл Иванниных слов, и она с подкосившимися ногами рухнула на завалинку дома. По щекам ее поползли обильные, как у Витюхи, слезы, а руки бессильно упали на колени. Маруся, глядя на них, тоже заревела белугой. В таком состоянии и застала их Петькина мать, разыскивающая сына, чтобы отправить его в школу, которую он нещадно прогуливает.
– Да что это с вами, – пророкотала она своим громогласным, как иерихонская труба, басом, – глядишь, речка из берегов выйдет. Затопите слезами всю округу.
– Ой, молчи, Катерина, – простонала Матрена Степановна, – дети-то наши в Кощееву пасть отправились.
– Ну, черт, а не ребенок, – сразу же, как спичка, вспыхнула Петькина мать, – чуяло мое сердце, что какую-то шкоду замышляют, когда вчера ваша Дашка к нам чуть свет прискакала. Луплю его, луплю – и все без толку. Пусть только вернется, негодник, я ему покажу Кощея Бессмертного.
– Думай, что говоришь, Катерина, – через силу произнесла Иванна, – кто это когда из Кощеевой пасти возвратился. – Петькина мать громко ахнула и испуганно прикрыла рот ладонью. Потом встрепенулась, махнула рукой и не поверила:
– Да ну вас, что ж наши чада дурные, чтобы в пекло лезть, шляются где-то.
– Лизу, соседскую девчонку, пошли выручать, зачем я только в это дело влезла, – горестно покачала головой Иванна. И она рассказала все, что знала. Если бы это говорила не Иванна, уважаемая всем селом за мудрость, самообладание и умение действовать в самых сложных обстоятельствах, никто бы во всю эту чертовщину не поверил. Но теперь другого объяснения исчезновению детей и Лизиному беспамятству не находилось.
– Что же мы тут рассиживаемся?! – воскликнула Катерина. – Сейчас пригоню сани и в погоню. Надо их перехватить.
ххх
Спуск в Кощееву пасть был похож на нырок в воду. Падение притормаживала вязкость местной атмосферы, поэтому ребята не ушиблись, а мягко опустились на довольно твердое дно. Когда Петька, Даша. Витюха и Наташа прочно стали на ноги и пригляделись, в полусумраке они обнаружили Федьку и Махоньку, сидящими на каменистой земле и недоуменно озирающимися по сторонам. Рядом с ними весело трещали на каком-то своем тарабарском языке два лохматых клубка шерсти. Казалось, что они совершенно лишены страха. Наверное, это так и было.
– Вы кто такие? – с угрозой в голосе спросил Федька, готовый отразить любое нападение обитателей местных подземелий.
– Маники, – беззаботно хохотнул один из пушистых комочков.
– Домовые что ли? – уточнила Наташка.
– Угу, – согласились веселые существа дружно. – Я Ромул, а она Милена. Нас баба Яга послала за вами приглядывать.
– А чего ж мы вас не видели? – удивился Витюха.
– Так мы тончайший лучики солнца сквозь себя пропускаем и становимся незаметными. А здесь все освещают камни. Их холодные и грубые лучи сквозь нас пройти не могут и отражаются. Поэтому мы вам и показались. – Шаловливая Милена крутанулась вокруг себя, как бы демонстрируя, какая она, и на ребят из-под серебристой шерстки глянули два черных озорных глаза.
– Я их знаю, – произнес до сих пор молчавший Махонька. – Они у бабы Яги живут. Когда в ее избе гостил, они меня чуть до смерти не защекотали.
– Как-то здесь сумрачно, – почему-то шепотом произнесла Даша, зябко поеживаясь, – за пять шагов ничего не видать. И небо черное – ни звездочки.
– Мы же, вроде, под землей, какие могут быть звездочки, – предположил Федька, – только непонятно, откуда свет пробивается.
– Землюшка светится, – прощебетала Милена, – сама лучится, без ничего. – Ребята присмотрелись. Действительно – от каменной, совершенно ровной почвы исходило слабое сияние, окутывающее пространство впереди голубоватой непрозрачной дымкой, сквозь которую ничего нельзя было разглядеть.
– А вам не кажется, что мы какие-то не такие? – заметила Наташа. – Ой! Федька, ты видишь, у тебя рука появилась. – Все повернулись к Федору и уставились на его правую руку, которая, живая и здоровая, торчала из укороченного матерью, чтобы зря не болтался, рукава.
– А я не чувствую своего тела, – испуганно произнесла Даша, – посмотрите, я есть.
– Вроде бы есть, – успокоил ее Петька, – но вроде бы как мыльный пузырь, меняешь границы, как-то так колеблешься, – неуверенно добавил он.
– Ой! – снова воскликнула Наташа, – мы все колеблемся.
– Ладно! – заявил Федор командирским голосом, воодушевленно резанув воздух своей новой рукой, как бы пробуя ее в движении, – чего рассусоливать. Пошли! – И ребята легко побежали вперед, как будто их полегчавшие тела несло ветром.
Сначала они глазели по сторонам, дивясь странности местной природы, которая удивляла идеальной ровностью ландшафта. Даже редкие серые кустики так стелились по камням, что ни одной шероховатости не было заметно на их поверхности. Потом глазам все это прискучило, и они устремились вперед, силясь разглядеть хоть какие-нибудь перемены за пеленой местного тумана.
Время, казалось, остановилось, так как в сознании не складывалось никакого представления о том, как долго они неслись по безграничному пространству, раскинувшемуся под низким непроницаемо-черным небом. Вдруг впереди обнаружилось легкое и бесшумное колебание едва заметных теней. Когда ребята приблизились к ним, то увидели перед собой несчетное число серых человеческих фигур, почти сливающихся со свинцово серебрящейся почвой, но четко выделяющихся на фоне какой-то неподвижной зеркальной глади. Как потом оказалось, это был океан, на поверхности которого не зарождалось ни одной волны.
Дети медленно брела среди занятых странными делами людей. Даша пыталась выделить среди них кого-нибудь с добрыми глазами, чтобы порасспрашивать, но все они были на одно лицо с едва проступающими чертами, серыми и невыразительными. Нестерпимая скука витала над ними. Ее почувствовал даже никогда не унывающий Петька и сник, с трудом подавив желание немедленно вернуться домой.
Даша, наконец, остановила свой взгляд на фигуре, которая выдергивала из огромной кучи валунов тяжеленный камень и с надрывом тащила его в такую же, возвышающуюся в противоположной стороне. Там она взваливала на себя другую глыбу и волокла ее назад. Так повторялось много раз. При этом фигура не оставливалась ни на секунду, чтобы передохнуть. Даша подошла и спросила, зачем нужен такой тяжелый и бесполезный труд. Фигура бросила на девочку настороженный взгляд, пробормотала что-то невразумительное и снова принялась ворочать тяжелые камни. Вдруг люди на берегу океана заволновались и с громкими воплями: «Морена! Морена! Спасайтесь!» – бросились бежать. Ребята тоже, было, поддались общей панике, но тут Наташка вспомнила напутствие бабы Яги: «Не позволяйте себе бояться, тогда останетесь недосягаемыми для Кощеевых злодеев», – и закричала:
– Стойте! Стойте! Мы не должны бояться! Так баба Яга говорила. Тогда нам ничего не страшно. И не смей реветь! – прикрикнула она на Витюху.
Первыми остановились любопытные маники и Махонька. Они как-то легко вняли Наташкиным призывам и быстро вернулись на берег океана, чтобы посмотреть, что это так напугало обитателей Кощеева царства. За ними, правда, неохотно потянулись остальные. Море вздыбилось, расступилось, и над его поверхностью стала медленно подниматься пологая вершина черной горы. Она росла, росла и вдруг стремительно выбросила из себя множество гибких щупальцев бесконечной длины, в которых тут же оказались плотно зажатыми человеческие фигуры, вопящие о помощи. Но никто даже не подумал приблизиться к океану.
Ощущение беспредельной скуки улетучилось, и вместо него людьми завладел непреодолимый, парализующий ужас. На какое-то время жизнь вокруг замерла. Но тут из тумана вырвалась горластая стая огромных крылатых ящуров, которые хватали людей, поднимали их высоко в небо и сбрасывали оттуда на землю. К удивлению ребят, никто не разбивался насмерть, а только калечился, а истекающий кровью, несмотря на страшные раны, резво брался за работу. Те же, кто избежал участи быть сброшенным с высоты, тоже уже во всю таскали свои камни или долбили в каменистой почве огромные ямы, которые тут же засыпали. А один, похожий на собственную тень, бесстрастно, монотонными движениями засовывал в одну ноздрю маленькую змейку, вытаскивал ее изо рта и заталкивал в другую ноздрю. Даше стало жаль змею, и она попыталась узнать у «тени», что все это значит, но та не ответила на ее вопросы, испуганно взглянула вверх и, поспешно повернувшись в другую сторону, продолжала свой непонятный и бесполезный подвиг.
– Ужас! – произнесла Наташа. – Здесь же издеваются над народом. Просто рабство какое-то. В Китае рабы хоть Великую китайскую стену строили в пустыне. Был какой-то смысл – теперь китайцы на тех, кто ее хочет посмотреть, деньги зарабатывают. А тут что? Люди непонятно, чем занимаются, да еще их какие-то монстры хватают. – Она возмущенно развела руками, желая немедленно все это прекратить, но не знала, как.
– Здесь ничего нельзя изменить, – протараторил Ромул, будто прочитав ее мысли, – нечего и пытаться. Это же не наш мир. Нам лучше быстрее двигаться, чтобы скорее его покинуть, – и он покатился вперед, увлекая за собой своих спутников.
Некоторое время ребята бежали вдоль океана, маневрируя среди бессловесных фигур напряженно работающих людей, которые не обращали на них никакого внимания. Неожиданно посреди ровного пространства перед путниками вырос каменный столб, совершенно круглый и такой высокий, что, казалось, одним своим концом он упирается в небо. От удивления ребята остановились. Действительно, было что-то загадочное в том, что только он один и возвышался над землей, когда кругом, куда хватало глаз, тянулась серая безжизненная равнина.
Быстрые маники с беззаботным щебетом тут же пустились обследовать столб, катаясь пушистыми шариками вокруг него. Скоро это превратилось в игру. Ромул и Милена носились наперегонки. Махонька не смог остаться в стороне от такого безудержного веселья и сам пустился вслед за ними. Они подняли такой гвалт, что Даша, у которой, по словам учителя музыки, был абсолютный слух, заткнула пальцами уши. Вдруг все смолкло, а маники с Махонькой так больше и не появились.
– Они пропали, – тревожно прошептала Наташа.
– Да, – настороженно поддержал ее Петька. – Здесь всего можно ожидать.
– Ну, надо же посмотреть, куда они делись! – воскликнула Даша.
– Ладно, я схожу, – согласился Федор и осторожно, ожидая любого подвоха, завернул за столб. Петька, Даша, Витюха и Наташа молча ждали, не решаясь сдвинуться с места, но так и не дождались его. Надо было что-то делать – не бросать же товарищей на произвол неизвестности.
– Теперь моя очередь, – неуверенно сказал Петька. По выражению его лица было видно, как ему не хочется в одиночку испытывать судьбу. У Даши от жалости сжалось сердце, а Наташка твердо заявила:
– Нет, пропадать, так вместе. Пошли.
ххх
Маники с Махонькой и Федор охнуть не успели, как какой-то неведомой силой были втянуты внутрь столба, который оказался полым, и сброшены в узкую каменную воронку, ведущую вниз. Их полет сопровождался беспорядочным вращением по спирали и глухим устрашающим гулом. В конце пути они шлепнулись в гигантскую липкую сеть, над которой тут же нависло лохматое чудище, разглядеть которое целиком было невозможно из-за его огромных размеров. Федор и Махонька прочно завязли в ячейках сети, а маникам удавалось как-то перемещаться. Они с бешеной скоростью вращались вокруг волосатой когтистой лапы монстра, не давая ему двигаться, пронзительно верещали, отвлекая его внимание от попавшей в ловушку добычи. Тут прямо на Федора и Махоньку свалились Даша, Петька и Наташа. Витюха упал последним на ребят, поэтому он не соприкоснулся с сетью и не прилип, а подкинутый кверху, словно на батуте, приземлился на теплую каменистую почву, больно ударившись. Он вскочил на ноги и стал призывать товарищей спускаться вниз, не понимая, чего это они там застряли, когда надо бежать со всех ног от того огромного паука.
Паук, казалось, был озадачен – добыча ведет себя как-то не так, не привычно. Он даже не попытался отделаться от надоедливых маников, а благоразумно отступил к стене, где виднелась глубокая темная ниша, в которой, очевидно, было его убежище. И скоро оттуда выглядывал только один его круглый глаз, настороженно следящий, чтобы кто-нибудь не присвоил себе его собственность, когда та угомонится.
– Ни в коем случае не двигайтесь, – приказала Наташка, – еще больше прилипните. Надо подумать, как отсюда выбраться.
Маники устроились на выступе стены, внимательно наблюдая за пауком, готовые в любой момент повторить свой опыт устрашения чудовища.
– Сеть прочная, – рассуждала между тем Наташка, – не порвать.
– А если ее поджечь, – предложил Федор, – у меня есть зажигалка…и сигареты,– зачем-то добавил он. – Только я до нее не дотянусь – у меня руки в паутине запутались.
– Так, – Наташка, высвободив голову из прилипшего намертво капюшона, приподняла ее и огляделась. – Даша, ты лежишь на боку. Залезь-ка свободной рукой в Федькин карман. Где она у тебя там? – Когда зажигалка оказалась в Дашиной руке, Наташа приказала: – Зажигай!
– Но я не умею, – смущенно пробормотала Даша.
– Если чего не умеешь, то не надо ходить в такие трудные походы, – сердито заметила Наташка. – Одна возня с этой мелкотой. Петр, ты можешь дотянуться до Дашиной руки? Так, хорошо, – одобрила она его удачную попытку. – Поджигай паутину.
– Но мы же тоже полыхнем, – усомнился Петька в правильности ее решения.
– Пока мы полыхнем, паутина уже сгорит. Жги! – Огонь стремительно побежал по тонким нитям, оставляя за собой пустоту, в которую и провалилась вся компания, не совсем мягко приземлившаяся. Сбив успевшее кое-где прицепиться к курточкам и шубейкам пламя, детвора с тревогой огляделась, не понимая, как это так мгновенно может меняться ландшафт: только что был океан и серовато свинцовое свечение, исходящее от камней, а теперь кругом, куда доставал глаз, простирались скалистые горы, с поверхности которых стекали теплые воздушные потоки, окрашенные в притухшие багряные тона. Скалы тоже светились оттенками остывающей лавы, создавая впечатление страшное, но не лишенное красоты.
– Зловещее место, – произнесла Наташа и зябко передернула плечами, – просто мурашки по коже.
– А вдруг это преисподня, – предположил Витюха с трепетом, готовый сам себе поверить, – бабушка сказывала, что там черти грешников на огне поджаривают.
– Ага, – насмешливо бросил Федька, – щас из тебя шашлык сделают.
– Он для этого сильно тощий. Его откармливать придется, – хохотнул Петька.
– Нечего насмешничать, – оборвала их Даша, – ведь в самом деле страшно. Вон, даже Махонька присмирел.
– И ничего я не присмирел, –возразил ей лесовик. – Непривычно, конечно, простору нету. Неба нету. Леса нету. Но мы и не такое видывали. Например, буран, или еще хуже, гром, молния, а потом пожар. Однажды еле ноги унес.
– Ой! – нетерпеливо воскликнула Милена, – побежали, а то я начинаю пахнуть паленой шерстью.
– Да, жарковато здесь, как в кузне, – согласился с ней Федька и распахнул пальто. – Пошли, что ли.
Дороги нигде не было видно, как будто здесь никто никогда не ходил. К тому же кругом стояли, хотя и не высокие, но неприступные горы, почти везде обрывающиеся отвесными склонами.
– Ну, и куда идти? – озадаченно оглядываясь, спросила Наташа. – Как мы на них полезем? Мы же не альпинисты, и у нас никакого снаряжения нет.
– Надо просто идти, а там посмотрим, – решительно заявил Петька и двинулся вперед. За ним гуськом потянулись остальные.
Стало совсем жарко. Ребята уже скинули с себя пальто, курточки и шубки, развязали шарфы, побрасали рукавички и шапки, чтобы не мешали. Но облегчения это не принесло. К тому же, несмотря на все их усилия, горы не приближались и не отдалялись.
– Что за чертовщина, – в сердцах руганулся Федька, – заговоренные они что ли.
– Щас проверим, – Махонька, крутанувшись на месте, придал себе самую большую скорость вращения, какую только мог. В мгновение ока он уже маячил маленькой черной точкой впереди. Но и горы отступили от него с такой же быстротой.
– Ничего себе, – изумился Федька.
– Да они живые! – воскликнула Даша. – Они двигаются.
– Они что – нас боятся? – Витюха широко развел руками. – Такие большие…
– Скорее они нас заманивают, – задумчиво произнесла Наташка, – только вот куда?
– Чтобы это понять, надо идти за ними, – Федька решительно резанул воздух своей новорожденной рукой, будто еще раз хотел удостовериться, что она ему не пригрезилась.
– Я их боюсь, – прошептала Даша.
– Не бойся, – усполкоил ее Петька, – я же с тобой. – И взял Дашу за руку. – Пошли, только вперед не лезь. Вы с Витюхой держитесь за нами.
Маники, на время куда-то исчезнувшие, неожиданно появились и протараторили:
– Другой дороги нет. Нет другой дороги. Только вперед. Вперед. – И они, не задерживаясь, покатились навстречу загадочным великанам.
С каждым шагом двигаться становилось все легче, как будто какая-то неведомая сила притягивала ребят к себе. Вдруг горы остановились и расступились, а затем, не понятно как, оказались позади, сомкнувшись в сплошную каменную преграду. Федор, бежавший первым, словно наткнувшись на невидимую стену, резко остановился. Остальные с размаху налетели на него, но не упали: падать-то было некуда, так как прямо возле их ног мгновенно вырос сначала невысокий холм, потом он стал разворачиваться в ширину, и вдруг стремительно взметнулся вверх.
– Баба, – едва выдохнул из себя изумленный Федька, – великанша. – Ребята и хотели бы рвануть назад, но отступать было некуда.
– Только не бояться, – выкрикнула Наташка, – тогда она нам ничего не сделает!
– Вы кто такие? – прогремело с вершин гор. – Я слышу ваш страх в биении сердец, – великанша помолчала, видимо, определяя, кто перед нею, – но не признаю. Это не беглецы из Великой Пустыни Беспредельной Бесполезности. Это не те, кто увлечен сюда суетой бессмысленных стараний. Я не обнаруживаю в ваших душах скуки бесполезных деяний. Кто вы такие? – В раздражении великанша возвысила голос, и он сравнялся с раскатами грома, какой бывает, когда на поверхности земли бушует непогода, долго копившая в себе мощные электрические заряды.
– Ой! – испуганно воскликнула Даша, – тише, тише. Вы землятресение сделаете. Нас сюда никто не увлекал. Мы сами пришли. – Великанша помолчала, осмысливая услышанное, и прогрохотала:
– Сами? Как это – сами? Сюда никто не смеет явиться по своему хотению, а только по притяжению. – Она приподняла кверху огромную ладонь и подала знак кому-то. С вершины ближайшей горы сорвалось совершенно черное крылатое существо, похожее на птицу. Но когда оно приблизилось, ребята увидели, что это гигантский летучий пес, из пасти которого торчат клыки, способные посеять панику даже в сердце у льва. Он опустился на ладонь великанши в ожидании приказа.
– Так пеняйте на себя, – сурово произнесла подземная дива, – у меня, стража Великой Горной Страны Сокровенных Желаний, нет причины щадить вас. С вами поступят, как с обычными беглецами из Великой Пустыни Беспредельной Бесполезности, не пожелавшими подчиниться закону Вселенной «Подобное притягивает подобное».
– А что это такое? – спросила испуганно Наташка. Мы такого в школе не учили. У нас на земле наоборот притягиваются противоположности, например, отрицательно заряженный полюс и положительно заряженный – у магнита.
– Ха-ха-ха, – с расстановкой пророкатала дива. Видимо ей была смешна неосведомленность пришельцев, но до объяснений она не снизошла. Резким движением руки она смахнула с ладони клыкастого монстра, который издал громогласный рык и взлетел над горами. Оттуда, из-за горного хребта, появилась стая подобных ему крылатых собак, только статью помельче. Она ринулась с высоты вниз, легко подхватила путешественников по Кощееву царству, вознесла к непроницаемо черным небесам и поволокла куда-то за тридевять горных вершин.
Махонька сразу потерял из виду Дашу и заволновался. Он озирался по сторонам, крутил головой и пытался высвободить ворот своей крысиной шубейки из клыкастой пасти крылатого пса. Тот, наконец, устал сопротивляться усилиям беспокойного пассажира и разжал челюсти. Дальше Махонька совершал полет самостоятельно и очень скоро шлепнулся в глубокое с отвесными склонами ущелье. Наверное, он бы разбился, если бы его «крыса» не зацепилась за выступающий острый обломок скалы. Это притормозило падение, и Махонька мягко приземлился на накопившийся на дне ущелья за многие столетия слой мелкой каменистой осыпи. Встав на ноги, он обнаружил, что на нем абсолютно ничего нет, а его зеленое тельце под влиянием местного освещения отливает багрянцем, как лист клена, расцвеченный осенью. Глянув вверх, Махонька с сожалением подумал, что шубейку ему не достать и дальше придется путешествовать налегке. «Впрочем, – успокоил он себя, – надо время от времени менять одежу. А то вон какая драная – просто стыдно на люди показаться. К тому же и жарко здесь. Мне бы сейчас рубашку синюю и красные штаны». – Он мечтательно закрыл глаза и представил себя в таком роскошном, на его взгляд, одеянии. Потом его мысли переключились на Дашу. Где она? Может быть, то чудовище и ее сбросило в какое-нибудь ущелье. А вдруг она не смогла ни за что зацепиться и разбилась. Махонька разволновался не на шутку и маленьким смерчем понесся вперед, навстречу неизвестности.
ххх
Катерина безжалостно нахлестывала батогом старую кобылу, которую когда-то за резвую молодость нарекли Метелицей. Теперь же она бы и хотела бежать быстрее, да возраст не позволял. Метелица косила равнодушный погасший глаз на бессердечную хозяйку, не понимая, чего та от нее еще хочет – итак ведь тащит сани из последних сил.
– Вот тварь, – разозлилась Катерина, – дармоедка. Говорила Кольке, чтобы свел на скотобойню да купил новую лошадь, а он все жалеет: «Член семьи, член семьи, у меня с ней души родственные». – Она скривилась, передразнивая мужа. – Нашел душу у кобылы. Тьфу.
– Да уймись ты, – не выдержала Иванна смотреть, как истязает бока лошади длинное кнутовище, – она и так торопится не по годам.
– Ой! – воскликнула Маруся. – Вон, вон, смотрите, чьи-то следы, прямо к Кощеевой пасти ведут. – Она соскочила с саней и побежала рассматривать хорошо отпечатавшуюся на влажном снегу цепочку детских башмаков. – Здесь только один след! – крикнула она разочарованно. – А где же остальные?
Женщины недоуменно стали озираться вокруг, но не обнаружили других признаков того, что дети пошли именно в Кощееву пасть. С одной стороны, это рождало надежду: они все-таки блуждают где-то в лесу, но с другой, кто-то же из них оставил здесь свежий след. Повернув лошадь к черному камню, они увидели впереди одинокую маленькую фигуру.
– Это, кажется, Никита, – вглядевшись в еще не очень хорошо освещенную утренним солнцем даль, предположила Иванна. Она хорошо знала всех Дашиных друзей, так как изба ее семьи стояла ближе всего к тому месту на берегу, где обычно собирались деревенские пацаны. Не раз ей приходилось мазать йодом их ссадины и зашивать дырки в курточках, чтобы матери не ругались. – Да, Никита, – уже более уверенно повторила она и крикнула: – Никита! Никита! Погоди! – Фигура впереди приостановилась, оглянулась и припустила что есть мочи. Катерина отшвырнула кнут, сорвалась с облучка и быстро нагнала беглеца. Схватив Никиту за шиворот, она встряхнула его, чуть ли не оторвав от земли, и рявкнула:
– Зачем бежишь! Сказано тебе стоять, так и стой! – Подоспевшие женщины окружили их. Растерявшийся Никита попытался высвободиться из сильных рук Катерины, да не тут-то было – она вцепилась в него клещами, как в единственную надежду узнать что-нибудь о пропавшем сыне. Никита смирился, но решил молчать, не выдавать друзей. Тогда за дело взялась Иванна. Она отвела мальчика в сторону и как старому другу доверительно прошептала, чтобы другие не слышали:
– Никита, ты понимаешь, что можешь мне сказать все. Я ведь всегда все ваши проделки держала в тайне. Так? – Никита утвердительно кивнул головой.
– Ты шел в Кощееву пасть? – Никита снова кивнул. – А почему ты идешь один? С тобой же должна быть Даша. Наверное, еще Петька с Витюхой.
– Они меня не дождались У нас корова телилась, и мать заставила меня дежурить в коровнике, а я не мог отвертеться, – пояснил Никита.
– И ты решил их догнать. А они давно ушли?
– Давно. Уже, наверное, там все.
Иванна обняла мальчишку за плечи и подвела к женщинам.
– Они уже там, – сказала она горестно. ; Никита опоздал и решил догонять.
– Меня мать не отпускала, – виновато пояснил Никита.
– Вот горе-то, – всплеснув руками, запричитала Катерина во весь голос, – чувствовало мое сердце, что что-нибудь отчебучит, окаянный, ну чего ж было не присмотреть. Ох, счастливая твоя мать, Никита, что догнали мы тебя. А ну марш домой, что б духу твоего здесь не было.
– Правда, Никита, иди домой, – мягко произнесла Иванна, – остальное – наша забота. И помни – ты ни в чем не виноват.
– Лошадь возьми! – крикнула вслед мальчишке Катерина. – Отведи на наш двор. Николаю моему скажи, что скоро не вернемся. Так, мол, и так, пусть за домом и за скотиной сам смотрит. И что б не надумал в Кощееву пасть соваться – нас спасать. Сами справимся.
– И к нашим зайди, – заволновались женщины, – скажи, чтоб знали, где мы, и не тревожились.
Никита взял кобылу под узцы и, понуро наклонив голову, покорно побрел в сторону села. Женщины долго и молча смотрели вслед согбенной маленькой фигурке, пока она не скрылась за могучими стволами столетних сосен.
– Что ж, подружки по несчастью, – глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду с высоченной скалы, произнесла Иванна, – пора и нам в путь. Там дети наши. – И она шагнула мимо Кощеева клыка в бесснежную впалую долину. За нею последовали остальные и мгновенно исчезли с поверхности земли.
Огромный безглазый и шестирукий Великий демон Луны Селин уже давно скучал без дела. Последние годы редко какая живая душа забредала в Кощееву пасть. Напуганные дурной славой этого гиблого места селяне держались от него в стороне. Не доверяя никаким призывам и штучкам таежной нечистой силы, они спасались от нее чесноком и заговоренными ладанками, которые в неисчислимом количестве изготовлял местный знахарь Кузьма Ильин. Знание его, приобретенное по книгам, было сомнительным, ибо в его роду до ныне никаких ведунов не водилось, однако ладанки почему-то помогали отваживать всякую нечисть и особенно ценились среди мужиков, промышляющих в тайге: охотников, лесорубов, сборщиков кедровых орехов. Одна такая висела и на шее Катерины, которая сама была не прочь сходить на лисицу или на белку, пока ее Николай занимался домашним хозяйством.
Увидев тяжело ворочающуюся слепую глыбу, размахивающую шестью огромными ручищами, женщины в ужасе отшатнулись, а Катерина рванула на себе шубейку, извлекла из-под кофты ладанку и, выставив ее пред собой в вытянутой руке, что есть мочи заголосила: «Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят!». Селин, будто получив удар в лоб, тяжело осел, то ли от неожиданности, то ли Кузьмин заговор подействовал, и пропустил мимо себя храбрую четверку. Однако отлучаться от охраняемого им входа в Кощееву пасть без добычи в руках ему было не велено, поэтому он даже и не подумал пуститься вдогонку.
Женщины бежали из последних сил, не разбирая дороги. Наконец, Матрена Степановна схватилась за сердце и остановилась.
– Все, дальше не могу, – едва переводя дыхание, прерывисто произнесла она. – Еще чуть-чуть, и я здесь останусь. – Иванна с Марусей тоже с трудом унимали одышку. Только Катерине все было нипочем. Сильная и выносливая, «мужик в юбке» говорили о ней односельчане, она была неутомима, поэтому у нее оставались силы смотреть по сторонам.
– Ой, бабоньки! – воскликнула она своим грубоватым, почти мужским басом. – Вот вляпались-то. Это куда ж нас занесла нечистая? Ни неба, ни земли, ни травушки – одни горячие камни. Ой, горе горе, – взвыла она, всхлипывая, но не проронив ни слезинки, – как же здесь наши детушки? – И вдруг обозлилась: – Ну, попадись мне только, оглоед, выдеру так, что век будешь помнить, как в Кощеево царство шастать.
– Помолчала бы ты, Катерина, – сурово заметила Матрена Степановна, – необузданная ты на язык. Беду накличешь на наши головы. Пусть только найдутся, хоть калеки, но живые – пожалеем, обласкаем, утешим и на ноги поставим. Понятно тебе?
– Понятно, – легко согласилась Катерина.
Не успели странницы отдышаться, как раздался оглушительный вой. Он нарастал и приближался. Женщины отступили в сторону и прижались к скалам, чтобы быть менее заметными. Над ними, плавно взмахивая крыльями, проплывала стая летучих собак. В когтях у них трепетали какие-то маленькие фигурки.
– Это же дети, – определила глазастая Маруся. – Это наши дети! Даша! Даша! Я здесь! – закричала она. Но ее никто в вышине не услышал.
– Пойдемьте скорее, – заволновалась Катерина, – нам надо не терять их из вида.
– Я так быстро не смогу, – удрученно заметила Матрена Степановна. – Сердце не выдержит.
– Ну, вы идите, как сможете, а я побегу, – заметила на ходу Петькина мать, – я вас потом отыщу. – И она скрылась среди камней.
Иванна, Матрена и Маруся старались держать направление туда, где последний раз была видна стая, уносящая их детей. Идти было тяжело. Раскаленные камни жгли подошвы ног. Легким не хватало воздуха. Но более всего угнетало воображение, которое рисовало страшные картины расправы темных сил с их детьми. Однако маленькая надежда, что они живы, еще жила в их сердцах и заставляла двигаться вперед.
Не известно, сколько времени они брели по раскаленной каменной пустыне, когда далеко впереди зоркая Маруся увидела тугой жгут вращающегося смерча. Он стремительно приблизился, затем застыл столбом и опал россыпью мелких камешков. Перед путницами предстал удивленный Махонька:
– Как вы сюда угодили? – спросил он с тревогой. – Тут нельзя. Тут страшно.
– Махонька, – бросилась к нему Иванна, и не думая отвечать на его вопрос. – Какая радость, ты нашелся, а где Даша? Где остальные? – Махонька нахмурился и с горечью сказал:
– Я их потерял. Меня крылатый пес сбросил в ущелье, а они полетели дальше.
– А что ты так странно одет? Где же твоя крыса? – удивилась Маруся. Махонька наклонил голову, пытаясь разглядеть себя. Его ярко алые штаны были расшиты стекляшками, сверкающими в багряных отблесках почвы, а чернильно-синяя рубаха удивляла декольте до пупа и широченными рукавами.
– Не знаю, – Махонька и сам не мог объяснить, откуда на нем этот клоунский наряд. – Я только подумал, что хорошо бы иметь что-нибудь вместо моей одежки, которая застряла на скале, а оно и появилось. Та баба говорила, что это Горная Страна Сокровенных Желаний. А что такое сокровенных?
– Это когда чего-то уж сильно хочется, – пояснила Иванна. – О какой это бабе ты говоришь?
– Стоит тут одна среди бегающих гор, Страж называется. Она и позвала тех собак, чтобы они нас схватили. – И Махонька рассказал обо всем, что успел повидать в Кощеевом царстве.
– Да, – тревожно произнесла Матрена Степановна, – воистину в преисподнюю попали. Удастся ли теперь белый свет повидать.
Тут мимо них пронеслось что-то огромное, закрутив вихрь упругого воздуха и подняв вверх тучу мелких, почти раскрошившихся в пыль камешков.
– Ой-е-ей, – воскликнула Маруся, – то чудовище шестирукое у входа кого-то потащило! Интересно. куда?
– Да, небось, к самому Кощею, – предположила Матрена Степановна, – упаси нас Господи от этих лапищ.
– Эта беда уже нас миновала. Лучше выбросить все дурное из головы и идти дальше, – решила Иванна и первой поднялась с камня. – Детей надо найти во что бы то ни стало. А там уж что Бог пошлет.
ххх
Катерина мчалась так быстро, как будто ее ветром несло, не разбирая дороги и не останавливаясь, чтобы передохнуть. Взгляд ее был устремлен к небесам, если можно так обозначить черную сферу над головой, где мелькали рыжеватыми тенями огромные крылья неземных тварей, уносящих ее Петьку в какую-то тревожащую неизвестностью даль. Вдруг крылатые собаки приостановились, потеряли высоту и провалились между вершинами гор, исчезнув из поля зрения Катерины. Она заволновалась, прибавила шагу и вскоре оказалась стоящей в начале крутого спуска в долину, где, как ей показалось, раскинулся гигантский мрачный город. Его огромная тень на фоне мерцающих цветом остывающей лавы гор казалась колеблющейся и все время меняющей очертания. Эта изменчивость вызвала в Катерине щемящее чувство безысходной тоски и усилила ее тревогу. Она постояла еще минуту в нерешительности, затем глубоко вздохнула и рванула вниз по узкой тропе, петляющей между дымящимися валунами.
До города она добралась гораздо быстрее, чем предполагала. Тенью, таясь от неведомой опасности, Катерина проскользнула узкой улочкой к тому месту, где, как ей показалось сверху, возвышался замысловатой архитектуры дворец, который, по ее разумению, мог принадлежать только Правителю. Значит, там и надо искать детей. Кому как не этому неизвестному Надзирателю все здесь подчиняется – власть должна знать, что творится у нее под боком. Не могут же всякие там собаки летать сами по себе. Так думала Петькина мать, у которой в доме даже мышь без спросу не проскочит.
Набрести на дворец Катерине долго не удавалось, хотя она умела мгновенно запоминать местность и находить дорогу: за всю жизнь ни разу не заблудилась в тайге. Здесь же путь, который она для себя определила, стоя на горе, стал неузнаваемым. Запомнившиеся приметы и ориентиры исчезли. Катерине оставалось держаться выбранного направления, что было нелегко при отсутствии светила, звезд и луны. Когда она уже совершенно отчаялась и взмолилась какой-то силе, (Бога упомянуть по такому пустяковому делу набожная Катерина не решилась), чтобы она помогла найти этот чертов дворец, он возник прямо у нее на пути, чуть ли не по середине узкой улицы, по которой брела несчастная Петькина мать.
Однако даже разглядеть его как следует она не успела – здание со всеми многочисленными башенками, лепными фигурками, витражами на окнах вздрогнуло, стены его начали сползать вниз и осыпались грудой мелких камней. Вместо былого великолепия дорогу перегораживала жалкая горка мусора. Потрясенная Катерина, не веря своим глазам, подошла поближе и подняла один радужный осколок витража: ей не показалось – дворец был. Но куда же он делся? Не может же быть, чтобы такое могучее сооружение строилось экономнее крестьянской избы. Вон у соседей прошлым летом молния хату спалила, так и то свалку неделю разбирали, а здесь кучка – можно без труда перешагнуть.
– Ага, – произнес кто-то за ее спиной злорадно, – этот-то похвалялся, что выдумает самый замечательный замок, какого в мирах не видывали: мол, «сплав силы желания и силы мысли»…А я силой мысли стер его с этого места. – Катерина обернулась и увидела плюгавенького низкорослого человечка, который, подобрав полы длинного балахона, в возбуждении приплясывал на месте. – Ай да я, ай да я, а это песенка моя… – промурлыкал он, складывая на востроносенькой физиономии гримасу полного довольства собой.
– Зачем ты это сделал? – возмутилась Катерина. – Такое великолепие порушил.
– Ты, что, чекнутая, – удивился востроносенький, – здесь место такое, Страна Сокровенных Желаний. Вот что хочу, то и ворочу. – И он как-то кособоко поскакал по дороге.
Катерина совсем растерялась, не зная, что теперь делать, где здесь искать детей. Пока она размышляла, застряв над кучей мусора, прямо у нее под ногами заколебалась почва, расступилась, и из образовавшейся дыры полез каменный столб, на котором мгновенно образовались раскидистые ветви. Едва Катерина успела отскочить в сторону, как вся земля вокруг вздыбилась и стала прорастать диковинными баобабами из серого тяжелого гранита с раскидистыми ветвями-колючками на верхушках. Хотя разглядывать ей это творение было некогда – все время надо было прыгать с места на место, чтобы не оказаться придавленной вывороченной породой, не упасть в какую-нибудь прореху в земле или не оказаться вознесенной к черным небесам на макушке ползущего вверх баобаба. В какое-то мгновение она заметила, что не одна мечется по каменному полю, преобразуемому чьим-то неумеренным желанием садовника. Полсотни человеческих фигур пытались вырваться из опасной зоны, но далеко не всем это удавалось.
– Ах ты гад! – раздалось откуда-то из глубины только что созданной пустыни с зарослями каменных баобабов – Цветочков ему захотелось, Африку тут развел. Счас получишь. – В вышине прогрохотал такой разряд грома, что Катерина от ужаса не устояла на ногах, рухнула на земь и принялась неистово креститься, призывая на помощь всех святых и попеременно целуя то ладонку, то крестик, висящие у нее на шее. Затем сверкнула молния, которая врезалась в самую высокую глыбу гранита и раздробила ее в пыль. После этого громовые раскаты и электрические разряды следовали один за другим, пока все поле не приобрело вид выжженной равнины, по которой промчался поток раскаленной лавы. Когда испуганная странница подняла голову, невредимых рядом не осталось – со всех сторон раздавались крики и стоны покалеченных людей.
Вскочив на ноги, Катерина помчалась от проклятого места, куда глаза глядят, и остановилась, лишь оказавшись в тупике между двумя соединяющимися друг с другом пещерами. Платье на ней почернело от копоти, прогорело в нескольких местах, а подол продолжал тлеть. Притушив его, она огляделась: рядом не было никого, дальше идти было некуда, спросить дорогу не у кого. Катерина почувствовала себя одинокой и брошенной среди этих гор, впала в безграничное отчаяние, опустилась на горячий камень и завыла от всего сердца, со всею страстью, причитая и приговаривая, рассказывая кому-то, какая она несчастная с этим олухом царя небесного Петькой, который вот до чего довел родную мать.
– Здесь никто не рыдает, здесь каждый получает, что хочет, – услышала она рядом с собой дребежжащий старческий голос и от неожиданности уронила подол, которым вытирала скудные слезинки – плакать она так и не научилась. Перед нею стоял низенький старикан не то что много дней, много лет не мытый и не чесаный. Его волосы сбились на голове в огромный шароподобный колтун, борода путалась между коленями, а одежда приобрела свойства брони – такой слой грязи ее покрывал. Катерина непроизвольно дернула ноздрями, поморщилась и отодвинулась от старца, который распространял вокруг себя запахи заброшенной свалки. – Плачут оттого, что чего-нибудь хотят, а оно не дается – так?
– Примерно так, – согласилась Катерина.
– Не примерно, а точно, – нравоучительно поправил ее старик. – Так что не реви, а сильно захоти, или совсем не хоти. Это лучше всего – целее будешь. Вот я, вишь, ничегошеньки не желаю и спокойно живу в своей пещере, правда, я к этому опытным путем пришел. – Тут в вышине проревел гигантский вертолет. У него на пути оказалась летающая каравелла с раздутыми на полнеба парусами. Они не смогли разминуться и рухнули на камни. – Вот, вишь, – прокомментировал событие старик, – у этих желания совпали, и то какая беда: они, вишь, захотели полетать, а небо-то не безразмерное. Хотя чаще всего бывает, что не совпадают, тогда совсем катастрофа, даже океан иноди попрет из берегов. Мотай на ус, – и он скрылся в своей пещере.
Катерина горестно подперев голову кулаком, а локтем опершись о колено, еще какое-то время посидела на плоском, как табуретка, камне, собираясь с духом, чтобы сильно захотеть.
– Слышь ты, – крикнула она, наконец, во всю свою луженую глотку, – который там желания исполняет, хочу с сыном повидаться! – Какая-то сила поставила ее на ноги и понесла обратно в город. Мимо нее мелькали строения чудовищной величены и изощренной архитектуры, почти наползающие, теснящие друг друга, но ей некогда было остановиться и поглазеть – сила действовала целеустремленно: к сыну так к сыну и никуда больше. В конце концов, Катерина оказалась в толпе на какой-то площади, посреди которой возвышалось низкое, но прочно сооруженное мрачное здание с узкими бойницами вместо окон и единственным входом, наглухо замурованным массивной чугунной дверью.
– Во тюрьму отгрохал и сам в нее угодил, – сказал кто-то насмешливо, – дверь за собой закрыл, а открыть, видать, желания не осталось.
– Не такая уж она большая, – возразил ему женский голос со скептическими интонациями, – что ли только для себя?
– Так она вся в землю уходит, там этажей не счесть.
– Ой! – воскликнул кто-то в толпе, – дитя плачет. Во – надрывается.
– Да откуда здесь дети? – возразило ему сразу несколько голосов. – Детей у нас отродясь не бывало.
– Слушайте! Слушайте! Действительно ребенок, – подтвердил тучный мужик, стоящий ближе всех к тюремным бойницам. Толпа затихла, прислушиваясь.
– Надо что-то делать, – заволновались сострадательные женщины. – Вызволять их оттуда как-то.
– Да как их вызволишь? – равнодушно заметил толстяк. – У него была такая мечта, такое сильное желание построить тюрьму, из которой нельзя бежать, что этого не одолеешь.
– Как это не одолеешь, – протрубила Катерина своим зычным голосом. – Еще как одолеешь! Там же Витюха ревет. И Петька мой там, наверное. Да я ее сейчас по камешкам разнесу! – Катерина, выставив вперед плечо, рванулась мимо расступившихсяся людей к, казалось, незыблемо стоящему каземату, чтобы взять его на таран. Под изумленные возгласы наблюдателей мощное сооружение поднялось в воздух густым облаком рыжей пыли, которое медленно осело на толпу. На образовавшемся пустом пространстве стоял потрясенный и разочарованный сам мечтатель, а чуть поодаль от него сидела на земле испуганная детвора.
Увидев Петьку, разгневанная Катерина приготовилась метать на его непутевую голову гром и молнию, но вовремя остановилась, вспомнив, что здесь все сильные желания исполняются. Вместо этого она бросилась к сыну, обняла его и разразилась обильным, приносящим истинное облегчение потоком слез. Обрадованные благополучным исходом событий маники весело носились вокруг своих друзей и возбужденно о чем-то щебетали, а толпа поглазела еще чуть-чуть, но быстро заскучала без созерцания кровопролития и рассосалась. Петька никогда до сих пор не видевший материных слез расстроился и проникся к Катерине такой жалостью, что сам чуть не разнюнился, но сдержался и взял из-за этого излишне суровый тон:
– Ну, чего притащилась. Маленький я что ли, чтоб меня за ручку водить, – и тут же получил от сразу успокоившейся матери увесистую подзатрещину:
– Поговори мне, – рявкнула на него Катерина, – вот вернемся домой, я еще с тобой разберусь. Так, а это кто? – Она удивленно разглядывала два вертлявых комочка шерсти, не способных удержаться на месте, и поэтому суетливо мельтешащих у нее под ногами. – Диковинное такое.
– Это домовята бабы Яги, – пояснила Даша.
– Так вас сюда эта старая карга упекла, – возмутилась Катерина, – вернемся, я ей космы-то повыдергиваю.
– Баба Яга хорошая, – не глядя на Катерину, упрямо произнес Витюха.
– Вы не понимаете, – поддержала его Даша, – баба Яга нам только помогла, а сюда мы сами пришли, чтобы Лизку выручить.
– Вот дуралеи, – всплеснула руками Катерина, – вместо одной беды вон что наделали – сколько горестей матерям доставили и седых волос в косы добавили. Твои, Дашка, бабушка и Маруся, тоже тут, бродят где-то, горемычные, тебя ищут. И Матрена Степановна, с ее-то слабым сердцем, за тобой, Витюха, пошла – вынесет ли она все это. Вот что вы сотворили, не спросясь. – Упрек в голосе Катерины крепчал до строгого осуждения, а головы ребятни опускались все ниже и ниже, будто они силились рассмотреть что-то важное у себя под ногами. – Ладно, – смилостивилась Петькина мать, – чего уж теперь – сделанного не переиначишь. Надо выбираться отсюда. А ты, – она погрозила пальцем так и застывшему на месте тюремщику, который никак не мог прийти в себя от пережитого поражения, – если хочешь, то хоти чего-нибудь путного, а то тюрьму, видите ли, ему загорелось, тьфу, – она в сердцах плюнула на землю, – ни себе, ни людям. Теперь будем задумывать сильное желание. – Твердо приказала она детям. – Все – одно, чтобы попасть домой.
– Домой, домой, домой, – прощебетали неунывающие домовята, – пора домой.
– Молчите, клубки шерсти, – грубо прервал их Федька, – мы зачем сюда пошли?
– Лизку выручать, – как-то неуверенно вспомнил Витюха. – Может, все-таки вернемся. – Добавил он смущенно.
– Кто сдрейфил, пусть возвращается, – сурово сказал Петька и с вызовом посмотрел на мать, ожидая очередной подзатрещины. Но Катерина почему-то смутилась и мягко стала увещевать компанию:
– Ребятки, да не стоит она вашей заботы. Петька, ну вспомни же, ты всегда говорил, что Лиза недобрая девочка, хитрая. Вспомни, как она обо всех твоих проказах потихоньку докладывала то мне, то отцу, то учителям. Вечно из-за нее ссоры возникали, неприятности всякие. Вот и расплачивается…
– А как же мама с бабушкой? А Махонька?– тревожно спросила Даша. – Они же еще не нашлись. А я без них отсюда не пойду.
– Ну все, – подвела итог Наташа, – мы же не бросим здесь Дашку. Я, например, остаюсь.
– Что ж, – Катерина была вынуждена смириться, – упрямые вы, но делать неча – дружные вы слишком. Тогда вперед, а то того и гляди, как какой-нибудь мечтатель свалится на голову.
ххх
Иванна и Матрена Степановна еле передвигали ноги от усталости: все-таки возраст давал о себе знать – не молоденькие, чать, чтобы бродить по подземельям. Маруся подбадривала их, как могла, но чем помочь, не знала. Сердце ее налилось тяжестью, будто ртутью пропиталось. Еще бы, как тут не тревожиться, если за дочку переживается и мать на глазах слабеет.
– Водички бы попить, – почти шепотом проговорила Матрена Степановна. – Жара душит.
– Да, – поддержала ее Иванна, – и умыться.
– Вон, вон, смотрите! – воскликнул обрадованно Махонька, который не рискнул оставить женщин одних, чтобы самому отправиться на поиски Даши. – Вон с горы стекает ручей. – Откуда только силы взялись у измотанных дорогой путниц – они бегом устремились к тоненькой струйке воды, беззаботно прыгающей по камешкам.
– Фу, серой пахнет, – разочарованно выдохнула Иванна. – Умыться можно, но пить нельзя.
– Хочу, чистой, сладкой, холодной, хочу, хочу, хочу! – выкрикнула Матрена Степановна с истеричными нотками в голосе. Маруся испугалась, что с нею сейчас случится нервный припадок и, быстро зачерпнув ладонью горсточку воды, брызнула ею в лицо Витюхиной бабушке. Капелька попала на губы. Матрена Степановна механически слизнула ее и прерывисто проговорила:
– Чистая… Холодная… Сладкая…
– Бредит, что ли? – испуганно спросила Маруся.
– Да нет, – Иванна поднесла к лицу носовой платок, смоченный в ручье, – не пахнет, – лизнула мокрую ткань, с которой срывалась быстрая капель, – вкусная, – и выдавила остатки влаги себе на голову, – легче стало.
Выбившиеся из сил путники долго не могли заставить себя покинуть этот уголок каменистой пустыни, благоухающий свежестью кристально чистого ручья.
– Хоть бы фляжку какую с собой взять, – сокрушалась Матрена Степановна, – но вот же пустая голова – не додумалась.
– Ладно, отдохнули и будет, – решительно поднялась с камня Иванна, – я так думаю: нечего нам по пустыням скитаться – зря время терять. Надо к самому Кощею направляться. Его это царство Кощеева пасть, он здесь правит – ему и ответ держать, где наши дети.
– Боязно больно, – нерешительно произнесла Матрена Степановна, – а если и детей не вызволим, и сами в полон к нему угодим? Да и как найти-то здесь его. Хоть бы приметы какие – а то камни да камни.
– Если умом пораскинуть, – задумчиво произнесла Иванна, – то должен он там обитать, где жизни меньше всего.
– В океане? – Предположила Маруся.
– Почему ж в океане, там жизнь кипит и множится, – усмехнулась Иванна. – Думаю, что в глубинах земных. Надо нам искать спуски. Чем ниже, тем ближе будем мы к Кощею и, может быть, к нашим детям.
– Я когда в ущелье свалился, – заметил Махонька, – то в гору полез, а другой конец его был ниже и пропадал за выступом скалы, поэтому дальше я не разглядел, но, может, это то.
– Веди нас, – решительно приказала Иванна, и маленькая группа едва заметных среди гигантских валунов фигур потянулась к виднеющимся невдалеке горам.
Ущелье, действительно, уползало куда-то вниз. Махонька смело покатился по каменистому склону, увлекая за собой россыпь камней. По мере того, как он набирал скорость, двигался быстрее и каменный поток, следующий за ним. Он становился все шире и длиннее. И, наконец, добрался до неторопливо спускающихся женщин. Первой не устояла на ногах Матрена Степановна. Она громко ойкнула, плюхнулась на круглые, обкатанные когда-то бегущей по ущелью рекой голыши и, завалившись на спину, помчалась вниз по крутому склону. То же самое почти тут же случилось и с Марусей.
– Падай на бок, подожми ноги к подбородку и прикрой голову руками, – только успела крикнуть ей Иванна, как и сама была подхвачена неудержимой лавиной, несущейся с горы.
Спуск был на удивление стремительным, даже на крутых поворотах каменная река не спотыкалась, а текла себе без заторов, легко справляясь с опасными виражами. Поднявшись на ноги, путешественницы оглядели друг друга и нашли, что случай обошелся с ними милосердно: ни ран, ни царапин, ни изодранной в клочья одежды.
– Чудеса, – удивилась Матрена Степановна, – если бы так прокатиться у нас в горах, живого бы места не осталось.
– Вы лучше поглядите, куда мы попали! – воскликнула Маруся. Иванна и Матрена Степановна покрутили головами и в крайнем изумлении застыли там, где стояли.
– Точно в сказке, – взволнованно прошептала Иванна, – к хозяйке Медной горы, что ли, угодили? – Перед путницами раскинулся диковинный сад. Похоже, над ним потрудился не один десяток искусных резчиков и огранщиков драгоценных и поделочных камней.
– Вон! Вон! – Маруся вытянула руку, указывая куда-то поодаль, – настоящий аленький цветочек! – Женщины подошли поближе, чтобы разглядеть, что это так восхитило Марусю. В центре небольшой поляны на длинной малахитовой ножке, усеянной полупрозрачными нефритовыми, светящимися нежным зеленоватым светом листочками, «распустился» рубиновый цветок. Его лепестки были так тонко выточены со всеми возможными неправильностями, какие допускает природа, творя свои создания, что казались живыми. Сквозь них струилось переменчивое розовато-малиновое свечение, создающее иллюзию мимолетного трепетания. Такое бывает на земле, когда налетит легкий ветерок и прошелестит в травах, заставляя их покачиваться и вибрировать.
– Боже ж ты мой, – осуждающе произнесла Матрена Степановна, – и такая красота сокрыта от людей! Этот Кощей, действительно, злодей из злодеев. Небось, самое лучшее по всему свету собрал и здесь спрятал.
Тут Иванна заметила, что они на этой поляне не одни. Вокруг маячили какие-то невыразительные фигуры, похожие на людей, но вроде как лишенные энергии, какие-то уныло-одинокие. Они бродили по чудесному саду, ни на что не обращая внимания, ничем не очаровываясь.
– Кто это такие? – дернув Марусю за рукав, поинтересовалась Иванна, будто дочь могла ей ответить. Маруся пожала плечами:
– Можно спросить, – и она направилась к ближайшей фигуре, которая медленно плелась мимо. – Что это за место? – Фигура даже головы не подняла, силясь разглядеть что-то у себя под ногами.
– Да они нас не замечают, – сделала вывод Матрена Степановна. – Слепые, что ли, – предположила она. – Хотя нет, вроде, не спотыкаются.
– Странно все это, – заметила Иванна, – в этом темном бессолнечном мире находится сказочный уголок, и никто ему не радуется, не спешит сюда отдохнуть душой. – Она тяжело вздохнула и побрела прочь от аленького цветочка, от крошечной голубоватой птички, из аметистового горлышка которой вырывались настоящие соловьиные трели, а из лапки, уколотой шипом, стекла пурпурная капелька крови и застыла на самом кончике изумрудного листочка, будто не решаясь продолжить свой путь к земле.
– Красота сказочная, а вот же – сердце не отзывается на нее, – обводя взглядом изумительные творения, – заметила Матрена Степановна. – Почему так?
– Потому что сердце другим занято, – решила Маруся. – В нем тоска и страх из-за детей. Кому все это нужно, если беда на пятки наступает. Давайте поторопимся.
Махонька проскочил сказочный сад, не заметив его. С такими скоростями передвижения мало что разглядишь. Он и своих старушек с Марусей оставил где-то позади и сейчас нетерпеливо поджидал их у очередного поворота дороги. Не выдержав, лесовичок тронулся, было, навстречу, но тут они и подоспели.
– Народу-то прибывает, – тревожно оглядываясь по сторонам, промолвила Матрена Степановна, – как на проспекте в городе. И все друг на друга не глядят. Лунатики какие-то. Заговоренные. Видать, Кощей на них порчу навел.
– Как бы на нас не навел, – забеспокоилась Маруся, – такие-то мы на что годные. Забудем, зачем сюда пришли.
– На меня порчу не наведешь, – самоуверенно заявил Махонька, – пусть сначала догонит. Я не забуду и вам напомню.
– Ну, если так, – усмехнулась Иванна, – то бояться нечего.
Вдруг на и без того непроницаемое небо легла еще более темная гигантская тень. Задрав головы, путницы увидели существо, похожее на огромного ската, плывущего в вышине и вглядывающегося во что-то единственным красным совершенно круглым глазом. Местные обитатели не испугались, не побежали, не стали прятаться – они вообще не обратили на страшилище никакого внимания. Пришельцы, напротив, испытали непреодолимый ужас, попытались забиться в щели среди камней, и именно поэтому были сразу же замечены. «Скат» уставился на них своим горящим глазом, испустил из него тонкий пурпурный луч. Махонька и его спутницы тут же потеряли сознание, погрузившись в полную темноту и забытье.
Когда они очнулись, то увидели над собою чистое звездное небо, а прямо над головой полный, светящийся таинственным светом диск луны. В этом сиянии все вокруг мерцало и струилось, как будто холодный, идеально проницаемый космический поток неизвестной энергии тек сквозь земное пространство, ежесекундно преображая его.
– Нас выставили! – вскричала, едва опомнившись, Маруся. – Нас изгнали из Кощеевой пасти! Нас вернули! – В ее голосе было столько отчаяния, что у Иванны и Матрены Степановны сердца сжались в недобром предчувствии, хотя они еще не поняли, что произошло. Махонька, оглядевшись по сторонам, радостно заорал своим трубным голосом:
– Эге-ге! – помолчал, прислушиваясь, и довольно сообщил: – Эхо слышали? Я дома. Я в лесу.
– Ну, и чему ты радуешься? – возмутилась Маруся. – Мы здесь, а они-то там остались. Мы их не спасли. Я после этого жить не хочу. Я не хочу жить без Дашки. Ты это понимаешь.
Махонька почувствовал в том месте, где билось его маленькое сердце, какое-то непонятное, ни разу еще не испытываемое им недомогание, будто кто-то своей железной лапищей подцепил трепещущий комочек его плоти и стал скручивать его, вытягивать в длинную нить, стремясь извлечь из груди. Он побледнел, потерял равновесие и шлепнулся наземь.
– Ой, – прошептал он ослабевшим голосом, – что это со мной? Мне так плохо, так тоскливо, что хочется себя убить.
– Так бывает, – с трудом произнесла умудренная жизненным опытом Матрена Степановна, у которой сил уже вообще ни на что не осталось, – совесть мучит из-за того, что долг свой не выполнили. У меня тоже здесь болит, – она ткнула кулаком в левую сторону груди, – так болит, так болит. Ни вздохнуть, ни выдохнуть.
– Беды бы не вышло, – Иванна внимательно посмотрела на Матрену Степановну, – будем снова в Пасть идти, а тебе надо вернуться. Не выдержишь ты. Сама-то до дому доберешься или Махоньку с тобой послать?
– Не пойду я с ней! – возразил Махонька. – Пусть сама добирается. А я с вами.
– Тебя никто не спрашивает, – отрезала Иванна, – надо будет – пойдешь, куда скажу.
– Да нет, я сама потихонечку доползу, – Матрена Степановна загребла в ладонь горсть снега и сунула его за пазуху, чтобы усмирить сердцебиение, – ничего, ничего, как-нибудь. А вы уж идите…Витюху моего не бросайте там.
– Будь спокойна, не бросим, – пообещала Иванна и решительно приподняла за плечи Марусю с земли, – вставай дочка. Все еще можно поправить, если не отчаиваться.
Матрена Ивановна еще долго смотрела вслед удаляющимся фигурам двух женщин, которые за это время стали ей родными, и одного маленького непоседливого лесовичка, едва заметного над землей в рассеянных лучах заходящей луны.
ххх
Весть о том, что Матрена Степановна вернулась оттуда, быстро облетела село. Первой прибежала Наташкина мать Зинаида, щупленькая, быстрая и неспокойная. Плюхнувшись на табуретку, она потребовала стакан воды похолоднее, «чтобы остудить душу», захлебываясь, с маху, осушила его и, быстро перебирая нервными пальцами бахрому цветастой шали, выдохнула свой страшный вопрос:
– Видела ли ты Наташку там? – произнести вслух название Кощеевой пасти она не решилась и с тревогой ожидала ответа.
– Да, видела, – Матрена Степановна как можно спокойнее и ободряюще посмотрела в глаза Наташкиной матери, а та вдруг запричитала сквозь всхлипы и рыдания:
– Живая…живая…хорошо, что живая. Ой, спасибо тебе, Матрена, за весточку. А то ведь совсем извелась от неизвестности. Значит, ждать? – она с надеждой посмотрела на Витюхину бабушку:
– Конечно ждать – ждать, ждать, ждать, – повторила Матрена трижды. И в ее голосе прозвучали интонации непоколебимой уверенности. Зинаида встала с табуретки, замялась у порога:
– Выглядишь ты плохо, Матрена, вон какие синяки под глазами. Может, тебе фельдшера позвать?
– Да был уже, – отмахнулась Матрена Степановна, – только что толку-то от него – душу наша медицина не лечит. Вот отлежусь, внука дождусь, и все само пройдет.
– Что ж, отдыхай и не серчай, если не кстати побеспокоила, – Зинаида поклонилась чуть ли не до пола, удивив этим Матрену Степановну, и исчезла в проеме двери.
Не успела одна гостья покинуть дом, как на пороге стояла другая:
– Никитка упросил прийти к тебе, – пояснила она, – переживает, что не отправился с приятелями в эту чертову Пасть. Спрашивает, как они там. Он мне все рассказал. Уж как я благодарна тебе, Матрена, да Иванне с Марусей и Катерине, что вы его домой отослали. Как повезло мне, что он с вами повстречался. И как я тебе сочувствую, вам всем. Вот глупые дети, в какую беду угодили.
– Передай Никитке, что его друзья живы, надеюсь, здоровы. Катерина-то их точно уже нашла. Так что скоро вернутся. Пусть не беспокоится и себя ни в чем не винит. – Сказав это через силу, Матрена Степановна устало опустила веки. Никитина мать тихонечко выскользнула за порог и бесшумно прикрыла за собою дверь.
К вечеру, громко постучав, но не дожидаясь разрешения, в хату ввалились Федот с Егором, Николай и деревенский кузнец Герасим, Федькин отец. Они с утра смотались на санях в Дальний хутор и привезли с собой знахаря Кузьму Ильина.
– Сейчас, Степановна, будем тебя на ноги ставить, – громко от дверей сообщил Николай, – что эти фельшера знают. Вот народная медицина может все – дело верное. – Он подзатыльником согнал с табуретки Юрку, который присматривал за бабушкой, и подтолкнул Кузьму вперед, предложив ему сесть на освободившееся место. – А потом и дело решим.
– Да я вроде уже ничего, оклемалась, может сразу давай твое дело? – предложила Матрена Степановна.
– Не-а, зря, что ль, мы Кузьму сорвали. У него там пациентов цела хата, а мы его сюда уговорили. Пусть кажет свое умение. – Выдержка и сила духа Николая, который не позволил себе уныния, несмотря на беду, свалившуюся на его семью, всех заразила энергией деятельности. Даже Матрена Степановна почувствовала себя гораздо бодрее, чем еще час назад, и готова была вылезти из постели.
– Лежи, лежи, – остановил ее здравомыслящий Федот, – не ровняй себя по молодцам. Ну, же, Кузьма, не сиди пень-пнем. Ты ж че-то там припас для Степановны.
– Все вон! – решительно поднимаясь с табуретки, приказал Кузьма. – За дверью подождите.
Мужики топтались в прихожей, в полголоса обсуждая предстоящее путешествие – они собрались сами отправиться в Кощееву пасть на выручку своих домочадцев: не оставлять же их там без помощи и опеки. Да и само это место уже не казалось таким окончательно зловещим, раз кое-кому удается оттуда выбраться. Надо действовать, положась на судьбу, – рассуждали они. Бог не выдаст – свинья не съест.
– Тут все от того зависит, как Бога гневил, сколько на тебе грехов накопилось, – глубокомысленно заметил Федот. – Грех тяжел – вниз тянет.
– Боязно, конечно, – вздохнул Егорка, – кто его знает, что греховно, а что праведно. Сам ведь все не посчитаешь и на весах не взвесишь.
– А ты не боись, – успокоил его кузнец. – На тебе уж точно тяжести никакой. Ты у нас смирный, зла никому сроду не творил. Вся деревня судачит о твоем покладистом существовании, мол, подозрительно, что ни слабины какой, ни врагов не имеет – в тихом омуте, мол, черти водятся.
– Да, на народ не угодишь, – вздохнул Николай, – сложный организм – все ему не по нутру.
; А чего ему годить-то, ; доставая из дочкиного кисета самопальный табачок и набивая им заморскую трубку, заметил Федот, ; живи себе по правде, себя не теряй, других уважай, а как уж люди на то посмотрят, это их беда ; не твоя.
; Все у тебя просто, Федот, ; почему-то задиристо возразил Герасим. ; А жизнь такие сюрпризы преподносит, желания там всякие рождает, потребности, соблазны подкидывает, невольно не устоишь: то соседу позавидуешь и дурного пожелаешь, то деньгу последнюю у нуждающегося отымешь, то пожадничаешь и с нищим не поделишься. Жалеешь потом, каешься, а дело-то сделано, и наперед не предусмотришь, какая тьма в тебе разверзнется под давлением обстоятельств.
; А ты на обстоятельства-то не пеняй, ; насмешливо произнес Федот, ; тот ли человек, кем обстоятельства управляют, кто в себе нравственного закона не определил…Да и соваться такому в Кощееву пасть-то не след. Можно не вернуться. Так что поостерегись, Герасим, про тебя люди всякое сказывают, а как доля правды в том есть.
; Ну, уж то мне решать, ; резко парировал Герасим.
Тут дверь отворилась, и Кузьма позвал:
; Входите уже. Степановне вроде как получшело.
Мужики, присмиренные разговором на непривычную тему, вошли как-то тихо, неуверенно и никак не могли приступить к делу, поглядывая друг на друга в ожидании, кто же скажет первое слово.
; Ну, чего маетесь? ; усмехнулась Степановна. ; Раз пришли, то и выкладывайте, что там у вас.
; Вот, значит, ; неуверенно произнес Федот, ; решили в Пасть идти, баб наших и детишек выручать. Что скажешь?
; А то и скажу, что не надо этого. Им не поможете, и сами сгинете. К женщинам тот мир милосерднее. Много ли вы видели мужиков, которые оттуда возвернулись. А нас, почитай, всех на землю выкинуло, и охнуть не успели. Только Иванна с Марусей снова туда пошли.
– Степановна права, – поддержал Витюхину бабушку Кузьма, – нельзя нить порвать…
; Какую еще нить? – грубо перебил его Герасим. – Решили идти, так и нечего чужих советов слушать – своим умом, чать, не обделены.
– Ну уж нет, – возразил ему Федот, – ты там не бывал, тех законов не изведал, вот и послушай знающих людей. Можа чего правильного насоветуют, чтобы ошибки не вышло. Сказывай, Кузьма, про свою нить.
; Между людьми, особенно родными, существует духовная связь. Чтобы было понятнее, приведу пример. Все знают, что мать на расстоянии чувствует, когда ее ребенок попадает в беду. Помните, когда у Степаниды Прошкиной Сережка в пещеру на берегу залез, а склон оборвался и зававалил пацана. Как она сразу забеспокоилась, стала его искать, все село среди дня всполошила, всех друзей его обегала, нашла-таки того, кто его видел на берегу. И склон обвалившийся она заметила, сама копать начала. Это уж потом мужики к ней, хотя и нехотя, присоединились и вовремя вытащили мальчонку, а то б задохнулся. ; Кузьма поднял вверх указательный палец и назидательно подвел черту под своим умозаключением. ; Во как. Все тогда дивились, как материнское сердце чует. Такая связь, можа послабше, существует между мужем и женой, коли любят они друг друга. С давнины так повелось ; муж на промысел, а жена ждет, чем сильнее ждет, тем надежнее, что тот вернется целым и невредимым. Вам мужики так выпало, что самим придется жен да детишек дожидаться, со всей своей силы ниточку между вами и ими оберегать, чтобы их домой вывела из Кощеева царства.
; Верно говорит Кузьма, ; вставила и свое слово Матрена Степановна, ; идите, мужики к Кощееву клыку, костры жгите, о женах и детишках все время помните, а как выйдут, может, помощь какая нужна будет. Вы тут как раз и пригодитесь. ; На том и порешили. Даже крутой норов Герасима не стал противиться общему согласию.
С этого дня у Кощеева клыка неустанно горел костер, а возле него маячили фигуры деревенских мужиков, которые время от времени вглядывались по ту сторону черного камня, где трава никогда не желтела и снега не лежали. Оттуда вот-вот должны появиться они, на возвращение которых здесь очень надеялись. Их ждали, терпеливо ждали…
ххх
Великого лунного демона Селина, кажется, ничто не могло вывести из равновесия, но теперь он был и удивлен, и озадачен. Ему ясно помнилось, что сущности с подобными вибрациями уже проследовали мимо него и что с этим связано новое неприятное ощущение, какого он раньше никогда не испытывал, чужой силы и собственного падения. Это воспоминание вызвало в нем приступ ярости. Теперь он готов был отразить выброс неизвестной энергии, недавно повергшей его ниц. Но ничего не произошло. Две человеческие фигуры в покорном ожидании остановились напротив него. Третья, едва заметная над поверхностью почвы, то уносилась вперед, то возвращалась, все время издавая одни и те же звуки:
– Ну, чего же вы? Скорее идем. Он нас схватит. У него же много рук! – Махонька не понимал, почему Иванна и Маруся не убегают от этого страшилища, которое громадным цербером возвышается у входа в Кощееву пасть и размахивает своими безразмерными четырехпалыми клешнями.
– Погоди Махонька, – чуть дрожащим от испуга голосом произнесла Иванна, – он должен нас куда-то тащить. Может, это путь к Кощею. Другого выхода я не вижу. – Но Селин, помятуя о своем недавнем конфузе, медлил, пораженный непонятной для него нерешительностью.
– Эй ты! – крикнула Маруся, – не дай нам убежать! – Селин был озадачен еще больше: на его веку не случалось, чтобы забредший сюда человек или зверь добровольно отдавались ему в руки. Внутри у него пробился росток какого-то чувства, похожего на симпатию к людям, но он не понял, что это, и тут же перестал его ощущать. Правда, уже не столь свирепо, как прежде, схватил двух женщин и одно неопределенное существо, поднял высоко над головой и стремительно, почти мгновенно, доставил в странное, но вовсе уж не такое гиблое место, как ожидали Иванна и Маруся. Это была сухая пещера в горе, окутанная непроглядной тьмой. Но в ней чувствовалось какое-то движение, вроде легкого колебания нестерпимо горячего воздуха.
– Вот вам и преисподняя, – спокойно заметила Иванна. Она запретила себе бояться и изо всех сил сдерживала страх, не давая ему завладеть волей. Маруся и Махонька доверились ей, как старшей. Они убедили себя, что ни о чем не надо беспокоиться – это забота Иванны, а им остается только следовать за нею. – Вокруг, никак, черти скачут, воздух сотрясают, чтобы сильнее напугать. А мы, вот вам, – Иванна сложила три пальца в сухонькую маленькую дулю, – не боимся. – Этот простой жест, как ни странно, придал всем сил и уверенности. И в пещере неожиданно развиднелось: то ли глаза привыкли к темноте, то ли нечистая сила захотела посмотреть, кто это к ней пожаловал такой смелый.
Затем прямо в воздухе проявился циферблат с колеблющимися расплывчатыми очертаниями едва проступающей окружности, но с четко обрисованными цифрами на ней. Легкое, едва заметное, но монотонное тиканье часов заставило путников непроизвольно затаить дыхание и прислушаться. Единственная длинная, по-видимому, секундная стрелка, скорее похожая на яркий солнечный лучик, стремительно бежала, но почему-то в обратную сторону, и приковывала к себе взгляд, навеивая непонятную сонливость.
Иванна медленно опустилась на пол пещеры, прижалась спиной к стене и закрыла глаза. Маруся прислонилась к ней и уронила голову на материно плечо. Казалось, они погрузились в глубокий сон. Махонька удивленно смотрел на них: нашли, мол, время отсыпаться, когда надо ноги уносить, но присел на корточки и стал терпеливо ждать. Он не понимал, что это происходит с его спутницами, потому что не знал часов, не умел ими пользоваться и не обратил внимания на мелькающую где-то под потолком светящуюся стрелку.
Первой пришла в себя Маруся. Она обвела непонимающим, обращенным в себя взглядом пещеру, задержав его несколько подольше на Махоньке. Как бы очнулась и снова глянула на Махоньку, теперь узнавая его.
– Что это было? – спросила она взволнованно. Махонька неопределенно пожал плечами. – Как будто я умирала, – продолжала Маруся, и в ее голосе слышалась тревога. – В одно мгновение я увидела всю свою жизнь. С самого рождения. Отца и мать молодыми, себя маленькой, потом школьницей, невестой. Потом появилась Дашка…Узнавала про себя такое… Иногда было очень стыдно. Что это за место – с такими безжалостно правдивыми видениями? И куда это подевались часы?
– Как трудно дышать, – вдруг четко произнесла Иванна и открыла глаза, – больно, в груди больно. Так ясно все вспомнилось. Столько было потерь. Знаешь, Маруся, я Владика видела. Помнишь Владика, твоего братишку. Хотя, что ты можешь помнить. Ты ведь потом родилась, когда его уже не было. Он стал взрослым, красивым, сказал, чтобы мы ничего не боялись, что все будет у нас хорошо. Вот…жизнь-то прошла. – Иванна грустно вздохнула. – А как-то ни о чем не жалеется.
– Как это не жалеется, – возмутился Махонька, – делов еще сколько несделанных. Даша где? Где мои друзья? Искать надо, а вы тут рассиживаетесь, сны свои разглядываете. – Он вскочил на ноги, порываясь бежать, но выхода из пещеры не было.
Да и сама она до неузнаваемости преобразилась. И не пещера это уже была, а зал с высокими сводами, серебристо переливающимися в откуда-то льющемся лунном свете. Тени на стенах колебались и все время приобретали разные диковинные очертания. Иванна, Маруся и Махонька стали невольно следить за игрой света и камня, пытаясь определить смысл мелькающих образов.
– Вон, вон, вон, – воскликнула Маруся, – это же змей Горыныч с тремя головами! Ой! Прямо на нас летит. – Она со страхом отшатнулась, и тут же из стены вырвался огненный вихрь горячего драконьего дыхания. – Чуть не подпалил, окаянный, – сердито пробормотала Маруся, стряхивая с себя невесть откуда взявшийся пепел.
– А это океан! – встревоженно закричал Махонька. – Мы его видели, когда только сюда пришли. Счас Морена появится – чудище такое морское. Страшное. Осторожно – она людей хватает. – Тут из стены действительно высунулась змееподобная шея, увенчанная маленькой головой, но снабженная при этом широкой зубастой пастью. Никого не задев, она исчезла так же внезапно, как и появилась.
Напуганные опасными свойствами стен пропускать сквозь себя местных чудовищ, Иванна, Маруся и Махонька держались поближе к центру зала. Они крутили головами, не зная, с какой стороны высунется очередной монстр. Вдруг Маруся громко ахнула и стала тыкать рукой, видимо, указывая на что-то важное, но от волнения не могла выразить, что видит. Иванна с Махонькой успели заметить удаляющуюся стаю птиц.
– Какая беда, – причитала Маруся, – это были летучие собаки. Я видела Дашу. Ее ручка высунулась из стены. Я могла ее схватить, но не успела. Понимаете, я не успела ее спасти. Не успела…не успела… – Маруся в отчаянии повторяла эту фразу и не могла остановиться. Иванна бережно обняла ее за плечи и ласково прошептала:
– Успокойся, милая, мы ее все равно обязательно отыщем. Мы не уйдем отсюда, пока она не отыщется. Главное мы знаем – она жива. Значит все поправимо.
– Смотрите! – Махонька забыл об опасности и просто прилип к стене, вглядываясь в изображение.
– Это же Катерина! – Маруся сразу же успокоилась и тоже подбежала к стене.
– Мама, – она теперь не могла сдержать радости. – Катерина их нашла. Вон Витюха ревет. Видишь, слезы кулаком вытирает. Вон Петька с Дашей. Наташка, Федор. А это кто вокруг них носится, какие-то шарики?
– Это домовята бабы Яги, – пояснил Махонька. – Она их послала за нами приглядывать.
Хотя видение давно исчезло, Маруся не могла успокоить в себе возбужденное им чувство несокрушимой надежды на встречу с дочерью и все время об этом говорила, обращаясь то к матери, то к Махоньке.
– Как замечательно, что Катерина их нашла. Теперь они не одни. Катерина сильная, она их не даст в обиду. Правда же, с нею надежно? – Иванна и Махонька кивали головами и сами верили, что самое худшее позади. Они успокоились, и то, что могло теперь с ними случиться, уже не пугало. А картины, которые проступали сквозь желтоватую песчаную породу, утромбованную столетиями в твердый каменистый слой почвы, вызывали только любопытство. Узники подземелья живо обсуждали, все, что видели.
– Глядите, глядите, это тот паук, который нас чуть не слопал. А это та огромная баба, которая летучих собак наслала.
– Вот и наша поляна с аленьким цветочком, – признала очередное изображение Маруся, – а там ручей, из которого мы воду пили.
– Господи, это что такое! – воскликнула Иванна, с тревогой вглядываясь в лицо, проступившее сквозь песчаник. Зрители в ужасе замерли и были не в силах оторвать взгляд от видения. Над зыбкой, болотистой поверхностью, дышащей зловонным туманом, который проник даже сюда, возвышалась голова Лизы. Казалось, она тоже видела их и всеми силами старалась призвать на помощь. Ее огромные глаза на исхудалом лице смотрели неотрывно сквозь камень, и в них пульсировала какая-то неясно выраженная темная точка, вызывающая, или, скорее, передающая сердцу невыносимую боль. Иванна стиснула зубы и застонала, Маруся побледнела, ноги у нее подкосились, и она едва устояла, вцепившись в материно плечо.
– Бедная…бедная девочка, – едва слышно пробормотала Иванна, – как она страдает. – Даже Махонька, хотя и считал себя Лизкиным врагом, почувствовал укол в сердце.
Лизино лицо исчезло так же быстро, как и все остальное, но впечатление по себе оставило тяжелое. Путники поугрюмели, замолчали и больше не хотели вглядываться в песчаный экран. Да и он после этого помрачнел и обессилел, но совсем не угас, так как тени на нем по-прежнему колебались, плыли, сливались в почти черные туманности, но изображения не давали, а, казалось, готовились к чему-то, к какому-то особенно страшному явлению.
– Отойдите подальше, – приказала Иванна, – мало ли какой черт выскочит из стены. Здесь можно всего ожидать. – Только и успела она произнести эту фразу, как из желтого песчаника вылезла тонкая, длинная, почти прозрачная рука, заканчивающаяся четырьмя костистыми пальцами, с которых стекало на землю голубоватое свечение, налагающее на все вокруг мертвенно-леденящие оттенки. Даже золотистый песчаник превратился в грязно-серое омертвелое вещество, к которому было бы жутко прикоснуться рукой. Пальцы того, кто был там, за стеной и не хотел показаться, медленно, казалось, с натугой и скрипом в суставах, согнулись и совершили манящее движение, призывая путников к себе. И они, даже не усомнившись в том, можно ли пройти сквозь каменные своды, последовали за этим движением.
Пещера опустела. Тени на ее стенах исчезли. Тьма стала сползать с них, тесня свет к центру, где он сгустился до небольшого, нестерпимо сияющего шара, а затем, ярко вспыхнув, погас.
ххх
Катерина с детьми возвращалась уже знакомой тропой, которая вела вверх, в горы.
– Здесь почему-то совсем не хочется есть, – удивленно заметила Наташка.
– Но очень хочется чего-нибудь вкусненького, – мечтательно вздохнула Даша.
– Чего, например, – поинтересовалась Катерина.
– Например, бабушкиных пирогов, которыми тоску заедают. От них просто нельзя оторваться.
– Вернемся, напрошусь к Иванне на пироги, – решила Катерина. – Как, Петька, сходим в гости к Даше, мы у нее никогда не были?
– Это ты не была, – буркнул сердито Петька, – ты вообще к кому-нибудь ходишь. Все в своей тайге пропадаешь, как бирючка.
– Эй, – предостерегла его Катерина, – с матерью разговариваешь! – Потом более миролюбиво добавила: – Как вернемся, со всеми твоими друзьями перезнакомлюсь и с их родителями. Займусь тобой, а то ты у меня какой-то совсем заброшенный.
– Во напросился, – деланно вздохнул Петька и почесал затылок, а вся компания дружно развесилилась, представив себе бурную Петькину жизнь под неусыпным материным оком. Хорошо еще, что обещания чаще всего не выполняются.
Горы становились все круче и круче, а тропа все уже и уже, и, в конце концов, совсем исчезла. Путники остановились, не зная, куда двигаться дальше. Катерина велела всем отдыхать, а сама пошла осмотреть окрестности.
– Эй, дама, – услышала она знакомый дребежжащий голос, – вижу вас веселой. Значит, желание исполнилось. Поздравляю. Здесь редко кто веселится по этому поводу, обычно горюют.
– Почему же? – удивилась Катерина.
– Оказывается, что то, чего хотелось, всегда лучше того, что получилось.
– Наверное, все зависит от того, чего пожелаешь, – согласилась Катерина, – у меня вот хорошо вышло. Только дороги найти не могу.
– Это самое сложное, – вздохнул старик, – сюда попасть легко, а выбраться… Пока все круги ада не пройдешь… Но не все на это согласны. Меня устраивает моя пещера. А вам могу посоветовать занять соседнюю. Говорят, – старик понизил голос до шепота и огляделся по сторонам, будто собирался сообщить кое-что запретное, – там водится нечто таинственное. Каждый, кто туда входил – здесь больше не появлялся. Сам я не пробовал, но если вы хотите испытать судьбу – пожалуйста. Другого пути я не знаю.
– Спасибо, спасибо, – поблагодарила Катерина, – я подумаю.
– Только потом не прокляните меня, помните – вы сами делали свой выбор, – добавил старик напоследок и исчез в своей пещере.
Катерина вернулась к детям. Они крепко спали, упав на горячие камни в совершенно неудобных позах: видимо, усталость свалила их с ног мгновенно. Петькина мать присела на валун и задумалась. Хотя дети и рядом, она не находила в своей душе покоя. Тревога за их судьбу не покидала ее. Что делать дальше, куда идти. Сейчас она жалела, что рядом нет Иванны, Маруси и Матрены Степановны. С ними можно было бы разделить ответственность, которая тяжелым грузом легла ей на сердце. «Собственно, выбирать-то и не приходится, – рассуждала Катерина, – похоже, отсюда одна дорога – через пещеру». Можно было бы, пока дети спят, пойти посмотреть, что там, но Катерина боялась: а вдруг, действительно, оттуда нельзя вернуться. Второй раз потерять сына она не хотела. Путешествие по этим подземельям научило ее осторожности и предусмотрительности. «Только вместе, – решила она, – что бы там нас ни ожидало». Определенность успокоила ее, и она тоже впала в сонливое, благодушное состояние, поэтому не могла видеть, как неопрятный старец вылез из своей пещеры, постоял, глядя на спящих недобрым взглядом, алчно усмехнулся и прошептал:
– Ступай, ступай, куда ж тебе деваться. И деток своих веди. Будет тому пожива, а мне награда…
Очнувшись, Катерина безжалостно растормошила детей:
– Вставайте, нечего валяться. Так мы никогда до дому не доберемся. Сейчас мы войдем в пещеру. Кто знает, что нас там ждет. Поэтому, держаться крепко за руки, чтобы ничто не могло нас разлучить. Петька и Федька – домовят за пазуху и не потеряйте.
– Во раскомандовалась, – возмутился Петька, – прямо как дома. – Он подхватил Милену и бережно устроил ее под рубашкой на груди.
– Щекотно, – хохотнул Федька, засовывая за отворот своей курточки вертлявого Ромула. – Сиди спокойно, а то выкину.
Вцепившись друг в друга во главе с рослой Катериной, дети двинулись к пещере. При входе ничего страшного не обнаружилось. В дальнем конце огромного темного пространства светилась яркая точка. Не видя вокруг больше ничего, путешественники направились прямо к ней, надеясь, что это и есть выход из пещеры. Шли долго. Дорога была на редкость гладкой и удобной, как будто над нею потрудилось множество дорожных строителей, выровнявших все ухабы и ямы. По мере приближения оказалось, что светящееся пятно на самом деле легкое облачко света, которое висит в воздухе между полом и потолком. Все попытки его обогнуть заканчивались неудачей: оно почему-то все время оказывалось на пути. Наконец, осторожная Катерина потеряла терпение и решилась в него войти. Ничего не произошло. Путешественники оставались вроде бы все в той же пещере, только впереди проявился четкий выход из нее, которого раньше не было видно.
Когда ребята во главе с Катериной выбрались наружу, им показалось, что они вернулись назад – вот знакомая тропинка, вон камень, на котором сидела Петькина мать, вон вход в жилище старика. Свечение только было другим. На всем вокруг играли оттенки ярко-красного зарева, пробивающегося вверх от подножия горы. И еще – в атмосфере пульсировала какая-то звуковая волна, которая вызывала чувство непреодолимой тревоги. Люди не слышали ее, но знали, что она есть. А вот маники сразу же уловили ее своими барабанными перепонками и забеспокоились, стали рваться наружу, стремясь убежать. Но Петька с Федором крепко держали их, хотя и сами готовы были броситься наутек.
Катерина велела всем остановиться и ждать ее, а сама пошла посмотреть, что это за опасность поджидает их впереди. Когда она скрылась из виду, Федор отдал Наташке Ромула, а сам двинулся за ней:
– Я послежу, – бросил он на ходу, – а вы спрячьтесь, чтобы вас видно не было. И ни гу-гу.
Таясь среди камней, Федор вслед за Катериной добрался почти до подножия горы, и тут случилось то, чего все они ждали, хотя и не могли знать заранее, что именно им грозит. Из-за двух соседних возвышенностей туда, где теперь стояла Катерина, устремились два потока странных воинов, вооруженных копьями, мечами и кинжалами. Их мускулистые полуголые тела были похожи на человеческие, а вот головы напоминали хищных животных и птиц. Те, что спустились справа, скалили волчьи, медвежьи, львиные, собачьи пасти и угрожающе рычали. Левые щелкали мощными крючковатыми клювами орлов, стервятников, коршунов, соколов, воронов и ворон. Они мгновенно взяли Петькину мать в плотное кольцо и стали тянуть ее то в одну сторону, то в другую. Федька на какое-то мгновение замер от ужаса. Но ему хватило силы воли обуздать свой страх и подползти поближе, чтобы попытаться понять, чего эти ужасные монстры хотят от Катерины.
– Это наша добыча, – вопили одни и тянули напуганную до беспамятства женщину в свою сторону.
– Нет, наша, – орали другие и пытались отбить пленницу у соперников.
– Старик обещал ее нам, – размахивая мечами, наступали на птицеголовых звероподобные.
– А нам обещал ее детей, – клокотали птичьи глотки. – Где же дети? Их нет. Мы обмануты. К бою! Не отдадим своей добычи!
Как только Катерина услышала, что эти чудовища собираются захватить детей, она тотчас пришла в себя, и к ней вернулась ее отвага. Мощно развернув плечо, как когда-то учил ее отец, первый борец и охотник в деревне, она со всего размаха врезала одним кулаком в оскаленную львиную челюсть, а другим свернула клюв орлу и быстро проскользнула между ними. Они не успели понять, откуда получили сногсшибательные удары, и озверело набросились друг на друга. Началась беспощадная резня. Воспользовавшись неразберихой, Катерина бросилась на землю и, рискуя быть растоптанной, по-пластунски проскользнула между ног сражающихся. Выбираясь из свалки тел, она ухитрилась прихватить чей-то меч и вдобавок вооружилась двумя длинными обоюдоострыми ножами, один из которых на всякий случай заткнула за голенище сапога.
Беглянка была замечена лишь, когда ступила на тропу, ведущую к пещере. Поняв, что добыча вот-вот уплывет из рук, оба войска бросились в погоню. Но узкая тропа не позволяла им всей оравой навалиться на воительницу, поэтому Катерине удавалось отбиваться, орудуя сразу мечом и кинжалом, что ей было не внове, так как она и на медведя ходила с одним ножом. Она не знала, смогла бы поднять меч на человека, но сейчас перед нею были не люди, а некое подобие зверья, хищного, коварного и опасного, поэтому угрызения совести и жалость ее не мучили. Продвигаясь спиной к тому месту, где оставила детей, она наткнулась на кого-то. Резко обернувшись, увидела Федьку и почему-то испытала невероятное облегчение, как будто дождалась надежной подмоги.
– Беги наверх! – крикнула она. – Уводи детвору назад, по ту сторону пещеры и ждите меня там.
– Дайте нож, я вам помогу, – воспротивился, было, Федька, – я сильный. Я же вон какой молот поднимаю.
– Нет, – твердо отвергла его помощь Катерина, – я справлюсь сама, а ты спасай детей. Я на тебя надеюсь.
Катерина понимала, что стоит ей ступить на широкую площадку перед входом в пещеру, ей не устоять – там ее возьмут в окружение, поэтому решила – больше ни шагу вверх: надо дать детям время уйти. Она держалась из последних сил. Наконец, по ее рассчетам, можно было и сдаться. Она опустила меч и от изнеможения потеряла сознание.
ххх
– Федька бегом поднялся к тому месту, где оставил мелкоту, и, задыхаясь на подъеме, тревожно крикнул:
– Быстрее бегите в пещеру! – а чтобы не задавали вопросов, добавил: – Петькина мать так велела.
Дети, понимая, что неторопливый увалень Федька не стал бы спешить зря, а значит, происходит что-то опасное, послушались и, насколько были способны, рванули в спасительное чрево горы. Он их еле догнал. Здесь, в полной темноте, они остановились, отдышались и огляделись. Нигде никакого просвета они не увидели.
– Ну, и куда идти? – спросила Наташка. – Здесь же ничего не видно.
– Катерина велела возвращаться по ту сторону горы, – пояснил Федор, и в его голосе звучало сомнение.
– А разве мы не там? – удивилась Даша.
– Кажется, не там, – вяло произнес Федька, – просто все очень похоже.
– Ну, и куда идти? – снова повторила свой вопрос Наташа. – Выхода-то нет, только вход. А нам туда нельзя.
– И свечения нет, – заметил Петька. Тут Ромул вырвался из его рук и в мгновение ока исчез в темноте. Милена тут же защебетала, что без Ромула никуда нельзя двигаться, потому что только он может найти дорогу, и надо его ждать.
– Что ж, будем ждать, – решил Федька и облегченно вздохнул, поскольку решение проблемы удалось оттянуть или вообще переложить на другие плечи.
Оставшись опять одни, без опеки взрослого, дети с каждой минутой теряли ощущение опоры в жизни. Им стало казаться, что, если даже Катерина пропала и Ромул куда-то исчез, а тьма сгустилась, то и им уже никогда не справиться со всеми несчастьями, которые на них сваливаются. Чего уж мечтать о том, чтобы спасти Лизу. Если быть честными до конца, даже не ради Лизы они сюда пошли, а из любопытства. Несчастье с Лизой стало побуждающим мотивом возникновения желания, а вовсе не движущей силой, заманившей их в Кощеево царство. Пожалуй, только одна Даша жалела соседку, так как жила рядом с нею и хорошо знала ее, видела страдания бедной ее матери, а, главное, Лизины глаза, неподвижно глядящие откуда-то из глубины сознания и молящие о помощи, будто тело умерло, а взгляд остался живым. Но и Даша чувствовала себя напуганной и выбившейся из сил. Она хотела домой, а сейчас теряла надежду туда попасть. Уныние завладело детскими душами.
Вдруг где-то сбоку появился слабый огонек. Он неторопливо приближался, отбрасывая на стены пещеры колеблющиеся тени каких-то гигантских фигур. Даша ойкнула и спряталась за Петькину спину. Фигуры приблизились и оказались обыкновенными людьми, которых привел Ромул. Это свет горящей головешки превращал их в великанов.
– Дети, надо же, – сказала удивленно одна из фигур женским голосом, – целую вечность детей не видала. Вот сволочной старик – детей не пожалел. Как же вы спаслись?
– А разве мы спаслись? – усомнилась Наташка. – Вернуться-то мы не можем. И дальше идти страшно, раз Петькина мать не велела. Что ж, всю жизнь в этой пещере сидеть?
– Чего ж и не сидеть, зато живые. Ты хочешь, чтобы тебя дракон слопал на обед. У него в пузе, небось, не лучше будет, – женщина рассмеялась, но как-то горько. – Ладно, пошли. Тут у нас что-то вроде комунны избежавших лютой смерти в пасти Змея Горыныча. А это Фома, он у нас за главного. Потому что спать разучился и всегда начеку.
– Никуда мы не пойдем, будем маму ждать, – твердо отказался Петька.
– Это ту сумасшедшую, которая резню устроила, – женщина криво усмехнулась, – я за ней наблюдала с вершины горы. Дура она у тебя. Вместо того, чтобы ноги уносить, за меч схватилась. Да разве можно справиться с такими головорезами. Вы их видели? Ужас. В общем, схватили они ее. Поволокли, небось, дракона кормить.
– Мама не дура, – крикнул Петька, сжав кулаки и готовясь хорошо врезать этой нахальной тетке. Но Даша удержала его, и он, не в силах стойко пережить страшное известие, расплакался.
– Катерина нас спасала, – пояснил Федька, она пыталась задержать звероголовых, чтобы мы успели спрятаться.
– Ну, извини, – мягко попросила прощения женщина и погладила Петьку по голове, – не печалься так сильно. Может, еще все как-нибудь образуется. Мать-то у тебя отважная. Она просто так им не дастся. Ты надейся. А теперь пойдемьте. Здесь оставаться опасно. Их лазутчики время от времени сюда заглядывают.
Фома молча шел впереди со странной черной головешкой в руке. Она не горела, а тлела внутренним огнем, но его хватало, чтобы осветить дорогу. Детвора нехотя плелась за незнакомцами. Тоннель, по которому они пробирались, становился все уже и уже. В конце концов, протискиваться в нем приходилось уже боком, обдирая одежду о камни. Даше показалось, что ей не хватает воздуха, и она запаниковала. Стала отчаянно и поспешно дышать ртом, тяжело вздымая грудь, и окончательно сбила ритм дыхания, вызвав уже настоящую одышку. Женщина, идущая за Дашей, поняла ее состояние и строго приказала всем остановиться.
– Здесь воздуха хватает, – обратилась она к Даше. – Тебе надо успокоиться, взять себя в руки и восстановить дыхание. Прижми язык к небу и громко втягивай воздух носом, а выдыхай через рот: ы-ы-ы – ха-а-а. Ну-ка, попробуй. – Даша старательно попробовала, и у нее получилось. – Вот так и дыши. Двинулись.
Даша сосредоточилась на том, чтобы соблюдать ритм дыхания, какое посоветовала ей женщина, и скоро забыла о своих тревогах. А тут и тоннель закончился. Дети и их провожатые оказались в маленькой уютной пещере, освещенной десятками горящих головешек. Эти огоньки, разбросанные и рассованные по всему видимому пространству, создавали иллюзию звездного неба в ясную лунную ночь. Знакомая картина успокоила путешественников. Они расслабились и скоро уснули, удобно расположившись между теплыми камнями. Только Петька все чего-то ворочался, сопел, вздыхал. Ромул сначала, было, пристроился у него под боком, но не смог больше терпеть такого беспокойного соседа и откатился к своей Милене, которая всегда примащивалась рядом с Дашей. Наконец, Петька не выдержал и пошел искать среди спящих знакомую женщину. Растолкав ее, он задал мучающий его вопрос: о каких это звероподобных она говорила и почему его мать должны отдать на съедение дракону?
Женщина села, широко зевнула, прикрывая рот ладонью, состроила недовольную гримасу, видимо, собираясь обругать Петьку, чем стала похожа на Катерину, но передумала:
– Вон там, – показала она рукой на один из наиболее освещенных уголков пещеры, – сидит Фома Неспящий. Вот у него и спрашивай. Ему делать нечего, он охотно поболтает с тобой. – И она, повалилившись на бок, тут же снова уснула.
Фома оказался не из разговорчивых. Выслушав Петьку, он равнодушно глянул на него и отвернулся. Петька возмущенно дернул его за рукав и требовательно заглянул в глаза. Фома вздохнул и сдался, не имея сил для сопротивления Петькиной настырности.
– Ладно, слушай, – вяло произнес он. – Это страна Великой Нескончаемой Битвы. Живут здесь люди, смысл жизни которых – война. Среди них есть полководцы, пролившие несметное количество чужой крови на полях сражений, мародеры, алчущие другими нажитого добра, агрессоры, посягающие на земли, данные Богом другим народам, или ищущие славы в сражениях. Понятно?
– Угу, – кивнул головой Петька, – а почему они звероподобные?
– Это такое место, где проявляется суть человека, и он приобретает соответствующий ей облик. Постепенно его лицо превращается в морду хищного животного или птицы. Так происходит разделение на два противостоящих друг другу войска: звероподобных и птицеголовых. Они постоянно борются за обладание этой землей. Побеждают одни, тогда другие временно изгоняются и копят силы. Потом власть меняется, и так до скончания веков.
– А дракон?
– Это их идол. Они приносят ему жертву – скармливают пленников. Чья жертва ему больше понравится, тому он и помогает одержать победу. Поэтому для них главное – побольше народа захватить в плен. Понял?
– Да! – воскликнул Петька взволнованно, – а как же моя мать? Ее, значит, тоже принесут в жертву?
– Значит, тоже, – безразлично согласился Фома.
– Но надо же ее спасать!
– Не смеши меня, – уже слегка раздражаясь, буркнул Фома, – нереальные проекты – для мечтателей. А я реалист. Сиди тихо и радуйся, что жив остался. А теперь – пошел вон. Я от тебя устал.
Петька вернулся в свой угол, где спали его друзья, опустился на пол и заплакал. Сначала он старался сдерживаться, чтобы никого не разбудить, потом слезы стали течь все неудержимее, а всхлипы становились все громче и, наконец, под сводами пещеры раздалось отчаянное детское рыдание. Женщина проснулась, посмотрела на Петьку с жалостью, вытащила из-за пазухи какую-то грязную ветошь, молча вытерла ему слезы, затем встала и поманила рукой:
– Ладно, идем посмотрим.
Они двинулись к противоположной от входа стороне пещеры. Женщина с трудом сдвинула с места тяжелый камень, и за ним открылся узкий лаз. Но прежде чем отправиться в путь, она спросила:
– Тебя как зовут-то?
– Петька, – с трудом выговорил до сих пор всхлипывающий мальчишка.
– Петр, значит, – усмехнулась женщина. – Есть такой святой, знаешь?
– Угу, – кивнул Петька головой.
– А меня Магдой нарекли. Так что будем знакомы. Теперь пошли. Здесь можно только ползком.
Ползли они довольно долго. У Петьки заболели колени, но он терпел боль, думая о матери, как ей там одной, без него, приходится трудно. Воображение рисовало страшные картины заточения в подземелье мрачного старинного замка, где наверняка водятся крысы и висят прикованные к стенам цепями высохшие скелеты бывших узников. Такое он видел в каком-то фильме, название которого уже забыл, а вот впечатление испытанного ужаса запомнилось.
Наконец, тоннель закончился, и Петка с Магдой оказались на плоской площадке, с которой хорошо были видны ближайшие невысокие, почти сопки, горы и холмистая равнина между ними.
– Пригнись и не высовывайся, чтобы не заметили тебя, – приказала Магда. – Сейчас начнется.
Действительно, среди холмов началось какое-то движение. Петька напряг зрение и подался вперед, чтобы лучше разглядеть, что там происходит, но Магда схватила его за шиворот и вернула назад, за шершавый, растрескавшийся камень, который хорошо прикрывал наблюдателей от настороженных глаз воинской стражи, время от времени зорко осматривающей склоны гор.
– Не вылазь, – сердито заметила Магда, – так все увидишь.
То, что двигалось среди холмов, оказалось огромным трехглавым драконом. Это чудовище неспешно приближалось к тому месту, где его можно было разглядеть без особого труда. Петьке сразу стало так страшно, что он зажмурил глаза. Но Магда насмешливо хмыкнула:
– О, герой, а рвался мать спасать. Нечего прятаться, смотри и закаляй характер. Сейчас будет еще страшнее – Змей Горыныч пожаловали отобедать.
Пристыженный Петька решил ни за что не отводить взгляда от дракона и досмотреть все до конца, чего бы то ему ни стоило. Змей Горыныч лежал среди холмов, мерно покачивая своими головами, из ноздрей которых валил черными клубами едкий, зловонный дым, и в нетерпении колотил о землю могучим хвостом.
Вдруг два потока странных воинов стали упорядоченными рядами стекать с гор, занимая собой все пространство долины по обе стороны от драконьих голов.
– Видишь? – Магда осторожно указала рукой налево. – Это звероподобные. А там птицеголовые. Вон, вон, смотри, пленных ведут.
Петька напрягся, пытаясь разглядеть мать, но ее среди узников не было, и он облегченно вздохнул. Несколько воинов схватили одного из пленных, подняли его в воздух и мощным, хорошо отработанным движением швырнули в сторону дракона. Все три головы одновременно подхватили обреченного… Но дальше Петька уже не мог видеть: Магда закрыла ему глаза ладонью: « Лучше не смотри, спать разучишься, как Фома», – а он и не сопротивлялся, догадываясь, сколь ужасное по своему злодеянию действие совершается в долине.
– Все, – отрывая, наконец, ладонь от Петькиного лица, горестно произнесла Магда, – отмучились, несчасные. Жутко подумать, что там могла быть и я. Лучше уж сидеть в грязной и тесной дыре, коли деваться некуда.
Но действие в долине не закончилось. Дракон остался недоволен принесенной жертвой и гневно ревел всеми тремя глотками, изрыгая из них клубы огня и дыма. Воины в ужасе шарахнулись в разные стороны, прячась за выступы на склонах гор. Ряды их смешались, и уже не было строгого разделения на два войска, а просто среди повсюду разбросанных стихией валунов в панике металось множество звероподобных особей, озабоченных только собственным спасением. Вмиг возле Змея Горыныча не осталось никого. Он приумолк, озадаченно повертел во все стороны головами, затем плюхнулся на круглое, раздутое от обильной пищи пузо и приготовился ждать, удобно расположив головы и хвост между камнями.
И тут Петька увидел то, чего больше всего боялся – он увидел свою мать. Ее привели два стражника с псиными мордами. Они поставили Катерину перед драконом и благоразумно удалились. Змей Горыныч заинтересованно приподнялся на лапах, разглядывая свою жертву. Катерина же не проявила не только никакого страха, но, напротив, вдруг впала в охотничий азарт, будто перед нею оказалась достойная добыча.
– Ах ты мерзость прожорливая! – крикнула она и выхватила из-за голенища сапога припасенный в битве со звероподобными обоюдоострый нож. – Давай сюда свои головы, сейчас ты от них избавишься.
Дракон озадаченно поперхнулся, проглотив свой огонь, от этого пришел в ярость и резким движением голов, как это делает змея, нападающая на свою жертву, попытался схватить Катерину. Но она вместо того, чтобы отскочить, как ожидал хищник, прыгнула к нему навстречу и вонзила острый нож в то место на его груди, где предполагала обнаружить сердце. То ли она промахнулась, то ли сердца у монстра не было, но он не рухнул в агонии, а взвился вверх, опираясь на один хвост, и обрушился на воительницу всей тяжестью своего тела. Однако Катерина, охотница с таким богатым опытом, умела предвидеть, как поведет себя раненый зверь. Она вовремя отскочила в сторону и оказалась у Змея Горыныча за спиной. Вонзая нож в его тело и опираясь на него, она по бугорчатому хребту мгновенно добралась до шеи дракона и точным сильным движением отсекла одну из голов.
– Ты видишь, что она делает! – воскликнула Магда. – У тебя героическая мать. Гордись, шалопай! Она же его прикончит.
Дракон взревел, вздыбился и сбросил с себя обидчицу. Она, скатившись на землю, пустилась наутек и спряталась за выступом скалы позади него. А разъяренный зверь, к тому же ослепленный болью, принялся крушить все перед собой, извергая потоки огня и дыма. Поднялась страшная буря. С гор посыпались камни. Воины стали покидать свои убежища, чтобы оставить опасное место. Но далеко убежать они не успевали – их настигал огонь или накрывала каменная лавина. Многие из них сложили здесь головы.
Магда схватила упирающегося Петьку в охапку и силой затолкнула в каменную дыру:
– Давай, давай, лезь, – поторапливала она мальчишку, – не погибать же и нам с этими.
Когда тоннель закончился и они вывалились в пещеру, Магда, сидя на полу, весело хохотнула и сообщила окружившим их обитателям подземелья:
– Во мать у него, с самим драконом расправилась. Рукой махнула – голова с плеч. Да, если бы вы видели, как звероподобные бежали. Жить небось хотелось. Ан нет – дракон всех уложил. Амба.
Слушатели ничего не поняли.
– Если Катерина с драконом расправилась, то как же он всех уложил? – удивилась Наташка.
– А Катерина жива? – с тревогой спросила Даша.
– Да что ей сделается, смелые не погибают. Надо идти туда, где я вас нашла. Небось, скоро прибежит за вами.
ххх
Маруся, Иванна и Махонька не поняли, как они проникли сквозь своды полутемной пещеры и оказались в буйно цветущем саду, наполненном пением птиц.
– Вот тебе и на, – изумилась Иванна, – из преисподней да в рай. – Она остановилась у какого-то богато плодоносящего дерева, внимательно его разглядывая. – Плоды познания, что ль. Вы здесь лучше ничего не трогайте, – обратилась она к своим спутникам. – Кто его знает, каким соблазном Кощей нас заманивает, а потом грехов не оберешься. – Только она опоздала со своим советом. Махонька не долго думая уже сидел верхом на ветке незнакомого им дерева, пригнувшейся к земле от множества налитых медовой спелостью плодов. Он улепетывал их с невероятной скоростью, почти не жуя. Маруся и Иванна смотрели на него, смотрели и сами потянулись испробовать Кощеево угощение – не зря же угодили они в это место.
Но только через некоторое время настороженная Иванна стала ощущать в себе какую-то блаженную успокоенность, как будто только ради невероятно вкусных плодов стремилась сюда. Глянув повнимательнее на Марусю с Махонькой, она увидела, что они испытывают то же самое: им здесь хорошо и никуда больше не хочется идти. Махонька растянулся в шелковистой траве под пушистым кустом, усыпанным ароматными сиренивыми цветами и, высунув язык, ловил стекающие с них капельки сладкого нектара. По его лицу блуждала счастливая улыбка.
Маруся, как маленькая девочка, плела венок из крупных желтых цветов, похожих на кувшинки, время от времени примиряла его и любовалась своим отражением на зеркальной глади крошечного озерца. Потом ладонью ударила по воде, нарушая ее спокойствие, и долго смотрела, как образ милой девушки в венке колеблется, расплывается и множится, превращаясь в нечто бесформенное, даже безобразное. Затем она принялась за венок из других цветов. И все повторилось сначала, потом еще раз и еще раз. Маруся целиком была поглощена этой забавой, ничего вокруг больше не замечая, а Иванне от этого стало как-то не по себе: страшно и тревожно. Она хотела взбодрить дочь, поднять с травы, напомнить ей, зачем они здесь, но не находила в себе сил. Их хватило только на то, чтобы не позволить себе сесть и заставить себя думать о Даше.
«Даша, Даша, Дваша…» – как заклинание повторяла Иванна, чтобы случайно не забыть о внучке. И вдруг она поняла, что не может вспомнить, кто же это такая Даша. Иванна сделала усилие, чтобы представить себе того, кто носит такое хорошее имя. Затем она стала думать о своем прошлом, ведь было же оно, но память совершенно ей изменила – полный провал, темнота. Мало того – она не признала ни Марусю, ни Махоньку. С недоумением смотрела на них, но и они не узнавали ее. Только какой-то червячок сверлил сердце, заставляя его беспокойно трепетать.
От страха за что-то или кого-то Иванну бросило в жар. Она подошла к озерцу и плеснула себе в лицо горсть воды. В голове сразу просветлело. Появились какие-то беспорядочные, неосознанные мысли. Образ Маруси показался ей знакомым. Она с усилием стала думать о нем. «Эта девушка кого-то мне напоминает, – почти вслух рассуждала Иванна, – надо только понять кого. Думай, голова, думай, шапку куплю. Надо же, – удивилась она, – это чье-то любимое изречение. Но чье? Кто же его часто повторяет? Кто? Кто? Кто? И на кого похожа эта девчонка? На кого-то очень знакомого». Она случайно глянула в озерцо и увидела свое отражение: «На меня, – с изумлением заметила она, – просто копия, только моложе. Мистика какая-то. Боже мой, кто она? – испугалась Иванна. – Никак я раздвоилась. Мой двойник, что ли? И где я? Все незнакомое». От волнения на лбу у нее выступила испарина, ладони стали мокрыми от пота. Задыхаясь от жара или ужаса, она вбежала в воду и окунулась с головой.
Вода словно смыла наваждение. Мысли стали четкими и определенными – все вспомнилось: и зачем сюда пришла, и кто перед нею. Иванна взяла Марусю за руку и повела ее к озерцу, окатила с ног до головы холодной водой и с радостью увидела, что ее дочь очнулась – с лица сползла счастливая улыбка, а в глазах отразилась сердечная боль. С Махонькой поступили более сурово – его просто прополаскали в маленькой лягушачьей заводи. Нельзя сказать, что ему это сильно понравилось, и он, придя в себя, сердито ворчал:
– Чего в воду-то совать, я еще и не грязный! Вот, мокрый теперь! Как сохнуть-то буду?
– Надо уходить отсюда, – сказала Иванна, – и ничего не трогайте. А то снова станете бессмысленными существами, ни на что не способными.
Они шли уже довольно долго, а саду не было видно ни конца, ни края. Воздух становился все горячее, будто его раскаляло солнце, хотя на темных небесах не только светило не появлялось, но и ни одна звездочка не засияла. Жажда стала одолевать путешественников, но вода больше не встречалась, зато переспевшие плоды на ветках деревьев приманивали к себе сочной потрескавшейся мякотью, из которой сочился ароматный медовый сок. Махонька порывался тайком, вопреки Иванниному запрету, сорвать яблоко или грушу, но она зорко следила за ним и пресекала такие попытки:
– Махонька, не пей из копытца, козленочком станешь.
– Чего это мне козлом становиться, что я яблок не ел, но не стал же никем? – пытался сопротивляться Махонька.
– Это иносказательно, – пояснила Маруся, – сказка есть такая – не послушался Ванюша Аленушку, попил из копытца и стал козленочком.
– Глупость какая, – возмутился Махонька, – так в жизни не бывает.
– Да какая разница, кем ты станешь, поев этих плодов. Главное, что разум потеряешь. Будешь бессознательной скотиной со счастливой улыбкой на мордочке, – рассердилась Маруся.
– Пить хочу, – прорычал Махонька. – Не могу терпеть.
– Значит, ты отказываешься от Даши? – остановившись напротив него и резко тряхнув за плечи, требовательно спросила Иванна. – Что ж, бери, – она не глядя сорвала с дерева какой-то липкий плод и протянула его лесовичку, – ешь. И оставайся здесь, мы обойдемся без тебя. – Махонька осторожно выскользнул у нее из-под руки и молча пошел вперед. Больше он не проронил ни слова.
Наконец, пространство вокруг стало как бы более концентрированным. В воздухе появился легкий запах озона, будто где-то невдалеке прогрохотала гроза с молниями и громом. А затем путники уперлись в упругую, как до предела надутый резиновый шар, стену. Повернули назад – то же самое. В какой-то момент Иванна заметила, что они двигаются по замкнутому кругу – дальше пути не было.
– Попались, – сказала она спокойно, еще не совсем осознавая, что это ловушка, – отсюда уж точно деваться некуда. Голыми руками эту стену не возьмешь.
– Ее не возьмешь никакими руками, – заметила Маруся, пытаясь пробить стену кулаком, – когда на нее сильно давишь, она отодвигается.
– Щас я попробую, – решил Махонька. Он завертелся на одном месте, придал себе ускорение и со всего маху врезался в невидимую преграду. Она тут же отбросила его на противоположную сторону. Оттуда Махонька отлетел назад и с несколько меньшей скоростью стал метаться от стены к стене пока не шлепнулся на упругий пол, слегка подлетел вверх и, наконец, успокоился. Он помотал головой, ощупал себя, будто сомневаясь, что в такой передряге уцелел, и хотел, было, подняться, но не устоял и схватился за подол Иванны. Она помогла ему стать на ноги и строго предупредила:
– Больше никаких экспериментов. Мы же не знаем, что под нами. Вдруг бездна, а мы висим в воздухе. Давайте лучше подождем, что будет дальше.– Она была не далека от истины. Шар действительно плыл в черных небесах, плавно пересекая бездонную и широкую трещину в земле. Когда он достиг ее середины, то какая-то мощная сила стала тянуть его вниз. Узники почувствовали ее и заволновались – происходило что-то необъяснимое: легкий шар без видимых причин падал. Причем так стремительно, что на какое-то мгновение Иванна, Маруся и Махонька зависли в воздухе, ощущая свои тела невесомыми.
Падение остановилось так же неожиданно, как и началось. Путешественники, снова обретя тяжесть, со всего маху врезались в нижнюю часть упругой субстанции, но были легко подброшены вверх и поставлены на ноги. А невидимая оболочка исчезла, словно растворилась в воздухе. Стало темно и сыро. Маруся не поверила своим ощущениям и пошарила перед собою рукой, надеясь нащупать уже ставшую привычной границу пространства, но ее не было.
– Постоим немного, привыкнем к темноте, – предложила Иванна, – что б хоть чуть-чуть было видно, куда идти.
Не успела она договорить до конца, как вдалеке появился знакомый по пещере светящийся диск и отбросил слабый луч на поверхность, показавшуюся путником зыбкой и болотистой. Во всяком случае, от нее поднимался легкий парок, раздавались едва слышные хлопки, будто лопались пузыри поднимающегося с глубины газа, и пахло сероводородом.
Путники еще раздумывали, как станут преодолевать очередную преграду на пути и надо ли вообще идти через болото, а тут впереди засиял всеми цветами радуги многогранный хрустальный купол какого-то сооружения, а потом проявилось и все здание, похожее не то на роскошный дворец, не то на храм, только без креста в вышине. Он заманчиво светился и манил, звал приблизиться.В свечении проявились и кочки, по которым можно было бы переодолеть очередную преграду.
Завороженные открывшейся красотой, Иванна, Маруся и Махонька, больше не задерживаясь и даже не глядя под ноги, ступили на зыбкую почву и поскакали по кочкам на другую сторону болота. Когда они добрались до твердой земли, что-то заставило их оглянуться. Ужас, который они испытали, заставил их сердца сначала замереть, а потом затрепетать с бешеной скоростью: не кочки возвышались над поверхностью болота, а человеческие головы – это были головы живых людей. Они беспрерывно двигались, то погружаясь в трясину, то выныривая из нее, чтобы схватить широко раскрытыми в безмолвном крике ртами глоток воздуха. Иванне показалось, что среди этих несчастных мелькнуло лицо Лизы, именно такое, каким она видели его сквозь стену пещеры. Но она никому не сказала об этом, чтобы не усиливать то страшное впечатление, которое сейчас переживали ее спутники.
ххх
Баба Яга все это время не находила себе места – за Витюху переживала. Время от времени она то карты бросала, то заглядывала в свою ясновидящую кадушку, то в волшебные зеркала смотрелась. Жалела, что хрустальный сосуд разбился и связь с Кощеем оборвалась. А то б прознала, как там ее любимчик поживает, а если что, то и Кощея бы умилостивила.
– Эх, – вздыхала баба Яга, – несмышленыш еще, вот и угодил черту в пасть. Как же я, старая ведьма, не уберегла, не предостерегла, не помешала злодеянию. Хотя… что я могла супротив товарищей его – они ему роднее, – то ругала, то оправдывала она себя.
Как-то в который раз просматривая выход из Кощеевой пасти, чтобы не пропустить Витюхино возвращение, она увидела там массу народа.
– Ой, что-то полюднело в наших краях-то, – изумилась она, – то стороной обходили, а то вон сколько понаехало. Полечу-ка, погляжу-ка, чего они там высматривают, – спешно засобиралась она в дорогу, вытряхивая из застоявшейся ступы кота, который повадился, чтобы не попадаться старухе под руку, отсыпаться в укромном месте. С того дня стала она наведываться к Кощееву клыку каждую ночь: присмотреть, чтобы людишки по недомыслию какой беды не натворили – Кощея не прогневили, да и веселее в компании, хотя на глаза показываться она остеригалась.
Мужики же на день оставляли у Кощеева клыка вахту из двух человек с санями и лошадью – мало ли какая помощь понадобится, когда бабы и детишки вернутся из Кощеевой пасти. А к вечеру, переделав дела по хозяйству, стягивались сюда, почитай со всего села и даже из окрестных деревень, чтобы не оставлять земляков один на один с бедой. Надеялись, вглядываясь в темноту и прислушиваясь ко всем лесным звукам, – а как среди них проявится тот самый, что положит конец их долгому ожиданию.
Непросто было мужикам смириться с бездеятельностью. Поначалу они еще терпели. А потом стали появляться бунтари, не желающие сидеть у костра сложа руки, когда их жены и дети у Кощея пропадают. И первейший среди них был, конечно, Герасим, Федькин отец. Других-то еще можно было уговорить, а этого ни за что. Привык он силой меряться с каждым деревенским богатырем и редко кому уступал победу. Одним словом – коновал с такою непомерною коновальскою гордыней, что и с самим Кощеем желал бы в кулачном бою сразиться. Только нечистую силу кулаками не возьмешь. Она удар сквозь себя пропускает, а ответный наносит, когда не ждешь. О том каждый пацан в этих глухих местах знает и старается не нарываться на неприятности.
А в этот вечер Герасим, слегка хватив хмельного зелья «для сугреву», совершенно осмелел и разбушевался так, что сам черт ему в братья не стал бы напрашиваться.
– Что хвосты поджали, – ревел он своим несдерживаемым басом на всю поляну, полыхающую огнями тут и там разведенных костров, – бабы вот не испугались – за детишками рванули, а мы тут у огня греемся. Ждем, видите ли. Все, сей час иду, ну, кто за мной? – и он нетвердой походкой направился к Кощееву клыку. Несколько человек, в том числе и Николай с Егоркой, за ним, было, последовали, да их перехватили Федот с Кузьмой. А с Герасимом разве сладишь. Он легко раскидал насевших на него мужиков и сделал несколько попыток пройти через проход в Кощееву пасть, но никак не мог попасть в узкое пространство. Отчаялся, потерял равновесие, повалился у подножия черного камня и уснул.
– Проспится – поумнеет, – заметил Кузьма, и все забыли о Герасиме.
«Нет, – подумала баба Яга, – этот не поумнеет. Дураком был – дураком помрет. И того не понимает, что нельзя ему к Кощею-то соваться. От таких агрессоров Кощеюшка только сильнее становится. А нам его сила сейчас ни к чему. Эх, мешок мой бездонный как бы теперь, чай, пригодился. И что б было ни захватить? Да-к, наверняка наперед ничего не знаешь», – снова укорила и тут же оправдала себя баба Яга. Она прыгнула в ступу и спешно отправилась за своим мешком, надеясь с его помощью помешать непутевому кузнецу.
Когда наступило утро, Герасима на поляне не было.
– Небось, очухался и домой пошел, – неуверенно предположил Егорка. Но его никто не поддержал. Мужики сомневались в благоразумии этого неукротимого силача. Да и давно подмечали односельчане, что тянуло Герасима к опасному месту. Он нередко на мужицких посиделках с табачком и самокруткой похвалялся, что добыл богатого зверя именно в этих краях. Хаживал он сюда. Судьбу испытывал. Вот и не удержался, скорее всего, на матушке-земле…
Баба Яга тоже опоздала. Не обнаружив Герасима, она повертелась в своей ступе над поляной да и маханула за пределы черного камня, мгновенно исчезнув из вида, так что мужики даже не поняли, что это промелькнуло мимо них – метеорит, что ли, упал.
Она и сама не понимала, как ее занесло в Кощеево царство. «Ох, дура, – попрекнула она себя. – Ведь не воротишься теперь. А и ждать невмоготу».
Селина у входа не было. «Этого полоумного, небось, поволок к Кощею, – рассудила баба Яга и стала оглядываться по сторонам, чтобы ненароком не врезаться в какую-нибудь скалу. Хотя она не очень беспокоилась о дороге – ступа у нее старая, опытная, так что, если задать цель, сама к ней мчится. – Да, первое впечатление не из приятных, – встревожилась баба Яга, – мрачновато, черт меня сюда понес. А ну как Кощеюшка не выпустит. – Хотя сам полет ей нравился. Она неслась с невиданной скоростью, какой в небесах развить нельзя, и лихо горланила полюбившуюся песенку, которую как-то услышала по радио, принадлежащему одному из грибников: «Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем, над мирным порогом качну серебрянным тебе крылом. Пускай судьба забросит нас далеко, пускай…» Она не понимала смысла произносимых слов, но догадывалась, что они вполне соответствуют моменту и тому бодрому, даже возвышенному настроению, которое распирало ее сердце, предвкушающее долгожданную встречу с Бесей.
Ступа, минуя все слои Кощеева царства и нигде не задерживаясь, уже неслась по спиральному тоннелю вниз, а баба Яга, крепко вцепившись в ее края, изо всех сил старалась преодолеть невесомость и не взлететь вверх, теряя опору под ногами. Теперь было не до песен. «Нет, не смогу, не удержусь», – наконец, простонала старая ведьма и разжала пальцы, которые от напряжения свела болезненная судорога. Ступа продолжала полет без нее, а баба Яга кувыркалась следом, то нагоняя свое летательное средство и больно ударяясь об него, то отставая и стукаясь о стены сужающегося книзу тоннеля.
К счастью, они обе шлепнулись в вязкое, дурно пахнущее болото и не разбились о камни. Баба Яга фыркнула, отдуваясь:
– Ну и попали. Тащи же меня, – приказала она ступе, уцепившись за нее, – видишь, затягивает. – Ступа засуетилась, стала вращаться и выскользнула из трясины, бережно перенеся хозяйку на твердый берег. Баба Яга отряхнулась, как это делает воробей, искупавшийся в луже, и огляделась. – Грешники маются. Не хотела бы я всю последующую жизнь бороться с этой мерзостью, чтоб не засосало. Надо подумать о добрых намерениях, а, может, даже о делах. – Человеческие головы, торчащие над поверхностью болота, даже на нее, видавшую разные виды, произвели впечатление. – Ладно, двинулись. – Тут она заметила светящийся купол вдали: – Вот, значит, ты где, Кощеюшка, обитаешь. Хорошее место. Высокое. И избушка ничего себе – представительная. Прям дворец какой. Как же это я в таком виде по мраморам потопаю-то? Негоже. – Баба Яга критично оглядела себя, насколько могла, с ног до плеч, и задумалась. – Че ж делать-то будем, – обратилась она к ступе. – Эй, ты мешок-то мой не потеряла? А то смотри у меня. – Она с трудом протиснула в ступу свое грузное тело вниз головой, покопошилась там и вытащила на свет обветшалый от многих лет холщовый мешок. – Вот он, мой голубчик. Сейчас посмотрим, че мы в тебе наковыряем. – Она засунула в мешок руку и извлекла из него маленькое волшебное зеркальце. – То, че надо.
Баба Яга заглянула в зеркальце и капризно произнесла сквозь зубы:
– Хочу новую одежу и обувку на ножки. – В тот же момент она уже красовалась в красном, расшитом золотом сарафане и новеньких соломенных лапоточках. – Да ты че, – возмутилась баба Яга, – ты где это взяло? Такое уже триста лет не носят. Давай современный одяг. К Кощею иду. Понимать надо. – Зеркальце вздохнуло и долго не проявляло признаков жизни. Ведьма и ждать устала. Но тут на ней появились лиловые сапоги–ботфорты на высоченных каблуках, коротенькая кожаная юбка и пиджачок, сияющий стальными заклепками, на переносице повисли широченные черные очки, а волосы на голове поднялись дыбом. Зеркальце крутанулось волчком и увеличилось в размерах. Баба Яга, разглядывая себя в нем, удовлетворенно хмыкнула:
– Вот, тепереча лучшее, только каблук снизь, не девочка, чать, на ходулях скакать, юбку чуток удлини, а прическу… – баба Яга помолчала, подумала и махнула рукой, – ладно, пускай остается. И очки забери – итак ничего не видать.
– Вот гостья так гостья, – услышала она у себя за спиной, – нежданно-негаданно пожаловала. Ну, здравствуй, старая. Давненько мы с тобою не виделись с глазу на глаз. Все больше фантомами обмениваемся. Дай, погляжу на тебя. – Кощей Бессмертный стоял перед бабой Ягой во всей своей неувядающей молодости. В сердце бабы Яги шевельнулся червячок черной зависти: «Как ему это удается – тысячелетия проходят, а он не меняется. Точно, силой людишкиной себя поддерживает, а сроду в том не признается». Но вслух она произнесла ласково и приветливо:
– Доброго здоровья тебе, Кощеюшка, вижу – не бедствуешь и радуюсь. Вот, повидаться захотелось – удержу не было. Ну и махнула сюда. Чать не прогонишь.
– Ну, что ты, – в глазах Кощея сверкнул зловещий огонек, – и хотел бы, да не смогу… – Сердце у бабы Яги екнуло в недобром предчувствии – не выйти ей отсюда. Но виду, что испугалась, она не подала. Бодренько шагнула навстречу и припала к Кощеевой груди: – Люб ты мне, Беся, знаешь об этом. Силу твою чту. Добродетель величаю, но образ твой несравненный в сердце ношу.
– Ладно уж, – хмыкнул Кощей недоверчиво, больно ты словоохотливая нынче. Никак дело у тебя ко мне?
– Что ты, что ты, – искренне возмутилась баба Яга, – только заради тебя и отправилась в такой заковыристый путь, что и не знаешь, чего в конце ждать. Жизнью, можно сказать, рискую…
– На похвалу ты скора, не хочешь, а поверишь льстивым твоим речам, только полноте зубы-то заговаривать, я тебя насквозь вижу, – строго изрек Кощей и жестом пригласил гостью следовать за ним.
Они вошли в огромный зал, возведенный из черного, безо всяких вкраплений, полупрозрачного кварца. Иногда он всречается в старых полуразрушенных горах в виде длинного темного граненого камешка, который народ окрестил чертовым пальцем. Не задерживаясь здесь ни на секунду, (хотя бабе Яге хотелось остановиться и поглазеть на такую красоту, она на это не решилась), хозяин и гостья проследовали сквозь одну из стен и оказались в потаенной крошечной темной комнате, посреди которой на золотом шаре непонятно как держался совершенно прозрачный и переливающийся всеми цветами радуги хрустальный многогранник. Кощей протянул к нему руку, и он мгновенно помутнел. Затем внутри него замельтешила мелкая рябь, ее сменил беспорядочно вращающийся геометрический рисунок из множества цветных прямых, угловатых и округлых линий, и, наконец, они стали складываться в определенную картину.
– Смотри, – сказал Кощей, – много тут неясного. Я их назад на землю выкинул: красотой испытал – чувствуют ее, понимают, стало быть, не для нашего они мира. Вот, вернулись. Зачем? И потом – не по нашим это правилам, чтобы люди и лесная нечисть не только рядом сосуществовали, но и служили друг другу.
– Этих я знаю, – обрадовалась баба Яга, – вон тот, лесовик, нахальный, но отважный. А вон ту даму я у моего Витюхи видала. Времена нынче такие – ты, Кощеюшка, давненько у нас не бывал и не ведаешь, что дело твое ширится и процветает. Люди, почитай, так испоганились, что хуже любой нечисти друг друга изничтожают. А граница меж ними все тоншает, тоншает, вот-вот скоро и не поймешь, кто у кого в услужении. Только я тоже чего-то не додумываю… – задумчиво произнесла Яга и, спохватившись, замолчала.
– Ну, – заинтересовался Кощей, – говори уж, не таись…
– Ладно, на милость твою надеюсь, скажу – чего я сюда потащилась-то, зачем мне этот Витюха сдался? На кой ляд мне эти привязанности, на старости-то лет? Ничего в нем нет интересного – ни опыта, ни ума, ни прошлого, ни настоящего, и взять с него нечего – обычное, не выдающееся человеческое дитя. А на тебе – сердце за него все исстрадалось.
– Не понимаю я тебя, старая, – грозно заметил Кощей, – а и впрямь чувствуется в тебе какая-то червоточина. Долго поблизости от людей жила. Пора, пора тебе на покой. – У бабы Яги сердце замерло от ужаса – никак в болото отправит. Но Хозяин, видя произведенное его словами впечатление, смягчился и уже более миролюбиво добавил: – Ладно, с тобой после разберемся. Сюда смотри.
Теперь в глубине хрустального многогранника мелькнули растерянные глаза Катерины, лишенный одной головы и мечущийся от боли Змей Горыныч и группка детей, испуганно и напряженно всматривающихся во что-то вдали.
– О! – радостно воскликнула баба Яга, – Витюха, несчастный какой. Ревет… – лицо у нее скривилось от жалости. – Ты уж их, Кощеюшка, пощади. Не мучай сильно.
– Чего зря болтать, – рассердился Кощей, – мое царство не для зла сотворено, а для возмездия. Здесь закон правит – что заработал, то и получил. Не волен я по своему разумению карать или миловать, а токмо порядок стерегу, чтобы следующие из закона правила неукоснительно соблюдались. А вот что с этими делать, не соображу. Как они сюда угодили? Не должно было такого случиться, а случилось…
– А ты их воссоедини, Кощеюшка, – мудро заметила баба Яга. – Тех и этих. Тогда из двух трудностей одна получится – разбираться-то и легче будет.
ххх
Змей Горыныч, наконец, успокоился и двумя широкими языками, совсем не похожими на змеиные, стал зализывать рану на шее. Воспользовавшись этим, Катерина выскользнула из своего укрытия и помчалась по тропе вверх – откуда только силы взялись. У входа в пещеру она приостановилась, оглянулась – нет ли погони – и скрылась в глубине горы. Здесь, в кромешной тьме, она не сразу разглядела, что да как, а когда привыкла к темноте, то поняла, что хода назад нет. «Где же дети?» – тревожно подумала она. И тут пространство словно ожило, заколебалось светом и тенями, а вслед за этим в пещере как бы ниоткуда появилась Магда с детьми.
– Я ж говорила, что мать ваша здесь непременно объявится, – весело крикнула Магда, – вот она и тут! Бегите, встречайте.
Счастливая Катерина всех перецеловала, переобнимала, выбросив из головы те ужасы, через которые только что прошла – будто ничего и не случилось.
– Ну, ребятки, дело наше неясное, – подчеркнуто бодро заметила она, – куда деваться дальше, не знаю. Назад ходу нету, а впереди звероподобные. Хотя Змей Горыныч их потрепал изрядно, но кое-кто еще наверняка уцелел. Счас отдышусь, и будем решать. Может, придется пробиваться… – Она присела на камень и вроде как задремала. Дети притихли, чтобы дать ей отдохнуть.
И тут произошло непонятное. Сверху опустился прозрачный, но вполне осязаемый на ощупь шатер и накрыл собою всю группу: и Петькину мать, и не успевшую уйти Магду, и детей. Затем какая-то сила приподняла их и потащила сначала в сторону, сквозь каменные своды пещеры, одной горы, другой, третьей… Наконец, путники увидели себя летящими в воздушном пузыре под черным куполом небес над светящимися разными оттенками каменистыми нагромаждениями. Постепенно все это сменилось пустынной торфяной равниной, а затем обширным болотом, все время вздыхающим и колышущимся неисчислимыми кочками, которые то погружались в его зыбкую пучину, то выныривали на поверхность.
Маленький трехголовый дракончик заинтересовался, что это такое висит в воздухе, похожее на пищу. Просунул одну из голов сквозь прозрачную оболочку пузыря, стараясь слизнуть длинным языком намеченную добычу покрупнее и задел довольно упитанную Наташку. Она шарахнулась от него, испуганно закричала и разбудила все еще спящую Катерину. Та вскочила на ноги и, не раздумывая, въехала кулаком в драконью морду, которая тут же исчезла.
– И этот туда же, – сказала она, потирая ушибленную руку, – подрасти сначала. Что здесь происходит, куда летим? – оглядевшись, спросила она удивленно. – Ну, ни на минуту нельзя оставить.
Вот что-то засияло внизу ярким серебристым светом, пузырь стал спускаться, и путники хорошо разглядели хрустальный купол великолепного дворца, построенного из черного полупрозрачного камня. Проникнув сквозь него, они плавно опустились на мраморный пол, а прозрачная оболочка будто растаяла.
– Кругом стены, никаких ходов и выходов, – изумилась Катерина, – как же отсюда выбираться-то.
– А они здесь не нужны, – услышала она знакомый голос, – иди, куда хочется. А стены – одна видимость.
– Иванна! – воскликнула изумленно Петькина мать. – Маруся, – как-то очень ласково, будто это ее родная сестренка, добавила она. – Наконец-то все в сборе.
Маруся бросилась к Даше, обняла ее, прижала к себе:
– Никуда больше не отпущу, – радостно произнесла она, – ни на шаг.
– Я и сама не пойду, – всхлипнула Даша, – я все время боялась и хотела домой. Забери меня отсюда. А где Махонька? Ты его не видела?
– Да здесь где-то был, – подходя к дочери и внучке, ответила Иванна. – Ну как, путешественница, не будешь больше своевольничать?
– Не буду, – твердо пообещала Даша, – наверное, – тотчас неуверенно добавила она. И все рассмеялись – кто же в таких случаях дает обещания.
Лицо Магды, все время тихо стоящей в сторонке и молча наблюдающей радостную картину воссоединения взрослых и детей, вдруг омрачилось горькой улыбкой. О чем подумала она в эту минуту, никто так и не узнал, а она не стала долго предаваться мрачным воспоминаниям, подошла, протянула руку, познакомилась с Иванной и Марусей и бодро заметила:
– Раз уж судьба свела меня с вами, то и дальше с вами останусь, была не была…
– Ну вот, теперь сам черт нам не страшен, – подвела итог случившемуся событию Катерина. – Ну, двинули домой…
– Да мы уж, почитай, здесь целую вечность бродим, – вздохнула Маруся, – а выбраться никак не можем. Видать, не кончились еще наши беды.
Тут за спиной Даши заметался вихрь горячего воздуха, и кто-то стремглав бросился ей на шею – едва успела подхватить. Когда клочья шерсти и какого-то яркого трепья улеглись, под ними оказался Махонька. Он так крепко обнимал Дашу, что она чуть не задохнулась, и Маруся решительно отодрала его от Дашиной шеи:
– Уймись, – строго произнесла она, – угробишь мне ребенка. – Но Даша так обрадовалась, что не заметила неудобства Махонькиных объятий. Она тормошила его, гладила по обросшей спутанными волосами, лохматой голове, изумлялась его наряду и все время спрашивала, где это он так долго пропадал. Махонька, всегда уклоняющийся от проявлений излишней нежности, и теперь остался верен себе, он отошел на безопасное расстояние и сердито рявкнул своим грубоватым баском:
– Где был, где был – где сама была? Я всю одежу истрепал, бегая за тобой. Вон что ношу – видишь? – Он повернулся к Даше одним боком, потом другим: – Ну, поняла?
– Поняла… – беспечно заверила его Даша. – Вернемся домой – сошьем тебе новую.
– Вот это правильно, – рассудительно заметил Махонька. – Знаете, кого я видел? – Он сделал многозначительную паузу, ожидая заинтересованной реакции слушателей. Но она была спокойной, потому что его друзья уже привыкли видеть в Кощеевом царстве самые неожиданные персонажи и ничему не удивляться. – Ладно, скажу – бабу Ягу я видел. За мной гналась. Щас здесь будет.
– И не гналась вовсе, – опровергла его слова Баба Яга, вылезая из ступы. – Не гналась, а догоняла. Чего ж не подождал? Может, дело у меня к тебе было серьезное. – Тут она заметила Витюху и с неожиданно доброй улыбкой на уродливом лице подковыляла к нему на слабых старческих ножках: – Вот и свиделись, дитятко мое. – Она прижала Витюхину голову к своей груди и устремила куда-то вдаль счастливый взгляд. – Ты уж пощади его, Кощеюшка, не лишай отца-матерь опоры на склоне лет, а меня, старую твою услужницу, нечаянной привязанности. Прикажешь оставить его – оставлю, – старуха решительно оттолкнула от себя мальчишку, – и видеть никогда не буду – пойду на такую жертву. Разрывает она мое сердце, а слово сдержу. Мне и памяти довольно.
– Что ж, принимаю, – с той стороны, куда смотрела баба Яга раздался бесстрастный, негромкий, но совершенно отчетливый голос, так что его понял бы даже глухой. – А вы, незваные, почто пожаловали? Аль не знали, что дороги назад не сыскать, коль я тому не посодействую?
– Знали, знали, Кощеюшка, да вот дело их погнало, – баба Яга запнулась, видимо, ей трудно было выговорить это слово, – бл… – она тяжело вздохнула, – благородное.
– Даже так? – вроде бы и удивился Кощей, но голос его по-прежнему оставался бесстрастным, лишенным всяких чувственных оттенков. – Сказывайте. А ты, старая, помолчи – сами не без языка.
– Молчу, молчу, Кощеюшка, – и баба Яга прикрыла рот сухонькой ладошкой.
– Мы пришли выручать Лизу, – смело выступив вперед, сообщила Даша, – мою соседку.
– Вона как, – хмыкнул Кощей, – а силенок-то достанет? – Даша на это ничего не ответила, а, почувствовав угрозу в словах Хозяина, спряталась за спину Маруси.
– Отпусти наших детей, Кощей, – осторожно попросила Иванна, – малы они еще, не понимают, что не нам, простым смертным, с тобой тягаться. Если тебе нужна искупающая жертва – возьми меня.
– А и взял бы, да не нашего ты поля ягода. Не удержать мне тебя здесь… И силы тратить не стану. Эй, – крикнул он кому-то, – доставить сюда Лизавету.
В то же мгновение перед потрясенными пленниками Кощеевой пасти предстала несчастная узница Бессмертного. Лиза была не похожа на себя. Из пухленькой, самоуверенной, вредной девчонки она превратилась в до предела исхудавшее существо. Ее застывший взгляд, полный ужаса, выдавал великое душевное страдание. Сгорбленная фигурка маленькой старушки, с которой сползала на мраморный пол вонючая болотная жижа, вызвала у ее односельчан острый приступ непреодолимой жалости, и каждый готов был бы сейчас ради нее на все.
– Да, – произнес проницательный Кощей, не скрывая разочарования, – не иссякает в людишках доброта. Как ее ни искореняй. Жертвы вашей не приму. Другую возьму. Ну-ка, сказывай, кого вместо себя представишь? – обратился он к Лизе.
Лицо девочки засветилось надеждой. Она стерла с него грязь и быстро произнесла:
– Бабку мою бери, Агриппину…Уж пожила…
– Ха, ха, ха, – рассмеялся Кощей, – вот, баба Яга, твоя смена. Возьми ее к себе – учи, расти, воспитывай. Славная ведьма получится. Отпускаю тебя до времени.
Обрадованная баба Яга оседлала ступу, рявкнула во всю глотку:
– Ромул! Милена! Домой! Вдосталь погуляли, бездельники, – и была такова – спешила, чтобы «Кощеюшка удержать не смог, передумавши».
– Ну, а с вами что делать? – обратился Кощей к своим пленникам. – Так просто отсюда никто не уходит, без откупа…
Он и договорить не успел, как дети, осознавшие, что им придется навеки здесь оставаться, принялись всхлипывать, шмыгать носами, а Витюха и вовсе ударился в громогласный рев.
– Цыц!– рявкнул Кощей. И все тотчас же притихли. Тут вперед вышел Махонька:
– Прощай, Даша, – произнес он чуть дрожащим от волнения и страха голосом. – Прощай Маруся. Прощай Иванна, – Махонька, по подсмотренному у людей обычаю, низко поклонился на все четыре стороны, – прощайте все. Жил я один в лесу, теперь здесь поживу.
– Махонька, – рванулась к нему Даша, – не оставляй меня… Я без тебя не могу. Как же твой лес. Там сейчас весна. Птички поют. Небо синее…
– Да-к, нельзя по-другому, – вздохнул Махонька. – Вас там ждут. А я сам по себе. Так получается, что мне и оставаться. Баба Яга сказывала, что приятель мой, Лешак, тоже где-то здесь обитает. Мол, она его сюда заслала. Найду его – будем вдвоем…
По унылому Махонькиному лицу было видно, что такое решение дается ему нелегко. Шутка ли – никогда больше не видеть леса, солнца, никогда больше с деревенской детворой не слететь стремглав на санках с крутого берега реки. По зеленой Махонькиной щеке скатилась крупная прозрачная слезинка. Он неловка смахнул ее ладонью и отвернулся, чтобы никто не заподозрил его в слабости и жалости к самому себе.
– Нам, таинственным обитателям миров, все равно, где жить, – добавил тихо и неуверенно Махонька, успокаивая себя и Дашу. – Мы везде свои. Привыкну. Без тебя, Даша, только скучать буду.
– Врешь ты все, – горько произнесла Даша, – трудно тебе здесь будет…
– Решение мое твердо, – резко заявил Махонька, – остаюсь и все. – Он отодвинулся от Даши. А она уткнулась лицом в материн подол и дала волю слезам.
– Что ж делать, – вздохнула Маруся. – Махонька нас спасает. Спасибо тебе, добрая душа, – и она, отстранив Дашу, погладила Махоньку по рыжей голове.
– Мир что ли перевернулся, – задумчиво произнес Кощей Бессмертный. – Невиданная доселе жертва… Заинтересовали вы меня. Вроде и люди, а человеческих слабин не кажете. Вон, и чертенка на свою сторону увлекли…Не может такого быть, чтобы без изъяну… Не хочу связи с вами терять, посмотрю, как дале жить будете. А потому даю вам по неразменному рублю. Сколько б добра на него ни покупалось, он всегда к хозяину возвращается. – Заметив протестующий жест Иванны, Кощей придал голосу металические нотки, будто мечи скрестил. – Не принять сей дар вы не можете. – Тут на мраморный пол, мелодично звеня, прямо ниоткуда просыпалась горсть золотых монет. – Отныне путь вам открыт… – Что имел ввиду Кощей Бессмертный, какой путь перед каждым наметился, о том он не сказал, а всяк понял его слова по-своему.
ххх
Не успели путники осмыслить, что с ними происходит, как уже стояли по ту сторону Кощеева клыка. А навстречу им неслась толпа возбужденных и что-то радостно орущих мужиков. Ничего не понимающих детей и женщин хватали, кутали в шубы, усаживали в сани и галопом везли в деревню.
Хорошие вести разносятся быстро. Ивана, Маруся и Даша не успели порог переступить, а уж к ним потянулись соседи, кто с пирогами, кто с советами, кто помочь чем, а кто из чистого любопытства. Народу набилось – ни протолкнуться, ни продыхнуть. Подошли отдохнувшие Катерина с Петькой – выполнила-таки мать свое обещание. Иванна не успевала самовар раздувать, да чашки мыть. Маруся ей помогала, а роль повествователей досталась Даше и Петьке. Они ничего не утаивали, и хотя рассказывали сбивчиво, путаясь в сложных описаниях Кощеева царства, слушали их терпеливо, не перебивая вопросами. А если уж они вовсе забредала в своих рассуждениях в тупик, Катерина, а то и Иванна с Марусей выходили из кухни и поясняли непонятные моменты.
Хотя объяснить-то было ничего невозможно. То, что там, внизу, казалось реальным, здесь приобретало оттенки сказочности, неопределенности, даже сами путешественники сомневались, а не пригрезился ли им Кощей с его подземными мытарствами. Только, если по здравому разумению, рассудили сельчане, то не случалось у разных людей совершенно одинаковых видений. Значит, что-то было на самом деле. А если детишки чего и приврали, то Катерине с Иванной это вовсе ни к чему. Катерина даже своих успехов на охоте никогда не приукрашивает в отличие от многих деревенских мужиков. Ей верить можно. Иванна же настолько здравомыслящая женщина, что ей бы такое и в голову не пришло. Наконец один из слушателей задал всех давно интересующий вопрос:
– А какой он, Кощей, вы его видели?
– Нет, – растерянно развела руками Даша, – он нам не показался.
– Я даже не могу наверняка сказать, слышали ли мы его. Но мы его понимали, – добавила Катерина.
– Так что ж, он не такой, как его в сказках описывают? – уточнила Матрена Степановна, заглянувшая к Иванне поблагодарить ее за внука. – А Витюха говорил, что в сосуде бабы Яги он предстал ему именно в таком виде – живая смерть.
– Мне кажется, он показывается таким, каким его себе представляют, – предположила Маруся, входящая в комнату с самоваром, – мы его видеть боялись, вот он и не появился.
– Да какая разница, какой он – главное зачем, – заметила Иванна из кухни.
– Что зачем? – переспросил Петька.
– Зачем он существует, – пояснила Иванна, выглядывая из-за дверного косяка. – Зачем существует на земле такое место, как Кощеева пасть. Вот загадка.
– Я думаю, – рассудил Петька, – не для злодейства. Вот взял же Кощей и отпустил нас.
– Ага, – возмутилась Даша, – он Махоньку вместо нас оставил. – Петька смущенно поскреб пятерней затылок.
– И свой неразменный рубль подсунул, – заметила Катерина, – еще не известно, чем это закончится.
История с неразменным рублем невероятно заинтересовала слушателей. Мужики тут же послали Петьку в деревенскую лавку испытать деньгу, предварительно обследовав его карманы, чтобы без обману. А когда он вернулся с покупками, нетерпеливо уставились на него в ожидании. Петька вывернул карманы, демонстрируя, что денег у него нет. И тут не известно откуда на пол, серебристо звякнув, упала, нестерпимо сияя, золотая монета. Это привело гостей в восторг. Но некоторые недоверчивые тут же снова отправили Петьку в магазин, а сами последовали за ним, чтобы наверняка убедиться – рубль остался у продавца. Когда они вернулись, нагруженные пакетами и кульками, все в точности повторилось. На этот раз публика была почему-то сдержаннее.
– Да, – произнес Кузьма с сомнением в голосе, – сразу и не поймешь, на добро или на зло этот рубль даденый. В народе о нем дурная слава держится. А что как он проложит вам дорожку назад, в Кощеево царство? Может, это нить связующая, или испытание какое? Надо от него избавиться.
– Да ты что, – сразу возмутилось несколько голосов, – богатство само в руки плывет. Что да как потом будет не известно и гадать нечего, зато теперь можно пожить в свое удовольствие.
– Да и не избавишься от него, – вздохнула почему-то печально Маруся, – видели же – он возвращается.
– Если им не пользоваться, сам сгинет, – убежденно заявил Кузьма. – Ведь хозяин-то только тот, кто на него живет. А в других случаях – это просто бесполезная игрушка. Так что остерегитесь, ребятки.
Под конец посиделки, когда и рассказчики приустали, и слушатели притомились, рывком открылась дверь, и появилась заплаканная Полина, Лизина мать.
– Ой, люди, – взмолилась она с порога, – беда за бедою. Лиза в себя пришла. Есть попросила. С кровати спрыгнула как ни в чем ни бывало, на чердак побежала, достала какую-то старинную книгу и давай ее листать. Я уж и не перечила, обрадовалась сильно, – тут, видимо комок слез подкатил к горлу, и Полина задохнулась. Иванна подбежала к ней, обняла и стала успокаивать:
– Что ж ты горюешь, ведь добром все закончилось…
– Ох, кабы добром, – всхлипнула Полина, вытирая ладонью слезы, – тут свекрови стало совсем плохо, слышу, заметалась, застонала, глаза открыла – а в них ужас. Что она такое страшное увидела напоследок?
– Почему напоследок? – удивилась Иванна.
– Померла она. Пока я пыталась ее в чувства привести, уколы всякие делала…напрасные, Лиза пропала.
– Может, к подружке какой пошла? – предположила Иванна. – Она последнее время с Нюрой подружилась. Там искала?
– Да везде искала, всю деревню обегала. Чует мое сердце, не увижу ее больше…
Мужики разобрали свои кожухи и шапки, выбрались на улицу, и молча, не сговариваясь, направились к лесу – где же еще можно искать пропавшего ребенка. Катерина побежала по деревне собирать старух, чтобы приготовить Агриппину в последний путь. Да, не радостным было возвращение детей из Кощеевой пасти.
– То ли еще будет…Кощей свое возьмет, – тихонько шептались старики меж собою, чтобы не запугивать молодых, как, мол, им жить потом с вечным страхом, пусть уж ничего не ведают.
– Бедная, бедная Полина, – вздыхала Маруся, – сразу и свекровь и дочь потерять. Как такое можно пережить. И ведь не скажешь правды – разве она поверит, что ее Лиза у бабы Яги в обучении.
– Может и поверит. Придется рассказать… – решила Иванна. – Все-таки лучше знать, что твоя дочь, хоть и у бабы Яги, но жива, а не волкам в лесу досталась.
Утром Иванна и Маруся накинули на плечи шубейки и поспешили к соседям. С сочувствием и состраданием смотрели они на молодую еще женщину, которая в одночасье превратилась в утомленную жизнью старуху. Ее обесцвеченные горем глаза утратили всякую живость, потухли и выражали одно только равнодушие к миру. Она готовилась последовать за дочерью. Это страшно было видеть. Если бы тосковала, или билась в истерике, или надеялась…а то – ничего. Как будто все в ее судьбе совершилось и закончилось. Даже на предложение Иванны поговорить, излить свое горе, она бесчувственно пожала плечами.
– Знаешь, – осторожно подступилась к ней Иванна, – а ведь Лиза жива. Видели мы ее в Кощеевом царстве.
– Врете вы все…– недоверчиво отмахнулась Полина, но Иванна заметила мелькнувший и сразу потухший интерес в ее глазах. «Не все потеряно, – подумала она, – попробуем с другой стороны».
– Ну, зачем мне тебя обманывать, ты же меня не один год знаешь. – Полина согласно кивнула головой, значит, слушает. – У Витюхи, Дашкиного приятеля, есть хрустальный шар, которым можно бабу Ягу вызывать. У нее твоя Лизавета. Давай сходим. А по дороге я тебе все расскажу. – Полина сразу засобиралась.
Пока шли они к Витюхиному дому, Иванна выложила все начистоту и безжалостно: и что дочь ее пыталась ворожить, и что на Махоньку одеревенение наслала, а с помощью бабы Яги удалось его вернуть самой Лизавете, и что в Кощеевом царстве страшной мукой мучилась, а освободилась, отдав взамен жизнь своей бабушки. За все это Кощей приказал ей учиться ведьминскому ремеслу.
Потрясение, которое испытала Полина, вернуло ее к жизни. Она и верила и не верила Иванне: разве могло быть такое, чтобы маленькая девочка вела себя столь скрытно и изощренно, и что она, мать, совершенно ни о чем не догадывалась. Хотя некоторые ее собственные наблюдения за жизнью Лизы в последние дни: и частые исчезновения куда-то, и какие-то тайные отношения с Агриппиной, тревоги бабушки по поводу внучки, и нежелание дружить с сельской ребятней, и странный выбор подружки… – все это подсказывало Полине, что Иванне следует верить. К тому же наследственность – как-то Агриппина обмолвилась, что в их роду была сильная ведьма.
Витюху они перехватили у ворот. Он попытался, было, улизнуть, но Маруся ловко схватила его за полу курточки:
– Стой! Куда так торопишься, когда к тебе гости пожаловали. Ну-ка, отойдем в сторонку. – Витюха нехотя повиновался.
– Доставай свой шар, которым ты бабу Ягу призывал.
– А его у меня нет, – виновато признался Витюха, – пропал.
– Как же ты такую ценную вещь не сохранил? – возмутилась Маруся.
– Не знаю, – пожал плечами Витюха. – Как к Кощею пришли – был, вот тут в кармане лежал, а потом не стало.
– Баба Яга вытащила, – предположила Иванна, – она ведь дала зарок больше с тобой не видаться, вот и исполнила его.
Полина, молча стоящая рядом, развернулась и пошла домой.
– Ничего, – глядя ей вслед, промолвила Иванна, – теперь воспрянет – теперь ей есть, о чем подумать и на что надеяться.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
После того, как возвратились дети из Кощеевой пасти, много воды утекло в местной речке. Жизнь деревни вошла в свое русло – вроде бы и не случилось ничего.
Федька, хоть и не вернул свою руку из Кощеева царства, но прекрасно орудовал одной левой. Отец его, Герасим так и сгинул, после того случая у Кощеева клыка его никто из деревенских больше не видел. Федька сам заботился о матери, а потом обзавелся семьей и безбедно содержал свою ораву, как он говорил, «дармоедов», семерых детей и молчаливую, всегда чем-то испуганную жену. Взяв в помощники отбившегося от табора цыганенка, он вырастил его и сделал знатным кузнецом. Федор Герасимович сумел оценить Кощеев дар – разбогател, построил обширную кузню, затем и заводишком обзавелся. Лучше его в округе не было мастера, что лошадь подковать, что цацку какую кружевную из железных прутьев выплести. В селе его уважали. Хозяин – иначе и не называли.
Все хорошо у Федьки складывалось, вот только скуповат был – снега зимой не выпросишь: работников своих и семью в черном теле держал, продарками да подачками не баловал. Как-то на накопленные деньги купил он коня невиданной красы и резвости. Не потому, что лошадей любил, а для куражу – знай, мол, наших. А через месячишко завод и специально выстроенная конюшня сгорели. Цыганенок, которого в селе по старой памяти так и звали уменьшительно-ласкательным прозвищем, хотя он уже вымахал в рослого красавца, исчез, а вместе с ним пропал и жеребец.
Федька не перенес удара, затосковал и стал частенько наведываться в местный погребок, который держала подросшая Наташка. Изрядно подвыпив, он рассуждал о смысле жизни, которого нет, коли все добро, накопленное трудами, в одночасье может пойти коту под хвост. Какое-то время кузней управлял его старший сын, но не передался тому отцовский дар, и семья постепенно захирела.
Наташка отдала свой неразменный рубль матери, а та, неожиданно для всех, при ее-то непрактичности и стеснительности, возьми да и открой сельскую скобяную лавку. Дело пошло. Со всей округи ходили сюда мужики и бабы за всякой всячиной: от гвоздей до столовых сервизов невиданной красоты. Наташкина мать была доброй женщиной, в долг часто давала, а про это нередко забывала. Чего волноваться, коли рубль неразменный: если что – выручит. На безбедную жизнь хватает вот и ладно. Потом и Наташка ей на смену пришла. Тоже торговать стала, погребок завела.
Только вот личная жизнь у нее не заладилась. Вышла замуж за первого красавца на селе. Хоть и из бедной семьи был, но это ее не остановило: «Сама прокормлюсь, – хвасталась она подружкам, – зато дети красивые и умные будут». Но, видать, не любил ее красный молодец – на деньги позарился. Вот в удобный момент стянул он тот неразменный рубль – только его и видели. Наташка погоревала, но духом не упала – стала только на себя надеяться, своим трудом на хлеб зарабатывать. Как там дальше будет – поглядим.
Петька, этот прогульщик и двоечник, в город укатил. Говорят, выучился на большого ученого. На свои деньги построил исследовательский институт по изучению аномальных явлений. Он вокруг Кощеевой пасти столько разных приборов наустанавливал, что муха без догляду ни туда, ни сюда не проскочит. Мучает его загадка этого места – для чего оно существует. И как люди туда попадают? «Мы вроде там и душой, и телом были, – рассуждал он, – а Лизка как же? Только душой, ведь ее тело дома оставалось? А если и мы только душой, то где же наши тела были?» Теоретически он ответ предполагает, но научно пока ничего доказать не может.
Даша не долго обладала неразменным рублем. Как-то ушла на день в лес и до вечера там пропадала. Иванна с Марусей уж волноваться начали. Когда вернулась – приступили с допросами, где была и зачем, но она им ничего не сказала. Конечно, разве о таком скажешь – на замок запрут. А ходила она к Кощеевой пасти. Подошла к черному камню и кинула за него, туда, где трава вечно зеленая, свой неразменный рубль.
– Возьми назад, Кощеюшка, – попросила она, – только отпусти в лес моего Махоньку и дружка его Лешака, будь милостив.
Не знаю, услышал ли ее Кощей, а только тот камень, что деревянное полено на ножках напоминал, куда-то исчез.
Когда Даша выросла, она вышла замуж за Петьку. Теперь живет в большом городе, сказки пишет, издает их и в свое родное село присылает. Зачитывают их здесь до дыр и мал, и велик – шутка ли: своя сказительница в деревне родилась, да еще такая хорошая. Свое путешествие в Кощееву пасть она тоже подробно описала – ничего не утаила.
Юрка свой разменный рубль всем, кто ни попросит, в долг давал. Вся деревенская ребятня им попользовалась, пока он не сменил хозяина. Юрка, конечно, в рев ударился, но Матрена Степановна вытерла ему слезы подолом цветастого фартука и весело утешила:
– Не горюй, как пришел – так и ушел. Без него проживем.
А когда мальчишка подрос, Катерина, которая, как обещала, перезнакомилась со всеми Петькиными друзьями, взяла Юрку с собою на охоту. С того момента и прикипел он к охотничьему промыслу. Сначала с Катериной в лесу пропадал. Потом сам стал на зверя ходить. Только в какой-то момент появилась в нем жалость к зверью. Выследить тянет, а рука стрельнуть не поднимается. Вот Петька и прислал ему из города фоторужье. С тех пор Юрка немало интересных и даже редких снимков разных зверушек «настрелял». Даша помогла ему издать фотоальбом. Стал он известным человеком. Теперь его большие ученые-зоологи в свои экспедиции приглашают – фотографии животных делать. Так что дома Юрка бывает редко.
Магда, по случаю оказавшаяся в этой деревне, сначала жила у Катерины. Потом огляделась, присмотрелась к овдовевшему Катерининому соседу с тремя детьми, да и вышла за него замуж. Растит его детей, как родная мать, а вот своих Бог не дает. Но Магда не тоскует по этому поводу – жизнь ей такой подарок преподнесла, считай, с того света возвратила, так что нечего слезы проливать – надо радоваться. И действительно, слывет она в деревне самым жизнерадостным и веселым человеком, вот никакая беда ее и не берет.
Федот, с которого и началась вся эта история, до сих пор жив и, несмотря на годы, в здравии. По-прежнему пчел держит и мед на ярмарку возит. Трубку свою янтарную бережет, и кисет, что дочка еще девчушкой вышивала, всегда при себе носит. Отлучаясь из дома, теперь зятя с собой берет, мало ли чего в дороге случиться может. Егорка возмужал, заматерел, первый добытчик и работник в семье. А постаревшая Иванна и расцветшая несколько запоздалой женской красотой Маруся поджидают мужей дома, в хлопотах по хозяйству. О Даше часто говорят, ее книжки обсуждают. А вот о Кощеевой пасти – ни слова. Не очень-то приятную память она по себе оставила.
Вот так и живет себе деревня посреди тайги, а рядом дымится по утрам легким туманцем Кощеева пасть, гиблое место, которое и люди, и звери стороной обходят, а уж сколько легенд насочиняли о ней – не счесть. Какие из них правда, а что ложь – кто рассудит? Верь – не верь, а для чего-то же она существует.
М