В допетровские времена на Руси барин, купец, помещик распоряжались жизнями дворовой челяди, как хотели, как того «душа пожелает». Они могли засечь до смерти мужика, купить или перепродать за пять копеек, обменять или проиграть на спор. Не считались зазорными «потехи», где над мужиком измывались, выставляя в смешном виде на всеобщий показ. И без разницы, сколько лет было человеку. Чинили, ко всему прочему, казни без всякого суда и следствия. Просто, «потехи ради», по указке барина... Так, развлекались и проводили часы своего досуга купцы, помещики и прочее богатое сословие на Руси-матушке.
***
Дело было, сказывают люди добрые, в допетровские времена ещё. Гостевали и торговали в ту пору давнию в Вологде-граде купчины заезжие. Из самой Сибири нагрянули нежданно-негаданно. Свалились, как снег на голову. Товар сбыли ходко, да набили мошну потуже. Но прежде, чем отъехать в свои края дальние, заночевали в питейном доме, что попался у дороги. Пришлые люди пожаловали… Что тут скажешь? Ан, поди ж, ты! Разошлись не на шутку. Потешничали и пересмешничали, себя показывая в срамном виде, да дивя вологодцев щедростью невиданной. Чудили всю ночь напролёт, да спать не давали. Девах многих перещупали, да вот, оказия с одним из них приключилась-таки. Часть купцов отбыли, домой восвояси, а один, шибко охоч был до зрелищ всякого рода. Он и подзадержался малость. Туда-сюда… Разошёлся купчина не на шутку. К слову сказать, деньгами сорил направо и налево. Почём зря. И всё ему мало казалось. Горло драл, почём зря старался. Веселья требовал. Разве дома разгуляешься так? Там – каждая собака тебя знает. А здесь – чужая сторона. Твори Бог волю! Кто тебе слово поперёк скажет, коль мошна туга, а руки чешутся? Сам себе владетель! Пуще того, ежели денег некуда девать – сори. Вначале, хозяин дома радовался, да за счастье почитал, что такая выискалась возможность поиметь лишний рубль. Но и ему вскоре надоело смотреть на купчиновы приблудовы действа. Закручинился он, не зная, как спровадить поскорее нежеланного боле гостя с глаз долой, да без ущерба для себя.
- Вот лихоманка-то к тебе пристала, Кондрат! И который день такая срамотень творится, учиняется, прости Господи? - недоумевал народ, глядючи на медведей живых, что танцевали под гармонику цыганскую в цветастых юбках близ пьяных купцовых глаз, да баб разбитных, которые по такому случаю нашлись также. Бабы те, угомонившись от одного занятия, переходили, неспеша, к следующему. Купец дозволял! Теперь, сидючи в сторонке после бани, лузгали себе семечки, да хохотали доупаду, трясясь телесами и кувыркаясь возле пустых шаек, да пахучих берёзовых веников.
- Уж пя;той на исходе, - сетовал хозяин питейного заведения, разведя для пущей убедительности руками. - И сам не рад! Свалился, как чёрт на голову. И не отбрыкаешься никак. Платит справно! Боле, чем надоть. Но вот беда: покоя нету через него. Сумасбродством своим замучил! То цыган подавай, то псов травить возьмётся. То баб наведёт. И кажу ночь – разную подай. Таки дела! Тудыть, в твою качель. А уж ору! Ору! Спасу нет никакого… Кабы чего плохого не приключилося через скаженного. Чует сердце моё…
Кондрат покачал головой и почесал бороду, нахмурив кустистые брови.
- Беда, Кондратий, что тут скажешь? Терпи! Бог терпел и нам велел, грешным. Ну, отмаешься недолга;, зато барыш поимеешь. И год в ус не дуй. Живи себе припеваючи. А про лиходея самозваного запамятуешь, как уйдёт со двора. С паршивой овцы, как грится…
- Знамо дело. Только разве это… Потерплю ещё маненько, куды деваться?
Но дни шли, а купец всё не съезжал. Заплатил подать купчую – и веселился себе, как хотела душа. Пугая честной народ, который диву давался на такое бесстыдство богатея, да попустительство лихоимца-градоначальника. С последним не поспоришь: власть есть власть. На то, мол, и питейный дом у дороги. Уразумеет всякий, для каких целей ставил Кондратий.
- Ну и срамотень энтот пришлый развёл, так тока держись! Уж больно беспокойный попался…
- Оно так и есть. Конца нет оказии. Если бы не брат меньшой, не знаю, как бы и управлялся, - жалился хозяин в ответ. Он терпел из последних сил своих и возможностей.
- Помощник в доме – завсегда первое дело!
- Оно так, оно так… Я ему давеча и глаголю: «Ответствуй загодя, мил человек, когда съезжать удумаешь. Я чтоб знал наперёд».
- А он?
- Молчит, как змий подколодный.
- Нехристь штоля? Креста на нём нет?
- Есть! А что толку, коли в душе Бога нетуть?
- Оно так, оно так…
Да, видать, случай подвернулся, который и разрешил вскоре подобную канитель.
Подошёл как-то к буйному купчине бедный мужичок. Ростом с вершок сам, а нос поверху держит. Посмотреть не на что. Пальцем перешибёшь. Однако перед купцом шапку долой и поклон земной, как водится, сотворил. Ни слова не сказал. Да и отправился себе восвояси, будто так и надоть. Путь, видать, не ближний предстоял. Ан, не тут-то было!.. Понравилась купцу несказанно уважительность незнакомца, что рядом случился. Да и окликнул он его, велел возвернуться. Мужику ничего не оставалось, как подчиниться указке. Подскочил купчина со всех ног к мужику, хвать за подол самотканой рубахи, и стоит, шатаясь, как на привязи бычок. Мужичок глянул, а что делать? Молчит, в ус себе не дует, как тать и надо. Терпит, стало быть. Куды денешься? Купчина, тоже не лыком шит оказался, во всеуслышание заявляет, горло дерёт, почём зря старается... Аж морда раскраснелась. Кирпича, стало быть, просит:
- Поелику мы, испимши пива пенного, не имеем сил воздать должное за сие уважение. Но учтивость сия по нраву нам пришлась. По сему, проси, мужик, что пожелает душа. Заветная мечта поди имеется, аль так, что на ум взбрело. Исполним тотчас! Да не робей шибко! - хлопнул он по плечу мужичка, да так, что тот аж присел. - Что, как щи пролил, а?
Мужик, после слов купчиновых, и впрямь, смутился несказанно. Зарделся, заревом запылали щёки, словно оплеух наполучал загодя. Молчит, сопит в две дырки, да мысли в голове перебирает. Сам не рад, что в переплёт попал. А всё ж таки, собрался с духом и ответствовал, поглядывая снизу вверх, да помня, кто перед ним, а кто он таков. Учтивость соблюдая, до последней возможности края своего:
- Бью челом Вам, купчина-батюшка. Можа, я какой-никакой грешок совершил, так покаюсь за то прилюдно. Мне ни чаво не составит. Благодати Небесной не жду. Так, живу, что в миру перепадёт. А от Вас, простите, Христа ради, ни чаво не надоть…
И поклон, как водится, сотворил по пояс аж. Шапка, та в пыли очутилась дорожной. Расстарался, к слову, чтоб купчина сибирский отпустил, да не ударял боле. Купец-молодец шапку поднял, отряхнул и мужику на голову нахлобучил… Носи, мол! Мужичок в затылке почесал и вымолвил:
- Благодарствуйте, человече добрый…
- Ну, ты меня поприветствовал ужо. Будя! Чаво надоть, говори мне жи-во… Зачем пожаловал в город сей? По нужде, поди, а не так, прогуляться, да
лясы поточить.
Мужичок замялся, а отвечать надобно, купчина требует! Смотрит во все глаза, да с места не трогается. Испужался мужик, и вновь тоже глаголить взялся, что и с начала беседы: мол, не надоть ничаво, и всё тут.
- Да ты чудной какой-то! Я ж тебе от щедрот своих – прими. Вольной копейкой одариваю. Деньги на промыслах добыты. Честные, стало быть…
Но мужик стоял непоколебимо, поводя плечами, да разводя руками, в одной из которых сжимал по-прежнему шапку.
- Что ж так? - диву дался в свою очередь купец-молодец. И хоть пьян
был вдрабадан, на ногах устоял и даже не пошатнулся. - Диву даюся тебе, мужичина! Дают – бяри, а бьют – бяги… Истина в словах! Я ж, одарить тебя пытаюсь. Уразумел?
Мужик, видя силу могутную так рядом, что и сказать не посмеешь, вновь поклонился. Да ещё пуще прежнего пригнулся.
- Ну, будя, будя… Разошёлся махаться, аж пыль столбом!
- Изволь слово молвить, купчина заезжий...
- Валяй, коль смеешь.
- Всё, батюшка купец, имею при себе, что надоть. Сиречь , в достатке живу. Люди бают, в довольстве даже. Что Богом дано, того и хватает за глаза и за уши. Мне что перечить? Я и малому рад-радёшенек, доволен-довольнёшенек. Солнышком сыт, дождиком полит. По сему, благодарствуйте. А за доброе слово, спасай Вас Господь!
- Ой, врёшь, поди, мужик мне! Наперёд сказывай... Я перед тобой, как синь порох в глазу. И никто здесь не посмеет слово лихое молвить мне поперёк.
- Да разве посмею я? Перед такой-то величиной аграменной. Никак.
Сами посудите, батюшка. Не врал никогда. Грех на душу не брал. Вот те крест. У кого хошь спроси. Всяк меня знать должен.
- Верю я тебе. Это я так спросил. Чудной ты, человече. Не видал такого
отродясь. Говорю же - честным рублём одарить желаю… Потому как по душе пришёлся ты мне.
- Да кто ж сумлевается, Господь с Вами. Да дело в другом...
- В чём же, - нахмурил бровь купчина. Сказывай... Ну, давай. Не тушуйся, мужик.
Рад ли, нет купчина той встрече - сказать не берусь.
Кондратий с меньшаком выбежали на крыльцо. Смотрят во все глаза.
Ждут, чем дело закончится. Дыхнуть - и то боятся.
Увидал купчина, сколько глаз на него воззрилось, да ртов пооткрывало,
пуще прежнего расстарался. Требовать своего взялся.
А мужик совсем засмущался. Дар речи потерял. И сам не рад уже, что остановился возле такой горы. С ноги на ногу переминается. Ждёт…
Да видать, зашла коса на камень у купчины. Не привык он, чтобы кто перечил ему, в воле его желаний сомневался, аль чего хуже отказал как.
- Ну, хоть что-то ты хотишь-желаешь, а, мужик? - не унимался никак купчина. Видно, задела за живое непонятливость мужицкая: одаривают, а он артачиться удумал. - Грехи я тебе отпустить не могу. Сам грешен. Да у тебя и барин на то есть, поди. У него свой кнут. И пряник, стало быть, полагается. Желанье говори, мужик, пока добрый я! Заветная мечта, какая-никакая, а имеется, аль так, что на ум взбрело. Говори... Для меня мало препонов на свете белом имеет место быть.
Почесал в затылке мужичина, да куда денешься, от окаянного. Пристал, что банный лист. Эх-ма, была не была. Решил высказать, что на сердце камнем лежало.
- Да, есть одно. Отчего ж? Как не быть? Воля Ваша.
- Ну! Притомил уже, реки желанье своё!
- Подковать коня не мешало бы. Спотыкается... Добрый конь, горазд в работе. Да денег, вот оказия какая, нетуть. Хоть шаром покати. Не случилось, стало быть, при себе.
Купчина, услыхав, наконец, слово заветное, мужицкого желания исполненное, распорядился тотчас. Подковали тому коня-любу, да так, что он на ногах не стоял, а всё ходуном ходил на одном месте. Подковы щупал. Конь успокоиться не мог никак, хвостом махал в разные стороны, словно тысяча чертей ему спать ночь не давали. Купец, увидав, что с конём сотворили, захохотал во всё горло лужёное, денег из мошны вывалил в широкую мужицкую ладонь, да в заключение изрёк, ухмыляясь в пенный ус свой:
- От щедрот дарую. Ступай себе с миром человече.
- Благодарствуйте, батюшка купец. За милость Вашу челом бью.
Вновь поклон до земли совершил. Да не утерпел, вопрос задал, который на языке вертелся, покоя не давал:
- Зачем Вам, господин-барин, всё это спонадобилось? Голову ломаю, в толк не возьму никак.
И плечами пожал в растерянности, удивлённо воззрившись на виновника чуда, которое с ним приключилось невзначай.
А купец, как ни в чём не бывало, огладил рыжую бороду, да захохотал вновь, прищурившись, да кусая рыжий ус свой. Хмель вышел из головы вон:
- Да ты мне, мужик, вовсе и не интересен. А затем, я всё затеял, чтобы те, кто окружают, почувствовали мощь мою. В «могу», стало быть, и есть
моя сила. Уразумел?
Кивнул головой мужичонка, несказанно радуясь купцовой щедрости.
И произнёс:
- Помогай, Вам, Господь. Прощевайте, коль так...
И шапку, пред купцом, как водится, вновь преломил.
- А как звать-то тебя, любезный? - напоследок поинтересовался купчина.
- Раб божий Константин.
- Ну, прощевай, Константин. Будь здоров, не хворай. Да коня береги. Славный конь, чай, опора в доме, - и палец указательный к небу поднял купец. Для пущей важности слов, стало быть.
- Спасай Вас Господь, купец-батюшка. Помогай Во всём. Да блага все пребудут с Вами.
И пошёл мужичок своей дорогой восвояси. А уже в пути находясь, услыхал, что купец тот, засобирался спешно в путь-дорогу, замучив до смерти за малую провинность брата Кондратия...
- А как дело-то было?
- После твово ухода, купец ещё боле запил. С пьяных глаз и содеялось. Подевал куды-то перстень с пальца свово. А цены немалой он! Кутил всю ночь, да девок требовал. А к утру – кинулся, туды-сюды, ан перстня и нема. Всё обыскали: как в воду канул! Ну, купец-молодец, на лихой минуте и вспомнил, кто съестное да пиво приносил… И давай дознанье учинять с пристратием. Напился в драбадан. Ничё не соображал, что творил. А кто воспротивиться посмел бы? Кондратий терпел, как мог, а когда во двор забрёл, - глянул, ан, поздно ужо. Брат меньшой, что? Мизгирь… Много ль нада такому? Пальцем перешибёшь. А купчина силу решил показать свою, учинив потешный бой. Ну, и заломал, как тот лесной медведь, мальца разом.
- Горе-то какое у Кондратия!.. Прости, Господи. А скоко годков-то было, сердешному?
- Осьмнадцатый пошёл…
- Что тут скажешь… Прими, Господи, душу невинно убиенного раба божьего, - перекретился двумя перстами мужичок.
- Да… И не говори! Старообрядец ты, смотрю, али двоеперстие так признаёшь?
- Древлеправосла;вные мы. Да у Бога все дети едины. И что жа, дале-то?
- А-а! И то, правда. Ну, перстенька того след живёхонько отыскался. Деваха разбитная, что с купцом была в ту ночь, и стащила окаянная! А позже, совесть взыграла, созналась…
- Вона, как оно бывает, стало быть, - почесал в голове мужичок, сняв шапку, да примяв её в руке.
- Да, так вот оно и есть. Кручина в самом начале обуяла, знамо дело. Ни до питья, ни до еды не касался. Сна не бывало ни в одном глазу, сказывал. Думали, кабы чего плохого с ним не свершилось. Да жона вспомогла сердешному. Сдюжил, Кондрат.
- Жона, да робяты – первое дело для мужика. Здоровы, стало быть?
- А то!
- Ну, оно и ладно. И, слава Богу. Обошлось одним лихом, коль так… А что купчина-самодур? Получил своё?
- Да, провались он… Не знаю. Откупился, поди. Денег – пропасть…
- И то, правда. Чёрт окаянный, он и есть!.. А его поминать – только лихо накликать. Пусть живёт себе, как знает. А Бог всё видит. И не нам пере-
чить. Раз такое приключилось – стало быть, Богу угодно. Он и рассудит в
свой черёд.
- Истину глаголешь.
- Урок Кондратию… Не гонись за длинным рублём… Да, и мне тожа впредь наука. Неча с незнакомцем лясы точить, да зариться на дары. Теперь Бога молить буду, чтобы простил.
- Не кайся, Константин! То, воля случая. И твоей вины нет. Тебя купец – одарил.
-… А меньшого убил. Нет, друже, я тоже виноват.
- В чём?
- В том, что принял лёгкий дар от пришлого. За то покаюсь и покаяние отслужу, как следует. Отныне, десятину отдавать буду тем, кто попросит.
- Нищим?
- Им. Сирым да убогим.
- Доброе дело, Константин.
- Быть по сему.
- Ну, прощевай, друже, коль так. С Богом, добрый человече!
- И тебе не хворать! Да Бог в помощь.
Обнялись напоследок встречные-поперечные, да и разбрелись в разные стороны, поклонившись прежде друг дружке ещё и низко в пояс. Ведь когда увидятся снова, Бог его знает. А уважение проявить надо. Широк мир, да не всех принимает до другого разу. Сегодня жив, а завтра, – кто ведает, что судьба ниспошлёт?..
Для Константина, урок тот был на всю жизнь. Долго потом ещё купца и «щедрость» его он поминал, особенно, когда учил детей своих уму-разуму.
Принимая дар, знай, от кого. Благодаря кого-то, почитай Бога в первую голову…
С тех пор, повелось у староверов десятую часть нажитого, отдавать тем, кто нуждается. Сирым, да убогим.
Фото: Медведь и цыгане (из инета).
29.04.2011 – 20.012.2015